Видишь немного остается. Вечеромъ я буду тутъ проѣзжать, и тогда мы съ тобой перетолкуемъ.
— Слушаю, батюшка.
Дѣйствительно, я подъѣхалъ къ этой десятинѣ въ то время когда скашивались послѣднія копны.
— Ну что? сколько копенъ стало на ней? спросилъ я.
— Да восьмнадцать копенокъ. Чтожь, батюшка, положите что-нибудь.
— За что же я тебѣ стану платить? Я съ тебя ничего не полагаю за то что смотрѣлъ за вашими десятинами такъ же какъ за своими все лѣто. И хвастать мнѣ этимъ нельзя. Зная что хлѣбъ испольный, я берегъ столько же свое какъ и твое, а если грѣхъ случился надъ нашимъ общимъ хлѣбомъ, то грѣхъ пополамъ: мы терпимъ убытокъ пополамъ.
— Да мнѣ то ужь больно обидно, батюшка! Скотинка то твоя и твои рабочіе побили хлѣбушка. Вѣдь я его годъ ждалъ.
— Развѣ я меньше ждалъ? Подумай, чего ты у меня требуешь. Нашу общую съ тобою десятину потоптали рабочіе, потоптали какъ оказывается не больно ей во вредъ. Ты видишь, рядомъ съ твоими десятинами у меня въ цѣломь ярусѣ стало не по восьмнадцати, а только по одиннадцати копенъ, и за это ты съ меня же хочешь взять деньги. Ты говоришь, что твоя работа пропала. Изволь, я тебѣ заплачу за твои сѣмена и за работу, а ты отдай мнѣ весь хлѣбъ.
— Нѣтъ, какъ можно!
— Не то, выбирай любую изъ моихъ десятинъ. Тамъ одиннадцать копенъ, а у тебя восьмнадцать.
— Да вѣдь эта какая десятина-то! Это новь. Мнѣ ея-то ужь больно жалко. Вамъ, батюшка, слѣдуетъ за побой выворотить съ твоихъ работниковъ.
— Какъ же я съ нихъ стану выворачивать? Уговору у насъ такого не было, и теперь я не въ силахъ этого сдѣлать.
— Ты, батюшка, скрути-ка ихъ хорошенько, такъ они духомъ виноватаго найдутъ. Ты ихъ во-какъ скрути, прибавилъ мужикъ, сжимая свой кулакъ: — чтобъ изъ нихъ подлецовъ сокъ потекъ.
— Значитъ, ты хочешь, чтобы я судомъ съ нихъ требовалъ уплаты за побой. Но я на нихъ не ищу, а если ты
