стрѣлили. Что касается тѣхъ, которые появились потомъ у отверстія, откуда мы вытащили семерыхъ, то ихъ нельзя было вытащить, они лежали поперекъ, полузадохшіеся и полузадавленные другими насѣвшими на нихъ людьми; пришлось оставить ихъ сгорѣть вмѣстѣ съ остальными.
Увидавъ зарево, солдаты разныхъ корпусовъ, расположившихся въ окрестностяхъ, погибавшіе отъ холода вокругъ своихъ полупотухшихъ костровъ, сбѣжались не для того, чтобы подать помощь—было уже поздно, да и вообще нельзя было помочь бѣдѣ—но для того, чтобы хотя погрѣться и изжарить кусокъ конины на остріѣ штыка или сабли. Глядя на нихъ, можно было подумать, что этотъ пожаръ—сущая благодать Божья, такъ какъ, по общераспространенному мнѣнію, въ сараѣ скучены были всѣ богачи арміи, всѣ тѣ, кто успѣлъ нажиться въ Москвѣ, захвативъ себѣ брилліанты, золото, серебро. Можно было видѣть, какъ многіе изъ этихъ зрителей, при всей своей слабости и безпомощности, рискуя быть точно также изжаренными, вытаскивали изъ подъ развалинъ обгорѣлые трупы, обшаривали ихъ, надѣясь чѣмъ-нибудь поживиться. Другіе говорили: «И подѣломъ! Зачѣмъ они не хотѣли отдать крышу—этого бы и не случилось!» Третьи, наконецъ, протягивая руки къ огню и какъ будто не желая знать, что сотни ихъ товарищей, а можетъ быть и родственниковъ, согрѣваютъ ихъ своими трупами, приговаривали: «Славный огонь!» и при-
