| Какую пѣсню пѣли Сирены, или какое имя носилъ Ахиллесъ, въ то время какъ скрывался среди женщинъ, — вопросы, конечно, любопытные, но совершенно не разрѣшимые. |
| Сэръ Томасъ Броунъ. |
Такъ называемыя аналитическія способности ума почти не доступны анализу. Мы знаемъ только ихъ проявленія. Мы знаемъ также, что онѣ являются источникомъ живѣйшихъ наслажденій для того, кто обладаетъ ими, въ болѣе чѣмъ обыкновенной степени. Какъ сильный физически человѣкъ радуется своей силѣ, прилагая ее къ мускульнымъ упражненіямъ, такъ аналитическій умъ торжествуетъ, предаваясь распутывающей дѣятельности. Онъ охотно берется за самыя тривіальныя занятія, если только они даютъ ему возможность приложить къ дѣлу свои способности. Онъ радуется всякимъ загадкамъ, загвоздкамъ, гіероглифамъ, обнаруживая при разъясненіи ихъ остроуміе, которое простымъ смертнымъ кажется сверхъестественнымъ. Результаты его, вытекающіе изъ методическаго и обдуманнаго изслѣдованія, кажутся плодомъ вдохновенія.
Способность къ распутыванію загадокъ, вѣроятно, усиливается изученіемъ математики, въ особенности ея высшаго отдѣла, несправедливо называемаго анализомъ, какъ бы par excellence. Но соображать не значитъ анализировать. Шахматный игрокъ, напримѣръ, соображаетъ, не прибѣгая къ анализу. Отсюда слѣдуетъ, что характеръ шахматной игры, въ смыслѣ упражненія ума, понимается совершенно превратно. Я не намѣренъ писать трактатъ на эту тему, я просто хочу высказать нѣсколько замѣчаній, скорѣе догадокъ, въ видѣ предисловія къ нижеслѣдующему разсказу. Итакъ, я утверждаю, что высшія способности мышленія болѣе связаны съ простой игрой въ шашки, чѣмъ съ затѣйливыми тонкостями шахматъ. Въ этой послѣдней игрѣ, гдѣ фигуры имѣютъ различные и причудливые ходы и представляютъ разную степень силы, — сложность принимается за глубину (ошибка довольно обыкновенная). Здѣсь требуется главнымъ образомъ вниманіе. Ослабѣй оно хоть на минуту — упущеніе сдѣлано, и вся игра разстроена или пропала. А возможность ходовъ, не только разнообразныхъ, но и въ обратномъ направленіи, усиливаетъ шансы на подобное упущеніе, такъ что въ девяти случаяхъ изъ десяти выиграетъ самый сосредоточенный, а не самый остроумный изъ игроковъ. Напротивъ, въ шашкахъ, гдѣ въ сущности только одинъ ходъ, который варьируетъ очень мало, вѣроятность прозѣвать незначительна, особеннаго вниманія не требуется, и побѣда зависитъ единственно отъ проницательности. Чтобы пояснить это конкретнымъ примѣромъ, представимъ себѣ партію въ шашки, въ которой остались только четыре дамки, и слѣдовательно разсѣянность не причемъ. Очевидно, здѣсь побѣда зависитъ (при равенствѣ игроковъ) отъ какого-нибудь особеннаго, recherche, движенія, результата сильнаго напряженія мысли. Лишенный обычныхъ ресурсовъ, аналитикъ проникаетъ въ душу противника, отождествляется съ нею и нерѣдко сразу видитъ тотъ единственный способъ (иногда до нелѣпости простой), съ помощью котораго можно вовлечь его въ ошибку или ускорить невѣрный разсчетъ.
Вистъ издавна считается игрой, требующей значительной силы соображенія; геніальнѣйшіе люди нерѣдко предавались ему съ увлеченіемъ, тогда какъ къ шахматамъ относились пренебрежительно. Безъ сомнѣнія, никакая другая игра не требуетъ такой способности къ анализу. Первый въ мірѣ шахматистъ можетъ быть только шахматистомъ; но умѣнье играть въ вистъ свидѣтельствуетъ о способности ко всякимъ другимъ, болѣе важнымъ предпріятіямъ, въ которыхъ умъ борется съ умомъ. Говоря умѣнье, я подразумѣваю то мастерство игры, при которомъ пользуются всѣми законными средствами, дающими перевѣсъ игроку. Они не только многочисленны но и многообразны, и часто заключаются въ такихъ тонкихъ психологическихъ комбинаціяхъ, которыя недоступны обыкновенному пониманію. Внимательно наблюдать — значитъ ясно помнить: въ этомъ отношеніи внимательный игрокъ въ шахматы будетъ хорошо играть въ вистъ, такъ какъ правила игры (основанныя на изученіи ея механизма) понятны и общедоступны. Но искусство аналитика проявляется въ такихъ вещахъ, которыя не подчиняются правиламъ. Онъ дѣлаетъ тихомолкомъ массу наблюденій и замѣтокъ. Такъ же, быть можетъ, поступаютъ и его товарищи; но различіе въ цѣнности добытаго такимъ образомъ матеріала зависитъ не столько отъ наблюдаемаго объекта, сколько отъ качества наблюденія. Необходимо знать, что слѣдуетъ наблюдать. Нашъ игрокъ не сосредоточивается на чемъ-либо одномъ; не ограничивается непосредственнымъ объектомъ — игрою, а извлекаетъ указанія и изъ другихъ источниковъ. Онъ наблюдаетъ пріемы своего партнера, сравнивая ихъ съ пріемами противниковъ. Онъ замѣчаетъ, какъ кто держитъ и подбираетъ карты; и часто угадываетъ онеры или козыри на рукахъ сосѣда, по взглядамъ, которые тотъ бросаетъ на свои карты. Онъ слѣдитъ за игрой физіономій во время игры, и находитъ богатый матеріалъ для выводовъ въ выраженіяхъ увѣренности, удивленія, торжества или досады. По манерѣ брать взятку онъ заключаетъ, есть-ли на рукахъ другая. По манерѣ бросать карту догадывается объ умышленно неправильномъ ходѣ. Случайное или неосторожное слово; случайно упавшая или отвернувшаяся карта и выраженіе безпокойства или равнодушія, съ которымъ ее прячутъ; счетъ взятокъ и порядокъ ихъ размѣщенія; нерѣшительность, колебаніе, поспѣшность или робость — все даетъ ему точныя указанія на положеніе игры, хотя съ виду кажется, будто онъ дѣйствуетъ по вдохновенію. Послѣ двухъ—трехъ сдачъ онъ уже знаетъ карты въ каждой рукѣ и ходитъ навѣрняка, какъ будто бы карты сосѣдей были открыты.
Аналитическую способность не слѣдуетъ смѣшивать съ простой изобрѣтательностью, такъ какъ аналитикъ всегда изобрѣтателенъ, а изобрѣтательный человѣкъ часто совершенно неспособенъ къ анализу. Творческая или комбинирующая способность, въ которой проявляется обыкновенно изобрѣтательность, и для которой френологи (я думаю, ошибочно) указываютъ особый органъ, считая ее первичной способностью, такъ часто проявляется у людей, которые въ другихъ отношеніяхъ приближаются къ идіотизму, что это обстоятельство давно уже обратило на себя вниманіе писателей и философовъ. Различіе между изобрѣтательностью и аналитической способностью гораздо больше, чѣмъ между фантастичностью и воображеніемъ, но такого же рода. Изобрѣтательные люди всегда фантазеры, а истинное воображеніе всегда свойственно аналитическимъ умамъ.
Нижеслѣдующій разсказъ послужитъ читателю какъ бы комментаріемъ къ вышеизложеннымъ соображеніямъ.
Проживая въ Парижѣ весною и лѣтомъ 18**, я познакомился съ г. Огюстомъ Дюпенъ. Это былъ молодой человѣкъ, хорошей, даже знаменитой фамиліи, но сцѣпленіе обстоятельствъ довело, его до крайней нищеты, сломившей его энергію, такъ что онъ покорился судьбѣ и пересталъ добиваться положенія и богатства. Благодаря любезности кредиторовъ, у него остались кое-какія крохи наслѣдственнаго состоянія; на нихъ онъ и жилъ, удовлетворяя самымъ необходимымъ потребностямъ съ помощью строгой экономіи, и не заботясь объ излишествахъ. Единственная роскошь, которую онъ позволялъ себѣ, были книги, но въ Парижѣ это обходится недорого.
Въ первый разъ мы встрѣтились въ одной маленькой библіотекѣ на Монмартрѣ. Оказалось, что мы оба разыскивали одну и ту же весьма рѣдкую и замѣчательную книгу; это обстоятельство и сблизило насъ. Мы стали встрѣчаться все чаще и чаще. Меня крайне заинтересовала его семейная исторія, которую онъ разсказалъ мнѣ съ чисто французской откровенностью. Я поражался также его начитанностью, а главное, его причудливое, пылкое, живое воображеніе воспламеняло и меня. Въ виду цѣли моего тогдашняго пребыванія въ Парижѣ, общество такого человѣка являлось для меня безцѣнной находкой, и я откровенно сообщилъ ему объ этомъ. Въ концѣ концовъ мы рѣшили поселиться вмѣстѣ, и такъ какъ мои денежныя обстоятельства были въ нѣсколько лучшемъ состояніи, чѣмъ его, то онъ согласился, чтобы я нанялъ и меблировалъ, въ фантастическомъ стилѣ, соотвѣтствовавшемъ нашимъ характерамъ, курьезный ветхій домишко, разрушавшійся въ глухомъ уголку Сенъ-Жерменскаго предмѣстья и давно оставленный жильцами изъ-за какихъ-то суевѣрій, о которыхъ мы не заботились.
Если бы посторонніе знали о нашемъ образѣ жизни въ этомъ домикѣ, мы, безъ сомнѣнія, прослыли бы сумасшедшими — хотя, быть можетъ, безвредными. Мы жили отшельниками. Посѣтители къ намъ не заглядывали. Я не сообщалъ никому изъ своихъ прежнихъ знакомыхъ адресъ нашего жилища, а Дюпенъ давно уже раззнакомился со всѣми. Мы удовлетворялись собственнымъ обществомъ.
Одной изъ причудъ моего друга (ибо какъ же иначе это назвать?) было пристрастіе къ ночи, къ темнотѣ; я тоже поддался этой bizarrerie, какъ и другимъ его фантазіямъ. Печальная богиня не всегда была съ нами, но мы умѣли поддѣлать ея присутствіе. При первыхъ лучахъ разсвѣта, мы запирали массивныя ставни нашего стараго дома, и зажигали пару восковыхъ свѣчей, которыя, распространяя сильное благоуханіе, озаряли комнату блѣднымъ, зловѣщимъ свѣтомъ. При этомъ освѣщеніи мы предавались мечтамъ читали, писали, бесѣдовали, пока часы не возвѣщали намъ о наступленіи настоящей ночи. Тогда мы выходили изъ дома и гуляли по улицамъ, рука объ руку, продолжая нашу бесѣду, или бродили до поздняго часа, находя среди свѣта и тѣней многолюднаго города матеріалъ для безконечныхъ наблюденій и размышленій.
Во время этихъ прогулокъ я не могъ не замѣтить и не подивиться (хотя глубокій идеализмъ моего друга заставлялъ ожидать этого) замѣчательнымъ аналитическимъ способностямъ Дюпена. Повидимому, ему самому доставляло большое удовольствіе примѣнять ихъ къ дѣлу — а можетъ быть, и обнаруживать передъ другими — въ чемъ онъ и признавался откровенно. Онъ хвастался мнѣ, слегка подсмѣиваясь, будто для него открыты сердца почти всѣхъ людей, — и подтверждалъ это на дѣлѣ поразительными доказательствами, обнаруживавшими глубокое знаніе моего сердца. Въ такія минуты онъ былъ холоденъ и разсѣянъ, глаза его блуждали, а голосъ — сильный теноръ — становился пронзительнымъ и показался бы крикливымъ, если бы не совершенная обдуманность и ясность рѣчи. Наблюдая его въ такія минуты, я часто вспоминалъ старинную философію о раздвоеніи души, и фантазія рисовала мнѣ двухъ Дюпеновъ: созидающаго и разрушающаго.
Не вздумайте заключить изъ моихъ словъ, что я излагаю какую-нибудь тайну или сочиняю романъ. Все, что я разсказалъ объ этомъ французѣ, было только результатомъ возбужденнаго, быть можетъ, нездороваго разсудка. Но слѣдующій примѣръ можетъ дать понятіе о характерѣ его наблюденій.
Однажды ночью мы шли по длинной грязной улицѣ близь Пале-Рояля. Каждый изъ насъ былъ занятъ своими мыслями и въ теченіе по крайней мѣрѣ четверти часа мы не обмѣнялись ни словечкомъ. Вдругъ Дюпенъ прервалъ молчаніе.
— Дѣйствительно, онъ совсѣмъ карликъ, и больше бы годился для Théâtre des Variétés.
— Безъ сомнѣнія, — отвѣчалъ я машинально, не замѣтивъ въ эту минуту (до того я былъ поглощенъ своими размышленіями), какъ странно слова Дюпена согласовались съ моими мыслями. Но въ ту же минуту я опомнился, и изумленію моему не было границъ.
— Дюпенъ, — сказалъ я серьезнымъ тономъ, — это выше моего пониманія. Не стану и говорить, какъ я изумленъ: едва вѣрю своимъ ушамъ. Какъ могли вы догадаться, что я думаю о… — тутъ я остановился, чтобы провѣрить еще разъ, дѣйствительно-ли онъ знаетъ, о комъ я думаю.
— …о Шантильи, — подхватилъ онъ, — чтожь вы остановились! Вы говорили самому себѣ, что его незначительная фигура не подходить къ трагедіи.
Именно это и было предметомъ моихъ размышленій. Шантильи, quondam сапожникъ въ улицѣ Сенъ-Дени, увлекся театромъ и выступивъ въ роли Ксеркса въ трагедіи Кребильона, былъ жестоко осмѣянъ за свое исполненіе.
— Объясните мнѣ ради Бога, — сказалъ я, — методъ, если только тутъ можетъ быть какой-нибудь методъ, съ помощью котораго вы проникли въ мою душу. — Въ дѣйствительности я былъ еще сильнѣе пораженъ, чѣмъ показывалъ.
— Продавецъ фруктовъ, — отвѣчалъ мой другъ, — привелъ васъ къ заключенію, что этотъ «сапожныхъ дѣлъ мастеръ» не достаточно высокъ для Ксеркса et id genus omne.
— Продавецъ фруктовъ!.. вы удивляете меня!.. я не знаю никакого продавца фруктовъ.
— Человѣкъ, который столкнулся съ вами на углу, четверть часа тому назадъ.
Тутъ я припомнилъ, что на поворотѣ изъ улицы Ц. меня чуть не сбилъ съ ногъ торговецъ съ корзиной яблокъ на головѣ: но я не могъ понять, какое это имѣетъ отношеніе къ Шантильи.
Въ Дюпенѣ не было и тѣни шарлатанства.
— Я сейчасъ вамъ объясню, — сказалъ онъ, — и чтобы вы ясно поняли меня, прослѣжу весь ходъ вашихъ мыслей отъ настоящаго момента до той rencontre съ продавцемъ яблокъ. Вотъ главныя звенья цѣпи — Шантильи, Оріонъ, д-ръ Никольсъ, Эпикуръ, Стереотомія, груда булыжниковъ, продавецъ яблокъ.
Почти всякому случалось, хоть разъ въ жизни, изслѣдовать постепенный ходъ своихъ мыслей, приведшихъ къ извѣстному заключенію. Занятіе это часто исполнено интереса; и тотъ, кто берется за него въ первый разъ, поражается кажущимся отсутствіемъ связи и безграничнымъ разстояніемъ между исходнымъ пунктомъ и заключеніемъ. Каково же было мое изумленіе, когда я услышалъ слова француза и не могъ не согласиться, что онъ сказалъ совершенную правду. Онъ продолжатъ:
— Сколько помню, мы толковали о лошадяхъ передъ самымъ поворотомъ съ улицы Ц. То была послѣдняя тема нашего разговора. Когда мы свернули въ эту улицу, продавецъ фруктовъ, съ большой корзиной на головѣ, бѣжавшій куда-то, толкнулъ васъ на груду булыжниковъ, сложенныхъ въ томъ мѣстѣ, гдѣ чинилась мостовая. Вы наступили на камень, поскользнулись, слегка ушибли ногу, пробормотали нѣсколько словъ съ сердитымъ или безпокойнымъ видомъ, повернулись и взглянули на груду камней, — затѣмъ молча пошли дальше. Я не особенно внимательно слѣдилъ за вами; но въ послѣднее время наблюденіе сдѣлалось для меня почти необходимостью.
«Вы шли опустивъ глаза, сердито поглядывая на рытвины и выбоины мостовой (стало быть, думали еще о камняхъ), пока мы не дошли до переулка Ламартина, вымощеннаго, въ видѣ опыта, тесаными камнями. Тутъ ваше лицо просвѣтлѣло и по движенію вашихъ губъ я догадался, что вы прошептали слово «стереотомія» — терминъ, который почему-то примѣняется къ этого рода мостовымъ. Я зналъ, что слово «стереотомія» должно вамъ напомнить объ атомахъ и слѣдовательно о теоріяхъ Эпикура; и такъ какъ въ нашемъ послѣднемъ разговорѣ на эту тему я сообщилъ вамъ, какъ удивительно — хотя это остается почти незамѣченнымъ — смутныя изысканія благороднаго грека подтверждаются новѣйшей небулярной космогоніей, то и могъ ожидать, что вы невольно взглянете на большое туманное пятно Оріона. Вы взглянули на него; это убѣдило меня, что я дѣйствительно угадалъ ваши мысли. Но въ насмѣшливой статьѣ о Шантильи, во вчерашнемъ номерѣ «Musée», авторъ, издѣваясь надъ сапожникомъ, перемѣнившимъ фамилію при поступленіи на сцену, цитировалъ латинскій стихъ, о которомъ мы часто говорили. Вотъ онъ:
Perdidit antiquum litera prima sonum.
«Я говорилъ вамъ, что это относится къ Оріону, называвшемуся раньше Оріономъ и связанная съ этимъ объясненіемъ игра словъ заставляла меня думать, что вы не забыли его. Въ такомъ случаѣ представленіе объ Оріонѣ должно было соединиться у васъ съ представленіемъ о Шантильи. Что такое сопоставленіе дѣйствительно мелькнуло у васъ, я замѣтилъ по вашей улыбкѣ. Вы задумались о фіаско бѣдняги сапожника. До тѣхъ поръ вы шли вашей обычной походкой, теперь выпрямились. Очевидно, вы подумали о маломъ ростѣ Шантильи. Тутъ я прервалъ нить вашихъ мыслей, замѣтивъ, что онъ, Шантильи, дѣйствительно карликъ и былъ бы больше на мѣстѣ въ Théâtre des Variétés.
Вскорѣ послѣ этого случая мы просматривали какъ-то вечеромъ «Gazette des Tribunaux», гдѣ прочли слѣдующую замѣтку:
Необыкновенное убійство. — Сегодня около трехъ часовъ утра, обитатели квартала Сенъ-Рошъ были разбужены страшными криками, доносившимися, повидимому, изъ четвертаго этажа одного дома въ улицѣ Моргъ, единственными жильцами котораго были нѣкая madame Л’Эспанэ и ея дочь мадмуазель Камилла Л’Эспанэ. Послѣ неудачной попытки проникнутъ въ домъ обычнымъ порядкомъ, дверь была выломана и человѣкъ восемь или десять вошли въ сопровожденіи двухъ жандармовъ. Тѣмъ временемъ крики прекратились, но когда толпа поднялась на первую площадку лѣстницы, можно было разслышать голоса ссорившихся людей, два или три, раздававшіеся изъ верхней части дома. Со второй площадки уже ничего не было слышно. Толпа разбрелась, осматривая комнаты. Въ большой комнатѣ четвертаго этажа (дверь которой пришлось сломать, такъ какъ ключъ оказался внутри) глазамъ явившихся открылось зрѣлище, поразившее всѣхъ ужасомъ и изумленіемъ.
Въ комнатѣ былъ страшный безпорядокъ, мебель изломана и разбросана. Бѣлье и тюфяки, сброшенные съ кровати, валялись на полу. На стулѣ лежала окровавленная бритва. Въ печкѣ нашли нѣсколько густыхъ длинныхъ клочьевъ сѣдыхъ человѣческихъ волосъ, тоже окровавленныхъ. На полу валялись четыре наполеондора, топазовая сережка, три большихъ серебряныхъ ложки, три поменьше изъ métal d’Alger и два мѣшка, въ которыхъ оказалось около четырехъ тысячъ франковъ золотомъ. Ящики комода и стола были выдвинуты и очевидно ограблены, хотя многія вещи остались на мѣстѣ. Маленькій, несгораемый сундукъ оказался подъ тюфякомъ (не подъ кроватью). Онъ былъ открытъ и ключъ еще находился въ замкѣ. Въ немъ оказалось только нѣсколько писемъ и неважныхъ бумагъ.
Никакихъ слѣдовъ г-жи Л’Эспанэ не было видно, но, замѣтивъ въ каминѣ необычайное количество сажи, жандармы изслѣдовали трубу и (страшно сказать!) вытащили оттуда тѣло дочери, засунутое туда внизъ головой. Оно еще не остыло, и было покрыто ссадинами; на лицѣ оказались глубокія царапины, на шеѣ черныя полосы и глубокіе слѣды ногтей, какъ будто покойная была задушена.
Обыскавъ весь домъ и не найдя ничего больше, отправились на маленькій дворикъ, позади дома, и здѣсь нашли трупъ г-жи Л’Эспанэ съ перерѣзаннымъ почти начисто горломъ, такъ что, когда тѣло подняли, голова отвалилась. Голова и тѣло были страшно обезображены, первая едва сохранила обликъ человѣческій.
Это ужасное происшествіе остается пока совершенно неразъясненнымъ. На слѣдующій день въ газетѣ явились дополнительныя свѣдѣнія:
Драма въ улицѣ Моргъ. — Нѣсколько лицъ были подвергнуты допросу, по поводу этого необычайнаго и страшнаго происшествія, но изъ ихъ показаній не выяснилось ничего, что бы могло бросить свѣтъ на эту загадку. Мы сообщаемъ ниже сущность показаній.
Полина Дюбуръ, прачка, объясняетъ, что она знала обѣихъ покойницъ три года, стирала на нихъ. Старая леди и ея дочь были, повидимому, въ хорошихъ отношеніяхъ — очень привязаны другъ къ другу. Платили онѣ очень аккуратно. Ничего не знаетъ объ образѣ ихъ жизни и средствахъ. Предполагаетъ, что г-жа Л’Эспанэ была ворожеей. По слухамъ, у нея водились деньги. Никогда никого не встрѣчала у нихъ. Убѣждена, что у нихъ не было прислуги. Кажется, мебель имѣлась только въ четвертомъ этажѣ.
Пьерръ Моро, содержатель табачной лавочки, доставлялъ г-жѣ Л’Эспанэ нюхательный табакъ въ теченіе четырехъ лѣтъ. Родился въ этомъ кварталѣ и никогда не покидалъ его. Покойница съ дочерью жили въ домѣ, гдѣ были найдены ихъ тѣла, шесть лѣтъ. Раньше его занималъ золотыхъ дѣлъ мастеръ, сдававшій верхніе этажи въ наймы. Домъ принадлежалъ госпожѣ Л. Она отказала золотыхъ дѣлъ мастеру и сама поселилась въ домѣ; квартиръ не сдавала. Старуха впала въ дѣтство. Свидѣтель встрѣчался съ ея дочерью пять-шесть разъ за всѣ шесть лѣтъ. Обѣ жили очень уединенно, по слухамъ, имѣли деньги. Слышалъ отъ сосѣдей, будто г-жа Л. занимается гаданьемъ, но не вѣритъ этому. Никогда не замѣчалъ, чтобы кто-нибудь входилъ въ домъ, кромѣ г-жи Л. и ея дочери, дворника и врача.
Многія другія лица, изъ числа сосѣдей, дали такія же показанія. Никто изъ нихъ не посѣщалъ домъ. Неизвѣстно, были у г-жи Л. и ея дочери какіе-нибудь знакомые. Ставни въ переднемъ фасадѣ рѣдко открывались. Въ заднемъ были всегда заперты, во всѣхъ комнатахъ, кромѣ той, гдѣ совершилось убійство. Домъ хорошій, не очень старый.
Исидоръ Мюзе, жандармъ, объясняетъ, что его позвали въ домъ около трехъ часовъ утра. У подъѣзда собралось человѣкъ двадцать или тридцать народа, старавшихся выломать дверь. Онъ растворилъ ее не ломомъ, а штыкомъ. Это не представило особенныхъ затрудненій, такъ какъ дверь была съ двумя половинками и не заперта на задвижку ни вверху, ни внизу. Крики продолжались, пока дверь не была отворена, затѣмъ внезапно стихли. Повидимому, кричалъ (или кричали) кто-то въ жестокихъ мученіяхъ, крики были громкіе и протяжные, а не короткіе и отрывистые. Свидѣтель побѣжалъ вверхъ по лѣстницѣ. Достигнувъ первой площадки, услышалъ голоса ссорившихся, одинъ грубый, другой визгливый, очень странный голосъ. Разобралъ нѣсколько словъ, произнесенныхъ грубымъ голосомъ на французскомъ языкѣ. Положительно утверждаетъ, что это не былъ женскій голосъ. Слышалъ слова sacré и diadle. Визгливый голосъ принадлежалъ иностранцу. Не можетъ сказать положительно, былъ-ли это женскій или мужской голосъ. Не знаетъ, на какомъ языкѣ онъ говорилъ, но думаетъ, что на испанскомъ. Состояніе комнаты и тѣлъ, этотъ свидѣтель описалъ также, какъ мы вчера.
Анри Дюваль, сосѣдъ, по ремеслу серебряникъ, объясняетъ, что онъ одинъ изъ первыхъ вошелъ въ домъ. Въ общемъ подтверждаетъ показаніе Мюзе. Войдя въ домъ, они затворили за собою дверь, чтобы удержать толпу, которая быстро собиралась, не смотря на ранній часъ. По мнѣнію этого свидѣтеля, визгливый голосъ принадлежалъ итальянцу; во всякомъ случаѣ не французу. Не можетъ сказать съ увѣренностью, былъ-ли это мужской голосъ. Возможно, что онъ принадлежалъ женщинѣ. Свидѣтель не знаетъ итальянскаго языка. Не могъ разобрать отдѣльныхъ словъ, но убѣжденъ по интонаціи, что кричавшій былъ итальянецъ. Зналъ г-жу Л. и ея дочь. Часто разговаривалъ съ обѣими. Увѣренъ, что визгливый голосъ не принадлежалъ которой-нибудь изъ нихъ.
Оденгеймеръ, содержатель ресторана. — Этотъ свидѣтель явился къ слѣдователю по собственной иниціативѣ. Не зная французскаго языка, давалъ показанія при помощи переводчика. Проходилъ мимо дома, когда раздались крики. Они продолжались нѣсколько минуть, минутъ десять, примѣрно. Крики были громкіе, протяжные, выражали ужасъ и тоску. Вошелъ въ домъ вмѣстѣ съ другими. Подтверждаетъ прежнія показанія, за исключеніемъ одного пункта. Убѣжденъ, что визгливый голосъ принадлежалъ мужчинѣ, французу. Не могъ разобрать отдѣльныхъ словъ. Они звучали громко, отрывисто, безсвязно, съ выраженіемъ страха и гнѣва. Голосъ былъ рѣзкій, не столько визгливый, сколько рѣзкій. Нельзя назвать его визгливымъ голосомъ. Грубый голосъ произнесъ нѣсколько разъ «sacré», «diadle» и однажды «mon Dieu».
Жюль Миньо, банкиръ, фирмы Миньо и Сынъ въ улицѣ Делоренъ. Это старшій Миньо. У г-жи Л’Эспанэ было небольшое состояніе. Имѣла текущій счетъ въ его конторѣ съ весны — года (восемь лѣтъ тому назадъ). Часто вкладывала маленькими суммами. Не брала денегъ ни разу до послѣднихъ дней: за три дня до смерти взяла четыре тысячи франковъ. Эта сумма была выплачена золотомъ и отнесена къ г-жѣ Л. на домъ прикащикомъ.
Адольфъ Лебонъ, прикащикъ Миньо и Сына, объясняетъ, что въ вышеозначенный день онъ проводилъ г-жу Л’Эспанэ до дома и отнесъ ей 4.000 франковъ въ двухъ мѣшкахъ. Дверь отворила мадмуазель Л. и взяла у него одинъ изъ мѣшковъ, а ея мать взяла другой. Затѣмъ онъ раскланялся и ушелъ. Никого не замѣтилъ на улицѣ въ это время. Это переулокъ очень глухой.
Вильямъ Бирдъ, портной, объясняетъ, что онъ вошелъ въ домъ вмѣстѣ съ другими. Онъ англичанинъ. Живетъ въ Парижѣ два года. Одинъ изъ первыхъ взбѣжалъ по лѣстницѣ. Слышалъ голоса ссорящихся. Грубый голосъ несомнѣнно принадлежалъ французу. Слышалъ различныя слова, но не припомнитъ всѣхъ. Ясно слышалъ sacré и mon Dieu. Одно время раздавались звуки какъ бы драки нѣсколькихъ лицъ — топотъ, борьба. Визгливый голосъ былъ очень громокъ, громче, чѣмъ грубый. Безъ сомнѣнія, онъ не принадлежалъ англичанину. Кажется, это былъ голосъ нѣмца. Можетъ быть, онъ принадлежалъ женщинѣ. Свидѣтель не понимаетъ по нѣмецки.
Четверо изъ вышепоименованныхъ свидѣтелей, на вторичномъ допросѣ, показали, что дверь комнаты, въ которой находился трупъ мадмуазель Л., была заперта изнутри. Все было тихо, когда свидѣтели добрались до этой комнаты, — ни стоновъ, ни шума не было слышно. Когда выломали дверь, никого не оказалось. Окна въ передней и задней комнатахъ были заперты. Дверь между двумя комнатами была притворена, но не заперта на замокъ. Дверь изъ передней комнаты, выходящая въ корридоръ, была заперта на замокъ, ключъ находился на внутренней сторонѣ. Комнатка въ концѣ корридора, въ передней части дома, была открыта, дверь стояла полуотворенной. Эта комната была загромождена старыми кроватями, ящиками и т. п. Они были тщательно осмотрѣны и обысканы. Вообще домъ былъ подвергнутъ самому тщательному обыску. Всѣ трубы осмотрѣны трубочистами. Домъ четырехъэтажный съ чердакомъ (mansardes). Подъемная дверь на крышу заколочена гвоздями, повидимому, не открывалась много лѣтъ. Свидѣтели различно опредѣляютъ промежутокъ времени между тѣмъ моментомъ, когда были услышаны ссорящіеся голоса, и взломомъ двери. Одни говорятъ — три минуты, другіе — пять. Дверь была отворена безъ особенныхъ затрудненій.
Альфонцо , гробовщикъ, живетъ въ улицѣ Морга. Уроженецъ Испаніи. Вошелъ въ домъ вмѣстѣ съ другими. Не входилъ наверхъ. Нервный, побоялся волненія. Слышалъ голоса ссорящихся. Грубый голосъ принадлежалъ французу. Не разобралъ отдѣльныхъ словъ. Визгливый голосъ — англичанина; увѣренъ въ этомъ. Не знаетъ англійскаго языка, но судитъ по интонаціи.
Альберто Монтани, кондитеръ, одинъ изъ первыхъ поднялся на лѣстницу. Слышалъ голоса. Грубый голосъ принадлежалъ французу. Разобралъ нѣсколько словъ. Выраженіе ихъ было жалобное. Не разобралъ словъ, произнесенныхъ визгливымъ голосомъ. Онъ говорилъ быстро, скороговоркой. Думаетъ, что этотъ голосъ принадлежалъ русскому. Подтверждаетъ прежнія показанія. Родомъ итальянецъ. Никогда не слыхалъ русскаго языка.
Различные свидѣтели, при новомъ допросѣ, показали, что трубы во всѣхъ комнатахъ четвертаго этажа были слишкомъ узки, чтобы пролѣзть человѣку. Ихъ изслѣдовали цилиндрическими щетками, какія употребляются трубочистами. Ни одна труба не осталась неизслѣдованной. Въ домѣ нѣтъ чернаго хода, чрезъ который убійца могъ бы убѣжать, пока свидѣтели поднимались по лѣстницѣ. Тѣло мадмуазель Л’Эспанэ было такъ плотно задвинуто въ трубу, что потребовались усилія четырехъ или пяти человѣкъ, чтобы ее вытащить.
Поль Дюма, врачъ, объясняетъ, что его пригласили освидѣтельствовать тѣла на разсвѣтѣ. Оба они лежали на холстѣ, на кровати, въ той комнатѣ, гдѣ былъ найденъ трупъ мадмуазель Л. Тѣло ея было исковеркано и покрыто ссадинами. Это объясняется тѣмъ, что его засунули въ трубу. На горлѣ, подъ подбородкомъ, оказались глубокія царапины и синія полосы, — очевидно, слѣды пальцевъ. Лицо страшно посинѣло, глаза выкатились, языкъ прокушенъ. Подъ ложечкой замѣченъ огромный синякъ, происшедшій, очевидно, вслѣдствіе надавливанія колѣномъ. По мнѣнію г. Дюма, мадмуазель Л’Эспанэ задушена неизвѣстнымъ лицомъ или лицами. Тѣло матери страшно изуродовано. Всѣ кости на правой ногѣ и рукѣ болѣе пли менѣе изломаны. Лѣвая tibia переломлена, также всѣ ребра на лѣвой сторонѣ. Все тѣло усѣяно синяками. Трудно рѣшить, какъ произошли всѣ эти поврежденія. Тяжелый деревянный брусъ, или полоса желѣза, — стулъ, — вообще всякое тяжелое, тупое, грузное орудіе, въ рукахъ очень сильнаго человѣка, могло привести къ такимъ результатамъ. Женщина не могла бы нанести такихъ ударовъ. Голова покойной была совершенно отдѣлена отъ тѣла и жестоко изуродована. Горло перерѣзано какимъ-нибудь острымъ инструментомъ, — вѣроятно, бритвой.
Александръ Этьенъ, хирургъ, былъ приглашенъ освидѣтельствовать тѣла одновременно съ г. Дюма. Подтверждаетъ показаніе послѣдняго.
Больше ничего сколько-нибудь важнаго не удалось выяснить, хотя были допрошены еще различныя лица. Такого таинственнаго и загадочнаго убійства еще не случалось въ Парижѣ. Полиція совершенно сбита съ толку. Нѣтъ и тѣни намека на разгадку этой тайны.
Въ вечернемъ изданіи газеты сообщалось, что въ кварталѣ Сенъ-Рошъ до сихъ поръ царитъ величайшее возбужденіе, что домъ подвергнутъ вторичному обыску и свидѣтели передопрошены, съ тѣмъ же результатомъ, что и раньше. Въ примѣчаніи сообщалось, однако, что Адольфъ Лебонъ арестованъ, хотя никакихъ данныхъ къ его обвиненію, кромѣ вышеизложенныхъ, нѣтъ.
Повидимому, Дюпенъ крайне заинтересовался этимъ дѣломъ; такъ, по крайней мѣрѣ, я заключилъ по его поступкамъ, хотя онъ ничего не говорилъ. Только послѣ извѣстія объ арестѣ Лебона, онъ спросилъ меня, что я думаю объ этомъ убійствѣ.
Я могъ только присоединиться къ мнѣнію всего Парижа, — что это неразрѣшимая тайна. Я, по крайней мѣрѣ, не видѣлъ пути къ открытію убійцы.
— Нельзя судить объ этомъ, — возразилъ Дюпенъ, — по такому поверхностному разслѣдованію. Французская полиція, прославленная своей проницательностью, хитра и только. Въ ея дѣйствіяхъ нѣтъ метода, кромѣ методовъ, принятыхъ въ данную минуту. Она пускаетъ въ ходъ всѣ свои мѣры, но онѣ сплошь и рядомъ такъ мало соотвѣтствуютъ цѣли, что напоминаютъ г. Журдена, который требовалъ свой robe de chambre — pour mieux entendre la musique. Иногда она достигаетъ удивительныхъ размѣровъ, но только усердіемъ и дѣятельностью. Гдѣ этихъ качествъ недостаточно, тамъ всѣ ея планы лопаются. Видокъ, напримѣръ, былъ хорошій сыщикъ и настойчивый человѣкъ. Но вслѣдствіе недостатка дисциплины мысли, достигаемой образованіемъ, онъ то и дѣло заблуждался тѣмъ сильнѣе, чѣмъ ретивѣе брался за изслѣдованіе. Онъ плохо видѣлъ оттого, что разсматривалъ предметъ слишкомъ близко. Онъ видѣлъ два-три пункта съ поразительной ясностью, но именно потому неизбѣжно упускалъ изъ вида цѣлое. Вотъ что значитъ быть слишкомъ глубокомысленнымъ. Истина не всегда въ колодцѣ. Я думаю даже, что въ болѣе важныхъ вещахъ она всегда на поверхности. Истина не въ долинахъ, гдѣ мы ее ищемъ, а на вершинахъ горъ, гдѣ ее нужно искать. Источники этого рода ошибокъ обнаруживаются очень типично, при созерцаніи небесныхъ тѣлъ. Если смотрѣть на звѣзду искоса — бокомъ, обращая къ ней внѣшнюю часть ретины (болѣе чувствительную къ слабымъ свѣтовымъ впечатлѣніямъ, чѣмъ внутренняя) — будешь отчетливо видѣть ее, получишь ясное представленіе о ея блескѣ, который тускнѣетъ по мѣрѣ того, какъ мы обращаемъ взоръ прямо на звѣзду. Въ послѣднемъ случаѣ большее количество лучей падаетъ на поверхность глаза, но въ первомъ воспріятіе болѣе отчетливо. Сама Венера угаснетъ на небосклонѣ, если мы будемъ смотрѣть на нее слишкомъ упорно, слишкомъ пристально, слишкомъ прямо.
— Что касается этого убійства, изслѣдуемъ его прежде чѣмъ составлять о немъ мнѣніе. Это изслѣдованіе доставитъ намъ развлеченіе (признаюсь, я подумалъ, что это терминъ не совсѣмъ подходящій въ данномъ случаѣ, однако, ничего не сказалъ), — кромѣ того, Лебонъ оказалъ мнѣ однажды услугу, за которую я бы не прочь отблагодарить его. Мы сами осмотримъ домъ. Я знакомъ съ Г., префектомъ полиціи, и онъ навѣрное не откажетъ мнѣ въ письменномъ разрѣшеніи.
Разрѣшеніе было получено, и мы отправились въ улицу Моргъ. Это одинъ изъ самыхъ жалкихъ переулковъ между улицами Ришелье и Сенъ-Рошъ. Мы добрались до него только къ вечеру, такъ какъ этотъ кварталъ находится очень далеко отъ того, гдѣ мы жили. Домъ отыскали безъ труда, благодаря зѣвакамъ, которые, собравшись на противуположной сторонѣ улицы, безцѣльно глазѣли на окна. Это былъ обыкновенный парижскій домъ, съ подъѣздомъ, съ боку котораго помѣщалась сторожка съ окошечкомъ и надписью loge du concierge. Прежде чѣмъ войти въ домъ, мы прошлись по улицѣ, свернули въ переулокъ, и зашли въ тылъ зданія. Дюпенъ осмотрѣлъ сосѣдніе дома такъ же внимательно, какъ этотъ, съ непонятнымъ для меня любопытствомъ.
Затѣмъ мы вернулись къ подъѣзду, позвонили, и показавъ полицейскому разрѣшеніе, были немедленно впущены. Мы поднялись по лѣстницѣ въ комнату, гдѣ было найдено тѣло мадмуазель Л’Эспанэ и гдѣ до сихъ поръ лежали оба трупа. Комната оставалась въ прежнемъ безпорядкѣ. Я не замѣтилъ въ ней ничего новаго, о чемъ бы не было сообщено въ «Gazette des Tribunaux». Дюпенъ тщательно осмотрѣлъ все, не исключая труповъ. Затѣмъ мы прошлись по другимъ комнатамъ и осмотрѣли дворъ, въ сопровожденіи жандарма. Этомъ осмотръ продолжался до наступленія темноты; затѣмъ мы отправились домой. По дорогѣ мой спутникъ зашелъ на минутку въ редакцію одной ежедневной газеты.
Я уже говорилъ, что у моего друга бывали самыя разнообразныя причуды и что je les ménageais, — по англійски этой фразы не передашь. Теперь ему почему-то вздумалось отклонять всякій разговоръ объ убійствѣ. Только на слѣдующій день, около полудня, онъ неожиданно спросилъ меня, не замѣтилъ-ли я чего-нибудь особеннаго въ жестокости этого убійства.
Онъ съ такимъ выраженіемъ прознесъ слово «особеннаго», что я вздрогнулъ, самъ не знаю почему.
— Нѣтъ, ничего особеннаго, ничего кромѣ того, что мы прочли въ газетѣ.
— «Gazette» — возразилъ онъ, — кажется, недостаточно внимавъ исключительно ужасный характеръ этого преступленія. Но оставимъ въ сторонѣ ея банальныя мнѣнія. Я думаю, что тайна считается неразрѣшимой вслѣдствіе именно той черты, которая должна облегчить ея разрѣшеніе, разумѣю утрированный характеръ преступленія. Полиція сбита съ толку кажущимся отсутствіемъ мотивовъ — не самого убійства, а жестокости убійцы. Ихъ смущаетъ также кажущаяся невозможность примирить два факта: свидѣтели слышали голоса ссорящихся, а между тѣмъ никого не нашли въ комнатѣ кромѣ убитой мадмуазель Л’Эспанэ, хотя преступники не могли ускользнуть незамѣченными. Дикій безпорядокъ въ комнатѣ; тѣло, засунутое внизъ головой въ трубу; страшно обезображенный трупъ старухи; все это, какъ и другія обстоятельства, которыхъ не стоитъ перечислять, сбило съ толку власти и поставило втупикъ хваленую проницательность правительственныхъ агентовъ. Они впали въ грубую, но обычную ошибку, смѣшавъ необычайное съ непонятнымъ. Но именно отклоненіе отъ обычнаго характера подобныхъ происшествій должно служить разсудку руководящей нитью для поисковъ. Въ изслѣдованіяхъ подобнаго рода нужно спрашивать не «что такое случилось?», а «что такое случилось, чего никогда не случалось раньше»? Легкость, съ которою я добьюсь или добился разъясненія этой тайны, обратно пропорціональна ея кажущейся неразрѣшимости въ глазахъ полиціи.
Я уставился на своего собесѣдника въ нѣмомъ изумленіи.
— Я поджидаю теперь, — сказалъ онъ, взглянувъ на дверь нашей комнаты, — я поджидаю человѣка, который хоть и не самъ учинилъ эту бойню, но причастенъ къ ней до нѣкоторой степени. По всей вѣроятности, онъ не повиненъ въ худшей части этихъ преступленій. Я надѣюсь, что мое предположеніе справедливо, такъ какъ на немъ строю надежду на разъясненіе всей этой загадки. Онъ долженъ придти сюда, въ эту комнату. Можетъ и не явиться, конечно, но, по всей вѣроятности, явится. Если онъ придетъ, необходимо будетъ задержать его. Вотъ пистолеты, а какъ съ ними распорядиться въ случаѣ надобности, мы оба знаемъ.
Я взялъ пистолеты, врядъ-ли сознавая, что дѣлаю, и едва вѣря своимъ ушамъ, между тѣмъ, какъ Дюпенъ продолжалъ, точно разсуждая самъ съ собою. Я уже упоминалъ о его разсѣянномъ видѣ въ такія минуты. Онъ обращался ко мнѣ, но его голосъ, хотя не особенно громкій, звучалъ такъ, какъ будто бы онъ переговаривался съ кѣмъ-нибудь издали. Глаза его были устремлены на стѣну.
— Что голоса ссорящихся, — продолжатъ онъ, — не принадлежали самимъ женщинамъ, доказывается свидѣтельскими показаніями. Это уничтожаетъ возможность предположенія, будто старуха сначала умертвила дочь, а потомъ и самое себя. Я, впрочемъ, упоминаю объ этомъ предположеніи только для порядка, потому что у г-жи Л’Эспанэ не хватило бы силы засунуть тѣло дочери въ трубу, а характеръ увѣчій на ея собственномъ тѣлѣ исключаетъ возможность самоубійства. Стало быть, убійство совершено посторонними лицами, и голоса этихъ-то лицъ были услышаны свидѣтелями. Теперь разсмотримъ показанія объ этихъ голосахъ, — не будемъ разбирать ихъ въ цѣломъ, а отмѣтимъ только ихъ особенности. Замѣтили вы въ нихъ что-нибудь особенное?
Я отвѣчалъ, что тогда какъ всѣ свидѣтели приписывали грубый голосъ французу, — мнѣнія крайне расходились относительно визгливаго голоса, или рѣзкаго, какъ характеризовалъ его одинъ изъ свидѣтелей,
— Это само показаніе, — возразилъ Дюпенъ, — а не особенность показанія. Вы, стало быть, ничего не замѣтили толкомъ. А между тѣмъ тутъ есть обстоятельство, достойное замѣчанія. Свидѣтели, какъ вы замѣтили, согласны насчетъ грубаго голоса. Но особенность показаній относительно визгливаго голоса не въ разногласіи, а въ томъ, что когда его описывали итальянецъ, англичанинъ, испанецъ, голландецъ и французъ, — каждый изъ нихъ отзывался о немъ, какъ о голосѣ иностранца. Каждый увѣренъ, что этотъ голосъ не принадлежалъ его соотечественнику. Въ этомъ всѣ сходятся — то есть въ томъ, что обладатель визгливаго голоса не принадлежитъ націи свидѣтеля. Французъ предполагаетъ, что это голосъ испанца и «что онъ разобралъ бы отдѣльныя слова, если бы зналъ испанскій языкъ». Голландецъ утверждаетъ, что голосъ принадлежалъ французу, но изъ отчета видно, что свидѣтель, «не зная французскаго языка, объяснялся при помощи переводчика».
Англичанинъ думаетъ, что это былъ голосъ нѣмца, но онъ «не понимаетъ нѣмецкаго языка». Испанецъ «увѣренъ», что голосъ принадлежалъ англичанину, но «судитъ только по интонаціи», такъ какъ «не знаетъ англійскаго языка». Итальянцу кажется, что это былъ голосъ русскаго, но онъ «никогда не слыхалъ русскаго языка». Другой французъ расходится съ первымъ и положительно утверждаетъ, что голосъ принадлежалъ итальянцу; но, «не зная совершенно этого языка», онъ, подобно испанцу, «судитъ но интонаціи». Странный въ садомъ дѣлѣ голосъ, если о немъ возможно такое показаніе; голосъ, въ интонаціи котораго представители пяти великихъ націй Европы не могли узнать ничего родственнаго! Вы скажете, что онъ могъ принадлежать азіату, африканцу. Уроженцевъ Азіи и Африки немного наберется въ Европѣ; но, не отрицая возможности такого предположенія, я укажу только на три слѣдующіе пункта. Одинъ изъ свидѣтелей называетъ голосъ «скорѣе рѣзкимъ, чѣмъ визгливымъ». Другіе говорятъ, что онъ былъ «отрывистый и неровный». Ни одинъ изъ нихъ не могъ различить слова, — звуки, похожіе на слова.
— Не знаю, — продолжалъ Дюпенъ, — какое впечатлѣніе мои слова производятъ на вашъ умъ, но, по моему мнѣнію, законный выводъ изъ этой части показанія, относительно грубаго и визгливаго голосовъ, самъ по себѣ способенъ породить подозрѣніе, которое послужитъ путеводной нитью для всѣхъ дальнѣйшихъ розысканій. Я говорю «законный выводъ», но это выраженіе не вполнѣ передаетъ мою мысль. Я собственно думаю, что выводъ можетъ быть лишь одинъ, и что подозрѣніе, о которомъ я говорю, вытекаетъ изъ него неизбѣжно, какъ его единственный результатъ. Что это за подозрѣніе — я пока не скажу. Замѣчу только, что въ моихъ глазахъ оно оказалось достаточно сильнымъ, чтобы дать опредѣленное направленіе — извѣстную тенденцію — моимъ поискамъ въ комнатѣ.
— Перенесемся мысленно въ эту комнату. Что мы прежде всего станемъ искать въ ней? Выхода, посредствомъ котораго скрылись убійцы. Излишне говорить, что мы не вѣримъ въ сверхъестественныя явленія. Г-жа Л’Эспанэ и ея дочь не были умерщвлены духами. Виновники преступленія — матеріальныя существа, и спаслись матеріальнымъ путемъ. Но какъ именно? Къ счастью, есть только одинъ способъ обсужденія этого пункта, и этотъ способъ долженъ привести насъ къ опредѣленному заключенію. Разсмотримъ одинъ за другимъ всѣ пути къ бѣгству. Ясно, что убійцы находились въ комнатѣ, гдѣ найдено тѣло мадмуазель Л’Эспанэ или въ сосѣдней комнатѣ въ то время, какъ свидѣтели поднимались по лѣстницѣ. Значитъ, нужно искать выхода изъ этихъ двухъ комнатъ. Полиція освидѣтельствовала полы, потолки, стѣны самымъ тщательнымъ образомъ. Потайной выходъ не могъ бы ускользнуть отъ ея вниманія. Но, не довѣряя ея глазамъ, я произвелъ осмотръ моими собственными. Дѣйствительно, потайныхъ выходовъ не было. Обѣ двери изъ комнатъ въ корридоръ были заперты и ключи находились въ замкахъ. Обратимся къ трубамъ. На разстояніи восьми или десяти футовъ надъ печами ширина ихъ обыкновенная, но на всемъ протяженіи трубы не пролѣзетъ и крупная кошка. Итакъ, уйти черезъ трубу абсолютно невозможно; остаются окна. Черезъ тѣ, что выходятъ на улицу, нельзя было спуститься, незамѣченнымъ, такъ какъ на улицѣ собралась толпа. Слѣдовательно, убійцы должны были уйти въ окна задней комнаты. Придя неизбѣжно къ такому заключенію, мы не должны отвергать его въ виду кажущейся невозможности. Намъ остается только доказать, что эта невозможность дѣйствительно кажущаяся.
— Въ комнатѣ два окна. Одно изъ нихъ не заставлено мебелью и видно цѣликомъ. Нижняя часть другого закрыта изголовьемъ тяжелой кровати, придвинутой къ нему вплотную. Первое оказалось запертымъ изнутри. Никакими усиліями не удалось его поднять. Въ рамѣ съ лѣвой стороны была проверчена дыра и въ нее заволоченъ гвоздь по самую шляпку. Въ другомъ окнѣ оказался такой же гвоздь, и его также не удалось отворить. Полиція рѣшила, что этимъ путемъ убѣжать было невозможно. И потому нашла излишнимъ вытащить гвозди и отворить окна.
— Я не такъ поступилъ, именно на томъ основаніи, которое сейчасъ указалъ, — то есть потому, что невозможность должна была быть только кажущейся.
— Я разсуждалъ a posteriori. Убійцы бѣжали въ одно изъ этихъ оконъ. Сдѣлавъ это, они не могли запереть окна изнутри — соображеніе, которое своею очевидностью заставило полицію отказаться отъ дальнѣйшихъ поисковъ въ этомъ направленіи. Но окна были заперты. Стало быть онѣ должны были затвориться сами. Это заключеніе являлось неизбѣжнымъ. Я подошелъ къ свободному окну, вытащилъ — не безъ труда — гвоздь и попытался поднять раму. Какъ я и ожидалъ, она не поддавалась моимъ усиліямъ. Очевидно, была гдѣ-нибудь скрытая пружина. Это подтвержденіе (моего заключенія) доказало мнѣ, что я стою на правильномъ пути, какъ бы ни были таинственны обстоятельства, касающіяся гвоздей. Тщательно осмотрѣвъ раму, я нашелъ скрытую пружину. Я надавилъ ее и довольный своимъ открытіемъ не сталъ поднимать раму.
Теперь я помѣстилъ гвоздь на прежнее мѣсто и внимательно осмотрѣлъ его. Лицо, бѣжавшее черезъ окно, могло захлопнуть раму и пружина замкнула бы его сама собой; но оно не могло всадить обратно гвоздь. Это заключеніе было очевидно, и еще болѣе съуживало поле моихъ изслѣдованій. Убійцы должны были бѣжать въ другое окно. Предполагая, что пружины въ обѣихъ рамахъ одинаковы, — должна была оказаться разница между гвоздями, по крайней мѣрѣ, разница въ способѣ ихъ прикрѣпленія. Подойдя къ кровати, я осмотрѣлъ черезъ ея спинку второе окно. Протянувъ руку изъ-за спинки, я вскорѣ нашелъ пружину, которая, какъ я предполагалъ, оказалась такой же, какъ въ сосѣднемъ овнѣ. Затѣмъ я осмотрѣлъ гвоздь. Онъ былъ такой же крупный и такъ же заколоченъ по самую шляпку.
— Вы подумаете, это сбило меня съ толку. Но такъ думать можно, только не понимая природу индукціи. Употребляя охотничье выраженіе, я еще ни разу не «потерялъ слѣдъ». Чутье ни разу не измѣнило мнѣ. Всѣ звѣнья цѣпи были на лицо. Я прослѣдилъ тайну до ея послѣдняго этапа, и этимъ этапомъ былъ гвоздь. Какъ я уже сказалъ, онъ во всѣхъ отношеніяхъ походилъ на своего сосѣда въ другомъ окнѣ; но этотъ фактъ абсолютно ничего не значилъ, при всей своей кажущейся значительности, въ сравненіи съ тѣмъ соображеніемъ, что здѣсь на этомъ пунктѣ заканчивалась разгадка тайны. «Должно быть что-нибудь не такъ въ этомъ гвоздѣ» — подумалъ я. Я взялся за него и шляпка съ кускомъ самаго гвоздя осталась въ моихъ рукахъ. Остатокъ гвоздя сидѣлъ въ дырѣ. Онъ переломился уже давно (потому что изломъ успѣлъ заржавѣть), по всей вѣроятности, отъ сильнаго удара молоткомъ, который отчасти вогналъ шляпку въ дерево рамы. Я помѣстилъ обломокъ на прежнее мѣсто, — гвоздь снова выглядѣлъ цѣлымъ, перелома не было замѣтно. Подавивъ пружину, я приподнялъ раму на нѣсколько дюймовъ, шляпка гвоздя поднялась вмѣстѣ съ нею, оставаясь на своемъ мѣстѣ. Я закрылъ окно и снова гвоздь выглядѣлъ цѣлымъ.
Теперь загадка была рѣшена. Убійца бѣжалъ въ окно, заставленное кроватью. Рама захлопнулась за нимъ (или онъ ее нарочно захлопнулъ) и замкнулась на пружину; сопротивленіе этой пружины полиція приняла за сопротивленіе гвоздя, — и сочла излишнимъ дальнѣйшее разслѣдованіе.
Затѣмъ являлся вопросъ, какимъ образомъ убійца спустился изъ окна. Этотъ пунктъ я выяснилъ себѣ, когда обошелъ вмѣстѣ съ вами домъ. На разстояніи пяти съ половиной футовъ отъ окна находится громоотводъ. Отъ этого громоотвода невозможно достать до окна, не говоря уже — войти въ комнату. Но я замѣтилъ, что ставни четвертаго этажа были особаго типа, называемаго парижскими плотниками ferrades — въ настоящее время такія ставни рѣдко дѣлаются, но онѣ очень обыкновенны въ старинныхъ домахъ въ Ліонѣ и Бордо. Онѣ имѣютъ форму двери (простой, не съ двумя половинками), но нижняя часть устроена въ видѣ рѣшетки, такъ что за нее легко схватиться рукой. Въ данномъ случаѣ ширина ставни три съ половиной фута. Когда мы смотрѣли на нихъ со двора, онѣ были полуоткрыты, т. е. находились подъ прямымъ угломъ къ стѣнѣ. По всей вѣроятности, полиція такъ же, какъ и я, осмотрѣла задній фасадъ дома; но, глядя на ставни въ профиль, не обратила вниманія на ихъ значительную ширину или во всякомъ случаѣ не придала ей значенія. Рѣшивъ, что убѣжать въ окно не было возможности, она естественно ограничилась только бѣглымъ осмотромъ. Какъ бы то ни было, я убѣдился, что если отворить ставню совершенно, прижать ее къ стѣнѣ, то между ней и громоотводомъ будетъ только два фута. Очевидно, что при необыкновенной ловкости и смѣлости можно было пробраться этимъ путемъ въ комнату. На разстояніи двухъ съ половиной футовъ (предполагая, что ставня была открыта совершенно) разбойникъ могъ крѣпко ухватиться за рѣшетку. Затѣмъ, повиснувъ на ней, упереться ногой въ стѣну и, сильно оттолкнувшись, заперетъ ставню и даже, если окошко было открыто, вскочитъ въ комнату.
Замѣтьте, что для такого опаснаго и труднаго путешествія я считаю необходимой крайне рѣдкую степень ловкости. Я имѣю въ виду доказать вамъ, во-первыхъ, что его можно было совершить; а во-вторыхъ, и главнымъ образомъ, подчеркнуть необычайный, почти сверхъестественный характеръ дѣятельности того, кто его совершилъ.
— Вы скажете, безъ сомнѣнія, выражаясь языкомъ закона, что «въ интересахъ моего дѣла» я долженъ былъ бы скорѣе умалить, чѣмъ подчеркивать особенности этой дѣятельности. Такъ, можетъ быть, выходитъ съ точки зрѣнія закона, но не съ точки зрѣнія разума. Моя конечная цѣль только истина. Мое ближайшее намѣреніе — побудить васъ сопоставить этотъ необычайный характеръ дѣятельности съ особеннымъ, визгливымъ и неровнымъ голосомъ, настолько особеннымъ, что не нашлось двухъ свидѣтелей, которые согласились бы на счетъ національности его обладателя, — причемъ никто не могъ разобрать членораздѣльныхъ звуковъ.
При этихъ словахъ смутная догадка о значеніи его словъ мелькнула въ моемъ умѣ. Казалось, я вотъ-вотъ пойму, въ чемъ дѣло, — какъ бываетъ иногда съ воспоминаніемъ; кажется, вотъ сейчасъ вспомнишь, — и никакъ не можешь вспомнить до конца.
— Вы видите, — продолжалъ мой другъ, — что я свернулъ отъ вопроса о бѣгствѣ къ вопросу о появленіи вора. Я думаю, что онъ явился и ушелъ однимъ и тѣмъ же путемъ. Теперь вернемся въ комнату. Посмотримъ, въ какомъ видѣ она оказалась. Ящики комода, — сказано въ протоколѣ, — были обысканы, хотя многія изъ вещей остались на мѣстахъ. Выводъ получается нелѣпый. Это простая догадка, — очень глупая, — не болѣе. Почемъ мы знаемъ, было-ли въ этихъ ящикахъ что-нибудь кромѣ того, что въ нихъ оказалось. Г-жа Л’Эспанэ и ея дочь жили въ одиночествѣ — ни съ кѣмъ не знались, — рѣдко выходили изъ дома, — врядъ-ли у нихъ было много платьевъ. Во всякомъ случаѣ ихъ оказалось достаточно и хорошаго качества. Если воръ взялъ какія-нибудь изъ-нихъ, — то почему не взялъ лучшія, — почему не взялъ всѣ? Да и могъ-ли онъ бросить четыре тысячи франковъ золотомъ, чтобы обременить себя бѣльемъ. Золото было оставлено. Почти вся сумма, указанная банкиромъ Миньо, оказалась въ мѣшкахъ и на полу. Я хочу, чтобъ вы выбросили изъ головы ошибочную мысль о мотивѣ преступленія, — зародившуюся въ полицейскихъ мозгахъ, благодаря той части показанія, которая говоритъ о деньгахъ, оставленныхъ на полу. Совпаденія вдесятеро болѣе замѣчательныя, чѣмъ это (выдача денегъ и убійство въ теченіе трехъ дней послѣ выдачи), случаются въ жизни ежечасно, не возбуждая ни малѣйшаго вниманія. Вообще совпаденія великій камень преткновенія на пути тѣхъ мыслителей, которые недостаточно знакомы съ теоріей вѣроятностей — теоріей, которой самыя славныя отрасли человѣческаго изслѣдованія обязаны самыми блестящими открытіями. Въ настоящемъ случаѣ, фактъ выдачи денегъ, за три дня до преступленія, имѣлъ бы значеніе больше чѣмъ простого совпаденія, если бы деньги были унесены. Онъ подкрѣпилъ бы идею о мотивѣ. Но при данныхъ обстоятельствахъ, считая деньги мотивомъ преступленія, мы должны предположитъ, что оно совершено идіотомъ, забывшимъ о деньгахъ и о своемъ мотивѣ.
— Запомнивъ хорошенько три пункта, на которые я обратилъ ваше вниманіе, — особенный голосъ, необычайную ловкость убійцы и поразительное отсутствіе мотива въ такомъ звѣрскомъ преступленіи, — изслѣдуемъ самое убійство. Вотъ женщина, задушенная руками и засунутая внизъ головой въ трубу. Обыкновенные убійцы такъ не убиваютъ. Меньше всего они заботятся о трупѣ. Согласитесь, что это засовываніе трупа въ печку нѣчто до послѣдней степени outré, — нѣчто совершенно непримиримое съ нашими представленіями о человѣческой природѣ, хотя бы мы предположили виновниками преступленія самыхъ испорченныхъ людей. Далѣе, подумайте, какая страшная сила потребовалась для того, чтобы засунуть тѣло вверхъ по трубѣ, когда соединенныя усилія нѣсколькихъ человѣкъ едва могли стащить его внизъ!
— Обратимся теперь къ другимъ указаніямъ, свидѣтельствующимъ о почти баснословной силѣ. Въ печкѣ были густыя, — очень густыя пряди сѣдыхъ человѣческихъ волосъ. Они были вырваны съ корнями. Вы знаете, какое усиліе нужно употребить, чтобы вырвать, такимъ образомъ, двадцать или тридцать волосковъ разомъ. Вы видѣли клочья, о которыхъ я говорю. На ихъ корняхъ (отвратительное зрѣлище), остались частицы кожи, — ясное доказательство чудовищной силы, выдернувшей съ корнемъ, быть можетъ, полъ-милліона волосъ разомъ. У старухи не только перерѣзано горло, но голова почти отдѣлена отъ туловища, — посредствомъ простой бритвы. Обратите также вниманіе на звѣрскую жестокость этихъ преступленій. Объ увѣчьяхъ на тѣлѣ г-жи Л’Эспанэ я не говорю. Г. Дюма и его достойный сотрудникъ г. Этьеннъ рѣшили, что они нанесены какимъ-нибудь тупымъ орудіемъ, безъ сомнѣнія, они правы. Этимъ тупымъ орудіемъ, очевидно, были камни мостовой, на которую выброшенъ трупъ изъ окна надъ кроватью. Соображеніе это ускользнуло отъ полицейскихъ, по той же причинѣ, въ силу которой ширина ставня осталась незамѣченной, — именно потому, что благодаря гвоздямъ въ рамахъ они рѣшительно не могли представить себѣ, чтобы окна отворялись. Если теперь, въ дополненіе ко всѣмъ этимъ фактамъ, вы примете въ соображеніе дикій безпорядокъ комнаты, то мы должны будемъ сопоставить идеи: ловкости поразительной, силы нечеловѣческой, жестокости звѣрской, бойни безъ мотива, grotesquerie въ ужасномъ, абсолютно несвойственномъ человѣческой природѣ, и голосъ, звуки котораго оказались чуждыми для представителей многихъ націй, — голосъ, въ которомъ нельзя было разобрать ни единаго слова. Что же отсюда слѣдуетъ? Какое впечатлѣніе произвелъ я на вашъ умъ?
У меня мурашки забѣгали по тѣлу, когда Дюпенъ обратился ко мнѣ съ этимъ вопросомъ. — Это сдѣлалъ сумасшедшій, — отвѣчалъ я, — какой-нибудь бѣшеный маніакъ, убѣжавшій изъ сосѣдняго maison de santé.
— Въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ, — возразилъ онъ, — ваша идея не лишена основанія, но голосъ сумасшедшаго, даже въ самомъ бѣшеномъ пароксизмѣ, не соотвѣтствуетъ тому особенному голосу, который слышали свидѣтели. Сумасшедшіе принадлежатъ къ той или иной націи, и ихъ языкъ, какъ бы ни были безсвязны слова, всегда членораздѣленъ. Кромѣ того, у сумасшедшаго не можетъ быть такихъ волосъ, какъ тѣ, что я держу въ своей рукѣ. Я нашелъ этотъ клочекъ въ окоченѣвшихъ пальцахъ г-жи Л’Эспанэ. Что вы о иихъ скажете?
— Дюпенъ, — отвѣчалъ я, совершенно ошеломленный, — это необычайные волосы, не человѣческіе волосы.
— Я и не говорилъ, что они человѣческіе, — возразилъ онъ, — но прежде чѣмъ порѣшимъ этотъ пунктъ, взгляните на рисунокъ, который я набросалъ на листкѣ бумаги. Это facsimile того, что описывалось въ протоколѣ обыска, какъ «черныя полосы и глубокіе слѣды ногтей» на глоткѣ m-lle Л’Эспанэ, а въ показаніи гг. Дюма и Этьенна, какъ «рядъ синихъ пятенъ, очевидно, слѣды человѣческихъ пальцевъ».
— Вы замѣчаете, — продолжалъ мой другъ, положивъ передо мною листокъ, — что, судя по этому рисунку, рука схватила горло плотно и твердо. Незамѣтно, чтобы пальцы скользили. Каждый оставался, вѣроятно, до самой смерти жертвы въ одномъ и томъ же положеніи. Теперь попытайтесь наложитъ ваши пальцы на нарисованные.
Я попытался, но безуспѣшно.
— Можеть быть, мы не такъ взялись з адѣло, — сказалъ онъ. — Бумага разостлана на плоской поверхности, а человѣческое горло имѣетъ цилиндрическую форму. Вотъ чурбанъ приблизительно такой же ширины, какъ горло. Обверните его листкомъ и повторилъ опытъ.
Я сдѣлалъ это; затрудненіе оказалось еще очевиднѣе. — Это не отпечатокъ человѣческой руки, — замѣтилъ я.
— Прочтите же, — сказалъ Дюпенъ, — вотъ это мѣсто у Кювье.
Это было подробное анатомическое и общее описаніе большого бураго орангъ-утанга восточныхъ индійскихъ острововъ. Громадный ростъ, чудовищная сила и ловкость, дикая жестокость и способности къ подражанію этихъ млекопитающихъ хорошо извѣстны всѣмъ.
— Описаніе пальцевъ, — сказалъ я, прочитавъ до конца, — вполнѣ соотвѣтствуетъ рисунку. Для меня очевидно, что ни одно животное, кромѣ орангъ-утанга, описаннаго здѣсь вида, не могло произвести такихъ отпечатковъ. Этотъ клокъ бурой шерсти тоже вполнѣ сходится съ описаніемъ Кювье. Но я все-таки не могу объяснить себѣ нѣкоторыхъ обстоятельствъ этой страшной тайны. Кромѣ того, свидѣтели слышали два ссорившихся голоса и одинъ изъ нихъ несомнѣнно принадлежалъ французу.
— Вѣрно; и помните слова, произнесенныя этимъ голосомъ, по показанію всѣхъ почти свидѣтелей, слова «mon Dieu!» Между прочимъ, одинъ изъ свидѣтелей (кондитеръ Монтани) утверждаетъ, что эти слова были произнесены тономъ упрека или жалобы. На этихъ-то двухъ словахъ и основывается главная моя надежда на разгадку тайны. Французъ былъ свидѣтелемъ этого убійства. Возможно, даже болѣе чѣмъ вѣроятно, что онъ не принималъ никакого участія въ этихъ кровавыхъ поступкахъ. Орангъ-утангъ могъ убѣжать отъ него. Онъ могъ гнаться за нимъ до самой комнаты; но при послѣдовавшихъ затѣмъ ужасныхъ происшествіяхъ не могъ овладѣть имъ. Я не буду продолжать этихъ догадокъ, потому что онѣ основываются на размышленіяхъ, слишкомъ глубокихъ даже для моего разсудка, и потому что я не могу сдѣлать ихъ убѣдительными для другихъ. Назовемъ ихъ пока догадками. Если французъ, о которомъ я говорю, дѣйствительно неповиненъ въ этомъ звѣрскомъ убійствѣ, то объявленіе, отданное мною вчера вечеромъ для напечатанія въ газетѣ «Le monde» (посвященной морскимъ интересамъ и очень популярной среди моряковъ) заставитъ его придти къ намъ.
Онъ протянулъ мнѣ газету и я прочелъ слѣдующее:
«Пойманъ — въ Булонскомъ паркѣ; рано утромъ, (указанъ день убійства) огромный бурый орангъ-утангъ, вида, водящагося на Борнео. Собственникъ (по справкамъ французъ съ мальтійскаго корабля) можетъ получить его обратно, доказавъ свое право собственности и уплативъ небольшую сумму за поимку и сохраненіе. Обратиться въ № —, улица —, въ Сенъ-Жерменскомъ предмѣстьи, третій этажъ».
— Какъ вы могли узнать, — спросилъ я, — что это морякъ и притомъ съ мальтійскаго корабля?
— Я не знаю этого, — отвѣчалъ Дюпенъ. — Я не увѣренъ въ этомъ. Но вотъ обрывокъ ленты, которая, судя по ея формѣ и засаленному виду, служила для завязыванія волосъ въ видѣ длиннаго quene, который въ такой модѣ у матросовъ. Кромѣ того, этотъ узелъ врядъ-ли могъ быть связанъ кѣмъ-нибудь, кромѣ матроса и притомъ мальтійца. Я нашелъ эту ленту у подножія громоотвода. Она не могла принадлежать покойницамъ. Но если я даже ошибся, заключивъ по лентѣ, что французъ этотъ морякъ съ мальтійскаго корабля, то все-таки я могъ безопасно упомянуть объ этомъ въ объявленіи. Если это ошибка, то онъ подумаетъ, что я получилъ невѣрную справку, и только. Если же я правъ, то получаю большое преимущество. Зная о преступленіи, французъ, хотя бы и невинный, естественно будетъ колебаться отвѣтить-ли ему на объявленіе, то есть явиться-ли за орангъ-утангомъ. Онъ будетъ разсуждать такъ: — «Я невиненъ, я бѣденъ, мой орангь-утангъ стоитъ дорого — при моихъ обстоятельствахъ это цѣлое состояніе — неужели я упущу его изъ-за пустыхъ опасеній? Я могу получить его. Онъ пойманъ въ Булонскомъ паркѣ — вдали отъ мѣста преступленія. Кто же догадается, что это убійство совершилъ звѣрь? Полиція на ложномъ пути — у нея нѣтъ никакого ключа къ разъясненію тайны. Если даже поймаютъ звѣря, кто докажетъ, что я зналъ о преступленіи, и съ какой стати меня обвинятъ, хотя бы я дѣйствительно зналъ о немъ. А главное, моя личность уже извѣстна. Въ объявленіи сказано, что я хозяинъ звѣря. Не знаю, что именно обо мнѣ извѣстно. Если я не явлюсь за такимъ дорогимъ имуществомъ, то могу самъ возбудить подозрѣніе. Это вовсе не разсчетъ. Мнѣ не слѣдуетъ привлекать вниманіе на меня самого или на звѣря. Я отвѣчу на объявленіе, получу орангъ-утанга и припрячу его, пока не забудутъ объ этомъ происшествіи.
Въ эту минуту послышались шаги на лѣстницѣ.
— Будьте на готовѣ, — сказалъ Дюпенъ, — но не пускайте въ ходъ и не показывайте пистолетовъ, пока я не дамъ знакъ.
Наружная дверь дома была открыта, такъ что посѣтитель вошелъ не звоня и поднялся по лѣстницѣ на нѣсколько ступеней. Тутъ онъ, повидимому, остановился въ нерѣшимости. Потомъ сталъ спускаться обратно. Дюпенъ кинулся было къ двери, но мы услышали, что посѣтитель снова пошелъ наверхъ. На этотъ разъ онъ шелъ смѣло, не останавливаясь и вскорѣ постучалъ въ дверь.
— Войдите, — сказалъ Дюпенъ веселымъ и привѣтливымъ голосомъ.
Незнакомецъ вошелъ. Это былъ, очевидно, морякъ, высокій, плотный, хорошо сложенный, но съ вызывающей осанкой — не особенно симпатичный. Лицо его, очень загорѣлое, было до половины закрыто бакенбардами и mustachio. Онъ держалъ въ рукѣ тяжелую палку, но другого оружія съ нимъ, кажется, не было. Онъ неловко поклонился и сказалъ «здравствуйте», съ невшательскимъ акцентомъ, не настолько сильнымъ, однако, чтобы не догадаться, что онъ парижанинъ по рожденію.
— Присядьте, другъ мой, — сказалъ Дюпенъ. — Вы, вѣроятно, явились за орангь-утангомъ. Право, я почти завидую вамъ; превосходный, безъ сомнѣнія, очень дорогой экземпляръ. Сколько ему лѣтъ, какъ вы думаете?
Морякъ перевелъ духъ, какъ человѣкъ, избавившійся отъ невыносимой тяжести, и отвѣчалъ увѣреннымъ токомъ:
— Право, не знаю — года четыре-пять не больше. Онъ у васъ здѣсь?
— О нѣтъ, тутъ негдѣ его помѣстить. Онъ на извощичьемъ дворѣ въ улицѣ Дюбургъ, два шага отсюда. Вы можете получить его завтра утромъ. Вы, конечно, приготовили удостовѣреніе?
— Разумѣется, сударь.
— Жалко мнѣ будетъ разстаться съ нимъ, — замѣтилъ Дюпенъ.
— Я и не разсчитывалъ, что вы даромъ хлопотали для меня, сэръ, — отвѣчалъ матросъ. — Я охотно заплачу за поимку животнаго — конечно, умѣренное вознагражденіе.
— Хорошо, — отвѣчалъ мой другъ, — очень хорошо. Дайте подумать! — что съ васъ взять. Да, такъ, сейчасъ скажу вамъ. Вотъ моя награда. Вы сообщите мнѣ все, что вамъ извѣстно объ убійствѣ въ улицѣ Моргъ.
Дюпенъ произнесъ эти слова очень тихо и спокойно. Также спокойно подошелъ къ двери, заперъ ее на ключъ, а ключъ положилъ въ карманъ. Затѣмъ онъ досталъ изъ-за пазухи пистолетъ и не спѣша положилъ его на столъ.
Лицо матроса налилось кровью, казалось, онъ сейчасъ задохнется. Онъ вскочилъ, схватился за палку, но въ ту же минуту опустился на стулъ, весь дрожа и блѣдный какъ смерть. Онъ не говорилъ ни слова. Я отъ всей души пожалѣлъ его.
— Другъ мой, — сказалъ Дюпенъ ласковымъ тономъ, — вы напрасно волнуетесь — совершенно напрасно. Мы не злоумышляемъ противъ васъ. Даю вамъ честное олово джентльмена и француза, что мы не сдѣлаемъ вамъ ничего худого. Я отлично знаю, что вы неповинны въ звѣрскомъ преступленіи въ улицѣ Моргъ. Тѣмъ не менѣе, нельзя отрицать, что вы до нѣкоторой степени замѣшаны въ немъ. Изъ всего мною сказаннаго вы можете видѣть, что я имѣлъ возможность разузнать обстоятельства дѣла, — изъ такихъ источниковъ, о которыхъ вамъ и не грезилось. Теперь дѣло обстоитъ такъ. Вы не сдѣлали ничего такого, за что бы вамъ пришлось отвѣчать. Вы даже не виновны въ воровствѣ, хотя могли бы украсть безнаказанно. Вамъ нечего скрывать. Съ другой стороны, честность обязываетъ васъ разъяснить дѣло. Невинный человѣкъ арестованъ и обвиненъ въ преступленіи, виновникъ котораго вамъ извѣстенъ.
Матросъ оправился, пока Дюпенъ говорилъ эти слова; но его вызывающій видъ совершенно исчезъ.
— Да поможетъ мнѣ Богъ, — сказалъ онъ послѣ непродолжительной паузы, — я разскажу вамъ все, что мнѣ извѣстно объ этомъ дѣлѣ, но я не жду, чтобъ вы повѣрили мнѣ хоть вполовину, — было бы нелѣпо съ моей стороны этого ожидать. А между тѣмъ я дѣйствительно невиненъ.
Вотъ сущность его разсказа. Онъ совершилъ недавно путешествіе въ Индійскій Архипелагъ. На островѣ Борнео ему и его товарищу удалось поймать орангутанга. Товарищъ умеръ и животное перешло въ его полную собственность. Съ большими затрудненіями — вслѣдствіе неукротимой свирѣпости плѣнника — его удалось перевезти домой. Матросъ помѣстилъ его въ, своей квартирѣ и, чтобы избавиться отъ надоѣдливаго любопытства сосѣдей, держалъ звѣря въ чуланѣ въ ожиданіи пока заживетъ его пораненая осколкомъ дерева нога. Затѣмъ онъ имѣлъ въ виду продать звѣря.
Вернувшись домой съ какой-то пирушки ночью или скорѣе утромъ въ день убійства, матросъ засталъ звѣря въ своей спальнѣ, куда онъ успѣлъ таки выбраться изъ чулана. Съ бритвой въ рукахъ, весь въ мылѣ, онъ сидѣлъ передъ зеркаломъ и брился, подражая своему хозяину, за которымъ, безъ сомнѣнія, наблюдалъ во время этой операціи сквозь щелку. Ужаснувшись при видѣ такого опаснаго оружія въ рукахъ свирѣпаго звѣря, матросъ въ первую минуту не зналъ, что дѣлать. Впрочемъ, онъ привыкъ усмирять оранга съ помощью плети, къ которой и теперь обратился. При видѣ ея орангутангъ кинулся вонъ изъ комнаты, сбѣжалъ по лѣстницѣ и выскочилъ въ окно, которое, къ несчастью, оказалось открытымъ на улицу.
Французъ погнался за нимъ въ отчаяніи; обезьяна бѣжала, размахивая бритвой, по временамъ останавливаясь и дѣлая гримасы своему хозяину. Но, подпустивъ его почти вплотную, снова обращалась въ бѣгство. Это преслѣдованіе продолжалось довольно долго. Улицы были совершенно пусты, вслѣдствіе ранняго времени. Пробѣгая по переулку въ тылу улицы Моргъ, обезьяна замѣтила свѣтъ въ открытомъ окнѣ комнаты г-жи Л’Эспанэ. Взобравшись съ невѣроятною быстротой и ловкостью по громоотводу, она уцѣпилась за ставню, которая была открыта настежь, и вскочила прямо на спинку кровати. Все это потребовало не болѣе минуты. Когда орангъ вскочилъ въ комнату, ставня снова распахнулась.
Матросъ обрадовался и испугался. Теперь онъ надѣялся поймать животное, такъ какъ врядъ-ли оно могло ускользнуть изъ ловушки, въ которую само забралось. Съ другой стороны, онъ боялся, какъ бы оно не надѣлало бѣды въ домѣ. Это послѣднее соображеніе заставило его продолжать преслѣдованіе. Взобраться по громоотводу нетрудно, тѣмъ болѣе для матроса, по когда онъ поднялся на высоту окна, находившагося отъ него по лѣвую руку, въ довольно далекомъ разстояніи, — пришлось остановиться. Онъ могъ только заглянуть внутрь комнаты, и сдѣлавъ это, чуть не свалился съ громоотвода отъ ужаса. Тутъ-то и раздались отчаянные крики, разбудившіе обитателей улицы Моргъ. Г-жа Л’Эспанэ и ея дочь, въ ночныхъ кофточкахъ, повидимому занимались разборкой документовъ въ желѣзномъ сундукѣ, о которомъ уже упоминалось выше. Онъ былъ открытъ и его содержимое выложено на полъ. Жертвы сидѣли спиной къ окну и должно быть не замѣтили звѣря, вскочившаго въ комнату. Звукъ захлопнувшейся ставни могъ быть приписанъ вѣтру.
Когда матросъ заглянулъ въ комнату, гигантское животное, схвативъ г-жу Л’Эспанэ за волосы (распущенные на ночь) водило по ея лицу бритвой, подражая движеніямъ цирюльника. Дочь лежала на долу въ обморокѣ. Отчаянные крики и борьба старухи (при этомъ у нея и были вырваны волосы) превратили въ бѣшенство первоначально мирныя намѣренія орангутанга. Однимъ взмахомъ своей мускулистой руки онъ почти начисто отдѣлилъ ея голову отъ тѣла. Видъ крови довелъ его до изступленія. ІЦелкая зубами и сверкая глазами, онъ ринулся на тѣло дѣвушки и, охвативъ ея горло своими страшными руками — задушилъ несчастную. Въ эту минуту его блуждающіе взоры упали на спинку кровати, изъ-за которой виднѣлась окаменѣвшая отъ ужаса голова матроса. Бѣшенство животнаго, безъ сомнѣнія, хорошо помнившаго плеть, мгновенно превратилось въ страхъ. Зная, что ему предстоитъ наказаніе, онъ, повидимому, хотѣлъ скрыть слѣды своего преступленія и заметался по комнатѣ въ припадкѣ нервнаго волненія, опрокидывая и швыряя все, что попадалось подъ руку. Въ заключеніе, схвативъ тѣло дочери, онъ засунулъ его въ трубу, а трупъ г-жи Л’Эспанэ выбросилъ въ окно.
Когда обезьяна приблизилась къ окну съ изуродованнымъ тѣломъ своей жертвы, матросъ въ ужасѣ отшатнулся и, скорѣе соскользнувъ, чѣмъ спустившись съ громоотвода, — опрометью кинулся домой, въ паническомъ страхѣ за послѣдствія преступленія, бросивъ орангутанга на произволъ судьбы. Звуки голосовъ, слышанные свидѣтелями на лѣстницѣ, были восклицанія француза и рычанье звѣря.
Больше, кажется, нечего прибавлять. Орангутангъ, безъ сомнѣнія, бѣжалъ изъ комнаты по громоотводу, пока ломали дверь. При этомъ онъ захлопнулъ за собой ставню. Позднѣе онъ былъ пойманъ самимъ владѣльцемъ и проданъ за большую сумму въ Jardin des Plantes. Лебонъ былъ тотчасъ освобожденъ послѣ того какъ мы разъяснили обстоятельства дѣла (съ нѣкоторыми комментаріями со стороны Дюпена) въ канцеляріи префекта полиціи. Этотъ чиновникъ, хотя и питавшій расположеніе къ моему другу, былъ нѣсколько раздосадованъ такимъ неожиданнымъ оборотомъ дѣла и не удержался отъ саркастическихъ замѣчаній насчетъ людей, которые любятъ соваться не въ свое дѣло.
— Пусть его, — сказалъ мнѣ Дюпенъ, не считавшій нужнымъ возражать префекту. — Пусть отведетъ душу. Я довольствуюсь тѣмъ, что разбилъ его на его собственной территоріи. Во всякомъ случаѣ, напрасно онъ удивляется тому, что не съумѣлъ разгадать тайны: нашъ пріятель префектъ слишкомъ хитроуменъ, чтобы быть глубокимъ. Въ его мудрости нѣтъ прочнаго основанія. Онъ голова безъ тѣла, какъ изображенія богини Лаверны или самое большее голова и плечи, какъ у трески. Но въ концѣ концовъ онъ добрый малый. Я въ особенности люблю его за мастерской пріемъ, съ помощью котораго ему удалось пріобрѣсть репутацію проницательности. Разумѣю его манеру «de nier ce qui est, et d’expliquer ce qui n’est pas»[1].
Примѣчанія
править- ↑ Руссо Nouvelle Héloïse
