меня вывели изъ моего оторопѣлаго состоянія крики на разныхъ языкахъ: кричала цѣлая ватага какихъ-то людей, валявшихся на соломѣ вокругъ огня; тутъ были французы, нѣмцы, итальянцы, извѣстные у насъ за отъявленныхъ грабителей и воровъ; въ походѣ они постоянно шли кучкой, впереди арміи, боясь встрѣтить непріятеля и сражаться, всегда поспѣвали первые въ жилища, попадающіяся на дорогѣ, и устраивались бивуаками отдѣльно отъ другихъ. Когда армія, страшно утомленная, приходила на мѣсто стоянки, они выходили изъ своихъ укромныхъ тайниковъ, бродили вокругъ бивуаковъ, забирали себѣ лошадей и чемоданы офицеровъ и выступали въ путь спозаранку, за нѣсколько часовъ до всей колонны—и это повторялось изо-дня въ день. Словомъ, это была одна изъ тѣхъ шаекъ, которыя образовались съ первыхъ же дней, когда начались сильные морозы, погубившіе насъ. Впослѣдствіе эти шайки еще размножились.
Ошеломленный своимъ паденіемъ, я не успѣлъ подняться, какъ изъ глубины подвала вышелъ какой-то человѣкъ и зажегъ пучокъ соломы, чтобы разглядѣть меня: въ потемкахъ, по моему костюму, а въ особенности благодаря медвѣжьей шкурѣ, нельзя было разобрать, къ какому полку я принадлежу. Но замѣтивъ императорскій орелъ на моемъ киверѣ, онъ воскликнулъ дерзко: «Ага! императорская гвардія! Вонъ его!» Другіе подхватили: «Вонъ, выгнать его, вонъ!» Оглушенный, но не испуганный ихъ криками, я поднялся
