Крит. Съ кѣмъ это, Сократъ, разговаривалъ ты вчера въ 271. Ликеѣ? Вы окружены были такою толпою народа, что, подошедши послушать васъ, я никакъ не могъ вслушаться въ предметъ вашего разсужденія; а когда приподнялся на пальцы, — мнѣ показалось, что съ тобою бесѣдовалъ какой-то иностранецъ. Кто онъ такой?
Сокр. О которомъ иностранцѣ спрашиваешь ты, Критонъ? Тамъ былъ не одинъ, а два.
Крит. Тотъ, котораго я разумѣю, сидѣлъ третій по правую твою руку, а между вами — маленькой сынъ Аксіоха ([1]), B. который на мой взглядъ, очень подросъ, такъ что, по возрасту, какъ будто не многимъ отстаетъ отъ нашего Критовула, только тотъ сухощавъ, а этотъ полонъ, красивъ и хорошъ лицемъ.
Сокр. Иностранецъ, о которомъ ты спрашиваешь, Критонъ, былъ Эвтидемъ, а по лѣвую руку возлѣ меня сидѣлъ братъ его, Діонисіодоръ, и также участвовалъ въ разговорѣ.
Крит. Я не знаю ни того ни другаго, Сократъ.
C.Сокр. Видно, какіе-то новые софисты[2].
Крит. Откуда они? и въ чемъ состоитъ ихъ мудрость?
Сокр. Родомъ они, думаю, оттуда же, гдѣ и были, то-есть изъ Хіоса[3]; потомъ переселились въ Туріосъ, а изъ Туріоса ушли въ нашу сторону и проживаютъ здѣсь уже много лѣтъ. Что же касается до мудрости, о которой ты спрашиваешь, то чудеса, Критонъ; они все знаютъ! До сихъ поръ я не понималъ, что такое всезнайка, а теперь — вотъ дивные атлеты! Это уже не акарнанскіе братья[4]: тѣ были могучи только тѣлесными D. силами; а эти во-первыхъ — люди сильные и по тѣлу, въ такомъ родѣ боя, въ которомъ можно побѣждать всѣхъ[5], по тому что мастера не только сами владѣть оружіемъ, но за 272. извѣстную плату — научить и другихъ тому же; люди сильные ходить и по судамъ, гдѣ лично подвизаются и наставляютъ охотниковъ говорить и писать судебныя рѣчи. Донынѣ они были искусны только въ этомъ, а теперь уже вполнѣ увѣнчали свое всепобѣдительное искуство: донынѣ по крайней мѣрѣ одинъ родъ борьбы оставался у нихъ не испробованнымъ; а теперь и это такъ усовершено ими, что никто не въ состояніи противъ нихъ и заикнуться. Вотъ какъ сильными сдѣлались они въ устныхъ состязаніяхъ и въ опроверженіи всякой мысли, ложная ли она, или истинная! И такъ я думаю, B. Критонъ, ввѣрить себя этимъ мужамъ; потому что они обѣщаются въ короткое время сдѣлать и всякаго столь же сильнымъ.
Крит. Какъ, Сократъ! развѣ не пугаютъ тебя лѣта? Вѣдь ты уже старъ.
Сокр. Нисколько не пугаютъ, Критонъ. Я имѣю достаточную и утѣшительную причину не бояться ихъ. Сами Эвтидемъ и Діонисіодоръ, можно сказать, уже въ старости начали учиться этой мудрости, этому вожделѣнному для меня искуству состязаться. За годъ, или за два, они не были C. мудрецами. Одного только боюсь: не подать бы повода издѣваться надъ этими иностранцами, какъ надъ Конномъ Митровійскимъ, цитристомъ, который до нынѣ продолжаетъ учить меня на цитрѣ. Дѣти, сотоварищи мои въ его школѣ, смотря на насъ, и меня осмѣиваютъ, и Конна называютъ учителемъ стариковъ: какъ бы не подвергнуть и ихъ такому же поношенію. Да можетъ быть они и сами того же боятся, и не вдругъ соглашаются принять меня. Я уже подговорилъ, Критонъ, нѣкоторыхъ стариковъ ходить D. вмѣстѣ со мною на уроки Конна: другихъ подговорю посѣщать уроки Эвтидема и Діонисіодора. Да почему бы и тебѣ, Критонъ, не быть моимъ товарищемъ?[6] А для приманки, поведемъ дѣтей твоихъ: принимая ихъ, они, знаю, будутъ учить и насъ.
Крит. Не мѣшаетъ, если тебѣ угодно, Сократъ. Но прежде скажи о мудрости этихъ людей, что бы знать, чему мы будемъ учиться у нихъ.
Сокр. Подожди, услышишь. Будто я и не могу сказать, какъ бы не понялъ ихъ? нѣтъ, я очень понялъ, помню и постараюсь E. пересказать тебѣ все съ начала. По внушенію какого-то бога, тамъ, гдѣ ты видѣлъ меня, то-есть въ раздѣвальницѣ[7] сидѣлъ я одинъ и уже хотѣлъ встать; но вотъ 273. вдругъ — обычное мнѣ знаменіе, геній[8], и я опять сѣлъ. Вскорѣ послѣ того вошли Эвтидемъ и Діонисіодоръ со множествомъ, какъ мнѣ показалось, учениковъ своихъ. Вошедши, они начали прохаживаться въ крытой галлереѣ, и еще не сдѣлали двухъ-трехъ поворотовъ, какъ вошелъ Клиніасъ, который дѣйствительно очень подросъ, твое замѣчаніе справедливо, а за нимъ толпа пріятелей его и, между прочими, нѣкто Ктизиппъ Пеанійскій, прекрасный и добрый юноша по B. природѣ, но задорный по молодости. Клиніасъ, замѣтивъ при самомъ входѣ, что я сижу одинъ, подошелъ прямо ко мнѣ и сѣлъ по правую мою руку, какъ самъ ты сказалъ. Діонисіодоръ и Эвтидемъ, увидѣвъ его, сперва остановились и разговаривали другъ съ другомъ, время отъ времени поглядывая на насъ, — а я внимательно наблюдалъ за ними; потомъ подошли къ намъ, и одинъ изъ нихъ, Эвтидемъ, сѣлъ подлѣ мальчика, а другой подлѣ меня съ лѣвой руки, прочіе же — кому гдѣ случилось. Я поклонился имъ, такъ какъ и прежде по временамъ видался съ ними; потомъ, обратившись C. къ Клиніасу, сказалъ: Клиніасъ! представляю тебѣ Эвтидема и Діонисіодора, мудрецовъ въ вещахъ не маловажныхъ, а великихъ. Они знаютъ все, относящееся къ войнѣ, — все, что нужно знать человѣку, желающему сдѣлаться искуснымъ полководцемъ, то-есть, какъ располагать и весть войско, какъ сражаться оружіемъ; они могутъ также научить, какъ помогать самому себѣ въ судахъ, въ случаѣ какой-нибудь обиды. — Когда я сказалъ это, Эвтидемъ и Діонисіодоръ обнаружили свое неудовольствіе; потому что, посмотрѣвъ другъ D. на друга, улыбнулись. Потомъ первый изъ нихъ примолвилъ: не этимъ уже мы серьёзно занимаемся, Сократъ; такое занятіе у насъ только между дѣломъ. — Тутъ я изумился и сказалъ: значитъ, ваше дѣло, должно быть, прекрасно, если подобное занятіе для васъ только бездѣлка. Скажите же, ради боговъ, въ чемъ состоитъ это прекрасное упражненіе? — Мы признаемъ себя способными, Сократъ, отвѣчалъ онъ, превосходнѣе и скорѣе всѣхъ преподать добродѣтель. — О Зевсъ! вскричалъ E. я, какое великое дѣло! Да гдѣ нашли вы это сокровище?[9] А я, думалъ о васъ такъ, какъ сей часъ же говорилъ, что вы то-есть съ особеннымъ искуствомъ дѣйствуете оружіемъ, да такъ и разсказывалъ о васъ. Помнится даже, что и сами вы, въ первое время прибытія къ намъ, объявляли о себѣ тоже. Но если теперь по истинѣ обладаете и этою наукою; то умилосердитесь[10]; отъ души привѣтствую васъ, какъ боговъ, и прошу у васъ прощенія въ прежнихъ словахъ своихъ. 274. Впрочемъ смотрите, Эвтидемъ и Діонисіодоръ, правду ли вы сказали? Вѣдь не удивительно не вѣрить, когда обѣщаете такъ много. — Будь увѣренъ, Сократъ, что правду, отвѣчали они. — Поздравляю же васъ съ такимъ пріобрѣтеніемъ гораздо болѣе, чѣмъ великаго царя съ владычествомъ. Однакожь скажите мнѣ: намѣрены ли вы объявить всѣмъ объ этой мудрости, или думаете какъ иначе? — Для того-то мы и пріѣхали сюда, Сократъ, чтобы объявить о себѣ и учить, кто пожелаетъ учиться. — О, ручаюсь, что всѣ пожелаютъ, кто не B. знаетъ вашего искусства! Вотъ я первый, потомъ Клиніасъ, а тамъ Ктизиппъ и всѣ эти, сказалъ я, указывая на друзей Клиніаса. А они уже очутились вокругъ насъ: Ктизиппъ сперва сидѣлъ, кажется, далеко отъ Клиніаса; но когда Эвтидемъ, разговаривая со мною, наклонялся впередъ, потому что между нами былъ Клиніасъ, и заслонялъ его отъ Ктизиппа, C. онъ, желая смотрѣть на своего друга и вмѣстѣ слушать разговоръ, первый вскочилъ съ своего мѣста и сталъ противъ насъ. Потомъ его примѣру послѣдовали и другіе, обычные пріятели Клиніаса и друзья Эвтидема и Діонисіодора. На нихъ-то указалъ я Эвтидему и примолвилъ, что всѣ они готовы учиться. Въ самомъ дѣлѣ, какъ Ктизиппъ, такъ и прочіе изъявили сильное желаніе и въ одинъ голосъ просили его D. показать опытъ своей мудрости.
Тогда я сказалъ: Эвтидемъ и Діонисіодоръ! какъ хотите, а надобно и ихъ удовлетворить, и для меня сдѣлать это. Показать себя во многомъ дѣло конечно не малое; но скажите мнѣ по крайней мѣрѣ: того ли только, кто убѣжденъ, что должно у васъ учиться, можете вы сдѣлать добрымъ человѣкомъ, или и того, кто еще не убѣжденъ, потому что вовсе не E. почитаетъ добродѣтели предметомъ науки, а васъ ея учителями? то-есть, къ вашему ли искусству, или къ иному какому-нибудь, относится также знаніе убѣдить человѣка, что добродѣтель изучима и что вы именно тѣ люди, у которыхъ можно научиться ей самымъ лучшимъ образомъ? — Точно къ нашему, Сократъ, отвѣчалъ Діонисіодоръ. — По этому вы лучше, нежели кто-либо изъ современниковъ, можете расположить 275. къ философіи и добродѣтели?[11] — Думаемъ-таки, Сократъ. — Отложите же всѣ прочія разсужденія до другаго времени, сказалъ я; а теперь покажите себя только въ слѣдующемъ: доставьте мнѣ и всѣмъ присутствующимъ удовольствіе; убѣдите этого мальчика, что должно философствовать и любить добродѣтель; это къ нему, по его возрасту, идетъ. Я и прочіе, здѣсь находящіеся, сильно желаемъ, чтобы онъ былъ самымъ лучшимъ человѣкомъ. Передъ вами сынъ Аксіоха, слѣдовательно, внукъ Алкивіада старшаго, и B. племянникъ того, который нынѣ здравствуетъ; имя его Клиніасъ[12]. Такъ какъ онъ молодъ, то мы опасаемся, чтобы кто нибудь, предупредивъ насъ, не развратилъ его и, пользуясь его молодостью, не наклонилъ мыслей его къ какимъ-нибудь другимъ предметамъ. По этому вы пришли весьма кстати. Если для васъ не составитъ это труда, испытайте нашего мальчика, побесѣдуйте съ нимъ въ нашемъ присутствіи. — Почти такъ говорилъ я. — На это Эвтидемъ рѣшительно и смѣло сказалъ: какой трудъ, Сократъ; лишь бы юноша согласился C. отвѣчать. — О, къ этому-то именно онъ и привыкъ, замѣтилъ я: друзья, то и дѣло, обращаются съ нимъ, часто спрашиваютъ его и заставляютъ разговаривать; слѣдовательно въ отвѣтахъ онъ будетъ вѣроятно смѣлъ.
Но какъ бы лучше разсказать тебѣ, Критонъ, что за этимъ послѣдовало? Дѣло не маловажное — умѣть, при повтореніи, удержать такую необыкновенную мудрость. Приступая къ D. разсказу, не призвать ли и мнѣ на помощь Музъ и Мнимосину, какъ призываютъ ихъ поэты? — Началъ Эвтидемъ и, помнится, слѣдующимъ вопросомъ: Клиніасъ! Какіе люди обыкновенно учатся: умные, или невѣжды? — Ребенокъ, такъ какъ задача была трудна[13], покраснѣлъ и въ недоумѣніи посмотрѣлъ на меня; а я, видя, что онъ смѣшался, сказалъ: не робѣй, Клиніасъ, E. отвѣчай смѣло: то или другое тебѣ кажется? можетъ быть чрезъ это получишь великую пользу. — Въ ту же минуту Діонисіодоръ наклонился ко мнѣ почти на ухо съ комическою улыбкою, и молвилъ: предсказываю тебѣ, Сократъ, что какъ ни отвѣтитъ дитя, во всякомъ случаѣ будетъ обличено въ ошибкѣ[14]. — Между тѣмъ Клиніасъ уже отвѣчалъ; такъ что мнѣ болѣе не нужно было возбуждать его къ смѣлости: 276. онъ отвѣчалъ, что учатся умные. — А называешь ли ты кого-нибудь учителями, спросилъ Эвтидемъ, или не называешь? — Называю. — Но учители не суть ли учители тѣхъ, которые учатся, какъ напримѣръ, цитристъ и грамматистъ были твоими и другихъ дѣтей учителями, а вы ихъ учениками? — Согласился. — А учась чему-нибудь, вы конечно прежде не знали того, чему учились? — Не знали, сказалъ онъ. — B. И однакожь, не зная того, были умны? — Не такъ-то, отвѣчалъ онъ. — А если не умны, то невѣжды? — Правда. — И такъ, учась тому, чего не знали, вы учились невѣждами? — Мальчикъ согласился. — Значитъ, умные учатся невѣждами, а не умными, какъ ты думалъ, Клиніасъ. — Лишь только онъ сказалъ это, какъ всѣ послѣдователи Діонисіодора и Эвтидема дружно, будто хоръ, по знаку капельмейстера[15], зарукоплескали и подняли смѣхъ. Потомъ, прежде чѣмъ ребенокъ C. успѣлъ порядочно вздохнуть, Діонисіодоръ обратился къ нему и сказалъ: а что, Клиніасъ? какъ скоро грамматистъ говоритъ что нибудь, которые дѣти разумѣютъ слова его: умные или невѣжды? — Умные, отвѣчалъ Клиніасъ. — Слѣдовательно учатся умные, а не невѣжды, и ты неправильно сей-часъ отвѣчалъ Эвтидему. — Послѣ этого-то почитатели софистовъ, сорадуясь ихъ мудрости, D. уже слишкомъ много смѣялись и шумѣли; а мы, какъ оглушенные, молчали. Замѣтивъ наше смущеніе, Эвтидемъ, чтобы еще болѣе удивить насъ, не давалъ ребенку отдыха, продолжалъ спрашивать, и какъ хорошій орхистъ, предлагалъ ему объ одномъ и томъ же предметѣ[16] сугубые вопросы. — А что, Клиніасъ, сказалъ онъ: учащіеся тому ли учатся, что знаютъ, или тому, чего не знаютъ? — Въ ту же минуту Діонисіодоръ опять прошепталъ мнѣ: Сократъ! вѣдь и это такая E. же штука, какъ прежняя. — О Зевсъ! отвѣчалъ я, да и первый-то вопросъ дѣлаетъ вамъ много чести. — У насъ всѣ равно неизбѣжны, сказалъ онъ. — По этому вы, думаю, пользуетесь высокимъ мнѣніемъ у своихъ учениковъ? — Между тѣмъ Клиніасъ отвѣчалъ Эвтидему, что учащіеся учатся тому, чего не знаютъ. — А Эвтидемъ спросилъ его опять, какъ и прежде спрашивалъ: какъ же такъ? знаешь ли ты буквы? — Знаю, сказалъ онъ. — Всѣ знаешь? — Всѣ. — Но когда человѣкъ 277. говоритъ что нибудь, развѣ не буквы онъ говоритъ? — Согласился. — А такъ какъ ты знаешь всѣ буквы, то онъ говоритъ то, что ты знаешь? — И въ этомъ согласился. — Чтожь теперь? сказалъ онъ; значитъ, не ты учишься, когда что-нибудь говорятъ, а тотъ, кто не знаетъ буквъ? — Такъ; однакожь я учусь, сказалъ онъ. — Но ты учишься тому, что знаешь, B. если только знаешь всѣ буквы. — Правда. — Слѣдовательно, ты неправильно отвѣчалъ, сказалъ онъ. — Эвтидемъ еще не успѣлъ порядочно кончить своего заключенія, какъ Діонисіодоръ перехватилъ рѣчь его, будто мячь, и опять напалъ на дитя. — Клиніасъ! сказалъ онъ, Эвтидемъ обманываетъ тебя. Скажи мнѣ: учиться не значитъ ли пріобрѣтать познаніе о томъ, чему кто учится? — Клиніасъ согласился. — А познать, не тоже ли, что имѣть уже познаніе? — Подтвердилъ. C. — Слѣдовательно, не знать, все равно, что не имѣть познанія? — Конечно. — Но кто получаетъ что-нибудь? тотъ ли, кто имѣетъ, или кто не имѣетъ? — Кто не имѣетъ. — А ты согласился, что незнающіе принадлежатъ къ числу людей неимѣющихъ? — Согласился. — По этому, учащіеся принадлежатъ къ числу людей получающихъ, а не тѣхъ, которые имѣютъ? — Такъ. — Слѣдовательно учатся, Клиніасъ, не тѣ, которые знаютъ, а тѣ, которые не знаютъ.
Послѣ этого Эвтидемъ стремился было, какъ борецъ, и D. въ третій разъ низпровергнуть мальчика[17]: но я, замѣтивъ, что ребенокъ совсѣмъ погибаетъ, и боясь, какъ бы онъ вовсе не оробѣлъ, рѣшился успокоить его утѣшеніемъ. Не удивляйся, Клиніасъ, сказалъ я, если такой разговоръ кажется тебѣ необычайнымъ. Можетъ быть, ты не замѣчаешь, что дѣлаютъ съ тобою эти иностранцы. Они дѣлаютъ то самое, что бываетъ въ таинствахъ Коривантовъ, которые, приступая къ посвященію адепта, сажаютъ его на престолъ[18]. Если ты бывалъ посвящаемъ; то знаешь, что этотъ обрядъ начинается плясками и шутками: точно такъ же теперь пляшутъ вокругъ E. тебя и шутятъ, подобно орхистамъ, Эвтидемъ и Діонисіодоръ, чтобы потомъ ты могъ быть посвященъ. И такъ въ эти минуты представляй себѣ, что слышишь начало софистическихъ церемоній. Сперва, какъ говоритъ Продикъ, надобно уразумѣть истинное значеніе именъ: вотъ иностранцы и показали тебѣ, что ты не знаешь, какъ люди употребляютъ слово учиться (μανθάνειν). Они называютъ этимъ словомъ, во-первыхъ то, когда человѣкъ, не имѣвшій прежде никакого познанія объ извѣстномъ предметѣ, наконецъ, узнаетъ его; 278. во-вторыхъ то, когда онъ, уже получивъ познаніе о немъ, съ помощію его разсматриваетъ тотъ же самый предметъ, какъ скоро его дѣлаютъ, или о немъ разсуждаютъ. Хотя конечно въ этомъ случаѣ чаще употребляется глаголъ бесѣдовать (ξυνιέναι), чѣмъ учиться; однакожъ иногда говорятъ и учиться (μανθἀνειν). Да, Клиніасъ, ты забылъ, какъ показали тебѣ Эвтидемъ и Діонисіодоръ, что упомянутое названіе принимается у людей въ противорѣчущихъ значеніяхъ, то-есть, прилагается и къ знающему и къ незнающему. Почти тоже самое и во второмъ предложенномъ тебѣ вопросѣ: что познаютъ? — то ли, что знаютъ, или то, чего не знаютъ? Такіе-то уроки я называю шутками, и говорю, что съ тобою B. дѣйствительно шутили. А шутки это по тому, что если бы кто-нибудь узналъ многія и даже всѣ подобныя вещи, все еще не зналъ бы, каково самое дѣло. Шутить можно съ людьми, подставляя имъ различныя значенія словъ, какъ ногу, чтобы они споткнулись и упали, или, отдвигая сзади скамейку, C. когда кто хочетъ сѣсть, чтобы позабавиться и посмѣяться, какъ онъ опрокинется на спину. Думай же, что эти мудрецы подобнымъ образомъ шутятъ теперь и съ тобою, но потомъ они уже серьёзно раскроютъ тебѣ дѣло[19]; а я между тѣмъ попрошу ихъ исполнить обѣщаніе: вѣдь они обѣщались показать расположительную свою мудрость, но видно признали D. нужнымъ начать шуткою. И такъ, Эвтидемъ и Діонисіодоръ, до этой поры вы шутили и можетъ быть уже довольно нашутились. Теперь, постарайтесь убѣдить мальчика, что должно любить мудрость и добродѣтель. Впрочемъ, я сперва выскажу вамъ, какъ это понимаю, — чего хочу отъ васъ, и если покажусь невѣждою въ этомъ отношеніи, и человѣкомъ смѣшнымъ, вы не смѣйтесь надо мною; потому что одна жажда вашей мудрости возбуждаетъ во мнѣ смѣлость лепетать E. предъ вами. И такъ, слушая меня, удержитесь отъ смѣха вы и ученики ваши; а ты, сынъ Аксіоха, отвѣчай.
Точно ли всѣ люди желаютъ себѣ счастія? — Но можетъ быть это одинъ изъ тѣхъ смѣшныхъ вопросовъ, которыхъ теперь я такъ боюсь? Можетъ быть глупо и спрашивать объ этомъ? Въ самомъ дѣлѣ, кто не желаетъ себѣ счастія? — Конечно 279. нѣтъ такихъ, отвѣчалъ Клиніасъ. — Положимъ, сказалъ я; но далѣе-то: желая себѣ счастія, какъ сдѣлаться счастливымъ? не такъ ли, чтобъ получить много добра? Или можетъ быть этотъ вопросъ еще глупѣе прежняго? вѣдь дѣло и само по себѣ ясно. — Безъ сомнѣнія. — Пусть такъ; но между всѣми вещами, что называется добромъ? Или можетъ быть и это найти столь же легко, и не требуетъ усилій порядочнаго человѣка? Можетъ быть всякій скажетъ, что добро есть богатство. Не правда ли? — Правда, отвѣчалъ Клиніасъ. — Что оно состоитъ также въ здоровьѣ, красотѣ и прочихъ тѣлесныхъ совершенствахъ. — Согласился. — Но вѣдь и благородство, и сила, и почести въ отечествѣ, не менѣе B. добро. — Конечно. — А нѣтъ ли и еще чего-нибудь добраго? напримѣръ: быть разсудительнымъ, справедливымъ, мужественнымъ? Скажи, ради Зевса, Клиніасъ: тогда ли мы были бы правы, когда бы почитали это добромъ, или тогда, когда не почитали бы? Можетъ быть иные недоумѣваютъ касательно этого предмета; а ты какъ думаешь? — Я почитаю это добромъ, отвѣчалъ Клиніасъ. — Хорошо; но къ какому классу отнесть мудрость? къ добру, или къ чему другому? — Къ добру. — Подумай-ка, не забыли ли мы и еще о какомъ-нибудь добрѣ, C. стоющемъ вниманія? — Кажется не забыли, отвѣчалъ Клиніасъ. — Тогда я, какъ будто припоминая что-то, сказалъ: охъ нѣтъ, клянусь Зевсомъ, мы пропустили величайшее изъ всѣхъ благъ. — Какое же это? спросилъ онъ. — Благополучіе[20], Клиніасъ, которое всѣ, даже и самые плохіе люди, называютъ величайшимъ добромъ. — Ты правъ. — Потомъ опять одумавшись, я сказалъ: а вѣдь мы, я и ты, сынъ Аксіоха, немного смѣшны въ глазахъ этихъ иностранцевъ. — По-чему D. же? спросилъ онъ. — По тому, что, упомянувъ о благополучіи прежде, теперь снова говоримъ о немъ. — Какъ же такъ? — Да такъ, смѣшно полагать въ другой разъ то, что было уже положено[21], и говорить объ одномъ и томъже дважды. — Что ты разумѣешь тутъ? — Послушай, сказалъ я: мудрость есть благополучіе; это извѣстно и ребенку. — Клиніасъ удивился, по тому что еще слишкомъ молодъ и несмышленъ; а я, замѣтивъ E. его удивленіе, спросилъ: развѣ ты не знаешь, что флейщики, въ отношеніи къ игрѣ на флейтѣ, люди самые благополучные? — Знаю. — Тоже должно сказать и о грамматистахъ въ отношеніи къ искуству читать и писать? — Безъ сомнѣнія. — Чтожъ теперь? говоря вообще, почитаешь ли ты кого-нибудь благополучнѣе кормчаго во время морской бури? — Нѣтъ. — А во время войны, съ кѣмъ бы ты охотнѣе согласился раздѣлять судьбу: съ мудрымъ полководцемъ, или 280. съ немудрымъ? — Съ мудрымъ. — Во время болѣзни, кому бы охотнѣе ввѣрился: мудрому врачу, или глупому? — Мудрому. — Стало быть, гораздо благополучнѣе имѣть дѣло съ мудрымъ, чѣмъ съ невѣждою? — Конечно. — Слѣдовательно мудрость вездѣ дѣлаетъ людей благополучными; съ нею никто не ошибается, но всѣ поступаютъ правильно и удачно: иначе она не была бы и мудростію. B. Такимъ образомъ въ главномъ мы наконецъ, какъ-то тамъ согласились, то-есть, заключили, что кто обладаетъ мудростію, тотъ не имѣетъ нужды въ благополучіи. А когда согласились въ этомъ, я спросилъ Клиніаса и о другихъ, прежде допущенныхъ положеніяхъ. Мы допустили, сказалъ я, что человѣкъ благоденствуетъ и бываетъ счастливъ, какъ скоро у него много добра. — Допустили. — Но благоденствовать при настоящихъ благахъ тогда ли можемъ мы, когда онѣ полезны намъ, или, когда не полезны? — Когда полезны, отвѣчалъ онъ. — Полезны ли онѣ, когда мы только имѣемъ ихъ, а не употребляемъ? На примѣръ, полезно ли имѣть много пищи и не ѣсть, много питья и не пить? — Вовсе нѣтъ, сказалъ онъ. — Вообрази же теперь, что художники пріобрѣли все нужное для каждаго изъ нихъ, и однакожь не употребляютъ пріобрѣтеннаго: счастливы ли они отъ того, что у нихъ есть все нужное для художника? Представь напримѣръ, что плотникъ пріобрѣлъ всѣ инструменты и нужныя деревья, а ничего не строитъ: полезно ли ему это пріобрѣтеніе? — Ни мало. — Чтожь теперь? кто пріобрѣлъ богатство и всѣ другія блага, о которыхъ мы недавно упоминали, а не употребляетъ ихъ; тотъ благоденствуетъ ли отъ пріобрѣтенія этихъ благъ? — Нѣтъ, Сократъ. — Слѣдовательно, кто хочетъ быть счастливымъ; тому надобно не только пріобрѣсть эти блага, но и употреблять ихъ, если одно пріобрѣтеніе не приноситъ никакой пользы. — Правда. — И такъ, для счастія человѣка, Клиніасъ, необходимо какъ пріобрѣтеніе благъ, такъ E. и употребленіе ихъ. — Кажется. — Но употребленіе правильное, спросилъ я, или и неправильное? — Правильное. — Ты хорошо-таки отвѣчаешь; потому что употреблять ихъ неправильно, думаю, гораздо вреднѣе[22], чѣмъ вовсе не употреблять: первое худо, а послѣднее ни худо, ни хорошо. Не такъ 281. ли скажемъ? — Подтвердилъ. — Чтоже? при обработкѣ деревьевъ, можетъ ли что другое содѣйствовать правильному употребленію ихъ, кромѣ знанія, свойственнаго плотнику? — Ничто, сказалъ онъ. — Не знаніе ли также содѣйствуетъ правильной выдѣлкѣ сосудовъ? — Подтвердилъ. — А для того, сказалъ я, чтобы правильно употребляемы были всѣ прежде упомянутыя нами блага, то есть, богатство, здоровье и красота, знаніе ли должно идти впередъ и сообщать направленіе дѣятельности, B. или что другое? — Знаніе, отвѣчалъ онъ. — Слѣдовательно знаніе, какъ видно, при всякомъ пріобрѣтеніи и дѣйствіи, доставляетъ людямъ не только благополучіе, но и счастіе? — Согласился. — И такъ скажи, ради Зевса, спросилъ я: есть ли какая нибудь польза отъ всѣхъ пріобрѣтеній, безъ разсудительности и мудрости? Полезно ли человѣку многое пріобрѣтать и многое дѣлать, когда въ немъ нѣтъ ума, или полезнѣе немногое съ умомъ? Смотри такъ: не тотъ ли менѣе C. грѣшитъ, кто менѣе дѣлаетъ? не тотъ ли менѣе несчастенъ, кто менѣе грѣшитъ? не тотъ ли менѣе бѣдствуетъ, кто менѣе несчастенъ? — Безъ сомнѣнія, сказалъ онъ. — Но кто преимущественно менѣе можетъ дѣлать: бѣдный или богатый? — Бѣдный, отвѣчалъ онъ. — Слабый или сильный? — Слабый. — Въ честяхъ, или безъ честей? — Безъ честей. — Мужественный и разсудительный, или робкій? — Робкій. — Слѣдовательно, менѣе[23] также — лѣнивый, чѣмъ дѣятельный? — Допустилъ. — Менѣе медленный, чѣмъ быстрый? и менѣе D. тотъ, кто имѣетъ тупое зрѣніе и слухъ, чѣмъ тотъ, у кого чувства остры? — Во всемъ этомъ мы согласились. — Значитъ, всѣ вообще блага, о которыхъ мы говорили, Клиніасъ, продолжалъ я, надобно понимать не такъ, что онѣ блага сами по себѣ, но, какъ видно, слѣдующимъ образомъ: если управляетъ ими невѣжество; то онѣ бываютъ большимъ зломъ, чѣмъ противоположное имъ, потому что могутъ успѣшнѣе служить злому началу, которое управляетъ ими. Если же, напротивъ, онѣ находятся подъ властію разсудительности и мудрости; то становятся тѣмъ большимъ добромъ: а сами по E. себѣ не стоютъ ни того ни другаго названія. — Кажется въ самомъ дѣлѣ такъ, какъ ты говоришь. — Что же теперь остается заключить изъ нашихъ словъ? Не то ли, что нѣтъ ничего ни добраго ни злаго, что одна мудрость — добро, и одно невѣжество — зло? — Согласился. — Разсмотримъ же остальное, 282. сказалъ я. Всѣ мы сильно желаемъ быть счастливыми; а счастіе для насъ возможно, какъ видно, подъ условіемъ не только употребленія, но еще вѣрнаго употребленія вещей; вѣрное же употребленіе ихъ и благополучіе доставляются знаніемъ; слѣдовательно каждый человѣкъ необходимо долженъ всѣми силами приготовлять себя къ тому, чтобы быть мудрѣйшимъ. Не такъ ли? — Такъ, сказалъ онъ. — Значитъ, кто думаетъ, что гораздо выгоднѣе, чѣмъ деньги, получать мудрость — и отъ отца, и отъ наставниковъ, и отъ друзей вообще, B. и отъ тѣхъ, которые свидѣтельствуютъ намъ любовь свою, и отъ иностранцевъ, и отъ гражданъ; кто проситъ, умоляетъ надѣлить себя мудростію: для того не стыдно и не безчестно, Клиніасъ, ради такого пріобрѣтенія, повиноваться и служить — какъ любящему его человѣку, такъ и другимъ, и быть готовымъ ко всякой прекрасной услугѣ, лишь бы кто усердно желалъ сдѣлать его мудрымъ. Или, можетъ быть, тебѣ не такъ кажется, спросилъ я? — Нѣтъ, мнѣ кажется, что ты говоришь хорошо, отвѣчалъ онъ. — Да, Клиніасъ, продолжалъ я, — если только можно учить мудрости, если она не сама собою C. достается людямъ; ибо это еще требуетъ изслѣдованія, и наши мнѣнія въ этомъ отношеніи пока неизвѣстны. — Но мнѣ думается, Сократъ, что мудрости учить можно, примолвилъ онъ. — Прекрасно сказано, лучшій изъ мужей[24], отвѣчалъ я обрадовавшись; ты хорошо дѣлаешь, что избавляешь меня отъ долгихъ изслѣдованій вопроса: можно ли учить мудрости, или нельзя? Если же она, по твоему мнѣнію, изучима, и одна въ состояніи доставить человѣку счастіе и благополучіе; то не почтешь ли ты нужнымъ пофилософствовать о ней? и не D. устремишься ли своею мыслію къ пріобрѣтенію ея? — Конечно, Сократъ, отвѣчалъ онъ, и сколько возможно болѣе.
Выслушавъ это съ радостію, я сказалъ: вотъ образецъ расположительной бесѣды, какой мнѣ хочется, Діонисіодоръ и Эвтидемъ. Онъ конечно не искуственъ и съ трудомъ развитъ: но пусть кто нибудь изъ васъ постарается изложить его по правиламъ искуства. А когда вамъ не угодно, раскройте этому ребенку, по крайней мѣрѣ то, что я оставилъ E. безъ изслѣдованія, то есть, долженъ ли онъ стараться пріобрѣсть всякое знаніе, или какое нибудь одно, которое сдѣлало бы его человѣкомъ счастливымъ и добрымъ, и въ чемъ состоитъ оно; вѣдь я съ самаго начала говорилъ вамъ, что для насъ весьма важно видѣть этого юношу мудрымъ и добрымъ. 283. Сказавъ это, Критонъ, я сильно напрягъ свое вниманіе и изготовился понять, какимъ образомъ они приступятъ къ слову и съ чего начнутъ свои наставленія, долженствовавшія расположить юношу къ мудрости и добродѣтели. Вотъ старшій изъ нихъ, Діонисіодоръ, первый открылъ бесѣду; а мы смотрѣли на него съ надеждою тотчасъ услышать какую нибудь дивную рѣчь. Такъ и вышло: этотъ человѣкъ началъ B. въ самомъ дѣлѣ удивительное слово, и тебѣ, Критонъ, стоитъ выслушать его, чтобы судить, какъ оно возбуждаетъ къ добродѣтели.
Діонисіодоръ сказалъ: отвѣчайте мнѣ, Сократъ и всѣ другіе, желающіе, чтобы этотъ юноша сдѣлался мудрымъ: шутя вы говорите это, или желанія ваши истинны, серьёзны? — Тутъ мнѣ пришло на мысль, что прежнія наши слова, которыми мы просили ихъ разговаривать съ юношею, вѣроятно, приняли они за шутку, а потому и сами шутили, нисколько C. не заботясь о рѣчи серьёзной. Подумавъ это, я отвѣчалъ еще рѣшительнѣе прежняго, что мы нисколько не шутимъ. — Смотри, Сократъ, продолжалъ Діонисіодоръ, чтобъ послѣ не отказываться отъ теперешнихъ своихъ словъ. — Смотрѣлъ уже, сказалъ я, и вѣрно не откажусь. — Что же? вы сказали, что хотите видѣть Клиніаса мудрымъ, спросилъ онъ? — И очень. — А теперь онъ мудръ, или нѣтъ? спросилъ Діонисіодоръ. — Говоритъ, что еще нѣтъ: видишь, онъ нехвастливъ. — Значитъ, вамъ угодно, чтобъ онъ сдѣлался мудрымъ, а невѣждою D. не былъ? — Мы согласились. — Слѣдовательно, вы желаете, чтобъ онъ сдѣлался тѣмъ, что теперь не есть[25], и не былъ тѣмъ, что теперь есть? — Услышавъ это, я смѣшался; а Діонисіодоръ, замѣтивъ мое смущеніе, продолжалъ: — но желая, чтобъ онъ не былъ тѣмъ, что теперь есть, вы, кажется, хотите, чтобъ онъ погибъ. О, тѣ друзья и пріятели весьма драгоцѣнны, которые больше всего желаютъ погибели любимому своему юношѣ. — Услышавъ это, Ктизиппъ разсердился E. за своего друга и вскричалъ: турійскій иностранецъ! Если бы не было невѣжливо, я сказалъ бы тебѣ: возьми на свою голову[26] то дѣло, которое ты вздумалъ налгать на меня и на другихъ. Объ этомъ и говорить преступно: ну, могу ли я желать Клиніасу погибели? — Какъ, Ктизиппъ? возразилъ Эвтидемъ: развѣ, по твоему мнѣнію, можно лгать?[27] — Да, клянусь Зевсомъ, отвѣчалъ онъ, если только я не сошелъ съ ума. — Но кому же можно: тому ли, кто говоритъ о дѣлѣ, о которомъ идетъ рѣчь, или тому, кто не говоритъ? — Тому, кто говоритъ, отвѣчалъ онъ. — Однакожь говорящій о дѣлѣ 284. конечно говоритъ не о другомъ какомъ-нибудь сущемъ, а о томъ, что онъ говоритъ. — Да какъ же иначе? сказалъ Ктизиппъ. — И дѣло, о которомъ говорится, вѣроятно, есть сущее особое, отличное отъ другаго? — Безъ сомнѣнія. — Стало быть, говорящій о немъ, говоритъ о сущемъ? — Да. — Но говорящій о сущемъ, говоритъ сущую истину. Слѣдовательно, и Діонисіодоръ, поколику онъ говоритъ о сущемъ, говоритъ B. истину и нисколько не лжетъ на тебя? — Такъ, сказалъ Ктизиппъ; но кто говоритъ объ этомъ, Эвтидемъ, тотъ говоритъ не о сущемъ. — Да не сущее развѣ не то, чего нѣтъ? спросилъ Эвтидемъ. — Конечно то, чего нѣтъ. — И не въ томъ ли состоитъ не сущее, что оно нигдѣ не существуетъ? — Въ томъ, что нигдѣ. — А можно ли совершать что нибудь съ тѣмъ, что не существуетъ? напримѣръ, могъ ли бы кто нибудь сдѣлать Клиніасу то, чего нигдѣ нѣтъ? — Не думаю, отвѣчалъ Ктизиппъ. — Что же? ораторы, говоря къ народу, ничего не совершаютъ? — Совершаютъ, отвѣчалъ онъ. — А C. если совершаютъ, то и дѣлаютъ? — Конечно. — По этому говорить, значитъ совершать и дѣлать? — Согласился. — Стало быть никто не говоритъ о томъ, чего нѣтъ; ибо иначе можно было бы и дѣлать то, чего нѣтъ. А ты уступилъ, что не сущаго дѣлать нельзя; значитъ, по твоимъ же словамъ, и лгать нельзя. И такъ все, что говоритъ Діонисіодоръ, есть истинное и сущее. — Но ради Зевса, Эвтидемъ, сказалъ Ктизиппъ: положимъ, онъ говоритъ о сущемъ; да говоритъ-то не такъ, какъ оно есть. — Что ты, Ктизиппъ? возразилъ Діонисіодоръ: развѣ можно найти кого нибудь, кто говорилъ бы о вещахъ, D. какъ онѣ есть? — Конечно; таковы всѣ честные, добрые и правдивые люди. — Какъ? спросилъ онъ, вѣдь хорошее хорошо, а худое худо? — Уступилъ. — И ты соглашаешься, что честные и добрые люди говорятъ о вещахъ, какъ онѣ есть? — Соглашаюсь. — Но если добрые люди, Ктизиппъ, говорятъ о вещахъ, какъ онѣ есть: то о худомъ говорятъ они безъ сомнѣнія худо?[28] — Да, клянусь Зевсомъ, отвѣчалъ онъ, то есть о худыхъ людяхъ, къ которымъ ты, если хочешь меня послушать, берегись присоединяться, чтобы добрые, говорящіе, какъ тебѣ извѣстно, о худыхъ худо, не заговорили и на твой E.счетъ такъ же. — По этому о великихъ людяхъ, продолжалъ Эвтидемъ, говорятъ они величественно, а о горячихъ горячо? — Безъ сомнѣнія, отвѣчалъ Ктизиппъ, равно какъ о холодныхъ говорятъ и велятъ говорить холодно[29]. — А! ты бранишься, Ктизиппъ, сказалъ Діонисіодоръ, ты уже бранишься! — Нѣтъ, клянусь Зевсомъ, отвѣчалъ онъ: я люблю тебя, Діонисіодоръ; но прошу, какъ друга, и убѣждаю никогда не говорить при мнѣ подобныхъ грубостей, будто я хочу 285. погибели тѣхъ людей, которые для меня весьма дороги.
Замѣчая, что они болѣе и болѣе раздражаются другъ противъ друга, я обратился къ Ктизиппу и шутливымъ тонмъ сказалъ: Ктизиппъ! кажется, мы должны принять отъ иностранцевъ все, что они говорятъ, лишь бы только имъ угодно было сообщить намъ свое знаніе. Не будемъ спорить о словахъ. Если они умѣютъ губить людей такъ, что изъ худыхъ и неразумныхъ дѣлаютъ ихъ хорошими и благоразумными — какая нужда, сами ли они изобрѣли, или у кого B. другаго изучили это разрушительное и губительное искуство, посредствомъ котораго человѣкъ умираетъ худымъ, а возраждается хорошимъ, — если они обладаютъ такимъ искуствомъ (а безъ сомнѣнія обладаютъ, ибо сами объявили, что недавно открыто ими средство дѣлать людей добрыми изъ худыхъ); то согласимся съ ними. Пусть погубятъ они намъ это дитя и чрезъ то сдѣлаютъ его благоразумнымъ; пусть погубятъ и всѣхъ насъ. Но можетъ быть вы, люди молодые, пугаетесь? Въ такомъ случаѣ пусть они сдѣлаютъ свой опытъ надо C. мною, будто надъ Карійцемъ[30]: я уже старъ, готовъ отважиться и ввѣриться Діонисіодору, будто колхидской Медеѣ[31]. Пусть они погубятъ меня, даже, если угодно, сварятъ и дѣлаютъ все, что хотятъ, лишь бы мнѣ переродиться въ человѣка добраго. — На мои слова Ктизиппъ отвѣчалъ: и я также, Сократъ, готовъ отдаться въ волю иностранцевъ: пусть они, если угодно, дерутъ съ меня кожу больнѣе, чѣмъ теперь, D. лишь бы только изъ ней вышелъ не мѣхъ, какъ изъ Марсіасовой[32], а добродѣтель. Діонисіодоръ, кажется, думаетъ, что я сержусь на него: нѣтъ, я не сержусь, а только противорѣчу тому, что, по моему мнѣнію, не хорошо сказалъ онъ на меня. Противорѣчія, благороднѣйшій Діонисіодоръ, ты не называй бранью; брань есть нѣчто другое.
А развѣ словами, Ктизиппъ, возразилъ Діонисіодоръ, въ самомъ дѣлѣ можно противорѣчить? — Конечно, отвѣчалъ онъ; и очень можно: а тебѣ кажется, что противорѣчій не E. бываетъ? — Но ты, думаю, не докажешь, что когда нибудь слыхалъ, какъ одинъ противорѣчитъ другому. — Правда, отвѣчалъ онъ: однако ты слышишь теперь же, какъ я доказываю, что Ктизиппъ противорѣчитъ Діонисіодору. — И ты представишь мнѣ основаніе противорѣчія? — Конечно. — Какое же? продолжалъ онъ: вѣдь можно говорить о всякой вещи? — Можно. — Какъ она есть, или какъ не есть? — Какъ 286. есть. — А помнишь, Ктизиппъ, мы недавно доказали, что никто не говоритъ о не сущемъ: о нѣтъ и рѣчи нѣтъ. — Такъ чтожь? сказалъ Ктизиппъ: развѣ чрезъ это мы менѣе противорѣчимъ другъ другу? — Но противорѣчимъ ли мы другъ другу, спросилъ онъ, когда оба отчетливо говоримъ либо объ одномъ и томъ же, либо одно и тоже? — Согласился, что нѣтъ. — А когда ни который изъ насъ не можетъ отчетливо говорить о дѣлѣ, — станемъ ли мы въ отношеніи къ нему взаимно себѣ противорѣчить, или, можетъ быть, ни тотъ ни другой и не вспомнитъ о немъ? — Ктизиппъ и съ этимъ согласился. B. — Наконецъ, когда бы я дѣльно говорилъ объ одной вещи, а ты о другой; было ли бы между нами противорѣчіе? Или, когда я говорилъ бы о какой нибудь вещи, а ты вовсе не говорилъ бы о ней: не говорящій противорѣчитъ ли говорящему? — Ктизиппъ замолчалъ; а я, удивившись рѣчи Діонисіодора, спросилъ его: какъ это, Діонисіодоръ? Я уже отъ C. многихъ и часто слыхалъ твое умозаключеніе, но не перестаю удивляться. Оно было въ большомъ ходу у учениковъ Протагора[33] и еще прежде ихъ[34], но мнѣ всегда представлялось страннымъ, потому что какъ будто опровергало — и другія положенія, и само себя. Надѣюсь, что ты, любезнѣйшій, получше раскроешь мнѣ истину. Точно ли невозможно говорить ложь? Вѣдь въ этомъ, кажется, сила рѣчи? не такъ ли? то-есть, говорящій или говоритъ правду, или вовсе не говоритъ? — Согласился. — Но можетъ быть нельзя только говорить ложь, D. а думать можно? — И думать нельзя, сказалъ онъ. — Значитъ, вовсе не бываетъ ложнаго мнѣнія? — Не бываетъ. — Стало быть нѣтъ ни невѣжества, ни невѣждъ? потому что невѣжество, если бы оно было, то состояло бы во лжи относительно вещей. — Конечно, сказалъ онъ. — Но этого нѣтъ, спросилъ я? — Нѣтъ, отвѣчалъ онъ. — Однакожь, Діонисіодоръ, ты говоришь для того ли только, чтобы говорить и сказать нѣчто необыкновенное, или въ самомъ дѣлѣ думаешь, что между людьми нѣтъ ни одного невѣжды? — Твое дѣло опровергнуть E. меня, отвѣчалъ онъ. — А развѣ, по твоему мнѣнію, можно опровергать, когда никто не лжетъ? — Нельзя, сказалъ Эвтидемъ. — Я и не требовалъ опроверженія, примолвилъ Діонисіодоръ: какъ требовать того, чего нѣтъ? — Такія мудрыя и прекрасныя вещи, Эвтидемъ, для меня недовольно понятны сказалъ я; вниманіе мое какъ-то тупо въ этомъ отношеніи. Поэтому я предложу тебѣ такой вопросъ, который можетъ 287. быть покажется оскорбительнымъ; но ты извини меня. Смотри-ка: нельзя ни лгать, ни ложно мыслить, ни быть невѣждою, а потому ни ошибаться, когда что дѣлаешь; вѣдь кто дѣлаетъ, тотъ не можетъ ошибиться въ томъ, что дѣлаетъ. Не такъ ли говорите вы? — Такъ, отвѣчалъ онъ. — Вотъ же оскорбительный вопросъ, сказалъ я: если мы не ошибаемся ни въ дѣлахъ, ни въ словахъ, ни въ мысляхъ, если все это справедливо; то, ради Зевса, кого пришли вы учить? Развѣ не объявили вы недавно, что лучше всякаго человѣка преподаете B. добродѣтель каждому, кто хочетъ учиться? — Ты, Сократъ, настоящій Кроносъ[35], подхватилъ Діонисіодоръ, если припоминаешь, что говорили мы прежде; ты повторилъ бы все, что сказалъ я за годъ, а не знаешь, какъ взяться за то, что говорится теперь. — Да теперешнее-то, видишь, трудно[36], отвѣчалъ я, конечно потому, что сказано мудрецами; вотъ и въ послѣднихъ словахъ твоихъ очень трудно взяться за тебя. Не самъ ли ты говоришь, Діонисіодоръ, что я не могу взяться за твои слова? а это не значитъ ли, что мнѣ не опровергнуть C. ихъ? Скажи, иначе ли какъ нибудь понимаешь ты выраженіе: я не знаю, какъ взяться за твои слова? — Но вѣдь и за то, что говоришь ты, тоже трудно взяться. Однакожь, отвѣчай мнѣ. — Какъ? не дождавшись твоего отвѣта, Діонисіодоръ? сказалъ я. — Ты не отвѣчаешь? — Такъ и должно быть. — Конечно такъ должно быть, прибавилъ онъ. — А почему? спросилъ я: видно по тому, что ты пришелъ къ намъ, какъ всесвѣтный мудрецъ въ словѣ; ты знаешь, когда должно отвѣчать, когда нѣтъ; и теперь не отвѣчаешь, зная, что D. отвѣчать не должно? — Ты оскорбляешь, а не думаешь объ отвѣтахъ, сказалъ онъ. Послушайся, добрый человѣкъ, и отвѣчай: вѣдь самъ же соглашаешься, что я мудрецъ. — Кажется, необходимость велитъ послушаться; потому что ты управляешь бесѣдою. Спрашивай. — Что мыслитъ, спросилъ онъ: то ли, въ чемъ есть душа, или то, что бездушно? — То, въ чемъ есть душа. — А знаешь ли ты какое-нибудь выраженіе, въ которомъ была бы душа? — Клянусь Зевсомъ, что не знаю. — По чему же ты недавно спрашивалъ, какой смыслъ имѣетъ (νοοῖ)[37] мое выраженіе? — Конечно по тому только, E. отвѣчалъ я, что слабость ума заставила меня ошибиться. Или, можетъ быть, я не ошибся? можетъ быть и правда, что выраженія мыслятъ? Какъ ты думаешь: ошибся я или нѣтъ? Если не ошибся; то ты не опровергнешь меня и, не смотря на свою мудрость, не сумѣешь взяться за слово: а если ошибся, то ты неправду утверждалъ, будто нельзя ошибаться. И это относится уже не къ тому, что сказано было тобою за 288. годъ. Такъ-то, Діонисіодоръ и Эвтидемъ, продолжалъ я, ваша мудрость, видно, всегда въ одномъ состояніи: она и теперь еще, какъ въ древности, низвергая другое, падаетъ сама; и ваше искуство, не смотря на столь дивный подборъ словъ, донынѣ не нашло средства выйти изъ этого состоянія. — Послѣ того Ктизиппъ сказалъ: что за странныя вещи говорите вы, мужи турійскіе, хіосскіе, или какіе еще, — какимъ B. именемъ угодно вамъ называться, — вы, которымъ сумасбродствовать ничего не стоитъ! — Опасаясь, чтобы между ими не произошло ссоры, я снова остановилъ Ктизиппа и сказалъ: Ктизиппъ! считаю нужнымъ и тебѣ напомнить тоже самое, что напоминалъ Клиніасу. Ты не знаешь, какъ удивительна мудрость этихъ иностранцевъ; только они не хотятъ серьёзно раскрыть ее намъ, а подражаютъ Протею, египетскому софисту, C. и чаруютъ насъ. Будемъ же и мы подражать Менелаю[38] и не отстанемъ отъ этихъ мужей, пока не обнаружится серьёзная сторона ихъ знанія. Я надѣюсь, что они откроютъ нѣчто превосходное, когда начнутъ говорить не-шутя. И такъ попросимъ ихъ, убѣдимъ, умолимъ быть откровенными. Между тѣмъ мнѣ хочется снова показать имъ, какого бы объясненія D. просилъ я отъ нихъ; а потому попытаюсь, какъ могу, повести свою бесѣду далѣе отъ той точки, на которой прежде остановился. Можетъ быть, чрезъ это мнѣ удастся вызвать ихъ къ дѣлу; можетъ быть изъ участія и жалости къ моимъ серьёзнымъ усиліямъ, они и сами заговорятъ серьёзнѣе.
И такъ Клиніасъ, сказалъ я, напомни мнѣ, на чемъ мы остановились. Кажется, мы наконецъ какъ-то тамъ согласились, что должно философствовать. Такъ ли? — Такъ, отвѣчалъ онъ. — А философія есть пріобрѣтеніе знанія. Не правда ли? — Правда, сказалъ онъ. — Но какое знаніе можно пріобрѣтать, E. чтобы пріобрѣсть его справедливо? не то ли, обыкновенно, которое обѣщаетъ намъ пользу? — Конечно то. — Было ли бы для насъ полезно ходить и узнавать, гдѣ въ землѣ зарыто много золота? — Можетъ быть, отвѣчалъ онъ. — Однакожь, прежде мы доказали, возразилъ я, что нѣтъ никакой пользы собрать себѣ все золото, даже безъ труда и безъ раскапыванія земли; вѣдь, если бы мы умѣли и камни превращать въ золото, наше умѣнье еще не имѣло бы 289. никакой цѣны; ибо кто не знаетъ, какъ пользоваться золотомъ, тому оно вовсе безполезно. Помнишь ли ты это, спросилъ я? — Какъ же; помню. — Такимъ же образомъ нѣтъ никакой пользы и въ прочихъ знаніяхъ, напримѣръ, въ промышленномъ, врачебномъ и другихъ, которыя, наставляя, что должно дѣлать, не употребляютъ сдѣланнаго. Правда ли? — Подтвердилъ. — Еслибы даже было знаніе дѣлать безсмертными, B. да не научало пользоваться безсмертіемъ; то и оно, по вышепринятымъ основаніямъ, не приносило бы, какъ видно, никакой пользы. — Во всемъ этомъ мы согласились. — И такъ, любезное дитя, сказалъ я, намъ нужно такое знаніе, въ которомъ совпадали бы и дѣланіе, и умѣнье пользоваться тѣмъ, что дѣлается. — Явно, примолвилъ онъ. — Далеко до того однакожъ, чтобы мы, умѣя дѣлать лиру, были мастера и играть на ней; потому что здѣсь иное — дѣлать, а иное — C. пользоваться: эти искуства отдѣльны одно отъ другаго, то-есть, дѣланіе лиры и игра на лирѣ взаимно различаются. Не такъ ли? — Подтвердилъ. — Не нужно намъ разумѣется, и искуство играть на флейтѣ[39]; потому что и оно отлично отъ дѣланія флейты. — Согласился. — Но ради боговъ! сказалъ я: когда мы изучаемъ искуство сочинять рѣчи; то оно ли то, которое изучивши, мы должны быть счастливыми? — Не D. думаю, отвѣчалъ Клиніасъ. — А на какомъ основаніи, спросилъ я? — Мнѣ извѣстны нѣкоторые писатели рѣчей[40], отвѣчалъ онъ, не умѣющіе пользоваться написанными рѣчами, подобно тому, какъ дѣлатели лиръ не пользуются своими лирами, тогда какъ другіе весьма хорошо пользуются ими, хотя сами не въ состояніи сочинять рѣчи. А отсюда видно, что и относительно рѣчей, искуство сочинять ихъ и искуство пользоваться ими — отдѣльны. — Ты привелъ, кажется, достаточное основаніе, что искуство сочинять рѣчи не есть то пріобрѣтеніе, которое сдѣлало бы насъ счастливыми: а я изъ него то именно и думалъ было произвесть такъ давно искомое нами знаніе. E. Вѣдь люди, сочиняющіе рѣчи, когда случается встрѣтиться съ ними, кажутся, Клиніасъ, чрезвычайно мудрыми, а самое искуство ихъ — божественнымъ, высокимъ: и не удивительно; потому что оно есть часть искуства обаятелей и въ не многомъ уступаетъ ему. Обаятели заговариваютъ змѣй, 290. пауковъ, скорпіоновъ и другихъ животныхъ, или болѣзни; а сочинители рѣчей, заговариваютъ и укрощаютъ судей, депутатовъ и народную толпу. Или ты, можетъ быть, иначе представляешь? спросилъ я. — Нѣтъ, отвѣчалъ онъ, мнѣ кажется такъ, какъ ты говоришь. — Къ чему же еще обратимся мы? къ какому искуству?[41] — Не придумаю, сказалъ онъ. — А я, кажется, B. нашелъ. — Какое же? спросилъ Клиніасъ. — По видимому воинское, отвѣчалъ я: пріобрѣтеніе его, скорѣе всѣхъ другихъ можетъ сдѣлать человѣка счастливымъ. — О, не думаю. — Какъ? сказалъ я. — Вѣдь оно есть искуство охотиться за людьми. — Такъ чтожъ? спросилъ я. — Никакая охота, отвѣчалъ онъ, не простирается далѣе цѣли поймать и схватить. Но схвативъ, что ловили, охотники не могутъ пользоваться своею добычею: напротивъ, псари и рыболовы отдаютъ ее поварамъ; C. геометры, астрономы и счетчики (ибо и они охотники, потому что не сами дѣлаютъ фигуры[42], а находятъ уже готовыя), по крайней мѣрѣ благоразумнѣйшіе изъ нихъ, умѣя не употреблять, а только ловить, довѣряютъ пользоваться своими открытіями діалектикамъ[43]. — Такъ, прекраснѣйшій и мудрѣйшій Клиніасъ, сказалъ я, истинно такъ. — Конечно, продолжалъ онъ, даже и полководцы, взявъ какой нибудь городъ, или лагерь, передаютъ его политикамъ[44], какъ ловцы D. перепеловъ, которые сдаютъ свою добычу перепелопитателямъ, потому что сами не могутъ пользоваться тѣмъ, что взяли. По этому, если намъ нужно такое искуство, сказалъ онъ, которое, научая дѣлать или ловить, равно научало бы и пользоваться дѣломъ или добычею, и чрезъ то доставляло бы намъ счастіе; то, вмѣсто воинскаго, надобно поискать какого-нибудь другаго.
Крит. Что ты говоришь, Сократъ? Не уже ли этотъ E. мальчикъ въ самомъ дѣлѣ такъ разсуждалъ?
Сокр. А ты не вѣришь, Критонъ?
Крит. Да, клянусь Зевсомъ. Если онъ это говорилъ; то ему, кажется, не нужно учиться ни у Эвтидема, ни у другаго какого бы то ни было человѣка.
Сокр. Но въ самомъ дѣлѣ, ради Зевса, не Ктизиппъ ли ужъ говорилъ это? не смѣшалъ ли я?
Крит. Какой Ктизиппъ!291.
Сокр. По крайней мѣрѣ мнѣ хорошо помнится, что это говорено не Эвтидемомъ и не Діонисіодоромъ. Но, любезнѣйшій Критонъ, не разсуждалъ ли такимъ образомъ кто-нибудь превосходнѣйшій изъ бывшихъ тамъ? А что я дѣйствительно слышалъ это, нельзя сомнѣваться.
Крит. Да, клянусь Зевсомъ, Сократъ, что вѣрно кто-нибудь превосходнѣйшій[45] и гораздо лучшій. Но какого же потомъ искали вы искуства? и нашли ли, или не нашли, чего искали?
B.Сокр. Гдѣ найти, другъ мой! Мы только сдѣлались смѣшными, какъ дѣти, гонящіяся за жаворонками[46]: мы готовы были тотчасъ схватить то одно, то другое знаніе; но онѣ всегда ускользали отъ насъ. Впрочемъ, что много говорить? Когда мы дошли даже и до царскаго искуства, съ намѣреніемъ разсмотрѣть, не оно ли доставляетъ намъ счастіе и бываетъ его причиною; то и тутъ попали какъ будто въ лабиринтъ и, думая, что уже конецъ розысканіямъ, очутились снова среди недоумѣній, колебавшихъ насъ при самомъ началѣ изслѣдованія, и увидѣли, что намъ все столько же недостаетъ, C. сколько недоставало прежде.
Крит. Какъ же это случилось, Сократъ?
Сокр. Я разскажу. Намъ, видишь, представилось, что политическое и царское искуство — одно и тоже.
Крит. Такъ чтожь тутъ?
Сокр. Этому искуству, такъ какъ оно одно только знаетъ употребленіе всего, передаютъ власть надъ дѣлами, и воинское и прочія производительныя искуства. Такъ ясно, что оно показалось намъ тѣмъ самымъ, чего мы искали, то-есть, причиною правильной дѣятельности въ городѣ, которая, какъ говорится въ ямбахъ Эсхиловыхъ[47], одна возсѣдаетъ у государственнаго кормила, одна, всѣмъ управляя, и надъ всѣмъ начальствуя, на все разливаетъ пользу.D.
Крит. Чтожь? вѣдь вамъ хорошо показалось, Сократъ?
Сокр. А вотъ самъ разсудишь, Критонъ, когда захочешь послушать, что было послѣ этого. Мы тотчасъ начали разсматривать предметъ слѣдующимъ образомъ: Пусть такъ; но господствующее надъ всѣмъ царское искуство производитъ ли для насъ что-нибудь, или не производитъ? — Конечно производитъ что-нибудь, сказали мы другъ другу. И ты, E. Критонъ, сказалъ бы это?
Крит. И я.
Сокр. Но какое дѣло ты приписалъ бы ему? Положимъ, я спросилъ бы тебя: что производитъ врачебное искуство, поколику начальствуетъ надъ всѣмъ, надъ чѣмъ начальствуетъ? — Ты конечно отвѣчалъ бы: здоровье?
Крит. Да.
Сокр. Потомъ, что производитъ ваше искуство земледѣлія[48], поколику оно начальствуетъ надъ всѣмъ, надъ чѣмъ начальствуетъ? — Не сказалъ ли бы ты, что оно произращаетъ 292. изъ земли пищу?
Крит. Да.
Сокр. Но что производитъ царское искуство, поколику оно господствуетъ надъ всѣмъ, надъ чѣмъ господствуетъ? Можетъ быть, при этомъ ты не вдругъ найдешься.
Крит. Не вдругъ, клянусь Зевсомъ, Сократъ.
Сокр. Равно и мы, Критонъ. Да и то еще знай, что если есть такое искуство, какого мы ищемъ, то оно должно быть полезно.
Крит. Конечно.
Сокр. Слѣдовательно, оно должно подавать намъ какое-нибудь благо?
Крит. Необходимо, Сократъ.
B.Сокр. А благо, по обоюдному нашему согласію съ Клиніасомъ, есть не что иное, какъ нѣкоторое знаніе.
Крит. Да, ты говорилъ такъ.
Сокр. По этому всѣ дѣла, приписываемыя политикѣ — а такихъ дѣлъ много: напримѣръ, доставлять гражданамъ богатство, свободу, спокойствіе — всѣ онѣ, по видимому, ни худы, ни хороши. Политика должна сдѣлать насъ мудрыми и преподать намъ знаніе, если она обязана облагодѣтельствовать и счастливить насъ.
C.Крит. Правда; и вы тогда конечно согласились въ этомъ заключеніи, какъ ты разсказывалъ о вашей бесѣдѣ.
Сокр. Но царское искуство дѣлаетъ ли людей мудрыми и добрыми?
Крит. Что же можетъ препятствовать, Сократъ?
Сокр. Дѣлаетъ добрыми всѣхъ и во всемъ? сообщаетъ всякое знаніе, — и кожевенное и плотническое и всѣ другія?
Крит. Не думаю, Сократъ.
D.Сокр. И такъ, какое же знаніе? Какимъ знаніемъ пользуемся мы отъ этого искуства? Само оно, изъ всѣхъ худыхъ и добрыхъ дѣлъ, не производитъ ни одного; а знаніе не даетъ никакого знанія, кромѣ самаго себя. По этому спрашивается: въ чемъ состоитъ то, чѣмъ мы пользуемся отъ него? Хочешь ли, Критонъ, мы назовемъ его искуствомъ дѣлать людей добрыми?
Крит. Конечно.
Сокр. Но чѣмъ будутъ у насъ добрые? и въ чемъ они полезны? Пожалуй, мы скажемъ еще, что добрые сдѣлаютъ добрыми другихъ, а другіе опять другихъ: все однакоже не E. откроется, что такое добрые, когда мы не изслѣдовали дѣла, приписываемаго политикѣ. Такимъ образомъ, по простой пословицѣ, остается вѣчное тоже (ὁ Διὸς Κορινθος)[49] и, какъ я говорилъ, намъ недостаетъ столько же, или еще болѣе, нежели прежде, для отъисканія такого знанія, которое сдѣлало бы насъ счастливыми.
Крит. Да, клянусь Зевсомъ, Сократъ, вы, какъ видно, запутались въ большія недоумѣнія.
Сокр. Запутавшись въ такія недоумѣнія, Критонъ, я и 293. самъ уже закричалъ изо всей силы, прося иностранцевъ и призывая ихъ, какъ Діоскуровъ[50], спасти насъ — меня и дитя — отъ этого треволненнаго разговора, позаботиться и не-шутя показать, въ чемъ состоитъ то знаніе, съ помощію котораго могли бы мы хорошо провести остальную свою жизнь.
Крит. Чтожь? согласился ли Эвтидемъ сказать вамъ это?
Сокр. Какъ же, другъ мой; онъ дѣйствительно началъ очень свысока слѣдующее слово.
Хочешь ли, Сократъ, чтобъ я преподалъ тебѣ то знаніе, въ разсужденіи котораго вы такъ давно недоумѣваете, или B. доказалъ, что ты уже имѣешь его? — О счастливецъ! воскликнулъ я; неужели оно у тебя? — Конечно, отвѣчалъ онъ. — Такъ покажи мнѣ его и докажи, ради Зевса, что оно есть и у меня; вѣдь это легче, чѣмъ учиться такому старику, какъ я. — Изволь. Отвѣчай мнѣ: знаешь ли ты что-нибудь? — Да, многое отвѣчалъ я, только все мелочи. — Достаточно, сказалъ онъ. Почитаешь ли ты возможнымъ, чтобы того самаго сущаго которое есть, не было? — Нѣтъ, клянусь Зевсомъ, не почитаю. — Но не сказалъ ли ты, что кое-что знаешь? — C. Сказалъ. — И такъ ты знатокъ, когда знаешь? — Конечно, знатокъ того именно, что знаю. — Все равно. Развѣ не необходимо, что знатокъ знаетъ все? — Нѣтъ, ради Зевса, вѣдь я многаго не знаю. — А если чего-нибудь не знаешь, то и незнатокъ? — Незнатокъ того именно, чего не знаю, другъ мой, сказалъ я. — По этому, продолжалъ онъ, ты не меньше незнатокъ? между тѣмъ самъ же сейчасъ говорилъ, что знатокъ. Стало быть ты то, что есть, и вмѣстѣ-не то, что есть. — Положимъ, D. Эвтидемъ, сказалъ я: ты-таки, по пословицѣ, прекрасно трещишь (καλά δὴ παταγέις)[51]. Но какъ же мнѣ попасть на то знаніе, котораго мы искали? Выходитъ, что такъ какъ нельзя, чтобы одно и тоже было и не было; то, если я знаю одно, знаю и все, — ибо невозможно быть вмѣстѣ знатокомъ и незнатокомъ. А когда я знаю все; тогда обладаю и тѣмъ знаніемъ, котораго мы искали. Не это ли твоя мысль, мудрое твое открытіе? — Ты уже и самъ себя опровергаешь, Сократъ, E. сказалъ онъ. — Какъ? Эвтидемъ, возразилъ я; а тебѣ не тоже приключилось? Я не досадую, что раздѣляю равную участь съ тобой и Діонисіодоромъ, этою любезною головою. Скажи, не правда ли, что оба вы одно сущее знаете, а другаго не знаете? — Совсѣмъ нѣтъ, Сократъ, отвѣчалъ Діонисіодоръ. — Что вы говорите? сказалъ я; развѣ вы ничего не 294. знаете? — Конечно[52]. — А когда нѣчто знаете, то знаете и все? — Все, отвѣчалъ онъ, такъ же какъ и ты, зная одно, знаешь все. — О Зевсъ! сказалъ я, какія дивныя слова, и сколько открывается въ нихъ добраго! А прочіе люди знаютъ все, или ничего? — О, прочіе-то люди, примолвилъ онъ, одно знаютъ, а другаго не знаютъ; они вмѣстѣ знатоки и незнатоки[53]. — Но какъ же это? спросилъ я. — Такъ, Сократъ, отвѣчалъ онъ, что всѣ знаютъ все, если знаютъ одно. — О, ради боговъ, Діонисіодоръ! вскричалъ я: теперь ясно, что вы B. говорите не шутя; насилу я вызвалъ васъ къ серьёзной бесѣдѣ. И такъ вы въ самомъ дѣлѣ все умѣете? и плотничать и кожевничать? — Конечно. — И чинить башмаки? — Да, сударь, и подшивать подметки[54]. — Умѣете также сосчитать, сколько звѣздъ и песку? — Безъ сомнѣнія, отвѣчалъ онъ. А ты думалъ, что мы не подтвердимъ этого? — Тутъ Ктизиппъ прервалъ нашъ разговоръ и сказалъ: представьте же, ради Зевса, Діонисіодоръ, какое нибудь доказательство, изъ C. котораго бы видно было, что вы говорите правду. — Что я представлю тебѣ? отвѣчалъ онъ. — Знаешь ли ты, сколько зубовъ у Эвтидема? и знаетъ ли Эвтидемъ, сколько ихъ у тебя? — А развѣ тебѣ не довольно было слышать, что мы все знаемъ? — Отнюдь не довольно, отвѣчалъ онъ. Скажите намъ еще это одно, и тѣмъ докажите, что говорите правду. Когда вы скажете, сколько у каждаго изъ васъ зубовъ, и когда, сосчитавъ ихъ, мы увидимъ, что число ихъ дѣйствительно таково; тогда повѣримъ вамъ и во всемъ другомъ. — Подумавъ, что Ктизиппъ смѣется надъ ними, они не захотѣли говорить, и D. на каждый вопросъ его отвѣчали только, что все знаютъ; — ибо кажется ничего уже не оставалось, о чемъ бы Ктизиппъ весьма откровенно не спрашивалъ ихъ, даже о вещахъ самыхъ постыдныхъ: а они, какъ дикіе кабаны на ударъ, смѣло и дружно шли на вопросы, повторяя, что все знаютъ. Наконецъ и я, Критонъ, побуждаемый невѣріемъ, спросилъ E. Эвтидема: не умѣетъ ли Діонисіодоръ и плясать? — Конечно умѣетъ, отвѣчалъ онъ. — Но ужъ вѣрно не пляшетъ на головѣ по ножамъ и, будучи въ такихъ лѣтахъ, не вертится на колесѣ?[55] Вѣрно его мудрость не простирается столь далеко? — Для него нѣтъ ничего невозможнаго, сказалъ онъ. — Однакожь, теперь ли только вы все знаете, или и всегда знали? спросилъ я. — И всегда, отвѣчалъ Эвтидемъ. — Знали, когда были дѣтьми и едва родились? — Все, сказали оба вмѣстѣ. — 295. Намъ показалось это невѣроятнымъ, и Эвтидемъ спросилъ: что? не вѣришь, Сократъ? — Да, кромѣ того только, примолвилъ я, что вы, должно быть, люди мудрые. — Но если хочешь отвѣчать, сказалъ онъ, я докажу, что и ты обладаешь столь же дивными вещами. — О, съ удовольствіемъ готовъ быть обличенъ въ этомъ, сказалъ я. Вѣдь если я мудръ, самъ того не сознавая, и ты докажешь, что мнѣ все и всегда было извѣстно; то найду ли въ цѣлой жизни сокровище болѣе этого? — Отвѣчай же, сказалъ онъ. — Спрашивай, буду отвѣчать. B. — Знатокъ ли ты чего-нибудь, Сократъ, или незнатокъ? спросилъ онъ. — Знатокъ. — Но тѣмъ ли ты и знаешь, чѣмъ знатокъ, или не тѣмъ? — Чѣмъ знатокъ, то-есть, душею, сколько я понимаю тебя. Впрочемъ можетъ быть ты иное разумѣешь? — Не стыдно ли тебѣ, Сократъ, на вопросъ отвѣчать вопросомъ? — Пусть стыдно, сказалъ я; но какъ же мнѣ поступить? Пожалуй, буду дѣлать, что приказываешь: только приказываешь ли ты мнѣ не спрашивать, а отвѣчать, даже и тогда, когда я не знаю, о чемъ ты спрашиваешь? C. — Однакожь ты понимаешь что-нибудь въ моихъ вопросахъ? сказалъ онъ. — Понимаю. — Такъ на то и отвѣчай, что понимаешь. — Какъ? если ты съ своимъ вопросомъ соединяешь одинъ смыслъ, а я приписываю ему другой и, сообразно своему понятію, отвѣчаю; то мой отвѣтъ, нисколько не относящійся къ дѣлу, не ужели можетъ удовлетворить тебя? — Меня-то можетъ удовлетворить, сказалъ онъ: а тебя, не думаю. — О такъ, ради Зевса, я не буду отвѣчать, не увѣрившись въ смыслѣ вопроса. — Ты не будешь отвѣчать на вопросы, сообразно своему понятію, конечно по тому, что тебѣ хочется быть болтуномъ и упрямѣе обыкновеннаго. — Замѣтивъ, что онъ сердится за различеніе словъ, которыми D. хотѣлъ бы обойти и поймать меня, я вспомнилъ, что и Коннъ всякой разъ досадуетъ, какъ скоро я не соглашаюсь съ нимъ, и тогда уже гораздо менѣе заботится обо мнѣ, потому что почитаетъ меня неучемъ. А такъ какъ во мнѣ родилась мысль брать уроки и у Эвтидема; то я призналъ за лучшее согласиться съ нимъ, чтобы послѣ онъ не отвергъ меня, какъ негоднаго слушателя, и для того сказалъ: если, по твоему мнѣнію, Эвтидемъ, такъ надобно дѣлать, то дѣлай; E. потому что ты безъ сомнѣнія лучше умѣешь вести разговоръ, чѣмъ я, человѣкъ неученый. Спрашивай же сначала. — Хорошо, сказалъ онъ, отвѣчай опять: знаешь ли ты то, что знаешь, или нѣтъ? — Знаю, и при томъ душею. — Но вотъ 296. ужъ въ отвѣтѣ этого человѣка и больше, чѣмъ въ моемъ вопросѣ: вѣдь я спрашиваю тебя не о томъ, чѣмъ ты знаешь, а о томъ, знаешь ли чѣмъ бы то ни было? — Излишекъ моего отвѣта произошелъ отъ моей необразованности, сказалъ я; извини меня: я уже готовъ отвѣчать просто, что всегда знаю, чѣмъ бы то ни было, то, что знаю. — Но всегда знаешь, продолжалъ онъ, тѣмъ же ли, или иногда тѣмъ, а иногда другимъ? — Всегда, когда знаю, отвѣчалъ я, знаю тѣмъ же. — Да неужели не перестанешь прибавлять?[56] сказалъ онъ. — Боюсь, чтобы не обмануло насъ это всегда. — Насъ не обманетъ; B. развѣ тебя? Однакожъ отвѣчай. Ты знаешь тѣмъ же всегда? — Всегда, сказалъ я, за исключеніемъ когда. — Хорошо, ты знаешь тѣмъ же всегда; но зная всегда, одно знаешь тѣмъ, чѣмъ знаешь, а другое другимъ, или все тѣмъ же? — Все вмѣстѣ, что только знаю, отвѣчалъ я, знаю тѣмъ же. — Опять прежнее прибавленіе, сказалъ онъ. — Ну, пожалуй, C. прочь это: что только знаю. — Какая нужда! не устраняй ничего, а только отвѣчай. Можешь ли ты знать все вмѣстѣ, если не все знаешь? — Это было бы чудо, сказалъ я. — Прибавляй же теперь, что хочешь, подхватилъ онъ; ты согласился, что знаешь все вмѣстѣ[57]. — Конечно, если прежнія слова мои: все знаю, что только знаю, не имѣютъ никакой силы. — Но ты равно согласился и въ томъ, что всегда знаешь тѣмъ, чѣмъ знаешь, когда ли зналъ бы ты, или какъ иначе; ибо, по твоимъ же словамъ, ты знаешь всегда и все вмѣстѣ; D. слѣдовательно, ты зналъ все вмѣстѣ и во время дѣтства, и по рожденіи, и въ минуту рожденія, и до рожденія, и до существованія земли и неба. Да ты, клянусь Зевсомъ, всегда, все вмѣстѣ и будешь знать[58], если только я пожелаю того. — О пожелай, высокопочтенный Эвтидемъ, сказалъ я, если въ самомъ дѣлѣ говоришь правду! Но я не очень вѣрю, чтобы тебя достало для того, пока съ твоимъ желаніемъ не соединитъ своего и братъ твой, Діонисіодоръ. Въ противномъ случаѣ, могло бы быть[59].
Скажите (впрочемъ какъ бы мнѣ и недоумѣвать, когда E. вы, люди чудно мудрые, говорите, что я все знаю), — скажи, Эвтидемъ, какъ я могу знать подобное тому, что люди добрые несправедливы? Скажи, знаю ли я это, или не знаю? — Знаешь, отвѣчалъ онъ. — Что знаю? спросилъ я. — Что люди добрые не несправедливы. — Да, конечно, и давно 297. уже; но вопросъ не о томъ: я говорилъ, что люди добрые несправедливы. Откуда бы мнѣ знать это? — Ни откуда, отвѣчалъ Діонисіодоръ. — Слѣдовательно, я не знаю этого? — Ты портишь разговоръ, сказалъ Эвтидемъ Діонисіодору. Если бы Сократъ не зналъ этого; то былъ бы вмѣстѣ знатокъ и незнатокъ. — Діонисіодоръ покраснѣлъ. — А ты-то, Эвтидемъ, что говоришь? возразилъ я. Твой братъ B. утверждаетъ, думаешь, несправедливо: но вѣдь онъ все знаетъ? — Я братъ Эвтидема? быстро подхватилъ Діонисіодоръ. — Подожди, любезный, сказалъ я, пока Эвтидемъ не научитъ меня, какимъ образомъ я знаю, что люди добрые бываютъ несправедливы, и не позавидуй моей наукѣ. — Бѣжишь, Сократъ, сказалъ Діонисіодоръ, отвѣчать не хочешь. — Естественно; потому что я слабѣе васъ и по одиначкѣ: какъ же не бѣжать C. отъ двоихъ-то? Мнѣ далеко до Иракла: но и онъ не могъ сражаться въ тоже время и противъ гидры, этой софистки, у которой, по причинѣ ея мудрости, вмѣсто одной отсѣченной словесной головы, раждались многія; и противъ рака, другаго софиста, повидимому, только что вышедшаго изъ моря. Когда этотъ послѣдній досаждалъ ему своими словами и кусалъ его слѣва; Ираклъ позвалъ на помощь племянника своего Іолея, который дѣйствительно помогъ ему[60]. Если бы и D. ко мнѣ пришелъ сюда Іолей, мой Патроклъ[61]; то поступилъ бы еще не такъ. — Полно тебѣ пѣть-то, сказалъ Діонисіодоръ? отвѣчай-ка: Іолей болѣе ли былъ племянникомъ Иракла, чѣмъ твоимъ? — Ты, Діонисіодоръ, насильно заставляешь меня отвѣчать тебѣ по тому, что непрестанно спрашиваешь, сколько могу замѣчать, отъ зависти, чтобы помѣшать Эвтидему преподать мнѣ ту мудрую вещь. — Отвѣчай же, сказалъ онъ. — Отвѣчаю, что Іолей былъ племянникомъ Иракла, а моимъ, какъ мнѣ кажется, отнюдь не E. былъ; потому что отецъ его — не Патроклъ, братъ мой, а Ификлъ, братъ Иракла, сходный съ нимъ по имени[62] — Но Патроклъ, сказалъ онъ, твой ли? — Конечно, мы съ нимъ отъ одной матери, хотя и не отъ одного отца. — Слѣдовательно, онъ и братъ тебѣ и не братъ? — Ты слышалъ, другъ мой, что мы только не отъ одного отца: его отецъ былъ Хередемъ, а мой Софронискъ. — И такъ, отецъ былъ Софронискъ и Хередемъ, спросилъ онъ? — Да, отвѣчалъ я, одинъ 298. мой, другой его. — Но Хередемъ не былъ ли другой въ разсужденіи отца? — Да, въ разсужденіи моего отца, сказалъ я. — Однакожь, бывъ другимъ въ разсужденіи отца, онъ былъ отецъ? Впрочемъ можетъ быть ты самъ тоже, что камень?[63] — Боюсь, сказалъ я, какъ бы у тебя въ самомъ дѣлѣ не сдѣлаться камнемъ, что однакожь мнѣ не нравится. — А развѣ ты другой въ разсужденіи камня? — Конечно другой. — Но если ты другой въ разсужденіи камня, то ты не камень? И если другой въ разсужденіи золота, то ты не золото? — Правда. — А по тому, если Хередемъ другой въ разсужденіи отца, то онъ не B. отецъ. — Должно быть не отецъ, отвѣчалъ я. — Когда же Хередемъ — отецъ, перехватилъ Эвтидемъ, такъ Софронискъ, какъ другой въ разсужденіи отца, уже не отецъ, и по тому у тебя, Сократъ, нѣтъ отца[64]. — Тутъ вмѣшался въ разговоръ Ктизиппъ и сказалъ: но развѣ не одинаковое заключеніе и о вашемъ отцѣ? Не правда ли, что онъ другой въ разсужденіи моего отца? — Далеко до этого[65], отвѣчалъ Эвтидемъ. — Какъ! по вашему мнѣнію онъ тотъ же? — Конечно тотъ же, сказалъ онъ. — Ну, мнѣ не хотѣлось бы. Однакожъ, C. Эвтидемъ, мой отецъ есть ли только мой, или и другихъ людей? — И другихъ, отвѣчалъ онъ. Да развѣ ты думаешь, что одинъ и тотъ же отецъ не есть отецъ? — Я дѣйствительно такъ думалъ, сказалъ Ктизиппъ. — Что? по твоему, золото не есть золото? человѣкъ не есть человѣкъ? спросилъ Эвтидемъ. — Не то, Эвтидемъ, сказалъ Ктизиппъ: ты, по пословицѣ, не вяжешь нитки съ ниткой[66]; ты говоришь что-то странное, будто твой отецъ есть отецъ и другихъ. — Однакожь такъ. — Но только ли другихъ людей, спросилъ Ктизиппъ, или также и лошадей и всѣхъ прочихъ животныхъ? — D. Всѣхъ, отвѣчалъ онъ. — И мать равнымъ образомъ есть мать всѣхъ? — Да, и мать. — По этому твоя мать есть вмѣстѣ мать морскихъ змѣй? — И твоя также, сказалъ онъ. — Слѣдовательно ты братъ пискарей, щенятъ и поросятъ? — И ты также, отвѣчалъ онъ. — А сверхъ того, твой отецъ собака? — И твой также. — Ты самъ тотчасъ согласишься въ этомъ, Ктизиппъ, подхватилъ Діонисіодоръ, только отвѣчай мнѣ. Скажи-ка, есть ли у тебя собака? — И очень злая, отвѣчалъ Ктизиппъ. — E. А есть ли у ней щеняты? — Да, тоже злые. — И ихъ отецъ конечно собака же? — Я даже видѣлъ, какъ онъ занимался съ самкою. — Чтожь? вѣдь эта собака твоя? — Конечно. — Значитъ, этотъ отецъ — твой; слѣдовательно твой отецъ собака, и ты братъ щенятъ. — Потомъ Діонисіодоръ, чтобы не дать Ктизиппу времени говорить, вдругъ перехватилъ рѣчь, и сказалъ: отвѣчай-ка еще не много: ты бьешь эту собаку? — Ктизиппъ засмѣялся и отвѣчалъ: жаль, право, что не могу 299. побить тебя. — Такъ бьешь ли ты своего отца? — Гораздо справедливѣе было бы поколотить вашего, за то, что онъ произвелъ на свѣтъ такихъ мудрыхъ дѣтей. Не правда ли, Эвтидемъ, продолжалъ Ктизиппъ, что вашъ отецъ, который вмѣстѣ и отецъ щенятъ, получилъ много добраго отъ вашей мудрости? — Но вѣдь ни ему, ни тебѣ, Ктизиппъ, нѣтъ надобности во многомъ добрѣ. — Какъ? и ты также, Эвтидемъ, не имѣешь въ немъ нужды? спросилъ Ктизиппъ. — Да, и никто изъ людей. Скажи мнѣ, Ктизиппъ, добро ли, по твоему B. мнѣнію, больному принимать лекарство, когда онъ имѣетъ въ немъ нужду, или не добро? Равнымъ образомъ, когда человѣкъ идетъ на войну, лучше ли ему вооружиться, или быть невооруженнымъ? — Я говорю утвердительно, хотя напередъ знаю, что ты выведешь отсюда какое-нибудь удивительное заключеніе. — А вотъ увидишь, только отвѣчай. Соглашаясь, что добро человѣку принимать лекарство, когда нужно, не то ли ты утверждаешь, что онъ долженъ принимать этого добра, сколько можно болѣе, и что было бы хорошо, если бы кто истеръ и положилъ ему въ сосудъ цѣлый возъ чемерицы? — Безъ всякаго сомнѣнія, Эвтидемъ, сказалъ Ктизиппъ; лишь бы принимающій, величиною, равнялся дельфійской статуѣ. — Не тоже ли и касательно войны? C. продолжалъ Эвтидемъ. Если добро быть вооруженнымъ, то конечно надобно имѣть этого добра, то-есть, копій и щитовъ, сколько можно болѣе? — Конечно, отвѣчалъ Ктизиппъ: а ты, Эвтидемъ, вѣроятно другаго мнѣнія? по твоему, нужны только одинъ щитъ и одно копье?[67] — По моему, такъ. — Даже когда надлежало бы вооружитъ Геріона и Бріарея?[68] Вѣдь я почиталъ васъ — тебя и друга твоего, — какъ мастеровъ въ фехтованьи, людьми, гораздо болѣе свѣдущими въ этомъ отношеніи? — Эвтидемъ замолчалъ, а Діонисіодоръ, по поводу прежняго Ктизиппова отвѣта, спросилъ: Думаешь ли ты, что и D. золото имѣть есть добро? — Конечно, отвѣчалъ Ктизиппъ, при томъ какъ можно болѣе. — Но добрыя вещи, по твоему мнѣнію, надобно имѣть всегда и вездѣ? — Безъ сомнѣнія, отвѣчалъ онъ. — А ты согласился, что золото есть добро? — Согласился, сказалъ онъ. — Слѣдовательно, его должно имѣть всегда, вездѣ, особенно же въ себѣ, и тотъ былъ бы самымъ счастливымъ человѣкомъ, у кого таланта три золота было E. бы въ брюхѣ, съ талантъ въ черепѣ и по статиру въ каждомъ глазѣ? — Но вѣдь говорятъ же, Эвтидемъ, отвѣчалъ Ктизиппъ, что между Скиѳами признаются преимущественно счастливыми и почтенными именно тѣ, которые въ томъ же смыслѣ на своихъ черепахъ[69], въ какомъ ты недавно собаку назвалъ своимъ отцомъ, имѣютъ много золота. И что всего удивительнѣе, — Скиѳы даже пьютъ изъ своихъ вызолоченныхъ 300. череповъ и, положивъ ихъ верхушкою на ладонь руки, видятъ ихъ внутренность. — А что? спросилъ Эвтидемъ, Скиѳы и вообще люди, то ли видятъ, что могутъ видѣть, или и то, чего не могутъ? — Вѣроятно, то, что могутъ. — И ты равнымъ образомъ? — И я. — Но видишь ли ты наши платья? — Вижу. — Слѣдовательно наши платья могутъ видѣть?[70] — Чудно! отвѣчалъ Ктизиппъ. — А что? сказалъ Эвтидемъ. — Ничего: ты, по своей простотѣ, можетъ быть и въ самомъ дѣлѣ думаешь, что онѣ видятъ. У тебя, Эвтидемъ, кажется, на яву грезы и, если можно говоря не говорить, то въ этомъ именно B. твое дѣло. — Но развѣ нельзя, подхватилъ Діонисіодоръ, говорить тому, кто молчитъ? — Никакъ нельзя, отвѣчалъ Ктизиппъ. — Равнымъ образомъ, и молчать тому, кто говоритъ? — Еще менѣе. — Однакожь, когда ты говоришь: вотъ камни, деревья, желѣзо; не то ли говоришь, что молчитъ?[71] — Совсѣмъ нѣтъ; когда я иду по кузницѣ, то желѣзныя вещи говорятъ, издавая столь сильный звукъ и визгъ, если къ нимъ прикасаются, что заглушаемая ими велерѣчивость твоя ничего не говоритъ. Теперь, скажи-ка, какимъ образомъ можно молчать тому, кто говоритъ? — Ктизиппъ, мнѣ казалось, все C. еще горячился за своего друга. — Когда ты молчишь, спросилъ его Эвтидемъ, то не все ли молчишь?[72] — Да, отвѣчалъ онъ. — Слѣдовательно, молчишь и то, что говоришь? потому что въ числѣ всего заключается и говорящее. — Такъ чтожъ? сказалъ Ктизиппъ; значитъ, не все молчитъ? — Отнюдь нѣтъ, возразилъ Эвтидемъ. — Такъ видно, любезный, все говоритъ? — Да, — все говорящее. — Но я не о томъ спрашиваю: все молчитъ, или говоритъ? — Ни то ни се, и то и другое, подхватилъ Діонисіодоръ: къ этому отвѣту, знаю, не D. привяжешься. — Тогда Ктизиппъ, по своей привычкѣ, громко захохоталъ и сказалъ: ну, Эвтидемъ! твой братъ, обобоюдилъ положеніе[73] и пропалъ, — совсѣмъ побѣжденъ! — При этомъ Клиніасъ обрадовался и засмѣялся, а Ктизиппъ какъ будто сталъ въ десять разъ выше. — Мнѣ показалось, что этотъ хитрецъ — Ктизиппъ у нихъ же перенялъ способъ опроверженія; потому что ни у кого, кромѣ ихъ, не найти такой мудрости. И я сказалъ: что ты смѣешься, Клиніасъ, надъ E. такими важными и прекрасными вещами? — А ты, Сократъ, знаешь что-нибудь прекрасное? подхватилъ Діонисіодоръ. — Какъ же, отвѣчалъ я, и много кое-чего. — Это кое-что отлично отъ прекраснаго, или одно и тоже съ нимъ?[74] — Тутъ я 301. впалъ въ крайнее недоумѣніе и подумалъ: по дѣламъ мнѣ; за чѣмъ было разѣвать ротъ; однакожь отвѣчалъ: отлично, потому что красота присуща всякой вещи. — И такъ, если тебѣ присущь быкъ, то ты быкъ? и если, какъ теперь, тебѣ присущь Діонисіодоръ, то ты Діонисіодоръ? — Говори-ка лучше, сказалъ я. — Однакожь какимъ бы образомъ, продолжалъ онъ, одно могло быть другимъ, когда одно присуще другому? B. — А развѣ ты сомнѣваешься? спросилъ я, рѣшившись подражать этимъ мужамъ въ вожделѣнной для меня мудрости ихъ. — Какъ же не сомнѣваться и мнѣ, и всѣмъ людямъ, въ томъ, чего нѣтъ! — Что ты, Діонисіодоръ? развѣ прекрасное не прекрасно, и безобразное не безобразно? — А если бы я и такъ думалъ? — Въ самомъ дѣлѣ? — Въ самомъ дѣлѣ, отвѣчалъ онъ. — По этому, тоже не есть то же, другое не есть другое? Но вѣдъ другое конечно не то же. Я думаю, и дитя не будетъ C. сомнѣваться, что другое есть другое. Ты, Діонисіодоръ, вѣрно съ намѣреніемъ не обратилъ вниманія на это, между тѣмъ какъ прочее въ вашемъ разговорѣ разобрано превосходно, съ искуствомъ мастеровъ, къ которымъ относится изслѣдывать все порознь. — А развѣ ты знаешь, спросилъ онъ, что свойственно каждому изъ мастеровъ? Во первыхъ знаешь ли, кому свойственно ковать?[75] — Знаю; кузнецу. — И обжигать глину? — Да, гончару. — И закалывать, снимать кожу, разрѣзывать D. мясо на мелкіе куски, варить и жаритъ? — Конечно, повару. — По этому, кто дѣлаетъ, что кому свойственно, тотъ дѣлаетъ правильно? — Безъ сомнѣнія. — А ты согласился, что разрѣзывать на части и снимать кожу свойственно повару? Согласился или нѣтъ? — Согласился, сказалъ я, но извини меня. — Слѣдовательно, кто закалываетъ повара и разрѣзавъ его на части, варитъ и жаритъ, тотъ дѣлаетъ, что кому свойственно (τά προοὴκοντα)? и кто куетъ кузнеца, обжигаетъ гончара, тотъ равнымъ образомъ дѣлаетъ, что кому свойственно. — О Посидонъ! вскричалъ я, вотъ вѣнецъ E. мудрости! Что, еслибъ она принадлежала мнѣ, какъ будто моя собственная! — А узналъ ли бы ты ее, Сократъ, спросилъ онъ, если бы она была твоя собственная? — Разумѣется, отвѣчалъ я, лишь бы только тебѣ это было угодно. — Но развѣ ты думаешь, что свое можно знать? — Да, лишь бы ты понималъ не иное что нибудь; потому что начинать-то приходится съ тобою, а оканчивать съ Эвтидемомъ[76]. — Что почитаешь ты своимъ? не то ли, чѣмъ владѣешь и можешь пользоваться, когда хочешь? Напримѣръ быка, или овцу, ты почитаешь 302. своими не потому ли, что въ твоей власти продать ихъ, подарить, или принести въ жертву какому угодно богу? А на что не имѣешь подобной власти, то и не твое? — Замѣтивъ, что отсюда выйдетъ какой-то чудесный результатъ, и желая скорѣе услышать его, я отвѣчалъ: именно такъ, Діонисіодоръ, только это и мое. — Но что, по твоему мнѣнію, называется животнымъ? не то ли, въ чемъ есть душа? — Конечно то, сказалъ я. — И ты соглашаешься, что изъ животныхъ тѣ только твои, съ которыми властно тебѣ дѣлать все, что B. прежде говорено было? — Соглашаюсь. — Тутъ онъ умышленно пріостановился, какъ бы думая о чемъ-то высокомъ, и потомъ продолжалъ: скажи мнѣ, Сократъ, есть ли у тебя отечественный Зевсъ? — А я, опасаясь, чтобы этотъ вопросъ не привелъ насъ къ такому же заключенію, какое было недавно выведено[77], старался избѣгнуть его по крайней мѣрѣ скрытою уверткою, бросался туда и сюда и наконецъ, будто опутанный сѣтью, отвѣчалъ: нѣтъ, Діонисіодоръ[78]. — О, C. такъ ты человѣкъ жалкій и вовсе не Аѳинянинъ, когда у тебя нѣтъ ни отечественныхъ боговъ, ни храмовъ, ни прекраснаго, ни добраго. — Удержись, Діонисіодоръ, сказалъ я, говори лучше, учи меня безъ брани. Есть у меня и жертвенники, и храмы, какъ домашніе, такъ и отечественные, есть въ этомъ родѣ все, что имѣютъ другіе Аѳиняне. — Стало быть и у другихъ Аѳинянъ нѣтъ отечественнаго Зевса? — Конечно, отвѣчалъ я; это названіе неизвѣстно никому изъ Іонянъ: ни тѣмъ, которые выселились изъ нашей республики, D. ни намъ самимъ. Мы признаемъ отечественнымъ божествомъ Аполлона, такъ какъ отъ него родился Іонъ[79]; а Зевсъ называется у насъ божествомъ не отечественнымъ, но блюстительнымъ (ἔρκειος) и братскимъ (φράτριος), подобно Аѳинѣ, которая также носитъ имя братской. — Довольно! сказалъ Діонисіодоръ: теперь видно, что у тебя есть Аполлонъ, Зевсъ и Аѳина. — Конечно. — И не правда ли, что они твои боги? — Да, прародители и владыки, отвѣчалъ я. — Но вѣдь они твои? или, можетъ быть, ты не признаешь ихъ своими? — Что дѣлать! E. признаю. — Слѣдовательно, эти боги суть животныя? вѣдь ты согласился, что существо, одаренное душою, есть животное. Впрочемъ у этихъ боговъ, можетъ быть, и нѣтъ души? — Есть, отвѣчалъ я. — Ну такъ они животныя? — Животныя, сказалъ я. — Потомъ ты равнымъ образомъ согласился, что изъ животныхъ тѣ принадлежатъ тебѣ, которыхъ 303. въ твоей волѣ подарить, продать и принести въ жертву какому угодно богу? — Согласился, не могу ускользнуть, Эвтидемъ. — Теперь послушай же, продолжалъ онъ: если Зевсъ и другіе боги — твои; то не въ твоей ли власти продать ихъ, подарить, и вообще дѣлать съ ними, что угодно, какъ съ прочими животными? — Пораженный этимъ словомъ, Критонъ, я палъ безгласнымъ. Ктизиппъ хотѣлъ было помочь мнѣ и сказалъ: о ужасъ, Ираклъ! какое прекрасное заключеніе! — Но Діонисіодоръ подхватилъ: что? ужасъ Ираклъ, или Ираклъ ужасъ? — Тогда Ктизиппъ воскликнулъ: о Посидонъ! страшное слово! Я отступаю; эти люди непобѣдимы.B.
Тутъ уже, любезный Критонъ, не осталось ни одного человѣка между присутствующими, который не превознесъ бы и этой мудрости, и этихъ мудрецовъ; а они почти разрывались отъ смѣха, рукоплесканій и радости. Во всѣ прежніе разы препорядочно шумѣли только друзья Эвтидема; теперь же едва ли не подняли шума въ честь мужей и не обрадовались даже колонны Ликея. Я и самъ, по тогдашнему расположенію духа, готовъ былъ признаться, что никогда не встрѣчалъ такихъ C. мудрыхъ людей и, будучи увлеченъ ихъ мудростію къ похваламъ и прославленію, обратился къ нимъ и сказалъ: о какъ вы счастливы, обладая столь дивнымъ даромъ, — вы, которые раскрыли важнѣйшій предметъ такъ скоро и въ такое короткое время! Въ вашихъ умствованіяхъ много прекрасныхъ качествъ, Эвтидемъ и Діонисіодоръ; но между этими качествами особенно великолѣпно то, что вы не обращаете вниманія на людей почтенныхъ и кое-что значущихъ, а D. только смотрите на подобныхъ вамъ. Вѣдь я хорошо знаю, что такія умствованія могутъ нравиться весьма не большому числу подобныхъ вамъ, а прочіе приписываютъ имъ такъ мало достоинства, что скорѣе постыдились бы опровергать ими другихъ, чѣмъ быть самимъ опровергнутыми чрезъ нихъ. Да и тό въ вашихъ разсужденіяхъ представляется чѣмъ-то народнымъ и добросовѣстнымъ, что, не допуская ни прекраснаго, ни добраго, ни бѣлаго, и ничего въ этомъ родѣ, не признавая никакого различія между однимъ и другимъ, вы, по вашимъ же словамъ, просто заграждаете людямъ уста. А E. что, заграждая уста другимъ, вмѣстѣ связываете, кажется, и свой собственный языкъ, то это дѣлаетъ васъ любезными и избавляетъ ваши умствованія отъ зависти. Но выше всего въ вашемъ дѣлѣ — та искуственность, по которой каждый человѣкъ можетъ изучить его въ самое короткое время. Я замѣтилъ это, между прочимъ, обращая вниманіе на Ктизиппа, 304. — какъ онъ могъ вдругъ подражать вамъ. Такая сторона вашего занятія конечно хороша для скораго преподаванія, но для разговора съ людьми негодится. Если вамъ угодно послушаться меня, то берегитесь говорить подобнымъ образомъ въ присутствіи многихъ; потому что скоро изученная наука не принесетъ вамъ благодарности. Лучше бесѣдуйте только между собою. Когда же вздумаете разговаривать съ кѣмъ нибудь другимъ, то говорите развѣ съ тѣмъ, кто заплатитъ вамъ B. деньги. Это самое вы будете совѣтовать и ученикамъ своимъ, если хотите быть благоразумными: пусть они никогда и ни съ кѣмъ не разговариваютъ, а бесѣдуютъ другъ съ другомъ. Что рѣдко, Эвтидемъ, то и дорого; вода и высоко цѣнится, да дешево продается, говоритъ Пиндаръ. Однакожь смотрите, прибавилъ я, чтобы меня и Клиніаса принять также въ число вашихъ учениковъ.
Высказавъ это и еще нѣсколько краткихъ замѣчаній, мы ушли. Теперь разсуди, Критонъ, не нужно ли и тебѣ вмѣстѣ съ нами посѣщать этихъ двухъ мужей, если они, по ихъ же словамъ, могутъ учить всякаго, кто захочетъ заплатить C. имъ, не различая ни дарованій, ни возраста, и если — что особенно ты долженъ знать — они никому, говорятъ, не препятствуютъ пріобрѣтать выгоды торговли, но каждому удобно передаютъ свою мудрость.
Крит. Да, Сократъ, я конечно люблю слушать, и съ удовольствіемъ учился бы чему нибудь; но боюсь, что принадлежу къ числу не тѣхъ, которые подобны Эвтидему, а тѣхъ, которые, какъ ты говоришь, охотнѣе желали бы быть опровергаемыми посредствомъ такихъ умствованій, чѣмъ D. опровергать ими. Я показался бы смѣшнымъ, если бы вздумалъ вразумлять тебя; однакожь хочу разсказать, что слышалъ. Знай, что во время моей прогулки, одинъ изъ тѣхъ, которые оставили ваше собраніе, подошелъ ко мнѣ. Это былъ человѣкъ, почитающійся умнымъ и отличнымъ писателемъ судебныхъ рѣчей. Критонъ! сказалъ онъ мнѣ, ты не слушаешь этихъ мудрецовъ? — Нѣтъ, ради Зевса, отвѣчалъ я; тамъ, за множествомъ народа, ничего не разслушать. — А стоило бы послушать. — Для чего? спросилъ я. — Чтобы узнать разговоръ тѣхъ людей, которые нынѣ принадлежатъ къ числу мудрѣйшихъ въ извѣстномъ родѣ E. рѣчей. — Чтожь тебѣ показалось? — Что больше, отвѣчалъ онъ, кромѣ того, что можно слышать отъ всѣхъ подобныхъ болтуновъ, которые о пустыхъ вещахъ разсуждаютъ съ неумѣстною важностію. Это собственныя его слова. — Но вѣдь философія, сказалъ я, дѣло прекрасное. — Что за прекрасное, добрякъ? ничего не стоитъ. Вотъ если бы теперь ты былъ 305. тамъ, то вѣрно стыдился бы за своего друга. Какой чудакъ! Онъ хочетъ ввѣриться этимъ людямъ; а они, не думая о томъ, что говорятъ, только противорѣчатъ каждому слову. Ихъ, какъ я уже сказалъ, почитаютъ отличными мудрецами нашего времени; между тѣмъ, и самое дѣло, Критонъ, и люди, занимающіеся имъ, весьма низки и достойны смѣха. — А мнѣ кажется, Сократъ, что дѣло-то не заслуживаетъ порицанія, и что ни мой знакомецъ, ни кто другой не долженъ B. порицать его: напротивъ справедливо, думаю, бранятъ тѣхъ, которые въ присутствіи многихъ вступаютъ въ разговоръ съ подобными учителями.
Сокр. Нѣтъ, Критонъ; это удивительные люди! Впрочемъ, я еще не знаю, что сказать. Къ какому роду людей относится тотъ, кто подошелъ къ тебѣ и порицалъ философію? Риторъ ли онъ, то-есть, одинъ изъ тѣхъ, которые сами умѣютъ подвизаться въ судилищахъ, или сочинитель рѣчей, только высылающій риторовъ въ борьбу и вооружающій ихъ своими рѣчами?
Крит. О, менѣе всего риторъ, клянусь Зевсомъ. Я не C. думаю даже, чтобы онъ когда-нибудь приходилъ въ судилище; однакожъ слыветъ, говорятъ, человѣкомъ сильнымъ въ этомъ дѣлѣ и сочинителемъ сильнымъ рѣчей[80].
Сокр. Теперь понимаю. О такихъ-то именно людяхъ и самъ я хотѣлъ говорить. Это тѣ, Критонъ, которые, по словамъ Продика, стоятъ на срединѣ между философомъ и политикомъ, и почитаютъ себя мудрѣе всѣхъ, чтобъ быть и казаться мудрецами особенно въ глазахъ народа; такъ что, по ихъ мнѣнію, никто, кромѣ философовъ, не мѣшаетъ имъ D. пользоваться всеобщими похвалами. Они думаютъ, что еслибъ послѣднихъ выставить, какъ людей, ничего нестоющихъ; то побѣда и вѣнецъ мудрости уже безъ всякаго сомнѣнія принадлежали бы имъ. Пусть они и въ самомъ дѣлѣ мудры; но захваченные въ частныхъ разсужденіяхъ, вѣрно будутъ ощипаны (κολούεσθαι) Эвтидемами. Впрочемъ эти люди и справедливо называются мудрецами: они заимствуютъ нѣчто отъ философіи, нѣчто отъ политики, и какъ то, такъ E. и другое — не безъ основанія: а заимствуя, сколько нужно, изъ обѣихъ областей, наслаждаются плодами мудрости безъ труда и опасности.
Крит. Но вѣдь они говорятъ же что-нибудь, Сократъ?
Сокр. Ничего не говорятъ.
Крит. Однакожь рѣчь ихъ имѣетъ какую-то нарядность.
Сокр. Правда, Критонъ; въ ней болѣе нарядности, чѣмъ 306. истины. Этихъ людей трудно убѣдить, что и человѣкъ и все прочее, находясь въ срединѣ между зломъ и добромъ и заимствуя нѣчто отъ того и другаго, бываетъ лучше перваго и хуже послѣдняго. Но если заимствованное взято изъ двухъ благъ, заключающихся не въ одной вещи; то оно должно быть хуже обоихъ, поколику каждое изъ началъ, давшихъ ему бытіе, есть уже добро. А что составлено изъ двухъ золъ, относящихся къ различнымъ вещамъ, и находится въ срединѣ между ими; то, и только то одно, лучше всякаго B. изъ цѣлыхъ, коихъ части вошли въ составъ его. И такъ предположимъ, что философія и политика, та и другая въ своемъ родѣ — добро: въ такомъ случаѣ сочинители рѣчей, заимствуя нѣчто изъ первой и послѣдней, и занимая средину между ими, ничего не говорятъ, потому что хуже обѣихъ. Но если одна изъ нихъ — добро, а другая — зло; то они въ томъ отношеніи будутъ хуже, а въ этомъ лучше. Словамъ ихъ тогда бы только можно было приписать нѣкоторую истинность, когда бы оба упомянутыя искуства были зло. Но я не думаю, что сочинители рѣчей признаютъ — или оба C. зломъ, или одно зломъ, а другое добромъ. По этому, заимствуя нѣчто изъ обоихъ, они дѣйствительно ниже каждаго порознь. Политика и философія цѣнны сами по себѣ; а они — третье звѣно въ отношеніи къ истинѣ, стараются казаться первыми. Впрочемъ, видно ужъ простить имъ это удовольствіе; не будемъ досадовать на нихъ, но постараемся почитать ихъ тѣмъ, что они есть. Мы должны быть довольны всякимъ, кто говоритъ хоть что-нибудь, носящее характеръ ума, и усердно трудится надъ проясненіемъ истины.D.
Крит. Однакожь, Сократъ, я все еще въ недоумѣніи касательно своихъ сыновей и, какъ всегда говорилъ тебѣ, не знаю, что съ ними дѣлать. Младшій конечно еще малъ; но Критовулъ уже на возрастѣ и имѣетъ нужду въ чьемъ-нибудь руководствѣ[81]. Всякій разъ, разговаривая съ тобою, я убѣждаюсь, что безумно заботиться о многихъ вещахъ касательно дѣтей, напримѣръ, о своей женидьбѣ, чтобы родить E. ихъ отъ благородной матери, о деньгахъ, чтобы оставить имъ богатство, а не радѣть объ ихъ воспитаніи. Но когда смотрю на тѣхъ, которые берутся учить людей, то ужасаюсь: мои наблюденія доказываютъ мнѣ, что всякій изъ нихъ весьма далекъ отъ своего дѣла. По этому, если сказать тебѣ 307. правду, я не знаю, совѣтовать ли сыну заниматься философіею.
Сокр. Ты не знаешь, любезный Критонъ, что по всякой наукѣ есть много людей пустыхъ, которые ничего не стоятъ, и нѣсколько дѣльныхъ, которые дороже всего. Не ужели ни гимнастика, ни экономія, ни риторика, ни стратегія, не кажутся тебѣ науками прекрасными?
Крит. По моему, онѣ весьма хороши.
Сокр. Чтожъ? не видишь ли, что каждая изъ этихъ наукъ B. питаетъ много людей смѣшныхъ и неспособныхъ ни къ какому дѣлу?
Крит. Да, клянусь Зевсомъ, ты говоришь правду.
Сокр. Но неужели по этой причинѣ и самъ ты будешь бѣгать отъ всѣхъ наукъ, и дѣтей своихъ не образуешь ими?
Крит. Это было бы несправедливо, Сократъ.
Сокр. Итакъ не дѣлай, Критонъ, чего не должно. Хороши люди, или худы, — пусть себѣ занимаются философіею. Ты только основательнѣе изслѣдывай самое дѣло; и если оно покажется тебѣ худымъ, устраняй отъ него не только дѣтей, C. но и всякаго человѣка: а когда, напротивъ, найдешь его такимъ, какимъ оно кажется мнѣ; то иди за нимъ смѣло, трудись, — иди самъ и, какъ говорится, веди за собою дѣтей.
Примѣчанія
- ↑ Сынъ Аксіоха, Ἀξιόχου μειράκιоν, то-есть Клиніасъ, внукъ Аксіоха перваго. τοῦ ὴμετέρου..... Κριτοβούλου. Критовулъ, сынъ Критона, красавецъ и любимецъ Сократа, Diog. L. 11. 13, 121. Plat. Apol. p. 38. 13. Phæd. p. 59, тщеславившійся своею красотою. Xenoph. symp. III. 7. IV. 10. V. 1. sqq. Поэтому ἐκεῖνος μὲν σκληφρὸς надобно относить къ Клиніасу, а не къ Критовулу. Значеніе словъ σκληφρὸς и προφερὴς хорошо опредѣляетъ Схоліастъ: σκληφρός, говоритъ онъ, ὁ τῷ μὲν χρόνῳ πρεσβύτερος, τᾖ δὲ ὄψει νεώτερος δοκῶν (это Клиніасъ) προφερὴς δέ, τῷ μὲν χρόνῳ νεώτερος, τᾖ δὲ ὄψει πρεσβὺτερος (это Критовулъ).
- ↑ Слова: видно, какіе-то новые софисты, καινοί τινες.... σοφισταί, по нѣкоторымъ спискамъ влагаются въ уста Критона, и Штальбомъ находитъ это правдоподобнымъ, по выраженію, ὡς ἔοικε: но это выраженіе не только не препятствуетъ, а напротивъ заставляетъ относить ихъ къ Сократу; потому что оно значитъ: какъ видно, или вѣроятно. Гейндорфъ и Шлейермахеръ не близко переводятъ его: ut facile conjici potest, wie du leicht denken kannst.
- ↑ Эти Хіосскіе выходцы, кажется, присоединились къ тѣмъ Аѳинянамъ, которые въ 2,84 ол. подъ предводительствомъ Лампона и Ксенократа переселились изъ Туріоса. Diodor. XI. 90. XII. 7. 10. Впрочемъ эмиграціи жителей изъ Туріоса происходили нѣсколько разъ, и причинами ихъ были враждебныя столкновенія турійскихъ партій.
- ↑ Акарнанскіе братья, вѣроятно, были какіе-нибудь странствующіе геркулесы, какихъ много является и нынѣ. Въ древности славились и, по необыкновенной силѣ, высоко цѣнились акарнанскія лошади. Hoffman. Lex. v. Acarnania.
- ↑ Въ такомъ родѣ боя, въ которомъ...., καὶ μάχῃ, ᾖ.... Фицинъ правильно переводитъ: et eo genere pugnæ, quo omnia superantur. Но подъ этимъ боемъ должно разумѣть не діалектическую изворотливость, а ὁπλομαχίαν, фехтованье, въ которомъ Эвтидемъ и Діонисіодоръ, по преданіямъ, были весьма искусны. Haase ad Xenoph. de rep. Lacedaem. p. 218 seqq. Сократъ, упоминая объ ихъ искуствѣ фехтовать, дѣлаетъ только аллюзію на искуство софистическое, и ὁπλομαχίαν соединяетъ подъ однимъ родомъ: παγκράτιον εἶναι.
- ↑ Почему бы и тебѣ не быть моимъ товарищемъ, καὶ σύ τί που συμφοἰτα, — выраженіе, очевидно поврежденное. По догадкѣ Аста, надобно бы читать: καὶ σὺ δήπου σουμφοιτᾷς; или лучше καὶ σὺ τί οὐ συμφοιτᾷς; посѣщай пожалуйста и ты. См. примѣч. къ Протагору p. 310 A.
- ↑ Эта бесѣда, какъ видно изъ самаго діалога, происходила въ Ликеѣ. По этому Сократъ сидѣлъ въ той комнатѣ, въ которой люди, приходившіе въ Ликей, снимали свои плащи.
- ↑ О значеніи Сократова генія мы будемъ имѣть случай говорить при разборѣ Федра и другихъ Платоновыхъ бесѣдъ; а здѣсь замѣчаемъ только, что Шлейермахеръ, Гейндорфъ и Кузенъ напрасно утверждаютъ, будто Сократъ въ этомъ мѣстѣ упоминаетъ о своемъ геніѣ иронически. Кто потрудится сравнить тонъ настоящей его рѣчи съ тономъ Сократова обращенія къ генію — напримѣръ въ Федрѣ; тотъ не найдетъ между ними никакого различія.
- ↑ Сокровище, тὸ ἕρμαιον. Извѣстно, что Эрмій почитался божествомъ путей. Поэтому всякая находка на дорогѣ, принимаема была какъ даръ Эрмія. Теперь Сократъ нечаянно, какъ бы на дорогѣ нашелъ учителей добродѣтели, и потому ученіе ихъ называетъ τὸ ἕρμαιον. Понимая τὸ ἕρμαιον въ этомъ смыслѣ, легко замѣтить всю тонкость Сократовой ироніи.
- ↑ Умилосердитесь, ἳλεω εἲητον. Такъ какъ добродѣтель, по внутреннему убѣжденію Сократа, можетъ быть преподаваема только богами, то онъ обращается къ софистамъ, учителямъ добродѣтели, съ такимъ выраженіемъ, съ какимъ Греки обращались только къ богамъ, когда умоляли ихъ о прощеніи грѣховъ.
- ↑ Надобно замѣтить, что Сократъ не допускалъ различія между философіею и добродѣтелію: любить мудрость, по его мнѣнію, значило любить добродѣтель; — теорія и практика у него должны были сливаться въ одну жизнь человѣка. Отсюда бытіе и явленіе бытія въ области нравовъ почиталъ онъ такими крайностями, которыя уничтожаютъ сами себя и годятся только для софистическаго тщеславія. См. Харм. введ.
- ↑ Племянникъ того, который нынѣ здравствуетъ, αὐτανεψιὸς τοῦ νῦν ὅντος Ἁλκιβιάδου. Изъ этихъ словъ Пинзгеръ заключаетъ, что Платоновъ Эвтидемъ написанъ до изгнанія Алкивіада; но греческій текстъ показываетъ только то, что, когда Платонъ писалъ своего Эвтидема, Алкивіадъ былъ еще живъ.
- ↑ Такъ какъ вопросъ былъ труденъ, ἄτε μεγάλου ὄντος.... Μεγάλου здѣсь тоже что χαλεποῦ, равно какъ латинское magna quæstio есть difficilis quæstio. См. Hipp. mai. p. 287. B. οὐ μέγα ἐστὶ τὸ ἐρώτημα, ἀλλὰ καὶ πολὺ τούτου χαλεπώτερα ἅν ἀποκρίνασθαι ἐγώ σε διδάξαιμι.
- ↑ Этотъ софизмъ основывается на двузнаменательности всѣхъ трехъ словъ, заключающихся въ вопросѣ, т. е., σοφοί, ἀμαθεῖς и μανθάνειν. Подъ словомъ σοφοὶ сперва разумѣются люди, преданные мудрости и добродѣтели, а потомъ тѣ, у которыхъ есть способность учиться. Равнымъ образомъ ἀμαθεῖς сперва только незнающіе, а потомъ глупые, или невѣжды. Тоже и μανθάνειν — сперва означаетъ учиться, а потомъ знать. Впрочемъ на двузнаменательность послѣдняго слова далѣе указываетъ и самъ Сократъ. См. Arist. de Sophist, elench. c. 4. § 3. p. 526. ed. Bipont. Сравн. Ethic. Nic. I. 10.
- ↑ Замѣчательно, что между послѣдователями софистовъ рукоплесканія были въ большомъ употребленіи. Рукоплесканіями они сопровождали каждую остроумную выходку своихъ учителей. Доказательства встрѣчаются во многихъ разговорахъ Платона. Говоря о такихъ знакахъ одобренія, Платонъ, кажется, имѣлъ мысль показать, что они недостойны философской школы и могутъ быть терпимы только въ театрахъ и обществахъ декламаторовъ.
- ↑ Сила сравненія Эвтидема съ орхистами состоитъ здѣсь безъ сомнѣнія въ слѣдующемъ: какъ хорошіе орхисты во время пляски повторяютъ тѣже самыя движенія и, для разнообразія, только слегка измѣняютъ ихъ; такъ и Эвтидемъ въ разговорѣ дѣлаетъ Клиніасу тѣже самые вопросы и едва-едва разнообразитъ ихъ.
- ↑ По мнѣнію Викторія (Varr. lectt. XXI. 2.), сила сравненія здѣсь состоитъ въ томъ, что въ Греціи борцы объявляемы были побѣдителями только по троекратномъ преодолѣніи противника. Fabri agonist. I. 24. et 27. in Gronovii thesaur. gr. T. VII. p. 888. sqq. et p. 2261. Spanhem. ad Iulian. p. 261. sq.
- ↑ О таинствахъ Коривантовъ см. Vales. obss. critt. II. p. 53. Wesseling. ad Diodor. Sicul. Tom. II. annot. p. 493. Alberti ad Hesych. in. h. v. Lobeck. Aglaoph. T. 1. p. 116. sqq., который между прочимъ пишетъ: Eleusinia et corybantia dissimillima fuere. Eleusinia enim publica auctoritate celebrabantur loco augustissimo sanctissimoque, corybantia privatim in gurgustiis; illis magistratus præsidebant et sacerdotes populi Atheniensis, his ambubaiae et aeruscatorum, infimi; illis summus constabat apud omnes honos, decus, sanctitas, hæc prudentissimo cuique odio erant et contemptui. «Таинства Элевзинскія и таинства Коривантовъ были далеко не похожи одни на другія. Элевзинскія совершались торжественно и въ священномъ мѣстѣ; а Коривантскія отправлялись частно и въ погребахъ. При тѣхъ присутствовало правительство и жрецы Аѳинскаго народа, а при этихъ — флейщицы и низкіе выманиватели денегъ. На первыхъ господствовали почтительность, приличіе, святость; а послѣднія были предметомъ ненависти и презрѣнія для каждаго благоразумнаго человѣка». Обряды посвященія въ таинства Коривантовъ начинались пляскою вокругъ иниціата; послѣ того сажали его на престолъ. Procl. Theol. Plat. VI. 13. Plat. Iegg. VII. p. 780. D.
- ↑ Τοὐτωγέ σοι αὐτὼ τὰ σπουδαῖα ἐνδείξεσθον. Αυτὼ здѣсь очевидно не кстати. Гейндорфъ читаетъ αυτά: но это несообразно съ характеромъ греческой фразы: вѣрнѣе Шлейермахеръ: αὗ τὰ σπουδ.....
- ↑ Разговоръ свой съ Клиніасомъ Сократъ началъ вопросомъ о счастіи — εὖ πράττειν и, перечисливъ разные виды благъ, прибавляетъ къ нимъ наконецъ еще благополучіе — εὐτυχίαν. Явно стало быть, что εὐτυχίαν Платонъ отличалъ отъ εὐπραγία; но въ чемъ видѣлъ онъ отличительную ихъ черту? Изъ того, что далѣе εὐτυχία поставляется у него въ непосредственную связь съ мудростію — σοφία, и въ зависимость отъ нея, можно подозрѣвать, что εὐτυχίαν — благополучіе, Греки понимали какъ удачу, или дѣло случая, и видѣли его въ какомъ нибудь удачно совершившемся событіи: напротивъ счастіе — εὐπραγία у Грековъ было обладаніе вещественными, или внѣшними, предметно-понимаемыми благами. Слѣдовательно Сократъ припоминаетъ здѣсь благополучіе — εὐτυχίαν съ тою только цѣлію, чтобы поправить народное мнѣніе объ удачѣ, вывесть ее изъ подъ вліянія случая, подчинить мудрости, и такимъ образомъ сдѣлать переходъ къ разсмотрѣнію высшаго блага. Впрочемъ, на это самое различіе между счастіемъ и благополучіемъ указывается и ниже p. 281 B. «знаніе (тоже что мудрость), при всякомъ пріобрѣтеніи и дѣйствіи доставляетъ людямъ не только благополучіе, но и счастіе».
- ↑ Полагать въ другой разъ, πάλιν προτιθέναι. Не много выше этотъ глаголъ стоитъ въ дѣйствительномъ залогѣ, ἐὰν ταῦτα τιθῶμεν ὡς ἀγαθά, когда бы почитали это добромъ, и по видимому имѣетъ смыслъ средняго. Штальбомъ весьма остроумно различаетъ значенія его залоговъ. Τιθέναι, говоритъ онъ, значитъ полагать что нибудь, не предусматривая слѣдствій, которыя должны выйти изъ положенія: напротивъ τίθεσθαι есть — полагать нѣчто, какъ истину, имѣющую привесть насъ къ такимъ, а не другимъ заключеніямъ. См. de Rep. X. p. 596. A. VII. p. 532. D. Theaet. p. 191. C. etc. Сравн. Stalbaumii opp. Plat. T. VI. sect. I. not. ad Euthyd. 279. D. Отсюда легко понять слова Сократа: смѣшно полагать въ другой разъ (τιθέναι) то, что было уже положено (ἐὰν προτιθῶμεν); то есть, смѣшно снова говорить о благополучіи, если прежде мы положили мудрость, какъ благополучіе.
- ↑ Гораздо вреднѣе, то-есть гораздо хуже — πλέον γάρ που θάτερον ἔστιν. Греческій идіотизмъ, какой и ниже p. 297 D. θάτερον часто употребляется вмѣсто τὀ κακόν.
- ↑ По гречески μᾶλλον, разумѣется μᾶλλον ἐλάττω, какъ выше, и какъ въ слѣдующихъ далѣе выраженіяхъ.
- ↑ Лучшій изъ мужей, ὦ ἄριστε ἀνδρῶν. Сократъ называетъ Клиніаса мужемъ, разумѣется, иронически, и причина ироніи здѣсь та, что Клиніасъ произноситъ свое мнѣніе о такомъ положеніи, о которомъ судить нелегко было и мудрецамъ, посѣдѣвшимъ въ изслѣдованіи истины.
- ↑ Что теперь не есть, ὂς μἐν οὐκ ἔστι. Софизмъ основывается очевидно на словѣ ὅς, которое употреблено софистомъ вмѣсто οῖος. Вопросъ былъ о качествѣ Клиніаса, а не о бытіи его.
- ↑ Возми на свою голову, σοὶ εἰς κεφαλήν, то есть, погибни ты самъ. См. Küster. ad Aristoph. Plut. v. 525. 659. et Schol. ad Pac. v. 1063.
- ↑ Развѣ, по твоему мнѣнію, можно лгать? ἦ δοκεῖ σοὶ οἶοντ᾽ εἶναι ψεύδεσθαι, — извѣстное въ древности умозаключеніе софистовъ, которымъ доказывалось, что нельзя говорить о томъ, чего нѣтъ, слѣдовательно и нельзя лгать. Ниже Платонъ приписываетъ этотъ софизмъ Протагору и предшествовавшимъ ему мудрецамъ, а въ своемъ софистѣ (p. 237) — Пармениду. Основаніе и въ этомъ софизмѣ — то же, какое въ прежнемъ, то-есть, смѣшеніе бытія вещи съ ея качествами. Качествъ въ вещи много; слѣдовательно можно приписывать ей одни вмѣсто другихъ, не уничтожая ея бытія, то-есть, можно лгать: напротивъ, бытіе логически — только одно, замѣнить его нечѣмъ; слѣдовательно; въ этомъ отношеніи ложь невозможна.
- ↑ Здѣсь «худо» софистъ относитъ не къ предикату, не къ худымъ людямъ, какъ бы слѣдовало, а къ субъекту, то-есть къ тѣмъ, которые говорятъ. По этому Ктизиппъ далѣе поправляетъ его. Основаніе софизма здѣсь въ двоякомъ значеніи выраженія: «худо говорить, κακῶς λέγειν». Въ одномъ смыслѣ оно значитъ prave dicere, въ другомъ — male dicere, то-есть, худо говорить значитъ, или дурно выражаться, или дурно отзываться.
- ↑ Холодные говорятъ холодно, — насмѣшка Ктизиппа надъ тупыми остротами и недальновидною діалектикою софистовъ. Потому-то софистъ и находитъ это выраженіе оскорбительнымъ для себя и похожимъ на брань.
- ↑ Карійцы въ древности славились неустрашимостію въ сраженіяхъ, но при всемъ томъ были презираемы; потому что продавали свою жизнь всякому, кто, для какой бы то ни было цѣли, желалъ купить ее. Греки нанимали ихъ въ свои войска и всегда помѣщали въ передовыхъ линіяхъ отрядовъ для удержанія перваго натиска непріятелей. Отсюда произошла пословица: сдѣлать пробу на Карійцѣ, ἐν τῷ Κάρι κινδυνέυειν. Hoffmanni Lexicon, v. Caria.
- ↑ Платонъ очевидно указываетъ здѣсь на то баснословное сказаніе, что Медея уговорила Пелеевыхъ дочерей сварить своего отца, чтобы онъ сдѣлался опять молодымъ. См. Palephat. incred. hist. 44. Fischer interprr. ad. Ovid. metam. VII. v. 283.
- ↑ Марсіасъ, великій музыкантъ, по миѳологическому сказанію, вздумалъ состязаться съ Аполлономъ. Но Аполлонъ побѣдилъ его и, въ наказаніе за дерзость, содралъ съ него кожу. Изъ этой кожи, повѣшенной имъ на деревѣ, вышелъ мѣхъ и, во времена Иродота, какъ онъ самъ говоритъ, находился въ Фригійскомъ городѣ Цемнахъ, Herod. VII. 26.
- ↑ Протагоръ до такой степени вѣрилъ чувствамъ, что почиталъ истиннымъ все, представлявшееся имъ. А такъ какъ чувства одного человѣка нерѣдко постигаютъ вещи иначе, нежели чувства другаго; то, софистъ не видѣлъ никакого основанія для опроверженій или разногласій, и говорилъ, что у всякаго истина своя. Theæt. p. 161. E. sqq. Tennem. Geschichte der Philos. T. I. p. 507. ed. 2.
- ↑ Объ этихъ прежнихъ мудрецахъ Платонъ говоритъ въ Kratyl. p. 429. D. Sophist, p. 260. C.
- ↑ Слово Κρόνος здѣсь весьма умѣстно: софисты приписываютъ Сократу только способность помнить прошедшее и упрекаютъ его въ недостаткѣ вниманія къ настоящему. См. Aristoph. Nubb. v. 926. Vesp. v. 1458. Plut. v. 581. Въ томъ же смыслѣ употребляется ἀρχαῖος, Nubb. v. 823. 908. Plut. v. 319. al. Посему напрасно нѣкоторые филологи замѣняютъ его словомъ κενός.
- ↑ Видишь, теперешнее-то очень трудно, καὶ γὰρ χαγεποί εἰσιν. Χαλεποὶ т. е. λόγοι, очевидно относится къ предъидущему τοῖς λεγομένοις, и поставлено во множественномъ числѣ κατὰ σύνεσιν, потому что τοῖς λεγομένοις тоже что τοῖς λόγοις.
- ↑ Выше Сократъ сказалъ: какой другой смыслъ имѣетъ твое выраженіе, и употребилъ слово ἐννοεῖ: τί σοι ἄλλο ἐννοεῖ τοῦτο τὸ ρῆμα, т. е. какую мысль внушаетъ твое выраженіе? Но софистъ ἐννοεῖ замѣняетъ глаголомъ νοεῖ и даетъ словамъ Сократа совсѣмъ другое значеніе: какой смыслъ имѣетъ (т. е. смыслитъ) мое выраженіе? ὃ τί μοι νοεῖ (или по лучшимъ спискамъ νοοῖ) τὸ ρῆμα.
- ↑ Здѣсь Платонъ дѣлаетъ аллюзію на извѣстное мѣсто Омировой Одиссеи. L. IV. v. 354. sqq. Менелай, задерживаемый вѣтрами на морѣ, долго не могъ попасть въ свое отечество и рѣшился вопросить Протея о причинѣ медленнаго плаванія. Идотея, дочь Протеева, научила его, какъ удержать бога — прорицателя, когда онъ вынырнетъ изъ моря, и заставить его удовлетворить вопрошателя. Слѣдуя ея наставленію, Менелай схватилъ Протея и, не смотря ни на какія его превращенія, не выпускалъ его изъ рукъ своихъ, пока тотъ, принявъ прежній свой образъ, не произнесъ пророчества.
- ↑ Эти слова Сократа надобно представлять въ связи не съ тѣми, за которыми онѣ непосредственно слѣдуютъ, а съ главнымъ предметомъ рѣчи: нѣтъ никакой пользы и въ прочихъ знаніяхъ, напримѣръ, промышленномъ, врачебномъ и другихъ. p. 289 A.
- ↑ Писатели рѣчей, λογοποιοὶ, суть тѣ самые, которые въ концѣ этого разговора называются λογογράφοι, то-есть, люди сочиняющіе рѣчи по заказу, для защищенія какого-нибудь судебнаго дѣла. Pierson ad Mœr. p. 244.
- ↑ Которое бы, то-есть, приносило пользу, — предписывало правила и исполняло ихъ самымъ дѣломъ, слѣдовательно дѣлало человѣка счастливымъ.
- ↑ Не сами дѣлаютъ фигуры, οὐ γὰρ ποιοῦσι τὰ διαγράμματα; то-есть, ихъ искуство не есть ποιητική τις, не изобрѣтаетъ, не творитъ чего-нибудь новаго, но разсматриваетъ уже данное, слѣдовательно по справедливости должно быть названо θηρευτική. Имѣть дѣло съ фигурами, то-есть, очертаніями вещей, διαγράμματα, по видимому свойственно только геометрамъ и астрономамъ, а не счетчикамъ, или по нынѣшнему, алгебраистамъ: но подъ словомъ διαγράμματα надобно разумѣть какъ пространственное, такъ и численное выраженіе предметовъ, вообще — природу въ явленіяхъ.
- ↑ Довѣряютъ пользоваться своими открытіями діалектикамъ; потому что подъ именемъ діалектики Греки разумѣли науку, изслѣдывающую внутреннія свойства вещей, что нынѣ философія, и въ этомъ отношеніи противополагали ее наукамъ опытнымъ, которыя занимаются явленіями природы. См. de Rep. VII. p. 531. B. — 536. C.
- ↑ Политикамъ, πολιτικοῖς ἀνδράσι, то-есть, дипломатамъ, которые разсуждаютъ о сдачѣ взятыхъ лагерей или городовъ, объ условіяхъ мира или перемирія, объ управленіи завоеванными странами и проч. Сравненіе полководцевъ съ ловцами перепеловъ, кажется, есть намекъ на отношеніе сильнѣйшихъ греческихъ республикъ къ слабѣйшимъ, и походитъ на колкую укоризну, хотя Сократъ, какъ извѣстно, былъ и великій патріотъ.
- ↑ Вѣрно кто-нибудь превосходнѣйшій, τῶν κρειττόνων μέντοι τις ἐμοὶ δοκεῖ. Не объявляя прямо, кто сказалъ это, Сократъ однакожъ утверждаетъ, что онъ слышалъ эти мысли, и такимъ образомъ какъ будто указываетъ на внушеніе божественное; ибо подъ словомъ κρείττονες Греки иногда разумѣли боговъ. См. Schaefer. melett. p. 31. Dissen. ad Pindar. p. 132. Между тѣмъ Критонъ κρείττονες относитъ къ кому-нибудь изъ отличнѣйшихъ собесѣдниковъ Сократовыхъ.
- ↑ Какъ дѣти, гонящіяся за жаворонками, ὣςπερ τὰ παιδία τὰ τοὺς κορυδοὺς διώκοντα. Это выраженіе, кажется, имѣло силу пословицы: но его нельзя почитать однозначительнымъ съ нашею поговоркою: дѣти, гонящіяся за бабочкой; потому что оно указываетъ на дѣйствіе невыполнимое, на предпріятіе выше силъ человѣческихъ, и чрезъ то намекаетъ, что искомое знаніе, или истинная мудрость и добродѣтель — даются небомъ, а не землею.
- ↑ См. Трагедію Эсхила ἐπτὰ ἐπὶ Θήβαις. v. I. Κάδμου πολίται, χρὴ λέγειν τὰ καίρια ὂςτίς φυλάσσει πρᾶγος ἐν πρύμνῃ πόλεως Οἴακα νωμῶν, βλέφαρα μὴ κοιμῶν ὕπνῳ.
- ↑ Ваше искуство, земледѣліе. Многіе Аѳиняне, имѣвшіе въ Аттикѣ помѣстья, сами обработывали поля свои. Сравн. Boeckh. Oeconom. Athen. T. I. 44. sq. Ниже (p. 304. C.) Платонъ относитъ Критона къ классу τῶν χρηματιστῶν.
- ↑ Вѣчное тоже, или Зевсовъ Коринѳъ, ὁ Διὸς Κόρινθος, — пословица, выражавшая вѣчное вращаніе въ сферѣ извѣстнаго понятія, и предлагавшаяся къ такимъ доказательствамъ, въ которыхъ первое доказывается вторымъ, а второе первымъ. Происхожденіе этой пословицы объясняли Müller. Doriens. I. p. 88 9. Dissen, ad Piudar. p. 467. Wachsmuth Hellen. Alterthumsk. II. p. 188.
- ↑ Діоскурами Греки называли созвѣздіе Кастора и Поллукса, къ которымъ они обращались съ молитвами при кораблекрушеніяхъ. По сему упомянувъ о треволненномъ разговорѣ, Сократъ здѣсь очень кстати уподобляетъ Эвтидема и Діонисіодора Діоскурамъ.
- ↑ Ты-таки, по пословицѣ, прекрасно трещишь τὸ γὰρ λεγόμενον, καλὰ δὴ παταγεῖς. Во всѣхъ почти изданіяхъ стоитъ: κολὰ δη πάντα λέγεις, а по Схоліасту, καλὰ δὴ πάντ᾽ ἄγεις. Но въ этихъ выраженіяхъ не видно никакой пословицы; слѣдовательно здѣсь текстъ поврежденъ. Штальбомъ, основываясь на замѣчаніяхъ Abreschii ad Hesychium et Dindorfii fragm. Aristoph. p. 100 поправляетъ его такъ: καλὰ δὴ παταγεῖς; и эта поправка весьма нравится, потому что у Исзихія Vol. II. p. 117. καλὰ δη παταγεῖς, дѣйствительно называется пословицею.
- ↑ Конечно, καὶ μάλα. Штальбомъ говоритъ, что здѣсь надобно подразумѣвать ἐπιστάμεθά τι; какъ будто бы то-есть Діонисіодоръ отвѣчаетъ отрицательно: нѣтъ мы нѣчто знаемъ. Но это дополненіе вовсе не нужно; софистъ только подтверждаетъ мысль Сократа и соглашается, что они ничего не знаютъ. Сила софизма — въ слѣдующемъ: каждый человѣкъ или знатокъ, или незнатокъ: знатокъ — потому, что зная нѣчто, знаетъ все; незнатокъ потому, что, не зная чего-нибудь, не знаетъ ничего. По этому софисты могли доказывать, что они и все знаютъ, и ничего не знаютъ.
- ↑ Очевидно, что Діонисіодоръ говоритъ это иронически: но какъ велико различіе между ироніею Сократовою и софистическою! Сократъ тонокъ и вѣжливъ; внѣшнею стороною его рѣчи нельзя оскорбиться: напротивъ софисты грубы и дерзки; ихъ выраженія носятъ характеръ ребяческаго своенравія.
- ↑ Да, сударь, и подшивать подметки, καὶ ναὶ μὰ Δία καττύειν. Такъ объясняетъ слово καττύειν Casaub. ad Theophr. Char. IV. p. 58. Формула καὶ ναὶ μὰ Δία, или ἢ καὶ νὴ Δία соотвѣтствуетъ латинской: et mehercule, и входитъ въ рѣчь, какъ выраженіе досады, или насмѣшки. Schaefer. Melett. Critt. p. 62. Fritsch. Quaest. Lucian. p. 155. sqq.
- ↑ Объ этомъ искуствѣ греческихъ балансёровъ см. Xenoph. symp. II. 11. и Burnet. примѣч. къ означенному мѣсту Ксенофонтова Пира.
- ↑ Да неужели не перестанешь ты прибавлять, οὐκ αὖ πάυει.... Софисту стало досадно, что Сократъ прибавилъ: когда знаю, ὄταν ἐπίσταμαι, ограничивъ этимъ значеніе слова всегда, ἀεί, которое можетъ быть принимаемо въ двухъ смыслахъ, — какъ всегда и какъ всякій разъ, и этою двузнаменательностію его Эвтидемъ хотѣлъ воспользоваться.
- ↑ Ты согласился, что знаешь все вмѣстѣ, ἄπαντα γὰρ ὁμολογεῖς ἐπίστασθαι. Ἁπας есть сокращеніе словъ ἅμα и πᾶς. Сократъ говоритъ: странно было бы, если бы я, не зная всего, πάντα, зналъ все вмѣстѣ, ἅπαντα; я знаю все вмѣстѣ только то, что знаю. Но софистъ, не обращая вниманія на это послѣднее ограниченіе, навязываетъ Сократу признаніе, что онъ зная все вмѣстѣ, знаетъ все, и такимъ образомъ ἅπαντα принимаетъ въ значеніи πάντα.
- ↑ Да ты всегда все вмѣстѣ и будешь знать, αὐτὸς ἀεὶ ἐπίστησει καὶ ἅπαντα. Филологи въ этомъ выраженіи почитаютъ неумѣстнымъ αὐτὸς и замѣняютъ его то αὖθις, то εὐθὺς: но по моему мнѣнію, здѣсь и должно стоять слово αὐτὸς; потому что въ этомъ мѣстѣ оно употреблено вмѣсто σύ γε и почти однозначительно съ слѣдующимъ: αὐτός τε φέυξει πάντα τὰ ἐπιτηδεύματα. Euthyd. p. 307. B. Ἐγὼ οὐν μοὶ δοκῶ καὶ αὐτὸς πάλιν ὑφηγήσασθαι. Euthyd. p. 288. C.
- ↑ Въ противномъ случаѣ, могло бы быть. См. Hoogween. οὔτω δὲ τάχ᾽ ἄν. δὲ стоитъ во всѣхъ спискахъ Платона: но филологи, не понимая Платоновой мысли, исключаютъ эту частицу, какъ глоссему. Между тѣмъ обыкновенное чтеніе намъ кажется весьма вѣрнымъ, и δὲ въ настоящемъ выраженіи необходимо; потому что οὔτω δὲ указываетъ на противную мысль: εἰ συμβουληθείη ὁ ἀδελφός; а слѣдующее τάχ᾽ ἂν есть эллипсисъ и мысленно должно быть пополнено словомъ ἐπιστήσωμαι.
- ↑ Басня о сраженіи Иракла съ Гидрою и ракомъ, весьма хорошо выражаетъ діалектическій споръ Сократа съ софистами: въ ней каждое обстоятельство имѣетъ ближайшее приложеніе къ настоящему дѣлу — даже и то, что ракъ, надоѣвшій Ираклу, недавно выплылъ изъ моря и кусалъ его слѣва; ибо это весьма идетъ къ Діонисіодору, который за нѣсколько времени пріѣхалъ въ Аѳины изъ за моря и сидѣлъ по лѣвую сторону Сократа.
- ↑ О Патроклѣ, братѣ Сократа, Платонъ не упоминаетъ ни въ какомъ другомъ мѣстѣ своихъ разговоровъ; да и изъ прочихъ писателей никто не говоритъ о немъ. Одинъ только Гемстергузій (ad Lucian. som. § 12), предлагаетъ догадку, будто этотъ Патроклъ былъ ваятель, процвѣтавшій въ 95 олимп. и упоминаемый Плиніемъ (Hist. natur. 37. 8.), что впрочемъ едвали справедливо. Сократъ въ настоящемъ мѣстѣ говоритъ о своемъ братѣ, что онъ πλέον ὄν θάτερον ποιήσειεν. Это выраженіе филологи объясняютъ слѣдующимъ образомъ: malam rem etiam peiorem redderet. Но такое объясненіе, по нашему мнѣнію, вовсе не вѣрно. Во-первыхъ здѣсь нѣтъ и мысли о худомъ дѣлѣ; во вторыхъ θάτероν значитъ не хуже, а иначе, отъ τὸ ἕτероν. По этому я перевожу: онъ поступилъ бы еще не такъ, то-есть, онъ помогъ бы мнѣ еще болѣе, чѣмъ Іолей Ираклу. Впрочемъ это сказано иронически, а не въ собственномъ смыслѣ.
- ↑ Сходный съ нимъ по имени. Здѣсь говорится о сходствѣ именъ Πατροκλῆς и Ἰφικλῆς. Сократъ, очевидно шутитъ надъ стараніемъ софистовъ отыскивать въ каждомъ словѣ основаніе для какого-нибудь новаго софизма. Онъ какъ бы такъ говоритъ: чего стоитъ вамъ Іолеевымъ отцемъ сдѣлать, вмѣсто Ификла, Патрокла; вѣдь имена-то ихъ сходны.
- ↑ Впрочемъ можетъ быть ты самъ тоже, что камень; то-есть, можетъ быть, ты самъ не другой вразсужденіи камня. Софистъ видимо досадуетъ на Сократа за то, что онъ ограничиваетъ своими оговорками каждый вопросъ его и чрезъ то мѣшаетъ ему идти къ заключенію. Камнемъ Греки метафорически называли глупца; тотъ же смыслъ въ настоящемъ случаѣ соединилъ съ этимъ словомъ и Діонисіодоръ: но Сократъ, по мнѣнію Штальбома, принимаетъ его въ значеніи молчанія и отвѣчаетъ: боюсь, что бы мнѣ въ самомъ дѣлѣ не превратиться въ камень. Сравн. Symp. p. 198. C. Съ такимъ изъясненіемъ можно согласиться, если слѣдующія за тѣмъ слова οὐ μέντοι μοὶ δοκῶ, переводить: а этого мнѣ не хочется, какъ выше p. 288. C.
- ↑ Весь этотъ софизмъ разобранъ Аристотелемъ. De Sophist, elench. V. 2. 3. XXIV. 1. 2.
- ↑ Слишкомъ далеко, πολλοῦ γ᾽, ἔφει, δεῖ. Софистъ не хочетъ сказать прямо: πολλοῦ διαφέρει; ибо прежде самъ доказывалъ, что противорѣчить не возможно.
- ↑ Ты, по пословицѣ, не вяжешь нитки съ ниткой, τὸ λεγόμενον, οὐ λίνον λίνῳ συνάπτεις. Эта пословица у Грековъ была въ большомъ употребленіи. См. Schol. III. 6. 9. Hemsterh. ad Arist. Plut. v. 470. Symplic. ad Aristot. Phys. p. 117. Suidas ού λίνον λίνῳ συνάπτεις: ἐπὶ τῶν τὰ αὐτὰ μὴ διὰ τῶν αὐτῶν πραττόντων. Смыслъ ея слѣдующій: ты не соединяешь того, что должно быть соединяемо: ты говоришь, что отецъ есть отецъ, а не обращаешь вниманія на то, чей онъ отецъ.
- ↑ Только одинъ щитъ и одно копье, ἀλλὰ μίαν καὶ ἒν δόρυ. Здѣсь послѣ μίαν очевидно пропущено переписчиками ἀσπίδα.
- ↑ Геріонъ и Бріарей, по миѳологическимъ сказаніямъ, сторукіе титаны. Сравн. legg. VII. p. 759. C. См. Энциклоп. Лекс. сл. Бріарей.
- ↑ По свидѣтельству Иродота (IV, 26), Скиѳы, вмѣсто стакановъ, употребляли вызолоченные черепы убитыхъ ими непріятелей. Ктизиппъ, имѣя въ виду то обстоятельство, что извѣстный непріятельскій черепъ принадлежалъ извѣстному Скиѳу, принялъ слово свой въ значеніи не собственности, а принадлежности, подобно тому, какъ прежде принималъ его Эвтидемъ (собака — твоя; собака есть отецъ; слѣдовательно собака — отецъ есть отецъ твой).
- ↑ Этотъ софизмъ основывается на двузнаменательности греческаго выраженія: δυνατὰ οὖν ὁρᾶν ἐςὶ ταὺτα. Оно заключаетъ въ себѣ слѣдующія два смысла: 1) Итакъ ихъ можно видѣть? 2) Итакъ онѣ могутъ видѣть?
- ↑ Не то ли говоришь, что молчитъ? οὐ σιγῶντα λέγεις; порусски надлежало бы сказать: не о томъ ли говоришь, что молчитъ? Но такимъ образомъ мы упустили бы изъ вида основаніе софизма. Въ выраженіи οὐ σιγῶντα λέγειν заключается два смысла: молча говорить, и говорить о томъ, что молчитъ. Такъ объясняется этотъ софизмъ и у Аристотеля de elenchis Sophist. C. IV. 6. Сравн. X. 8. Тоже и далѣе: желѣзныя вещи говорятъ какъ издающія — и проч. φθεγγόμενα καὶ βοῶντα μέγιστον τὰ σιδήρια λέγεται. Иначе: ο желѣзныхъ вещахъ говорятъ, что онѣ издаютъ и проч.
- ↑ То не все ли молчишь? οὐ πάντα σνγᾶς; основаніе софизма опять въ двоякомъ значеніи выраженія πάντα σιγᾶν; ибо оно значитъ: во-первыхъ всему молчать, во-вторыхъ о всемъ молчать. Ходъ умозаключенія таковъ: когда ты молчишь, все молчишь; но въ понятіи все заключается и то, что говоритъ; слѣдовательно, когда ты молчишь, молчитъ и то, что говоритъ.
- ↑ Обобоюдилъ положеніе, ἐξημφοτέρικε τὸν λόγον, то-есть, вывелъ заключеніе, что о предметѣ нашего разговора можно сказать и да и нѣтъ. Чтобы понять причину Ктизипповой радости, надобно вспомнить объ упрекѣ, который выше (p. 297. A) сдѣланъ Эвтидемомъ Діонисіодору: διαφθείρεις τὸν λόγον, καὶ ανήσεται οὔτοσὶ οὐκ ἐπιστάμενος καὶ ἐτιστήμων ἅμα ὼν κοὶ ἀνεπιστήμων.
- ↑ Софистъ хочетъ сказать, что нѣтъ ничего прекраснаго и, ухватившись за слова Сократа, что красота присуща всякой вещи, строитъ слѣдующій софизмъ: если ты прекрасенъ, поколику тебѣ присуща красота; то равнымъ образомъ ты быкъ, поколику тебѣ присущь быкъ; или также, ты Діонисіодоръ, поколику тебѣ присущь Діонисіодоръ.
- ↑ Этотъ софизмъ основанъ опять на двузнаменательности греческаго выраженія: τίνα προσήκει χαλκέυειν, κεραμέυειν etc. Оно означаетъ во первыхъ, кому должно ковать, лѣпить и проч., во вторыхъ кого должно ковать, лѣпить и проч.
- ↑ Лишь бы понималъ.... а оканчивать съ Эвтидемомъ. Связь этихъ мыслей та, что предложенный вопросъ Діонисіодоръ могъ принимать въ одномъ значеніи, а Эвтидемъ — въ другомъ. Сократъ хочетъ сказать: смотри, Діонисіодоръ, такъ ли ты разумѣешь это положеніе, какъ разумѣетъ его братъ твой; потому что начинать-то приходится съ тобою, а оканчивать съ нимъ.
- ↑ Указывается на предъидущее заключеніе, то-есть: заколоть повара, и проч. значитъ, дѣлать то, что къ кому относится.
- ↑ Этотъ отвѣтъ Сократа произвелъ много споровъ и недоумѣній между комментаторами. Нельзя сомнѣваться, что Аѳиняне дѣйствительно покланялись отечественному Зевсу. Свидѣтельства объ этомъ собраны Албертомъ ad Hesychium v. Πατρῷος Ζεύς. Какимъ же образомъ Сократъ могъ сказать о себѣ, что онъ не признаетъ отечественнаго Зевса? По нашему мнѣнію, сынъ Софрониска здѣсь обращаетъ противъ софистовъ собственное ихъ оружіе, то-есть, опровергаетъ ихъ тѣми же двусмысленностями, которыя составляли всю ихъ мудрость. Извѣстно, что подъ именемъ отечественнаго Зевса Аѳиняне разумѣли бога — покровителя любви къ родителямъ: но Сократъ принимаетъ это названіе въ томъ значеніи, что отечественный Зевсъ есть родоначальникъ Аѳинскаго народа и такимъ образомъ отклоняетъ софизмъ Діонисіодора.
- ↑ Аѳиняне и Іонійцы почитали родоначальникомъ своимъ Аполлона, потому что отъ него и Креузы родился Іонъ, давшій свое имя Іонійцамъ. См. Chr. Fel. Baehr. de Apolline patricio 1829. Müller. Vol. 1. p. 244. sq.
- ↑ Подъ именемъ риторовъ Греки разумѣли такихъ людей, которые лично подвизались въ судахъ и говорили въ защиту, или противъ разсматриваемаго дѣла. Svid. s. v. Ρήτωρ τὸ παλαιὸν ἐκαλεῖτο ὁ δήμῳ συμβουλέυων καὶ ὁ ἐν δήμῳ ἀγορέυων, εἴτε ἰκανὸς εῖη λέγειν εἵτε καὶ ἀδύνατος. По сему у Ксенофонта (memor. II. 6) ρήτορες καὶ δημηγόροι — названія синонимическія. Если же кто-нибудь изъ риторовъ пользовался особенною довѣренностію народа; то его называли δημαγωγός. См. Schömann. de Com. Athen, p. 106. Valckenar. diatrib. C. XXIII. p. 251. sqq. Впослѣдствіи къ риторамъ присоединился классъ ораторовъ, которые говорили рѣчи въ торжественныхъ собраніяхъ, ἐν ταῖς πανηγύρεσι, по побужденію тщеславія. Такимъ ораторомъ, между прочими, былъ и Горгіасъ, коего именемъ названъ одинъ изъ Платоновыхъ разговоровъ. Но кромѣ риторовъ и ораторовъ, въ Греціи были еще такъ называемые логографы. Они лично не присутствовали въ судѣ, а только писали рѣчи для защищенія или опроверженія судебныхъ дѣлъ. Ихъ-то особенно не любилъ Сократъ, какъ людей поверхностныхъ, не имѣвшихъ основательнаго образованія и презиравшихъ истинную науку.
- ↑ Діогенъ Лаерцій (II. 13. 121) упоминаетъ о четырехъ сыновьяхъ Критона: Критовулѣ, Гермогенѣ, Эпигенѣ и Ктизиппѣ. Здѣсь, по мнѣнію Гейндорфа, Критонъ говоритъ о Гермогенѣ и Критовулѣ. А такъ какъ въ Эвтидемѣ Критовулъ представляется возрастнымъ; то видно, что Платонъ написалъ этотъ разговоръ незадолго до осужденія Сократа; потому что Критовулъ, сынъ Критоновъ, находился въ числѣ тѣхъ Сократовыхъ учениковъ, которые готовы были взять своего учителя на поруки и внести за него штрафныя деньги.