— Ахъ, какой счастливый характеръ имѣешь ты, Александровъ, говорилъ мнѣ Ильинскій, когда мы сѣли опять въ свой кабріолетъ; ты совсѣмъ не грустилъ о пропажѣ своего имущества. — Къ чему это великое слово имущество, Ильинскій? Развѣ мундиръ, подсумокъ и сорокъ червонцевъ, имущество? — Однако жъ у тебя болѣе ничего нѣтъ. — Нѣтъ, такъ будетъ; но твоя печаль была мнѣ очень смѣшна. — Почему? — Потому что тебѣ не привыкать быть безъ денегъ: какъ только заведется какой червонецъ, ты сей-часъ ставишь на карту и проигрываешь. — Я иногда и выигрываю. — Никогда! По-крайней-мѣрѣ я ни разу еще не видалъ тебя въ выигрышѣ: ты игрокъ столько же неискусный, сколько я несчастливый. — Неправда! Ты не можешь судить о моемъ искусствѣ; ты не имѣешь никакого понятія объ игрѣ, сказалъ Ильинскій съ досадою, и послѣ всю дорогу молчалъ.
За обѣдомъ мы помирились. Въ Ицечое мы ночевали, и на другой день поѣхали къ
«Ах, какой счастливый характер имеешь ты, Александров, — говорил мне Ильинский, когда мы сели опять в свой кабриолет, — ты совсем не грустил о пропаже своего имущества». — «К чему это великое слово имущество, Ильинский? Разве мундир, подсумок и сорок червонцев — имущество?» — «Однако ж у тебя более ничего нет». — «Нет, так будет, но твоя печаль была мне очень смешна». — «Почему?» — «Потому что тебе не привыкать быть без денег: как только заведется какой червонец, ты сейчас ставишь на карту и проигрываешь». — «Я иногда и выигрываю». — «Никогда! По крайней мере, я ни разу еще не видал тебя в выигрыше: ты игрок столько же неискусный, сколько я несчастливый». — «Неправда! Ты не можешь судить о моем искусстве. Ты не имеешь никакого понятия об игре», — сказал Ильинский с досадою и после всю дорогу молчал.
За обедом мы помирились. В Ицечое мы ночевали и на другой день поехали к
