занными тряпками, и въ обгорѣлой одеждѣ. Подойдя къ костру, онъ завопилъ: «Ахъ, полковникъ, какое со мной несчастье! Какъ я страдаю!» Полковникъ, обернувшись, спросилъ его—кто онъ такой, откуда явился и что съ нимъ? «Ахъ, полковникъ», отвѣчалъ тотъ,—«я всего лишился и вдобавокъ весь обгорѣлъ!»—Полковникъ, узнавъ его, сказалъ:—«Ну, и подѣломъ! надо было оставаться въ полку; сколько дней вы пропадали! что вы дѣлали, когда вашъ долгъ былъ показывать примѣръ и, какъ всѣ мы, оставаться на посту?—Слышите, сударь?» Но бѣдняга ничего не слышалъ; не время было читать ему нотаціи. Это и былъ тотъ самый офицеръ, котораго мы спасли прошлой ночью, вытащивъ его изъ горѣвшаго сарая; говорили, что у него было накоплено много цѣнныхъ вещей и золота, взятыхъ имъ въ Москвѣ по праву побѣдителя. Но теперь все погибло: его лошадь и чемоданъ сгорѣли. Маршалъ съ полковникомъ, какъ и всѣ присутствующіе, заговорили о катастрофѣ въ сараѣ. Разсказывали, что многіе начальствующіе офицеры заперлись тамъ со своими деньщиками и погибли; такъ какъ я былъ очевидцемъ этого бѣдствія, то ко мнѣ обращались за свѣдѣніями; офицеръ, котораго мы спасли, ничего не могъ сообщить въ своемъ разстройствѣ.
Было часовъ около девяти; ночь стояла необыкновенно темная, и уже многіе изъ нашего кружка, какъ и остальныя части злополучной арміи, расположившіяся въ этой мѣстности, стали забываться тяжелымъ, безпокойнымъ сномъ, вслѣдствіе утомленія и голода,
