— Извѣстіе о взятіи Парижа заставило Даву сдаться. Французы вышли изъ Гамбурга, и военныя дѣйствія прекратились. Мы теперь мирные гости Датскаго Короля. Пользуясь этимъ обстоятельствомъ, я хочу объѣхать прекрасную Голштинію, одна, въ кабріолетѣ, въ который заложу свою верховую лошадь.
Ильинскій вызвался быть моимъ товарищемъ. Мы взяли отпускъ на недѣлю и отправились прежде въ Пенибергъ. Желая пройти нѣсколько пѣшкомъ по прекрасной тѣнистой аллеѣ, которая ведетъ отъ Ютерзейна къ Пенибергу, встали мы оба съ своего кабріолета; я обвернула вожжи около мѣдной шишечки спереди кабріолета, и въ надеждѣ на смиреніе стараго коня, пустила его итти по дорогѣ одного. Мы не замѣтили, что лошади чувствуя лёгость экипажа, стала прибавлять шагу; но наконецъ я увидѣла, что она далеко ушла впередъ; я побѣжала чтобы остановить ее, но этимъ сдѣлала то, что лошадь также побѣжала, и все шибче, шибче, вскачь, и наконецъ во весь духъ. Ильинскій, собравъ всѣ силы, догналъ было ее и схватилъ за оглоблю; но лошадь сшибла его на землю, переѣхала колесомъ ему черезъ грудь и поскакала вовесь опоръ къ Пенибергу. Ильинскій вскочилъ, и потирая грудь рукою, побѣжалъ однакожъ вслѣдъ за исчезающею уже изъ виду лошадью, я думаю, длятого что спереди на кабріолетѣ лежалъ нашъ чемоданъ, гдѣ находились наши мундирныя серебряныя вещи и пятьсотъ рублей золотомъ; всего этого ни мнѣ, ни ему потерять не хотѣлось. Однако жъ и бѣжать до самаго Пениберга не было возможности. Несмотря на это, Ильинскій и лошадь скрылись у меня изъ глазъ; я тоже пошла самымъ скорымъ шагомъ, и нашла моего товарища и коня у самаго въѣзда въ Пенибергъ. Они были окружены толпою Нѣмцевъ; но чемодана уже не было. — Что̀ теперь дѣлать? спрашивалъ меня Ильинскій. — Здѣсь есть ихъ начальство, сказала я, ты хорошо говоришь по-Нѣмецки: поди къ нимъ и разскажи, какія именно вещи были у насъ въ чемоданѣ, такъ вѣрно розыщутъ… Ильинскій пошелъ; а я, сѣвъ на кабріолетъ, поѣхала занять квартиру, гдѣ отдавъ Нѣмцу-работнику лошадь свою въ смотрѣніе, пошла къ начальнику этого города. Тамъ былъ уже Ильинскій; Нѣмцу что̀-то не хотѣлось розыскивать нашей пропажи; онъ говорилъ, что это дѣло невозможное: лошадь ваша бѣжала черезъ лѣсъ одна; какъ можно угадать, что̀ сдѣлалось съ вашими пожитками?.. Ильинскій, въ досадѣ на такое хладнокровіе къ нашему невзгодью, сказалъ, что еслибъ это случилось въ Петербургѣ, то черезъ сутки пропажа была бы найдена, хотя бы нѣсколько тысячъ людей было тутъ замѣшано, и что нѣтъ въ свѣтѣ полиціи, которая могла бы сравниться съ Русскою въ дѣятельности, проницательности и остроуміи средствъ, употребляемыхъ ею для розысканія и открытія самыхъ тонкихъ мошенничествъ. Эти слова свели съ ума, и вывели изъ себя хладнокровнаго Нѣмца; съ покраснѣвшимъ лицемъ, сверкающими глазами и кипящею досадою вышелъ онъ поспѣшно изъ комнаты. Не видя надобности дожидаться его возврата, мы ушли на свою квартиру.
Ѣхать далѣе намъ не было средствъ; у насъ пропали всѣ деньги, вещи и даже мундиры; мы оба остались въ однихъ только сюртукахъ. Этотъ день мы не пили чаю, не ужинали, и на утро ожидала насъ печальная участь — не пить кофе, не завтрикать, и ѣхать тридцать верстъ обратно съ пустымъ желудкомъ. У меня оставалось два марка; но ихъ надобно было употребить для лошади. Ильинскій находилъ это несправедливымъ, и сильно возставалъ противъ моего, какъ онъ называлъ, пристрастія къ упрямому животному: «счастлива эта негодная скотина, что деньги у тебя въ карманѣ; а если бъ онѣ были у меня, такъ ужъ извини, Александровъ, пришлось бы твоему ослу поститься до самого Ютерзейна.» — А теперь попостимся мы, любезный товарищъ, отвѣчала я; да и о чемъ ты хлопочешь? вообрази что ты на бивакахъ, на походѣ, что теперь военное время, двѣнадцатый годъ, что сухари наши и провизію бросили въ воду, что казаки отняли у деньщиковъ нашихъ вино, жаркое и хлѣбъ, или что плуты эти сами съѣли все и сказали на казаковъ; однимъ словомъ, вообрази себя въ одномъ изъ этихъ положеній, и ты утѣшишься. — «Благодарю! утѣшайся ты одинъ всѣмъ этимъ,» сказалъ сердито голодный Ильинскій, и спрятался въ шкапъ. Я не знаю, какъ иначе назвать постѣли затѣйливыхъ Нѣмцевъ; это точно шкапы: растворя обѣ половинки дверецъ, найдешь тамъ четвероугольный ларь, наполненный перинами и подушками, безъ одѣяла; если угодно тутъ спать, то стоитъ только залѣзть въ средину всего этого, и дѣло кончено. Видя что Ильинскій ушелъ въ шкапъ, съ тѣмъ чтобъ до утра не выходить, я пошла убѣждать хозяйку засвѣтить для меня даромъ свѣчку; она исполнила мою просьбу, погладивъ меня по щекѣ, и назвавъ добрымъ молодымъ человѣкомъ, не знаю зачто̀; я написала страницы двѣ, и наконецъ тоже легла спать на полу, вытащивъ изъ другаго шкапа всѣ перины и подушки, сколько ихъ тамъ было.
Въ три часа утра я гладила и цѣловала добраго коня своего, который не обращая на это вниманія, ѣлъ овесъ, купленный на послѣдніе мои два марка; Ильинскій спалъ; работникъ мазалъ колеса нашего кабріолета, хозяйка спрашивала меня изъ окна: «Геръ официръ, волензи кафе?» Всѣ эти дѣйствія были прерваны поспѣшнымъ приходомъ гнѣвнаго градоначальника. — Гдѣ вашъ товарищъ? спросилъ онъ отрывисто; въ рукахъ у него былъ нашъ чемоданъ. Обрадовавшись, увидя опять погибшее-было наше сокровище, я побѣжала будить моего камрада. — Вставай Ильинскій! кричала я, идя къ дверцамъ его шкапа чтобъ ихъ растворить: вставай! нашъ чемоданъ принесли. — Отвяжись ради Бога; что̀ ты расшутился, ворчалъ Ильинскій невнятно, не мѣшай мнѣ спать. — Я не шучу, Василій! вотъ здѣсь начальникъ Пениберга, вмѣстѣ съ нашимъ чемоданомъ. — Ну, такъ возьми у него. — Да это не такъ легко сдѣлать; онъ видно хочетъ именно тебѣ его отдать, и, какъ догадываюсь, вмѣстѣ съ какимъ нибудь пышнымъ возраженіемъ на вчерашнее твое сомнѣніе въ исправности ихъ полиціи. — Ну, такъ попроси же, братъ, его хоть въ хозяйскую горницу, пока я встану. Черезъ пять минутъ Ильинскій вошелъ къ намъ. Градоначальникъ, до того все молчавшій, стремительно всталъ съ своего мѣста, и подошедъ къ Ильинскому: «Вотъ ваши вещи всѣ до одной, и всѣ деньги, тою самою монетою, какою были. Не думайте чтобъ полиція наша уступала въ чемъ-нибудь вашей Петербургской. Вотъ ваши вещи, и вотъ воръ,» сказалъ онъ, съ торжествомъ указывая въ окно на восемнадцатилѣтняго юношу, стоящаго на дворѣ. — «Онъ вчера увидѣлъ вашу лошадь близъ Пениберга, схватилъ съ кабріолета чемоданъ, бросилъ его въ ровъ за кусты, а лошадь отвелъ въ городъ. Теперь, довольны ли вы? Вора сей-часъ повѣсятъ, если вамъ угодно?» При этомъ ужасномъ вопросѣ, сдѣланномъ со всею Нѣмецкою важностью, Ильинскій поблѣднѣлъ; я затрепетала, и мое желаніе смѣяться надъ забавнымъ гнѣвомъ Пенибергца, обратилось въ болѣзненное чувство страха и жалости. — Ахъ, что̀ вы говорите, вскликнули мы оба вдругъ, какъ можно этого хотѣть? нѣтъ, нѣтъ! ради Бога, отпустите его… — Я вижу, что̀ ошибался на счетъ вашей полиціи; простите это моему незнанію, прибавилъ Ильинскій самымъ вѣжливымъ тономъ. Успокоенный Нѣмецъ отпустилъ несчастнаго мальчика, который, стоя передъ нашимъ окномъ, трепеталъ всѣмъ тѣломъ и былъ блѣденъ какъ полотно. Услыша, что его прощаютъ, онъ всплеснулъ руками съ такимъ выраженіемъ радости, и такъ покорно сталъ на колѣни передъ нашимъ окномъ, что я была тронута до глубины души, и даже самъ Пенибергскій начальникъ тяжело вздохнулъ; наконецъ онъ пожелалъ намъ веселаго путешествія по Голштиніи, и ушелъ.
Теперь мы уже смѣло потребовали кофе, сливокъ, сухарей, и холодной дичи на дорогу. — Ахъ, какой счастливый характеръ имѣешь ты, Александровъ, говорилъ мнѣ Ильинскій, когда мы сѣли опять въ свой кабріолетъ; ты совсѣмъ не грустилъ о пропажѣ своего имущества. — Къ чему это великое слово имущество, Ильинскій? Развѣ мундиръ, подсумокъ и сорокъ червонцевъ, имущество? — Однако жъ у тебя болѣе ничего нѣтъ. — Нѣтъ, такъ будетъ; но твоя печаль была мнѣ очень смѣшна. — Почему? — Потому что тебѣ не привыкать быть безъ денегъ: какъ только заведется какой червонецъ, ты сей-часъ ставишь на карту и проигрываешь. — Я иногда и выигрываю. — Никогда! По-крайней-мѣрѣ я ни разу еще не видалъ тебя въ выигрышѣ: ты игрокъ столько же неискусный, сколько я несчастливый. — Неправда! Ты не можешь судить о моемъ искусствѣ; ты не имѣешь никакого понятія объ игрѣ, сказалъ Ильинскій съ досадою, и послѣ всю дорогу молчалъ.
За обѣдомъ мы помирились. Въ Ицечое мы ночевали, и на другой день поѣхали къ Глюкштату. Печальный видъ Эльбы, которая здѣсь течетъ вровень съ болотистыми берегами, стаи вороновъ съ своимъ зловѣщимъ крикомъ нагнали намъ скуку и грусть; мы поспѣшили уѣхать оттуда, и свернувъ съ большой дороги, поѣхали проселочными. Въ одномъ новомъ постояломъ домѣ, какъ намъ казалось, мы были пріятно удивлены вѣжливымъ пріемомъ и хорошимъ угощеніемъ. Наружность этого дома ничего не обѣщала болѣе, какъ только картофель для обѣда и солому для постели, и мы, вошедъ туда, спросили себѣ обѣдать, какъ обыкновенно спрашиваютъ въ трактирахъ, необращая никакого вниманія на хозяина. Но тонкая скатерть, фарфоровая посуда, серебряныя ложки и солонки, и хрустальные стаканы возбудили наше вниманіе и вмѣстѣ удивленіе; этимъ не кончилось: поставя на столъ кушанье, хозяинъ просилъ насъ садиться и сѣлъ самъ вмѣстѣ съ нами. Ильинскій, который не терпѣлъ никакой фамиліарности, спросилъ меня: что̀ это значитъ? зачѣмъ этотъ мужикъ сѣлъ съ нами? — Ради Бога, молчи, отвѣчала я; можетъ быть, это будетъ что̀-нибудь изъ Тысячи и Одной Ночи: кто знаетъ, во что̀ можетъ превратиться нашъ хозяинъ?... Въ продолженіе этого разговора пришелъ хозяйскій братъ, и тоже сѣлъ за столъ; я не смѣла зачать говорить: недовольный видъ Ильинскаго и безпечная веселость обоихъ крестьянъ до крайности смѣшили меня; чтобъ не обидѣть добродушныхъ хозяевъ неумѣстнымъ смѣхомъ, я старалась не смотрѣть на Ильинскаго. Послѣ обѣда намъ подали кофе въ серебряномъ кофейникѣ, на прекрасномъ подносѣ, сливки въ серебряномъ горшечкѣ превосходной работы, и ложечку, фасона суповой разливальной ложки, тоже серебряную, ярко вызолоченную внутри. Все это поставили на столъ; оба хозяина просили насъ наливать для себя кофе по своему вкусу, и сѣли пить его съ нами вмѣстѣ. «Что̀ это значитъ! повторялъ Ильинскій; простой трактиръ, голыя стѣны, деревянные стулья, просто одѣтые люди — и прекрасный обѣдъ, превосходный кофе, фарфоръ, серебро, позолота, видъ какого-то богатства, вкуса и вмѣстѣ деревенской простоты! Какъ ты думаешь, Александровъ, что̀ бы это такое значило? — Не знаю ничего, но думаю только что намъ нельзя будетъ здѣсь платить. — Почему? а я такъ думаю напротивъ, что здѣсь мы заплатимъ вдесятеро дороже противъ другихъ мѣстъ.»
Мы ушли прогуливаться по прекраснѣйшимъ окрестностямъ, какія только могли быть на такой ровной и плоской сторонѣ, какова Голштинія. Возвратясь, я просила Ильинскаго распоряжаться во всемъ самому, требовать и расплачиваться, сказавъ, что на меня находитъ страхъ, и я ожидаю какого-нибудь чуднаго явленія. Намъ подали чай съ тою же ласкою, добродушіемъ, богатствомъ прибора и вкусомъ. Наконецъ надобно было ѣхать; лошадь наша была отлично вычищена, кабріолетъ вымытъ, и братъ хозяйскій держалъ подъ устцы коня нашего у крыльца. Я увидѣла что Ильинскій вертитъ въ рукахъ два марка. — Что̀ ты хочешь дѣлать? Не уже ли за столько усердія, ласки и угощенія всѣми благами земными, ты хочешь заплатить двумя марками? Сдѣлай милость, не плати ничего; повѣрь, что они не возьмутъ. — А вотъ увидимъ, отвѣчалъ Ильинскій; и съ этимъ словомъ подалъ хозяину два марка, спрашивая, довольно ли этого? — Мы ничего не продаемъ, здѣсь не трактиръ, отвѣчалъ хозяинъ покойно. Ильинскій нѣсколько смѣшался; онъ спряталъ свои марки, и сказалъ, смягчая голосъ: но вы такъ много издержали для насъ. — Для васъ? Нѣтъ! очень радъ что вы заѣхали ко мнѣ; но раздѣлилъ съ вами только то, что̀ всегда самъ употребляю съ своимъ семействомъ. — Мы приняли васъ за крестьянъ, сказалъ Ильинскій, подстрекаемый любопытствомъ и ожиданіемъ какого-нибудь необыкновеннаго открытія; но онъ тотчасъ спустился съ облаковъ. — Вы и не ошиблись, мы крестьяне!… Наконецъ, послѣ нѣсколькихъ вопросовъ и отвѣтовъ, узнали мы, что эти добрые люди получили наслѣдство отъ дальняго родственника своего, богатаго Ямбургскаго купца; что не болѣе полугода тому, какъ они выстроили себѣ этотъ домъ, что ошибки, подобныя нашей, имъ часто случается видѣть, и что мы не первые сочли домъ ихъ за трактиръ. — И вы всѣхъ такъ радушно угощаете, не выводя изъ заблужденія? — Нѣтъ, васъ первыхъ! — Зачто̀ же? — Вы Русскіе офицеры; Король нашъ велѣлъ намъ съ Русскими обходиться хорошо. — Однако жъ, добрые люди, Русскимъ офицерамъ пріятно было бы, если бъ вы не оставляли ихъ такъ долго въ тѣхъ мысляхъ, что они въ трактирѣ; мы все требовали такъ повелительно, какъ требуютъ только тамъ, гдѣ должно заплатить. — Вы могли угадать, что не зачто платить, потому что мы обѣдали вмѣстѣ съ вами… При этихъ словахъ Ильинскій покраснѣлъ, и мы оба не говорили уже болѣе, но поклонились доброму хозяину нашему, и уѣхали.
— Настала глубокая осень. Темныя ночи, грязь, мелкій дождь и холодный вѣтеръ заставляютъ насъ собираться передъ каминомъ то у того, то у другаго изъ нашихъ полковыхъ товарищей. Нѣкоторые изъ нихъ превосходные музыканты; при очаровательныхъ звукахъ ихъ флейтъ и гитаръ, вечера наши пролетаютъ быстро и весело.