Выйдя изъ лѣсу и приближаясь къ Гарѣ, жалкой деревушкѣ въ нѣсколько домовъ, я увидалъ невдалекѣ одинъ изъ такихъ почтовыхъ дворовъ, о которыхъ я говорилъ. Я указалъ на него одному сержанту роты, эльзасцу Матеру, и предложилъ ему провести тамъ ночь, если только намъ удастся добраться туда первыми, чтобы достать мѣста. Мы пустились бѣгомъ, но когда достигли дома, онъ былъ такъ переполненъ высшими офицерами, солдатами и лошадьми, что намъ не было возможности достать мѣстечка—говорятъ, тамъ скопилось до 800 человѣкъ.
Пока мы бродили кругомъ, надѣясь какъ-нибудь пробраться въ зданіе, императорская колонна и нашъ полкъ прошли впередъ. Тогда мы рѣшили провести ночь подъ брюхами у лошадей, привязанныхъ у дверей. Нѣсколько разъ солдаты, расположившіеся кругомъ на бивуакахъ, порывались разнести домъ, чтобы изъ досокъ соорудить костры и устроить себѣ убѣжища и чтобы добыть соломы, сваленной въ помѣщеніи, вродѣ чердака. Тамъ было также большое количество сухихъ и смолистыхъ сосновыхъ дровъ.
Часть соломы была употреблена для постелей тѣми, кто успѣлъ пробраться въ зданіе, и хотя они были скучены одинъ на другомъ, однако, развели маленькіе огни, чтобы погрѣться и сварить конины. Не только они не позволяли разрушать своего жилья, но даже пригрозили стрѣлять изъ ружей въ тѣхъ, кто попытается отрывать доски. Солдаты, влѣзшіе на крышу, чтобы растащить ее, принуждены были слѣзть, чтобы не быть убитыми.
Было часовъ 11 ночи. Часть несчастныхъ заснула; другіе грѣлись, прикурнувъ вокругъ огней. Вдругъ раздался глухой шумъ: загорѣлось въ двухъ мѣстахъ сарая — посрединѣ и въ одномъ концѣ, въ противоположной сторонѣ отъ той двери, подъ которой мы улеглись. Когда хотѣли отворить двери, то лошади, привязанныя внутри, испуганныя пламенемъ, задыхаясь отъ дыма, взвились на дыбы, такъ что люди, несмотря на всѣ свои усилія, не могли найти выхода съ этой стороны. Тогда они бросились къ другимъ дверямъ, но и тамъ невозможно было пробраться сквозь пламя и дымъ.
Суматоха была страшная; тѣ, что находились въ другой сторонѣ сарая и имѣли огонь только съ одного боку, ринулись массами къ дверямъ, у которыхъ мы спали, съ наружной стороны и, такимъ образомъ, еще болѣе препятствовали отворить ихъ. Боясь, чтобы не вторглись къ нимъ, они съ вечера крѣпко заперли двери при помощи деревянной перекладины, положенной поперекъ. Въ двѣ минуты все было объято пламенемъ; пожаръ, начавшійся съ соломы, гдѣ спали люди, быстро сообщился сухимъ доскамъ надъ ихъ головами. Нѣкоторые люди, спавшіе, какъ и мы, у дверей, пытались открыть ихъ, но безполезно: они открывались внутрь. Тогда мы увидѣли картину, которую трудно описать. Со всѣхъ сторонъ слышался страшный глухой ревъ; несчастные, поджариваемые живьемъ, испускали нечеловѣческіе вопли; они лѣзли другъ на друга, чтобы пробраться до крыши; но воздухъ проникъ внутрь и пламя вспыхнуло еще сильнѣе, такъ что когда люди продирались наружу, полуобгорѣлые, съ пылающими одеждами, безъ волосъ на головахъ, то пламя, вырывавшееся съ неистовствомъ и развѣваемое вѣтромъ, опять повергало ихъ вглубь бездны.
Раздавались крики бѣшенства, пламя переливалось волнами, несчастные судорожно боролись со смертью: сущая картина ада.
Со стороны той двери, гдѣ мы были, семь человѣкъ успѣли спастись, протискавшись черезъ щель, гдѣ была оторвана доска. Первый былъ офицеръ нашего полка. У него обгорѣли руки, и платье оказалось все изодраннымъ. Остальные пострадали не менѣе: больше никого нельзя было спасти. Многіе бросались внизъ съ крыши полусгорѣвшіе и умоляли, чтобы ихъ пристрѣлили. Что касается тѣхъ, которые появились потомъ у отверстія, откуда мы вытащили семерыхъ, то ихъ нельзя было вытащить, они лежали поперекъ, полузадохшіеся и полузадавленные другими насѣвшими на нихъ людьми; пришлось оставить ихъ сгорѣть вмѣстѣ съ остальными.
Увидавъ зарево, солдаты разныхъ корпусовъ, расположившихся въ окрестностяхъ, погибавшіе отъ холода вокругъ своихъ полупотухшихъ костровъ, сбѣжались не для того, чтобы подать помощь—было уже поздно, да и вообще нельзя было помочь бѣдѣ—но для того, чтобы хотя погрѣться и изжарить кусокъ конины на остріѣ штыка или сабли. Глядя на нихъ, можно было подумать, что этотъ пожаръ—сущая благодать Божья, такъ какъ, по общераспространенному мнѣнію, въ сараѣ скучены были всѣ богачи арміи, всѣ тѣ, кто успѣлъ нажиться въ Москвѣ, захвативъ себѣ брилліанты, золото, серебро. Можно было видѣть, какъ многіе изъ этихъ зрителей, при всей своей слабости и безпомощности, рискуя быть точно также изжаренными, вытаскивали изъ подъ развалинъ обгорѣлые трупы, обшаривали ихъ, надѣясь чѣмъ-нибудь поживиться. Другіе говорили: «И подѣломъ! Зачѣмъ они не хотѣли отдать крышу—этого бы и не случилось!» Третьи, наконецъ, протягивая руки къ огню и какъ будто не желая знать, что сотни ихъ товарищей, а можетъ быть и родственниковъ, согрѣваютъ ихъ своими трупами, приговаривали: «Славный огонь!» и притомъ поеживались уже не отъ холода, а отъ удовольствія.
Едва разсвѣло, какъ мы съ товарищемъ пустились въ путь, чтобы присоединиться къ полку.
Мы шли молча, при морозѣ еще сильнѣе вчерашняго, шагая черезъ мертвыхъ и умирающихъ и размышляя обо всемъ только-что видѣнномъ; вскорѣ мы нагнали двухъ солдатъ линейныхъ полковъ, которые держали въ рукахъ каждый по куску конины и грызли его, говоря, что если ждать дольше, то мясо такъ закостенѣетъ отъ мороза, что его нельзя будетъ укусить. Они увѣряли насъ, будто видѣли, какъ иностранные солдаты (хорваты), входящіе въ составъ нашей арміи, вытащили послѣ пожара изъ подъ развалинъ сарая изжарившійся человѣческій трупъ, разрѣзали его на куски и ѣли. Я думаю, что подобное случалось не разъ въ теченіе этой бѣдственной кампаніи, хотя самъ я, признаюсь, никогда этого не видалъ. Какой интересъ имѣли эти полуживые люди разсказывать намъ подобныя вещи, если это не правда? Не время было заниматься сочинительствомъ. Послѣ всего вынесеннаго, я тоже, еслибъ не нашелъ конины, поневолѣ сталъ бы ѣсть человѣческое мясо—надо самому испытать терзанія голода, чтобы войти въ наше положеніе; а не нашлось бы человѣка, мы готовы были съѣсть хоть самого чорта, будь онъ зажаренъ.
Съ самаго выступленія нашего изъ Москвы, каждый день видѣнъ былъ ѣдущій слѣдомъ за колонной гвардіи изящный русскій экипажъ, запряженный четверкой; но вотъ уже два дня, какъ лошадей осталось всего пара — либо ихъ убили, либо украли на убой, или онѣ пали. Въ этомъ экипажѣ ѣхала дама, еще молодая, вѣроятно, вдова, съ двумя барышнями — 15 и 17 лѣтъ. Это семейство, проживавшее въ Москвѣ и, какъ утверждали, бывшее французскаго происхожденія, уступило настояніямъ одного офицера гвардіи, обѣщавшаго проводить ихъ во Францію.
Быть можетъ, этотъ офицеръ намѣревался жениться на дамѣ—онъ былъ человѣкъ уже пожилой. Словомъ, это интересное и несчастное семейство, какъ и мы, подвергалось суровому холоду, всѣмъ ужасамъ нужды, и на этихъ женщинахъ еще тяжелѣе должны были отзываться всѣ лишенія похода.
Едва занимался день, когда мы прибыли на мѣсто ночевки нашего полка; въ арміи уже началось общее движеніе; за послѣдніе два дня стало замѣчаться, что полки убываютъ на цѣлую треть и что, вдобавокъ, часть людей, тащившихся съ усиліемъ, должны свалиться сегодня же; слѣдомъ ѣхали, или вѣрнѣе, едва ползли экипажи, которымъ нашъ полкъ долженъ былъ служить аріергардомъ. Вотъ тамъ-то я опять увидалъ карету, въ которой ѣхало несчастное московское семейство. Карета выѣхала изъ лѣсочка, направляясь къ дорогѣ; ее сопровождало нѣсколько саперовъ и вышеупомянутый полковникъ, казавшійся сильно взволнованнымъ. Выѣхавъ на дорогу, карета остановилась возлѣ того мѣста, гдѣ я стоялъ. Я услыхалъ стоны и громкій плачъ. Офицеръ отворилъ дверцу, вошелъ въ карету, минуту спустя вынулъ оттуда трупъ и передалъ его двумъ пришедшимъ съ нимъ саперамъ; это было тѣло одной изъ дѣвицъ, которая только-что умерла. На ней было сѣрое шелковое платье и салопъ изъ той же матеріи, отороченный горностаевымъ мѣхомъ. Даже мертвая, она была все еще хороша собой, но страшно худа. При всемъ нашемъ равнодушіи къ трагическимъ сценамъ, мы были глубоко потрясены; съ своей стороны, я не могъ удержаться отъ слезъ, въ особенности увидавъ плачущаго офицера.
Въ эту минуту, какъ уносили покойницу, уложивъ ее на зарядный ящикъ, я изъ любопытства заглянулъ въ окно кареты: мать и другая дочь лежали другъ у друга въ объятіяхъ. Мнѣ показалось, что обѣ въ обморокѣ. Вечеромъ того же дня страданія ихъ прекратились навсегда. Кажется, ихъ похоронили всѣхъ вмѣстѣ въ ямѣ, вырытой саперами неподалеку отъ Валютина. Въ заключеніе добавлю, что полковникъ, можетъ быть, считая себя виновникомъ этого несчастія, искалъ смерти въ нѣсколькихъ позднѣйшихъ сраженіяхъ, при Красномъ и др. Нѣсколько дней спустя по прибытіи нашемъ въ Эльбингенъ, онъ умеръ съ горя.
Этотъ день — 27-е октября (8-е ноября) — былъ ужасенъ; мы пришли на позицію поздно, и такъ какъ на другой день должны были прибыть въ Смоленскъ, то надежда найти тамъ пищу и отдыхъ (увѣряли, что насъ тамъ расквартируютъ) побуждала людей, несмотря на суровый холодъ и на недостатки во всемъ, дѣлать нечеловѣческія усилія, чтобы не отставать, иначе имъ грозила гибель.
Прежде чѣмъ дойти до того мѣста, гдѣ мы должны были расположиться на бивуакахъ, надо было переправиться черезъ глубокій ровъ и взобраться на гору. Мы замѣтили, что нѣсколько артиллеристовъ гвардіи застряли въ этомъ рву со своими орудіями, не имѣя силъ подняться на гору. Лошади обезсилѣли, люди были измучены. Ихъ сопровождали канониры гвардіи короля прусскаго, которые, какъ и мы, продѣлали всю кампанію—они состояли при нашей артиллеріи въ качествѣ контингента Пруссіи. На этомъ самомъ мѣстѣ, возлѣ своихъ орудій, они расположились бивуакомъ и зажгли костры, устроившись на ночлегъ, въ надеждѣ, что можно будетъ на другой день продолжать путь. Нашъ полкъ, какъ и егеря, всталъ по правую сторону дороги — кажется, это было на высотахъ Валютина, гдѣ происходило сраженіе и гдѣ былъ убитъ храбрый генералъ Гюденъ 7-го (19-го) августа этого же года.
Я былъ отряженъ дежурнымъ къ маршалу Мортье; жилищемъ ему служила рига безъ крыши. Однако ему устроили кое-какъ убѣжище, чтобы защитить его, насколько возможно, отъ снѣга и мороза. Нашъ полковникъ и полковой адъютантъ помѣстились тамъ же. Оторвали нѣсколько деревянныхъ досокъ отъ забора и развели для маршала костеръ, вокругъ котораго всѣ мы усѣлись. Только-что мы успѣли расположиться и занялись жареньемъ конины, какъ появился какой-то субъектъ, съ головой, укутанной платкомъ, съ руками, перевязанными тряпками, и въ обгорѣлой одеждѣ. Подойдя къ костру, онъ завопилъ: «Ахъ, полковникъ, какое со мной несчастье! Какъ я страдаю!» Полковникъ, обернувшись, спросилъ его—кто онъ такой, откуда явился и что съ нимъ? «Ахъ, полковникъ», отвѣчалъ тотъ,—«я всего лишился и вдобавокъ весь обгорѣлъ!»—Полковникъ, узнавъ его, сказалъ:—«Ну, и подѣломъ! надо было оставаться въ полку; сколько дней вы пропадали! что вы дѣлали, когда вашъ долгъ былъ показывать примѣръ и, какъ всѣ мы, оставаться на посту?—Слышите, сударь?» Но бѣдняга ничего не слышалъ; не время было читать ему нотаціи. Это и былъ тотъ самый офицеръ, котораго мы спасли прошлой ночью, вытащивъ его изъ горѣвшаго сарая; говорили, что у него было накоплено много цѣнныхъ вещей и золота, взятыхъ имъ въ Москвѣ по праву побѣдителя. Но теперь все погибло: его лошадь и чемоданъ сгорѣли. Маршалъ съ полковникомъ, какъ и всѣ присутствующіе, заговорили о катастрофѣ въ сараѣ. Разсказывали, что многіе начальствующіе офицеры заперлись тамъ со своими деньщиками и погибли; такъ какъ я былъ очевидцемъ этого бѣдствія, то ко мнѣ обращались за свѣдѣніями; офицеръ, котораго мы спасли, ничего не могъ сообщить въ своемъ разстройствѣ.
Было часовъ около девяти; ночь стояла необыкновенно темная, и уже многіе изъ нашего кружка, какъ и остальныя части злополучной арміи, расположившіяся въ этой мѣстности, стали забываться тяжелымъ, безпокойнымъ сномъ, вслѣдствіе утомленія и голода, у огня, который ежеминутно угасалъ, какъ и жизнь окружавшихъ его людей; мы размышляли о завтрашнемъ днѣ, о прибытіи въ Смоленскъ, гдѣ, какъ намъ обѣщали, должны окончиться наши мученія — вѣдь тамъ мы найдемъ продовольствіе и квартиры.
Я кончилъ свой жалкій ужинъ, состоявшій изъ кусочка печенки отъ лошади, убитой нашими саперами, а вмѣсто питья проглотилъ пригоршню снѣга. Маршалъ также съѣлъ печенки, зажаренной для него денщикомъ, но только онъ ѣлъ ее съ кускомъ сухаря и запилъ каплей водки; ужинъ, какъ видите, не особенно изысканный для маршала Франціи, но и то было еще недурно при нашемъ злосчастномъ положеніи.
Послѣ ужина онъ вдругъ спросилъ у часового, стоявшаго опершись на ружье, у дверей риги, зачѣмъ онъ тутъ? Солдатъ отвѣчалъ, что онъ стоитъ на часахъ.—Для кого и для чего? возразилъ маршалъ,—вѣдь все равно, это не помѣшаетъ холоду и нуждѣ вторгнуться сюда и терзать насъ! Ступай лучше, займи мѣсто у огня! — Немного погодя, онъ попросилъ у денщика чего-нибудь подложить себѣ подъ голову; ему подали чемоданъ, онъ завернулся въ плащъ и улегся.
Я собирался сдѣлать то же самое, растянувшись на своей медвѣжьей шкурѣ, какъ вдругъ насъ переполошилъ какой-то странный шумъ; оказывается, сѣверный вѣтеръ забушевалъ по лѣсу, подымая снѣжную метель при 27-ми градусномъ морозѣ, такъ что людямъ невозможно было оставаться на мѣстахъ. Съ криками они бѣгали по равнинѣ, стараясь попасть туда, гдѣ виднѣлись огни, и этимъ облегчить свое положеніе; но ихъ обволакивалъ снѣжный вихрь, и они не могли двигаться, или если все-таки порывались бѣжать, то спотыкались и падали, чтобы уже больше не подыматься. Нѣсколько сотъ человѣкъ погибли такимъ образомъ; но много тысячъ людей умерли оставаясь на мѣстѣ, такъ какъ не надѣялись ни на что лучшее. Что до насъ касается, то намъ посчастливилось въ томъ смыслѣ, что одна сторона риги была защищена отъ вѣтра; многіе пришли, чтобы пріютиться у насъ и такимъ образомъ избѣгнуть смерти.
Кстати разскажу по этому поводу объ одномъ поступкѣ самоотверженія, совершенномъ въ эту бѣдственную ночь, когда всѣ самыя страшныя стихіи ада, казалось, разъярились противъ насъ.
Въ составъ нашей арміи входилъ принцъ Эмилій Гессенъ-Кассельскій со своимъ контингентомъ войскъ, который онъ поставлялъ Франціи. Его маленькій корпусъ состоялъ изъ нѣсколькихъ полковъ кавалеріи и пѣхоты. Какъ и мы, онъ расположился на бивуакахъ, по правую сторону дороги, съ остатками своихъ несчастныхъ солдатъ, число которыхъ сократилось до пяти или шести сотъ человѣкъ; въ числѣ ихъ находились приблизительно до полутораста драгунъ, но уже пѣшихъ, такъ какъ ихъ лошади или пали, или были съѣдены. Эти храбрые воины, изнемогая отъ холода и не имѣя силъ оставаться на мѣстѣ въ такую метель и непогоду, рѣшили принести себя въ жертву, чтобы спасти своего молодого принца, юношу лѣтъ двадцати, не больше, поставивъ его по серединѣ, чтобы защитить отъ вѣтра и холода. Закутанные въ свои длинные бѣлые плащи, они всю ночь простояли на ногахъ, тѣсно прижимаясь другъ къ другу; на другое утро три четверти этихъ людей были мертвы и занесены снѣгомъ; та же участь постигла почти десять тысячъ человѣкъ изъ разныхъ корпусовъ.
Днемъ, выбираясь на дорогу, мы принуждены были вмѣстѣ съ маршаломъ спуститься ко рву, гдѣ наканунѣ артиллерія расположилась бивуакомъ; теперь тамъ уже никого не осталось въ живыхъ; люди, лошади — все это лежало зарытое въ снѣгу — солдаты вокругъ бивуачныхъ огней, лошади, еще впряженныя въ орудія, которыя такъ и пришлось бросить. Почти всегда случалось, что послѣ метели и лютаго мороза, навѣяннаго сѣвернымъ вѣтромъ, погода смягчалась; казалось, природа, уставъ бичевать, хотѣла немного отдохнуть, чтобы потомъ разить съ новой силой.
Но вотъ все, что еще дышало, опять выступило въ путь. Справа и слѣва отъ дороги полуживые люди выползали изъ-подъ своихъ жалкихъ убѣжищъ, устроенныхъ изъ сосновыхъ вѣтокъ и занесенныхъ снѣгомъ; другіе появлялись изъ болѣе отдаленныхъ мѣстъ, изъ лѣсу, гдѣ пріютились во время метели, и, еле волоча ноги, выбирались на дорогу. Мы остановились немного, чтобы подождать ихъ. Тѣмъ временемъ я бесѣдовалъ съ нѣсколькими пріятелями о нашихъ несчастіяхъ и о невѣроятномъ количествѣ погибшихъ жертвъ. Машинально мы окидывали взоромъ арену бѣдствій. Мѣстами виднѣлись еще ружья, установленныя въ козла; другіе козлы лежали опрокинутыми, и некому было поднять ихъ. Тѣ, которые выбирались на дорогу со значками своихъ полковъ, присоединялись къ другимъ и выступали въ путь.
Когда собралось по возможности все, что было на дорогѣ, колонна двинулась; нашъ полкъ образовалъ аріергардъ, что въ этотъ день было особенно трудно, въ виду множества людей, которые не въ состояніи были идти и которыхъ мы принуждены были тащить подъ руки, чтобы спасти ихъ и помочь имъ добраться до Смоленска.
Передъ вступленіемъ въ городъ надо было пройти по небольшому лѣсу; тамъ-то мы нагнали всю соединенную артиллерію. На лошадей жалко было смотрѣть; пушечные лафеты и зарядные ящики были нагружены солдатами, больными и еле живыми отъ холода. Я узналъ, что одинъ другъ моего дѣтства, родомъ изъ одной мѣстности со мной, нѣкто Фикъ, уже два дня находится въ такомъ положеніи. Я освѣдомился о немъ у гвардейскихъ егерей того полка, гдѣ онъ служилъ, и мнѣ сказали, что онъ недавно упалъ мертвый на дорогѣ; въ томъ мѣстѣ дорога была узкая и углубленная, такъ что его тѣло нельзя было убрать съ дороги, и по немъ проѣхала вся артиллерія, какъ и по тѣламъ многихъ другихъ, павшихъ на томъ же мѣстѣ.
Я продолжалъ идти по узкой тропинкѣ, влѣво отъ пролегавшей дороги, по лѣсу. Тутъ ко мнѣ присоединился одинъ мой пріятель, сержантъ одного полка со мной; вдругъ мы увидали лежавшаго поперекъ тропинки канонира гвардіи, загородившаго намъ дорогу. Возлѣ него копошился другой канониръ. Оказалось, что онъ сдиралъ съ него одежду; мы замѣтили однако, что лежавшій солдатъ еще живъ—по временамъ онъ шевелилъ ногами и ударялъ по землѣ сжатыми кулаками.
Мой товарищъ, возмущенный не менѣе меня самого, ни слова не говоря, изо всѣхъ силъ ударилъ прикладомъ ружья негодяя по спинѣ, и онъ обернулся. Но мы не дали ему времени заговорить и рѣзко стали укорять его за его варварскій поступокъ. Онъ возражалъ, что если солдатъ еще не умеръ, то скоро умретъ, что когда его оттащили въ сторону отъ дороги, чтобы онъ не былъ раздавленъ артиллеріей, то онъ не подавалъ никакихъ признаковъ жизни. Наконецъ, это его однокашникъ, слѣдовательно, лучше, чтобы онъ самъ воспользовался его одеждами, чѣмъ кто-нибудь другой.
Разсказанное мною часто случалось съ несчастными солдатами, у которыхъ подозрѣвали припрятанныя деньги; когда они падали, то ихъ товарищи, вмѣсто того, чтобы помочь имъ подняться, пользовались этимъ, чтобы ограбить ихъ, какъ этотъ канониръ.
Мнѣ не слѣдовало бы изъ уваженія къ роду человѣческому описывать такія возмутительныя сцены, но я поставилъ себѣ долгомъ передать все, что я видѣлъ. Да я и не могу поступить иначе; все это удручаетъ меня, и мнѣ кажется, что если я изложу все на бумагѣ, то эти воспоминанія перестанутъ меня мучить. Надо прибавить, впрочемъ, что хотя во время этой бѣдственной кампаніи было совершено много жестокостей, зато попадалось и не мало поступковъ человѣколюбія, дѣлающихъ намъ честь—не разъ случалось мнѣ видѣть, какъ солдаты въ продолженіе нѣсколькихъ дней тащили на плечахъ раненыхъ офицеровъ.
Передъ выходомъ изъ лѣсу мы встрѣтили около сотни улановъ, на сытыхъ коняхъ и заново экипированныхъ: они ѣхали изъ Смоленска, гдѣ все всемя стояли—ихъ послали намъ въ аріергардъ. Они ужаснулись, увидѣвъ насъ такими жалкими, а мы, съ своей стороны, были поражены ихъ блестящимъ видомъ. Многіе солдаты бѣжали за ними, какъ нищіе, вымаливая кусокъ хлѣба или сухаря.
Выйдя изъ лѣсу, мы сдѣлали привалъ, поджидая тѣхъ, которые вели больныхъ. Нельзя себѣ представить болѣе тяжелаго зрѣлища; что бы ни говорили этимъ несчастнымъ про ожидаемыя блага — пищу и квартиру, они какъ будто ничего не слышали; подобно автоматамъ, они двигались, когда ихъ вели, и останавливались, чуть ихъ оставляли. Наиболѣе сильные несли по очереди оружіе и ранцы; многіе изъ этихъ несчастныхъ, кромѣ того, что почти потеряли разсудокъ и силы, лишились также отъ морозу пальцевъ на рукахъ и ногахъ.
И вотъ мы опять увидѣли Днѣпръ, но уже по лѣвую руку, а на другомъ берегу—тысячи войскъ, переправившихся черезъ рѣку по льду; тамъ были части всѣхъ корпусовъ, пѣхота и кавалерія; завидѣвъ вдали малѣйшее селеніе, они бросались туда со всѣхъ ногъ, надѣясь найти тамъ пищу и кровлю. Промаршировавъ съ большимъ трудомъ еще съ часъ, мы къ вечеру прибыли, полумертвые, изнемогающіе отъ усталости, на берега рокового Днѣпра, переправились черезъ него и очутились подъ стѣнами города.
У воротъ и подъ валами давно уже скопились тысячи солдатъ всѣхъ корпусовъ и всѣхъ національностей, входящихъ въ составъ нашей арміи, ожидая, чтобы ихъ впустили. Сперва имъ этого не разрѣшали, боясь, чтобы всѣ эти люди, нахлынувшіе въ безпорядкѣ и умирающіе съ голода, не набросились на магазины и растащили то немногое, что въ нихъ еще оставалось; разсчитывали потомъ по возможности въ порядкѣ распредѣлить между ними провіантъ. Много сотенъ людей уже умерли, стоя тутъ, или были при послѣднемъ издыханіи.
Когда мы подошли къ стѣнамъ вмѣстѣ съ другими гвардейскими корпусами, двигаясь въ наилучшемъ, по возможности, порядкѣ и принявъ всѣ предосторожности, чтобы забрать съ собой всѣхъ нашихъ больныхъ и раненыхъ, намъ отворили ворота, и мы вступили въ городъ. Большинство войскъ сейчасъ же разсыпалось во всѣ стороны въ безпорядкѣ, чтобы искать себѣ пріюта подъ кровлей на ночлегъ и съѣсть небольшое количество обѣщаннаго продовольствія; дѣйствительно, его потомъ роздали понемногу.
Чтобы возстановить мало-мальски порядокъ, было объявлено, что въ одинчку солдаты ничего не получатъ. Съ этой минуты наиболѣе сильные соединялись по нумерамъ полка и выбирали изъ своей среды начальника, который могъ бы служить имъ представителемъ, потому что нѣкоторыхъ полковъ вовсе не существовало. А мы, императорская гвардія, прошли по городу, но съ трудомъ, такъ какъ были страшно изнурены и должны были взбираться по крутому подъему, тянувшемуся отъ Днѣпра до другихъ воротъ; вслѣдствіе обледенѣлости этого склона, ежеминутно наиболѣе слабые падали; приходилось помогать имъ подыматься и нести тѣхъ, кто уже не могъ ходить.
Такимъ-то образомъ прошли мы въ предмѣстье, погорѣвшее еще при бомбардировкѣ города 3-го (15-го) августа. Тамъ мы заняли позиціи и расположились, какъ могли, въ развалинахъ домовъ, еще не совсѣмъ истребленныхъ пожаромъ. Мы устроили по возможности удобнѣе своихъ больныхъ и раненыхъ, то-есть тѣхъ, у кого хватило мужества и силъ добраться до мѣста—многихъ мы оставили въ деревянномъ баракѣ при входѣ въ городъ. Эти послѣдніе были настолько больны, что не имѣли бы силъ дотащиться туда, гдѣ остановились мы. Въ числѣ тяжело больныхъ былъ одинъ мой пріятель, почти умирающій, котораго мы притащили въ городъ, надѣясь, что тамъ найдется госпиталь, гдѣ бы можно полечить его; дѣло въ томъ, что до сихъ поръ наше мужество главнымъ образомъ поддерживалось постоянной надеждой, что мы остановимся въ этомъ городѣ надолго и дождемся весны—но вышло совсѣмъ иначе. Впрочемъ, это врядъ-ли было бы возможно, потому что часть деревень была сожжена и разорена, а городъ, гдѣ мы находились, существовалъ, такъ сказать, только по имени. Виднѣлись еще только стѣны домовъ, выстроенныхъ изъ камня; всѣ же деревянныя постройки, изъ которыхъ большей частью и состоялъ городъ, исчезли; словомъ, городъ представлялъ какой-то жалкій остовъ.
Если кто отваживался ходить по улицамъ въ потемкахъ, то попадалъ въ капканы: на мѣстахъ, гдѣ прежде стояли деревянные дома и гдѣ не видно было никакихъ слѣдовъ построекъ, теперь встрѣчались глубокіе подвалы, прикрытые снѣгомъ. Солдатъ, имѣвшій несчастіе попасть туда, исчезалъ подъ снѣгомъ и уже не могъ выбраться. Многіе погибли такимъ образомъ; на слѣдующій день другіе ихъ вытаскивали, но не для того, чтобы предать ихъ землѣ, а чтобы стащить съ нихъ платье, или вообще поживиться тѣмъ, что можно было найти на нихъ. То же самое случалось съ солдатами, погибавшими въ походѣ или на остановкахъ: живые дѣлили между собой одежды мертвыхъ, потомъ въ свою очередь погибали нѣсколько часовъ спустя и подвергались той же участи.
Черезъ часъ по прибытіи въ Смоленскъ, намъ роздано было по небольшому пайку муки, равному одной унціи сухарей, но и это было больше, чѣмъ можно было надѣяться. У кого были котлы, тотъ варилъ кашу, другіе пекли лепешки въ золѣ и съѣдали ихъ полусырыми; жадность, съ какой они набрасывались на ѣду, чуть не погубила ихъ, многіе серьезно заболѣли и чуть не умерли. Что меня касается, то я не ѣлъ супа съ 20-го октября (1-го ноября), и хотя каша изъ ржаной муки была густа, какъ грязь, мнѣ посчастливилось не заболѣть; мой желудокъ все еще былъ въ исправности.
Послѣ нашего прибытія нѣсколько солдатъ полка, уже больные, но имѣвшіе, однако, мужество дотащиться до мѣста нашей стоянки, умерли, а такъ какъ имъ предоставлены были лучшія мѣста въ скверныхъ лачужкахъ, отведенныхъ намъ подъ постой, то мы поспѣшили удалить покойниковъ и занять ихъ мѣста.
Отдохнувъ, и несмотря на холодъ и падавшій снѣгъ, я собрался разыскивать одного изъ моихъ друзей, съ которымъ я былъ такъ близокъ, что между нами никогда не было счетовъ—наши кошельки и имущество всегда были общими. Звали его Гранжье. Вотъ уже семь лѣтъ, какъ мы съ нимъ жили врозь. Я не видался съ нимъ отъ самой Вязьмы, откуда онъ выступилъ впередъ съ отрядомъ, эскортируя зарядный ящикъ съ багажомъ маршала Бессьера. Меня увѣрили, что онъ прибылъ два дня тому назадъ и находится на квартирахъ въ предмѣстьи. Желаніе увидѣться съ нимъ, надежда раздѣлить съ нимъ продовольствіе, какимъ онъ могъ запастись раньше нашего прибытія, а также и его помѣщеніе, заставили меня рѣшиться немедленно приняться за розыски.
Захвативъ съ собой ранецъ и оружіе и никому не сказавъ ни слова, я пошелъ назадъ по той же дорогѣ, по которой мы пришли; нѣсколько разъ я падалъ на скользкомъ крутомъ спускѣ, по которому мы подымались, прибывъ въ городъ и наконецъ достигъ воротъ, черезъ которыя мы вошли въ Смоленскъ.
У воротъ я остановился взглянуть, какъ поживаютъ люди, оставленные нами въ баракѣ и состоявшіе изъ баденскихъ солдатъ, часть которыхъ образовала гарнизонъ. Каково же было мое удивленіе! Одинъ изъ нашихъ товарищей, котораго мы оставили вмѣстѣ съ другими больными, пока мы не придемъ за ними, стоялъ передо мной у дверей барака совсѣмъ раздѣтый въ однихъ только панталонахъ—съ него сняли все, даже обувь.
Баденскіе солдаты сказали мнѣ, что солдаты полка, пришедшіе сюда за своими товарищами, застали его безъ признаковъ жизни; тогда они обобрали его и затѣмъ, забравъ съ собой двухъ больныхъ, вмѣстѣ съ ними обошли кругомъ вала, разсчитывая найти дорогу получше.
Покуда я находился въ баракѣ, туда прибыло еще нѣсколько несчастныхъ солдатъ изъ разныхъ полковъ; они тащились съ трудомъ, опираясь на свое оружіе. Другіе, стоявшіе на противоположномъ берегу Днѣпра, не разобравъ, что у нихъ подъ ногами, или обманутые огнями, падали въ снѣгъ, кричали, плакали, умоляя о помощи.
Но нѣкоторые солдаты, бывшіе тамъ, здоровые, оказались нѣмцами и ничего не понимали, или не хотѣли понять. Къ счастью, молодой офицеръ, командовавшій постомъ, говорилъ по-французски. Я попросилъ его, во имя человѣколюбія, послать помощь людямъ по ту сторону моста. Онъ отвѣтилъ, что со времени своего прибытія половина его отряда только этимъ и занимается и что теперь у него въ распоряженіи почти нѣтъ людей. Его караульный постъ переполненъ больными и ранеными до такой степени, что не хватаетъ мѣста.
Однако, по моимъ настояніямъ, онъ послалъ еще троихъ людей и скоро они вернулись, ведя подъ руки стараго коннаго егеря гвардіи. Они разсказывали намъ, что оставили еще многихъ, которыхъ надо было бы нести на рукахъ, но не имѣя на это возможности, они уложили ихъ возлѣ большого костра, на время, пока можно будетъ пойти за ними. У стараго егеря, по его словамъ, были отморожены всѣ пальцы на ногахъ. Онъ завернулъ ноги въ клочки бараньей шкуры. Борода и усы у него были въ ледяныхъ сосулькахъ. Его подвели къ огню и усадили. Тогда онъ принялся бранить русскихъ, русскаго императора, самую Россію и «русскаго Бога.» Потомъ онъ спросилъ у меня, была-ли сдѣлана раздача водки. Я отвѣчалъ, что до сихъ поръ я о такой раздачѣ не слыхалъ, и что ея не предвидится. «Въ такомъ случаѣ, промолвилъ онъ, остается только умереть!»
Молодой нѣмецкій офицеръ не могъ выдержать, видя страданія стараго воина; поднявъ плащъ, онъ вытащилъ изъ кармана флягу съ водкой и подалъ старику. «Спасибо, сказалъ тотъ: — вы спасаете меня отъ смерти; если представится случай пожертвовать за васъ жизнью, можете быть увѣрены, что я не поколеблюсь ни на минуту! Да что говорить,—запомните имя Роланда, коннаго егеря старой императорской гвардіи, нынѣ пѣшаго или вѣрнѣе безногаго. Три дня тому назадъ я принужденъ былъ разстаться со своей лошадью; чтобы избавить ее отъ дальнѣйшихъ страданій, я пустилъ ей пулю въ лобъ. Потомъ я отрѣзалъ у нея кусокъ мяса отъ задней ноги и теперь собираюсь закусить».
Сказавъ это, онъ вынулъ изъ ранца кусокъ конины и подалъ ее офицеру, давшему ему водки, а потомъ и мнѣ. Офицеръ далъ ему еще хлебнуть изъ фляги и просилъ его оставить ее у себя. Старый егерь ужъ и не зналъ, чѣмъ выразить ему свою признательность.
Онъ твердилъ, чтобы тотъ, какъ въ гарнизонѣ, такъ и въ походѣ помнилъ о немъ, и въ заключеніе сказалъ: «Добрые малые никогда не погибнутъ!» Но сейчасъ же спохватился, сообразивъ, что сказалъ ужасную глупость: «Вѣдь тысячи людей, что погибли за эти три дня, были не хуже меня, сказалъ онъ: — вотъ я побывалъ въ Египтѣ и, вѣрьте слову, видалъ виды; а все-таки сравненія нѣтъ съ нынѣшнимъ. Надо надѣяться, что теперь уже скоро конецъ нашимъ мученіямъ; говорятъ, насъ расквартируютъ до весны, а тамъ мы, надѣюсь, отомстимъ за себя!»
Бѣдный старикъ, которому два-три глотка водки вернули даръ слова, не подозрѣвалъ, что мы еще только въ началѣ нашихъ бѣдствій!
Было часовъ одиннадцать; однако, я не потерялъ надежду отыскать Гранжье, хотя бы ночью. Я просилъ офицера на посту указать мнѣ, гдѣ живетъ маршалъ Бессьеръ, но или онъ невѣрно мнѣ указалъ, или я не понялъ его хорошенько, но только я сбился съ дороги и очутился гдѣ-то, имѣя по правую руку валъ, подъ которымъ протекалъ Днѣпръ; налѣво лежало пустое пространство, гдѣ была прежде улица, тянувшаяся подъ валомъ, и гдѣ всѣ дома были сожжены и разрушены бомбардировкой. Тамъ и сямъ виднѣлись, не смотря на темноту, кое-какія развалины, выступавшія точно тѣни изъ глубокаго снѣга.
Дорога, по которой я шелъ, была изъ рукъ вонъ плоха; я такъ сильно утомился, пройдя по ней немного, что пожалѣлъ, зачѣмъ отважился идти туда одинъ. Я уже собирался повернуть назадъ и отложить до- завтра свои поиски за Гранжье, какъ вдругъ услышалъ шаги и, обернувшись, увидалъ позади себя какого-то субъекта, какъ потомъ оказалось, баденскаго солдата: онъ несъ на плечахъ боченокъ, вѣроятно, съ водкой, по моимъ догадкамъ. Я окликнулъ его—онъ не отвѣчалъ; я хотѣлъ пойти за нимъ слѣдомъ — онъ ускорилъ шагъ; я—за нимъ. Онъ сталъ спускаться по довольно крутому склону; я хотѣлъ сдѣлать то же, но мои ноги оказались не такими устойчивыми; я упалъ и, скатившись сверху до низу, въ одно время съ нимъ угодилъ въ дверь подвала, которая отворилась подъ напоромъ моего тѣла, такъ что я очутился внутри раньше солдата.
Не успѣлъ я очнуться и узнать, гдѣ нахожусь, какъ меня вывели изъ моего оторопѣлаго состоянія крики на разныхъ языкахъ: кричала цѣлая ватага какихъ-то людей, валявшихся на соломѣ вокругъ огня; тутъ были французы, нѣмцы, итальянцы, извѣстные у насъ за отъявленныхъ грабителей и воровъ; въ походѣ они постоянно шли кучкой, впереди арміи, боясь встрѣтить непріятеля и сражаться, всегда поспѣвали первые въ жилища, попадающіяся на дорогѣ, и устраивались бивуаками отдѣльно отъ другихъ. Когда армія, страшно утомленная, приходила на мѣсто стоянки, они выходили изъ своихъ укромныхъ тайниковъ, бродили вокругъ бивуаковъ, забирали себѣ лошадей и чемоданы офицеровъ и выступали въ путь спозаранку, за нѣсколько часовъ до всей колонны—и это повторялось изо-дня въ день. Словомъ, это была одна изъ тѣхъ шаекъ, которыя образовались съ первыхъ же дней, когда начались сильные морозы, погубившіе насъ. Впослѣдствіе эти шайки еще размножились.
Ошеломленный своимъ паденіемъ, я не успѣлъ подняться, какъ изъ глубины подвала вышелъ какой-то человѣкъ и зажегъ пучокъ соломы, чтобы разглядѣть меня: въ потемкахъ, по моему костюму, а въ особенности благодаря медвѣжьей шкурѣ, нельзя было разобрать, къ какому полку я принадлежу. Но замѣтивъ императорскій орелъ на моемъ киверѣ, онъ воскликнулъ дерзко: «Ага! императорская гвардія! Вонъ его!» Другіе подхватили: «Вонъ, выгнать его, вонъ!» Оглушенный, но не испуганный ихъ криками, я поднялся и попросилъ ихъ, если ужъ благодаря случайности, или вѣрнѣе счастью, я попалъ къ нимъ, оставить меня по крайней мѣрѣ хоть до утра—тогда я удалюсь. Но человѣкъ, закричавшій первый, повидимому, начальникъ, такъ какъ имѣлъ на боку полу-эспадронъ, который онъ кичливо выставлялъ на показъ, повторилъ еще разъ, что меня надо выгнать; остальные завопили хоромъ: «Вонъ! вонъ!» Одинъ нѣмецъ подошелъ ко мнѣ и хотѣлъ было схватить меня, но я такъ толкнулъ его въ грудь, что онъ отлетѣлъ на людей, лежавшихъ вокругъ костра; я взялся за рукоятку сабли—ружье мое осталось у входа, когда я покатился съ горки. Человѣкъ съ полу-эспадрономъ зааплодировалъ моей расправѣ съ нѣмцемъ, собиравшимся вытолкать меня, и сказалъ ему, что не подобаетъ нѣмчурѣ, кочану капусты, налагать руки на француза.
Увидавъ, что человѣкъ съ полу-эспадрономъ взялъ мою сторону, я объявилъ, что рѣшилъ остаться здѣсь до утра и что скорѣе готовъ дать себя убить, чѣмъ замерзнуть на дорогѣ. Какая-то женщина—ихъ было тамъ двѣ—хотѣла вступиться за меня, но ей приказали молчать, и это приказаніе сопровождалось бранью и грязными ругательствами; тогда начальникъ опять приказалъ мнѣ убраться, говоря, что я долженъ его избавить отъ непріятности выводить меня; конечно, если онъ вмѣшается, то это будетъ живо исполнено, и онъ пошлетъ меня ночевать къ моему полку. Я спросилъ его, почему же онъ самъ съ товарищами не находится со своими полками? Онъ отвѣчалъ, что это не мое дѣло, онъ не обязанъ отдавать мнѣ отчета, онъ у себя дома, а я не могу ночевать у нихъ, потому что стѣсняю ихъ, такъ какъ они должны отправиться въ городъ по дѣламъ и воспользоваться безпорядкомъ и отсутствіемъ надзора за обозомъ, чтобы поживиться добычей. Я просилъ, какъ милости, позволенія остаться еще немного, чтобы погрѣться и поправить обувь, потомъ я уйду. Человѣкъ съ полу-эспадрономъ изъявилъ согласіе съ условіемъ, что я удалюсь черезъ полчаса. Онъ поручилъ барабанщику, повидимому, своему адъютанту, привести этотъ приказъ въ исполненіе.
Желая воспользоваться немногимъ остававшимся у меня временемъ, я освѣдомился, не можетъ-ли кто продать мнѣ немного продовольствія, а въ особенности водки. «Кабы у насъ что было, отвѣчали мнѣ, мы оставили бы себѣ!»
Между тѣмъ боченокъ, который тащилъ баденскій солдатъ, вѣроятно былъ съ водкой; я слышалъ, какъ солдатъ говорилъ на своемъ нарѣчіи, что онъ отнялъ его у полковой маркитантки, спрятавшей боченокъ, когда армія прибыла въ городъ. Изъ его словъ я понялъ, что этотъ солдатъ здѣсь вновѣ; онъ былъ изъ гарнизона и только со вчерашняго дня присталъ къ этимъ людямъ, рѣшившись, подобно имъ, вести партизанскую войну, гоняясь за добычей.
Барабанщикъ, на котораго возложено было порученіе вывести меня, о чемъ-то таинствонно совѣщался съ другими; наконецъ онъ спросилъ, нѣтъ-ли у меня золота, чтобы его обмѣнять на пятифранковики, купить водки. «Нѣтъ, отвѣчалъ я, но у меня есть пяти-франковыя монеты.» Женщина, стоявшая возлѣ меня, та самая, что хотѣла принять меня подъ свою защиту, вдругъ нагнулась, дѣлая видъ, будто что-то ищетъ на полу возлѣ двери. Потомъ, приблизившись ко мнѣ, она шепнула незамѣтно для другихъ: «Уходите отсюда поскорѣе, повѣрьте, они васъ убьютъ! Я съ ними отъ самой Вязьмы и противъ своей воли. Приходите сюда завтра утромъ съ товарищами и спасите меня!» Я спросилъ, кто та другая женщина; она объяснила, что это еврейка. Я собирался задать ей еще другіе вопросы, но ей крикнули изъ дальняго угла подвала, чтобы она замолчала, и спросили, что такое она мнѣ разсказываетъ? Она отвѣчала, что растолковываетъ мнѣ, гдѣ достать водки—у жида на Новомъ рынкѣ. «Молчи, болтунья!» опять закричали на нее. Она умолкла и забилась въ уголъ подвала.
Изъ совѣтовъ, данныхъ мнѣ этой женщиной, я убѣдился, что не ошибся въ своихъ догадкахъ; дѣйствительно, я попалъ въ настоящій разбойничій притонъ. Поэтому я не сталъ ждать, чтобы мнѣ велѣли удалиться; я всталъ и, дѣлая видъ, будто ищу мѣстечка, гдѣ бы улечься, приблизился къ двери, открылъ ее и вышелъ. Меня стали звать назадъ, говоря, что я могу остаться до утра и выспаться. Но не отвѣчая имъ ни слова, я поднялъ свое ружье, валявшееся у дверей, и сталъ искать выхода, но не могъ найти. Тогда, опасаясь, чтобы мнѣ долго не пришлось оставаться въ этомъ положеніи, я собирался постучаться въ дверь подвала, чтобы мнѣ указали дорогу; вдругъ оттуда вышелъ баденскій солдатъ, вѣроятно, посмотрѣть, не пора-ли пуститься въ экскурсію за добычей. Я попросилъ его объяснить мнѣ, какъ пробраться въ предмѣстье. Онъ знакомъ велѣлъ мнѣ идти за нимъ слѣдомъ, и, пройдя мимо нѣсколькихъ развалившихся домовъ, сталъ подыматься по какимъ-то лѣстницамъ. Я шелъ за нимъ; когда мы вышли на валъ и на дорогу, онъ началъ кружить, подъ предлогомъ направить меня куда надо, но я понялъ, что это дѣлается для того, чтобы я потерялъ слѣды подвала. А между тѣмъ я, напротивъ, хотѣлъ его запомнить, вернуться на другое утро съ нѣсколькими людьми и освободить женщину, просившую у меня помощи, а также разузнать, откуда у этихъ молодцовъ взялись чемоданы, которые я замѣтилъ въ глубинѣ проклятаго подвала.
