отчета. Кто не слыхалъ, какъ въ устахъ людей, не усвоившихъ собственныхъ именъ русской географіи, стихъ извѣстной пѣсни, „и колокольчикъ даръ Валдая,“ превращался: въ „колокольчикъ гаргалгая“? Подобные варіанты встречаются даже у институтокъ. Чего же я долженъ былъ ожидать отъ крестьянина? Однако строфа вытягивались за строфой, не представляя никакихъ диковинокъ. Наконецъ дѣло дошло до куплета:
„Лягу я въ постель, не спится,
Мысли бродятъ вдалекѣ,
Голова моя кружится,
И сердечушко въ тоскѣ.“
Какъ, подумалъ я, справится пѣвецъ съ этими отвлеченностями? Онъ затянулъ:
„Лягу я въ постель не спится — э-э-эхъ
Никто меня не беретъ.“
Нужно же ему было объяснить, почему ей не спится, а слѣдующій стихъ:
„Мысли бродятъ вдалекѣ.“
не имѣющій для него никакого значенія, какъ ничего не объясняющій, замѣненъ весьма понятнымъ:
„Никто меня не беретъ“.
Что за бѣда что онъ въ явной враждѣ съ содержаніемъ романса! За то понятенъ.
А что жь? Дай Богъ, чтобы русскіе крестьяне поскорѣе, подобно моему парню, почувствовали потребность затянуть новую пѣсню. Эта потребность сдѣлаетъ имъ трубы, вычиститъ избу, дастъ человѣческія постели, облагородитъ семейныя отношенія, облегчитъ горькую судьбу бабы, которая напрасно бьется круглый годъ надъ приготовленіемъ негодныхъ тканей, тогда какъ ихъ и лучше и дешевле можетъ поставить ей машина за пятую долю ея труда; явятся новыя потребности, явится и возможность удовлетворить ихъ. Не бѣда, что быть-можетъ еще и черезъ сто лѣтъ русскій крестьянинъ-земледѣлъ не въ состояніи будетъ сознательно произнесть
