Кавалерист-девица (Дурова)/1836 (ДО)/Поход обратно в Россию

[196]
ПОХОДЪ ОБРАТНО ВЪ РОССІЮ.

Нѣтъ ни одного изъ насъ, кто бы радостно оставлялъ Голштинію; всѣ мы съ глубочайшимъ сожалѣніемъ говоримъ, «прости,» этой прекрасной сторонѣ и ея добродушнымъ жителямъ. Велѣно итти въ Россію. Голштинія, гостепріимный край, прекрасная страна! никогда не забуду я твоихъ садовъ, цвѣтниковъ, твоихъ свѣтлыхъ прохладныхъ залъ, честности и добродушія твоихъ жителей! Ахъ, время, проведенное мною въ этомъ цвѣтущемъ саду, было одно изъ счастливѣйшихъ въ моей жизни!.. Я пришла къ Лопатину сказать, что полкъ готовъ къ выступленію. Полковникъ стоялъ въ задумчивости передъ зеркаломъ и причесывалъ волосы, кажется, [197]не замѣчая этого. — «Скажите чтобъ полкъ шелъ; я останусь здѣсь на полчаса,» сказалъ онъ, тяжело вздохнувъ. — О чемъ вы вздохнули, полковникъ? Развѣ вы неохотно возвращаетесь на родину? спросила я. — Вмѣсто отвѣта, полковникъ еще вздохнулъ. Выходя отъ него, я увидѣла меньшую баронессу, одну изъ хозяекъ нашего полковника, прекрасную дѣвицу лѣтъ двадцати четырехъ, всю расплаканную. Теперь я понимаю, отчего полковнику не хочется итти отсюда… Да! въ такомъ случаѣ родина — Богъ съ ней!…

Итакъ не охотно и съ горестію разстались мы съ Голштиніею, и конечно уже навсегда? Тамъ насъ любили, хотя не всѣхъ — это правда; но гдѣ же любятъ всѣхъ!.... Насъ любили по многимъ отношеніямъ: какъ союзниковъ, какъ надежныхъ защитниковъ, какъ Русскихъ, какъ добрыхъ постояльцевъ, и наконецъ, какъ бравыхъ молодцовъ; послѣднее подтверждается тѣмъ, что за эскадрономъ нашимъ слѣдуютъ три или четыре Амазонки! Всѣ онѣ [198]въ полной увѣренности вытти замужъ за тѣхъ, за кѣмъ слѣдуютъ. Но разочарованіе ближе нежели онѣ думаютъ; одна изъ нихъ взята Пел***, сорокалѣтнимъ, женатымъ сумасбродомъ; онъ хочетъ насъ увѣрить всѣхъ, что его Филлида слѣдуетъ за нимъ, уступая силѣ непреодолимой любви къ нему! Мы слушаемъ, едва удерживаясь отъ смѣху. Непреодолимая любовь къ Пел****! къ плѣшивому чучелѣ, смѣшному и глупому!… Развѣ какое-нибудь очарованіе.... — всего въ светѣ прекраснѣе его лягушечьи глаза!

Что̀ за странный расчотъ выбирать для похода самую дурную пору! Теперь глубокая осень, грязная, темная, дождливая; у насъ нѣтъ другаго развлеченія кромѣ смѣшныхъ сценъ между нашими влюбленными парами. Вчера вечеромъ Торнези разсказывалъ, что былъ у Пел***; son objet сидѣла тутъ же, вся въ черномъ и въ глубокой задумчивости; Пел*** смотрѣлъ на нее съ состраданіемъ, которое въ немъ до крайности смѣшно и неумѣстно: вотъ что̀ [199]дѣлаетъ любовь, сказалъ онъ вздыхая; она томится, груститъ, не можетъ жить безъ меня! гибельная страсть любовь!.. Торнези едва не задохся, стараясь удержаться отъ хохота. — Да вѣдь ты съ нею, чего жъ ей грустить? — Все сомнѣвается въ моей любви; не надѣется удержать меня навсегда при себѣ. — Разумѣется, ты вѣдь женатъ; я не понимаю начто̀ ты взялъ ее. — Что̀ жъ мнѣ было дѣлать? она хотѣла утопиться!. Я право не знаю, говорилъ мнѣ Торнези, гдѣ бы она утопилась; кажется въ Ютерзейнѣ вовсе нѣтъ рѣки. Пел*** долго еще вралъ въ этомъ тонѣ; но послушай, какой былъ финалъ всему этому, и какъ Пел*** достоинъ былъ знать и видѣть его: я вышелъ приказать чтобъ подали мою лошадь; возвращаясь, встрѣтилъ въ сѣняхъ задумчивую красавицу; она бросилась мнѣ на шею, прижалась лицемъ къ моему лицу, и заплакала: cher officier! sauvez moi de ce miserable! je le déteste! je ne l’ai jamais aimé; il m’a trompé! Она не имѣла времени болѣе говорить; Пел*** [200]отворилъ дверь изъ комнаты; увидя нас вместе, онъ ни на минуту не смутился: столько увѣренъ въ силѣ своей красоты и достоинствѣ! Проклятой шутъ!....

Познань, Здѣсь назначено было судьбою расторгнуться всѣмъ связямъ любовнымъ; я узнала это случайно; мнѣ надобно было итти въ полковую канцелярію къ Я***, который теперь въ должности адъютанта, потому что бѣдный нашъ Тызинъ немогъ уже болѣе не только заниматься должностью, но даже и слѣдовать за полкомъ; онъ остался въ какомъ-то нѣмецкомъ городкѣ съ своею молодою и опечаленною женой. Квартира Я**** состояла изъ четырехъ комнатъ; въ двухъ была канцелярія, а въ двухъ онъ жилъ самъ съ пажикомъ, котораго мы всѣ называли прекраснымъ барономъ. Узнавъ что адъютанта нѣтъ дома, я пошла на его половину къ барону; но отворя дверь остановилась въ недоумѣніи, незная итти или воротиться. По залѣ ходила молодая дама въ величайшей горести; она плакала и [201]ломала руки. Окинувъ глазами комнату, и не видя прекраснаго барона, я стала всматриваться въ лице плачущей красавицы, и узнала въ ней пажика Я—го. — Ахъ, Dieu! à quoi bon cette métamorphose, et de quoi vous pleurez si amèrement?.. Она отвѣчала мнѣ по-Нѣмецки, что она очень несчастлива, что Я*** отправляетъ ее обратно въ Гамбургъ, и что она теперь не знаетъ какъ показаться въ свою сторону. Пожалѣвъ о ней искренно, я ушла. На другой день, на походѣ, не видя уже болѣе ни одной изъ нашихъ Амазонокъ за эскадрономъ, я спросила Торнези, какая участь постигла ихъ? — Самая обыкновенная и неизбѣжная, отвѣчалъ онъ: ими наскучили, и отослали.

— Обыкновенно впереди эскадрона ѣдутъ пѣсенники и поютъ почти вовесь переходъ; не думаю чтобъ имъ это было очень весело; даже и по доброй волѣ наскучило бы пѣть цѣлый день, а по неволѣ и подавно. Сегодня я была свидѣтельницею забавнаго способа заохочивать къ пѣнію: Веруша, [202]унтеръ-офицеръ, запѣвало, несчастнѣйшій изъ всѣхъ запѣвалъ, начинаетъ всякую пѣсню въ носъ голосомъ, какого отвратительнѣе я никогда не слыхала, и отъ котораго мы съ Торнези всегда скачемъ сломя голову прочь; теперь онъ былъ что̀-то не въ духѣ, а можетъ нездоровъ, и пѣлъ по обыкновенію дурно, но противъ обыкновенія тихо; Рженсницкій замѣнилъ это: ну ну, что̀ значитъ такой дохлый голосъ? пой какъ должно!... Веруша пѣлъ одинаково: — А, такъ я же тебѣ прибавлю бодрости! и съ этимъ словомъ зачалъ ударять въ такту нагайкою по спинѣ поющаго Веруши… Я увидѣла издали эту трагикомедію, подскакала къ Рженсницкому и схватила его за руку: полно пожалуйста, ротмистръ! Что̀ вамъ за охота! ну пойдутъ ли пѣсни на умъ когда за спиной нагайка!.... Я имѣю нѣкоторую власть надъ умомъ Рженсницкаго; онъ послушался меня, пересталъ поощрять Верушу нагайкою, и отдалъ ему на волю гнусить какъ угодно. [203]

Витебскъ. Вотъ мы и опять въ землѣ родной! Меня это ни сколько не радуетъ; я не могу забыть Голштинію! Тамъ мы были въ гостяхъ; а мнѣ что̀-то лучше нравится быть гостемъ нежели домашнимъ человѣкомъ.

Квартирами полку нашему назначено мѣстечко Яновичи, грязнѣйшее изъ всѣхъ мѣстечекъ въ свѣтѣ. Здѣсь я нашла брата своего; онъ произведенъ въ офицеры, и по просьбѣ его переведенъ въ нашъ Литовскій полкъ. Я право не понимаю, отчего у насъ обоихъ никогда нѣтъ денегъ? Ему даетъ батюшка, а мнѣ Государь, и мы вѣчно безъ денегъ! Братъ говоритъ мнѣ, что если бы пришлось итти въ походъ изъ Яновичъ, то жиды уцѣпятся за хвостъ его лошади; сильнѣе этого нельзя было объяснить, какъ много онъ задолжалъ имъ. — Что̀ жъ дѣлать Василій! моя выгода только та, что я не долженъ, а денегъ все равно нѣтъ. — У васъ будутъ; вамъ пришлетъ Государь. — А тебѣ отецъ; а отецъ отдастъ послѣднія. И то правда; развѣ написать къ батюшкѣ? [204]— А ты еще этого не сдѣлалъ? — Нѣтъ! — Пиши, пиши съ этою жъ почтой.

Въ ожиданіи пока весна установится, мы оба живемъ въ штабѣ, потому что въ эскадронахъ теперь вовсе нечего дѣлать. Мы съ братомъ достали какой-то непостижимый чай, какъ по дешевизнѣ, такъ и по качеству; я заплатила за него три рубля серебромъ, и сколько бы мы ни наливали воды въ чайникъ, чай все одинаково крѣпокъ. Незаботясь отыскивать причину такой необыкновенности, мы пьемъ его съ большимъ удовольствіемъ.

Яновичи. Настало время экзерцицій, ученья пѣшаго, коннаго, настала весна. По настоянію эскадроннаго командира мнѣ должно было ѣхать въ эскадронъ.

— Смѣшная новость! К*** влюбленъ! Онъ пріѣхалъ въ Яновичи чтобъ взять меня съ собюю въ эскадронъ; дорогою разсказалъ, что онъ познакомился съ помѣщицей Р****, и что молодая Р****, дочь ея, нейдетъ у него съ ума. Наконецъ что онъ [205]отъ любви и горести все спитъ. Справедливость словъ своихъ, онъ подтвердилъ самымъ дѣйствіемъ — сей-часъ заснулъ. Все это было мнѣ чрезвычайно смѣшно; но какъ я была одна, то смѣяться что̀-то не приходилось, и я спокойно разсматривала чары вновь разцвѣтшей природы. Однако жъ, видно К*** не нашутку влюбленъ; только что мы съ нимъ пріѣхали въ эскадронъ, онъ какъ по инстинкту проснулся; тотчасъ потребовалъ вахмистра, отдалъ наскоро ему приказаніе, и велѣлъ закладывать другихъ лошадей: — поѣдемъ со мною, Александровъ, я тебя познакомлю. — Съ кѣмъ, маіоръ? — Съ моими сосѣдками. — Вѣрно съ вашей Р****? — Ну, да! — Поѣдемьте; я буду очень радъ увидѣть нашу будущую маіоршу! — Да чуть ли то не такъ будетъ, любезный! я что̀-то и день и ночь думаю объ ней. — Ну, такъ ѣдемьте скорѣй.

Я думала что дорогою не будетъ конца разговорамъ К***, о красотѣ, достоинствахъ, талантахъ и о всѣхъ возможныхъ совершенствахъ тѣлесныхъ и душевныхъ [206]божественной Р****, но очень пріятно обманулась въ своемъ опасеніи; К*** сѣлъ въ бричку, не сказалъ даже — ступай скорѣе! и какъ-будто ѣхалъ не къ дѣвицѣ милой, прекрасной и любезной, но на какое-нибудь ученье или смотръ, пустился толковать, о строѣ, лошадяхъ, пикахъ, уланахъ, флюгерахъ; однимъ словомъ обо всемъ хорошемъ и дурномъ, но только не о томъ, чѣмъ, какъ мнѣ кажется, должны бъ быть заняты его мысли и сердце. — Странный человѣкъ! Проговоря полчаса, какъ на заказъ, о всемъ нашемъ быту строевомъ, онъ наконецъ вздохнулъ, сказавъ: еще далеко! завернулъ голову шинелью, прислонился въ уголъ брички, и заснулъ. Я очень осбрадовалась этому. Добрый человѣкъ и исправный офицеръ К***, не имѣлъ ни того образованія, ни тѣхъ свѣдѣній, ни даже того сорту ума, которые дѣлаютъ товарищество и разговоръ пріятными; я была рада, оставшись на свободѣ думать о чемъ хочу и смотрѣть на что хочу. [207]

Въ этомъ странномъ любовникѣ все смѣшно! Какъ онъ можетъ проснуться именно тогда когда надобно! У самаго подъѣзда онъ открылъ глаза съ такимъ видомъ, какъ-будто не спалъ ни минуты; мы вышли изъ нашего экипажа. Всходя на лѣстницу, я сказала К***, что онъ долженъ представить меня дамамъ. — Да ужъ не безпокойся, я буду умѣть это сдѣлать! — Смѣшной отвѣтъ заставилъ меня бояться какой-нибудь странной рекомендаціи; но дѣло обошлось лучше нежели я думала. К*** сказалъ просто, указывая на меня: офицеръ моего эскадрона, Александровъ… Покорившая строевое сердце К***, была лѣтъ осьмнадцати дѣвица, бѣлая, бѣлокурая, высокая, стройная, съ длинными свѣтлыми волосами, большими темносѣрыми глазами, большимъ ртомъ, бѣлыми зубами, и съ смѣлою гренадерскою выступкою; все это мнѣ очень понравилось! Если бъ я была К***, то и я выбрала бъ ее въ подруги жизни своей, и любила бъ ее такъ же какъ любитъ онъ: ѣхала бъ къ ней не спѣша [208]доѣхать, спала бъ во всю дорогу, и просыпалась бы у подъѣзда! Я сей-часъ познакомилась съ ней и подружилась; это было кончено въ полчаса. Но что̀ меня дивило, изумляло и восхищало, это была мать ея, прекраснѣйшая женщина! настоящая Венера! если бъ только Венера могла имѣть признаки сорокалѣтняго возраста! На этомъ очаровательномъ лицѣ было собрано все что есть прекраснѣйшаго изъ прелестей: блестящіе черные глаза, тонкія черныя брови, коралловыя губы, цвѣтъ лица, превосходящій всякое описаніе!... Я смотрѣла на нее, и не могла перестать смотрѣть; наконецъ, не умѣя говорить иначе какъ думаю, я сказала ей прямо, что не могу отвесть глазъ отъ ея лица, и не могу себѣ представить что̀ за восхитительное существо была она въ юности! — Да, молодой человѣкъ, вы не ошибаетесь, я была Венера; инаго названія, ни сравненія не было мнѣ! да, я была красавица въ полномъ значеніи этого слова!... Несмотря что она говоритъ это о себѣ, я нахожу [209]что она еще очень скромна. Она говоритъ «была красавица,» но она теперь, сію минуту, необыкновенная красавица! Не уже ли она этого не видитъ!..

— К*** сосваталъ Р***; черезъ недѣлю свадьба: я очень рада. Молодая дѣвица довольно образована, веселаго нрава и свободнаго, непринужденнаго обращенія; надѣюсь мнѣ будетъ очень весело въ ихъ домѣ, когда она сдѣлается нашею полковою дамою. Ахъ, какъ я не люблю этихъ неприступныхъ медвѣдицъ, которыя, желая поддержать какой-то высшій тонъ, не замѣчаютъ того, что вмѣсто знатныхъ дамъ, онѣ имѣютъ всю наружность надутыхъ купчихъ. Глупыя женщины!…

— Вчера были мы приглашены на балъ; я поѣхала съ К***. Новобрачный по прежнему обыкновенію заснулъ; а какъ намъ надобно было ѣхать около десяти верстъ, то я имѣла довольно времени разговаривать съ молодою маіоршею. Мы разсказывали другъ другу анекдоты, смѣшныя происшествія, и хохотали, не опасаясь разбудить [210]счастливаго супруга. Наконецъ разговоръ нашъ настроился на другой тонъ; мы говорили о сердцѣ, о любви, о чувствахъ неизъяснимыхъ, о постоянствѣ, счастіи, несчастіи, умѣ, и Богъ знаетъ о чемъ мы уже не говорили; я замѣтила въ спутницѣ моей такой образъ мыслей, который заставилъ меня удивиться что она вышла за К***; я спросила ее объ этомъ. — Я бѣдна, отвѣчала она, и какъ видите не красавица; сердце мое было свободно; матушка находила К*** выгоднымъ женихомъ для меня, и я не видѣла большаго затрудненія исполнить волю ея. — Пусть такъ, но любите ли вы его? — Люблю, сказала она, помолчавъ съ минуту, люблю разумѣется безъ страсти, безъ огня, но люблю какъ добраго мужа и какъ добраго человѣка; у него нравъ превосходный; всѣ его недостатки выкупаются его добрымъ сердцемъ.

Военный балъ нашъ былъ таковъ же какъ и всѣ другіе балы: очень веселъ на дѣлѣ, и очень скученъ въ описаніи. [211]

— Теперь я должна описать поступокъ, котораго, вотъ уже нѣсколько дней, съ утра до вечера стыжусь. Пусть этотъ родъ исповѣди будетъ мнѣ наказаніемъ.

Желая погулять по прекраснымъ рощамъ около Полоцка, я выпросилась въ отпускъ на недѣлю, и взявъ въ товарищи, Р***, поѣхала съ нимъ въ помѣстьѣ его отца. Лошадей давали намъ только что недохлыхъ, но весьма уже готовыхъ притти въ это состояніе; мы ѣхали на простой телѣгѣ, по грязной дорогѣ, и, то влеклись, то тряслись, смотря потому каковы были у насъ лошади. Приключеній съ нами не было никакихъ, если не считать за приключеніе, что зазѣвавшійся ямщикъ, проѣзжая мимо толпы идущихъ крестьянъ, задѣлъ одного оглоблею, опрокинулъ его и переѣхалъ; что оскорбленные мужики шли за нами съ дубинами болѣе полуверсты, называя насъ, именно насъ, а не ямщика нашего, псами и сорванцами. Наконецъ мы пріѣхали къ рѣкѣ, за которою было помѣстье Р***. Пока приготовляли паро̀мъ, товарищъ мой [212]пошелъ въ шалашъ закурить трубку, а я осталась на берегу любоваться закатомъ солнца; въ это время подошелъ ко мнѣ старикъ лѣтъ девяноста, какъ мнѣ казалось, просить милостыни; при видѣ его бѣлыхъ волосъ, согбеннаго тѣла, дрожащихъ рукъ, померкшихъ глазъ, его ужасной сухощавости и ветхихъ рубищъ, сожалѣніе, глубочайшее сожалѣніе овладѣло мною совершенно! Но какъ могло это небесное чувство смѣшаться съ дьявольскимъ, клянусь не понимаю!.. Я вынула кошелекъ чтобъ дать бѣдному помощь значительную для него; денегъ у меня было восемь червонцевъ и ассигнація въ десять рублей; эту несчастную ассигнацію ни на одной станціи не хотѣли взять у меня, считая сомнительною, и я имѣла безбожіе отдать ее бѣдному старику! — Не знаю мой другъ, говорила я обрадованному нищему, дадутъ ли тебѣ за нея тѣ деньги, какія должно; но въ случаѣ если бъ не дали, поди съ нею къ ксензу ректору, скажи, что это я далъ тебѣ эту ассигнацію, тогда ты получишь отъ него десять [213]рублей, а эту бумажку онъ возвратитъ мнѣ: прощай другъ мой! Я сбѣжала на паромъ; мы переѣхали, и черезъ часъ были уже подъ гостепріимнымъ кровомъ пана Р***. Здѣсь я прожила четыре дня; ходила по темнымъ перелѣскамъ, читала, пила кофе, купалась, и почти не видала въ глаза семейства Р***, такъ какъ и самаго его. — Гость нашъ не много дикъ, говорила Р—му сестра его; онъ съ утра уходитъ въ лѣсъ и приходитъ къ обѣду, а тамъ опять до вечера его не видать; не ужели онъ такъ дѣлаетъ и въ полку? Умёнъ онъ? — Не знаю; ректоръ хвалитъ его. — Ну, похвала ректора ничего не значитъ. Онъ его безъ памяти любитъ съ того времени какъ узналъ, что онъ далъ десять рублей старому Юзефу. — Зачто̀? — Вотъ зачто̀! зачто̀ даютъ всякому кто проситъ именемъ Христовымъ. — Какъ! не ужели старикъ Юзефъ проситъ милостыни, и помѣщикъ его позволяетъ? въ его лѣта? — Да, въ его лѣта, помѣщикъ его не только позволяетъ, но приказываетъ гнать на этотъ промыселъ [214]всякаго того изъ своей деревни, кто не можетъ работать почему бъ то ни было: по старости, слабости, болѣзни, несовершеннолѣтію, слабоумію; о, изъ его села изрядный отрядъ разсыпается каждое утро по окрестностямъ. — Ужасный человѣкъ!.... Однако жъ я не зналъ что мой товарищъ такъ мягкосердъ къ бѣднымъ. — Товарищъ твой дикарь; а дикари всѣ имѣютъ какую-нибудь странность. — Не уже ли ты считаешь состраданіе странностью? — Разумѣется, если она черезчуръ. Къ чему давать десять рублей одному; развѣ онъ богатъ? — Не думаю; впрочемъ я мало еще его знаю… Я по не волѣ должна была выслушать разговоръ брата съ сестрою. Возвратясь часомъ ранѣе обыкновеннаго съ прогулки, и не находя большаго удовольствія въ бесѣдѣ стараго Р*** и его высокоумной дочери, ушла я съ книгою въ бесѣдку въ концѣ сада; молодые Р*** пришли къ этому же мѣсту и сѣли въ пяти шагахъ отъ меня на дерновой софѣ. Обязательная Р*** говорила еще нѣсколько [215]времени обо мнѣ, не переставая называть дикаремъ и любимцемъ ректора; наконецъ братъ ея вышелъ изъ терпѣнія: — да перестань, сдѣлай милость, какъ ты мнѣ надоѣла, и съ нимъ! Я хотѣлъ поговорить съ тобою о томъ, какъ убѣдить отца дать мнѣ денегъ; теперь мачихи нѣтъ, мѣшать некому. — Нѣтъ, есть кому. — Напримѣръ! не ты ли отсовѣтуешь? — Тебѣ грѣхъ такъ говорить; я люблю тебя, и хотя знаю что всякія деньги изъ рукъ твоихъ переходятъ прямо на карту, но готова бъ была отдать тебѣ и ту часть, которая слѣдуетъ мнѣ, если бъ только имѣла ее въ своей власти. Нѣтъ, любезный Адольфъ! не я помѣшаю отцу дать тебѣ деньги, а собственная его рѣшимость; твердая, непреложная воля не давать тебѣ ни копейки.... Болѣе я ничего не слыхала, но подошедъ къ дверямъ бссѣдки, увидѣла брата и сестру бѣгущихъ къ дому; видно послѣднія слова дѣвицы Р***, привели въ бѣшенство брата ея; онъ бросился бѣжать къ отцу, а она за нимъ. Я поспѣшила туда же. Удивительно [216]какую власть надъ собою имѣетъ старикъ Р***; я нашла ихъ всѣхъ въ залѣ; дѣвица была блѣдна и трепетала; братъ ея сидѣлъ на окнѣ, сжималъ судорожно спинку у креселъ, и тщетно старался принять спокойный видъ; глаза его горѣли, губы тряслись. Но старикъ встрѣтилъ меня очень ласково, и покойно спрашивалъ, шутя: ужъ не имѣете ли вы намѣренія сдѣлаться пустынникомъ въ лѣсахъ моихъ? Я желалъ бы это знать заранѣе, чтобъ приготовить для васъ хорошенькую пещеру, мохъ, сухіе листья, и все нужное для отшельничества.

Не знаю чѣмъ кончилось между отцомъ и сыномъ, но разставанье было дружелюбное. Взбалмошный Адольфъ привелъ въ ужасное замѣшательство сестру свою, а меня просто въ замѣшательство, увѣреніями, что она и я очень похожи другъ на друга лицемъ, и что сестра живой его портретъ; итакъ мы всѣ трое на одно лице! Какъ лестно! Молодой Р*** похожъ, какъ двѣ капли воды, на дьявола....

Наконецъ мы опять взмостились на [217]телѣгу и поѣхали. На первой станціи, когда надобно было платить прогоны, я вынула кошелекъ чтобы достать деньги, и очень удивилась что изъ осьми червонцевъ двухъ не доставало. Я старалась припомнить, не оставляла ль кошелька на столѣ или на постѣлѣ, когда уходила гулять; но нѣтъ, кажется онъ всегда былъ со мною. Наконецъ я вспомнила, и отъ всей души обрадовалась: червонцы вѣрно запали въ ассигнацію, которая лежала вмѣстѣ съ ними въ кошелькѣ, и была свернута ввосьмеро чтобы умѣститься въ немъ; я вынула ее и отдала нищему у парома, не развертывая; и такъ онъ получилъ отъ Промысла Божія ту помощь, которую я подала ему, но едва не испортила какимъ-то сатанинскимъ расчетомъ! Впрочемъ одно только чудовище способно дать бѣдному такую помощь, въ недѣйствительности которой было бъ оно увѣрено! Нѣтъ, отдавая ассигнацію, я думала только что ее возьмутъ въ гораздо меньшей цѣнѣ чего она стоитъ, и что на станціяхъ не брали ее потому что видѣли [218]у меня золото, и что Поляки не терпятъ другой монеты кромѣ звонкой.

Витебскъ. Я живу у коммиссіонера С***. Отпускъ мой еще не кончился, и я проведу это время веселѣе здѣсь нежели въ эскадронѣ. Его Королевское Высочество Принцъ Виртембергскій любитъ чтобъ военные офицеры собирались у него по вечерамъ; я то же тамъ бываю; мы танцуемъ, играемъ въ разныя игры, и Принцъ самъ беретъ иногда участіе въ нашихъ забавахъ.