пошелъ въ шалашъ закурить трубку, а я осталась на берегу любоваться закатомъ солнца; въ это время подошелъ ко мнѣ старикъ лѣтъ девяноста, какъ мнѣ казалось, просить милостыни; при видѣ его бѣлыхъ волосъ, согбеннаго тѣла, дрожащихъ рукъ, померкшихъ глазъ, его ужасной сухощавости и ветхихъ рубищъ, сожалѣніе, глубочайшее сожалѣніе овладѣло мною совершенно! Но какъ могло это небесное чувство смѣшаться съ дьявольскимъ, клянусь не понимаю!.. Я вынула кошелекъ чтобъ дать бѣдному помощь значительную для него; денегъ у меня было восемь червонцевъ и ассигнація въ десять рублей; эту несчастную ассигнацію ни на одной станціи не хотѣли взять у меня, считая сомнительною, и я имѣла безбожіе отдать ее бѣдному старику! — Не знаю мой другъ, говорила я обрадованному нищему, дадутъ ли тебѣ за нея тѣ деньги, какія должно; но въ случаѣ если бъ не дали, поди съ нею къ ксензу ректору, скажи, что это я далъ тебѣ эту ассигнацію, тогда ты получишь отъ него десять
пошел в шалаш закурить трубку, а я осталась на берегу любоваться закатом солнца. В это время подошел ко мне старик лет девяноста, как мне казалось, просить милостыни. При виде его белых волос, согбенного тела, дрожащих рук, померкших глаз, его ужасной сухощавости и ветхих рубищ сожаление, глубочайшее сожаление овладело мною совершенно! Но как могло это небесное чувство смешаться с дьявольским, клянусь, не понимаю!.. Я вынула кошелек, чтоб дать бедному помощь значительную для него. Денег у меня было восемь червонцев и ассигнация в десять рублей. Эту несчастную ассигнацию ни на одной станции не хотели взять у меня, считая сомнительною, и я имела безбожие отдать ее бедному старику! «Не знаю, мой друг, — говорила я обрадованному нищему, — дадут ли тебе за нее те деньги, какие должно, но в случае, если б не дали, поди с нею к ксензу ректору, скажи, что это я дал тебе эту ассигнацию, тогда ты получишь от него десять
