и попросилъ ихъ, если ужъ благодаря случайности, или вѣрнѣе счастью, я попалъ къ нимъ, оставить меня по крайней мѣрѣ хоть до утра—тогда я удалюсь. Но человѣкъ, закричавшій первый, повидимому, начальникъ, такъ какъ имѣлъ на боку полу-эспадронъ, который онъ кичливо выставлялъ на показъ, повторилъ еще разъ, что меня надо выгнать; остальные завопили хоромъ: «Вонъ! вонъ!» Одинъ нѣмецъ подошелъ ко мнѣ и хотѣлъ было схватить меня, но я такъ толкнулъ его въ грудь, что онъ отлетѣлъ на людей, лежавшихъ вокругъ костра; я взялся за рукоятку сабли—ружье мое осталось у входа, когда я покатился съ горки. Человѣкъ съ полу-эспадрономъ зааплодировалъ моей расправѣ съ нѣмцемъ, собиравшимся вытолкать меня, и сказалъ ему, что не подобаетъ нѣмчурѣ, кочану капусты, налагать руки на француза.
Увидавъ, что человѣкъ съ полу-эспадрономъ взялъ мою сторону, я объявилъ, что рѣшилъ остаться здѣсь до утра и что скорѣе готовъ дать себя убить, чѣмъ замерзнуть на дорогѣ. Какая-то женщина—ихъ было тамъ двѣ—хотѣла вступиться за меня, но ей приказали молчать, и это приказаніе сопровождалось бранью и грязными ругательствами; тогда начальникъ опять приказалъ мнѣ убраться, говоря, что я долженъ его избавить отъ непріятности выводить меня; конечно, если онъ вмѣшается, то это будетъ живо исполнено, и онъ пошлетъ меня ночевать къ моему полку. Я спросилъ его, почему же онъ самъ съ товарищами не находится со своими полками? Онъ отвѣчалъ, что это не
