скользкомъ крутомъ спускѣ, по которому мы подымались, прибывъ въ городъ и наконецъ достигъ воротъ, черезъ которыя мы вошли въ Смоленскъ.
У воротъ я остановился взглянуть, какъ поживаютъ люди, оставленные нами въ баракѣ и состоявшіе изъ баденскихъ солдатъ, часть которыхъ образовала гарнизонъ. Каково же было мое удивленіе! Одинъ изъ нашихъ товарищей, котораго мы оставили вмѣстѣ съ другими больными, пока мы не придемъ за ними, стоялъ передо мной у дверей барака совсѣмъ раздѣтый въ однихъ только панталонахъ—съ него сняли все, даже обувь.
Баденскіе солдаты сказали мнѣ, что солдаты полка, пришедшіе сюда за своими товарищами, застали его безъ признаковъ жизни; тогда они обобрали его и затѣмъ, забравъ съ собой двухъ больныхъ, вмѣстѣ съ ними обошли кругомъ вала, разсчитывая найти дорогу получше.
Покуда я находился въ баракѣ, туда прибыло еще нѣсколько несчастныхъ солдатъ изъ разныхъ полковъ; они тащились съ трудомъ, опираясь на свое оружіе. Другіе, стоявшіе на противоположномъ берегу Днѣпра, не разобравъ, что у нихъ подъ ногами, или обманутые огнями, падали въ снѣгъ, кричали, плакали, умоляя о помощи.
Но нѣкоторые солдаты, бывшіе тамъ, здоровые, оказались нѣмцами и ничего не понимали, или не хотѣли понять. Къ счастью, молодой офицеръ, командовавшій постомъ, говорилъ по-французски. Я попросилъ его, во
