Авторитетъ умеръ, да здравствуетъ авторитетъ! Тѣмъ лучше: слѣдовательно всякъ – авторитетъ. Вотъ во имя этого всякаго рѣшился и я писать эти замѣтки.
Гдѣ-то я вычиталъ, что помѣщики переводятъ будто бы псовую охоту, но охотниковъ до фразъ у насъ съ каждымъ днемъ прибываетъ. Фраза, это — ассигнація, давно потерявшая номинальную цѣну и обращающаяся за деньги только между людьми неопытными. Подобныя фразы въ нашей литературѣ сыплются градомъ со всѣхъ сторонъ. Читаетъ ихъ публика или нечитаетъ? Кто ее знаетъ! Но рано или поздно, придется фальшивую бумажку вынимать изъ обращенія, и кто-нибудь за нее да поплатится. Итакъ прочь фразы, въ какую бы сторону онѣ ни гнули. Говорить о дѣлѣ надо добросовѣстно и прямо. Въ замѣткахъ моихъ я выскажу не только факты идущіе, по моему, къ дѣлу, но и тѣ соображенія и ощущенія, которыя вызвали меня на тотъ или другой шагъ. Словомъ, я буду разказывать чтó я думалъ, чтó сдѣлалъ, и чтò изъ этого вышло. Хорошо, такъ хорошо; худо, такъ худо, лишь бы правда была. Не одна тысяча людей пойдутъ теперь моею дорогой. Если мой читатель еще менѣе меня опытенъ в земледѣліи, то порадуюсь возможности быть ему хотя сколько-нибудь полезнымъ, крикнувъ въ потьмахъ: тутъ яма, держи правѣй, я ужь въ ней побывалъ; а если онъ самъ дока, то ему и книги въ руки, а я съ особенною радостью и жадностью стану слушать его совѣты. Заподазривать меня въ пристрастіи къ старому порядку, или въ антипатіи къ вольному труду нельзя. Я самъ добровольно употребилъ на это дѣло свой капиталъ, и бьюсь второй годъ лично надъ этимъ дѣломъ. Послѣдняя щепка на дворѣ у меня точно такъ же куплена и привезена за деньги, какъ и то перо, которымъ я пишу эти замѣтки. Итакъ къ дѣлу, in medias res.
Года за три еще до манифеста бездѣятельная и дорогая городская жизнь стала сильно надоѣдать мнѣ. Правда, въ Москвѣ проживалъ я только осень и зиму, а на лѣто ѣздилъ въ Орловскую губенію, въ имѣніе сестры моей Б. Прекрасный старый садъ, чудная рѣка Зуша, шоссе въ 6 верстахъ, хорошее сосѣдство, кажется чего бы еще хотѣть? Но сдѣлаться зрителемъ, бывъ всю жизнь дѣятелемъ, тяжело, и я сталъ сильно подумывать о постоянной дѣятельности. Мнѣ пришла мысль купить клочокъ земли, и заняться на немъ сельскимъ хозяйствомъ; но первое условіе, чтобы мнѣ никто не мѣшалъ дѣлать, чтó и какъ я хочу, и чтобы то, чтó я считаю своимъ, было мое дѣйствительно. Для меня всякое неопредѣленное состояніе тягостнѣе всего. Мысль о подобной покупкѣ преслѣдовала меня все болѣе и болѣе, и въ 1859 и 60 годахъ я пустился въ розыски земли, подходящей подъ мои требованія. Не стану исчислять всѣ мои попытки. Я искалъ непремѣнно не заселенной земли, хотя съ небольшимъ лѣскомъ, рѣкой если можно, и готовою усадьбой, не стѣсняясь губерніей, лишь бы не слишкомъ далеко отъ моей родины Мценска. Разумѣется это не слишкомъ далеко иногда, при сговорчивости съ самимъ собою, выходило и очень далеко: въ Ярославлѣ, Смоленскѣ, подъ Москвой и т.д. Попавъ прямо со школьной скамьи на коня во фронтъ, я всю жизнь не имѣлъ никакого понятія о ходѣ земледѣльческихъ занятій, но подумавъ, что этимъ дѣломъ правятъ у насъ на Руси и безграмотные старосты, я махнулъ рукой на земледѣльческую школу, и рѣшился приступить къ дѣлу въ качествѣ слѣпца. При мысли отдохнуть среди своихъ полей, гдѣ, какъ говоритъ Горацій:
Вкругъ тебя съ ревомъ пасутся коровы,
Ржетъ кобылица, въ четверку лихая,
меня не покидала и другая: не затѣвать пустой игрушки, которая не окупитъ положенныхъ на нее трудовъ и издержекъ, а слѣдовательно надоѣстъ и отобьетъ охоту къ занятіямъ, чего мнѣ не хотѣлось. Я хотѣлъ, хотя на маломъ пространствѣ, сдѣлать что-либо дѣйствительно дѣльное. Для этого первое условіе, чтобы земля по мѣстнымъ даннымъ не обошлась слишкомъ дорого. Представился случай купить имѣніе подъ Серпуховымъ. Владѣлецъ просилъ за 250 десятинъ съ крестьянами по 30 р. с. за десятину, а когдая заговорилъ объ уступкѣ ста десятинъ частой земли, онъ запросилъ по 40 р., да за домикъ въ три комнатки и плохой скотный дворъ 2.000 р., слѣдовательно 6.000 р.; да купчая, да переноска старыхъ и постройка новыхъ необходимыхъ строеній, закупка скота, орудій, — и выйдетъ, что надо истратить 10.000 р. Почва сѣренькая, кругомъ десятинъ сорокъ мелкаго березника, десятинъ 20 плохаго покоса, да десятинъ по двѣнадцати въ трехъ клинахъ. Я сталъ разспрашивать о заработной платѣ, а узналъ, что въ Московской губерніи годовая цѣна не ниже 60 р.; да прокормитъ рабочаго дай Богъ за 30 р., а урожай на прѣсной (не навозной землѣ) много-много 6—7 копенъ, слѣдовательно отъ З до 4 четвертей (и то много на десятинѣ), кромѣ сѣменъ. Всѣ эти подробности я узналъ отъ мѣстныхъ крестьянъ и извощиковъ, которыхъ постоянно обо всемъ разспрашивалъ. Стоило только свести счеты, чтобы придти къ слѣдующему результату. На двѣнадцати десятинъ въ полѣ надо трехъ работниковъ: прибавивъ кухарку, пастуха, и такъ называемаго подпаска, выйдетъ, что на пять рабочихъ надо издерживать не менѣе 500р.; да надо же если не на прикащика, то хотя на старосту (онъ же и ключникъ), положить 150 р. Итого 650 р. Прибавивъ по 6% съ 10.000 р. затраченнаго капитала 600 р., получишь расхода 1.250 р., а прихода: 12 десятинъ ржи по 3 четверти – 36 четвертей, продавайте хоть по 4 р. на мѣстѣ — 144 р. Чтó касается до яроваго, то оно едва ли могло дать столько же, такъ какъ овесъ въ Москвѣ въ то время я изъ лавки покупалъ по 2 р. за четверть, а когда въ предлагаемомъ имѣніи взглянулъ на сѣно, то, увидавъ какой-то темный мохъ, оставилъ надежду получать отъ него выгоду. Итакъ, самое поверхностное столкновеніе съ дѣйствительностію на этотъ разъ совершенно разочаровало меня въ возможности вольнаго земледѣльческаго труда въ этой мѣстности. Какая же это земля, которую надо воздѣлывать въ явный убытокъ? Это было весной 1860 года. Разочарованный, я поѣхалъ въ Орловскую губернію. Здѣсь, по разнымъ соображеніямъ, я готовъ былъ на всѣ возможныя съ моей стороны уступки, лишь бы поселиться вблизи Мценска. Нашлась и тутъ не населенная земля, и уже не 100, а 600 десятинъ, не по 40, а по 60 р. Это не Московская, а Орловская губернія. Вспомнивъ, что Т., зная мою опытность въ сельскомъ хозяйствѣ, еще въ Петербургѣ, взялъ съ меня слово ни на чтò не рѣшаться, не посовѣтовавшись съ его дядей, я обратился къ послѣднему за совѣтомъ. Послѣ многихъ усилій съ своей стороны, почтенный Т. сумѣлъ унять мой пылъ, доказавъ мнѣ цифрами, что заводясь вновь на такой значительной дачѣ и взявъ въ соображеніе грунтъ не перваго качества, нельзя и помышлять, при вольнонаемномъ трудѣ, не только о барышѣ, но и о возможности вести какое-нибудь хозяйство. Оставилъ я и это дѣло. Въ началѣ августа 60 года, былъ я у родственника моего Ш., проживающаго въ своемъ имѣніи по старой мценско-курской дорогѣ, въ 60 верстахъ отъ Мценска и въ 35 отъ Орла. — „Ты ищешь землю, спросилъ меня Ш., близь меня продается земля. Дорого 80 р., но земля отличнаго качества черноземъ, 200 дес. въ одной межѣ, отъ насъ верстахъ въ трехъ черезъ поля, а въ объѣздъ верстъ пять. Строенья, всего – новый, еще не отдѣланный домикъ отличнаго лѣсу, да новый скотный дворъ. Надо многимъ обзаводиться, а наличныхъ вѣрно у нихъ нѣтъ; вотъ они и продаютъ. Есть и лѣсокъ.“ — „Есть ли вода?“ — „Колодезь, но можно по мѣстности вырыть прудъ.“ — „А рѣка близко?“ — „Рѣка верстахъ въ семи.“ — „Это неутѣшительно, однако нельзя ли посмотрѣть?“ — „Намъ подали верховыхъ лошадей, и мы отправились въ недальній путь. — „Видишь ли тотъ лѣсокъ, сказалъ Ш., а подъ нимъ черную полосу? Это взметъ на твоей землѣ.“ — „На моей если куплю." — „Посмотри какой черноземъ, замѣтилъ онъ, когда мы стали переѣзжать черезъ поле, приготовленное подъ сѣвъ ржи, — и какъ славно воздѣлана земля, повѣрь никто не придерется.“ — Дѣйствительно, лошади, тонули по щиколки въ пухлой пашнѣ. Наконецъ завиднѣлся одинокій домикъ съ соломенною кровлей, и подлѣ него скотный дворъ, съ котораго спускали стадо, когда мы подъѣхали къ забросанному свѣжею щепой крыльцу, сопровождаемые злобнымъ лаемъ двухъ лохматыхъ собакъ. Мы объявили свое желаніе видѣть домъ. Молодыя хозяйскія дочери повели насъ по недодѣланнымъ и кое-чѣмъ меблированнымъ комнатамъ, съ извиненіями, что семейство только недѣлю тому назадъ переѣхало сюда, и что все еще кое-какъ. И очень: надъ рамами были сквозныя щели въ ладонь, заложенныя стружками; а заводя хозяйство надо тутъ жить самому. — „Ну, подумалъ я, это все успѣю сдѣлать. Мебель какая-нибудь на время есть, а тамъ изъ Москвы подвезутъ.“ — „Расположеніе комнатъ мнѣ нравится,“ сказалъ я по-французски Ш. не желая вводить продавцовъ въ нашъ разговоръ. — „Il y a encore une cusine ici“, отозвалась неожиданно и довольно неисправно одна изъ молодыхъ хозяекъ, отворяя дверь. Оказалась дѣйствительно премилая кухня, тамъ гдѣ она ничему не мѣшаетъ, а между тѣмъ близко.
Вообще домикъ въ семь небольшихъ комнатъ для двоихъ достаточенъ и удобенъ. Не отдѣланъ, но это дѣло прихоти.
— „Ну какъ тебѣ понравился твой будущій хуторъ, спросилъ Ш. тѣмъ же шутливымъ тономъ, когда мы возвращались домой. А замѣтилъ ты табунъ?“ — „Ну, братъ нечѣмъ похвастать!“ — „Напрасно ты такъ говоришь. Лошади худы; но ты ихъ видѣлъ мелькомъ. А онѣ хорошей породы, я это знаю.“ — „А какъ ты думаешь, спросилъ я въ свою очередь чтó можетъ стоить полное устройство этого хутора, считая орудія, постройки, земляныя работы, прудъ, скотину, однимъ словомъ все, безъ чего нельзя хозяйничать?“ — „А тысячъ до 33, а можетъ-быть и побольше.“ — „Сколько же онъ можетъ по твоему дать доходу — „Сочти самъ: 55 десятинъ въ полѣ. На этой землѣ надо считать 400 четвертей въ продажу ржи по 3 р. — 1.200 р. да яроваго на 500 — изъ этого на рабочихъ.“ — „А какая тутъ цѣна рабочимъ годовымъ?“ — „Твой продавецъ нанимаетъ по 25, а тебѣ десяти человѣкъ довольно." — „Да вѣдь это отлично. Слѣдовательно можно получить до 1.500 р. въ годъ, то-есть тоже что даетъ 25 тыс., капиталъ по 6%. Я не гонюсь за барышами, лишь бы убытку не было.“ — Разговоръ до самой усадьбы Ш. продолжался въ этомъ родѣ, и я былъ совершенно доволенъ, что наконецъ таки я нашелъ чего искалъ. При вторичномъ осмотрѣ въ сопровожденіи самого продавца, съ которымъ уже я сходился, оказалось все въ удовлетворительномъ видѣ, и рогатый скотъ, и лошади, и сѣнокосы до 30 десятинъ, давшіе въ текущемъ году до 3.000 пудовъ сѣна. Надо было рѣшиться. И при какихъ же болѣе благопріятныхъ условіяхъ пускаться на вольнонаемную обработку земли? Почва прекрасная, рабочіе дешевы, сбытъ не слишкомъ затруднительный. Отъ добра добра не ищутъ. Я рѣшился.
Когда мы сошлись въ цѣнѣ съ продавцомъ, человѣкомъ, далекимъ отъ науки, но не отъ практики, онъ въ видѣ любезности высказалъ мнѣ нѣкоторые совѣты, тѣмъ болѣе что я безъ зазрѣнія совѣсти сознавался въ моемъ невѣдѣніи. Однако невѣдѣніе невѣдѣніемъ, а надо же составить какой-либо планъ и что-нибудь дѣлать. Онъ первый подалъ мнѣ мысль раздѣлить пашню на четыре поля, указѣъ на убыточность трехпольной системы при вольнонаемномъ трудѣ. Намекъ этотъ я тотчасъ же принялъ къ свѣдѣнію и въ настоящее время развилъ его въ особенную систему, которая вѣроятно уже существуетъ въ наукѣ и потому честь изобрѣтенія не останется за мной. Но объ этомъ въ своемъ мѣстѣ. Наканунѣ, можно сказать, необходимости стать лицомъ къ лицу съ самимъ дѣломъ, я на первый разъ нестолько заботился отыскать для себя матеріяльную, сколько моральную исходную точку. Надо было прежде всего имѣть въ рукахъ рабочую силу, а когда она есть, можно исправить даже ошибку, не говоря уже объ исполненіи здраваго плана. Итакъ прежде всего мнѣ нужно было опредѣлить мои отношенія къ рабочимъ. Тамъ гдѣ нѣтъ дружбы, признательности и т.п., отношенія должны основываться на справедливости, а въ дѣлѣ обязательствъ справедливость состоит въ добросовѣстномъ ихъ исполненіи. Нанимая рабочаго, я обязуюсь его тепло помѣстить, сытно кормить здоровой пищей, не требовать работъ свыше условія и исправно платить заработки. Кромѣ этого мнѣ хотѣлось, чтобы они чувствовали, что я дорожу ихъ благосостояніемъ. Желая разъ навсегда покончить съ содержаніемъ, скажу чтó и сколько именно дается у меня рабочимъ харчей въ недѣлю: 3 дня щи съ саломъ 1½ ф. на 15 человѣмъ; 3 дня щи съ солониной по ½ ф. на человѣка; 2 постные дня съ коноплянымъ масломъ 2 ф. въ недѣлю на 20 человѣкъ. Молока если можно по штофу на человѣка, хлѣба и картофелю сколько поѣдятъ. Зимой соленые, лѣтомъ свѣжіе огурцы и лукъ. Крупъ ровно вдвое противъ солдатскаго пая, из котораго въ артели выходитъ хорошая каша. Ѣдятъ три раза въ день: за завтракомъ, обѣдомъ и ужиномъ. Кромѣ того каждый беретъ съ собою хлѣба за пазуху, если хочетъ. Эта статья, какъ потомъ оказалось, довольно важна. На днях пришелъ ко мнѣ наниматься работникъ. Отчего же, спросили его, ты не остаешься на прежнемъ мѣстѣ? или капиталъ (такъ они называютъ харчи) плохъ? „Нѣтъ, капитал ничего, да послѣ ѣды хлѣбъ запираютъ. “И онъ идетъ искать мѣста, гдѣ хлѣбъ можно жевать цѣлый день. Но исполненіемъ обязанностей къ рабочимъ не исчерпывается мои къ нимъ отношенія. Вопросъ главный и трудный въ томъ, долженъ ли я стоять къ нимъ близко или отдаленно, и дѣйствовать черезъ посредствующее лицо прикащика, или старосту? Первый способъ, котораго придерживался мой предшественникъ, имѣетъ свою выгоду. Если хозяинъ, поступивъ безтактно, нанесетъ вредъ экономіи, то платитъ за собственные промахи, а при посреднике онъ рискуетъ расплачиваться за чужіе. О жалованьи и содержаніи надсмотрщика, падающихъ на экономію, я уже и не говорю. Съ другой стороны: надсмотрщикъ идетъ будить рабочаго, звать на работу и становить на нее Ивана, когда на нее хотелось бы Сидору, и его непремеѣнно встрѣтятъ ропотомъ, а съ просонья и бранью. Кромѣ того, если не послушались надсмотрщика, есть инстанція выше – хозяинъ а, не послушались хозяина, надо судиться. Сообразивъ все это, я рѣшился взять надсмотрщика. Но хорошо рѣшиться, а гдѣ его взять сейчасъ въ степи? Продавецъ, выпросивъ у меня позволеніе оставить свое семейство на недѣлю въ домѣ и отвести для меня небольшой кабинетъ, взялся и тутъ помочь мнѣ, и рекомендовалъ, какъ онъ говорилъ, добраго и честнаго старика Глѣба. Послали за Глѣбомъ. Явился Глѣбъ болѣе похожій на сѣдаго сыча, чѣмъ на человѣка. Ну, да тутъ некогда быть разборчивымъ! Надо съ тѣмъ, чтó есть, приступать къ дѣлу. Я приговорилъ Глѣба.
Лицом къ лицу съ самимъ дѣломъ пришлось мнѣ стать 13 августа 1860 года. Вечеромъ, когда рабочіе кончили возку ржи, мы съ прежнимъ владѣльцемъ велѣли позвать ихъ, чтобы съ глазу на глазъ свести съ ними счеты, такъ какъ, въ качествѣ годовыхъ, они обязаны были дожить до условленнаго срока у меня и дополучить причитающіеся имъ деньги. Я между тѣмъ послалъ взять водки въ ближайшемъ кабакѣ, чтобы для перваго знакомства поднести всѣмъ по чаркѣ. Наступала вторая половина августа, дѣлъ предстояло много впереди, а я второпяхъ поселился въ кабинетѣ безо всего. Со мной не было даже слуги, а обѣдать я ѣздилъ верхомъ ежедневно къ Ш. Водку привезли, но надо же было ее изъ чего-нибудь наливать во что-нибудь. Я вспомнилъ про стоявшій у меня рукомойникъ, а вмѣсто средняго стакана нашлась порядочнаго объема чайная чашка безъ ручки, и дѣло уладилось. Казалось, еще легче было бы уладить дѣло съ рабочими. – „Вотъ я имъ продалъ имѣніе, ребята, сказалъ продавецъ, и теперь передавая все съ рукъ на руки я долженъ передать и разчеты съ вами. Ну ты, Андронъ, живешь до заговинъ (15 ноября)?“ — „Такъ точно.“ — „Тебѣ остается получить 2 р. 20 к.? а остальныя ты получилъ?“ — „Получилъ.“ — „Ну, а ты, ну, а тебѣ? И т.д. Ну, а ты, Гаврило? Ты тоже до заговинь?“ — обратился онъ къ рыжеватому съ прямыми волосами какъ солома и прыгающими глазами дюжему мужику. – „Точно такъ-съ,“ – отвѣтилъ Гаврила какимъ-то небрежно-внушительнымъ тономъ. — „Ты взялъ у меня четверть ржи въ счетъ жалованья?“ – „Точно взялъ-съ (тѣмъ же внушительнымъ тономъ), мы не отказываемся. Никогда не могимъ этого сдѣлать.“ — „Тебѣ приходится 5 р.?“ — „Такъ точно-съ – 5 р.“ — „Да за рожь мы съ тобой клали 2 р. 50 к. Вотъ тебѣ и слѣдуетъ получить 2 р. 50 к.?“ – „Помилуйте-съ как же это мнѣ значитъ задарма приходится жить?“ — „Какъ задарма?“ — „Да это ужь намъ отчинно обидно.“ — „Но вѣдь тебѣ слѣдуетъ 5 р.; 2 р. 50 ты получилъ рожью, да 2 р. 50 получишь деньгами.“ — „Да помилуйте-съ, это намъ...“ — и т.д. Кое-какъ эти словопренія кончились. Я взялъ въ руки поданный мнѣ листъ, на которомъ были записаны имена всѣхъ рабочихъ съ обозначеніемъ годовой платы и полученныхъ рабочими денегъ. Всѣхъ годовыхъ было пять, изъ которыхъ четверо получили по 25 р. сер. въ годъ и только одинъ красивый малый Иванъ, какъ значилось, получалъ 30 р. — „Вы получаете по 25 р. въ годъ? спросилъ я.“ — „Точно такъ, батюшка.“ — „А ты, Иванъ, 30 р?“ — „Такъ точно-съ.“ — Умывальникъ между тѣмъ дѣлалъ свое дѣло. Глѣбъ таинственно подошелъ ко мнѣ шепнуть: — „водки осталось, не прикажете ли по получашечкѣ еще?“ — „Пожалуй.“ — Всѣ поблагодарили, и аудіенція кончилась. Я отдалъ приказаніе касательно работъ слѣдующаго дня и совершенно покойный отправился читать на сонъ грядущій. Каково же было мое удивленіе, когда на другой день Глѣбъ объявилъ мнѣ, что у насъ не благополучно. — „Что такое?“ — „Да рабочіе не хотятъ идти на работу и говорятъ, что не будутъ жить.“ — „Почему?“ — „Да они какъ узнали, что Ванька получалъ 30 р., а они только по 25, такъ обижаются.“ — Я обратился къ прежнему владѣльцу съ просьбой разрѣшить мнѣ эту чепуху. Вѣдь это вольный трудъ. Никто никого не принуждалъ наниматься на годъ за извѣстную плату. Чтó же тутъ обиднаго, что другой получаетъ болѣе меня изъ той же экономіи? Воображаю какъ бы изумился редакторъ журнала, еслибы, взявъ бóльшую часть денегъ за статью, авторъ отказывалъ ему въ рукописи только потому, что узналъ наканунѣ о двойной цѣнѣ платимой редакціей другому. Подобнаго человѣка даже не назвали бы безчестнымъ, а просто помѣшаннымъ. Сказать въ ихъ оправданіе, что они договаривались съ однимъ лицомъ, а имѣютъ дѣло съ другимъ – нельзя. Вопервыхъ имъ плата за работу, а не за личныя отношенія, вовторыхъ они сами это сознаютъ и не дѣлаютъ различія между нанимающими, а только требуютъ высшей противъ условія платы, потому что одинъ по какимъ-либо соображеніямъ получаетъ такую. — „Вы сдѣлали, сказалъ мнѣ продавецъ, вчера большую ошибку, объявивъ цѣну Ивана. Мужикамъ ничего не надо объявлять подобнаго, теперъ ихъ самъ чортъ не уломаетъ.“ — Я подумалъ, что чорта искать далеко, а уломалъ бы становой живущій за 25 верстъ, да вѣдь мнѣ надо пріучать, а не отучать отъ себя рабочихъ. И чтó за радость начинать дѣло судебнымъ разбирательствомъ, тратить и такъ уже почти упущенное время, разсылать лошадей и людей, подъ конецъ, хотя бы дѣло и рѣшилось въ мою пользу, три мѣсяца возиться съ людьми, недовольными? – „Чтó же вы мнѣ посовѣтуете дѣлать?“ спросилъ я. — „Да я имъ скажу, что вы по разчету отъ себя набавляете помѣсячно противъ Ивана. Это выйдетъ коп. 40 въ мѣсяцъ. Всего какихъ-нибудь 5 р. до заговинъ. “Въ сравненіи съ предстоящими издержками, 5 р. дѣйствительно ничего не значили, но дѣло не въ нихъ, а въ томъ, что почва уже зыблется подъ ногами. Если поваръ, кучеръ, и т.п. вздумаютъ пускаться въ такую логику, то я еще могу какъ-нибудь замѣнить ихъ навремя. Все-таки это аксессуаръ. А вольнонаемный земледѣльческій трудъ безъ рабочихъ въ послѣднее рабочее время – это страшный дефицитъ на цѣлый годъ. Я воспользовался даннымъ мнѣ совѣтомъ и скрѣпя сердце, противъ принципа, прибавилъ по 1 р. 20 к. на человѣка. Дѣло пошло мирно.
Раздѣливъ, пока только въ умѣ, свою запашку на 4 клина по 40 десятинъ въ полѣ, я разчелъ, что полагая по 5 десятинъ на рабочаго, мнѣ надо имѣть 3 рабочихъ и 16 рабочихъ лошадей (крѣпостные рабочіе, если взять въ соображеніе господскую запашку и ихъ собственный надѣлъ, обрабатывали въ нашихъ мѣстахъ гораздо большее количество земли). Прибавьте къ этому заводчиковъ, жеребятъ и подростковъ, всего будетъ 25 или 30 лошадей, да 8 или 10 штукъ рогатаго скота, всего штукъ 40. Это уже послѣднее minimum, такъ какъ вольный земледѣльческій (не буду упореблять болѣе послѣдняго эпитета, потому что только о немъ и говорю) трудъ только и можетъ разчитывать на возможно-улучшенный и высшій способъ хозяйства. Возможнымъ я буду называть экономически, а не матеріяльно возможный способъ. Алюминій химически и матеріально очень возможенъ. Изъ него продаютъ бездѣлки. Но экономически онъ пока невозможенъ; овчинка не стóитъ выдѣлки. Не забираясь на особенную высоту и отбросивъ четвертое поле, мы имѣемъ въ трехъ клинахъ по 40 десятинъ, всего 129 десятинъ. Порядочный хозяинъ при крѣпостныхъ рабочихъ обходилъ свои поля удобреніемъ въ десять лѣтъ. Высота не чрезмѣрная, но мнѣ приходится добиваться возможности удобрять по этому разчету 10 десятинъ, чтó, принимая самое умѣренное удобреніе по 360 возовъ на казенную десятину, составитъ 3.600 возовъ. Я засталъ у моего предшественника штукъ 50 скота, и результатъ — удобрена всего одна десятина. Старый Глѣбъ зналъ все прежнее хозяйство какъ свое, и чуть ли не помогалъ прежнимъ хозяевамъ. — „Помилуй, Глѣбъ, спросилъ я, да гдѣ же вашъ навозъ?” — „Да вотъ, сударь, туда да сюда, да и весь тутъ.“ — „Куда же туда да сюда?“ „Да вотъ на эту десятину." — (Замѣтьте около самаго скотнаго двора.) – „Как же отъ пятидесяти штукъ скота только одна десятина?“ — „Да помилуйте, скотину-то, нельзя сказать, чтобы зимой кормили, а бѣдствовали неприведи Богъ. Силы нѣтъ самому засѣять и ужать; все исполу, да исполу, все равно какъ и въ нынѣшнемъ году, какъ вамъ извѣстно. Стало-быть, и хлѣба-то только наполовину съ грѣхомъ пополамъ. Риги нѣтъ, молотильнаго сарая тоже, а вьюга по недѣлямъ не даетъ молотить; вотъ и кормили снопами, да колодезь не глубокій, и въ низкомъ мѣстѣ, и промерзаетъ и засыпаетъ его снѣгомъ; такъ, бывало, руки въ кровь обдираютъ докапываются до воды: скотина по два дня стояла непивши; вотъ весной ее за хвосты и подымали.“ — „Положимъ, что ржи мало, и на этотъ годъ мы приняли съ тобой всего триста копенъ. Вы и въ нынѣшнемъ все исполу да исполу; но отчего же у васъ въ этомъ-то году свой овесъ и гречиха изъ рукъ вонъ плохи, а кругомъ порядочныя?“ — „Да тоже неуправка-съ. Въ прошлую осень подъ яровое поднять не успѣли, а весной кое-какъ по непаханому раскидали сѣмена, да и запахали, вотъ оно и пропало.
“Картина разлагающагося хозяйства можетъ ли быть еще полнѣе? Остается только одна ступень ниже: не засѣвать полей и уморить скотъ съ голоду. Не забудьте, что предшественникъ мой — человѣкъ въ десять разъ практичнѣе меня и выросшій на полевомъ хозяйствѣ. Но вотъ чтò надѣлало новое хозяйство безъ значительнаго капитала для обзаведенія и оборота. И на какой почвѣ? На первѣйшей, можно сказать, въ мірѣ! Сообразивъ эти печальные факты съ настоящимъ моимъ положеніемъ, я отбросилъ всѣ научныя требованія насчетъ количества скота по отношенію къ количеству земли. Тутъ уже не въ томъ дѣло, много ли скота, а какъ бы не потерять того, который есть. Вѣдь и мнѣ предстоитъ такая же зима и тѣ же 390 копенъ ржи, 100 копенъ овса, да 50 копенъ пустой гречихи, которая много что дастъ всего 6 или 8 четвертей, — а мнѣ ихъ на посѣвъ и кашу надо, по крайней мѣрѣ, 40 четвертей, — тотъ же овинъ, въ три копны, безъ молотильнаго сарая, и тотъ же колодезь, который придется разрывать окровавленными руками полтораста разъ, а рабочаго времени остается неболѣе двух мѣсяцевъ. Чтò же необходимо сдѣлать для избѣжанія бѣдствій и, пожалуй, драматическихъ катастрофъ? Вопервыхъ, нужна контора для прикащика и помѣщеніе для моей личной прислуги, которая должна же когда-нибудь явиться; вовторыхъ, молотильный сарай съ кузовомъ для будущихъ молотильной и вѣяльной машинъ; втретьихъ, ледникъ, безъ котораго, не говорю уже о моей кухнѣ, рабочіе должны оставаться все будущее лѣто безъ мясной пищи. Ледникъ надо набивать льдомъ, а гдѣ онъ? Стало-быть, вчетвертыхъ, надо прудъ, а при разбивкѣ молодаго сада, требующей поливки, и другой въ саду, да впятыхъ, надо сейчасъ же садъ и усадьбу окопать рвами и обсадить ракитникомъ; по разчету выходитъ, верста канавы. Вшестыхъ, нуженъ погребъ для рабочихъ и картофельная яма. Ко всему этому надо, по разчету времени, приступить не только сію же минуту, но еслибы возможно было — вчера.
Семейство продавца, наконецъ, уѣхало въ городъ, оставивъ мнѣ, разумѣется за деньги, кое-какую мебель, и ко мнѣ пріѣхалъ мой слуга. Возвращаясь верхомъ отъ Ш., вижу ежедневно на моемъ лугу стада свиней, которыя взрываютъ и портятъ его немилосердо. Вольное хозяйство безъ травосѣянія невозможно. Поэтому въ моемъ хозяйствѣ нѣтъ и не будетъ свиней, а это свиньи сосѣднихъ крестьянъ и дворниковъ. Еще до травосѣянія далеко; не истребляйте хотя того чтò посѣяно природой! Надо отрывать людей отъ необходимыхъ работъ и загонять свиней. Являются хозяева съ плачемъ и лживыми клятвами но назавтра; тѣ же свиньи въ саду, въ огородѣ, по лугамъ, та же гонка за ними и та же потеря времени, а луга испорчены.
Однажды вернувшись отъ Ш., вижу, полы въ домѣ отвратительно мокры. — „Или тутъ мыли полы?“ спрашиваю я слугу. — „Помилуйте-съ, это сильный дождь шелъ, такъ сквозь потолокъ какъ сквозь рѣшето льетъ; вѣдь потолки не насыпаны.“ Все это мило, подумалъ я, но вѣдь мнѣ уѣхать отсюда нельзя, не устроивъ необходимаго. Глѣбу в пору будить рабочихъ, а гдѣ же ему распорядиться такимъ сложнымъ дѣломъ, какое предстоитъ намъ. И безъ того на вопросы мои, отчего не допахали, онъ, вздернувъ слезливо носъ, отвѣчаетъ: „Мочи моей нѣтъ, не слушаютъ. Просишъ, просишь: ребятушки! Время запрягать, а они норовятъ за хлѣбъ, а не то за трубку.“ Однако потолки-то надо обитъ войлоками да насыпать возовъ сорокъ золы; безъ этого тутъ не проживешь до декабря. Строиться въ городѣ и въ степи, двѣ вещи совершенно разныя. Тамъ спеціалистъ вамъ скажетъ чтó дѣлать, а подрядчикъ за деньги дастъ рабочихъ. Здѣсь придумай самъ; ошибся — самъ плати за ошибку, въ которую тебя, изъ-за какихъ-нибудь личныхъ разчетовъ, втягиваетъ рабочій; да прежде чѣмъ нанять, скачи во всѣ стороны отыскивать спеціальныхъ рабочихъ, которыхъ часто во всей округѣ нѣтъ.
На мое счастье неожиданно явился подрядчикъ копачъ, безсрочный солдатъ, Михайло, по наружности расторопный и честный. Но какъ судить по одной наружности? — „Есть у тебя видъ?“ — „Могу достать у командира гарнизоннаго батальйона.“ — „Доставай и приходи; безъ вида невозьму. “Мы осмотрѣли мѣстность прудовъ, изъ которыхъ одинъ приходилось рыть въ саженъ глубины, а другой только въ поларшина. Условились, по дорогой по здѣшнему цѣнѣ, по 1 руб. съ кубической сажени. „Сколько же ты поставишь рабочихъ?“ — „Человѣкъ двѣнадцать.“ — „Стало быть и тачекъ тебѣ надо столько же?“ — „Точно такъ.“ — „А сколько досокъ“ — „Штукъ сорокъ.“ — „Хорошо, ступай, да приходи поскорѣй; не то не успѣешь вырыть прудовъ и канавъ.“ — „Помилуй Богъ, ваше высокоблагородіе, какъ неуспѣть! Только ужь явите божескую милость, не передавайте никому другому работы.“ — „Зачѣмъ же я стану передавать, если ты ее самъ сдѣлаешь? Вѣдь мнѣ все равно, кто бы ни сдѣлалъ. — „Ну, на этомъ покорнѣйше благодаримъ." Что касается до небольшихъ построекъ, и тутъ уже не ладилось. Къ моему счастію и превеликому горю всей округи, начиная отъ 12-ти и даже до двухъ верстъ, сводятъ съ неистовствомъ послѣдніе одинокіе лѣски. Разумѣется, свой я берегу, какъ зеницу ока, а то лѣтомъ придется сгорѣть на солнцѣ. Срубы я купилъ сходно; нанялъ плотниковъ и подрядилъ подводы. Разумѣется, послѣднее страшно дорого. И камень на ледникъ нашелся за семь верстъ по 4 р. за сажень, да перевозка столько же. Класть печи и ледникъ и исполнить всю каменную работу взялся Василій, красивый, зажиточный, сметливый и въ высшей степени плутоватый мужикъ изъ имѣнія Ш. Онъ занимается всѣмъ и всюду поспѣваетъ. Каменную и штукатурную работу хоть во дворецъ, бьетъ конопляное масло въ большомъ количествѣ, выдѣлываетъ кожи, ѣздитъ въ извозы; словомъ, на всѣ руки, но имѣть съ нимъ дѣло — пытка. Никакая логика не можетъ вытащить его на предварительную смѣту или условіе. Явился и Михайло копачъ, и къ нему стала подходить артель. Давай достокъ, матеріялу на тачки и чугунныхъ колесъ.
Но главнымъ камнемъ преткновенія явился левіаѳанъ — молотильный сарай. На него одной соломы, не говоря о рѣшетникѣ и хворостѣ нужно возовъ 200, а у меня на все продовольствіе дай Богъ 200. Соломы въ прошломъ году родилось мало; я прицѣнялся, съ меня крестьяне просили рубль серебромъ за возъ. Рубить и строить новый такой сарай неуспѣешь. Положимъ съ соломой матеріялу въ немъ на 300 р. сер.; да надо подъ него 300 подводъ, а подвода стоитъ 30 к. сер.; да наемъ плотниковъ. Слѣдовательно не успѣешь, и страшно дорого. При ежедневныхъ свиданіяхъ съ Ш. я жаловался ему на невозможность поспѣть съ молотильнымъ сараемъ. — „Купи у меня, замѣтилъ мнѣ Ш. Мнѣ надо молотитъ, а сарай мой мнѣ малъ. На хуторѣ (версты за двѣ отъ его усадьбы) у меня есть сарай побольше, такъ я сдѣлаю вотъ чтò. Въ томъ, который ты купишь, молотить будутъ до тѣхъ пока хуторскій не надѣнутъ на него какъ чахолъ, а тогда я велю твой вынуть и отвезть къ тебѣ, поставить и покрыть. Когда мой будетъ готовъ — твой поставятъ въ недѣлю. А то, мой теперешній пропадетъ даромъ, и его растаскаютъ на дрова. “Мы сошлись въ цѣнѣ, и я поуспокоился.
Посреди всевозможныхъ хлопотъ, августъ и сентябрь промчались незамѣтно. Озими взошли прекрасныя, но отъ свиней и лошадей отбою нѣтъ. Я пожаловался становому, и тотъ объявилъ, что если я буду добродушничать, отдвая загнанный скотъ, то никогда не отобьюсь отъ него. Каменъ привезенъ, яма для ледника выкопана въ четыре аршина глубины, и артистъ Василій поставилъ брата своего класть стѣны. Когда рыли ледникъ, уже на двух аршинной глубинѣ показалась вода, но въ ясную погоду онъ высохъ совершенно. Тѣмъ не менѣе я замѣтилъ Василію, что онъ стѣны кладетъ безъ бута. „Помилуйте-съ, да развѣ намъ въ первой! Я головой отвѣчаю что ему ничего не сдѣлается. Все равно: стѣны становятся на материкъ, и "бутъ станетъ на материкъ“. Я къ несчастію дозволилъ себя убѣдить, и имѣлъ потомъ причину горько въ этомъ раскаиваться. Плотникъ подрядчикъ нашелся и перевезть и поставить контору; но людей у него мало. Надо поспѣшать, да готовить срубъ на ледникъ. Поэтому я нанялъ еще плотниковъ помѣсячно, по совѣту подрядчика, и отдалъ ихъ ему подъ присмотръ. Возка лѣсу, работа въ саду, щeпа и мусоръ на дворѣ, не нужныя канавы, которыя надо засыпать, — необходимо взять поденьщиковъ. Глѣбъ говоритъ, что у нихъ на Неручи много. Явились и поденьщики: 1 р. 30 к. въ недѣлю, 5 р. 20 к. въ мѣсяцъ. Дорого, но дѣлать нечего, лишь бы работы подвигались. Посреди рабочихъ торчитъ если не подрядчикъ, по крайней мѣрѣ колонновожатый Алексѣй съ вострымъ носомъ и физіономіей коростеля. „Ужь мы для васъ постараемся, равно для себя. Вотъ и Глѣбъ Михайлычъ про насъ извѣстны“. Хомутовъ и телѣгъ немного, надо будетъ зимой все это завести и хорошо, и вдоволь. А между тѣмъ при возкѣ лѣсу всякій день то клеща пополамъ, то ось, то колесо. Мужикъ видно не свое ломаетъ, а мое. Ну, да дѣлать нечего, надо какъ-нибудь вертѣться. Глѣбъ все болѣе и болѣе жалуется на непослушаніе рабочихъ. Двѣ сохи давно не допахиваютъ десятины (на моихъ перемѣнныхъ лошадяхъ). Наконецъ нѣкоторые безъ спросу прямо съ поля уходятъ на ночь домой за семь верстъ, бросая лошадь и соху на руки товарища, который и свою-то не уберетъ какъ должно, а ушедшій придетъ завтра утромъ уже на поле и приметъ свою лошадь готовою изъ рукъ товарища, который терялъ время на запряжку двухъ сохъ. Независимо отъ убытка, чтó за безпорядокъ и какова наглость! Если нужно, спросись и ступай, а то каковъ примѣръ? Будто это вольный трудъ? Это воровское безначаліе. Однако этого терпѣть нельзя, и я выѣхалъ утромъ въ поле, гдѣ нашелъ лошадь и соху Андрона безъ пахаря. — „Гдѣ Андронъ?“ спросилъ я остальныхъ. — „Онъ сейчасъ придетъ.“ — „Я не спрашиваю, скоро ли онъ придетъ, а гдѣ онъ?“ — „Дошелъ до дому.“ — „Хорошо.“ Я поѣхалъ осматривать пашню, довольно мелкую и съ огрѣхами (непропаханными кусками). У помѣщиковъ-хозяевъ не допускалась даже мысль объ огрѣхахъ, за которые съ виновныхъ взыскивалось строго. Но тамъ можно было взять во вниманіе, что пахаръ бережетъ собственную лошадь, тутъ — ужь не мою ли, которую онъ бросаетъ безъ призору и уходитъ домой? Явился и Андронъ. На этотъ разъ, я объявилъ ему, что если подобная выходка повторится, я не пожалѣю послать за становымъ, хоть придется цѣлыхъ пятьдесятъ верстъ сдѣлать, и буду просить примѣрно-строгомъ взысканіи. На рвахъ, гдѣ вырываютъ ракитникъ, чтобы засыпать и сравнять канаву, я увидѣлъ подещика Алексѣя, съ грязною тряпкой на глазу. — „Чтó это у тебя?“ — „Да застегнулъ ракитникомъ глазъ.“ — „Давно ли?“ — „Третьяго дня“. — „Что жь ты мнѣ ничего не сказалъ?“ — „Да думалъ авось ничего.“ — „Въ обѣдъ приходи ко мнѣ. “Въ двѣнадцать часовъ явился Алексѣй. — „Сними тряпку. “Глазъ очень красенъ и воспаленъ и на зрачкѣ начинаетъ образоваться бѣльмо. Человѣкъ можетъ окривѣть и непремѣнно окривѣетъ, если не помочь ему. — „Сегодня ѣдутъ въ Орелъ, и ты поѣзжай. Вотъ тебѣ записка къ инспектору врачебной управы, а между тѣмъ вотъ чистыя тряпки и капли.“ Я вспомнилъ, что въ полку, на пыльныхъ степныхъ маневрахъ, я и себѣ и солдатамъ нерѣдко лѣчилъ глаза свѣжею водой, въ которую вливалъ нѣсколько капель одеколону. Въ Орлѣ, я просилъ пріятеля и соученика доктора осмотрѣть паціента и прописать чтó нужно. Прописали мушку за ухо и какія-то капли. На третій день посланный вернулся съ Алексѣемъ и привезли лѣкарства, разумѣется, на мой счетъ. Я простригъ больному затылокъ, налѣпилъ мушку и показалъ употребленіе капель. Черезъ три дня онъ былъ на работѣ, съ яснымъ и здоровымъ глазомъ, а черезъ два дня затѣмъ явился Глѣбъ, съ восклицаніями: — „Какъ вамъ угодно, сударь! Или вы меня извольте отпустить или Алешку прогоните.“ Я сталъ ему говорить что пора на работу, вѣдь они эва какую цѣну лупятъ! А онъ меня всячески изсрамилъ при всѣхъ и говоритъ: я тебя прежде боялся, а теперь я тебя знать не хочу и живу здѣсь только изъ-за денегъ. “Какова логика? Какъ будто онъ дѣлаетъ одолженіе, что беретъ даромъ деньги? Въ настоящую минуту когда я уже обстрѣлянъ достаточно, я бы ограничился простымъ актомъ изгнанія нелѣпаго поденщика. Это не годовой рабочій, я съ нимъ ничѣмъ не связанъ, а всѣхъ дураковъ учить ни времени, ни охоты не достанетъ. Но тогда этотъ фактъ меня возмутилъ. Третьяго дня я его вылѣчилъ на свои деньги и можно сказать своими руками, а сегодня онъ готовъ на всѣ гадости! Мнѣ удалось усовѣстить Алексѣя, и съ этого дня онъ, во всю осень изо всѣхъ поденщиковъ сталъ отличаться кротостію и трудолюбіемъ; послѣ онъ умолялъ дать ему весной работу. Но вотъ годовой рабочій Иванъ, яблоко раздора въ первый день между рабочими, румяный и здоровый малый получавшій больше всѣхъ годоваго жалованья, объявляетъ что не будетъ доживать до срока. — „Какъ же ты это не хочешь?“ „А если жь я боленъ и не могу работать?“ (Я узналъ, что его переманиваютъ въ городъ въ дворники, гдѣ онъ и по сей день.) Денегъ за нимъ не было, и я отпустилъ его, избѣгая жалобъ, хлопотъ и проч. Но какъ подрывается принципъ? Куда теперь! Въ страшныхъ хлопотахъ не до принциповъ, лишь бы довести дѣло до новой наемки. Однако, при этомъ обстоятельствѣ, я началъ смутно понимать, что это не вольный трудъ, а что-то не то.
Контора моя воздвигается; за то срубъ ледника мало подается впередъ. Яковъ рядчикъ очень просто разчелъ, что ему выгоднѣй отпустить своихъ рабочихъ и взять отъ ледника моихъ. Такимъ образомъ онъ за контору получилъ деньги огульно по подряду и дѣлаетъ дѣло на мой счетъ. — „Что жь, Яковъ, гдѣ жь твои рабочіе?“ — „Да вотъ разошлись по дворамъ молотитъ, а какъ мы контору-то кончимъ, я вашей милости поставлю народъ на ледникъ.“ — „Мы опоздаемъ.“ — „Помилуй Богъ! Съ чего?“ Разумѣется и опоздали, и я заплаталъ в двое. Гдѣ же разбирать, чей рабочій клалъ тот или другое бревно?
Михайло копачъ съ своею артелью пыхтитъ, а дѣло подвигается туго. Большаго пруда вырыта половина, а за маленькій и не принимались. Утромъ, у крыльца, мнѣ попались два приземистые мужика, съ пушистыми свѣтло-русыми бородами на подобіе вѣера. — „Что вы?“ — „Копачи. Слышали что работка есть.“ — „Есть да отдана вся.“ — „Видѣли, батюшка, да вѣдь они не управятся.“ — „Я и самъ такъ думаю. Да какъ же быть?“ — „А пусть ихъ работаютъ свое, а мы въ саду прудъ возьмемся копать.“ — „Для меня все равно кому деньги платить. Я ни харчей, ничего не знаю и плачу 1 рубль съ кубика (кубическая саженъ).“ — „Вѣстимо. Чтò жь? мы съ удовольствіемъ.“ — „Да вѣдь надо же мнѣ переговорить съ Махайломъ, а то пожалуй обидится.“ — „А чтó съ ними говоритъ коли они не управляются.“ — „Да ты по себѣ посуди. Я найму тебя теперь на прудъ, ты начнешь рыть, а я другому сдамъ дальше. Хорошо ли это будетъ?“ — „Вѣстимо. Какое жь хорошо?“ — „Такъ надо съ Михайлой столковаться.“ — „А чтó жь съ нимъ столковываться?“ И посмотрите на этого копача. Сейчасъ видно, человѣкъ бывалый и себѣ на умѣ. Чтó же выражаютъ его слова? Простоту, возлюбленную косность или безнравственное презрѣніе къ чужимъ правамъ? Разумѣется, Михайло и просилъ, и умолялъ оставить за нимъ работу, которой онъ очевидно не въ силахъ былъ одолѣть. А когда Юхновецъ соглашался добровольно скинуть съ кубика по 20 к., то-есть стать по 80 к., Михайло сталъ доказывать, что на садовомъ пруду климатъ (почва) другой, и что только имѣя въ виду такой легкій, торфяной климатъ, онъ сталъ на болѣе глубокій глинистый. Какъ я ни старался доказать ему, что онъ не управится, Михайло стоялъ на своемъ. Бранилъ новаго рядчика, валялся въ ногахъ, плакалъ, словомъ мука да и только. Дѣло кончилось бы тѣмъ, что я остался бы безъ пруда, но хитрый Юхновецъ все уладилъ, уступивъ изъ рядной суммы, то-есть изъ 1 р. съ кубика 20 к. въ пользу Михайлы. Я ничего не терялъ, а выигрывалъ — вѣроятность имѣть два пруда вмѣсто одного. Мы такъ дѣло и порѣшили, и оба Юхновца стали рыть замокъ подъ плотину. Я объявилъ имъ, что деньги будутъ выдаваться по мѣрѣ вырытаго количества земли, а задатку я не дамъ ни копѣйки. Это имъ не понравилось, потому что чрезъ день или два они поджидали артель, которой надо поприготовить харчей. — „Да пожалуйте хоть рубля три.“ — „Ни копѣйки: чтó выроешь, за то и получишь.“ Дѣлать нечего; они пошли ни съ чѣмъ. Рано утромъ на другой день я увидалъ ихъ вдвоемъ на мѣстѣ, размѣченномъ мной подъ плотину. Широкія и острыя лопаты ловко и, по видимому, легко отрѣзывали слой за слоемъ и выкидывали землю. Я подумалъ, недаромъ Юхновцы слывутъ за первыхъ землекоповъ. Вечеромъ того же дня, человѣкъ доложилъ о приходѣ Юхновца. — „Чтó тебѣ надо?“ — „Да пожалуйте, ваше благородіе, хоть рублика четыре.“ — „Я тебѣ сказалъ, не дамъ ни копѣйки кромѣ того чтó будетъ слѣдовать за работу.“ — „Да мы кубика четыре должно-быть выкидали вдвоемъ.“ — „Чтó ты врешь, братецъ, вздоръ!“ — „Потрудитесь примѣрить.“ Я пошелъ съ увѣренностію снова наткнуться на обычную ложь; но каково же было мое удивленіе, когда полутора аршинной въ глубину и саженной въ ширину канавы оказалось ровно восемь сажень? Предоставляю спеціалистамъ рѣшать въ какой мѣрѣ баснословно-громадна эта работа. Положимъ, что, какъ говорилъ Михайло тутъ климатъ другой, но его же работники и даже самые досужіе, выкидывали не многимъ болѣе полукубика въ день. Слѣдовательно, каждый изъ двухъ Юхновцевъ сработалъ чуть не вчетверо противъ обыкновеннаго работника. Это дѣйствительно орлиный трудъ и чисто-вольнонаемный со всѣми своими преимуществами передъ невольнымъ обязательнымъ. Такой трудъ, гдѣ рабочій напрягаетъ свои силы чисто и единственно для себя, есть идеалъ вольнаго труда, идеалъ естественнаго отношенія человѣка къ труду. Но какъ достигнуть обществу этого идеала? Вотъ вопросъ который не такъ легко разрѣшить. Далѣе мы быть-можетъ увидимъ, что трудъ вольнаго рабочаго никакъ не подходитъ подъ эту категорію и нисколько не заслуживаетъ имени вольнаго, хотя за неимѣніемъ другаго выраженія, мы его такъ и называемъ. Между тѣмъ и другимъ трудомъ, и по сущности и по результатамъ, бездна.
Возвращаюсь къ простому разказу. Молотильный сарай Ш. оконченъ и, слава Богу, можно разбирать проданный мнѣ. Земля, того гляди, застынетъ, и тогда плохо будетъ становить его у меня. Но это, по условію, не моя забота, а я долженъ припасти хворостъ и рѣшетникъ. Забота тоже немалая и при моихъ рабочихъ силахъ — трудъ гигантскій. До сихъ поръ не могу понять, какъ я съ нимъ управился: правда, у меня были поденщики, но изъ пяти годовыхъ осталось за выбытіемъ Ивана четыре, которымъ пришлось всю осень подымать подъ яровое, и поднято такимъ образомъ 33 десятины. Пахали до тѣхъ поръ пока сошники воткнулись въ мерзлую землю. Недѣли за двѣ до сроку, Карпъ крестьянинъ барона Т., племянникъ Гаврилы, крупно разговаривавшаго во время пріемки съ моимъ предшественникомъ, пришелъ изъявить мнѣ свое сожалѣніе о томъ, что его требуютъ въ тягло и не даютъ дожить у меня. Я былъ доволенъ Карпомъ какъ усерднымъ и ловкимъ малымъ, но требовать его изъ барской экономіи значило заводить тяжбу изъ-за двухъ недѣль. Я зналъ, что его требуетъ не экономія, а негодяй Гаврило, которому лѣнь была дотянуть тягло. Восклицать о нелѣпой несправедливости подобныхъ выходокъ считаю излишнимъ. Я отдѣлилъ въ моемъ сужденіи негодяя Гаврилу отъ исправнаго Карпа, вычелъ у него за недожитыя двѣ недѣли по разчету 70 к. и далъ ему отъ себя сверхъ причетовъ 50 к. сереб. Читатель вѣроятно уже замѣтилъ мое стремленіе держаться середины, не допускать самоволія, разрушающаго корень производства, и не забывать знаменитаго изреченія: „преступникъ прежде всего плохой счетчикъ“, замѣнивъ въ моемъ положеніи слово: преступникъ, словами: несговорчивый, придирчивый, тяжелый хозяинъ. Какъ пролавировалъ я между этими Сциллой и Харибдой, предоставляю на судъ читателя. Замѣчу только, что лавировать между двумя помянутыми принципами труднѣй чѣмъ между гомеровскими чудовищами. Сцилла и Харибда равно гибельны, но непротивоположны, какъ крайности помянутыхъ принциповъ.
Молотильный сарай перезенъ и поставленъ Ш. съ необычайною быстротой. Я наконецъ успѣлъ его размѣстить. Остается накрыть и это по условію долженъ сдѣлать Ш. Я не перестаю ему напоминать объ этомъ. — „Накрою.“ — „Но вѣдь это легче сказать чѣмъ исполнитъ. Наступили заморозы и сарай раскрытъ.“ Ш. какъ-то пріѣхалъ завтракать. За рюмкой портвейну я напомнилъ ему о соломѣ. — „Везутъ. Сейчасъ будутъ, я ихъ обогналъ.“ — „Да когда же перезутъ 200 или 300 копенъ. Помилуй, стынетъ. Кто же кроетъ зимой? Когда же перевезутъ всю солому?“ — „Сегодня.“ — „Вотъ посмотри въ окно, уже везутъ.“ Дѣйствительно по дорогѣ къ моему хутору тянулась длинная вереница подводъ. Рядомъ съ первымъ возомъ ѣхалъ мужикъ верхомъ, съ послѣднимъ тоже. — „Кто эти люди?“ спросилъ я. — „Старосты двухъ барщинъ. Нельзя себѣ представить болѣе стройную картину сельскаго труда. Лошади всѣхъ мужиковъ исправныя, а у многихъ превосходной породы, отъ господскихъ лошадей. Я насчиталъ сто подводъ, и вся эта сильная стройная вереница потянулась къ сараю. Кто не понимаетъ наслажденія стройностью, въ чемъ бы она ни проявлялась, въ движеніяхъ хорошо выдержаннаго и обученнаго войска, въ совокупныхъ ли усиліяхъ бурлаковъ, тянущихъ бичеву подъ разчитанно-однообразные звуки „ивушки“, тотъ не пойметъ и значенія Амфіона, создавшаго Ѳивы звуками лиры. Такъ поэтому вы видите идеалъ въ этомъ крѣпостномъ обозѣ, и вы противъ эманципаціи? Всѣ мы ужасно прытки на подобныя заключенія. Но воевать съ мельницами и скучно и некогда, а на вопросъ, вижу ли я въ этомъ обозѣ идеалъ, отвѣчу прямо — и да и нѣтъ. Въ принципѣ нѣтъ, въ результатѣ — да. Это заведенный порядокъ, старинный порядокъ, которому надо подражать, не смотря на измѣнившіяся условія. Я не хочу ни подъ какимъ видомъ быть Китайцемъ, а если заведу фарфоровую фабрику, хочу, чтобъ у меня также искусно дѣлали фарфоръ, какъ у Китайцевъ. Какъ будто званіе Европейца возлагаетъ на меня обязанность дѣлать все зря, нелѣпо и негодно? Я этому никогда не повѣрю. Напротивъ, каждому легко убѣдится, что со вступленіемъ Россіи въ новый періодъ дѣятельности завѣтныя слова, авось, да небось, да какъ-нибудь, должны совершенно выйдти изъ употребленія и остаться въ однихъ лексиконахъ съ понеже, поелику и т.п. Только надъ этимъ надобно много еще поработать, а барщина Ш. — стройный результатъ прежняго порядка. При вольномъ трудѣ, стройность еще впереди. Прежде трудъ цѣнился мало; теперь онъ стоитъ высоко въ цѣнѣ и все болѣе и болѣе становящіяся на его мѣсто машины не терпятъ малѣйшаго невниманія, не только нерадѣнія. Лошадь, не кормленная два дня, авось дотащится, а машина несмазанная и несвинченная навѣрное не будетъ работать. Кромѣ того, машина, этотъ плодъ глубоко обдуманныхъ и стройныхъ производствъ прилежнаго Запада, есть наилучшій и неумолимый регуляторъ труда. Машина не требуетъ порывистыхъ усилій со стороны прислужавающаго при ней человѣка. Она требуетъ усилій равномѣрныхъ, но за то постоянныхъ. Пока она идетъ, нельзя стоятъ опершись на виллу или лопату и полчаса перебраниваться съ бабой. Отгребаешь солому, такъ отгребай точно так же въ двадцатую четверть часа, какъ и въ первую, а не то она тебя засыплетъ. Это качество машинъ, съ непривычки, пока очень не нравится нашему крестьянину. Не богатый землевладѣлецъ Г. поставилъ молотилку и нанялъ молотниковъ. Машина такъ весело и исправно молотила, что Г. приходилъ ежедневно самъ на молотьбу. Черезъ три дня рабочіе потребовали разчета. Г. сталъ добиваться причины неудовольствія, предполагая въ плохомъ содержанiи или тому подобномъ. Наконецъ, одинъ изъ рабочихъ проговорился. „Да чтó, батюшка, не въ моготу жить. Сами хóдите подъ машину: ишь она, пусто ей будь, хоть бы запнулась.“
Свободы ищетъ и добивается человѣкъ на всѣхъ поприщахъ, политическомъ, общественномъ, умственномъ, художественномъ; словомъ сказать, на всѣхъ. Слово свобода у всѣхъ на языкѣ и, быть-можетъ, на сердцѣ; а между тѣмъ многіе ли уяснили себѣ его значеніе? Свободу понимаютъ какъ возможность двигаться во всѣхъ направленіяхъ. Но природа не пускаетъ меня ни въ небо, ни въ землю, ни ко дну океана, ни сквозь стѣну. Для духовнаго движенія есть также свои океаны и стѣны. Интересно осмотрѣть остающееся въ нашу пользу пространство, по которому мы дѣйствительно можемъ двигаться. Пространство это и обширно, и тѣсно, смотря по избранному нами направленію; но куда на пойди, непремѣнно наткнешься на стѣну, будетъ ли эта стѣна вѣчность, запертыя ворота, звѣрь или другой подобный намъ человѣкь, — законъ безсознательной природы или сознательный законъ общества. Но нѣтъ пограничнаго столба со словомъ закона: „далѣе нельзя“, который бы тѣмъ самымъ не говорилъ: „а до сихъ поръ можно“. Другими словами: нѣтъ обязательного закона, который бы не заставлялъ предполагать извѣстное право. Вотъ сознаніе-то этого закона и опредѣляемаго имъ права и составляетъ сущность свободнаго существа въ сравненіи съ несвободнымъ. Человѣкъ, увязившій ногу между твердыхъ тѣлъ, будетъ неподвижно ждать освобожденія; но ни одно животное не въ состояніи понять необходимости не двигаться, и не было примѣра, чтобы въ подобномъ случаѣ любое животное не сломило себѣ кости. Только сознаніе законныхъ препятствій и связанныхъ съ ними правъ даетъ то довольство, тотъ духовный міръ, который составляетъ преимущество свободнаго передъ рабомъ. Я вижу препятствіе, и знаю, что если туда нельзя, за то здѣсь я полный хозяинъ. Съ другой стороны, свободный человѣкъ не приметъ молча поставляемаго ему препятствія, котораго онъ не понимаетъ, а будетъ посильно протестовать противъ него, во имя своего сознанія. Свободный человѣкъ, понимая несвоевременность извѣстнаго явленія въ данный моментъ, не станетъ ратовать противъ него въ прошедшемъ и пойметъ его заслуги тамъ. Свободный человѣкъ, несмотря ни на Венеру Милосскую, ни на Аполлона Бельведерскаго, не предастся культу Олимпійцевъ, но не станетъ называть за него Грековъ дураками. Свободный не оттолкнетъ никакого изученія, слѣдовательно и изученія древности хотя бы кара-калпакской, но не забудетъ въ то же время, что идеалъ всякаго живаго организма въ будущемъ, а не въ прошедшемъ. Потому-то намъ и не нужно ни общиннаго владѣнія, ни крѣпостнаго права, что они были да сплыли, или Богъ дастъ сплывутъ. Свободный знаетъ, что хлопотать о народности какого бы то ни было народа то же что убиваться изъ-за древесности лѣса. Поэтому напряженно откапывать какое-нибудь нарѣчіе для литературнаго и образованнаго круга, въ то время какъ лучшіе представители его давно усвоили себѣ нарѣчіе болѣе развитое, тоже что сказать: не ѣшь жаркаго вилкой, потому что она орудіе не народное. Кто-то отыскалъ въ русскихъ пѣсняхъ:
„Бабища кабацкая
Турыжная, бабища ярыжная“
Свободный человѣкъ, понявъ, напримѣръ, что мы сидимъ въ грязи, не ограничитъ свою дѣятельность праздною перефразировкой этого реченія, а поищетъ средствъ вылѣзть изъ грязи. Къ этому первый шагъ — сознаніе какъ и на сколько мы въ грязи.
Съ этой точки обращаюсь отъ моего долгаго отступленія, къ продолженію моихъ замѣтокъ.
Что такое предложеніе и требованіе, которыми свободно устанавливаются цѣны, говорить я не буду, какъ не стану и гадать о томъ, каково будетъ отношеніе предложенія рабочихъ рукъ къ требованію на нихъ въ будущемъ. Я говорю здѣсь о настоящемъ, и вижу что большая часть моихъ сосѣдей мало-по-малу заводятъ вольный трудъ и требуютъ рабочихъ, на тѣхъ же основаніяхъ и условіяхъ, на какихъ требуетъ ихъ и моя экономія. Около Мценска есть уже большія экономіи на чистомъ вольно-наемномъ трудѣ. Чтобъ объяснить себѣ условія найма рабочихъ, нужно сказать для какого они времени нанимаются, и кто они такіе? Я уже упомянулъ, что мнѣ для обработки моихъ полей нужно восемь человѣкъ; я нанимаю еще девятаго на лѣто для облегченія работъ. Кромѣ того, мнѣ придется принанимать постороннихъ во время уборки. Первое, что при этомъ кинется въ глаза каждому практику, будетъ несоразмѣрно большое число годовыхъ рабочихъ. Зачѣмъ же нанимать восемь годовыхъ, когда и на лѣто въ крайнемъ случаѣ достаточно восьми. Такое замѣчаніе справедливо. Но тамь, гдѣ все хозяйство основано на вольно-наемныхъ, кто поручится, что рабочіе не нашедши около себя мѣстъ, не подрядятся въ даль, на дороги, на югъ и т. д., и тогда что же дѣлать съ открытіемъ весны? Нанимать издѣльно? Прекрасно. Но вопервыхъ, надо будетъ съ потерей времени отыскивать желающихъ; вовторыхъ никто не пойдетъ на чужую работу не кончивъ своей, а между тѣмъ драгоцѣнное время ушло, и вы безъ овса, навоза, гречихи, сѣна и т. д. Вольно-наемное дѣло у насъ еще въ младенчествѣ и поэтому нечего удивляться, что крестьянинъ, не привыкшій заранѣе разчитывать, на всякое дѣлаемое ему предложеніе, даже самое для него выгодное отвѣчаетъ одно: „какъ люди, такъ и мы“. И сколько бы вы ни перебрали людей, они все будутъ искать образцовъ; а если вамъ удалось склонить хотя одного, очарованіе снято, этотъ одинъ дѣлается людьми, и подражатели выползаютъ со всѣхъ концовъ, даже на умѣреннѣйшихъ противъ перваго условіяхъ. Надо сказать правду, наемщики съ своей стороны, хотя и не говорятъ громко завѣтнаго: „какъ люди, такъ и мы“, но въ сущности поступаютъ также. Какъ бы то ни было, для спокойствія, необходимо въ настоящее время нанимать рабочаго годоваго, имѣя преимущественно въ виду его лѣтнюю работу. Остается разсмотрѣть, кто нанимается въ работники? Домашняя прислуга, кучеръ, лакей и пр. составляютъ отдѣльный вольно-наемный классъ. Въ счетъ заработной платы идетъ его помѣщеніе, пища и т. д. Ему прежде всего необходимо гдѣ-нибудь пріютиться и затѣмъ уже получать плату, и на его трудъ время года не имѣетъ вліянія. Тутъ отношенія между наемщикомъ и рабочимъ просты. Не нравится одинъ другому, и они расходятся такъ же просто какъ и сошлись; за то никто и не дастъ впередъ, безъ особыхъ обстоятельствъ, денегъ неизвѣстному слугѣ. Не таковы отношенія наемщика къ полевому работнику. Этотъ послѣдній также землевладѣлецъ, не нуждающійся въ помѣщеніи и продовольствии (я говорю о наймѣ въ земледѣльческой полосѣ); осенью ему нужны деньги на уплату повинностей или на свадьбу, и онъ нанимается въ работники. Не коротко знакомымъ съ дѣломъ покажется страннымъ, что отецъ или братъ малого, которого женятъ, проситъ на одно празднество бракосочетанія весь годовой заработокъ жениха, а а иногда и болѣе того; но это и служитъ новымъ доказательствомъ крайней неразчетливости нашего крестьянина. Интересна будетъ статистика браковъ 1861 года. Свадебъ было безъ конца. Еслибы нанимающійся перебился осень безъ денегъ, то весной онъ быть-можетъ и вовсе не пошелъ бы въ заработки, и двое-трое стали бы ковырять у себя тамъ, гдѣ при бабахъ и одного довольно. Но ему нужны деньги не въ будущемъ, а сейчасъ, безотлагательно, и онъ идетъ наниматься, ставя первымъ условіемъ, чтобы половина денегъ была ему уплачена впередъ. При такихъ обстоятельствахъ, всякаго рода совѣты, какъ напримѣръ; не нанимайте съ осени полнаго числа рабочихъ, не давайте денегъ впередъ — безполезны; необходимость принуждаетъ и нанять съ осени, и деньги дать впередъ. Независимо отъ приведенныхъ причинъ, заставляющихъ хлопотать о прочности годоваго условія съ рабочими, есть еще одна, о которой не могу умолчать. Предположимъ, что рабочій не нуждается въ немедленномъ полученіи денегъ, и согласенъ наниматься помѣсячно. У насъ, по окончаніи полевыхъ работъ, можно имѣть, по 3 р. въ мѣсяцъ, сколько угодно рабочихъ; мало того, рабочіе съ удовольствіемъ станутъ по 10 р. за всѣ шесть зимнихъ мѣсяцевъ. Но смѣшно было бы ожидать, чтобы рабочій мѣсячный остался въ покосъ и уборку за 8 р. въ мѣсяцъ, когда онъ легко заработаетъ въ это время 10 р.
Итакъ еще разъ: самый ходъ дѣла заставляетъ нанимать рабочаго годоваго заблаговременно и давать ему большой задатокъ. Эти неблагопріятныя для хозяйства условія до того измѣняютъ сущность и качество вольно-наемнаго труда, что его по справедливости нельзя и называть этимъ именемъ. Деньги получены впередъ и истрачены полгода тому назадъ; къ Святой получена еще часть. Много ли затѣмъ остается на все лѣто, когда другіе, рядомъ, зарабатываютъ гораздо болѣе? А тутъ-то и наступаетъ истинно трудовая жизнь, когда, проработавъ весь день на жарѣ, надо ночью гнать лошадей въ поле и караулить ихъ въ такъ-называемомъ ночномъ. Много надо философіи, чувства долга и разныхъ добродѣтелей, для того чтобы человѣкъ не забылъ давнопрошедшаго одолженія и условія; и какъ ожидать этихъ выспреннихъ качествъ отъ неразвитаго крестьянина, когда они такъ рѣдки у насъ и между образованными? Человѣкъ взявшій деньги въ займы черезъ нѣсколько времени не только забываетъ одолженіе заимодавца, но даже смотритъ враждебно на его притязанія, и не будь закона, ограждающаго послѣдняго, многіе ли получили бы обратно ссуду? Но пока я раздумывалъ о существующихъ условіяхъ найма рабочихъ, нужно было приступить къ самому дѣлу. Что предложеніе было не велико, видно изъ того, что я только пріискалъ необходимое число новыхъ, а старыхъ, бывшихъ уже у меня и пожелавшихъ остаться на слѣдующій годъ, не перемѣнялъ; за то цѣна нѣсколько измѣнилась. Во избѣжаніе просьбъ насчетъ обуви (лаптей) и рукавицъ, я прибавилъ на то и на другое 1 р. 50 к., и всѣмъ годовымъ обязался платить 31 р. 50 к.
Михайло копачъ насилу дорылъ свой прудъ, между тѣмъ какъ Юхновцы живо окончили работу; но ихъ прудъ оказался противъ чаянія совершенно сухимъ, между тѣмъ какъ у Михайла стала набѣгать ключевая вода. Необходимость заставила обрыть одинъ клинъ канавой въ защиту отъ безпощадныхъ набѣговъ сосѣдской скотины. Старикъ Глѣбъ между тѣмъ оказался рѣшительно неспособнымъ вести хозяйство; я его разчелъ, взявъ на время у Ш*** хорошаго мужика въ старосты. Этотъ мужикъ на всѣ приказанія отвѣчалъ однообразнымъ: „слухаю батюшка“, а въ сущности безполезно топтался на мѣстѣ, не хуже Глѣба. Надо было подумать о болѣе расторопномъ и смышленомъ помощникѣ, и мнѣ отрекомендовали молодаго малаго проживающаго въ Москвѣ. Дали ему знать, и онъ явился съ полною готовностію приняться за дѣло усердно.
Прежде всего старался я объяснить новому прикащику необходимость прямыхъ и честныхъ отношеній. — Ради Бога изгони разъ навсегда всякую ложь. Проси что тебѣ надо, и говори правду. Сдѣлай замѣчаніе въ случаѣ если найдешь распоряженіе мое неудобнымъ; но если и затѣмъ я останусь при первомъ приказаніи, исполняй его.
— Слушаю.
Рабочихъ годовыхъ мы наняли только шесть и затѣмъ нѣсколько поуспокоились въ надеждѣ принанять еще двухъ въ мартѣ. Между новыми оказался взъерошенный чернолицый и кряжистый, хотя нѣсколько сиротливый, Титъ. На работѣ онъ съ перваго разу показался весьма усерднымъ, но все у него какъ-то не клеилось. Лошадь ли станетъ запрягать, запряжетъ криво и косо; солому ли примется навивать, то же самое.
Ледникъ оконченъ и готовъ принять ледъ. Но гдѣ взять льду? Возить за 7 верстъ съ Неручи — слишкомъ неугобно. Въ большомъ прудѣ вода едва покрыла дно, въ верхнемъ концѣ, и замерзла; но есла она промерзла, до дна, льда нельзя колоть, глыбы не будутъ отдѣляться. Разумѣется пошли толки въ родѣ: „да какъ его колоть, не изымешь. Вишь онъ! его теперь прихватило.“ Взглянувъ на берега, я разчелъ, что около плотины глубина воды уже должна быть около двухъ аршинъ, и потому для пробы велѣлъ прорубить четвероугольникъ. Рабочіе, очевидно, считали это дѣло нелѣпою затѣей. Дѣйствительно, углубленіе было сдѣлано почти въ аршинъ, а воды все нѣть. Я уже и самъ сталъ терять надежду; но подумавъ, что весной все равно не достанешь льду, такъ какъ по мѣстности неполный прудъ долженъ быть во время зимы занесенъ снѣгомъ сажени на двѣ, велѣлъ колоть далѣе. Не долго затѣмъ длилось мое неловкое положеніе. Еще нѣсколько ударовъ топоромъ и пѣшней, и одинъ изъ рабочихъ крикнулъ вода. Вода точно брызнула фонтаномъ. Ледникъ успѣли набить болѣе чѣмъ въ половину, а тутъ поднялись метели и ледъ замело.
Приходя къ окончанію замѣтокъ о первомъ, кратковременномъ, но тѣмъ не менѣе хлопотливомъ сезонѣ, не могу не высказать еще одного убѣжденія, къ сожалѣнію моему, почерпнутаго изъ опыта. При настоящемъ положеніи вольнаго хозяйства, должно всѣми мѣрами избѣгать сложныхъ производствъ. Никакой глазъ присмотрщика не услѣдитъ за всѣми злоупотребленіями, отъ которыхъ не рѣдко все производство окончательно погибнетъ въ одинъ часъ. Вотъ одинъ изъ такихъ примѣровъ. Въ числѣ прочихъ хозяйственныхъ обзаведеній, я купилъ у предшественника за сходную цѣну сорокъ ульевъ пчелъ; при этомъ онъ выпросилъ у меня позволеніе оставить на пасѣкѣ до зимы четыре колодки, проданныя имъ куда-то на сторону. Старикъ бывшій у него пасѣчникомъ остался до зимы у меня, и такъ хорошо разказывалъ о своихъ способностяхъ ходить за пчелами, что любо было его слушать. Въ концѣ августа надо было осмотрѣть пчелъ, и подрѣзать излишній медъ. Мы выбрали удобный на это день. Приготовивъ чистыя липовыя кадушки, мы отправились на пасѣку. Старикъ вынулъ у первой колодки колозни (закладки), помолился на востокъ, сдѣлалъ ножомъ крестъ на сотахъ и началъ подчищать. Въ это время я получилъ извѣстіе, по которому немедля долженъ былъ отправиться въ Москву. Дѣлать было нечего; я велѣлъ готовить лошадей. Однако, черезъ часъ сборовъ, пошелъ заглянуть на пасѣку и нашелъ уже одну липовку полную сотами, а другую вощиной. „Сколько тутъ будетъ меду, спросилъ я пчельника, полагая по объему посуды пуда четыре. „Пуда должно быть три есть“. „А много подчистилъ?“ „Восемь колодокъ.“ Оставалось подчищать еще тридцать двѣ колодки. И я уѣхалъ, разчитывая по крайней мѣрѣ на двѣнадцать пудовъ меду. Каково же было мое изумленіе, когда по возвращеніи я узналъ, что меду собрано со всѣхъ сорока колодокъ три пуда! Эти три пуда я самъ видѣлъ, такъ украсть ихъ уже нельзя было. Къ чему же, спрашивается, молился и закрещивалъ соты набожный пасѣчникъ? Бѣда была еще бы не велика еслибъ онъ укралъ только медъ. Какъ въ послѣдствіи оказалось, онъ такъ обчистилъ пчелъ, что онѣ едва перезимовали. Здѣсь позволю себѣ маленькій анахронизмъ и забѣгу впередъ. Въ февралѣ 1861 года я сталъ искать пасѣчника. Явился старикъ, который, желая убѣдить меня въ своемъ знахарствѣ, совершенно для меня неожиданно нагнулся ко мнѣ и съ необыкновенною быстротой началъ причитать какую-то спеціальную молитву о пчелахъ. Думая, что онъ долго останется у меня, я не поторопился тогда же записать молитву, но помню изъ нея нѣсколько словъ, особенно меня поразившихъ.
Божія Матерь
Отворяй ворота,
Чтобъ моя пчела,
На полетъ летала (шла на работу),
Чужую пчелу побивала.
Сильныя пчелы, какъ извѣстно, иногда ходятъ на разбой къ чужой пчелѣ. Мошенники пчеловоды не рѣдко нарочно возбуждаютъ своихъ пчелъ къ убійству, ставя имъ водку. Конечно, мошенничество бываетъ вездѣ, но обращаться съ нимъ къ небу въ молитвѣ, значитъ считать его безупречнымъ. Долго еще неуклонному закону придется бдительно стоять на стражѣ, пока русскій человѣкъ не забудетъ своего наивнаго произвола и наслѣдственной лжи. Мнѣ припомнился теперь разказъ своего сосѣда Ш***. Въ качествѣ церковнаго старосты, Ш*** въ своемъ большомъ и зажиточномъ приходѣ, по праздникамъ, самъ продаетъ свѣчи. „Нерѣдко, говоритъ Ш***, подойдетъ мужикъ съ просьбой: — Копѣечную свѣчку, а наклонясь наухо, прибавитъ: — въ должокъ. Да какъ жe братъ деньги-то. — Помилуйте отдамъ, ужели я Господа Бога-то обману. Ну, и подашь ему свѣчку. А сколько я своихъ денегъ за такія свѣчи заплатилъ!..“
Когда выпалъ первый снѣгъ, пріѣхали какіе-то крестьяне съ запиской на подъемъ четырехъ колодокъ. Это было около завтрака. Я велѣлъ прикащику отпустить четыре колодки къ ряду у входа направо. Такъ говорилъ мнѣ самъ продавецъ и показывалъ ихъ моему старостѣ. У меня, помнится, былъ кто-то посторонній, потому я и не выходилъ.
Часу въ четвертомъ пришелъ прикащикъ: — Пожалуйте на пчельню. Мужики шумятъ. Подавай имъ на выборъ лучшія колодки изъ середины.
Я пошелъ на пчельню, и уже издали услыхалъ страшный споръ и шумъ.
— Что вы за люди? спросилъ я толстыхъ и съ виду богатыхъ мужиковъ, въ новыхъ полушубкахь.
— Крестьяне князя К***.
„А! подумалъ я: вотъ почему вы и кричите.“ — Ну, любезные, вы здѣсь не шумите; берите то зачѣмъ пріѣхали, а будете кричать и выдумывать свое, я велю васъ прогнать, и дѣло пойдетъ черезъ становаго. Вотъ ваши колодки. Гдѣ староста? — Пришелъ староста. — Укажи колодки.
— На вотъ, батюшка, извольте посмотрѣть, — и онъ показалъ мнѣ на задней сторонѣ четырехъ колодокъ мѣтки краснаго карандаша продавца.
— Видите. Теперь убирайтесь вонъ.
— Много довольны вашею милостью, — и они, забравъ пчелъ, уѣхали.
Неутѣшительную перспективу представляла наступившая зима. Домъ продувало со всѣхъ сторонъ, зимовать въ немъ не было возможности. Надо было зимой привезть желѣза на крышу, кирпичу, песку, лѣсу, алебастра и прочаго матеріяла для весенней перестройки.
А чѣмъ кормить скотъ и какъ перемолотить безъ машинъ въ трехкопенномъ овинѣ, четыреста копенъ хлѣба? Пришлось бы кормить снопами, какъ дѣлалъ мой предшественникъ. Но и тутъ кое-какъ выручилъ меня Ш***, предложивъ возить къ нему немолоченную рожь и брать назадъ солому. Сѣна оставалось въ декабрѣ не болѣе 1.000 пудовъ.
Въ началѣ декабря наступила стужа, поднялись метели. Новыя, необшитыя и неоштукатуренныя стѣны дома рѣшительно не защищали отъ вѣтру. Зимовать очевидно было не возможно, да къ тому же дѣла звали въ Москву, куда я и прибылъ около половины декабря. Здѣсь первою заботой моею было заказать молотилку и вѣялку, безъ которыхъ полевое хозяйство будущимъ лѣтомъ было бы невозможно. Знакомый мой, опытный хозяинъ, посовѣтовалъ мнѣ обратиться къ г. Вильсону, у котораго на механическомъ заводѣ приготовляются большею частію такъ называемыя хуторскія двуконныя молотилки. Я послушался совѣта, не медля обратился къ г. Вильсону, и тутъ же заключилъ съ нимъ условіе, по которому онъ обязался поставить мнѣ къ 1-му февраля хуторскую молотилку съ чугуннымъ приводомъ, для большей легкости на три, а не на двѣ лошади, и ручную вѣялку, могущую въ случаѣ нужды дѣйствовать и коннымъ приводомъ. Въ деревнѣ между тѣмъ было поручено прикащику исправно увѣдомлять меня о ходѣ пріуготовительныхъ работъ по предстоящей отдѣлкѣ дома, которую мнѣ хотѣлось окончить какъ можно ранѣе весною, чтобы быть совершенно свободнымъ для полевыхъ занятій. На этотъ конецъ я условился о покупкѣ и доставкѣ въ деревню къ февралю необходимыхъ матеріяловъ: лѣсу, кровельнаго желѣза, кирпичу, извести (на обкладку стѣнъ), песку, который въ нашей черноземной полосѣ добывать довольно затруднительно, и т. п. Для внутренней отдѣлки я велѣлъ нанять столяровъ, а сухимъ ясеневымъ деревомъ мнѣ заблаговременно назвался сосѣдній лѣсоторговецъ, у котораго я въ теченіе осени забралъ довольно различного лѣснаго матеріялу. Полы въ домѣ, хотя и новые, были весьма неплотны, и я рѣшился лучше заказать паркетъ въ Москвѣ. Казалось, все напередъ было обдумано и разчитано, но зная какъ всѣ дѣла у насъ дѣлаются, я никакъ не могъ успокоиться въ Москвѣ, и распечатывалъ каждое письмо прикащика не безъ замиранія сердца. Предчувствіе не обмануло меня. Въ началѣ февраля я получилъ довольно лаконическое извѣщеніе, что ничего изъ приказанного не дѣлается, что столяровъ нанято трое и они уже напилили брусьевь и фанеръ для дверей, но ясень оказался сырой и всю заготовку порвало въ щепки. Молотилка и вѣялка должны были скоро быть готовы къ отправленію, и г. Вильсонъ, у котораго, сверхъ полной стоимости машинъ, оставалось въ конторѣ 20 р. сер. моихъ денегъ, совершенно успокоилъ меня насчетъ скорой ихъ отправки, а равно насчетъ присылки въ маѣ машиниста, который долженъ по условію установить машины на мѣстѣ и пустить ихъ въ ходъ, получая у меня по 75 коп. въ день харчевыхъ. Кромѣ того, я обязался отправить его на мой счетъ въ Москву. На другой день по полученіи роковаго письма, худыя почтовыя лошади валяли меня съ боку на бокъ по невообразимымъ ухабамъ московско-харьковскаго шоссе, и черезъ трое сутокъ, я прибылъ домой. Оказалось, что прикащикъ ничего не преувеличилъ въ своемъ письмѣ. Я засталъ столяровъ граціозно полирующихъ присланную изъ Москвы мебель, а за ними груды потрескавшагося ясеня. Строительный матеріялъ не только не привезенъ, во даже и не купленъ. Дороги адскія. Ни плотниковъ, ни кровельщиковъ нѣтъ, а между тѣмъ надо сейчасъ снимать крышу, передѣлывать стропилы и крыть желѣзомъ.
Какъ? и это все въ февралѣ? — Да что жь дѣлать? Съ крышей, при усердной работѣ, надо провозиться мѣсяцъ, а въ мартѣ пойдутъ весенніе дожди, потолокъ протечетъ, и вся привозная мебель должна погибнуть. Оставить же дѣло до іюня значитъ обречь себя на столпотвореніе въ продолженіе всего лѣта. Во время полевыхъ работъ нужно жить дома, а какъ жить въ немъ, когда крыша и двери сняты, стѣны и потолки штукатурятся, а полы выломаны? Дополняя картину неустройства, я долженъ прибавить, что единственно спасительная мѣра перевозки хлѣба къ Ш*** и соломы обратно отъ него ко мнѣ, оказалась на практикѣ весьма неудобною. При значительной раструскѣ дорогой мелкаго и крупнаго корма, двойная перевозка до того была обременительна для лошадей, что я засталъ вообще всю скотину въ самомъ жалкомъ видѣ. На жеребятахъ отъ худобы показалась даже сыпь. Къ счастію, я не продавалъ ни зерна ржи изъ моего небольшаго запаса, и тотчасъ же велѣлъ давать отъ четырехъ до пяти фунтовъ муки въ сутки на каждую голову. Это усиленное, но дорогое средство спасло скотину. Плотниковъ на крышу я нанялъ издѣльно. Лѣсъ провезли. За невозможностію въ скоромъ времени отыскать для столяровъ сухаго ясеня, я нашелъ стараго дубу, и работа немедленно началась.
Не даромъ русская пословица говоритъ: „на добрыхъ воду возятъ“. Эта пословица очевидно произошла изъ опыта. Если у васъ есть между рабочими лошадьми замечательно добрая, будьте увѣрены, никакой присмотръ, никакія увѣщанія, не спасутъ бѣднаго животнаго отъ ежеминутныхъ попырокъ. Сѣна ли привезть, хоботья ли насыпать, соломы ли навозить, кого взять? — рыжаго. Послать куда поскорѣе, — на рыжемъ. Однимъ словомъ, бѣдный рыжій за все отвечаетъ. Понятно, что въ дальней дорогѣ или на тяжелой работѣ всякому пріятнѣе имѣть лошадь не требующую ежеминутныхъ понуканій; но возить кормъ около дома решительно все равно, слишкомъ или не слишкомъ ретива лошадь. Но рыжій не даромъ слыветъ добрымъ, и поэтому оброть уже сама его ищетъ по двору между всѣми другими отдохнувшими лошадьми. При окончательномъ разгромѣ дома, я поневолѣ долженъ былъ прибѣгнуть къ прошлогодней системе, то-есть поселиться на жительство у Ш***, и къ себѣ пріѣжать ежедневно по утрамъ на несколько часовъ.
Надобно нанять кровельщиковъ. Мнѣ сказали, что мценскіе и сходнѣй и искусней орловскихъ. Кромѣ того, необходимо было по дѣламъ побывать во Мценскѣ; но дороги были такъ дурны, что я предпочель поѣхать туда черезъ Орелъ, гдѣ надѣялся самъ купить кровельнаго желѣза, которое въ то время страшно поднялось въ цѣнѣ. Наканунѣ отъезда я велѣлъ прикащику приготовить необходимое, по количеству желѣза, число подводъ, и ехать съ ними въ Орелъ за матеріаломъ, считая по дурной дорогѣ отъ 20 до 25 пудовъ на лошадь. Въ Орлѣ я купилъ желѣза, велѣлъ накладывать, а самъ поѣхалъ далѣе. Вернувшись изъ Мценска спрашиваю: — Что? привезли желѣзо?
— Слава Богу привезли благополучно и сложили. Только что-то нашъ рыжій не веселъ, корму не ѣстъ, а всю дорогу шелъ передомъ (впереди обоза) и везъ слишкомъ тридцать пять пудовъ.
Не удивительно, что онъ не веселъ и не ѣстъ корму. Однако пойдемъ посмотримъ его. Я нашелъ бѣднаго рыжаго въ общемъ денникѣ съ сильнѣйшимъ отдѣленіемъ злокачественной мокроты изъ ноздрей. Очевидно, у него открылся сапъ.
Завѣдывавъ въ продолженіи пяти лѣтъ, въ качествѣ полковаго адъютанта, коннымъ лазаретомъ, я волею и неволей присмотрѣлся къ разнороднымъ явленіямъ конскихъ болѣзней и въ особенности сапа, долго свирѣпствовавшаго въ нашемъ полку. Эта ужасная и въ высшей степени прилипчивая болѣзнь до того упорна, что никакія врачебныя пособія, ни самыя энергическія мѣры полковаго командира, при первомъ проявленіи заразы, не могли избавить отъ нея полка. Самое зданіе коннаго лазарета оказывалось заразительнымъ. Ни обмазываніе известью, ни хлоръ, ни изысканная чистота, не помогали злу. Только походъ во время венгерской кампаніи, въ продолженіи котораго опустѣвшій и растворенный конный лазаретъ вымерзалъ двѣ зимы, избавилъ полкъ отъ давнишняго бѣдствія. Сапъ заразителенъ не только для лошадей, но и для людей, приходящихъ въ соприкосновеніе съ больными животными, и въ этомъ случаѣ никакія средства не помогаютъ. Мучительная смерть неизбѣжна. Мнѣ сказывали, что въ К. гусарскомъ полку погибли два служителя при конномъ лазаретѣ, которые, несмотря на строгое запрещеніе, завертывались на ночь въ попоны съ больныхъ лошадей. Все сказанное я считалъ необходимымъ объяснить прикащику, старательному молодому человѣку. Тѣмъ не менѣе онъ съ какою-то полуулыбкой увѣрялъ меня, что это голова у рыжаго болитъ и что когда мокрота сойдетъ, ему будетъ легче.
— Однако, вотъ отдѣльное стойло, сказалъ я, — загони его туда и сдѣлай милость присмотри, чтобъ онъ не приходилъ ни въ какое соприкосновеніе съ остальными лошадьми. Кормъ и водопой должны быть отдѣльные; иначе всѣ лошади пропадутъ и весь дворъ надо будетъ бросить.
— Слушаю.
На другой день пріѣзжаю, и, представьте себя на моемъ мѣстѣ, застаю рыжаго въ общемъ денникѣ. Повторяю, прикащикъ человѣкъ старательный и практически не глупый. Но что сдѣлаешь противъ рутины? Разумѣется, лошадь была тотчасъ же совершенно отдѣлена отъ здоровыхъ, и несмотря на увѣренія прикащика что ей гораздо лучше, на третій день пала.
Много у насъ было писано со всѣхъ концовъ Россіи о высокознаменательномъ событіи прошлаго февраля и о томъ какъ принятъ былъ крестьянами благодѣтельный манифестъ, но говоря въ свою очередь о прошлогоднемъ февралѣ, не могу не прибавить нѣсколько словъ отъ себя. Предварительныхъ толковъ въ образованныхъ классахъ было довольно. Наконецъ ожиданія разрѣшились разсылкою манифеста. Оставалось только его обнародовать, то-есть прочесть крестьянамъ по церквамъ. Нельзя отрицать, чтобы большая часть людей мыслящихъ не смотрѣла на будущее воскресенье почти съ тѣмъ же чувствомъ, съ какимъ мореходецъ смотритъ на ярко-прекрасную зорю, обѣщающую перемѣну вѣтра, и на безсознательное море, которое, Богъ его знаетъ, взволнуется или не взволнуется. Однако воскресенье пришло, а море и не думало волноваться. У него даже не зарябило въ глазахъ отъ лишней чарки водки. Крестьяне обычнымъ порядкомъ разъѣхались по дворамъ, и вѣроятно, каждый въ своей семьѣ, занялись истолкованіемъ совершившагося событія. Мы съ Ш*** встрѣтили на порогѣ только что вернувшагося отъ обѣдни старосту его имѣнья.
— Что, Михайло, слушали манифестъ?
— Какъ же, батюшка! слушали.
— Что жь? вы его поняли?
— Какъ не понять! Поняли одно, что надо теперь всѣхъ слушаться отъ мала до велика.
Приходилось мнѣ спрашивать и другихъ крестьянъ о томъ же. Отвѣты были въ подобномъ же смыслѣ.
Возвращаюсь къ разказу.
Нужный для построекъ песокъ отыскался въ лугу крестьянъ деревни С***, смежныхъ съ хуторскими мужиками моего сосѣда Ш***, верстахъ въ трехъ отъ меня. До меня никто не покупалъ песку, какъ никто не покупалъ воды и снѣгу, несмотря на то что въ трехъ верстахъ оттуда и помѣщики и крестьяне давно торгуютъ бѣлымъ камнемъ. Но то камень, а это песокъ. Я послалъ попросить у старосты деревни С*** позволенія брать песокъ и, разчитавъ какъ трудно добываніе его въ зимнее время, самъ назначилъ за четверть 30 к. сереб. Очевидно, крестьяне этой деревни, которымъ всего сподручнѣе было воспользоваться предстоявшими заработками, сочли продажу и возку песка химерой. Песокъ мнѣ брать позволили; но никто изъ крестьянъ и не тронулся рыть и возить его.
За то хуторскіе мужики Ш*** дѣятельно принялись за работу, и песку мнѣ навезли не мало. Къ концу февраля наступили оттепели, по дорогамъ образовались зажоры, и возка сдѣлалась страшно затруднительною. Тогда только крестьяне деревни С. догадались, что вѣрно можно и пескомъ торговать, когда ихъ сосѣдямъ да за ихъ же песокъ платятъ чистыя деньги. Они наотрѣзъ отказали крестьянамъ хуторскимъ въ пескѣ, говоря что ужь лучше они сами будутъ брать деньги. Мало того, что С—скіе мужики стали на перебой между собою возить песокъ по выдуманной мною цѣнѣ, у нихъ за эту же цѣну явились конкурренты за 7 верстъ отъ меня, которые, по невозможности за дурною дорогой доставлять песокъ одиночками, возили его парами. Какъ нова и дика была, для крестьянъ мысль о цѣнности личнаго труда, я еще яснѣе увидѣлъ въ послѣдствіи. При сложныхъ на него требованіяхъ съ моей стороны, мнѣ приходилось подобнымъ же образомъ и съ одинаковымъ успѣхомъ назначать отъ себя положительныя цѣны по разнымъ отраслямъ труда. Съ открытіемъ весны, когда крестьяне уже опытомъ научились брать съ меня деньги, они все-таки остались при внутреннемъ убѣжденіи, что торговали несуществующими цѣнностями, то-есть, по ихъ же выраженію, брали деньги даромъ. Вся округа говорила про меня: „Вѣрно у него денегъ много, когда онъ намъ ихъ даромъ раздаетъ.“ — Да за что же онъ вамъ ихъ даетъ? — „А Богъ его знаетъ! Мы и сами не знаемъ.“ Я не только не давалъ даромъ денегъ, но платилъ цѣны весьма умѣренныя. Въ послѣдствіи мы увидимъ, что въ знакомыхъ уже крестьянамъ отрасляхъ труда и промыслахъ они не такъ сговорчивы на дѣло, и не такъ податливы въ цѣнѣ. Возить напримѣръ хлѣбъ на рынокъ мужичокъ готовъ, но ломитъ цѣну неслыханную. „Это дѣло — хлѣбъ, а то песокъ.“ Невѣроятно, а правда.
Послѣ долгихъ и напрасныхъ поисковъ, нашелся простой мужикъ штукатуръ. Мы поладили въ двухъ словахъ, условясь въ платѣ за квадратную сажень. Онъ получилъ 15 р. с. задатку и пошелъ набирать рабочихъ. Ш*** тоже искалъ штукатура. На другой день явился великій краснобай изъ-за Мценска, положительно увѣрявшій, что нанятый мною мастеръ не въ силахъ сдѣлать моей работы. Къ стыду моему, краснобай меня уговорилъ. Такъ какъ Ш*** въ свою очередь нуждался въ штукатурѣ, то мы предложили первому рядчику стать на новую работу, на тѣхъ же условіяхъ, на что онъ легко согласился. Но меня краснобай жестоко наказалъ за мою довѣрчивость. Онъ взялъ, правда, небольшой задатокъ; но съ тѣхъ поръ я его не видалъ, и что еще хуже, я поджидалъ его артель въ то время, когда уже нужно было работать. Разумѣется, не желая прибавлять къ убыткамъ новые убытки, я его и не разыскивалъ, хотя зналъ его имя и мѣсто жительства.
Всякая законность потому только и законность, что необходима, что безъ нея не пойдетъ самое дѣло. Этой-то законности я искалъ и постоянно ищу въ моихъ отношеніяхъ къ окружающимъ меня крестьянамъ, и вполнѣ увѣренъ, что рано или поздно она должна взять верхъ и вывести нашу сельскую жизнь изъ темнаго лабиринта на свѣтъ Божій. Но единицамъ добиться въ этомъ отношеніи цѣли въ настоящее время не только трудно, а едва ли возможно. Вздумавъ однажды утромъ взглянуть на работу поденьщика Алексѣя, поступившаго ко мнѣ по примѣру прошлаго года, я увидалъ весьма бѣдноодѣтаго крестьянина, державшаго на веревкѣ тощую косматую корову, едва ли не изъ числа видѣнныхъ Фараономъ во снѣ. Надо прибавить, что тощій крестьянскій скотъ, особенно лошади, въ нашей сторонѣ исключеніе. На это есть свои причины, о которыхъ я быть-можетъ скажу въ своемъ мѣстѣ нѣсколько словъ. На этотъ разъ мужикъ и его корова не представляли образцовъ довольства.
— Что тебѣ надо? спросилъ я мужика.
— Да вотъ, батюшка, привелъ коровку къ вашему бычку. Сдѣлай божескую милость, не откажи.
— Ты откуда?
— Да вотъ мы съ Алексѣемъ изъ одной деревни, онъ меня знаетъ!
Частые истребительные падежи скота, въ нашихъ мѣстахъ, вынуждаютъ быть крайне осторожнымъ на счетъ сближенія своей скотины съ чужою. Поэтому прошлою осенью я отказалъ гуртовщику въ просьбѣ прогнать по моей отавѣ гуртъ, хотя онъ мнѣ за это предлагалъ порядочную плату. А тутъ неизвѣстная, да еще болѣзненная на видъ корова. Не смотря на это первымъ моимъ побужденіемъ было уступить просьбѣ бѣднаго мужика, не въ примѣръ другимъ. Авось такъ пройдетъ! Я зналъ, однако, что сдѣлать это безъ всякихъ условій, значило бы привлечь къ себѣ на дворъ цѣлую округу. Поэтому я обратился къ мужику съ слѣдующими словами:
— Я ни своей скотины на чужую землю, ни чужой на свою не пускаю. И всякую приведенную или пущенную сюда корову буду забирать и отсылать въ станъ; на этотъ разъ, такъ и быть, выручу тебя по-сосѣдски. Почемъ у васъ бабы продаютъ куръ? (Мнѣ нужны были куры, и я скупалъ ихъ у сосѣдей.)
— Да кто ихъ знаетъ? Бабье дѣло.
— Однакожь? дороже четвертака не продаютъ?
— Точно что не продаютъ.
— У тебя есть продажныя?
— Есть.
— Сколько?
— Да съ пятокъ будетъ.
— Ты поѣдешь въ воскресенье мимо меня?
— Какъ же, бютюшка, поѣду.
— Привези же мнѣ четырехъ, или какъ ты говоришь пятокъ куръ, а я тебѣ заплачу по четвертаку.
— Слухаю, батюшка. Съ чего жь?
— Да ты смотри не обмани.
— То-то, ты смотри, Митрій! не обмани, вмѣшался вслушавшійся въ нашъ разговоръ Алексѣй. — Вѣдь это, братъ, обмануть не своего брата мужика. Не приходится.
Я сталъ объяснять мужикамъ, что обманъ все обманъ, къ кому бы онъ ни относился, въ чемъ оба были совершенно согласны, и въ доказательство окончательнаго уразумѣнія моихъ словъ, Алексѣй съ удареніемъ повершилъ:
— Вѣдь это обмануть не своего брата мужика, это не приходится.
Просьба мужика была исполнена, а куръ онъ мнѣ не привезъ. Приводить новыхъ примѣровъ пониманія и исполненія условій и договоровъ со стороны нашихъ крестьянъ, я болѣе не буду, хотя могъ бы привести ихъ сколько угодно.
Съ наступленіемъ марта, явилась необходимость нанимать недостающихъ годовыхъ рабочихъ и одного лѣтняго на подмогу. Первымъ годовымъ цѣна уже была опредѣлена съ осени, а съ лѣтнимъ надо было торговаться. Прошлогодній горькій опытъ окончательно убѣдилъ меня, что давать задатку рабочимъ, безъ обезпеченія насчетъ исполненія ими условій договора, нельзя. Но чѣмъ себя обезпечить? Контрактомъ? Что же писать въ этомъ контрактѣ? Говорить въ немъ о штрафахъ — нечего и думать. Ни одинъ рабочій не пойдетъ къ вамъ ни за какія деньги. Послѣ многихъ соображеній, я выставилъ въ контрактѣ слѣдующіе пункты: „Обязанъ я (имрекъ) 1) вести себя честно и трезво; 2) никуда, ни подъ какимъ предлогомъ, безъ разрѣшенія начальства, не отлучаться; 3) всякую порученную мнѣ работу, во всякое время, исключая годовые праздники, исполнять усердно и безъ отговорокъ; 4) за порученными мнѣ вещами смотрѣть старательно и хранить ихъ въ цѣлости; 5) довольствоваться здоровою и сытною пищей и особаго какого харча и содержанія не требовать. А буде я вышесказанного не исполню, то подвергаю себя за то отвѣтственности передъ закономъ.“
Написавъ послѣднія слова, я невольно улыбнулся. Какъ будто законъ, карая меня за противозаконные поступки, справляется, давалъ ли я подписку подвергать себя отвѣту передъ нимъ, или не давалъ! Но при составленіи контракта, я болѣе всего имѣлъ въ виду тотъ врожденный трепетъ, съ которымъ русскій человѣкъ смотрить на всякую грамотку. Я не ошибся въ моемъ предположеніи. Этотъ страхъ оказался такъ великъ, что я рисковалъ остаться безъ рабочихъ, на что я впрочемъ и рѣшался лишь бы только не имѣть передъ собою грустной перспективы остаться съ незаконтрактованными рабочими. Съ другой стороны, я былъ увѣренъ, что стоило мнѣ съ законтрактованными рабочими прожить годъ, такъ чтобъ о контрактѣ, какъ о непріятномъ предметѣ, не было и помину, то я буду спасенъ. Но какъ поймать перваго рабочаго? Случай на этотъ разъ помогъ мнѣ. Читатель, быть-можетъ, не забылъ прошлогодняго исправнаго работника Карпа, котораго негодяй Гаврила такъ безцеремонно взялъ у меня до срока. Вотъ этотъ-то Карпъ явился наниматься на лѣто. Въ цѣнѣ мы скоро сошлись; но главное затрудненіе было убѣдить его подписать составленный мною контрактъ.
— Ты помнишь, сказалъ я ему, — какъ твой дядя въ прошломъ году снялъ тебя до срока. Теперь, чтобъ этого не могло быть, я никого, кто проситъ впередъ денегъ, не нанимаю безъ контракта. Грамотѣ ты самъ не знаешь; сходи къ дворнику на Кресты, попроси его прочесть то что я тебѣ прочелъ; дай ему руку, онъ за тебя подпишетъ, и тогда приходи за задаткомъ. Ты слышишь, здѣсь въ бумагѣ написано то же что ты мнѣ обѣщаешь на словахъ. Я тебѣ быть-можетъ и на слово бы повѣрилъ; но дядѣ твоему не повѣрю, и безъ контракта тебя не возьму.
Задатку Карпъ, нанявшійся за 27 р. 50 к., просиль 10. Послѣ долгихъ колебаній, контрактъ былъ подписанъ; оставалось только отдать деньги, за которыми онъ хотѣлъ придти вечеромъ. Между тѣмъ, тотчасъ же послѣ обѣда, явился дядя его, Гаврила, съ словами: — Пожалуйте деньги.
— Я тебѣ денегъ не дамъ, потому что нанимался не ты, а твой племянникъ, на имя котораго и написано увольнительное отъ помѣщика свидѣтельство. Приведи Карпа, и я при тебѣ ему отдамъ десять рублей.
— Нѣтъ, малый не можетъ получать деньги, потому что я ему хозяинъ. (Этотъ хозяинъ постоянно обираетъ бѣднаго Карпа, который вслѣдствіе того всегда одѣтъ весьма плохо.) Такого и закона нѣтъ, чтобы малый могъ безъ меня наниматься.
Напрасно старался я объяснить Гаврилѣ, что теперь напротивъ нѣтъ закона, чтобы кто-нибудь могъ отдавать другаго въ работу. Онъ стоялъ на своемъ.
— А коли такъ, значитъ я сниму малаго.
— Ты ни отдавать, ни снимать его не можешь, потому что онъ нанятъ у меня по контракту, и я знаю его, а тебя и знать не хочу.
Тутъ новыя объясненія безопасности контракта, и за всякимъ разомъ возгласъ:
— Оно такъ, да на что жь вы малаго-то подъ кундрах подвели. Мы люди темные, такъ что намъ кундрахъ. Мнѣ кундрахъ не нуженъ.
— Я писалъ контрактъ не для забавы, и писалъ его не для темныхъ людей, а для себя, и если онъ тебѣ не нуженъ, то онъ мнѣ нуженъ, а ты если будешь приставать со вздоромъ, то я тебя не велю сюда пускать.
Вошелъ Карпъ. — Вотъ Карпъ, если тебѣ нужны деньги, возьми десять рублей.
— Нѣтъ, какъ можно деньги брать впередъ, вдругъ неожиданно заговорилъ Гаврила; — надо ихъ прежде заработать, а тогда ужь свое и получить. Мы денегъ впередъ невозьмемъ.
Они дѣйствительно такъ и сдѣлали, и взяли первые 10 р. только послѣ Святой. Карпъ благополучно дожилъ до послѣдняго дня срока. Гаврила болѣе не показывался. О контрактѣ не было все лѣто помину; но онъ произвелъ магическое дѣйствіе бумаги (грамоты) на людей темныхъ, хотя въ сущности исполненіе его не было гарантировано. Что бы я сталъ съ нимъ делать, еслибы подписавшій его нарушилъ условія? Повелъ бы дѣло, во время уборки, судебнымъ порядкомъ, что ли? Предположимъ даже, что я выигралъ бы его черезъ два года, спрашивается: что бы я выигралъ этимъ выигрышемъ? Все это очень ясно; а тѣмь не менѣе, желая усилить магическую силу грамоты, я изъ писанныхъ превратилъ контракты въ печатныя бланки, и въ прошлую осень неиначе нанималъ годовыхъ рабочихъ какъ по такимъ документамъ. Карпъ проторилъ темную дорогу контракта. Мимоходомъ скажу нѣсколько словъ о дальнѣйшей судьбѣ Гаврилы. Съ выборомъ посредниковъ, выбирали и сельскихъ старостъ. Не удивительно ли, что крестьяне села, въ которомъ живетъ Гаврила, не нашли никого хуже его въ сельскіе старосты? Этотъ пьяный, нахальный, вѣчно хитрящій и между тѣмъ странно тупой и безтолковый мужикъ, сдѣлавшись старостой, накуралѣсилъ такъ исправно, что его пришлось, какъ я слышалъ, арестовать, оштрафовать, тѣлесно наказать и смѣнить. Стало-быть онъ прошелъ все что могъ.
О крестьянахъ того же села разказывали у насъ въ томъ же году довольно оригинальный анекдотъ. Въ помѣщичьемъ саду стояли, да и теперь еще стоятъ, небольшія мѣдныя пушки, изъ которыхъ стрѣляли въ торжественные дни. Довольно значительная стоимость пушекъ соблазнила какихъ-то охотниковъ до легкихъ работниковъ. Когда два вора сняли двѣ пушки съ лафетовъ, и наваливъ на возъ, поскакали съ ними черезъ деревню, помѣщичій староста, замѣтивъ похищеніе, вскочилъ на лошадь, и бросился въ погоню. На деревнѣ онъ сталъ звать мужиковъ на помощь; но они отозвались, что сегодня не барскій, а крестьянскій день, и потому имъ воровъ ловить не для чего.
Въ началѣ апрѣля снѣгъ сошелъ и, несмотря на значительные холода, кое-гдѣ начала пробиваться молодая травка. Скудость зимняго корму заставляла думать о томъ, какъ бы поскорѣе выгнать скотину въ поле. Желая осмотрѣть сѣнокосный лугъ, я поѣхалъ туда верхомъ и засталъ все стадо, и весь табунъ сосѣдей купцовъ К*** на моемъ сѣнокосѣ. Пастухъ даже не торопился сгонять стадо. Тутъ только, желая отбить и загнать къ себѣ корову или лошадь, я убѣдился какъ трудно, если не совершенно невозможно, исполнить это одному. Подо мной была рѣзвая и очень поворотливая лошадь, такъ что я легко могъ и догнать и заворотить любую скотину. Но едва вы ее завернули, она огибаетъ васъ за крупомъ лошади, и заворачиваніе начинается снова, и такимъ образомъ можно вальсировать до безконечности.
Я уже говорилъ о близости воды въ нашей почвѣ. Это хорошо въ агрономическомъ отношеніи, но для построекъ невыносимо. Еще въ мартѣ, во время полой воды, пришлось выбираться изъ выхода подъ домомъ. Несмотря на каменные своды, вода прибывала въ немъ ежедневно, и наконецъ весь выходъ превратился въ подземный водоемъ, въ которомъ не выбранныя овощи плавали въ самомъ живописномъ безпорядкѣ. Вотъ и земля оттаяла, а вода въ выходѣ не убываетъ. Она можетъ остаться почти на все лѣто, и тогда придется завалить выходъ, и сдѣлать новый на иномъ мѣстѣ. Удобнѣй всего ему быть тамъ, гдѣ онъ есть, да и кто поручится, что и на новом мѣстѣ онъ будетъ сухимъ выходомъ, а не колодцемъ? Долго думалъ я, какъ тутъ быть? Устроить машину неудобно: выходъ подъ самымъ домомъ. Черпать ведрами еще хуже: эта работа Донаидъ будетъ повторяться каждую весну. Наконецъ, я какъ Архимедъ воскликнулъ: нашелъ, нашелъ! Лучше всего сдѣлать подземный каменный тоннель, провести его изъ выхода въ ближайшую садовую канаву, которую придется углубить, и этимъ путемъ спустить воду въ прудъ. Хотя тоннель и придется устраивать на четырехъ-аршинной глубинѣ, но все-таки такое устройство обойдется дешевле новаго погреба. Я объяснилъ свою мысль поденьщику Алексѣю, привычному ровокопу, а онъ взялся за условленную плату исполнить ее. Надо было прорыть глубокую канаву къ самому фундаменту, и потомъ на четырехъ-аршинной глубинѣ подрыться подъ фундаментъ и подъ кухню, и только тогда можно было попасть на каменную стѣну выхода, чтобы проломать въ ней отверстіе. Уже при наружной работѣ, стѣны глубокой канавы безпрестанно отсѣдали, и земля огромными глыбами обваливалась, а когда дошли до фундамента, то и Алексѣя и меня начало брать сильное раздумье. Ну какъ, и тутъ земля станетъ валиться, и мы завалимъ фундаментъ на домъ, да пожалуй подавимъ саперовъ? Судя по обстоятельствамъ надо было непремѣнно ожидать этихъ бѣдствій, и мысль о нихъ до того меня запугала, что я далъ Алексѣю новыя деньги за то, чтобъ онъ поскорѣе засыпалъ часть своей же работы. Вдругъ неожиданно является прошлогодній солдатъ-копачъ, Михайло. Посмотрѣвъ на нашу затѣю, онъ рѣшительно объявилъ, что ему, то-есть Алексѣю, этого не сдѣлать.
— Ну, а ты сдѣлаешь?
— Сдѣлаю, ваше высокоблагородіе. Тутъ надо подпорка, и мы будемъ работать сидя.
— Сдѣлай милость, работай какъ хочешь, лишь бы успѣшно. Если окончишь, получишь отъ меня, кромѣ условленной платы, особое награжденіе.
Съ этими словами я уѣхалъ на нѣсколько часовъ по одному дѣлу. Вернувшись къ полдню, застаю Михайла на крыльцѣ.
— Что тебѣ надо?
— Ваше высокоблагородіе, позвольте слово сказать.
— Хоть два.
— Оно точно, что погребъ-то весь подъ домомъ, да рукавъ-то съ каменною лѣстницей, вѣдь онъ нижнимъ-то концомъ, то-есть нижнею площадкой, вышелъ подъ галдарею. Тамъ сказываютъ воды-то, что въ погребѣ, что на площадкѣ, глубина одна. Я и самъ видѣлъ, лѣстницу-то каменную высоко залило. Зачѣмъ же намъ идти канавой подъ домъ? Позвольте намъ за уголъ обвести, да привесть къ площадкѣ. Вода все едино до капли должна сбѣжать. А фундамента мы нигдѣ не тронемъ.
Эта здравая и совершенно простая мысль, не пришедшая однакоже никому изъ насъ въ голову, привела меня въ восторгъ.
Я не могъ при всѣхъ плотникахъ и каменьщикахъ не признать Михайла молодцомъ и не выдать ему тотчасъ же обѣщаннаго награжденія. Тоннель, дѣйствительно, и прокопали, и выложили камнемъ въ три дня, и вода сбѣжала вся.
Ай да Михайло! исполать! Никогда не забуду, какъ отрадно было мнѣ среди тупаго непониманія и нежеланія понимать, встрѣтить самодѣятельную усердную догадку.
Погода установилась ясная и теплая. Хотя мнѣ еще нельзя было жить дома, но я пріѣзжалъ попрежнему ежедневно сводить счеты съ рабочими, и сидя за работой въ комнатѣ, нерѣдко уже отворялъ окно на галерею. Всѣмъ извѣстна привычка русскаго ремесленника пѣть во время работы. Пахарь не поетъ; за то плотники, каменьщаки, штукатуры — почти неумолкающіе пѣвцы. Послѣднее слово напоминаетъ очаровательный разказъ Тургенева: но я не былъ такъ счастливъ, чтобы встрѣтить что-нибудь похожее на описанныхъ имъ пѣвцовъ. Много переслушалъ я русскихъ пѣсенъ, но никогда не слыхалъ ничего сколько-нибудь похожаго на музыку.
„Грустный вой пѣсня русская.“ Именно вой. Это даже не извѣстная послѣдовательность нотъ, а скорѣе какой-то произвольно акцентированный ритмъ одного и того же неопредѣленнаго носоваго звука. У женщинъ пѣніе — головной визгъ. И то и другое крайне непріятно. Говорятъ, на Волгѣ поютъ хорошо. На Волгѣ я не бывалъ. А можетъ-быть, когда завоютъ на Волгѣ, скажутъ, что на Уралѣ хорошо поютъ. Какъ бы то ни было, прошлою весной я жилъ въ мірѣ русскихъ пѣсень, или лучше оказать, русской пѣсни, потому что мѣняются одни слова, а пѣсня все та же. Она неслась съ крыши, съ балкона, съ кирпичныхъ стѣнъ, отовсюду, и я уже не обращалъ на нее никакаго вниманія, какъ нѣкогда живя въ десяти шагахъ отъ морскаго прибоя, не обращалъ вниманія на его шумъ. Въ плотничьей артели былъ красивый, сильно-сложенный и щеголеватый малый. Имѣя дѣло съ подрядчикомъ, я не зналъ плотниковъ по именамъ и даже мало обращалъ на нихъ вниманія; но этого нельзя было не замѣтить. Невысокая поярковая шляпа съ павлиньимъ перомъ такъ красиво сидѣла на густыхъ, вьющихся бѣлокурыхъ волосахъ, образовавшихъ подъ ея небольшими полями тугой и пышный вѣнокъ. Кудри эти были всегда тщательно расчесаны. Однажды, сидя у раствореннаго окна, я увидалъ этого парня усердно пробирающаго топоромъ пазъ въ столбѣ для будущей стеклянной рамы на галереѣ. Онъ затянулъ пѣсню, которая тотчасъ обратила на себя мое вниманіе, не напѣвомъ или гармоніей, голосъ пѣсни быль одинъ и тотъ же стереотипный, но словами, и я началъ вслушиваться.
Парень затянулъ извѣстный романсъ:
„Отгадай моя родная,
Отчего я такъ грустна
И сижу всегда одна я
У завѣтнаго окна.“
Каково! подумалъ я. Вотъ оно куда пошло. А между тѣмъ я смутно чувствовалъ, что содержаніе романса, несмотря на свою незатѣйливость, далеко не по плечу пѣвцу.
Романсъ трактуетъ чувство дѣвушки, волнуемой еще безпредметною любовью, въ которой она не можетъ дать себѣ отчета. Кто не слыхалъ, какъ въ устахъ людей, не усвоившихъ собственныхъ именъ русской географіи, стихъ извѣстной пѣсни, „и колокольчикъ даръ Валдая,“ превращался: въ „колокольчикъ гаргалгая“? Подобные варіанты встречаются даже у институтокъ. Чего же я долженъ былъ ожидать отъ крестьянина? Однако строфа вытягивались за строфой, не представляя никакихъ диковинокъ. Наконецъ дѣло дошло до куплета:
„Лягу я въ постель, не спится,
Мысли бродятъ вдалекѣ,
Голова моя кружится,
И сердечушко въ тоскѣ.“
Какъ, подумалъ я, справится пѣвецъ съ этими отвлеченностями? Онъ затянулъ:
„Лягу я въ постель не спится — э-э-эхъ
Никто меня не беретъ.“
Нужно же ему было объяснить, почему ей не спится, а слѣдующій стихъ:
„Мысли бродятъ вдалекѣ.“
не имѣющій для него никакого значенія, какъ ничего не объясняющій, замѣненъ весьма понятнымъ:
„Никто меня не беретъ“.
Что за бѣда что онъ въ явной враждѣ съ содержаніемъ романса! За то понятенъ.
А что жь? Дай Богъ, чтобы русскіе крестьяне поскорѣе, подобно моему парню, почувствовали потребность затянуть новую пѣсню. Эта потребность сдѣлаетъ имъ трубы, вычиститъ избу, дастъ человѣческія постели, облагородитъ семейныя отношенія, облегчитъ горькую судьбу бабы, которая напрасно бьется круглый годъ надъ приготовленіемъ негодныхъ тканей, тогда какъ ихъ и лучше и дешевле можетъ поставить ей машина за пятую долю ея труда; явятся новыя потребности, явится и возможность удовлетворить ихъ. Не бѣда, что быть-можетъ еще и черезъ сто лѣтъ русскій крестьянинъ-земледѣлъ не въ состояніи будетъ сознательно произнесть стиха: „Мысли бродятъ въ далекѣ“; но на пути къ этому стиху онъ найдетъ много и нравственныхъ и матеріяльныхъ благъ, доселѣ ему недоступныхъ. Нравственное развитіе не гвоздь какой-нибудь, который можно произвольно забить въ народъ, какъ въ стѣну. Оно уживается только съ матеріяльнымъ довольствомъ. А нельзя отрицать замѣтнаго стремленія русскаго крестьянина къ прогрессу въ послѣднія 25 или 30 лѣтъ, — и онъ уже поднялъ много добра по этому новому пути. Это особенно замѣтно по костюму. Старинный зипунъ съ кружками изъ шерстянаго шнурка на спинѣ, безъ котораго еще въ дѣтствѣ моемъ ни мужика, ни бабу нельзя было себѣ представить, исчезъ окончательно. Убійственно тяжелая и крайна безобразная кичка держится только по захолустьямъ. Зимой, вмѣсто обычной пеньки вокругъ горла, у тулуповъ поднялись высокіе овчинные воротники. А какъ это важно въ полѣ, вы можете убѣдиться на дѣлѣ. Попробуйте въ воскресный день, когда мужики возвращаются рысью, въ несколько саней одни за другими, при чемъ замѣчательно, что здоровякъ хозяинъ сидитъ въ отличномъ тулупѣ съ поднятымъ воротникомъ, а бабы и мальчишки жмутся отъ холода въ плохихъ шубенкахъ, попробуйте, говорю, остановить такого носителя воротника. Повѣрьте, для сведенія какихъ-либо счетовъ, онъ, подобно обозникамъ г. Успенскаго, не станетъ прибѣгать къ держанію кошеля передъ грудью, представленію себя двугривеннымъ, а товарища пятиалтыннымъ, или строганію лучинокъ. Сознанная потребность теплаго воротника поможетъ ему разчитаться, хотя и не по ариѳметикѣ, но скоро и безошибочно. Въ прошломъ году главный плотникъ принесшій, за излѣченіе старика-отца, къ намъ на поклонъ 10 яицъ, уже получилъ въ отвѣтъ не деньги, а немного чаю и сахару, чѣмъ остался гораздо довольнѣе. Я отчасти сочувствую иносказательной увязнувшей колымагѣ, о которой была какъ-то рѣчь въ газетѣ День, колымагѣ съ оторвавшимся и ускакавшимъ форрейторомъ. Действительно, форрейторъ оторвался и ускакалъ, но это слава Богу. Еслибъ онъ не оторвался, то вѣроятно сидѣлъ бы съ колымагой и до сегодня въ грязи. Но летая вкривь и вкось по всѣмъ направленіямъ, онъ не мало обозрѣлъ мѣстностей и поразвѣдалъ дорогъ. Теперь, при его указаніи, стыдно будетъ, закиданному грязью, кучеру опять засѣсть въ трясину. И не форрейтору спрашивать совѣта у вахлака кучера, а пусть кучеръ разспроситъ хорошенько у бывалаго форрейтора про дороги. Форрейторскія лошади, слава Богу, проскакали черезъ узкій мостикъ, кажущійся такимъ опаснымъ для колымажныхъ лошадей. Извѣстное дѣло, не видывали и заноровились, и тутъ старая манера бить кнутомъ только испортитъ дѣло. Пусть-ка форрейторъ нѣсколько разъ переѣдетъ мостикъ на своихъ, подъ самымъ носомъ колымажныхъ лошадей, такъ колымажаыя-то очнутся и сами тронутъ слѣдомъ за передними. Все бы хорошо. Но туть еще другая бѣда. Хотя форрейторъ, въ сравненіи съ кучеромъ, парень бывалый; но несмотря на долгую скачку вдоль и поперекъ, онъ все еще не вывѣтрился. Сейчасъ видно, что они, и тотъ и другой, не только одной семьи, а братья родные, которымъ, какъ говорится, въ Нѣмцѣ (то-есть въ порядкѣ и сдержанности) тѣсно. Вотъ форрейторъ-то и вышелъ балагуръ хоть куда, онъ теперь можетъ хоть съ какою ни на есть особой разумомъ пораскинуть, а на дѣлѣ до сихъ поръ у чужихъ разныхъ господъ перенялъ только кафтанъ нѣмецкаго сукна, розовый галстукъ, да папиросы. Что станешь дѣлать съ широкими натурами! Кромѣ кpyченыхъ папиросъ, онъ до страсти полюбилъ: „шпиленъ-зи полька!“ „Бутылочку похолоднѣе“! — А разверните-ка ему нѣмецкія-то полы, такъ увидите, что подъ нимъ сѣдло все истыкано, одинъ войлокъ торчитъ, да что еще! Сказываютъ, лошадей-то онъ мало что не кормитъ, а успѣлъ гдѣ-то заложить. Старикъ-кучеръ смотрѣлъ, смотрѣлъ, слѣзъ съ козелъ, да въ кабакъ, благо около кабака завязли. Говорятъ, кучеръ-то позапасливѣй, и бережетъ мелочь въ сапогахъ, да что-то плохо вѣрится. Гдѣ, кажется, пьющему человѣку быть запасливымъ около кабака. Прежде точно и кучеру, и форрейтору думать много не нужно было. Лошади были свѣжія, еще не умотались; чуть стали запинаться, „валяй по тремъ, коренной не тронь.“ Великое и прямое дѣло былъ въ то время кнутъ. Но теперь форрейторъ догадался, что когда лошадь заноровилась, то что ни больше пори кнутомъ, то хуже. А вотъ о другомъ-то такомъ же извѣстномъ свойствѣ лошади они не догадываются. Иная худо зимовавшая лошадь, съ перваго или со втораго разу заноровится, такъ что бьются-бьются съ ней, да и бросятъ. Глядишь поступила на хорошій кормъ, справилась, и затѣмъ тронетъ съ мѣста безъ малѣйшаго норова. „Люби кататься, люби саночки возить.“ А послѣдняго-то, ни кучеръ, ни форрейторъ терпѣть не могутъ. Они точно не понимаютъ, что синій кафтанъ — слѣдствіе исправныхъ лошадей, и что по грязной дорогѣ, и въ еще болѣе грязной избѣ, такой кафтанъ случайная прихоть, а не насущная потребность.
Выше я радовался возникающимъ въ народѣ потребностямъ нѣкоторыхъ удобствъ. Но эти факты дѣйствительно отрадны только тамъ, гдѣ они являются выраженіемъ болѣе высокаго уровня жизни.
Въ запрошломъ году, въ сезонъ тетеревиной охоты, мнѣ привелось побывать у одного изъ героевъ Тургеневскаго разказа: Хорь и Калинычъ. Я ночевалъ у самого Хоря. Заинтересованный мастерскимъ очеркомъ поэта, я съ большимъ вниманіемъ всматривался въ личность и домашній бытъ моего хозяина. Хорю теперь за восемьдесятъ лѣтъ, но его колоссальной фигурѣ и геркулесовскому сложенію лѣта ни по чемъ. Онъ самъ былъ моимъ вожатымъ въ лѣсу, и слѣдуя за нимъ, я усталъ до изнеможенія; онъ ничего. Попалъ я въ эту глушь, какъ разъ на Петровъ день. Хорь самъ quasi-грамотный, хотя не научилъ ни дѣтей, ни внучатъ тому же. У него какая-то старопечатная славянская книга, и подлѣ нея мѣдныя круглыя очки, которыми онъ ущемляетъ носъ передъ чтеніемъ. Надо было видѣть съ какимъ таинственно-торжественнымъ видомъ Хорь принялся за чтеніе вслухъ по складамъ. Очевидно, книга выводила его изъ обычной жизненной колеи. Это уже было не занятіе, а колдовство. Старшіе разошлись изъ избы по сосѣдямъ. Оставались только ребятишки возившіеся на грязномъ полу, да старуха сидѣла на сундукѣ и перебирала какія-то тряпки, близь дверей въ занятую мною душную, грязную, кишащую мухами и тараканами каморку.
Старуха вѣрно для праздника поприневолилась надъ пирогами, и потому громогласно икала, приговаривая: „Господи Icyсе Христе!“ И посреди этого раздавались носовые звуки: „сту—жда—ю—ще—му—ся.“ Часа въ три послѣ обѣда втащили буро-зеленый самоваръ, и Хорь прошелъ въ мою каморку къ шкапу съ разбитыми стеклами. Тамъ стояли разныя бутылки съ маслами и прокислыми ягодами, разнокалиберныя чашки, помадная банка со скипидаромъ, а рядомъ съ нею изъ замазанной синей бумаги выглядывали крупные листья чаю. Тутъ же, на другой бумажкѣ, лежалъ кусокъ сахару, до невѣроятія засиженный мухами.
— Не хочешь ли, старикъ, я тебѣ отсыплю свѣженькаго чайку?
— Пожалуйте. Да вѣдь намъ чай надолго, прибавилъ Хорь. — Пьемъ мы его по праздникамъ. Попьемъ, попьемъ, да опять на бумагѣ высушимъ. Вотъ онъ и надолго хватитъ.
Кто послѣ этого скажетъ, чтобы грамотность и чай была въ семьѣ Хоря дѣйствительными потребностями?
Хотя я и не желалъ говорить болѣе о пчелахъ, но какъ перевозка ихъ производилась на наемныхъ подводахъ прошлою весной, то я не хочу упустить случая сказать нѣсколько словъ о крестьянскихъ лошадяхъ, этой важной отрасли общаго сельскаго хозяйства. Читатель вѣрно помнитъ, какъ я бился пріискивая порядочнаго пасѣчника, и наконецъ пришелъ къ убѣжденію, что будучи самъ мало свѣдущъ по этой части, я не могу вести правильно пчеловодство. Пришлось перевесть пчелъ на пасѣку къ Ш***. Но мнѣ сказали, что пчеламъ надо до перевозки дать облетаться, а перевозить ихъ — послѣ захожденія солнца, когда онѣ соберутся въ ульи, и если на недальнее разстояніе, то всѣ ульи разомъ. Иначе пчелы утромъ прилетятъ на старое мѣсто, и подымутъ съ оставшимися губительный бой.
Для достиженія этой троякой цѣли, я дождался теплаго весенняго дня, и нанялъ крестьянъ Ш***, съ тѣмъ чтобъ они пріѣхали со всѣмъ необходимымъ количествомъ подводъ разомъ и подъ вечеръ. Потому ли, что крестьяне знали о тяжеловѣсности моихъ ульевъ или по другой какой причинѣ; но вечеромъ они явились, какъ на подборъ, на такихъ отличныхъ сытыхъ лошадяхъ, что я невольно на нихъ порадовался. Но радость эта была однако не продолжительна. Мужиковъ оказалось мало по количеству подводъ, да и тѣмъ пришлось сбиваться въ кучу для осторожнаго подъему ульевъ, такъ что при лошадяхъ, въ числѣ которыхъ нашлись матки и жеребцы, осталось мало людей. Пока хлопотали затыкать летки у ульевъ, стало темно. Нетерпѣливыя лошади не хотѣли смирно стоять, двигались и ломали молодыя деревья. Поднялся шумъ, ржаніе; мужики старались около ульевъ, и я напрасно пытался возстановить какой-нибудь порядокъ. Повалить возъ съ ульями значитъ побить пчелъ, потому что онѣ потонуть въ оторвавшихся сотахъ. Кое-какъ ульи разложили по подводамъ, но на бѣду изъ лѣсу приходилось подыматься по косогору. Въ темнотѣ, только что задній извощикъ станетъ помогать переднему поддерживать возъ, лошадь его, порываясь за тронувшимся возомъ, хватитъ въ свою очередь на пригорокъ, заберетъ въ сторону, и возъ съ ульями грохнется со всего маху о земь. Ось или оглобли пополамъ, надо ихъ перемѣнять; подняли, перемѣнили, два воза прошли, и опять та же исторія и та же мука. Вдругь слышу грохотъ воза и вопли прикащика „ноги, ноги!“ Тяжелый возъ, который онъ было бросился поддержать, дѣйствительно, повалясь, прихватилъ ему ноги. Надо было ожидать перелома костей, но къ счастію этого не случилось.
Пріятно видѣть исправныхъ крестьянскихъ лошадей, но на эту исправность есть свои причины, о которыхъ не мѣшаетъ поразмыслить. Что такое наука, какъ не рядъ наблюденій надъ извѣстными явленіями, и что такое искусство, какъ не произвольное соединеніе извѣстныхъ условій для опредѣленной цѣли? Ни съ точки зрѣнія науки, ни съ точки зрѣнія искусства, хозяйство нашего крестьянина не выдерживаетъ даже самой снисходительной критики. Тутъ нѣтъ ни опыта ни умозрѣнія, а царствуетъ безразчетная рутина. Такъ напримѣръ, хлѣбъ, зерно добытое въ потѣ лица, единственная надежда и подспорье крестьянина-земледѣльца, ему рѣшительно ни по чемъ. Къ вороху подошла корова, лошадь, свинья, — пусть роетъ, мнетъ и соритъ. Это свой живот. Можетъ-быть семья послѣ новаго году будетъ безъ хлѣба, этого крестьянинъ не соображаетъ. Тогда онъ займетъ, а къ новинѣ отдастъ вдвое за то, что безъ пользы пропало подъ ногами лошадей, куръ, свиней, и проч. Крестьянинъ до сихъ поръ увѣренъ, что съ осени зеленямъ только лучше отъ вытаптывающей ихъ скотины.
Полное равнодушіе къ собственному хозяйству продолжается у крестьянина до тѣхъ поръ пока дѣло не дошло до животовъ, то есть скотины и преимущественно лошади.
Бываютъ и тутъ примѣры нерадѣнія и лѣни; но такіе примѣры — исключеніе. Зерно, борона, хомутъ и пр. безразличны, а лошадь индивидуальна; она уже не вещь, она лицо, и едва ли не первое лицо въ семействѣ. Это превосходно понялъ Кольцовъ въ своемъ Пахарѣ:
Я самъ-другъ съ тобою,
Слуга и хозяинъ.
И тутъ, порою, трудно опредѣлить, кто слуга и кто хозяинъ. Каждая кроха, за которую бы и ребятишки сказали спасибо, идетъ животамъ. Представьте себѣ теперь двухъ сосѣдей: крупнаго фермера, помѣщика, и маленькаго крестьянина. У крестьянина 8 десятинъ земли, а у помѣщика 500. Первый всякую живность продаетъ, а второй всякую живность покупаетъ у перваго, потому что домашнее ея содержаніе обходится дороже покупки. У нась напримѣръ осенью молодая индѣйка покупается за 20 к. с. Развѣ есть возможность выкормить ее дома за эту цѣну? Мы только что сейчасъ говорили о сытости крестьянскихъ лошадей въ нашихъ мѣстахъ. Какой помѣщикъ-хозяинъ похвастаетъ такими? Долго еще имъ придется этого дожидаться, да и едва ли когда дождутся. Вотъ что значитъ собственный присмотръ и призоръ, скажутъ на это. Дѣйствительно, собственная непосредственная дѣятельность тутъ много значитъ, но далеко не все. Оставя въ сторонѣ исправность крестьянской скотины, взглянемъ на ея численность. На восьми десятинахъ у хорошаго крестьянина отъ трехъ до четырехъ лошадей, а съ подростками до шести; отъ одной до двухъ, а быть-можетъ и трехъ штукъ рогатаго скота; да отъ десяти до двѣнадцати штукъ овецъ и свиней. Положимъ, что у крестьянина только по одной штукѣ крупного и по одной мелкаго скота на десятину, — и того шестнадцать штукъ. Представимъ себѣ у помѣщика соразмѣрное числу десятинъ количество скота, и мы получимъ на 500 десятинъ 1.000 штукъ. Не только такое количество, но даже 300 штукъ, и не при теперешнемъ состояіи хозяйства, а при искусственномъ разведеніи травъ, едва ли возможно. Въ чемъ же заключается главный секретъ успѣшнаго крестьянскаго скотоводства? Секретъ простой: у мужика скотина и, главное, лошади все лѣто по чужимъ парамъ, сѣнокосамъ и хлѣбамъ, а зимой лошади въ извозѣ. Мальчишку бьютъ въ семьѣ, если имѣвъ возможность запустить лошадей на чужое поле, онъ прокормилъ ихъ на своемъ. Кромѣ того, до сей поры крестьянинъ пахалъ барскій паръ, возилъ на этотъ же паръ удобреніе, возилъ съ поля снопы, сѣно и т. д. Ясно и естественно, что его лошадь кормилась тамъ же, гдѣ и работала.
Прошлою весною нанимались крестьяне за семь верстъ возить купленный мною на постоялыхъ дворахъ навозъ на мой паръ. На этомъ пару они жили двѣ недѣли, и разумеется тамъ же кормили своихъ лошадей, и въ полдень и ночью, во все продолженіе ихъ работы. Не помню, была ли даже объ этомъ рѣчь при условіяхъ найма, дотого это вытекаетъ изъ сущности дѣла. Не могу же я ему сказать: твоя лошадь цѣлый день работала, такъ ты къ вечеру сгоняй ее за семь верстъ покормить, а утромъ пригони назадъ на работу. Если же по новому положенію хозяйства, большія фермы, не находя достаточнаго количества наемныхъ конныхъ рабочихъ во всякое время за сходную цѣну, будутъ вынуждены заводить собственныхъ лошадей, то право или лучше сказать необходимость кормить лошадь тамъ же, гдѣ она работаетъ, перейдетъ съ крестьянскихъ на фермерскихъ, и крестьяне должны будутъ или съ большею готовностію идти на конную вольную работу, или уменьшить количество своихъ рабочихъ лошадей, которыя будутъ представлять въ ихъ хозяйствѣ ненужную тягость. Я говорю не нужную, потому что полагая на тягло по двѣ десятины въ клину, одной лошади почти достаточно на три тягла, у которыхъ теперь по крайней мѣрѣ девять лошадей. Что же станутъ дѣлать и ѣсть остальныя восемь или семь лошадей? Мнѣ кажется, это естественное слѣдствіе новаго порядка вещей точно также побудитъ крестьянина къ лѣтнему конному вольнонаемному труду въ полѣ, какъ недостаточность зимняго продовольствія гонитъ теперь зажиточнаго крестьянина зимой въ извозъ.
Приведу два примѣра особеннаго виду затрудненій съ рабочими. Филипъ, дожившій осень и до годоваго срока, поступилъ ко мнѣ въ годовые на новый срокъ и по новой цѣнѣ; Титъ годовой нанятъ въ то же время на мѣсто убылаго. Въ первые дни по пріѣздѣ моемъ изъ Москвы прикащикъ объявилъ мнѣ, что Филиппъ намъ не годится, оказавшись нечистымъ на руку. „Когда его посылали въ лѣсъ, съ его же малымъ, онъ изъ ½ сажени привезъ только 7 плахъ. Я и спрашиваю, говоритъ прикащикъ, а гдѣ же полсаженокъ? Да вотъ весь тутъ. Это они съ малымъ дома дровъ-то и скинули. А то еще Степанъ приходилъ, да говоритъ: какъ бы чего не было? Филипъ насъ подговаривалъ изъ сараю набить возъ сѣна ночью“. „А много ли за нимъ теперь нашихъ денегъ?“ — “Десять серебромъ.“ — „Ну тутъ ужь не до денегъ, надо такого человѣка съ рукъ сбыть.“ — „То-то и я думалъ, да какъ его сбыть-то? Это всякій станетъ деньги брать впередъ, да нарочно что ни есть сдѣлаетъ, чтобы согнали.“ И тутъ случай помогъ мнѣ. На другой день послѣ нашего разговора является ко мнѣ незнакомый черный, высокій мужикъ. „Что тебѣ надо.“ — „Явите, батюшка, божескую милость. Вашъ работникъ Филипъ меня больно обидѣлъ.“ — „Чѣмъ?“ — „Въ запрошлое воскресенье зашли мы съ нимъ на постоялый дворъ. Дѣло было праздничное. Онъ меня угостилъ и я его. Выпили на порядкахъ. Я сталъ разчитываться, да распахнулъ грудь, а онъ у меня на крестѣ и увидалъ кошель. Тамъ была красненькая, синенькая, да рубль серебромъ. Рубль-то я досталъ, а тѣ въ кошелѣ были. Нечего грѣха таить, пьянъ былъ довольно. И легли мы съ нимъ оба спать. Поутру проснулся: ни Филипа, ни кошеля на крестѣ: срѣзанъ.“ — „Объ этомъ ты проси становаго. Этого дѣла я разобрать не могу.“ Надо же было представиться такому стеченію обстоятельствъ, что становой, который бываетъ у меня раза два въ годъ, проѣздомъ на слѣдствіе, явился въ дверяхъ въ то же время, когда сильно опечаленный проситель уходилъ отъ меня.
Я объяснилъ становому дѣло, прося избавить меня отъ искусника Филипа, но такъ чтобъ онъ по злобѣ не надѣлалъ какого зла. Проситель мужикъ объяснилъ свою претензію, становой въ тотъ же день черезъ сотскаго вытребовалъ Филипа, и я радъ былъ, что мои 10 р. исчезли вмѣстѣ съ нимъ.
Во время весенней пахоты Титъ вѣроятно попростудился и занемогъ. У него появился ознобъ, жаръ и головная боль. Какъ всегда въ подобныхъ случаяхъ, употреблены была домашнія средства, и черезъ недѣлю больной видимо поправился, но на работу не вышелъ; проходятъ еще три дня, другіе въ полѣ, а онъ въ избѣ. Наконецъ онъ приходитъ ко мнѣ.
— Позвольте мнѣ до двора.
— Да вѣдь ты слабъ?
— Я какъ-нибудь дойду.
— Когда же ты придешь?
— Какъ поправлюсь. Дѣло Божье. А можетъ я и все лѣто прохвораю. Власть Божья. А мнѣ позвольте домой.
— Ты былъ боленъ?
— Былъ.
— Тебя заставляютъ работать?
— Нѣтъ.
— Лѣчили?
— Лѣчили.
— Ты здоровъ?
— Здоровъ. Да я слабъ, не смогу работать.
— Не работай. Но домой тебѣ не зачѣмъ. Ты можешь идти коли хочешь самовольно; но я тебя не отпускаю.
На другой день спрашиваю у кухарки, гдѣ Титъ? — Онъ съ утра ушелъ домой.
— А какъ онъ теперь ѣстъ?
— Съ рабочими за столъ не садится, а какъ они со двора, такъ только подавай. Ѣстъ какъ должно.
На этотъ разъ случившійся въ нашей сторонѣ исправникъ, которому я объяснилъ дѣло, помогъ бѣдѣ. Послали сотскаго на подводѣ за Титомъ.
— Сколько ты забралъ денегъ?
— Пятнадцать рублей.
— Какъ же ты смѣлъ безъ позволенія уйдти оттуда, гдѣ забралъ впередъ деньги? Ступай, и если ты черезъ три дня не будешь на работѣ, то тебя сотскій представитъ въ уѣздъ. Тамъ докторъ тебя освидѣтельствуетъ: боленъ — въ больницу; здоровъ — на заработки пятнадцати рублей. Ступай.
На другой день я нашелъ Тита подъ навѣсомъ; онъ справлялъ телѣгу.
— Что, Титъ, знать лучше тебѣ стало?
— Маненько отошло будто.
На третій день рано утромъ онъ былъ на пашнѣ съ товарищами, а осенью, отходя въ срокъ, объяснялъ, что еслибы не нужда дома, остался бы еще жить. „Много доволенъ и вами и прикащикомъ,“ и за двѣ прогуленныя недѣли прислалъ дожить бабу.
Около половины моя, когда трава уже значительно подымается въ лугахъ, однажды вечеромъ, при вечернемъ рапортѣ, прикащикъ объявилъ мнѣ, что у насъ на лугу свѣжіе слѣды конскіе.
— Надо, прибавилъ онъ, взять кого-нибудь верхомъ, и часу въ первомъ ночи изъѣхать въ лугъ.
— Хорошо. Возьми кого-нибудь изъ кучеровъ.
На другое утро увидавъ его спрашиваю:
— Ну что были въ эту ночь?
— Помилуйте, да мы съ кучеромъ Ефимомъ сѣли въ полночь на лошадей, да въ лугъ. Только что поднялись на пригорокъ, глядимъ, а на нашемъ лугу человѣкъ десять — З—скихъ и К—скихъ мужиковъ запустили табунъ лошадей въ сорокъ. Мы къ нимъ. Чтожь это вы ребята дѣлаете? говорю я имъ. Они на насъ. Тутъ по голосу я узналъ нашего прошлогодняго работника Ивана, да и говорю ему: „какъ же тебѣ не стыдно Иванъ, на такія дѣла пускаться? Ну, онъ немного и того — будто посдадся. А тѣ, 3—скіе, ко мнѣ, кричатъ: „бей ихъ! Мы васъ отучимъ по ночамъ, шляться. Вяжи ихъ, ребята!“ Ефимъ видитъ дѣло плохо, повернулъ лошадь да прочь. А я соскочилъ съ лошади, да и говорю: „ну, коли вы разбойники, вяжите меня.“ Тутъ ужь Иванъ сталъ ихъ уговаривать, и согнали лошадей. Пуще всѣхъ Ѳомка з—скій озорничалъ. Я ему сегодня сталъ на межѣ говорить, а онъ мнѣ: „Чего ты? Я тебя и въ глаза не видалъ“.
Однако становой допросилъ Ивана, уличилъ и наказалъ Ѳомку въ примѣръ другимъ, — и потрава лугу изъ систематической превратилась, по крайней мѣрѣ, въ эпизодическую. О мелкихъ, тѣмъ не менѣе въ совокупности весьма ощутительныхъ потравахъ, я говорилъ уже столько, что не хочу дальнѣйшимъ о нихъ воспоминаніемъ тревожить себя и докучать читателю.
Найдутся вѣроятно читатели, которыхъ можетъ заинтересовать обѣщанное будничное отношеніе крестьянъ къ новому для нихъ и для всѣхъ, вольному земледѣльческому труду; а быть-можетъ тѣмъ же читателямъ никогда не доводилось видѣть молотилки или составить о себѣ ней ясное понятіе.
Для нихъ я могъ бы ограничиться немногими словами, а именно: молотильная машина есть cнарядъ, cоcтоящій изъ двухъ главныхъ частей, привода и собственно молотилки. Приводъ — зубчатое горизонтальное колесо, вращаемое вокругъ неподвижной оси рычагами, къ которымъ припряжены лошади, и сообщающее посредствомъ врытаго въ землю вала (незримаго) вращательное движеніе такъ-называемому маховому колесу. Самая молотилка — ящикъ съ горизонтально вращающимся цилиндромъ, вооруженнымъ желѣзными зубьями, проходящими въ своемъ движеніи отъ подобныхъ же неподвижныхъ зубьевъ на такомъ разстояніи, что зерна растеній не раздавливаются, а только выбиваются изъ оболочки и отдѣляются отъ стебля. На наружной сторонѣ молотильнаго ящика, на самой оси цилиндра, небольшое колесо. Стоитъ связать это колесо съ маховикомъ привода, посредствомъ ремня, и заставить лошадей ходить и двигать рычаги (водилы), какъ безпощадные зубья цилиндра начнутъ протаскивать, черезъ одно отверстіе ящика, подносимыя къ нимъ растенія, и выбрасывать ихъ истерзанными въ противоположное. Вотъ и все. Стоитъ ли объ этомъ толковать долго? Такъ думаете вы. Но для меня молотильная машина имѣетъ не одно значеніе. Мы видѣли выше, что она не только работникъ, но и регуляторъ работъ, самый бдительный надсмотрщикъ. Пока она работаетъ, никто изъ ея помощниковъ не можетъ не работать. Но всего этого мало. Посмотрите на этихъ бѣдныхъ лошадей! Съ какимъ усиліемъ, съ какою ревностію тащутъ онѣ за собою тяжелыя водилы! Какъ задней, по ея мнѣнію, лошади хочется догнать переднюю! Сколько пути придется несчастной четвернѣ пройдти въ одинъ день! И завтра то же, и послѣзавтра опять, и опять то же! Бѣдныя животныя! Онѣ безъ отдыха идутъ впередъ и впередъ, все съ одинаковымъ напряженіемъ, и увы! все потому же завѣтному кругу, изъ котораго имъ не дано выступить ни на шагъ. И какъ безкорыстно-добросовѣстны эти усилія! Вотъ оно истинное искусство для искусства! Трудолюбивые двигатели, онѣ и не замѣчаютъ скрытую подъ ихъ же ногами связь съ молотилкой, единственно отъ которой имъ такъ и трудно совершать свой путь. Для посторонняго поверхностнаго наблюдателя эти двигатели заняты самымъ безплоднымъ и даже смѣшнымъ дѣломъ вѣчно кружиться на одномъ мѣстѣ. Такая дѣятельность напоминаетъ ему работу Данаидъ, и онъ съ насмѣшливою улыбкой уходитъ изъ небольшой пристройки, служащей театромъ безполезныхъ круженій. „Точь-въ-точь философская дѣятельность духа въ обширномъ значеніи, думаетъ поверхностный наблюдатель. Неужели они не видятъ, что ходятъ на привязи, съ которой не могутъ сорваться? Вонъ, вонъ отсюда! Здѣсь душно, темно, сыро: туда, въ большой, свѣтлый сарай: тамъ, по крайней мѣрѣ, кипитъ плодотворная дѣятельность.“ Дѣйствительно, въ большомъ сараѣ исторіи уже нельзя сомнѣваться въ результатахъ. Сокрушительные зубья цилиндра, съ быстротою молніи прохватываютъ все что бы имъ ни попалось къ роковому выходу. И очищенное зерно, и переработанная солома вылетаютъ изъ-подъ нихъ могучимъ золотистымъ каскадомъ. Нѣтъ такого пророслаго и, повидимому, никуда негоднаго снопа, изъ котораго бы машина не выдѣлила здоровыхъ зеренъ. Попадись препятствіе, щепка, палочка, машина дрогнетъ, но препятствіе уже разлетѣлось прахомъ.
Все это прекрасно, господинъ наблюдатель, но отчего вы не постараетесь стать на точку, съ которой бы вы могли обозрѣвать единовременно оба явленія и уяснить себѣ взаимное ихъ соотношеніе? Вы бы сейчасъ замѣтили, какимъ сильнымъ толчкомъ отозвался на лошадяхъ-двигателяхъ ударъ, полученный машиною отъ попавшей въ нее щепки. Вы бы поняли, что единственною цѣлію механики было соединить въ двигателяхъ двѣ силы: центрального влеченія и силу центробѣжную. При каждой отдѣльно-взятой не было бы самого движенія и той плодотворной игры силъ, которая васъ такъ плѣняетъ въ большомъ сараѣ. Вамъ бы стало ясно, что движеніе во всемъ механизмѣ одно, но что, будучи въ приводѣ горизонтальнымъ, оно въ молотилкѣ переходитъ въ вертикальное. Вы бы поняли, что у хозяина двѣ равносильныя заботы. Первая, чтобы лошади шли тѣмъ естественнымъ ходомъ, на который разчитанъ весь механизмъ, и не порывались придавать усиленными движеніями необычайной быстроты молотилкѣ. Этого механизмъ не выдержитъ. Или молотилка полетитъ въ дребезги, или связь между ею и приводомъ лопнетъ. Вторая забота, чтобы подъ могучіе зубцы машины какъ можно рѣже попадали постороннія тѣла, въ родѣ щепокъ, камней и т. п.; въ противномъ случаѣ, при чрезмѣрномъ толчкѣ, произойдутъ тѣ же самыя явленія, то-есть порча машины или разрывъ между ею и приводомъ. Вамъ не случалось видѣть этого разрыва во время самаго ходу, когда, напримѣръ, ремень соскакиваетъ съ маховика? Разумѣется, машина еще прежнимъ импульсомъ повертится-повертится да и остановится; но лошадей тутъ-то и не остановишь. Откуда прыть возьмется! Онѣ почувствуютъ удивительную легкость. Тутъ уже философская дѣятельность переходитъ въ софистику…
Но я слишкомъ долго остановился на сравненіи. Я хотѣлъ разказать исторію одной молотильной машины, и потому возвращаюсь къ ней.
Во второй половинѣ февраля, по отвратительнымъ дорогамъ, обѣ машины, молотилка и вѣялка, болѣе или менѣе благополучно прибыли изъ Москвы по назначенію. Имѣя въ виду среднихъ рабочихъ лошадей, я при заказѣ просилъ г. Вильсона прислать мнѣ приводъ не о двухъ, а о трехъ водилахъ, что онъ и отмѣтилъ въ книгѣ при мнѣ. Присланный приводъ, къ сожалѣнію, оказался о двухъ водилахъ. Дѣлать было нечего; надо было пособить этому горю домашними средствами. Въ маѣ, по условію, г. Вильсонъ долженъ былъ прислать машиниста для установки машинъ на мѣстѣ и приведенія ихъ въ полное дѣйствіе. Однако май приходилъ къ концу, а обѣщанный машинистъ не являлся, и разобранныя части машины лежали нетронутыя. Я написалъ къ г. Вильсону, и получилъ отвѣтъ, что машинистъ на дняхъ долженъ выѣхать и явиться ко мнѣ. Май и половина іюня прошли въ напрасныхъ ожиданіяхъ. Я возобновилъ мою просьбу, и получилъ новыя увѣренія въ скорой высылкѣ машиниста; но когда онъ и въ послѣднихъ числахъ іюля не являлся, я послалъ уже г. Вильсону письменные вопли, указывая ему на необходимость молотить рожь для предстоящихъ посѣвовъ. На этоть разъ я не получилъ никакого отвѣта, и въ началѣ августа принужденъ былъ домашними средствами ставить машину. Не стану описывать пытки, которую мнѣ пришлось выдержать съ неискусными въ этомъ дѣлѣ деревенскими мастерами; довольно того, что машина наконецъ была установлена, и худо ли, хорошо ли, стала молоть. Нужно прибавить, что она ломалась почти ежедневно, а когда въ концѣ осени наступила серіозная молотьба, то я уже и сказать не могу, сколько разъ отдѣльныя ея части перебывали въ кузницѣ и на орловскомъ литейномъ заводѣ. Когда роликъ, надавливающій горизонтальное колесо привода на шестерню, послѣ долгихъ и многоразличныхъ мучительныхъ капризовъ, окончательно сломался, я вынужденъ былъ прибѣгнуть къ помощи сосѣдняго машиниста-двороваго. Разумѣется, онъ нашелъ въ машинѣ все неудобнымъ, условился привести все въ наилучшій видъ, взялъ съ собою роликъ обѣщавъ установить его назавтра самымъ прочнымъ образомъ, выпросилъ задатку, и уѣхалъ; черезъ два дня мой посланный вернулся съ возстановленнымъ роликомъ и извѣстіемъ, что механикъ уѣхалъ за полтораста верстъ, и когда вернется — не изѣстно. Вновь привернутый роликъ отлетѣлъ при второмъ оборотѣ колеса, и мое драматическое положеніе дошло до конца 5-го акта. Но тутъ судьба сжалилась надо мной и привела ко мнѣ механика-дилеттанта, который и выручилъ меня изъ окончательной бѣды. По его указаніямъ, исправленная и уложенная машина молотила всю зиму, хотя и не совсѣмъ оставила милую привычку ломаться отъ времени до времени. Легко представить, какъ сѣтовалъ я на г. Вильсона, отъ котораго уже и не ждалъ механика. Съ тѣмъ я и поѣхалъ въ половинѣ декабря 1861 года въ Москву, и дня черезъ два по пріѣздѣ отправился къ г. Вильсону.
— Однако, г. Вильсонъ, вы поступили со мною безжалостно. Я измучился надъ вашею машиной.
— О! въ этомъ отношеніи вы можете быть покойны, былъ отвѣтъ. — Не вы одни на меня сѣтуете. Я въ нынѣшнемъ году надулъ всѣхъ моихъ довѣрителей. Эта общая ихъ участь въ нынѣшнемъ году.
Признаюсь, этотъ отвѣтъ такъ меня озадачилъ, что я на минуту замолчалъ, но тотчасъ же прибавилъ:
— Я долженъ вамъ замѣтить, г. Вильсонъ, что въ настоящее время готовлю статью о сельскомъ хозяйствѣ и считаю моимъ долгомъ разказать въ ней все наше дѣло какъ оно было.
— Я васъ даже самъ буду объ этомъ покорнѣйше просить. Тогда быть-можетъ войдутъ и въ мое положеніе. Воть въ этомъ ящикѣ у меня восемь паспортовъ машинистовъ. Всѣ они забрали впередъ по семидесяти да по восьмидесяти рублей серебромъ, и поѣхали ставить машины по покупателямъ, да вмѣсто того разъѣхались по своимъ деревнямъ. Писалъ я, писалъ къ мѣстному начальству и пишу до сихъ поръ, паспорты у меня; но ни денегъ, ни мастеровъ по сей день не вижу.
На такой краснорѣчивый доводъ я не нашелся ничего сказать. Впрочемъ, г. Вильсонъ обѣщалъ непремѣнно прислать ко мнѣ машиниста въ нынѣшнемъ году. Посмотрю, буду ли я на этотъ разъ счастливѣе.
Прошлогодній яровой клинъ мой, большую часть котораго, по возвышенному положенію, можно обозрѣвать изъ усадьбы, одною стороною прилегаетъ къ землямъ деревни П., а другою къ значительной дачѣ О. На эту сторону О—скіе крестьяне выѣзжали всею барщиной подымать паръ, а мы принуждены были бдительно наблюдать затѣмъ чтобы лошади, пасущіяся на пару, не побивали нашего яроваго. Однажды, — это было тотчасъ послѣ обѣда, — прикащикъ замѣтилъ О—скаго крестьянина безъ церемоніи проѣхавшаго верхомъ съ своей межи на противоположную, прямо черезъ наши овесъ и гречиху. Верховой проѣхалъ въ деревню П. и очевидно долженъ былъ возвращаться къ своимъ тою же дорогой, то-есть опять по хлѣбу. Ближе къ усадьбѣ наши рабочіе, въ свою очередь, подымали паръ. Прикащикъ, выждавъ немного, поѣхалъ верхомъ на жеребцѣ на перехватъ проѣхавшему верховому; но вмѣсто верховаго, поднимаясь на пригорокъ, захватилъ пѣшаго мужика шедшаго по хлѣбу въ одномъ съ исчезнувшимъ верховымъ направленіи. Я въ это время гонялъ на кордѣ лошадь, и увидавъ сначала верховаго, а потомъ пѣшаго мужика, захотѣлъ лично убѣдиться, что за причина такого безцеремоннаго путешествія по моему яровому? Съ этою цѣлію я пошелъ пѣшкомъ вслѣдъ за уѣхавшимъ прикащикомъ. Еще далеко не дошелъ я до яроваго, а прикащикъ уже поворотилъ мужика къ усадьбѣ, куда онъ и вошелъ видимо безъ всякаго сопротивленія. Продолжая идти на встрѣчу идущему ко мнѣ крестьянину, я рѣшился быть какъ можно хладнокровнѣе.
— Что же это вы, ребята, говорю я подошедшему крестьянину, — среди бѣлаго дня и ѣздите и ходите по яровому? Развѣ это хорошо? Я на васъ буду жаловаться.
— Виноваты, батюшка, грѣхъ такой случился.
— Какой тутъ грѣхъ! Еслибъ еще лошадь занесла, а то я самъ видѣлъ какъ сперва малый проѣхалъ рысью черезъ весь клинъ, а за нимъ и ты пошелъ, какъ будто такъ и слѣдуетъ.
— Виноваты, батюшка.
— Ты О-скій?
— Точно такъ.
— Какъ тебя зовутъ?
Онъ назвалъ себя по имени, отечеству и двору, и я записалъ его въ памятную книжку. Послѣ этого я хотѣлъ его отпустить; но вспомнивъ, что онъ могъ назваться вымышленнымъ именемъ, я спросилъ еще разъ, точно ли онъ тотъ кѣмъ назвался. „Да меня вашихъ два работника знаютъ.“ Небольшой лугъ отдѣлялъ насъ отъ нашихъ рабочихъ, и поэтому я позвалъ его дойдти до нихъ для справки. Показаніе его оказалось вѣрнымъ, и я его отпустилъ. Въ эту минуту на глазахъ у всѣхъ насъ происходило довольно оригинальное зрѣлище. Вернувшійся на клинъ прикащикъ столкнулся съ возвращавшимся черезъ нашъ клинъ верховымъ мужикомъ. Увидѣвъ прикащика, мужикъ пустилъ лошадь по гречихѣ во весь духъ. Но прикащиковъ жеребецъ скоро догналъ лошадь крестьянина, и несмотря на увертки послѣдняго, было ясно, что угонки черезъ двѣ мужикъ будетъ пойманъ. Убѣдясь въ невозможности отвертѣться верхомъ, мужикъ соскочилъ съ лошади и сталъ дѣлать пѣшкомъ такіе зигзаки, что ему позавидовалъ бы любой заяцъ. Брошенная мужикомъ лошадь побѣжала къ своему табуну, а прикащикъ видно въ свою очередь смекнулъ, что ему верхомъ не услѣдить за изворотами пѣшаго. Соскочивъ съ жеребца, онъ пустился пѣшкомъ догонять мужика. „Э-э-эхъ! догонитъ онъ его! И-и-ишь какъ припустилъ!“ раздавались возгласы нашихъ рабочихъ. Дѣйствительно, въ минуту мужикъ былъ пойманъ. Повидимому, не однихъ нашихъ рабочихъ заинтересовала происходившая сцена. О—скіе мужики, побросавъ сохи, гурьбою двинулись къ межѣ; отпущенный мною мужикъ подошелъ къ борцамъ, я тоже пошелъ къ нимъ навстрѣчу, а они всѣ трое повернули ко мнѣ. Этимъ и слѣдовало окончиться всей скачкѣ и бѣготнѣ, но судьбѣ было угодно еще усложнить дѣло. Брошенная спасавшимся мужикомъ лошадь вѣроятно была матка, и потому прикащиковъ жеребецъ понесся за нею слѣдомъ, и скоро очутился на чужой землѣ, въ чужомъ табунѣ. Замѣтивъ бѣгство жеребца и боясь, чтобы чужые лошади не избили его въ табунѣ, прикащикъ оставилъ шедшихъ ко мнѣ на встрѣчу мужиковъ и бросился со всѣхъ ногъ въ погоню за жеребцомъ. Взволнованный и ошеломленный собственнымъ усиленнымъ движеніемъ, онъ мчался какъ угорѣлый къ чужой межѣ, но не успѣлъ онъ добѣжать до нея, какъ вся барщина съ криками и гиканьями кинулась на него. На этотъ разъ уходить пришлось уже ему, и онъ бросился бѣжать въ мою сторону, съ каждымъ мгновеніемъ отделяясь все болѣе и болѣе отъ гикающей и бѣгающей по моему овсу барщины. Между тѣмъ оба мужика, старый отпущенный мною, и молодой пойманный прикащикомъ на гречихѣ, подошли ко мнѣ.
— Какъ же это ты нашелъ конную дорогу по хлѣбу?
— Батюшка, позвольте мнѣ вашего кнутика, обратился ко мнѣ старикъ.
— На что тебѣ?
— Да одолжите на одну минуту.
Не понимая въ чемъ дѣло, я передалъ старику арапникъ. Въ то же мгновеніе молодой парень въ бѣлой рубахѣ, упалъ на колѣни и пополозъ ко мнѣ, а старикъ началъ его преусердно хлестать по спинѣ, приговаривая:
— Это сынъ мой, батюшка!... Я изъ-за тебя подлеца самъ душою покривилъ на старости лѣтъ. Какъ вижу что онъ поѣхалъ по хлѣбамъ, и я дѣлать нечего побѣжалъ, хоть въ П-хъ перенять его. Вотъ тебѣ наука: во всю жизнь не забудешь отцовскаго наставленія. И не проси милости.
Я уже вынужденъ былъ укротить пылъ расходившагося не въ шутку старика. Въ это время, преслѣдуемый издали ревущею барщиной, прикащикъ добѣжалъ до меня съ воплями, что разбойники хотятъ его убить и не отдаютъ убѣжавшаго жеребца.
— Что за вздоръ ты говоришь, перебилъ я его возгласы. — Что за чепуха тамъ у васъ творится? обратился я къ старику.
— Да все съ глупаго знать разума, отвѣчалъ старикъ. А между тѣмъ, я быстрыми шагами пошелъ на встрѣчу бѣжавшей по овсу толпѣ. Оба мужика и прикащикъ не подалеку слѣдовали за мною. Увидѣвъ меня, несущаяся фаланга тотчасъ же заколебалась, и оборотясь назадъ, медленно пошла на свою межу. Только человѣкъ десять лѣваго фланга стоявшихъ не на овсѣ, а на лугу, сбились въ кучу на дорогѣ и отступали такъ медленно, что я могъ ихъ догнать.
— Что вы тутъ дѣлаете?
— Да мы такъ. Да нашего парня изловили. Да мы ничего. Мы значитъ, только такъ, значитъ, послышалось изъ толпы.
— Развѣ вашего парня обижали или били? Развѣ вы судьи въ своемъ дѣлѣ? Развѣ можно оравой бѣгать по чужому хлѣбу? Отчего же вы не даете жеребца?
— Да все, батюшка, сдуру, перебилъ меня шедшій за мною старикъ. — И уйдутъ всѣ и сейчасъ сами поймаемъ и приведемъ жеребца.
Все сказанное старикомъ было немедленно исполнено, и миръ возстановился.
Сами факты небольшой траги-комедіи такъ краснорѣчивы, что я не прибавлю отъ себя ни слова.
Выше было говорено, что предшественникъ мой, не управляясь съ запашкой, былъ вынужденъ отдавать большую ея часть изъ-полу, то-есть за пользованіе отдаваемою землею получать только половину продуктовъ свезенными и сложенными на гумно. Повидимому, что можетъ быть проще и удобнѣе этой системы, тѣмъ болѣе что чистая прибыль, получаемая при наилучшей организаціи полнаго собственнаго хозяйства, если взять въ соображеніе всѣ сопряженные съ нимъ расходы, едва ли превыситъ прибыль испольную. Наемщикъ, при обработке испольной десятины, не менѣе хозяина заинтересованъ доброкачественною подготовкою почвы и охраненіемъ хлеба отъ побоевъ и потравъ. Чего же лучше? и покойно, и безубыточно. Но дѣло въ томъ, что наемщикъ, свозя съ вашего поля половину продуктовъ, тѣмъ самымъ лишаетъ васъ возможности удобрять его, и въ нѣсколько лѣтъ земля будетъ совершенно истощена. Всякая система гдѣ-нибудь да пригодна. Можетъ-быть въ Малороссіи, гдѣ, по большому количеству нови, возможно обходиться безъ удобренія, испольная раздача земель дѣйствительно выгодна, а не раззорительна; но въ нашихъ мѣстахъ объ этомъ не можетъ быть и рѣчи. Какъ мы видѣли выше, половина моей озимой запашки въ прошломъ году была моимъ предшественникомъ раздана изъ-полу, и хотя я записалъ по порядку имена главныхъ съемщиковъ и количество снятыхъ каждымъ изъ нихъ десятинъ, тѣмъ не менѣе весной не могъ понять, какъ они разберутся съ своими участками. Главные наемщики раздавали свои участки дробными частями что привело къ окончательной запашкѣ и уничтоженію межъ, которыя мнѣ, по окончаніи осеннихъ работъ, пришлось возстановлять съ неимовѣрными усиліями. Можно ли вести вольнонаемное хлѣбопашество безъ ясно-обозначенныхъ межъ? Если, какъ мы видѣли, такъ трудно уберечь сѣнокосы, то еще труднѣе уберегать отаву, и потому въ нашихъ мѣстахъ, тотчасъ по уборкѣ сѣна, на луга пускаютъ скотъ на подножный кормъ. Это время самое утомительное для рабочихъ и потому, скрѣпя сердце, иногда проходишь молчаніемъ небольшіе побои и потравы, причиненные въ ночномъ собственными лошадьми, подъ надзоромъ истомленныхъ дневными трудами рабочихъ. Когда у васъ не будетъ потравъ со стороны сосѣдей, явится травосѣнніе и съ нимъ ночное продовольствіе рабочихъ лошадей на конюшнѣ, кошенымъ кормомъ. Тогда прекратится и нелѣпая, обременительная для рабочихъ, гоньба въ ночное, отрадная для однихъ конокрадовъ. Но скоро ли наступитъ для русскаго земледѣлія это вожделѣнное время? Недѣли черезъ двѣ послѣ уборки сѣна я узналъ, что ночью наши лошади надѣлали слѣдовъ по ржи. Я велѣлъ подтвердить рабочимъ о болѣе бдительномъ надзорѣ; но не дѣлалъ изъ этого никакой исторіи, тѣмъ болѣе что потоптанной ржи не поможешь. Рожь поспѣла и, усердно принявшись косить собственный посѣвъ, я далъ знать половинщикамъ, чтобъ и они принимались за работу. Въ самый ея разгаръ, проѣзжая окраиной луга, недалеко отъ одного изъ наемщиковъ, я замѣтилъ, что онъ мнѣ машетъ, дѣлая знакъ чтобы я остановился. Я задержалъ лошадь, и мужикъ пошелъ ко мнѣ на встрѣчу. — Что тебѣ надо? спросилъ я его.
— Потрудитесь, батюшка, доѣхать до моей десятинки. Извольте посмотрѣть что тутъ такое, продолжалъ мужикъ, когда мы остановились около его десятины, вдоль которой пролегали два или три слѣда, а пятая часть была значительно спутана.
— Чтожь мнѣ, батюшка, съ нею дѣлать? Вѣдь вотъ это мѣсто ни сжать ни скосить. Мы ужь было зачали да измучились.
— Вопервыхъ, ты говоришь вздоръ. Спутанная рожь, я вижу, недурна, и ее можно сжать. Да къ чему ты меня привелъ сюда? Чѣмъ же я тебѣ могу пособить?
— Мнѣ, батюшка, очень обидно. Вотъ рядомъ тоже моя десятина; я про ту ничего не говорю, та цѣла, а эта изволите видѣть! Больно обидно. Ужь вы прибавьте что-нибудь за побои. Пастухъ сказывалъ, это ваши работники въ ночномъ потоптали.
— Ты прежде ее всю сожни и скоси, да сложи въ копны. Видишь немного остается. Вечеромъ я буду тутъ проѣзжать, и тогда мы съ тобой перетолкуемъ.
— Слушаю, батюшка.
Дѣйствительно, я подъѣхалъ къ этой десятинѣ въ то время когда скашивались послѣднія копны.
— Ну что? сколько копенъ стало на ней? спросилъ я.
— Да восьмнадцать копенокъ. Чтожь, батюшка, положите что-нибудь.
— За что же я тебѣ стану платить? Я съ тебя ничего не полагаю за то что смотрѣлъ за вашими десятинами такъ же какъ за своими все лѣто. И хвастать мнѣ этимъ нельзя. Зная что хлѣбъ испольный, я берегъ столько же свое какъ и твое, а если грѣхъ случился надъ нашимъ общимъ хлѣбомъ, то грѣхъ пополамъ: мы терпимъ убытокъ пополамъ.
— Да мнѣ то ужь больно обидно, батюшка! Скотинка то твоя и твои рабочіе побили хлѣбушка. Вѣдь я его годъ ждалъ.
— Развѣ я меньше ждалъ? Подумай, чего ты у меня требуешь. Нашу общую съ тобою десятину потоптали рабочіе, потоптали какъ оказывается не больно ей во вредъ. Ты видишь, рядомъ съ твоими десятинами у меня въ цѣломь ярусѣ стало не по восьмнадцати, а только по одиннадцати копенъ, и за это ты съ меня же хочешь взять деньги. Ты говоришь, что твоя работа пропала. Изволь, я тебѣ заплачу за твои сѣмена и за работу, а ты отдай мнѣ весь хлѣбъ.
— Нѣтъ, какъ можно!
— Не то, выбирай любую изъ моихъ десятинъ. Тамъ одиннадцать копенъ, а у тебя восьмнадцать.
— Да вѣдь эта какая десятина-то! Это новь. Мнѣ ея-то ужь больно жалко. Вамъ, батюшка, слѣдуетъ за побой выворотить съ твоихъ работниковъ.
— Какъ же я съ нихъ стану выворачивать? Уговору у насъ такого не было, и теперь я не въ силахъ этого сдѣлать.
— Ты, батюшка, скрути-ка ихъ хорошенько, такъ они духомъ виноватаго найдутъ. Ты ихъ во-какъ скрути, прибавилъ мужикъ, сжимая свой кулакъ: — чтобъ изъ нихъ подлецовъ сокъ потекъ.
— Значитъ, ты хочешь, чтобы я судомъ съ нихъ требовалъ уплаты за побой. Но я на нихъ не ищу, а если ты такой ретивый и добрый человѣкъ, что желаешь у насъ порядки завести, ступай, проси на нихъ. Я тебѣ отъ себя дамъ восьмнадцать серебромъ на хлопоты.
— Нѣтъ, кормилецъ, лучше вся десятина пропадай чѣмъ по судамъ за нею ходить. А вы ихъ сами прикрутите, такъ небось! Что на нихъ глядѣть-то? Мошенники только деньги брать, а хозяйскаго добра не жалко!
Убѣдясь окончательно въ невозможности вразумить мужика, я перемѣнилъ тонъ и объявилъ, что если онъ не согласенъ ни на одну изъ предлагаемыхъ мною сдѣлокъ, то ничего не получитъ.
Тѣмъ дѣло и кончилось, что не помѣшало тому же крестьянину позднею осенью возобновить свою попытку сорвать съ меня хотя что-нибудь. Онъ приходилъ опять толковать о томъ же и также безуспѣшно. Пробуютъ.
Выше я упомянулъ о возкѣ зерноваго хлѣба на рынокъ, въ противоположность съ возкою песку; теперь скажу объ этомъ предметѣ нѣсколько словъ. Осенью я запродалъ часть ржи орловскому купцу, обязавшись доставить хлѣбъ къ извѣстному сроку. Прослышавъ, что мнѣ нужны подводы, окрестные крестьяне съ разныхъ сторонъ частенько приходили ко мнѣ наниматься за тридцатипяти-верстное разстояніе. Первый запросилъ съ меня неслыханную цѣну 60 коп. сер. съ четверти, то-есть около 8 копѣекъ съ пуда. Я не давалъ ему и половины, и онъ уѣхалъ. Но ни странно ли, что мужики, пріѣзжавшіе вслѣдъ затѣмъ изъ совершенно другихъ мѣстностей, затвердили тѣ же 60 копѣекъ?
Вѣчное: какъ люди такъ и мы, у нихъ не только переходитъ изъ устъ въ уста, но кажется разлито въ воздухѣ. Была единственная надежда на Алексѣя плотника, простоявшаго у меня съ артелью все лѣто. Онъ заблаговременно объявилъ мнѣ, что не только пришлетъ подводъ шесть своихъ, но соберетъ еще охотниковъ въ своей деревнѣ. Не дороги мнѣ были его шесть подводъ, а нуженъ былъ его примѣръ. Я зналъ, что повези онъ на шестернѣ хотя по три копѣйки съ пуда, всѣ повезутъ по той же цѣнѣ. Дорожить двумя-тремя лишними рублями онъ не могъ, получая у меня, по душѣ многое безъ ряда. Но и тутъ я ошибся, — и онъ сталъ дожидаться какихъ-то людей. Наконецъ снѣгъ выпалъ, и охотниковъ по назначенной мною цѣнѣ, даже съ уступкой, явилось много.
Хотя мимо меня, въ полуверстѣ, пролегаетъ старая мценско-курская большая дорога, но по случаю шоссе почтовыя станціи на ней упразднены и спасительныя, въ зимнія метели, старыя ракиты, безжалостно истребляются сосѣдними крестьянами и проходящими гуртовщиками. За то почти на половинѣ пути, на самой большой дорогѣ, сидитъ зажиточный, нѣкогда богатый дворъ Ѳедота. Отецъ Ѳедота, бывшій крѣпостной, откупился съ своею семьей на волю, купилъ у барина сто десятинъ земли, въ томъ числѣ нѣсколько десятинъ строеваго дубу, выстроилъ на большой дорогѣ постоялый дворъ, и на превосходныхъ лошадяхъ держалъ вольную станцію. Старикъ, само собою разумѣется, былъ отличный хозяинъ, держалъ дѣтей въ страхѣ Божіемъ, и семейство при немъ процвѣтало.
Дворъ ихъ я знаю уже лѣтъ двадцать пять и помню ихъ патріархальный бытъ еще въ то время когда теперешній хозяинъ Ѳедотъ и пьяный брать его, мценскій ямщикъ, возили, молодыми парнями, проѣзжихъ на превосходныхъ отцовскихъ лошадяхъ. Этотъ промыслъ перешелъ къ нимъ отъ отца, но мало-по-малу, — особенно стало это замѣтно въ послѣдніе три-четыре года, — все у Ѳедота пошло подъ гору. Въ праздникъ Ѳедотъ неминуемо пьянъ, и добрыя лошади отъ дурнаго корму и присмотру еле-еле таскаютъ проѣзжіе экипажи.
Какъ бы то ни было, за неимѣніемъ почтовыхъ, намъ, при поѣздкахъ въ Мценскъ, приходится или высылать своихъ на подставу къ Ѳедоту, или доѣхавъ до него, брать его лошадей.
6-го ноября мнѣ нужно было побывать въ Мценскѣ, куда долженъ быль пріѣхать и Ш***. Дорога отъ осеннихъ проливныхъ дождей была отвратительная; тѣмъ не менѣе я доѣхалъ до Ѳедота на своихъ, безъ особыхъ приключеній. Ѳедота не было дома, такъ-называемая горница для проѣзжихъ была не топлена, чего въ прежнія времена не случалось, и я былъ вынужденъ отогрѣваться въ общей избѣ, состоящей изъ двухъ старыхъ покривившихся и подпертыхъ срубовъ. Трудно себя представить болѣе грязное и запущенное человѣческое жилище. Я засталъ двадцатилѣтнюю хозяйскую дочь одну, если не считать старуху-мать, отъ головной боли валявшуюся подъ грязнымъ полушубкомъ на лавкѣ. Дѣвушка, сама въ грязной рубахѣ и неменѣе грязномъ сарафанѣ, мела дырявый скачущій полъ, покрытый перьями.
— Или куръ щипала? спросилъ я ее, закуривая папироску, и начиная ходить взадъ и впередъ по избѣ, чтобъ отогрѣть ноги.
— Какже, къ празднику, къ Михайлу Архангелу. У насъ престолъ. Ужь я ихъ щипала, щипала! Въ однѣ руки. Ишь мать-то отъ головы другую недѣлю валяется.
Проходя взадъ и впередъ отъ двери къ печкѣ, я заглянулъ на такъ-называемую загнѣтку (площадку передъ устьемъ). Въ углу ея, небольшою пирамидой, возвышались обгорѣлыя, паленыя, бараньи головы.
— Эка вы барановъ-то надушили. Куда вамъ такая пропасть, пять барановъ?
— Тамъ ихъ шесть, отвѣчала дѣвушка, не безъ гордости. — Какже? праздникъ! Все поѣдятъ. Священники будутъ.
Овца у насъ стоитъ три рубля серебромъ, и вѣситъ около пуда, подумалъ я. Куда такую пропасть мяса одиноко-сидящему двору? Да и какой расходъ!
Девятаго ноября мы съ Ш*** на усталыхъ лошадяхъ приближались, на возвратномъ пути, къ усадьбѣ Ѳедота.
— Кажется, замѣтилъ Ш***, — придется намъ сегодня долго дожидаться, пока соберутъ тройку. Ѳедотъ теперь или лежитъ, или сидитъ съ красносизымъ носомъ, и толку долго не добьешься.
На порогѣ сѣней насъ встрѣтилъ какой-то залихватски развеселый парень, въ синемъ кафтанѣ и красной рубашкѣ.
— Изволите, господа, лошадокъ спрашивать? Въ ту же минуту соберутъ.
Про Ѳедота мы и не спрашивали въ увѣренности получить неизбѣжный отвѣтъ: „отдыхаетъ, того, маленько выпивши.“
Каково-же было наше удивленіе, когда въ дверяхъ перегородки показался Ѳедотъ, да еще совершенно трезвый.
— Что это ты, Ѳедотъ, не пьянъ? спросилъ его Ш***.
— Нѣтъ, будетъ. Вчера точно, сильно было въ головѣ, а сегодня не надо. Сегодня я еще ни-ни, маковой росинки во рту не было, а не то что пьянъ.
— А вчера таки справилъ праздникъ ? спросилъ я въ свою очередь. — Кто же гости-то были?
—Да вотъ парень-то что можетъ видѣли въ сѣняхъ, это мой зять съ женою; кое-кто изъ ближнихъ сосѣдей, человѣкъ пять было можетъ-статься; да причетъ церковный. Какже, нельзя! Не то что кто-нибудь; надо угостить какъ должно. Нельзя же.
— А сколько, скажи-ка правду, сталъ тебѣ вчерашній праздникъ?
Какъ-то бойко подмигнувъ однимъ глазомъ, Ѳедотъ наклонился ко мнѣ и въ полголоса произнесъ: „Рублей въ пятьдесятъ серебромъ обошлось. Я тутъ не считаю домашняго, муки, крупы, картошекъ.“
Вотъ отчего, подумалъ я, такъ тупы стали его лошади. Мало ли годовыхъ праздниковъ, и если каждый стоитъ ему хоть въ половину противъ престольнаго, то денегъ, необходимыхъ въ хозяйствѣ, пропразднуется не мало. Намъ запрягли лошадей, и я потребовалъ счетъ, который по недостатку мелочи, рѣдко у насъ бываетъ очищенъ копѣйка въ копѣйку. Сосчитавъ мой расходъ, Ѳедотъ лукаво поглядѣлъ на меня, и скинулъ двѣ косточки на счетахъ.
— Эти два рубля за мною были еще съ позапрошлаго разу, сказалъ онъ.
— Какихъ два рубля?
— А помните вы проѣзжали въ коляскѣ, да за четверку слѣдовало три рубля, а вы мнѣ дали ассигнацію. Я посмотрѣлъ на нее, отправя васъ съ малымъ, а тамъ не три, а пять рублей. Думалъ я, ошибся ли это онъ, или пытаетъ меня. Вѣрно спроситъ. А вотъ вы и въ другой послѣ проѣзжаете, а не спрашиваете. Зачѣмъ же мнѣ даромъ пользоваться?
Я очень радъ, что пришлось окончить мои замѣтки разказомъ объ этомъ отрадномъ фактѣ; а то быть-можетъ и читателю, также какъ и мнѣ, не разъ приходилъ въ голову нижеслѣдующій вопросъ.
Отчего въ моихъ замѣткахъ выступаетъ преимущественно темная сторона нашей земледѣльческой жизни?
Отвѣтъ простъ. Я ничего не сочинялъ, а старался добросовѣстно передать лично пережитое, указать на тѣ, часто непобѣдимыя препятствія, съ которыми приходится бороться при осуществленіи самаго скромнаго земледѣльческаго идеала. Затрудненій и препятствій много, — но гдѣ средства устранить ихъ и сравнять дорогу всему земледельческому труду, этому главному, чтобы не сказать единственному, источнику нашего народнаго благосостоянія? Наше правительство и наши передовые люди дѣятельно заняты разъясненіемъ и разрѣшеніемъ многоразличныхъ задачъ, связанныхъ съ этимъ вопросомъ. Даже въ литературѣ нельзя отрицать темнаго стремленія поэтому пути; но какъ странно выражается порою это стремленіе! Сколько напримѣръ говорится у насъ о пауперизмѣ и пролетаріатѣ! Наши публицисты изо всѣхъ силъ стараются доказать неудобство и зловредность колоссальнаго пролетаріата въ государственномъ организмѣ. Нельзя предположить, чтобы люди, пересыпающіе передъ публикой всѣ возможныя экономическія теоріи и въ сжатыхъ очеркахъ и съ мелкими подробностями, сами не понимали соціально-экономическихъ моментовъ народной жизни, — не понимали бы, что при рѣдкомъ народонаселеніи и огромномъ количестве нови возможно и въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ удобно общинное землевладѣніе, дѣлающееся при густомъ населеніи и малоземельности невозможнымъ, — не понимали бы, что пролетаріатъ — следствіе съ одной стороны густаго населенія, а съ другой — вызываемыхъ самою необходимостію машинъ, — что онъ сѣдина гражданственности, и не можетъ появиться при ея зачаткахъ. Что такое страна пролетаріата, въ двухъ словахъ? Страна, гдѣ руки ищутъ работы, а работы нѣтъ. Что такое Россія? Страна, въ которой необходимѣйшая работа ищетъ рукъ, а рукъ нѣтъ. Не очевидно ли, что у насъ въ настоящее время забота объ устраненіи пролетаріата не иное что, какъ заботы лѣниваго мальчика, который, вмѣсто того чтобъ учить латинскія склоненія, становится передъ зеркаломъ и говоритъ: „когда я буду большой, у меня выростутъ усы и борода. Усы я буду завивать какъ дяденька, а бакенбарды запущу какъ у папаши.“ Дѣйствительно, при благопріятнѣйшихъ условіяхъ къ умноженію народонаселенія, и у насъ, лѣтъ черезъ 500 можетъ-быть выростетъ борода пролетаріата. Но что тогда будетъ, никто не знаетъ; а если тогда будутъ журналы, то они на досугѣ побесѣдуютъ объ этомъ предметѣ.
Съ вопросомъ о свободѣ самъ собою возникаетъ вопросъ объ образованіи. Общество можетъ руководиться или закономъ произвола, или закономъ разумной необходимости, будетъ ли этотъ законъ отысканъ сверху, снизу или изъ середины. Но накопленіе знаній, обусловливающихъ образованіе, требуетъ напряженной спеціальной дѣятельности, большею частію несовмѣстной съ чисто-матеріяльными заботами, поглощающими всю жизнь большинства. Эта вѣковая истина только все болѣе и болѣе разростается по мѣрѣ ежедневно расширяющагося круга науки. Десятилѣтнимъ Каину и Авелю достаточно было десяти вечернихъ уроковъ матери для того чтобы выдержать полный докторскій экзаменъ во всѣхъ возможныхъ наукахъ. Не даромъ нѣмецкій поэтъ говоритъ:
„Еs gab kein Buch in ganz Athen,
O! schreckliche Verworfenheit!
Man wurde vom Spazierengehn
Und von der Luft gescheid.“
Увы! куда дѣвались эти удобныя, покойныя времена? Мальчикъ не успѣетъ еще пройдти доисторическихъ фактовъ, какъ новѣйшая исторія въ одинъ день Севастополя или Сольферино, наготовитъ ихъ ему столько, что бѣднякъ съ ними и въ недѣлю не управится. Ясно что полное умственное образованіе, равно какъ и богатство, не каждому доступно по его матеріяльнымъ и моральнымъ средствамъ. Эти роскошные плоды, возбуждающіе общую дѣятельность своею хотя бы и отдаленною красотой, растутъ на вѣтвяхъ дерева, подъ ласкающими лучами солнца, и уже оттуда зрѣлые и плодотворные падаютъ къ корню. Государственное хлѣбное дерево единовременно и распускается, и цвѣтетъ, и оплодотворяется, и завязываетъ плоды, и выманиваетъ ихъ до окончательной зрѣлости. Какже, однако, тутъ быть? Не мы первые и не мы послѣдніе живемъ на свѣтѣ. Есть же государства благоустроенныя, гдѣ мѣстные законы вытекли изъ исторической необходимости, и гдѣ эти законы глубоко уважаются массой народа, массой, которая между-тѣмъ никакъ не можетъ похвастать, чтобы въ ней повсемѣстно было развито образованіе. Стало быть, тамъ у нихъ есть еще какая-нибудь сила, вслѣдствіе которой скромный листокъ подчиняется общей гармоніи растительности, чтобы въ свою очередь пройдти, быть-можетъ, черезъ всѣ ея фазы до зрѣлости сочнаго плода? Есть, и это сила не столько научное образованіе, доступное немногимъ, сколько воспитаніе, доступное всѣмъ. Перенося наше сравненіе изъ міра растительнаго въ міръ человѣческихъ возрастовъ, мы тотчасъ увидимъ, что образованіе доступно человѣку зрѣлому и невозможно въ ребенкѣ, которому между тѣмь воспитаніе необходимо.
Воспитаніе есть та нравственная почва, въ которой кроется корень истиннаго образованія. Безъ этой почвы самый образованный человѣкъ нерѣдко является какимъ-то ученымъ дикаремъ, въ которомъ, вопреки всѣмъ даннымъ науки, безсознательно бродятъ неукрощенные и неуравновѣшенные инстинкты. Образованіе живетъ въ области мысли и знанія, воспитаніе совершается въ нравахъ. Къ чему лукавить? Образованіе нерѣдко въ своихъ тенденціяхъ враждебно воспитанію. Одинаково ли съ воспитаніемъ смотритъ образованіе, напримѣръ, на рыцарскую месть за личное оскорбленіе? А представьте себѣ цѣлый народъ, въ которомъ бы совершенно замерло это чувство чести, и повѣрьте, что самый образованный человѣкъ отвернулся бы отъ этой всеобщей и безвозмездной потасовки.
Благодатные плоды вѣчно творческаго духа все ниже и ниже, собственною тяжестію, наклоняютъ къ корню плодоносныя вѣтви. Но на все свое время и свой чередъ. На безвременьи ничего не бываетъ. Было время, когда верхушки нашей народности должны были оплодотворяться цвѣтомъ иностранной цивилизаціи; тогда намъ еще рано было думать о плодахъ, мы еще гордились ранними цвѣтами, хотя много въ нихъ въ послѣдствіи оказалось пустоцвѣту. Еще въ очень недавнее время титулъ человѣка воспитаннаго былъ лучшею рекомендаціей. Но теперь верхніе побѣги начинаютъ сгибаться подъ наливающими плодами, и въ атмосферѣ высшей интеллигенціи одного титула воспитанности недостаточно. Въ этомъ кругу надо уже самобытно дѣйствовать, а благовоспитанный человѣкъ только никого не толкаетъ, ничего не ломаетъ, никому не мѣшаетъ, а для самодѣятельности можетъ еще не имѣть достаточныхъ способовъ. Жизнь въ этой сферѣ, кромѣ воспитанія, требуетъ отъ человѣка умственнаго образованія. За то для нижнихъ вѣтвей, въ свою очередь, наступаетъ время расцвѣта и оплодотворенія, которое совершится тѣмъ проще и естественнѣе, что за сѣменною пылью не нужно обращаться въ чужой садъ, а она найдется тутъ же на родномъ деревѣ.
Наступило время настоятельно требующее общаго народнаго воспитанія. Здѣсь не мѣсто подробно разсматривать признаки и сущность воспитанія, заключающіеся преимущественно въ непоколебимомъ уваженіи къ законности, личности и собственности. Остается только спросить, какими путями можно, съ большею вѣроятностью, достигнуть желанной цѣли? Чтобы разрѣшить этотъ вопросъ, надо сдѣлать другой: что такое воспитаніе? Рядомъ съ сознательнымъ образованіемъ воспитаніе, при своемъ началѣ, есть привычка свободно дѣйствовать въ кругу ясно обозначенныхъ неизмѣнныхъ законовъ, привычка переходящая современемъ въ природу. Ребенку до тѣхъ поръ неизмѣнно говорятъ: не клади локтей на столъ, не зѣвай въ обществѣ, не толкайся, не становись къ другимъ спиною, пока это не станетъ у него второю природой, и ему самому не будетъ совѣстно и неловко нарушеніе этихь правилъ. Только тогда можно ожидать, что онъ пойметъ, какъ не хорошо оскорбить другаго невниманіемъ и невѣжествомъ. Итакъ первое средство къ народному воспитанію — положительные и бдительно-охраняемые законы. Вы хотите правильнаго, свободнаго и нерутиннаго сельскаго хозяйства. Прекрасно! Дѣйствительно, тутъ малѣйшій успѣшный примѣръ весьма важенъ, и можетъ повести къ благотворнымъ послѣдствіямъ. Я только что началъ сѣять яровую пшеницу, а ужь одинъ работникъ, видя успѣхъ, просилъ у меня сѣменъ для своего домашняго хозяйства. Оградите же честный трудъ отъ беззаконныхъ вторженій чужаго произвола. Тутъ не нужно никакихъ крутыхъ мѣръ. Объявите самый небольшой штрафъ за каждую загнанную на поляхъ скотину, напримѣръ хоть 25 к. серебромъ съ лошади, штрафъ, безъ котораго скотина не можетъ быть возвращена хозяину и т. д., и повѣрьте, что черезъ годъ слово потрава исчезнетъ изъ народнаго языка. Но положительные нелицепріятные законы, внушающіе къ себѣ уваженіе и довѣріе, только одинъ изъ многихъ путей къ народному воспитанію. Рядомъ съ нимъ должны прокладываться и другіе, для внесенія въ народныя массы здравыхъ понятій, въ замѣнъ дикаго, полуязыческаго суевѣрія, тупой рутины и порочныхъ тендениій. Лучшимъ удобнѣйшимъ проводникомъ на этихъ путяхъ можетъ, безъ сомнѣнія, быть грамотность. Но не надо увлекаться и забывать, что она не болѣе какъ проводникъ, а никакъ не цѣль. Говорите: нужно, во что бы ни стало, воспитаніе; это главное. Намъ стыдно уже поступать въ этомъ дѣлѣ также опрометчиво, какъ поступали нѣкогда невоспитанные и равнодушные родители, которые совали указку въ руки первому пьяному пономарю или французскому кучеру.
Тяжелъ и высокъ нравственный подвигъ духовныхъ воспитателей народа. Этимъ воспитателямъ предстоитъ напередъ глубоко проникнуться сознаніемъ предстоящаго подвига, и простымъ людямъ объяснять, понятнымъ для нихъ языкомъ, простые законы чистой нравственности, оставя на время схоластическія тонкости въ сторонѣ. Тогда Ѳедоты перестанутъ гордиться язычески-невоздержнымъ празднованіемъ престола, далеко превышающимъ ихъ средства и потому раззорительнымъ для ихъ семействъ, которому они не могутъ дать человѣческое воспитаніе.