лота, видъ какого-то богатства, вкуса и вмѣстѣ деревенской простоты! Какъ ты думаешь, Александровъ, что̀ бы это такое значило? — Не знаю ничего, но думаю только что намъ нельзя будетъ здѣсь платить. — Почему? а я такъ думаю напротивъ, что здѣсь мы заплатимъ вдесятеро дороже противъ другихъ мѣстъ.»
Мы ушли прогуливаться по прекраснѣйшимъ окрестностямъ, какія только могли быть на такой ровной и плоской сторонѣ, какова Голштинія. Возвратясь, я просила Ильинскаго распоряжаться во всемъ самому, требовать и расплачиваться, сказавъ, что на меня находитъ страхъ, и я ожидаю какого-нибудь чуднаго явленія. Намъ подали чай съ тою же ласкою, добродушіемъ, богатствомъ прибора и вкусомъ. Наконецъ надобно было ѣхать; лошадь наша была отлично вычищена, кабріолетъ вымытъ, и братъ хозяйскій держалъ подъ устцы коня нашего у крыльца. Я увидѣла что Ильинскій вертитъ въ рукахъ два марка. — Что̀ ты хочешь дѣлать? Не уже ли за столько
лота, вид какого-то богатства, вкуса и вместе деревенской простоты! Как ты думаешь, Александров, что бы это такое значило?» — «Не знаю ничего, но думаю только, что нам нельзя будет здесь платить». — «Почему? А я так думаю, напротив, что здесь мы заплатим вдесятеро дороже против других мест».
Мы ушли прогуливаться по прекраснейшим окрестностям, какие только могли быть на такой ровной и плоской стороне, какова Голштиния. Возвратясь, я просила Ильинского распоряжаться во всем самому, требовать и расплачиваться, сказав, что на меня находит страх, и я ожидаю какого-нибудь чудного явления. Нам подали чай с тою же ласкою, добродушием, богатством прибора и вкусом. Наконец надобно было ехать; лошадь наша была отлично вычищена, кабриолет вымыт, и брат хозяйский держал под уздцы коня нашего у крыльца. Я увидела, что Ильинский вертит в руках два марка. «Что ты хочешь делать? Неужели за столько
