мала руки. Окинувъ глазами комнату, и не видя прекраснаго барона, я стала всматриваться въ лице плачущей красавицы, и узнала въ ней пажика Я—го. — Ахъ, Dieu! à quoi bon cette métamorphose, et de quoi vous pleurez si amèrement?.. Она отвѣчала мнѣ по-Нѣмецки, что она очень несчастлива, что Я*** отправляетъ ее обратно въ Гамбургъ, и что она теперь не знаетъ какъ показаться въ свою сторону. Пожалѣвъ о ней искренно, я ушла. На другой день, на походѣ, не видя уже болѣе ни одной изъ нашихъ Амазонокъ за эскадрономъ, я спросила Торнези, какая участь постигла ихъ? — Самая обыкновенная и неизбѣжная, отвѣчалъ онъ: ими наскучили, и отослали.
— Обыкновенно впереди эскадрона ѣдутъ пѣсенники и поютъ почти вовесь переходъ; не думаю чтобъ имъ это было очень весело; даже и по доброй волѣ наскучило бы пѣть цѣлый день, а по неволѣ и подавно. Сегодня я была свидѣтельницею забавнаго способа заохочивать къ пѣнію: Веруша,
мала руки. Окинув глазами комнату и не видя прекрасного барона, я стала всматриваться в лицо плачущей красавицы и узнала в ней пажика Я—го. «Ах, Dieu! à quoi bon cette métamorphose, et de quoi vous pleurez si amèrement?..» Она отвечала мне по-немецки, что она очень несчастлива, что Я… отправляет ее обратно в Гамбург, и что она теперь не знает, как показаться в свою сторону. Пожалев о ней искренно, я ушла. На другой день, на походе, не видя уже более ни одной из наших амазонок за эскадроном, я спросила Торнези, какая участь постигла их? «Самая обыкновенная и неизбежная, — отвечал он, — ими наскучили и отослали».
Обыкновенно впереди эскадрона едут песенники и поют почти во весь переход. Не думаю, чтоб им это было очень весело. Даже и по доброй воле наскучило бы петь целый день, а поневоле и подавно. Сегодня я была свидетельницею забавного способа заохочивать к пению: Веруша,
