Кризис 1857 года отличается от всех прочих как обширностью охваченного им района, так и совпадением множества новых, небывалых ещё обусловливающих причин. Движение, начавшееся в Америке, перебросилось в Англию, потрясло до основания первый торговый центр Германии, разразилось страшною грозою над столицами скандинавских королевств, пронеслось, роняя одну фирму за другою, над столицами и торговыми центрами Северной Германии, Бельгии, Голландии, Польши, Австрии, Франции и, перескочив гигантским скачком через два океана, опрокинуло множество торговых домов в Бразилии, в штатах Ла-Платы и в Батавии.
Что касается причин этого кризиса, то они восходят ещё к 1848 году. Политические и экономические события этого года определили ход дел на всё последующее десятилетие. Политический переворот 1848 года положил начало радикальным реформам во всём порядке внутреннего управления в главнейших государствах Европы; реформы эти должны были вызвать самые утешительные перемены в производительной деятельности населения. Упрощение гражданского судопроизводства, отличавшегося в Германии большой медлительностью и стеснявшего через это в значительной степени кредит, приобрело для оживления торговли и промышленности множество капиталов, которые до этого лежали без всякого употребления, из опасения быть поглощёнными недобросовестными кредиторами и судебными проволочками. Отмена всех остатков феодальной системы крепостного права, десятин и других повинностей во всех тех местностях Германии, где эти остатки не были устранены событиями ранее, обновление Австрии посредством конституционных реформ, посредством уничтожения внутренних таможен, реорганизации судебной процедуры и закладки обширной сети железных дорог, отмена запретительной системы и заключение договоров с пошлинным союзом — всё это положило начало в Германии роскошному развитию промышленности. В то же время во Франции перемена образа правления, законодательные реформы в пошлинной системе, ускоренная постройка железных дорог, развитие ассоциаций, политика императора по рабочему вопросу и новые банковые спекуляции, о которых будет говорено ниже, всё это вызвало громадный переворот в условиях экономической жизни французского народа.
Едва успели затихнуть последние всплески революционных волн, как настала Крымская война, которая в конечном своём результате упрочила и расширила торговые сношения с Востоком и в то же время возвратила усилиям цивилизации громадную страну, которая проложением железных дорог к житницам Европы и отменою крепостного права совершила едва ли не два величайшие дела всего столетия.
С этим же периодом совпадает соединение четырёх океанов посредством железной дороги через Суэцкий перешеек и панамской железной дороги, давно ожидаемая отмена зундской пошлины, освобождение Дуная и открытие Японии для европейской торговли.
Если все великие события того времени неизбежно должны были изменить положение дел, то открытию громадных золотых залежей в Калифорнии и Австралии, по-видимому, суждено было завершить окончательно этот экономический переворот.
Наконец, ко всему этому присоединялось ещё одно обстоятельство, игравшее важную роль в подготовлении кризиса. Обстоятельство это было — колебание цен на хлеб, которые во время Крымской войны, вследствие частных неурожаев и задержки транспортов с хлебом из Южной России, значительно возросли, а там, после обильной жатвы 1857 года, опять круто и очень низко пали.
Вследствие отмены хлебных пошлин в Англии и вследствие вздорожания всех жизненных потребностей, происшедшего в 1841 году, подвоз хлеба из отдалённых местностей, в особенности же из Архангельска и Одессы, значительно усилился. Благодаря этой причине ещё более, нежели вследствие хороших жатв, цены на хлеб стояли с 1847 по 1852 год необычайно низко, хотя жатвы давали лишь средний сбор. Жатва 1853 года была плоха, жатва 1854 года чрезвычайно обильна; сбор с жатв 1855 и 1856 годов остался далеко ниже средней нормы. С 1853 года цены на хлеб постоянно поднимались, и когда в следующем году наступила Крымская война, закрывшая гавани Чёрного и Белого морей, цены на хлеб достигли высоты, небывалой с 1846 года. Но затем, после обильной жатвы 1857 года, когда одна Северная Америка по тамошним, несколько преувеличенным, как нам кажется, отчётам оказалась в состоянии предоставить для покрытия годовой потребности всего таможенного союза излишек в 400 000 000 мер, когда русские гавани снова были открыты, и когда проведение железных дорог в Венгрию открыло неистощимые житницы восточной Европы, — тогда цены снова начали значительно падать.
Немалое значение имело также колебание цен на колониальные товары и на сырьё, о чём Тук и Ньюмарч в своей истории цен (том пятый и шестой) собрали весьма ценный материал, так же как и о последствиях усилившегося добывания золота. В течение 1848—1849 годов заметно было вообще стремление цен к понижению как вследствие большей бережливости, проявлявшейся в различных классах населения, в особенности же между богатыми сословиями, ввиду неопределённости политического положения, а также вследствие удовлетворительных урожаев. С 1850 года цены, частью вследствие усилившегося потребления, частью же вследствие недостаточного подвоза, снова стали значительно повышаться. В 1851 году снова настало значительное понижение цен вследствие чрезмерного подвоза, но в первые девять месяцев 1853 года это понижение уступило место более благоприятному стремлению к повышению, которое за последние девять месяцев достигло и прочно установило цены, значительно превышавшие те, которые стояли за последние годы. С 1853 года до конца 1854 года произошла весьма заметная реакция в этом высоком уровне цен, которые стали падать, за исключением лишь немногих предметов, на которые война поддерживала потребность. В 1855 и 1856 годах на рынках было тихо и твёрдо, и они не поддавались никаким другим колебаниям, кроме обыкновенных колебаний спроса и предложения. Ниже мы предоставляем себе подробнее рассмотреть влияние открытия золотых залежей в Калифорнии и Австралии на эти перемены в ценах. Но здесь мы ограничимся замечанием, что первое действие открытия золотых россыпей в Калифорнии в 1848 году сказалось в Англии в 1850—1851 годах и проявилось усиленным вывозом английских мануфактурных товаров в Соединённые Штаты. Это действие продолжалось ещё заметнее в 1852 году; в 1853 году потребление английских и немецких фабрикатов в Соединённых Штатах сделалось так значительно, что Англию, например, оно с избытком вознаграждало за произведённые ею усиленные расходы по ввозу хлеба вследствие дурной жатвы 1853 года. Тот же усиленный спрос из Америки продолжался и в 1854, 1855 и 1856 годах и лишь на короткое время приостанавливался случайными банкротствами и временными колебаниями кредита, которые в 1854 и 1855 годах бывали в Соединённых Штатах и в Калифорнии. Вообще, с 1850 года торговые сношения между Соединёнными Штатами, с одной стороны, и Германией, Бельгией, Францией, Швейцарией и Англией, — с другой, так усилились, в особенности же вывоз европейских фабрикатов в Калифорнию и в те места североамериканского континента, куда прежде всего отсылалось калифорнийское золото, что присылка золота из Америки в Европу, в особенности же в Англию, приняла правильное, непрерывное течение.
Открытие австралийских россыпей летом 1851 года отозвалось в Англии уже в 1852 году; действие этого события проявилось усиленным эмиграционным движением из Англии и Германии, а также усиленным вывозом в Австралию всевозможных товаров. Спросу на перевозочные средства нельзя было удовлетворять с достаточною быстротою, и фрахтовые цены, а также заработная плата в кораблестроительном деле, возросли до значительной высоты. Это стремление продолжалось весь 1853 год, в 1854 и 1856 годах оно уступило место более вялому настроению, но в 1856 опять воскресло с ещё большим оживлением, чем прежде.
Повышение заработной платы, произошедшее в кораблестроительном деле в 1852 году, сделалось в первой половине 1853 года почти всеобщим явлением, так что в сентябре заработная плата в большинстве занятий поднялась, по сравнению с 1851 годом, на 12—20 процентов. Наконец, вследствие плохой жатвы 1853 года, войны 1854—1855 годов и переполнения австралийского рынка, настала, преимущественно в фабричных округах, небольшая реакция.
Первым и непосредственным действием высоких цен, стоявших в 1852—1853 годах на колониальные и другие привозные товары, а также усиленного спроса на мануфактурные произведения, сказывавшегося в эти годы, было возбуждение напряжённой деятельности и затрата значительных капиталов на приискивание новых мест и новых средств для усиления производительности. Этим же стараниям следует приписать постоянное падение цен в течение 1853 года.
Что касается собственно Англии, то Ньюмарч твердо убеждён, что колебания цен, ход торговых дел и усиленный спрос на товары, обусловленный сильным вывозом продуктов в Америку и Австралию, не имели ни до этого, ни в это время никакого соотношения с переменою в средней норме билетов, находящихся в обращении; другими словами, все обстоятельства и факты приводят к тому заключению, что колебания в обращении билетов определяются и регулируются предшествующими помещениями капитала и кредита. Во множестве частных случаев можно положительно доказать, что происходили значительные колебания цен на важнейших рынках страны, помимо всякого изменения в количестве обращающихся билетов. Нельзя также сказать, чтобы колебания в норме дисконта и в ценах на продукты стояли в таком соотношении, чтобы можно было заключить о связи между ними, как между причиною и следствием.
Этот взгляд блистательно оправдался течением кризиса.
Значительное усиление ввоза золота из Калифорнии и Австралии произвело такое накопление металла в Английском банке, что дисконт в течение девяти месяцев, до весны 1853 года, стоял крайне низко; в Английском банке он доходил до двух процентов, а в некоторых частных банках векселя дисконтировались на год даже по полтора процента. С 1853 года процент снова стал постепенно повышаться, вследствие вызванного обилием денег спроса на капитал для новых, дальних и дорогостоящих предприятий, для исполнения общественных работ, для расширения старых и для введения новых отраслей промышленности и для применения новых способов производства. Этот спрос на капитал с каждым годом усиливался, становился более общим, и даже Крымская война мало помешала этому промышленному движению, так как театр войны находился в отдалённой части Восточной Европы, неприятельский военный флот не мог мешать морской торговле, сырьё, привозившееся до сих пор из России, частью стало теперь доставляться через нейтральные гавани, частью же заменилось привозом из Индии и из других местностей, — а также и потому, что при помощи телеграфов, паровой машины и громадных средств, которыми располагал английский торговый флот, можно было заканчивать в несколько недель операции, для совершения которых прежде понадобились бы многие месяцы. Но более всего благоприятствовал этому промышленному развитию усиленный ввоз золота в 1854—1855 годах.
Так как война вообще требует для всех платежей наличных денег, а Восточная война требовала их и подавно, то Англия и Франция попали бы в крайнее финансовое затруднение без этого накопления металла на всех важнейших денежных рынках и без связанного с этим накоплением низкого уровня процента. Ньюмарч положительно утверждает, что, не будь этого значительного подвоза золота, Английский банк вынужден бы был опять прибегнуть к приостановке действия Пилевского закона, а может быть, и к приостановке уплаты звонкою монетою по своим билетам.
В то же время не надо забывать, что в Англии последствия кризиса 1847 года, потери и утрата кредита, постигшие значительную часть среднего сословия, вследствие громадных железнодорожных расходов, — всё это значительно уменьшило в 1848, 1849 и 1850 годах потребление именно в средних классах населения, между тем как рабочие классы, вследствие дешевизны жизненных потребностей и постоянного, хорошо оплачиваемого занятия, пришли в более удовлетворительное положение, чем то, в каком они когда-либо жили прежде.
Для составления себе полного понятия об общем положении тогдашних дел, необходимо иметь в виду, что из тех 2000 миллионов талеров с лишком, которые были истрачены Великобританией на железные дороги к концу 1855 года, около половины, то есть 1000 талеров, были употреблены в течение пяти лет, с 1846 по 1850 год, на сооружение дорог, и что из 8300 английских миль рельсовых путей, которые были частью открыты, частью же ещё только строились в 1855 году, 4150 миль были окончены и открыты для движения в течение пяти вышеназванных годов. Таким образом, Англия в изумительно короткое время получила такую сеть железных дорог, которая по отношению к общей величине территории была втрое больше, чем железнодорожная сеть в Бельгии, Нью-Йорке и Пенсильвании, вчетверо больше, чем в Германии, и всемеро больше, чем железнодорожная сеть во Франции.
Введение такой радикальной и обширной перемены в способах сообщения должно было вызвать значительные перемены в продовольствии народа, так как расходы производства и доставки уменьшились и цены сделались умереннее. Одновременно с этим затрата этих 1000 миллионов талеров на железные дороги доставила за вышеназванные пять лет занятие почти миллиону рабочих, которые немало пострадали от вздорожания всех продуктов в 1846—1847 годах и от стеснённого положения торговли. Все добавочные средства, дозволившие эти добавочные расходы, составились исключительно из сбережений богатых и из усилившейся промышленной деятельности средних классов, после того как принятием системы свободной торговли в 1846 году промышленной деятельности Англии открылось более широкое поле.
Для дополнения нашего обзора мы должны теперь вернуться к тому влиянию, которое добывание золота в Австралии и Калифорнии оказало на цены в Европе. Ньюмарч предполагает, что в 1848 году запас золота в различных формах, имевшийся в Европе и Америке, простирался до 6720 гульденов, а серебра — до 9600 миллионов гульденов. Подвоз золота из Калифорнии и Австралии за девять лет, с 1848 по 1856 год, составил около 2088 миллионов гульденов, а в 1856 равнялся 27 процентам всей средней цифры подвоза за предшествующих девять лет. Можно принять, что наибольшая часть этой суммы поступила в обращение, пройдя через монетные дворы Англии, Франции и Соединённых Штатов, и увеличила собою количество звонкой монеты в этих государствах приблизительно на одну треть. Ввоз серебра и золота в Англию в 1857 году составлял, по нижеследующей таблице, тщательно составленной по еженедельным биржевым отчётам «Daily News», свыше 28 миллионов фунтов стерлингов. Сюда не входит то золото, которое ввозилось пассажирами из Австралии, а также то серебро с континента, которое предназначалось почти исключительно для Азии или для возврата в различные части континента.
| Месяц, заканчивающийся | Из Австралии | Из Соедин. Штатов | Из Вест-Индии и Мексики | В общей сложн. из всех штат. | |
| (Золото) | (Серебро) | ||||
| 31 января | 932 000 | ф. ст. | 285 100 | 957 800 | 2 349 000 |
| 18 февраля | 1 132 800 | » | 254 700 | 177 000 | 1 708 000 |
| 28 марта | 829 200 | » | 127 700 | 203 400 | 1 180 000 |
| 25 апреля | 1 430 200 | » | 172 000 | 480 700 | 2 215 000 |
| 30 мая | 245 300 | » | 829 200 | 679 200 | 2 128 000 |
| 27 июня | 1 174 300 | » | 1 621 400 | 843 800 | 3 704 800 |
| 25 июля | 615 000 | » | 1 263 900 | 189 300 | 2 320 000 |
| 29 августа | 1 148 700 | ф. ст. | 1 479 400 | 768 800 | 3 410 000 |
| 26 сентября | 964 800 | » | 150 000 | 618 600 | 1 851 000 |
| 31 октября | 1 606 300 | » | 21 000 | 707 200 | 2 514 000 |
| 28 ноября | 732 600 | » | 193 600 | 155 600 | 1 451 000 |
| 26 декабря | 791 500 | » | 1 385 000 | 412 600 | 2 853 000 |
| В общей сложности: | |||||
| В 1857 г. | 11 602 700 | ф. ст. | 7 782 600 | 6 133 400 | 28 683 800 |
| » 1856 » | 10 247 400 | » | 8 592 900 | 6 818 500 | 25 643 600 |
| » 1855 » | 10 883 000 | » | 6 380 600 | 5 042 000 | 24 268 000 |
В те двенадцать лет, которые прошли с 1837 по 1848 год, средний годовой размер добываемого в России золота составлял около 30 миллионов гульденов. В 1848 году добывание золота достигло наивысшей своей точки, дойдя до 36 миллионов гульденов и с той поры шло постоянно и постепенно уменьшаясь, так что в 1856 году оно стояло далеко ниже 3 000 000 фунтов стерлингов.
Общая годовая сумма золота, добываемого во всех частях света, со включением сюда и России, представляла в годы, непосредственно следовавшие за 1848 годом, около 120 000 000 гульденов, или два процента всего количества золота, имевшегося тогда в обращении (6720 миллионов гульденов). В 1856 году общее производство золота по всему земному шару, то есть во всех цивилизованных странах, возросло до 456 миллионов гульденов, то есть до пяти процентов всей суммы золота, имевшейся налицо (10 440 миллионов гульденов).
Годовой средний размер серебра, добываемого во всех странах земного шара, за несколько лет до 1848 года не превышал 108 миллионов гульденов или одного процента всего количества серебра, имевшегося в то время налицо (9600 миллионов гульденов). В 1856 году ежегодное добывание серебра возросло, вследствие дешевизны, с которою добывалась ртуть в Калифорнии, до 144 миллионов гульденов, или до 1,5 процента всего запаса серебра, имевшегося налицо к концу 1856 года (10 200 миллионов гульденов). К этому ежегодному добыванию серебра из богатых рудами местностей присоединялся ещё с 1850 года значительный наплыв серебра из Франции и других стран с двойной монетной нормой, ежегодно бросавший на всемирный рынок значительные массы серебра, пока золото, подвозимое в изобилии, не стало вытеснять серебра, поднимавшегося в цене.
Но, как ни поразительно и ни громадно было усиление добывания золота с 1848 года, не надо упускать из виду тот факт, что с 1800 по 1848 год общий запас золота в Европе и Америке, составлявший в 1800 году 4248 миллионов гульденов, возрос на 58 процентов; эта значительная перемена произошла, не вызвав никаких изменений в относительной цене золота, хотя в течение этих сорока восьми лет возрастание запаса серебра, увеличившегося лишь на двадцать пять процентов, представляло не более половины того процентного отношения, которое замечалось в увеличении запаса золота.
Из тщательного исследования влияния благородных металлов в XVI и XVII столетиях оказывается следующее: 1) До 1570 года, то есть пятьдесят лет спустя после вступления испанцев в Мексику и тридцать лет спустя после открытия серебряных копей в Потози, нельзя было с точностью сказать, чтобы произошло какое-нибудь повышение цен. 2) Окончательная установка новых, повышенных цен, как следствие значительного увеличения запаса благородных металлов, настала лишь в 1640 году. 3) Повышение цен в 1840 году и в следующем году представляло приблизительно двести процентов, между тем как увеличение общего запаса серебра и золота равнялось по крайней мере шестистам процентам.
Насколько можно судить из тщательного исследования цен различных продуктов, могущих служить мерилом, цены, стоявшие в Англии в начале 1857 года, по сравнению с ценами 1851 года, не оправдывают предположения, что усилившийся через подвоз золота запас звонкой монеты способствовал заметным и удобоопределяемым образом повышению цен на товары; другими словами, в каждом отдельном случае перемена цен вполне объяснима обстоятельствами, влиявшими на спрос и предложение.
В течение последних четырёх лет, 1853—1856 г., рынок испытывал в отношении весьма важной и крупной отрасли торговли, именно относительно пищевых веществ и сырых продуктов, сильные потрясения вследствие войны и вследствие внезапного заключения мира, с чем вдобавок совпали неурожаи в различных частях земного шара.
Заработная плата в Англии, по исследованиям Ньюмарча, возросла за последние четыре — пять лет как для работников с специальной подготовкой, так и для простых чернорабочих, на пятнадцать — двадцать процентов.
Первым явственно сказавшимся последствием ввоза золота в Англию было значительное усиление в период 1851—1853 годов металлического резерва в Английском банке. Размеры этого резерва и вытекавшее отсюда понижение дисконта в банке довели норму процента для всевозможных видов займов до очень низкого уровня. Но с 1854 года начинает преобладать совершенно обратное направление. Причины этого были: во-первых, умножение торговых и промышленных предприятий; во-вторых, необходимость ввоза значительных партий хлеба для покрытия недочёта, причинённого плохою жатвою внутри страны; наконец, в-третьих, значительные расходы за границею, обусловленные войною.
Присылки значительных сумм звонкою монетою, происходившие с 1852 года ежемесячно, не раз доставляли средства устранить уже возникшие или только грозившие финансовые затруднения. Итак, ввоз золота с 1852 года помогал избегать по крайней мере слишком сильных потрясений в ходе торговли и умерял не раз слишком высокую норму процента, обусловленную соотношением между запасом капитала и спросом на него. Что касается Франции, то спрос на французские произведения в странах, где добывалось золото, и в местностях, находившихся под непосредственным влиянием этих стран, имел своим последствием в течение шести-семи лет то, что называется благоприятным торговым балансом, другими словами, Франция ввозила в свои пределы в обмен за известную часть вывезенных ею продуктов от 80 до 90 миллионов золотом. С помощью этих сумм, а также значительных ежемесячных поступлений звонкою монетою, французское правительство было в состоянии продолжать свои финансовые эксперименты.
Весь процесс распределения нового золота сначала между капиталистами и работниками тех стран, где производилось добывание золота, а затем — между капиталистами и работниками остальных стран, сводится на усиление спроса на труд, а через это — на постепенное возрастание доходов всех классов общества.
Распределение 2088 миллионов гульденов между промышленными странами всего мира и увеличение доходов в этих различных странах сообразовалось с относительною способностью каждой страны производить товары, годные для вывоза в те страны, где производилось добывание золота, а также вообще годные для всемирного рынка.
Наибольшая доля новодобытого золота, а также наибольшая доля участия в выгодах, проистекавших от этой добычи для капитала и труда, достались Англии.
Усиленный ввоз золота умножил и упрочил те условия, которые способствуют нарастанию действительного богатства, а это, с своей стороны, способствовало поощрению и поддержанию торговли, духа предприимчивости, стремления к открытиям и производительности. Расширение и большее разнообразие торговых сношений нейтрализовало стремление повышать цены, свойственное металлическим деньгам при слишком большом накоплении их.
Конечным результатом этого великого экономического переворота, принимавшего с каждым годом всё более и более обширные размеры, было по истечении первых девяти лет завоевание промышленностью более обширного и благодарного поля деятельности, чем какое она когда-либо имела. Такова была первая и наиболее надёжная перемена, вызванная приливом нового золота.
Те пределы, в которых представлялось возможным помещение капиталов и устройство предприятий с надеждою на прочный успех, раздвинулись далеко за черту того, что считалось достижимым лет десять или даже пять тому назад. Возникли различные влияния, специальным назначением которых было, по-видимому, устранять или смягчать в союзе с успехами знания многие из хронических зол, против которых напрасно боролись целые поколения. Наша картина была бы неполна, если бы мы не упомянули о том влиянии, которое лондонская промышленная выставка оказала на развитие производительности и на направление торговли в промышленных странах. Благодаря ей производители и потребители всех стран земного шара сблизились между собою, и многие предметы, которые до этого скромно прятались по разным местностям, занимавшимся их производством, теперь вышли из неизвестности и послужили толчком к основанию новых фабрик и к расширению уже существующих. Если, с одной стороны, выставка послужила новым подтверждением превосходства Англии во многих отраслях промышленной производительности, то, с другой стороны, произведения других стран по иным отраслям обратили на себя настолько внимания, что это не могло не вызвать усиленной деятельности в производстве этих предметов и крупного переворота в торговых сношениях всемирного рынка.
Таким образом, опираясь на незыблемое основание фактов и доводов рассудка, мы приходим к следующему заключению: в течение последних девяти лет, предшествовавших описываемому нами периоду, во всех частях экономического организма совершался непрерывный, равномерный и быстрый прогресс, проявлявшийся главным образом в той возможности быстрого осуществления, которую встречал каждый здраво и основательно задуманный проект, клонившийся к расширению промышленной деятельности во всех странах света, преимущественно же в Англии[1].
Мы перечислили различные условия, подготовившие кризис 1857 года. Мы выяснили законы, под влиянием которых действовали эти условия, и указали ближайшие результаты их действия. Теперь нам остаётся перейти к изложению самого хода событий.
Что касается Англии, то действие ввоза нового золота в 1851—1852 годов сказалось прежде всего необычайным разрастанием промышленности и торговли. В 1852 году, в течение пяти только месяцев, возникло не менее 153 обществ с акционерным капиталом, превышающим 500 миллионов гульденов; общества эти имели своею целью устройство новых железных дорог, банков, пароходных сообщений и горнозаводских предприятий. Необычайно сильный спрос на английские произведения, проявлявшийся в странах, где производилась добыча золота, не только доставил существующим фабрикам работу в изобилии, но и служил поощрением к основанию новых фабрик и к расширению старых заведений этого рода. За год, истекавший 31 октября 1851 года, в одном ланкаширском графстве было выстроено и пущено в ход не менее 81 новой фабрики, и из этого числа 73 приходилось на бумагопрядильни, рабочая сила которых в совокупности равнялась 2064 лошадиным силам. Одновременно с этим в Англии был заключён сардинский заём в 42 миллиона гульденов и австрийский — в 84 миллиона гульденов. Число выходцев, которых новооткрытые золотые россыпи соблазняли попытать счастья за океаном, было так громадно, что наличного количества кораблей не хватало, и у судостроителей руки полны были работы. Вывоз с каждым годом принимал всё большие и большие размеры, и отправка товаров в Калифорнию и Австралию возросла до такой степени, что утратила всякое соответствие с действительною потребностью на эти товары и перешла в самую безумную спекуляцию. Рынок Сан-Франциско был до такой степени завален всевозможными товарами, что складочных магазинов не хватало, и самые дорогие продукты валялись на открытом воздухе, подвергаясь всем случайностям погоды; они либо портились, либо сбывались с рук за такие цены, которые не окупали даже стоимости их производства. Все мы читали бесчисленные корреспонденции, в которых то купцы, занимавшиеся заграничною торговлею, жаловались на те непомерно низкие цены, за которые они вынуждены были сбывать свои товары, то потребители сетовали на то, что, невзирая на обилие золота и на высокие заработки, они не имеют никакой выгоды, так как цены на все жизненные потребности возросли в пять и десять раз. И те и другие были правы, так как рынок был временами запружен товарами, временами же, в особенности после того как двум-трём купцам, занимавшимся вывозом товаров из Англии, приходилось поплатиться основательными убытками, подвоз останавливался и чувствовался недостаток в необходимейших предметах потребления. При таких обстоятельствах реакция была неизбежна, и она действительно наступила в 1854 году. Горький опыт показал, что ни барыши от вывоза английских продуктов, ни выгода искателей золота вовсе не так значительны, как полагали сначала. Выгода последних была значительно уменьшена дорогою ценою, в которую обходилось добывание золота, а выгода первых — риском, с которым были сопряжены их операции. Те, которые оценивали так низко расходы на добывание австралийского и калифорнийского золота, впадали, как то блистательно доказал Ньюмарч, в опасную ошибку. Быть может, можно бы было доказать, что если сложить все расходы, понадобившиеся для извлечения этих 2000 миллионов гульденов из недр земли, как то: содержание многочисленной армии рабочих и остального служебного персонала, стоимость доставки этих рабочих на отдалённейшие золотые россыпи, высокую цену товаров, которые добыватели золота выменивали на свой драгоценный металл, — если сложить все эти расходы, говорим мы, и сопоставить их с массою добытого золота, то окажется, что всё предприятие это как спекуляция, выгодность которой оценивается отношением барышей к убыткам, было крайне неудачно; другими словами, окажется, что капитал и труд, которые были затрачены на добывание золота, могли бы гораздо выгоднее быть употреблены в других отраслях промышленности, при том лишь условии, чтобы продукты таковой промышленности встречали такой же жадный спрос, как и новодобываемое золото. В сущности, эта жадная гоньба за золотом, охватившая и Старый и Новый Свет и проявлявшаяся усиленною деятельностью во всех отраслях промышленности и вообще возбуждением духа предприимчивости, была, как кажется, самым выдающимся из результатов, вызванных наплывом нового золота. Само обогащение на золотых приисках походило на лотерею: лишь немногие отдельные личности выигрывали; заработок же большинства поглощался дороговизною жизни. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочесть любое описание Калифорнии того времени. «Площади Сан-Франциско, — как замечает очень метко журнал «Die Grenzboten», — походили временами на толкучий рынок, где каждый мог даром запастись старым бельём и разорванным платьем, потому что в первое время, а быть может и позднее, в Калифорнии было делом неслыханным вымыть рубашку, наложить заплату на лопнувший башмак или починить разорванное платье; плата за стирку и за починку была так высока, что равнялась стоимости новой одежды. Если добыватель золота получал много, то ему приходилось и расходовать на своё содержание в соответственных размерах. Он должен был выносить самую тяжёлую работу и в конце концов вынужден был сознаться, что, если бы он на родине работал так усиленно и жил так скверно, то у него осталось бы больше денег в экономии, чем сколько он привозил из своего Эльдорадо». С другой стороны, купцы, занимавшиеся вывозом товаров в золотопромышленные страны, вначале делали блистательные аферы, но впоследствии несли тяжёлые убытки. К сожалению, вышеупомянутая реакция не положила конец спекуляции, которая несколько позднее снова стала проявлять пагубное оживление.
Хотя политические события 1848 и 1849 годов и отозвались неблагоприятно на английской торговле, тем не менее ущерб, нанесённый ими последней, не идёт и в сравнение с тем потрясением кредита и беспримерным парализующим действием на торговлю, которые были вызваны ими на самой арене, где они происходили, — на европейском континенте. После того как февральская революция разразилась в Париже, и следом за нею начались волнения в Германии, во всех отправлениях экономической жизни наступил такой застой, какого не видали в самые бурные времена первой французской революции и вообще за весь период цивилизованной жизни народов. Торговля совершенно прекратилась; купля и продажа ограничивались лишь самыми необходимыми предметами потребления. Продажа недвижимости и товаров оптом была некоторое время или совсем невозможна, или же производилась лишь за полцены. На фондовой бирже господствовало такое смятение, что курсы солидных бумаг падали на двадцать, на тридцать, даже на пятьдесят процентов, а кредит бумажных денег пошатнулся до того, что даже такие надёжные бумаги, как, например, свидетельства прусского казначейства в Баденском великом герцогстве, в первые месяцы после упомянутых событий ходили в половину своей цены, причём обладатели их были ещё рады, когда могли сбыть их хоть на этих условиях. Понадобилось немало времени, чтобы торговля вошла в свою обычную колею, и даже после того как спокойствие всюду было восстановлено, боязнь «красного призрака», который был снова пущен в ход во Франции ввиду президентских выборов, предстоявших в 1852 год, парализовала ещё долгое время всякую энергию в торговых делах. Лишь после государственного переворота 2 декабря 1851 года торговый мир снова ободрился.
После этого события Франция взяла на себя инициативу мер и начинаний, долженствовавших довести спекуляцию до таких чудовищных размеров, каких европейский континент ещё не видал в текущем столетии.
Пока имущие классы в 1848 году — основательно или нет — дрожали за свою собственность, они обратили весь капитал, которым располагали, в золото и серебро и либо попрятали его, либо поместили в английских и американских бумагах. Суммы, пристроенные таким образом немецкими капиталистами, преимущественно в американских бумагах, достигали, как полагают, от 200 до 300 миллионов талеров. Между тем как, с одной стороны, все дела стали как за неимением сбыта для товаров, так и за недостатком капитала, необходимого для производства, с другой стороны, норма процентов поднялась страшно высоко, так что нередко нельзя было достать денег даже за ростовщические проценты. Таким образом, все законы, заправляющие обращением денег и капиталов, были как будто перевёрнуты вверх дном. Потребители ограничивались удовлетворением необходимейших своих потребностей, и даже после того как магазины стали постепенно опорожняться, и необходимость возобновления производства с каждым днём давала себя настоятельнее чувствовать, прошло ещё довольно много времени, прежде чем производство пошло своим обычным, правильным ходом.
Таким образом, понятно, что когда после парижского государственного переворота капиталы повыползли из норок, в которые попрятались, норма процента тотчас же значительно упала. Этим-то моментом воспользовалось французское правительство, с одной стороны, для понижения пятипроцентной ренты до четырёх с половиной процентов, а, с другой стороны, — для возобновления построек железных дорог, приостановленных с 1848 года. С этою последнею целью с Французским банком вступили в соглашение, чтобы он понизил свой дисконт в марте 1852 года, с четырёх процентов на три, и расширил свой кредит под акции железных дорог и под вексели почти до 400 миллионов франков. Чтобы объяснить возможность этих крупных операций, нам необходимо оглянуться на историю этого учреждения, которое являло миру то утешительное зрелище, что в самом разгаре волнений, весною 1848 года, кредит в Париже стоял лучше, чем в маленьких немецких государствах, не имевших банков.
Во время совещаний о банковом законе, 22 апреля 1806 года, законе, служащем и до сих пор основою банковой организации во Франции, Наполеон высказал следующий взгляд: «Банк принадлежит не одним акционерам, но и государству, так как последнее дарует ему привилегию выпуска монеты (то есть ассигнаций)». Этими словами император определил характер новой банковой организации; выпуск ассигнаций, который до сих пор не подвергался никаким ограничениям, сделался привилегией национального банка. Когда в 1848 году декретами национального собрания от 27 апреля провинциальные банки были слиты с Французским банком через присоединение их акционерного капитала к капиталу последнего, то это было лишь дальнейшим развитием основного принципа, принятого в самом начале. С этой поры во Франции нет другого ассигнационного банка, а существуют лишь ветви главного учреждения; число этих ветвей, ограничивавшееся вначале четырнадцатью, впоследствии было доведено до тридцати семи. Опасность этой централизации и монополии в банковом деле лежала в том, что правительство получило слишком большое влияние на ведение дел этого учреждения, так как не только управляющий центральным банком и оба помощника управляющего, но и директора и члены правления побочных отраслей главного учреждения назначались от правительства.
Это слишком облегчало правительству возможность прибегать к такого рода средствам, чтобы выпутываться из затруднений данной минуты, которые подвергали прочность банка серьёзной опасности. Так, например, для облегчения обращения рент в публике и для поднятия биржевых курсов и государственного кредита 15 июня 1834 года королевским повелением деятельность банка была распространена на выдачу ссуд под залог государственной ренты, а в 1852 году в число операций, подлежащих его ведению, была включена и выдача ссуд под залог железнодорожных акций. Между тем банк существует для поддержания промышленности и торговли, а не для поощрения биржевой игры; но вмешательство правительства лишило именно промышленность и торговлю капитала, который до этого находил себе производительное помещение, и притом весьма значительного капитала, потеря которого не могла не отозваться весьма ощутительно на промышленности, так как ссуды под государственные ренты возросли с 44 до 330 миллионов.
Капитал французского банка состоял ещё в недавнее время из 91 250 000 франков. Но колоссальное развитие деятельности этого учреждения потребовало удвоения этого капитала, который в настоящее время составляет 182 500 000 франков. Следующие цифры могут дать понятие о размерах операций, производимых французским банком. Общая сумма оборотов этого учреждения возросла с двадцати пяти миллиардов, на которых она стояла в 1854 году, до 35 500 000 000 франков в 1856 году, а в неблагоприятном для торговли 1857 году уменьшилась на три миллиарда; одни дисконтные операции возросли в 1856 году, по сравнению с 1855, на 912 000 000 франков, а в 1858 году — ещё на 926 000 000 франк. По отчёту от 12 ноября 1857 года запас звонкой монеты в центральном банке в Париже и в его отраслях в провинции простирался до 189 000 000 франков, а сумма билетов, находящихся в обращении — до 580 000 000 франков. В портфеле банка, который с 1856 году не содержал в себе других векселей, кроме краткосрочных, имелось обязательств на сумму около 588 000 000 франков. Текущий счёт государственной кассы составлял 72 миллиона, общая цифра сумм, помещённых на текущий счёт, в Париже и в провинциальных отраслях банка простиралась до 191 миллиона. Пассив и актив представлял 1041 миллион.
Что касается доходности банка, то она не оставляет ничего желать, так как при осторожности, с которою банк ведёт свои дела[2], убытки его столь ничтожны, что их почти нечего принимать в расчёт. Так, дивиденд на акцию в одну тысячу франков составлял в 1837 году 126 франков; в 1839 году — 144 франка, в 1846 году — 159 франков, в 1848 году — 75 франков, в 1850 году — 101 франк, в 1852 году — 154 франка, в 1854 году — 194 франка. При этом следует ещё заметить, что банк уже два раза, согласно с своим уставом, распределял свой запасный капитал между акционерами, так что акция представляет уже не более, как 653 франка действительно взнесённого капитала; таким образом, дивиденд в 200 франков равняется, в сущности, не 20, а 30 с лишком процентам, а дивиденд в 272 франка, который был выдан акционерам в 1856 году, представляет прибыль в 41,5 процент.
Банк за шестидесятилетний период своего существования пережил страшные бури, но устоял против них довольно твёрдо, за исключением двух моментов, сопровождавшихся совсем исключительными и непредотвратимыми обстоятельствами. Одним из этих моментов был 1814 год, когда правление банка, боясь разграбления, сожгло свои ассигнации и пригласило всех лиц, имевших в нём текущие счета, взять назад свои деньги, так что запас звонкой монеты в то время уменьшился до пяти миллионов, количество билетов банка, находящихся в обращении — до десяти миллионов, а сумма вкладов на текущий счёт — до 1 300 000 тысяч франков. Вторым моментом была февральская революция, когда уплата звонкою монетою была приостановлена, а 15 марта 1848 было решено ввести принудительный курс банковых билетов — мера, которая была отменена лишь 6 августа 1850 года по настоянию управления банка. Политическое положение было в то время таково, что напрасно было бы взваливать вину этой принудительной меры на устав банка; такой панике, как та, которая господствовала в то время, никакой банк не может противостоять; во время землетрясения законы тяготения теряют свою силу. Кризис 1846—1847 годов был бодро вынесен банком. Его запас звонкой монеты, вследствие закупки хлеба за границей, вызванной вздорожанием этого товара внутри страны, уменьшился до 171 миллиона франков; но из этой беды банк выпутался, накупив в Лондоне серебра в слитках на сорок пять миллионов; кроме того, банк продал русскому правительству 2 142 000 ренты по цене, составлявшей приблизительно пятьдесят миллионов капитала, что послужило для покрытия уплат по закупкам хлеба. Но тем временем в торговле снова успело проявиться чрезвычайное оживление. Операции по учёту и ссудам возросли с 1846 по 1847 год на сто миллионов франков. Но тут разразилась 24 февраля революция; все сочли, что собственности грозит опасность; боялись, что снова настанет эпоха ассигнаций и звонкая монета попряталась или же стала утекать за границу. В кассе банка имелось ещё двести двадцать шесть миллионов наличных денег. Банк спокойно продолжал свои платежи. С 26 февраля по 14 марта запас звонкой монеты уменьшился с 140 до 70 миллионов. Двадцать пятого мая в кассе было лишь 59 миллионов, покрывавших тридцать процентов обязательств банка; при этом в портфеле его имелось на 305 миллионов векселей, и, кроме того, налицо было 1 170 000 государственных рент и на 18 000 000 неоплаченных долговых обязательств. Для спасения банка при отчаянной панике, охватившей весь торговый мир, оставалось одно только средство — принудительный курс[3]. Мера эта удалась, не причинив падения бумажных денег в цене, преимущественно потому, что билеты банка выпускались на более крупные суммы и не проникали в низшие классы народа, которые неохотно приняли бы бумажные деньги в такую пору, когда, например, в великом герцогстве Баденском свидетельства прусского казначейства ходили по сорок пять крейцеров. Как ни странно это покажется, звонкая монета стала притекать в банк в таком изобилии, что учреждение это, невзирая на принудительный курс, в течение 1848 года выплатило правительству и частным лицам в Париже и в провинции до 506 миллионов серебряною монетою, и что собственный его запас звонкой монеты возрос снова до 220 миллионов франков, причём оно имело возможность уменьшить количество своих билетов, находящихся в обращении, на 300 миллионов; 8 ноября 1849 года запас звонкой монеты в Париже и в провинциальных отделениях банка возрос даже до 400 444 276, а количество билетов, находящихся в обращении, составляло не более 440 000 000. Это явление, независимо от возвращения доверия, происшедшего после июньских дней, следует приписать ещё тому обстоятельству, что банк ни разу не воспользовался полномочиями, которые давал ему декрет, во всём их размере, никогда не прекращал своих платежей вполне; после июня 1848 года они были фактически возобновлены, так как управление банка распорядилось, чтобы все платежи в 5000 франков и ниже, а также все платежи по обязательствам провинциальных отраслей банка производить звонкою монетою. Вследствие всего этого, публика, успокоившаяся после июньских кровопролитий за свою собственность, повынула деньги из тех мест, куда она их запрятала, так что к концу 1849 году запас звонкой монеты в банке составлял 490 миллионов, а количество его билетов, находящихся в обращении — не более 470 миллионов.
Организация Французского банка такова, что он менее стеснён известною, строго определенною цифрою билетов, могущих быть выпущенными им в обращение, но в то же время обставлен гораздо более прочными гарантиями, так как для покрытия выпускаемых им билетов он не вынужден пробавляться таким обеспечением, как государственный долг в одиннадцать миллионов фунтов стерлингов, то есть в 275 000 000 франков; вследствие этого он может более сообразоваться с потребностями торговли. Так же как и для всякого другого банка, осмотрительное управление составляет в нём первое условие для безопасности банка и публики. Директора его должны бдительно следить за всем, что происходит на денежном рынке, подтягивать вожжи в тех случаях, когда спекуляция зарывается слишком далеко, и оказывать поддержку торговле, когда настаёт временная нужда в орудиях обмена (но не в капитале).
В 1852 году было положено начало тому искусственному усилению торговой деятельности, которое вполне дало себя знать в 1856 году. Французское правительство в то время не обращало внимания на опасность такого направления, так как оно прежде всего заботилось о том, чтобы дать занятие рабочим и отвлечь внимание имущих классов от политики, заняв их материальными интересами. Кроме вышеупомянутого поощрения построек железных дорог, — поощрения, инициативу которого правительство взяло на себя, оно предприняло в колоссальных размерах постройки в Париже; целые кварталы мировой столицы были перестроены, и это обошлось в сотни миллионов. Так как плачевное состояние французского земледелия не могло быть тайною для правительства и бедственное положение крестьян, этой главнейшей опоры наполеоновского режима, обусловливалось прежде всего дурною организацией сельского кредита — организацией, при которой капитал, необходимый для улучшения земельных участков, добывался лишь с большим трудом и за высокие проценты, то правительство разрешило открытие ипотечного банка, знаменитого «Credit foncier», с капиталом в 60 000 000 франков и с правом выпускать облигации под обеспечением заложенных в банке земель и в размерах выданных им ссуд. Облигации эти погашались посредством лотерейных тиражей, происходивших раз в год. По отношению к общей сумме ипотечного долга Франции, простиравшейся до 8000 миллионов франков, капитал банка был, быть может, назначен слишком низко; тем не менее это учреждение достигло таких благоприятных результатов, что за два года оно произвело оборотов на сумму 75 миллионов франков.
Если правительство желало оказать действительную помощь земледелию, то ему следовало ограничиться учреждением Credit foncier и основанным несколько позднее для доставления личного кредита земледельцам Crédit agricole. Учреждение это имело бы время мало-помалу пустить корни в стране и с течением времени сделалось бы посредником операций, которые доставили бы сельскому хозяйству громадные капиталы. Оно способствовало бы этому тем, что выпускаемые им обязательства, обеспеченные залогом земель и имеющие курс на бирже, мобилизировали для отдельных капиталистов капитал, выданный в ссуду под залог земель. Через эту комбинацию достигалась двоякого рода выгода: с одной стороны, сельские хозяева получают посредством залога своих земель необходимый для них капитал, не опасаясь, что выданная им ссуда будет разом потребована обратно, — требование, всегда причиняющее большие затруднения и расходы (плата агентам) по приисканию нового капитала; сельские хозяева освобождаются от долга постепенным погашением его, рассроченным на многие годы. С другой стороны, капиталисты имеют то преимущество, что могут каждую минуту получить свой капитал обратно через продажу облигаций Credit foncier на бирже, не выжидая истечения слишком долгих сроков для его востребования и принудительных продаж заложенного имущества.
Но рядом с Credit foncier в июне 1854 года было основано под непосредственным контролем правительства новое кредитное учреждение, имевшее своим назначением возбудить промышленную спекуляцию, и через это, стремление капитала пристроиться к этого рода спекуляциям, — стремление и без того уже достаточно преобладавшее в то время во Франции, — приняло ещё более крупные размеры, что воспрепятствовало дальнейшему развитию деятельности ипотечного банка.
Братьям Исааку и Эмилю Перейра, которые сообща с Б. Л. Фульдом и Фульдом-Оппенгеймом получили концессию, то есть, попросту говоря, монополию эксплуатирования Credit mobilier, быть может, грезились как прототип их предприятия прусские спекуляции прошлого столетия с морскою торговлею, если только мечты их не заносились до южноамериканской компании и до общества колонизации берегов Миссисипи Джона Ло. Как бы то ни было, предприятие было первоначально затеяно и обдумано между лицами, наиболее приближёнными к императору. Тогдашний министр Персиньи превозносил это дело с слишком подозрительною горячностью в донесении, представленном им Наполеону, в то время бывшему ещё президентом республики. Торговля, говорится в донесении, нуждается для осуществления всех тех результатов, зародыш которых она носит в себе самой, прежде всего, в поощрении и возбуждении извне; и именно потому что во Франции до сих пор спекуляцию удерживали в самых тесных пределах, было бы в высшей степени уместно основать рядом с Французским банком учреждение, основанное на совершенно других началах и представляющее в области торговли и промышленности дух инициативы.
Из устава Credit mobilier, обнародованного в ноябре 1852 года, явствует с полнейшею очевидностью, что при основании этого учреждения имели в виду не что иное, как присвоение себе полного господства на бирже. Людовик Наполеон не был бы таким ревностным почитателем и подражателем своего дяди, каким он постоянно заявлял себя, если бы он не сделал биржу предметом самого заботливого своего внимания. Ещё при Наполеоне I биржа сделалась великою культурною силою, при помощи которой нация в такую эпоху, когда общественное мнение было подавлено силою оружия и газеты редактировались префектами, только и могла заявлять своё мнение об общественных событиях и о действиях правительства. Но Наполеон I впал в ту ошибку, что он рассматривал биржу не как барометр, указывающий состояние погоды, а как учреждение, делающее погоду. Если биржа указывала ненастье, то есть, если курсы падали вследствие какого-нибудь события или какого-нибудь распоряжения императора, он сердился, обвинял в неблагодарности капиталистов, которых он спас от опасностей революции, и пускал в ход разные искусственные средства, чтобы заставить биржу изменить своё настроение, или даже чтоб запугать её, чем достигал результатов прямо обратных тем, к которым стремился; если меры эти на короткое время и удавались, то, в сущности, это был лишь самообман, подобный тому, которому подверглась женщина в известном анекдоте, разбив зеркало, которое указало ей первую морщину. Вместо того чтобы исследовать причины дурного настроения биржи и устранять эти причины насколько возможно, он предпочитал лишать себя полезного советчика[4].
Для того, чтобы отнять возможность у акционеров, которые всё-таки были необходимы для образования капитала предприятия, возможность придать Crédit mobilier иное направление, чем то, которое было первоначально предположено, в устав был включён параграф, ограничивавший состав годичных общих собраний двумястами крупнейшими акционерами (и это в обществе, капитал которого был распределён на 120 000 акций!). Владелец двухсот акций располагал пятью голосами. В совет правления нового общества, между основателями которого мы встречаем такое пёстрое смешение имён, как князь Торлония в Риме, Соломон Гейне в Гамбурге и Соломон Оппенгейм в Кёльне, были избраны лишь самые надёжные приверженцы Наполеона или же тузы финансового мира. Совет этот составился из следующих личностей: Исаак Перейра, Шарль Мюлле, Адольф д’Эйхталь, Бенуа Фульд, де Абароа, Эрнест Андре, Г. Биеста, Ж. Дезар, герцог де Галльера, Фредерик Гринингер, граф де Морни, Эмиль Перейра, барон Сельер, Казимир Сальвадор.
Так как Credit mobilier послужил толчком к основанию множества подобных учреждений в Германии, а организация его между тем долгое время оставалась тайной для многих людей, продававших и покупавших его акции, то здесь будет уместно упомянуть несколько подробнее об уставе Crédit mobilier. Уже первый параграф устава достаточно ясно выражает сущность этого учреждения. Crédit mobilier может приобретать посредством покупки или подписки фонды и бумаги, акции и облигации всевозможных промышленных предприятий, основанных на принципе ограниченной ответственности, как то: железных дорог, каналов, различных копей и других существующих или имеющих возникнуть общественных предприятий. Общество имеет право выпускать облигации в размере, соответствующем сумме произведённых им подписок на бумаги или покупок оных. Оно имеет право продавать или представлять в обеспечение заключённых им займов все приобретённые им бумаги, акции и облигации, а также обменивать таковые на другие ценности. Оно уполномочивается подписываться на всевозможные займы, брать на себя посредничество по заключению таковых займов, а также предпринимать всевозможные общественные постройки и работы. Оно уполномочивается выдавать ссуды под обеспечение общественных фондов, акций и облигаций, а также открывать текущие счета по выдаче ссуд под залог всевозможных ценностей и принимать денежные вклады на текущий счёт. Учреждение это также может предпринимать всевозможные денежные операции для вышепоименованных обществ, брать на себя выдачу процентов и дивидендов по их бумагам и вообще вести все дела этих обществ. Наконец, обществу разрешается открыть депозитный банк, в который оно может принимать под обеспечение все бумаги, какие только будут выпускаемы сказанными обществами.
При этой громадной сфере деятельности, предоставленной в распоряжение общества, почти насмешкою отзывается параграф, гласящий, что всякие другие операции обществу воспрещаются. За исключением выпуска билетов, Crédit mobilier пользовался правом производить все операции, входящие в район деятельности ассигнационных банков и частных банкирских контор, и, кроме того, право выпуска облигаций давало ему, сверх этих полномочий, ещё нечто большее. Облигации эти делились на долгосрочные и краткосрочные; последние подлежали уплате в сроки меньшей продолжительности, чем год. Через это было введено нечто вроде бумажных денег и тех почтовых билетов, о которых мы имели случай говорить по поводу Банка Соединённых Штатов. Компании Credit mobilier были запрещены биржевые операции на срок и на премию; зато деятельность её главным образом сосредоточивалась на репортном деле, то есть на выдаче бумаг для залогов под денежные ссуды с целью продления биржевых операций на более долгие сроки. Дело это было очень прибыльно для компании, так как она пользовалась правом скупать свои собственные акции на срок. Затем Credit mobilier пользовался правом по взнесении акционерами полного акционерного капитала довести выпуск своих облигаций до суммы вдесятеро большей, чем основной капитал, определённый в 60 000 000 франков, — другими словами, до 600 миллионов франков. Общая сумма капиталов, принимаемых обществом на текущий счёт, и тех его облигаций, срок которым был назначен менее года, не должна была превышать 120 миллионов. Совет правления состоит из пятнадцати, а само правление из пяти членов. Правом голоса в общем собрании пользуются лишь те акционеры, которые имеют не менее сорока акций (номинальная цена акции — 500 франков). Общее собрание должно состоять по меньшей мере из сорока членов, представляющих десятую часть акционерного капитала. Ни один акционер не может соединять в своём лице более пяти голосов. Отчётный год кончается 31 декабря. Чистая прибыль общества распределяется следующим образом: прежде всего, пять процентов с акционерного капитала выдаются акционерам, затем пять процентов отчисляются в резервный фонд, общая цифра которого ограничена 2 000 000 франков; из остатка, какой окажется после всех этих вычетов, одна десятая распределяется между лицами, заведующими управлением общества, а остальные девять десятых раздаются акционерам в виде добавочного дивиденда.
Любопытный документ представляет программа, которая при опубликовании устава Crédit mobilier была напечатана с разрешения правительства и правления общества в «Journal des Débats». В этой программе говорится: «Французский банк добывает наибольшую часть фондов, служащих ему для его операций, посредством выпуска билетов, подлежащих уплате по предъявлении. Вследствие лежащего на нём таким образом обязательства быть во всякое время готовым к уплате по предъявляемым к уплате билетам, банк может выдавать свой капитал в ссуду лишь на короткие сроки, так как ему необходимо постоянно держать свои средства в таком виде, чтобы иметь возможность располагать ими в наискорейшем времени. Из этой организации дисконтных банков вытекает такой порядок вещей, который при обыкновенных обстоятельствах имеет чрезвычайную важность, но в критические минуты оказывался совершенно бессильным помочь беде. Банки эти увеличивают интенсивность кризисов тем, что они по необходимости бывают вынуждены ограничивать свой кредит как раз в такое время, когда он всего нужнее. Польза, приносимая этими учреждениями, так велика, что мы ради этой пользы не обращаем внимания на их недостатки. Но общество Crédit mobilier имеет совершенно иное назначение, чем банки. Его цель — поднять индустрию посредством коммандитной организации, и средство, которым оно стремится к этой цели, состоит в том, что оно переводит на себя акции и облигации всех главнейших компаний, основанных на началах анонимных обществ, а именно акции и облигации таких компаний, цель которых — различные общественные работы. В то же время, оно будет содействовать образованию постоянного капитала даже самостоятельных обществ, между тем как дисконтные банки доставляют в различных формах лишь часть оборотного капитала. Преимущество организации Crédit mobilier состоит в том, что учреждение это выпускает долгосрочные облигации, причём уплата по этим последним идёт соразмерно с выкупом или погашением акций и облигаций, хранящихся в портфеле общества. Crédit mobilier будет выпускать и краткосрочные облигации, подлежащие оплате ранее года, но размер выпусков этого рода будет в надлежащей мере ограничен по отношению к цифре текущих счетов. Вследствие всего этого обществу нечего будет опасаться ни политических, ни промышленных и торговых кризисов. Мы, напротив, скорее склонны утверждать, что именно в такие критические минуты оно призвано оказывать наиболее важные услуги, так как, будучи представителем значительного числа предприятий, оно имеет характер страхового учреждения, и это обеспечивает его акциям преимущество перед всякими частными помещениями капитала. Общество Credit mobilier будет играть роль посредника между капиталистами и промышленностью и впервые осуществит ту безопасность в помещении капиталов, которой до сих пор капиталисты могли достигать лишь ценою уменьшения процентов, получаемых ими за свои деньги. Новый банк положил конец всем тем обременительным условиям, которыми обставлено в настоящее время приискание капитала для промышленных предприятий, — подобно тому как дисконтные банки положили конец злоупотреблениям ростовщичества в вексельном деле. Независимо от своего характера как промышленного банка, общество будет, подобно Французскому банку, выдавать ссуды под залог государственных фондов и акций; все эти операции, однородные с операциями Французского банка, не только не нанесут ущерба последнему, но, напротив, будут для него очень выгодны, потому что все эти ссуды будут делаться в форме, известной на бирже под названием репортов, (то есть сделок, имеющих целью отсрочивать заключение операции по продаже и купле бумаг с одного ликвидационного срока на другой. Общество будет при посредничестве или под гарантией вексельных маклеров выдавать в ссуду полную стоимость государственных фондов или акций, между тем как Французский банк выдаёт под залог их лишь часть их стоимости. Общество будет делать публике ссуды в бо́льших размерах, чем Французский банк и будет в состоянии делать займы у последнего под залог тех же обеспечений. Прибыль общества будет состоять в разности между теми процентами, которые оно взимает за свои ссуды с публики и теми, которые оно само платит банку за занимаемые у него деньги. Становясь таким образом посредником между заёмщиками и Французским банком, как займодавцем общество окажет как обладателям государственных фондов и акций, так и Французскому банку большие услуги и ещё увеличит полезность последнего. Посредством фондов, находящихся в его распоряжении, общество будет умерять цену репортов, которая за два или за три месяца возросла до 15%—20%, а в некоторых единичных случаях даже до пятидесяти процентов при наиболее надёжных обеспечениях. Такому положению дел необходимо было положить конец, а никакая помощь не могла быть так действительна, как устройство нового общества. Что касается Французского банка, то общество даёт ему возможность увеличить количество выдаваемых им ссуд без малейшего риска и не отступая от правила той мудрой осмотрительности, которой до сих пор удерживалось управление банка. Во всех этих операциях, представляющих такую важность по отношению к поддержанию и развитию кредита и общего благосостояния, Crédit mobilier будет действовать как учреждение, сподручное Французскому банку, подобно тому как дисконтный банк является учреждением, сподручным вексельному кредиту. Общество будет содействовать заключению государственных займов и, таким образом, окажет государству большие услуги, введя элемент конкуренции в такую сферу, в которой до сих пор этого элемента не доставало.
Любопытен ответ, который факты дали на эту пышную рекламу. Общество, правда, в 1853 году выдало 10% дивиденда, в 1854 — 13%, в 1855 — 47%, а в 1856, если не ошибаемся, — 24%. Но за все эти четыре года наибольшая часть чистой прибыли состояла из барышей ажиотажа, бывшего в то время в полном разгаре. В 1857 году, когда настала расплата за излишества спекуляции, Crédit mobilier, за вычетом положенных пяти процентов на акцию, не выдал никакого дивиденда и впоследствии был привлечён к суду.
Эжен Форкад в «Revue des deux mondes» подверг устав и программу Crédit mobilier строгой критике, которая должна быть вменена тем в большую заслугу автору, что при тогдашнем положении прессы во Франции нужно было немалое мужество, чтобы назвать вещи их настоящим именем. Он сформулировал функции этого общества в нескольких метких и сжатых положениях, которые своим резким противоречием между собою, явствующим из сопоставления фактов, заключали в себе бесповоротное осуждение всей системы, на которой был построен Crédit mobilier. Автор этот говорит: «Crédit mobilier есть акционерное общество, которое задалось следующими задачами: 1) Забирать в свои руки или заново основывать всевозможные торговые предприятия, применяя при этом принцип коммандита или ограниченной ответственности. 2) Приобретать в свою собственность, уничтожая их как самостоятельные учреждения, всевозможные торговые общества (компании железных дорог и тому подобное), существующие в настоящее время, заменяя акции и облигации таковых обществ выпуском своих собственных акций и долговыми обязательствами, выдаваемыми от своего имени. 3) Производить на коммандитных началах все обыкновенные банковые операции, а также заниматься всевозможными делами, входящими в специальность маклера или биржевого спекулянта».
Средства, необходимые для этого небывалого и всеобъемлющего сочетания возможных операций, извлекаются из трёх источников: 1) Из акционерских взносов, составляющих капитал в 60 миллионов франков. 2) Из выпуска облигаций, подлежащих оплате не ранее как по истечении 45-дневного срока, и 3) из вкладов на текущий счёт.
Между всеми статьями устава наиболее любопытная, бесспорно, та, которою Crédit mobilier вдобавок к своим прочим полномочиям получает характер кассы для репортных ссуд, и в цикл деятельности общества вводится обязанность облегчать биржевые операции посредством уменьшения процентов за отсрочивание заключения этих операций с одного ликвидиционного срока до другого. При этом выставляют на вид, что общество под гарантией вексельных маклеров будет выдавать полную стоимость представляемых ему в обеспечение государственных фондов и акций, между тем как Французский банк выдаёт лишь часть их; цели этой оно будет достигать тем, что гарантии, представленные ему маклерами, оно будет перезакладывать в банке, занимая у последнего под это обеспечение те самые суммы, которые оно уже ссудило спекулянтам; другими словами, агенты вексельного кредита и Crédit mobilier образуют из себя канал, через который фонды Французского банка будут систематически и в изобилии притекать для поддержания биржевых спекулянтов в их срочных операциях на облигации и акции.
Уже одна эта статья устава в достаточной мере подтверждает выше высказанное воззрение, что главною целью общества Crédit mobilier при его основании было забрать биржу в свои руки. В то же время статья эта заключает в себе и обвинительный приговор над этим учреждением, потому что добросовестное правительство хотя и обязано заботиться о том, чтобы существовали кредитные учреждения для поддержания промышленности и торговли, но отнюдь не должно давать какому бы то ни было учреждению монополии для поощрения биржевой игры. Здесь не место распространяться о нравственной стороне этой игры; достаточно будет указать на то, что она в большинстве государств признаётся делом противозаконным, так что даже жалобы на неисполнение обязательств по сделкам, заключённым на срок, не принимаются судами[5].
Если постановление, уполномочивавшее Crédit mobilier заниматься репортным делом, представляется в высшей степени опасным с точки зрения общественного благосостояния, то ещё опаснее с точки зрения прочности самого учреждения представляется та статья устава, которою Crédit mobilier уполномочивался выпускать облигации по взносе всего акционерного капитала. Взнос этот состоялся ещё в 1853 году; общество имело право выпускать облигации в размере, превышающем в десять раз сумму акционерного капитала, то есть на 600 миллионов франков, а так как по параграфу одиннадцатому общая сумма вкладов и краткосрочных акций, подлежащих оплате ранее года, не должна была превышать 120 миллионов франков, то из этого вытекало, что почти все шестьсот миллионов франков, на которые общество было уполномочено выпускать облигации, приходились на долю долгосрочных облигаций, подлежащих оплате в более продолжительные сроки, чем год. Мы говорим «почти все шестьсот миллионов», потому что размер вкладов на текущий счёт превысил в 1855 году сто миллионов франков. Посредством этих-то облигаций парижское кредитное учреждение рассчитывает, как гласит его программа, предотвратить все кризисы, которые только ухудшаются ассигнационными банками, так как они оплачивают свои билеты звонкою монетою и в моменты кризиса вынуждены ограничивать свой кредит, между тем как общество Crédit mobilier уволило себя от обязательства платить за свои облигации звонкою монетою. Из этого, по-видимому, следует, что господин Исаак Перейра и Ко считали, что могут расширить кредит своего общества до бесконечности, опираясь на кредит отдельных купцов. «Облигации, — говорят они, — погашаются оплатою тех ценных бумаг, под залог которых они выдаются». Но программа уверяет, что никаких «кризисов» впредь не будет происходить, а отсутствие кризисов предполагает, что ни один кредитор никогда не будет вынужден обстоятельствами ограничить свой кредит. Другими словами, если вексель, дисконтированный три месяца тому назад, по истечении срока не будет оплачен, то он возобновляется и, если должник этого желает, может быть переписан на бо́льшую сумму. Но это не есть оплата, а лишь отсрочка, продление кредита, и может быть достигнуто лишь одним средством — помощью выпуска бумаг, не подлежащих погашению — средством неизбежно ведущим в конце концов к совершенной утрате этими бумагами всякой ценности. Мы уже видели тому пример в истории Банка Соединённых Штатов. Если бы Crédit mobilier действительно довёл выпуск своих обязательств до такого несоизмеримого количества, то проценты за эти обязательства могли бы в неблагоприятный год, когда никаких барышей не было бы нажито и даже были бы понесены убытки, поглотить бо́льшую часть акционерного капитала, если только не весь этот капитал. Таким образом, оказывается, что самая сущность операций Crédit mobilier как раз такова, что в периоды застоя в торговых делах они могут повлечь за собою очень крупные убытки. «Все дела, — писали мы летом 1857 года («Arbeitgeber» № 49), — которыми до сих пор занимался Crédit mobilier, сводятся на биржевые операции; все барыши его идут из того же источника. Между тем биржевые операции, часть которых есть просто-напросто азартная игра, никогда не представляют гарантии прочного успеха. Это — не более как спекуляции, при которых можно много выиграть, но вслед за тем и потерять не меньше. Crédit mobilier, правда, выставляет своим девизом прекрасное стремление поддержать торговлю и промышленность доставлением им капиталов, но только он гораздо больше отвлёк у той и другой капиталов, для того чтобы иметь возможность скупать и продавать фонды, другими словами, для того чтобы заниматься самыми неблагоприятными спекуляциями на бумажные ценности. Он, правда, основывал промышленные компании, но единственно для того, чтобы всевозможными средствами поднимать курс их акций, затем продавать последние, а барыши этого ажиотажа класть себе в карман. Так образовалась часть дивидендов, выданных обществом Crédit mobilier за все истекшие года. Но как скоро золотая пора ажиотажа миновала, и дивидендам общества настал конец. В торговле и промышленности такая смена периодов чрезмерного возбуждения периодами ослабления и обратно происходит с большою правильностью. Спекуляция, воодушевляемая духом ненасытной алчности, не знает ни границ, ни меры; в те периоды, которые благоприятны торговле и промышленности (например, по заключении мира, после какого-нибудь великого открытия, при введении железных дорог и тому подобное), спекуляция влечёт за собою чрезмерное усиление производства, и, когда вслед за тем оказывается излишек продуктов в некоторых отраслях, тогда сбыт останавливается, фабрики, число которых возросло за период спекуляций, вынуждены ограничить своё производство и таким образом происходит торговый кризис.
Основание новых акционерных предприятий, поднятие курса этих акций заманчивыми обещаниями больших барышей, продажа их с значительной премией и затем — предоставление предприятия отрезвившимся частным капиталистам, которые вскоре, глядя на быстро падающий курс своих акций, начинают оплакивать своё недавнее легковерие, — вся эта манипуляция, недостойная учреждения, основанного под предлогом поддержки промышленности и торговли, может, конечно, удастся в эпохи спекулятивной горячки; но такие эпохи продолжаются недолго — самое большое год или два. Затем настаёт реакция; отлив начинается; о высоких премиях нечего более и думать, а так как Crédit mobilier до этого пренебрегал солидными, хотя и менее прибыльными предприятиями, то он оказывается не в состоянии более платить дивиденд. Его капитал, доведённый спекуляцией до фикции, в действительности спадает до жалких размеров, и общество вынуждено ликвидировать, если его не спасёт помощь государства, быть может, оказанная негласно, из политических соображений». (Все эти предсказания, написанные в 1857 году, сбылись дословно). В сентябре 1855 года управление Crédit mobilier хотело приступить к выпуску облигаций. Было предложено увеличить капитал, образовавшийся из взносов за акции, 240 000 облигаций, по 250 франков каждая. Акционерам предположено было предоставить преимущество по приобретению этих облигаций и с этою целью предложено было засчитать в счёт взноса в размере до двухсот франков дивиденд, имеющий быть выданным с 1 января по 1 июля 1856 года. Но правительство всё-таки встревожилось обширностью замыслов, которые господин Перейра основывал на бумажных ценностях и которые он ещё подробнее расписал в первом годовом отчёте общества за 1854 год. Задуманный план не был утверждён правительством, и вслед за тем Исаак Перейра угостил общее собрание акционеров в 1856 году весьма наивным изображением того благополучия, которого лишилась Франция вследствие запрета, наложенного на выпуск такой массы бумаг. Но при этом невольно представляется вопрос: каков бы был в этом году баланс общества, если бы капитал, еле-еле давший в истекшем году пять процентов, был удвоен или удесятерён? Общество в этом году не выдало дивиденда, потому что излишек его прибыли, определённый 31 декабря по стоявшему в ту пору курсу на бумаги в четыре миллиона, в значительной степени с той поры уменьшился вследствие падения курсов после покушения 14 января. Это объяснение звучало очень основательно и успокоительно, только, к сожалению, оно не согласовалось с одним фактом, очень хорошо известным в биржевых кружках, а именно с тем фактом, что правление Crédit mobilier уже в течение нескольких лет, каждый раз перед 31 декабря, старалось искусственно поднять курсы. Дело в том, что в уставе общества есть между прочим одна весьма странная статья, гласящая, что состояние имущества общества, заключающегося преимущественно в бумажных ценностях, определяется по тем курсам, какие стоят на бирже 31 декабря. Для того чтобы выдать высокий дивиденд и через это поднять ещё выше курс акций Crédit mobilier, правление общества каждый раз перед истечением года пускало в ход всевозможные средства, чтобы повысить курс на те бумаги, из которых состоял его портфель. Хотя это до сих пор ему постоянно удавалось, но всё же правление лишь обманывало акционеров насчёт истинного положения дел. Когда фонды к заключению отчётного года достигают искусственной высоты, благодаря этому с виду оказывается значительный излишек, позволяющий назначить высокий дивиденд, — но когда вслед за тем курсы понижаются до своей естественной нормы, тогда большую или меньшую часть дивиденда приходится уплачивать не из прибыли, а из капитала общества.
Но в первые годы никто не останавливался на соображениях этого рода; общество делало блестящие спекуляции, и его акции, упавшие в 1856 году в несколько дней до семисот, стояли на 1700 и 1800. В течение одного только 1854 года Crédit mobilier предпринял слияние газовых обществ и омнибусных компаний в Париже; основание железнодорожного общества Св. Рамбер-Гренобль; заём для арденнского железнодорожного общества; концессию для проведения парижско-суассонской железной дороги далее, до бельгийской границы, с целью эксплуатации тамошних богатых каменноугольных копей; присоединение к эксплуатации пиренейской железнодорожной сети и швейцарской центральной и западной железных дорог; канализацию реки Эбро от Сарагосы и до её устья; устройство мореходного товарищества, которое насчитывало уже до шестидесяти парусных и паровых судов; присоединение к себе трансатлантического пакетботного сообщения и, наконец, образование общества австрийских государственных дорог, акции которых вскоре быстро поднялись и, благодаря тому обстоятельству, что австрийские железные дороги принадлежат к наиболее доходным, успели удержаться, невзирая на неблагоприятные времена, на довольно хорошем сравнительно курсе. В 1855 году общество, не считая учреждения компании отелей и недвижимых имуществ улицы Риволи, не считая поддержки, оказанной им западной и южной Франц-Иосифской железным дорогам, а также не считая учреждения испанского кредитного общества, стояло во главе следующих денежных операций: 1) Национальный заём в 780 миллионов франков; общество подписалось в общей сложности за свой собственный и за чужой счёт на 625 миллионов франков, но вследствие произведённой развёрстки, получило лишь 1 280 920 франков. 2) Обмен облигаций старых обществ, которые слились с новым обществом западной железной дороги, на новые облигации. При этом Crédit mobilier приобрёл за свой собственный счёт 65 000 облигаций, представлявших капитал в 18 000 000. 3) Заключение займа в 28 миллионов франков для общества южных железных дорог; ссуды акционерам железных дорог: парижско-каннской, парижско-шербурской, восточной и других; заключение займа для австрийского общества государственных железных дорог; последний заём этот был заключён посредством выпуска 300 000 облигаций, стоимостью в 275 франков каждая и представлявших капитал в 82 500 000 тысяч. Так как проценты этого займа уплачивались во всех значительных городах континента, то он имел характер общеевропейский. Облигации его находятся большею частью в руках немецких капиталистов.
Причина громадной разницы в годовой прибыли общества за 1855, когда она составила 55 процентов и в 1857 г., когда она достигла лишь 5%, заключается в непостоянном характере тех операций, которыми занимался Crédit mobilier. Большие финансовые спекуляции бывают редко, а нажить большие барыши ссудою денег для репортов можно лишь при необычайном оживлении биржи; следовательно, на получки этого рода нельзя рассчитывать, как на регулярный годовой доход, они даже не всегда перепадают по одному разу в год. Поэтому ничтожный доход, который Crédit mobilier получил с своего акционерного капитала в 1857 г., объясняется тем, что в этом году не возникло никаких новых предприятий, и что цифра репортов уменьшилась почти на 27 мил. фр. Между тем об обширности той сферы, которую охватывала деятельность общества, можно судить из того, что Перейра в последнем своём отчёте определял число железнодорожных облигаций, помещённых через посредство Crédit mobilier во Франции, Англии, Германии и Швейцарии, в 370 000 штук, общую их стоимость в 100 мил. Число акционеров самого Crédit mobilier простиралось до 8000 человек во Франции и за границей.
Пока дело идёт лишь о финансовых операциях, правление кредитного учреждения может удовлетворительно вести дела. Но как скоро общество, подобное Crédit mobilier, пускается в такие разнообразные предприятия и втягивает всю промышленность в сферу своих спекуляций, то нет почти никакой возможности найти людей, способных руководить такими всеобъемлющими предприятиями. Как известно, одно из первых условий преуспеяния акционерных обществ состоит в том, чтобы держаться строго определённого круга деятельности, и чтобы для этого круга деятельности у него или имелись налицо, или постепенно вырабатывались хорошие техники. Тот, кто знаком с условиями промышленности и торгового дела, знает, как трудно достать для каждой отрасли хороших специалистов и в какой зависимости успех или неуспех предприятия стоит от компетентности или некомпетентности лиц, руководящих им в техническом отношении.
Но если так трудно добыть для какой-нибудь отдельной отрасли торговли или промышленности необходимые технические силы, то положительно невозможно найти людей, обладающих таким пониманием и такими сведениями во всех отраслях промышленности и торговли, чтобы быть способными основывать целый ряд самых разнородных предприятий и руководить ими с прибылью для общества. Между тем именно этою задачею задаются кредитные учреждения: они занимаются биржевыми делами, для полного изучения которых мало целой жизни; они основывают шерстяные, ситцевые, сигарные и машиностроительные фабрики и так далее. Если они предприятиями последнего рода занимаются сами, то они должны неизбежно в конце концов по сведении общих счётов понести убытки; если же они только основывают эти предприятия, с целью перепродажи и акций, то они навязывают свою опеку обществу в таких делах, в которых они ничего не смыслят и в которых они, следовательно, могут, сами того не подозревая, довести своих акционеров до больших убытков.
Предположив даже, что нашёлся бы такой гений, который в состоянии был бы справиться с такими разнородными задачами, и повести дела общества с прибылью для последнего, всё же нет ни малейшего вероятия, чтобы и преемник этого гениального руководителя был столь же счастлив в операциях. Поэтому мы видим беспрестанно, как в финансовом мире эсконтируются просто имена, так что, например, испанские кредитные акции Перейры при всех колебаниях курса стоят выше, чем Ротшильдовские; но как будут обстоять дела этих предприятий, когда во главе их не будут более стоять те же личности, что в данный момент, это другой вопрос.
Быть может, нам следовало бы отнестись с менее строгою критикою к способности кредитных учреждений заниматься столь разнородными предприятиями, если бы денежные средства этих обществ падали им прямо с неба. Но дело в том, что капиталы, пристраиваемые в акциях кредитных учреждений, до этого служили производительной деятельности в той или другой отрасли промышленности или же, если капиталы эти образовались заново, нашли бы тот или другой путь, чтобы пристроиться к производительному употреблению; на этом пути они, по всем вероятиям, принесли бы больше прибыли, и это — по той причине, что ремесленники, фабриканты, купцы и сельские хозяева, которые воспользовались бы этими капиталами, хорошо знакомы с своим делом, между тем как кредитное учреждение, в наиболее благоприятном случае, могло служить лишь посредником между производителями и капиталом, что неизбежно отзывалось большею дороговизною кредита. Можно наверное сказать, что громадные суммы, которые пошли на основание всей массы кредитных учреждений в Германии, представляли собою не заново образовавшиеся капиталы, а были отвлечены от различных отраслей производства; а так как кредитные учреждения основывались, что называется зря, даже в таких местностях, где не существовало никакой промышленности, с единственною целью наживы посредством ажиотажа, благодаря тому что для подписки на акции всегда найдётся достаточное количество легковерных людей, в которых алчность преобладает над разумом, то ясно, что капиталы эти, пристраиваясь в акции кредитных учреждений, приносили менее прибыли, чем тогда, когда они служили частной производительности.
Итак, кредитные учреждения или получают мало прибыли с своих операций, или же, если они и бывают действительно в состоянии, благодаря исключительному стечению обстоятельств, выдавать большие дивиденды, то такое положение дел редко бывает продолжительно; таким образом, общества эти не приносят выгоды даже своим собственным акционерам. Публике же они приносят больше вреда, чем пользы, так как прибыль их, основанная преимущественно на премиях от повышения курсов и на биржевой игре, имеет своим источником не действительную производительность, а просто перемещение собственности и капиталов из одних рук в другие и потому может быть приравниваемо просто налагаемой пошлине. Кредитные учреждения перемещают капитал из доходных отраслей производства в такие, в которых доходность капиталов стоит ниже, вследствие того что это предприятия новые, только что ещё возникающие; общества эти, организуя спекуляции на фонды, питают пагубную страсть к биржевой игре; они действуют вдвойне деморализирующим образом на народную жизнь, разжигая, с одной стороны, стремление к быстрой наживе, а с другой стороны, — парализуя всякую энергию и деятельность во многих личностях, которые, быть может, вполне способны бы были с успехом повести какое-нибудь полезное промышленное предприятие, но предпочитают отретироваться, потому что им не под силу выдерживать конкуренцию кредитных учреждений, или же потому что они не доверяют своим силам ввиду опасности такой конкуренции.
Всего тяжелее отзывается на публике и на торговле во всей её совокупности то обстоятельство, что спекуляции на акции, вызываемые кредитными учреждениями, поглощают все свободные капиталы для акций бог знает каких предприятий, доходность которых ещё только предвидится в отдалённом будущем; этим частный кредит подрывается до такой степени, что наиболее исправные купцы лишь с величайшим трудом могут доставать деньги, необходимые для их предприятий; многие должники попадают в такое положение, что с них требуют обратно капиталы, в уплате которых они не затруднились бы при других обстоятельствах, но которых они, благодаря акционерной горячке, нигде не могут достать.
Правда, защитники кредитных учреждений говорят, что эти последние собирают капиталы, которые без этого вследствие ничтожности своих размеров пропадали бы даром, а теперь идут на поддержку промышленности. Но мы указывали и ниже укажем ещё подробнее, как эта поддержка, так красноречиво сулимая на словах, на деле вовсе не осуществляется. Поддержка торговли и промышленности заключается вовсе не в том, чтобы основывать акционерные компании с целью производств весьма сомнительной прибыльности, затем продавать акции этих компаний с премией и из этой премии уплачивать дивиденд. Действительная поддержка заключается в том, чтобы доставлять фабриканту и ремесленнику, заявившим свою техническую состоятельность, кредит на более лёгких и выгодных условиях, чем те, которые предлагаются при частных сделках. Банк, который самыми размерами своего капитала может обеспечить себя от потерь, имеет возможность предлагать свой кредит на более льготных условиях, чем частные лица. Между тем мы почти не знаем примера, чтобы это делалось так, за исключением некоторых случаев, когда речь шла о том, чтобы доставать личностям, стоящим в особом, привилегированном положении, средства к биржевой игре. Вообще, можно принять за правило, что частный кредит доступнее, чем кредит специально для того существующих учреждений, и что, таким образом, взносы, идущие на образование капитала этих учреждений, отнимают средства у частного кредита.
Итак, Credit mobilier разжёг во Франции спекулятивную горячку и заставил её броситься очертя голову во всевозможные предприятия — банковые, транспортные и промышленные. Между тем как в период с 1842 по 1847 г. на постройку железных дорог расходовалось около 144 мил. фр., а с 1848 по 1851 г. цифра эта уменьшилась приблизительно на 130 мил., расходы эти в промежуток между 1852—1854 гг. снова возросли почти до 220 мил., в 1855 г. превысили 500 мил., а в 1856 г. дошли до 520 мил. Не менее значительны были расходы на предприятия по разработке копей и по транспортному делу. В то же время начинался и полный разгул ажиотажа, который Прудон так беспощадно бичевал в своей книге. Крымская кампания и заключённые в продолжение её три займа поосадили несколько спекуляцию. Но, так как торговля за всё это время не только не испытывала застоя, но даже процветала и расширила свою область на Востоке, то тотчас же по заключении мира весною 1856 г. спекуляция снова поднялась до точки кипения.
В Германии страсть к предприятиям не отставала от того, что делалось во Франции; во многих местностях немецкая спекулятивная горячка перещеголяла даже французскую, так как треволнения восточной войны всего менее ощущались в Германии.
Основание двух привилегированных учреждений для поземельного и для движимого кредита нашло своих подражателей и в Германии. Уже в 1853 г. были основаны многие ассигнационные банки (как то: Брауншвейгский, Веймарский); но специальным снимком с парижского Crédit mobilier был торговый и промышленный банк, основанный в Дармштадте. Сфера деятельности этого учреждения, получившего 2 апреля 1853 г. концессию от правительства великого герцога Гессенского, определена параграфом 10 устава следующим образом: «Общество пользуется правом производить всевозможные банкирские операции, в том числе и такие, при которых оно может во всякое время получить свои деньги обратно, как скоро они ему понадобятся. Сюда принадлежат дисконтные, депозитные, ссудные, переводные и вексельные операции. Общество будет по преимуществу посвящать свою деятельность и свои средства нижеследующим операциям, руководствуясь, однако, при этом собственным своим усмотрением:
a) Оно дисконтирует вексели, снабжённые подписями, надёжность которых известна.
b) Оно производит взыскание, а также и уплату денег за счёт третьих лиц. Оно принимает деньги и фонды на хранение.
c) Оно выдаёт деньги за проценты посредством процентных бумаг именных или на предъявителя, или же открывает в обмен за эти бумаги текущий счёт; в последнем случае льготный срок по истечении срока для уплаты займа не допускается.
d) Оно принимает на себя выкуп и продажу векселей, государственных фондов, купонов и акций.
e) Оно, равным образом, принимает на себя посредничество по покупке векселей, государственных фондов, купонов, акций и товаров, причём в обеспечение уплаты по этим покупкам, лица, желающие их сделать, должны представить гарантии.
f) Оно выдаёт ссуды под залог государственных, городских и земских фондов, акций, облигаций, солидных векселей и других ценных бумаг, а также под залог товаров, не подвергающихся скорой порче; в последнем случае товары могут быть принимаемы как в виде залога, имеющего быть выкупленным уплатою ссуды, так и в форме ценностей, продажа которых поручается обществу.
g) Оно открывает кредит на текущий счёт и выпускает собственные векселя и денежные обязательства в обращение.
h) Оно уполномочено приобретать в свою собственность государственные, городские и земские займы, акции и облигации анонимных обществ, по преимуществу же акции и облигации кредитных и промышленных предприятий, а также перепродавать, обменивать и закладывать приобретённые им фонды, акции и облигации.
i) Оно пользуется правом предпринимать за свой собственный счёт вполне или отчасти все общественные займы и предприятия; переуступать их другим и реализовывать или же, примыкая к лицам и учреждениям, принимающим их на себя, брать себе известную долю участия в них и в размере этой доли участия выпускать в обращение обязательства, именные или на предъявителя.
k) Обществу разрешается содействовать и посредничать при слиянии различных анонимных обществ, а также при преобразовании промышленных предприятий в анонимные общества; оно может также выпускать акции и облигации таких заново пересоздавшихся обществ как именные, так и на предъявителя.
Из круга деятельности общества исключены все операции, не наименованные в вышеприведённом перечне, как то: покупка недвижимых имуществ — за исключением тех случаев, которые обозначены в параграфе 16 — и выдача ссуд под залог недвижимых имуществ. Но приём закладов на движимые имущества для покрытия денежных требований, а также продажа и покупка недвижимых имуществ для обеспечения и реализации таковых требований».
Из этих постановлений мы видим, что дармштадтское кредитное учреждение совмещало в себе почти все функции парижского Credit mobilier. Независимо от тех опасных сторон, на которые мы указали в кредитных учреждениях вообще, это специальное общество даёт повод к возражениям ещё с точки зрения той местности, где оно возникло. Ещё в местности очень бойкой в торговом и промышленном отношении основание кредитного учреждения, — как ни мало таковые выдерживают критику вообще, — может всё-таки принести пользу некоторой части промышленной публики, так как конкуренция его с банкократами может облегчить кредит и умерить процент. По-видимому, вначале и предполагалось учреждение промышленного и торгового банка во Франкфурте как центральном торговом пункте юго-западной Германии. Во Франкфурте товарная торговля и промышленность сравнительно с богатством капиталов в этом городе незначительны. Хотя торговля фондами достигает весьма обширных размеров и вследствие этого ежегодно превышает вексельное обращение на сумму 400 000 000 талеров [6], но все эти обороты производятся при посредстве частных банкиров, которых во Франкфурте необычайно много. Следовательно, тут для кредитного учреждения представляется лишь ограниченное поле деятельности. К тому же, предположенное учреждение не успело добиться даже концессии во Франкфурте и должно было пристроиться в соседнем Дармштадте, не имеющем почти никакой торговли и промышленности, — а во Франкфурте удовольствоваться устройством агентуры. Таким образом, круг деятельности банка довольно ограничен; к тому же банк, как и всякое другое предприятие, чтобы заручиться публикой, которая обращалась бы к его услугам, должен выждать некоторое время и приложить к этому немало хлопот (так, например, одною из самых грубых ошибок, в которые впадали в новейшее время многие правительства и публика, является убеждение, что количество обращающихся банковых билетов может быть умножено произвольно прежде, чем банк своим предшествующим образом действий, осмотрительностью и солидностью своего управления, успел приобрести себе доверие в известной части публики). Таким образом дармштадтский банк имел вероятие стать прочно и обеспечить себе проценты на свой капитал лишь при очень ограниченном размере акционерного капитала. Между тем, этот последний был определён в громадную, для района деятельности банка, сумму в 25,000,000 гульд., распределённых на 100,000 акций; этого мало: после того, как первый взнос состоялся посредством выпуска 40,000 акций, уже в 1855 г. решено было приступить к осуществлению полного взноса акционерного капитала, и с этою целью выпустить вторую серию акций. Как будто и этих 25 мил. не доставало для ведения дела в тех размерах, каких оно могло достигнуть в течение каких-нибудь четырёх лет, в общем собрании 1857 г. было решено удвоить акционерный капитал и довести его до 50 мил. Реализация этих 25 мил. должна была произойти следующим образом: 1) часть представляющих их акций, в размере 5 мил. гульд., предоставлялась в распоряжение старых акционеров по номинальной цене; с 15 февраля по 31 марта 1857 г. каждый такой акционер имел право получить на каждые 5 акций, как первого, так и второго выпуска, находившиеся в его обладании, по одной акции нового выпуска. Акционеры, подписавшиеся, таким образом, на новые акции, получили особые свидетельства, которые они должны были не позднее первого июля 1858 г. обменять на сами акции, со внесением стоимости последних и 4 процентов, которые рассчитывались с 1-го января 1857 г. Те акции, которые не будут оплачены таким образом до 1-го июля 1858 г., поступали в распоряжение банка. К акциям прилагается купон дивидендов того года, в который они будут оплачены и взяты акционером. 2) Другая часть акций, тоже в 5 мил. гульд., предоставляется в распоряжение правления al pari с тем, чтобы последнее употребляло их на исполнение обязательств перед великогерцогским правительством. 3) Остальное количество акций, представляющее 15 мил., пристроивается банком за свой счёт и с соблюдением возможно выгодных условий, посредством выпусков в 5 мил. каждый; но к этим выпускам не может быть приступлено ранее 1-го января 1858 г. Прибыль, какая получится на эти акции, распределяется так, что одна треть её раздается в виде дивиденда, а две трети отчисляются в резервный фонд.
Ещё за полтора года перед этим, 5-го ноября 1855 учредителям того же банка была выдана концессия на основание ассигнационного банка в Дармштадте с капиталом в 20 мил. гульд. Когда новое учреждение открыло свои действия, управление им было вверено никому иному, как правлению кредитного банка, так что оба учреждения состояли в заведовании одних и тех же лиц и раздельность их была лишь номинальная. Спрашивается, что могло побудить учредителей нагромоздить одно на другое два кредитные учреждения с капиталом в 70 мил. гульд. в таком городе, где ежегодная цифра кредитных оборотов не должна превышать двух-трёх миллионов и по соседству с торговым центром, в котором имеются дюжины банкиров с капиталами от одного до тридцати миллионов? Неужели того требовали нужды промышленности и торговли? Это мы сейчас увидим. Дармштадтский банк преобразовал шерстяную фабрику Кёбера в Мангейме в акционерную компанию, которая за 1857 год не дала никаких дивидендов; тот же банк принял участие в основании шерстопрядильной фабрики в отдалённой части северной Германии и машиностроительного завода в Дармштадте; он преобразовал одну полуобанкротившуюся ситцевую фабрику в Хайдесхайме, в Вюртемберге, в акционерное общество, о прибылях которого так-таки до сих пор ничего не было слышно; он принял участие в основании немецкого Ллойда и во многих государственных займах. Что касается остального, то банк был вынужден устраивать агентуры в Майнце, во Франкфурте, в Нью-Йорке, в Берлине, в Мангейме, в Хайльбронне, в Бреславле, в Лейпциге и в Париже, чтобы расширить круг своей деятельности, хотя все эти места в достаточной мере снабжены своими собственными банками и частными конторами для дисконта; он даже принуждён был пускаться в репортные дела и в биржевые спекуляции, чтобы пристроить хоть как-нибудь свой капитал с прибылью. Таким образом, получается курьёзный результат: банк принуждён был искать, так сказать, с фонарём днём по всем местам земного шара помещение для своего колоссального капитала; поговаривали даже о том, чтобы основать агентуру в Константинополе; между тем можно наверное сказать, что наибольшая часть этого капитала перед этим не лежала без употребления, а была отвлечена банком от торговых и промышленных предприятий, в которых давала хороший процент. Дело в том, что, как мы уже заметили выше, банк, так же как и всякое другое частное заведение, должен сначала приобрести себе расположение публики и приучить её к нему обращаться; это же требует много времени и труда, а потому банк не может тотчас же по своём возникновении с выгодой пристроить капитал произвольно взятой величины. Мы видим это на франкфуртском банке, который отличается особенно осмотрительным ведением своих дел. Количество билетов, выпущенных этим банком в первом году, было довольно ограниченно и увеличивалось банком постепенно с каждым годом.
На основании каких же соображений в такой глухой местности, как Дармштадт, вздумали вдруг стянуть семьдесят миллионов, бывшие до этого пристроенными к прибыльным предприятиям, от которых их отвлекла алчность известной части публики? На это уставы двух банков дают нам ответ. В параграфе 4 устава торгового и промышленного банка стоит: «Основной капитал определяется в 25 мил. гульд., которые делятся на 100 000 акций, по 250 гульд. каждая. Из этого капитала прежде всего выпускается серия в 40 000 акций. Из этой серии учредители (В. Л. Дейхман, Г. Мевиссен, В. Вендельштат и А. Опенгейм) берут миллион гульденов или 4000 акций по номинальной цене, на себя. Им же предоставляется, если они того пожелают, взять на себя и остальные девять миллионов. Вторая серия в пятнадцать мил. гульд. выпускается впоследствии постепенно, по мере потребностей общества и по определению правления банка. При выпуске второй серии великогерцогскому правительству и вышепоименованным учредителям предоставляется преимущественное право оставлять выпускаемые акции за собою по номинальной цене». «Общество имеет право увеличить первоначальный основной капитал выпуском новых акций до пятидесяти миллионов гульденов».
Этими постановлениями нам всё объясняется. Так как учредителям доставалась премия с акций, продаваемых выше номинальной цены, то, естественно, в их интересе лежало поднимать курс акций насколько возможно выше и выпускать их как можно больше; это служит объяснением различных манёвров, которые пускались в ход в прессе и на бирже с целью повысить или поддержать курс акций дармштадтского банка; этим же объясняется и образ действия правления. Между тем как франкфуртский банк, находящийся в самом центре южногерманской торговли, не мог найти употребления для своих десяти миллионов капитала, взнесённых его акционерами, и в 1857 году имел от 9 до 10 мил. звонкой монеты, которые лежали в его кладовых, нет никакого вероятия, чтобы дармштадтский банк в какие-нибудь два года мог поместить те 25 мил., которые были получены им от акционеров, в торговые и промышленные предприятия, обусловленные действительною в них потребностью. Банк этот был вынужден, за неимением достаточного количества лиц, расположенных обращаться к его услугам, пристраивать наибольшую часть своего капитала в биржевых фондах. При этом он неизбежно должен был терять на этих помещениях значительные суммы. Между тем акционерам он должен был платить большие дивиденды, чтобы удержать свои акции на той высоте, до которой их курс был искусственно поднят. Что же оставалось ему делать? Тут был основан южногерманский банк с капиталом в 20 мил. гульд., разделённым на 80 000 акций, по 250 гульд. каждая. Из этих акций 20 000 были предоставлены торговому и промышленному банку по номинальной цене, представлявшей 5 000 000 гульд.; великогерцогское правительство получило 12 000 акций на сумму в 3 000 000 гульденов, общество гессенско-людвигской дороги — 16 акций, а остальные акции, на сумму 8 миллионов гульденов, достались достались учредителям, то есть тем же самым лицам, которые были упомянуты и при основании торгового и промышленного банка. Биржевые операции и курсы за 1856 г. показывают, какие громадные барыши нажили учредители при продаже своих акций: 14 января 1856 года курс акций дармштадтского кредитного банка стоял на 284, 19 января — на 294, 26 января — на 300, 28 января — на 317, 31 января — на 321, 15 февраля — на 328, 18 февраля — на 340, 26 февраля — на 342, 29 февраля — на 362, 3 марта — на 369, 15 марта — на 370, 17 марта — на 375. Когда дошло до этого, нашли, что пора выпустить на рынок акции второй серии и ассигнационного банка, из которых первые тотчас же достигли курса в 300, а вторые — в 108. Масса бумаг, которые предлагались на бирже покупщикам, естественно, повлекла за собою реакцию, заставившую курс старых акций снова спуститься до 350; на этом последнем курсе они продержались в течение 4—6 недель. Но в начале мая курс снова поднялся до 362, уже десятого мая достиг 372, — 17 мая стоял на 374 (в этот же самый день акции второй серии были помечены по 328, а акции ассигнационного банка — по 112), 31 мая — на 400, 2 июня — на 436—438, между тем как акции второй серии стояли в этот день на 362, а акции ассигнационного банка — на 116. Но тут вскоре настала реакция. 22 сентября старые акции стояли на 389, а новые — на 342, акции же ассигнационного банка на 110. 17 ноября курс старых акций был — 369, курс новых акций — 327, а ассигнационного банка — 107. Понижение курсов продолжалось, таким образом, непрерывно, пока во время кризиса 1857 года акции не пали ниже пари. Учредители имели целые полгода в своём распоряжении, чтобы сбыть свои акции, полученные по номинальной цене, с премией от 100 до 150 и 170 гульденов. Что они так и делали, это явствует из тех промежутков реакции и остановки, которые длились от восьми до пятнадцати дней и наставали после каждого особенно заметного повышения курсов, так как такое повышение поощряло владельцев акций заваливать рынок этими бумагами, и цены на них через то падали.
После того как летом 1856 г. спекуляции на акции достигли своего максимума и неизбежная реакция наступила, старания поддержать курс дармштадтских банковых акций сделались на бирже и в печати, в особенности в берлинской биржевой газете, особенно усердны и резко бросались в глаза. Наконец правление нашло необходимым заманить публику чем-нибудь посущественнее простых реклам и обещаний. После того как 2400 акций майнц-лудвигсгафенской железной дороги были приобретены правлением al pari, продажа 20 000 акций ассигнационного банка вместе с остальными барышами должна была доставить средства к уплате высокого дивиденда. И точно, дивиденд решено было выдать в шестнадцать процентов. Этот результат не преминул произвести благоприятное впечатление за границей и помог удержать акции банка ещё некоторое время выше пари. Чтобы не дать ослабнуть спросу на эти акции и поднять премию на них ещё выше, а также чтобы обеспечить дивиденд на следующий год, решено было вышеупомянутое увеличение капитала ещё на 25 миллионов гульденов и выпуск свидетельств, дававших старым акционерам право на получение новых акций; эти свидетельства получили прозвище дармштатских «внуков» в память спекуляций Ло, которые эти операции воспроизводили в малых размерах. Свидетельства эти, дававшие право на получение акций банка третьего выпуска al pari, вскоре достигли курса в 50 гульденов; такая премия обусловливалась исключительно уверенностью в будущей доходности предприятия. Но, с другой стороны, нашлись люди, от которых не ускользнуло то обстоятельство, что бо́льшая часть значительного дивиденда 1856 г. произошла от повышения курса акций на бирже — повышения, которого нельзя же было ожидать каждый год. Эти люди не возлагали таких радужных надежд на будущую доходность дармштадтского банка, они не разделяли того мнения, что одно право на получение акций третьего выпуска al pari сто́ит от 50 до 55 гульденов; они, напротив, скорее клонились к тому убеждению, что и остальная публика вскоре одумается и перестанет давать такую цену за эти свидетельства. Взгляд этот преимущественно сложился на франкфуртской и на берлинской бирже и отразился на сделках, производившихся на срок и с уплатою одной разности. Свидетельства на получение акций третьего выпуска стали предлагаться для продажи в большом изобилии. Но, как это нередко случается в биржевых спекуляциях, игроки на понижение зарвались и продали этих свидетельств более, чем сколько у них было в руках, и даже более, чем сколько вообще их имелось в продаже. Этот факт не мог долго оставаться тайною для банкового управления и для близко стоявших к нему личностей коммерческого мира. По совету директора дармштадтского банка, господина Гесса, который впоследствии сам в этом публично сознался, образовалась котерия, которая принялась энергично скупать все имевшиеся в продаже свидетельства, а банк одновременно с этим удерживал у себя все свидетельства, ещё имевшиеся у него в руках. Спекулянты на понижение в жару боя дали завлечь себя в значительные операции по продаже à découvert и таким образом попали в расставленную им западню. Прижатые спекулянты подняли отчаянный вопль, который проник за стены биржи в публику и в печать: курс свидетельств поднялся до 120 и к дню ликвидации большей части запроданных свидетельств не было налицо и не было никакой возможности достать их. Пришлось платить тяжкие неустойки, только бы выпутаться из этих тисков, так что многие дома понесли потери в 30 000—60 000 талеров.
Невзирая на то, что прибыль банка при реализации этих свидетельств составила более 400 000 талеров, всё же за 1857 год он мог выдать своим акционерам, в придачу к четырём обязательным процентам на акцию, не более 1% дивиденда. Какая у него могла быть прибыль, как скоро золотая пора ажиотажа миновала?
На общем собрании 4 мая 1858 г. было высказано мнение, что капитал банка скорее нуждается в ограничении, нежели в умножении, и сообразно с этим решено было уплатить по свидетельствам 5 июля 1858 г. пять процентов, но самое право обменять их на акции продлить на пять лет; кроме того, банк был уполномочен скупить своих собственных акций al pari или ниже пари, на сумму пять миллионов. При этом исторический интерес представляли признания членов правления Г. Мевиссена и А. Опенгейма. Оба признавали себя изобретателями свидетельств, дающих право на получение акций и «от всей души желали, чтобы эта прискорбная игра больше не повторялась». Мевиссен объявил (по отчёту франкфуртской торговой газеты) положительно, что «правление банка руководствовалось убеждением, что в высшей степени пора изъять свидетельства из обращения. После того направления, которое приняла торговля ими в прошлом году, необходимо как можно скорее положить конец существованию этих свидетельств. Мысль о выпуске их принадлежит ему, Мевиссену. Он искренно сожалеет об этом и охотно сознаётся в своей ошибке, так как практика показала несостоятельность этой системы». Сознаваться так откровенно в сделанных ошибках — дело всегда похвальное, хотя и не все ошибки бывают так прибыльны для собственного кармана.
История дармштадтских банковых спекуляций была прототипом всех спекуляций этого рода в Германии. Вначале ещё банки основывались в таких местностях, где нужды торговли этого требовали или по крайней мере оправдывали их возникновение. Так возникли банки брауншвейгский, бременский, ростокский, веймарский. Но вскоре всюду, где легковерие и алчность публики отдавались с завязанными глазами во власть спекулянтов, перестали обращать внимание на необходимость и полезность предприятия и думали только о возможности извлечь из него хорошую премию на бирже.
В 1856 г., по заключении парижского мира, эти спекуляции дошли до своего апогея. Наиболее крупным событием в ряду их было основание венского кредитного банка, в пользу возможной доходности которого, а также полезности для страны, говорили два обстоятельства: с одной стороны, банк пользовался монополией во всей Австрии и, следовательно, прибыльность его не могла пострадать от конкуренции других учреждений, с другой стороны, он обогащал страну приливом нового капитала, так как бо́льшая часть его акций, представлявших капитал в 60 миллионов гульденов, была помещена за границей. Самое учреждение было поставлено на гораздо более прочных основаниях, нежели парижский Crédit mobilier, так как ему было разрешено выпускать лишь процентные обязательства в размерах, соответствующих размерам взнесённого акционерами капитала; простирать свои операции за пределы Австрии ему было запрещено. Учреждение это между всеми своими собратьями держалось ещё наиболее солидно, хотя оно и завязало бо́льшую часть своих капиталов на поддержку возникавшим австрийским железным дорогам и выпуталось из этого затруднения лишь благодаря лотерейному займу в 40 миллионов гульденов, который был сделан в пользу западной железной дороги.
При подписке на акции всех ассигнационных банков и кредитных учреждений, которые возникали в то время как грибы, в особенности же при подписке на акции австрийского банка, повторялись все те сцены, свидетельницею которых была некогда улица Кенкампуа. Во Франкфурте, где право подписки на акции франкфуртского банка было предоставлено лишь гражданам, пользовавшимся правом голоса, подписывались все те, которые не боялись пробыть несколько часов среди страшнейшей давки, рискуя быть побитыми; при этом многие не имели ни намерения, ни даже средств действительно оплатить акции. Между рабочими, пользовавшимися правом голоса, спекулянты набирали самых здоровенных малых, способных протискаться в толпе, и посылали их подписываться на акции. Простые обыватели и младшие сыновья, которые пользовались правом приписаться в граждане за смертью старших братьев, — всё это спешило принести присягу, требовавшуюся для получения прав гражданства, чтобы только иметь возможность подписываться на акции. Народное остроумие окрестило этих господ прозвищем «банковых граждан». Но всего страшнее была давка при подписке на акции венского банка. Старые и молодые, знатные господа и простонародье простаивали целые ночи густыми толпами перед дверями бюро; когда приближался час открытия бюро и толпа прибывала всё больше и больше, те, которые стояли впереди, подвергались опасности быть задавленными. Подобные же сцены происходили при подписке на акции мейнингского, кобургского, лейпцигского, дессауского, герского, ганноверского и бюкебургского банков. Блаженны были те учредители, которые успевали вовремя заручиться концессией. Когда период опьянения прошёл, подписчики внезапно исчезли и иные кредитные учреждения и ассигнационные банки, невзирая на полученные концессии, так и не могли состояться, как, например, Висбаденский и Арользенский банки. Зато в разгар опьянения многие желающие не могли дорваться до акций, и сами подписчики подписывались на бо́льшие суммы, чем те, которые они действительно имели намерение оставить за собою. О содержании устава, о цели предприятия, о действительных ручательствах его доходности никто и не думал. Каждая неделя приносила в то время известие об основании какого-нибудь нового банка или кредитного учреждения, и при этом успело образоваться то, что «Die Grenzboten» очень метко прозвала «постоянною гвардией». То была клика господ, имена которых неизменно фигурировали в программе почти каждого возникающего предприятия, которые избирались разом в целую дюжину правлений и знакомые физиономии которых непременно появлялись при каждой вновь открывающейся подписке на акции. Они производили предварительную рекогносцировку и затем, смотря по положению дел, подписывались на суммы в десять или во сто раз превышавшие то количество акций, которое они желали иметь. При основании одного только ганноверского банка подписка достигла суммы в 1100 миллионов талеров, которые ещё вдобавок долженствовали быть обеспечены представлением ценных бумаг. В общей же сложности подписки на акционерные предприятия, возникавшие в то время, представляли фиктивный капитал, далеко превосходивший сумму действительно имевшихся в наличности средств. Вначале эти не соответствующие действительности подписки происходили лишь случайно, вследствие того что многие возлагали большие надежды на будущность данного промышленного предприятия. Но вскоре, так как тут всё дело было в прибыли от повышения курсов, манёвр этот сделался намеренным и систематичным. Подписка на большее количество акций, чем то которое действительно имелось в виду оплатить, вошла в правило и правило это при каждом новом предприятии применялось всё шире и шире. Никто не хотел остаться позади других при предстоявшем разверстании акций и таким образом подписки достигали баснословных сумм. При этом спекулянты руководились ещё другою заднею мыслью. Чем крупнее была цифра подписки на акции данного предприятия, тем благоприятнее казалось мнение о доходности предприятия, тем выше поднимались курсы акций и тем большие барыши могли нажить первые подписчики перепродажею акций во вторые руки. Сбыв свои акции, «постоянная гвардия» предоставляла предприятие акционерам, пожелав им всяческого благополучия, и пока акционеры ведались как знали с предприятием, оставшимся у них на руках, «гвардия», обезопасив себя от всяких убытков, переносила своё внимание на новые спекуляции. Затевавшиеся предприятия были до такой степени лишены всякого внутреннего смысла, что образовавшееся, например, в Гамбурге кредитное учреждение, подписка на которое во сто раз превысила основной его капитал, определённый уставом, отложило на неопределённое время открытие своих операций под тем предлогом, что не нашлось директора для управления банком, — вернее же потому, что и управлять-то было нечем. Одно берлинское командитное общество закрылось за недостатком дел, которыми оно могло бы заниматься. Молдавский банк прекратил платежи после того, как все его капиталы были ухлопаны в разорённые поместья местных дворян, а дессауское кредитное учреждение, которое сулило за 1857 г. семнадцать процентов дивиденда, заключило баланс этого года дефицитом в 1,25 миллиона талеров, испортив себе желудок молдавскими акциями и тому подобною неудобопереваримою пищею.
В числе обстоятельств, разжигавших ещё более эту банковую горячку, необходимо упомянуть ещё два: чрезмерную осторожность Пруссии в выпуске государственных бумажных денег — осторожность, которая хотя и была похвальна сама по себе, но заходила слишком далеко, и слишком тесные пределы, которые были поставлены развитию банкового дела в самой Пруссии её нормальным банковым уставом (Normativ-Bedingungen)[7]. Пользуясь этими двумя обстоятельствами, выпуск бумажных денег в соседних небольших государствах и принял такие размеры, что очевидно было, что он рассчитан на обращение в Пруссии; и хотя прусское правительство нашлось вынужденным запретить обращение внутри страны иностранных бумажных денег достоинством ниже десяти талеров, мера эта ни к чему не повела, так в соседних мелких государствах возникло множество ассигнационных банков, которые выпускали в обращение билеты в десять талеров и выше. Правда, одновременно с этим в сказанных государствах было значительно умножено количество и государственных ассигнаций в десять талеров и выше, тем не менее большое количество бумажных денег проникло в Пруссию — верный знак, что ещё большее увеличение количества бумажных денег в обращении было возможно, если не составляло положительной потребности.
Между тем прусское правительство снова стало тревожиться опасением, что умножение бумажных денег превзойдёт существующую на них потребность, спекуляция начнёт свои манёвры, цены на товары поднимутся, рабочие классы будут поставлены колебанием цен в тяжкое положение и даже, быть может, пострадает прусский банк, в котором правительство имеет паи и из которого оно в 1857 г. извлекло 1 800 000 талеров прибыли. Выше мы уже заметили, что вообще банк в силу самой сущности вещей не волен умножать количество выпускаемых им билетов по произволу и должен, так же как и всякое другое коммерческое предприятие, обзавестись прежде всего своей публикой потребителей, которая и ограничивает сферу его деятельности; распространить выпуск билетов за пределы существующей на них потребности и удержать положение дел в таком виде на более продолжительное время — не во власти ассигнационного банка, так как излишек билетов тотчас же вернётся в его кассу с требованием уплаты по ним звонкою монетою. Справедливость этого воззрения подтвердилась на фактах во время последнего кризиса. Тем не менее можно допустить, что Пруссия стояла в исключительном положении. В качестве члена таможенного союза она находится в самых оживлённых торговых сношениях с остальными частями Германии; при этом римессы наличными деньгами приходят в большем количестве из южногерманских государств в Пруссию, чем обратно, и это обстоятельство навязывает Пруссии большее количество иностранных бумажных денег, чем то могло бы быть при обыкновенных обстоятельствах. Нельзя также отрицать, что уставы некоторых из новообразовавшихся банков предоставляли им уже слишком неопределённый и широкий круг деятельности. От прусского правительства не могло ускользнуть, что возникновение этих банков было вызвано не столько потребностями торговли, сколько расчётами на ажиотаж; особенно опасными должны были казаться те учреждения, которые соединяли в себе функции ассигнационного банка и Crédit-Mobilier, каковы были, например, мейнигский, люксембургский и бюкебургский банки. Вполне понятны также те опасения, которые возбудил в прусском правительстве, а позднее и в баварском и в саксонском правительствах, южно-германский банк, который по имени только представлял нечто отдельное от дармштадтского кредитного учреждения. Южно-германский банк, кроме обыкновенных операций, свойственных ассигнационному банку, как то: дисконтирования векселей, открытия текущих счетов, приёма вкладов и выдачи ссуд под залог товаров, не подвергающихся порче, — имеет ещё право заниматься покупкою и продажею биржевых фондов стоимостью до пяти миллионов. Он может, не испрашивая согласия общего собрания акционеров, с разрешения великогерцогского правительства увеличить свой основной капитал до сорока миллионов гульденов лишь за пределами этой суммы требуется согласие акционеров. Банк пользуется правом выпускать свои билеты в размерах, представляющих двойную сумму акционерного капитала; другими словами, может довести выпуск билетов, не испрашивая согласия общего собрания, до 80 миллионов гульденов. Банку также разрешается помечать свои билеты стоимостью не ниже 17 гульденов 30 крейцеров южногерманскою, прусскою, австрийскою и французскою монетною нормою. Так как дармштадтское кредитное учреждение не может с прибылью помещать свой громадный капитал в ближайших к нему местностях и вынуждено было открывать свои агентуры в различных странах, то, по-видимому, это широкое полномочие относительно выпуска билетов имело целью навязать билеты банка через посредство агентур и отдалённым странам. Одно обстоятельство особенно подтверждало это подозрение в глазах прусского правительства, а именно: кредитным обществом было куплено одно горнозаводское предприятие в Вестфалии со специальным уговором, что цена покупки может быть уплачена билетами южногерманского банка. Если мы вспомним, как часто продавец при наличности других условий, представляющихся ему подходящими, подчиняется одному какому-нибудь стеснительному условию, то мы должны будем признать, что опасения прусского правительства не были лишены основания. Все эти соображения побудили сказанное правительство вовсе воспретить обращение иностранных бумажных денег; этому примеру последовала и Бавария, по-видимому, главным образом ввиду поползновений дармштадтского банка; наконец и саксонское правительство постановило, что впредь в пределы королевства будут допускаемы билеты лишь тех банков, которые учредят в Лейпциге кассу для уплаты по этим билетам; под условие это подошла лишь часть тех банков, до которых оно касалось. Одновременно с этим Пруссия увеличила капитал прусского банка; решено было выкупить часть свидетельств государственного казначейства, выпущенных на более мелкие суммы, а взамен этого прусскому банку был предоставлен значительно больший простор в выпуске билетов, что, конечно, не преминуло усилить монополию этого банка. Возникновение частных банков тоже было облегчено, вследствие чего образовалось несколько новых провинциальных банков.
Перед общественным мнением и перед людьми компетентными правительство заявило о своей готовности повергнуть весь этот вопрос на всестороннее рассмотрение особой конференции, с целью прийти к единодушному соглашению насчёт тех принципов, которые желательно было бы установить по отношению к выпуску денежных суррогатов; такое соглашение представлялось правительству желательным дополнением к монетной конвенции 1838 г. В меморандуме, который приложен к циркуляру, разосланному всем правительствам, участвующим в таможенном союзе, высказав тот принцип, что обращение денежных суррогатов, сделавшихся необходимыми при современном развитии экономической деятельности, следует удерживать в возможно тесных пределах; далее, в том же меморандуме говорится в виде указания, с которым отдельным государствам следует сообразоваться при внесении своих «предложений» в конференцию: «Выпуск банковых билетов следует допускать лишь тогда, когда он соответствует торговым или ремесленным потребностям той местности, где он возникает и поскольку он не идёт за пределы этой потребности. Затем, необходимо заметить, что ввиду существования в Пруссии национального банка из ожидающихся предложений не могут быть приняты такие, которые представлялись бы более применимыми к государствам, не имеющим подобного учреждения. Что касается тех денежных суррогатов, появление которых обусловлено потребностями государственных финансов, то относительно вопросов, сопряжённых с их выпуском, едва ли конференция в состоянии будет прийти к какой-нибудь общей принципиальной точке отправления, пока не будут установлены основные принципы, долженствующие заведовать выпуском банковых билетов. Относительно той системы, которой придерживается Пруссия при выпуске государственных бумажных денег, вероятно, будет дозволено предположить эту систему общеизвестною. Наконец, что касается выпуска денежных суррогатов в пользу частных коммерческих предприятий или в интересе муниципалитетов, то в Пруссии до сих пор таковой выпуск нигде не разрешался. Насколько известно, он и в других странах выпускался лишь в исключительных случаях, а потому должно полагать, что предложение отвергнуть таковой выпуск в принципе как несогласимый с правильным денежным обращением не встретит особенно резких возражений в конференции».
В заключение меморандум объявляет делом само собою разумеющимся, что «запрещения, бывшие необходимыми вследствие чрезмерного умножения денежных суррогатов, не имевшего никакого основания в потребностях торговли и грозившего подорвать денежную валюту в стране, — что такие запрещения утратят силу, как скоро удастся предотвратить эту опасность посредством соглашения о выпуске таковых суррогатов».
Конференция должна была собраться в ноябре 1857 г. Но так как Бавария и многие другие государства требовали привлечения к этой конференции и Австрии, Пруссия же этого участия не желала и указывала на тот факт, что австрийский национальный банк всё ещё не возобновлял своих платежей звонкою монетою, то конференция не состоялась вовсе, и запрещение банковых билетов, за отсутствием какого бы то ни было соглашения о регулировании ассигнационно-банкового дела в Германии, вступило в силу 1 января 1858 года.
Но и сами банки, которым это запрещение грозило наибольшею опасностью, хотя они и устояли против этой опасности и против кризиса лучше, чем можно было ожидать, вероятно, потому, что ещё не успели приобрести себе обширный круг деятельности и всадить в предприятия весь свой капитал, — даже сами эти банки, говорим мы, почувствовали необходимость согласиться относительно каких-нибудь общих принципов своей деятельности и составили по этому поводу сообща докладную записку, которую предполагалось представить конференции. В конце 1857 г. собрались представители девяти банков: частного банка в Готе, банка ландграфства Гессенского, международного люксембургского банка, среднегерманского кредитного банка в Мейнингене, нижнесаксонского банка в Бюкебурге, ростокского банка, южногерманского банка, тюрингенского банка в Зондерсгаузене. На этом съезде, происходившем во Франкфурте на Майне, представители банков выработали следующие резолюции.
I. Присутствующие на съезде держатся того мнения, что относительно выпуска билетов необходимо установить нижеследующие принципы: 1) Общая сумма банковых билетов никогда не должна превосходить сумму уплаченного в данный момент акционерного капитала. 2) В обеспечение банковых билетов во всякое время должен находиться налицо металлический запас в отчеканенной монете или в слитках, равный одной трети обращающихся билетов, и запас векселей, равный остальным двум третям. Срок этих векселей ни в каком случае не должен превышать трёх месяцев, и они должны быть снабжены по крайней мере тремя надёжными подписями. 3) Срочные обязательства банков должны быть обеспечены тем же способом, как и векселя. 4) Для капитала, специально предназначенного в обеспечение билетов (выкупного фонда) учреждается особое управление и особая бухгалтерия; капитал этот должен храниться под замком особо от прочих сумм. 5) По меньшей мере каждый месяц должен публиковаться отчёт о состоянии дел банка по схеме, общей всем сказанным учреждениям. 6) К правительствам всех государств, где находятся банки, должно обратиться с ходатайством о признании перед законом всего имущества банков ответственным за банковые билеты, преимущественно перед всеми прочими обязательствами сказанных учреждений.
II. Присутствующие на съезде признают уместным, чтобы банки, намеревающиеся вступить в более близкие отношения друг с другом, согласились между собою относительно взаимного контроля за соблюдением вышеизложенных постановлений о выпуске билетов и о выкупном фонде. Этот взаимный контроль должен производиться двумя банками, которые назначаются с этою целью и которые не только имеют право, но и обязаны применять к делу вверенное им полномочие. Два контролирующие банка назначаются ежегодно жребием, но при том так, чтобы ни один банк не исправлял эту должность два года кряду. Что касается лиц, долженствующих заведовать этим делом, то таковые назначаются из среды самих банков. Затем банкам надлежит заявить, что они признают желательным, чтобы правительства различных государств, с своей стороны, вступили между собою в соглашение относительно взаимного контроля над теми банками, билеты которых допущены или имеют быть допущенными в обращение.
III. Присутствующие на съезде считают безусловно необходимым, чтобы банки, вступающие в настоящее соглашение ввиду общих целей, принимали взаимно билеты, выпускаемые каждым из них, и немедленно приступили к требующимся для того мерам.
IV. Съезд высказывается в пользу того, чтобы банки, вступающие в настоящее соглашение, по возможности скорее учредили комитет для представительства общих их интересов. Каждый банк назначает от себя депутата в этот комитет, сам же комитет избирает из своей среды трёх лиц, образующих постоянную комиссию. Комитет решает, где должно быть местопребывание этой комиссии.
V. Комитету, который будет таким образом избран, поручается принимать все меры, какие окажутся нужными для обеспечения беспрепятственного обращения банковых билетов как во всех государствах, принадлежащих к таможенному союзу, так и в Австрийской империи».
В то же время в немецкой прессе вопрос этот обсуждался с большим жаром и подвергался основательной разработке. Дельная критика, высказанная большинством крупных органов прессы, немало способствовала выяснению всех спорных вопросов и свидетельствовала о весьма значительном прогрессе, осуществившемся в политико-экономическом понимании в короткий промежуток времени.
Выводы, к которым привело рассмотрение всех этих различных мнений и сличение опыта различных стран, заключаются в нижеследующем.
Нет такого закона, который мог бы застраховать банковое дело от всякой опасности, от всякого потрясения. Безопасность банков зависит гораздо более от внешних обстоятельств, нежели от внутренней их организации, а именно, тут играют роль такие условия, как степень образования народа, положение и промышленное развитие той местности, которая служит центром деятельности банка, и, наконец, характер управления делами банка. Наилучшие законы и уставы не могут служить гарантией. Наиболее надёжную гарантию представляет управление, состоящее из таких людей, которые не только хорошо знакомы с законами политической экономии, но и обладают рядом с теоретическим и практическим знанием банкового и торгового дела также достаточною ясностью понимания и проницательностью взгляда, чтобы здраво судить о периодических изменениях, происходящих в промышленности и торговле, и предвидеть кризисы, ввиду которых надлежит заблаговременно принимать меры к ограждению банков от опасности. Люди, обладающие такою проницательностью сумеют ещё в тот период, когда промышленная горячка находится в полном разгаре, подтянуть вожжи и затем, когда настанет кризис, не только проведут сам банк благополучно через все опасности, но и подоспеют к промышленному миру на помощь как раз в тот момент, когда помощь всего нужнее; и это они сумеют сделать, как бы широки ни были границы, поставленные деятельности банка. Наоборот, люди, не понимающие дела и способные, например, смешивать, как это иногда и делают банковые дельцы, капитал с деньгами, никогда не будут в состоянии предвидеть приближение кризиса и правильно обсудить положение дел; такие люди погубят и наиболее солидно организованный банк.
Но если нет такого закона, который абсолютно обеспечивал бы прочность банкового дела, то существуют всё-таки правила, указывающие, как эта цель может быть достигнута приблизительно.
Мы старались вывести эти правила из указаний опыта и из законов науки и думаем, что в рассматриваемом нами вопросе следует ограничиться следующими положениями. Прежде всего, слияние в одном учреждении или хотя бы под одним управлением ассигнационного банка и промышленного предприятия или кредитного учреждения должно быть положительно отвергнуто. Ассигнационный банк должен всегда быть в состоянии реализовать свои средства в возможно скорейший срок, чтобы, с одной стороны, иметь под рукою звонкую монету для покрытия тех билетов, которые могут быть предъявлены в него, а с другой стороны, чтобы иметь возможность удовлетворять без замедлений своих кредиторов, имеющих на него как долгосрочные обязательства (депозиты), так и краткосрочные (текущие счета и переводные вексели). Поэтому-то такому банку отнюдь не следует пускаться в операции, которые по самому характеру своему могут быть заключены лишь по истечении более или менее длинного ряда годов. А именно таковы операции, которыми занимаются учреждения, созданные по прототипу Credit Mobilier. Банковое учреждение должно или вовсе отказаться от совмещения в своей деятельности обоих этих видов кредита, или же разделить их, предоставив каждую отрасль в заведование особого правления.
Поэтому мы можем также только примкнуть к мнению банковых делегатов, требовавших, «чтобы для капитала, специально предназначенного для обеспечения билетов (выкупного фонда), было учреждено особое управление и особая бухгалтерия, а также чтобы капитал этот хранился особо от прочих сумм».
С депозитами и вкладами на текущий счёт следует обращаться чрезвычайно осмотрительно, так как опрометчивое распоряжение вкладами может не менее выпуска билетов сделаться для банка источником опасности. По самой сущности этого дела, владельцы вкладов желают быстрого обратного получения своих денег, как скоро им представляется в них надобность, между тем как банк, для того чтобы иметь возможность платить проценты по вкладам и самому получать при этом выгоду, должен отдавать их в ссуду на определённые сроки. Так как вклады иногда подлежат возвращению без предварительного уведомления о желании получить их обратно, иногда же срок, определённый для такого предварительного уведомления, бывает короче того, на который банк делает свои ссуды, то банк попадает в затруднительное положение каждый раз, как вследствие какого-нибудь события или кризиса публикою овладевает недоверие и кредиторы банка по депозитам начинают осаждать его. Поэтому благоразумие требует, чтобы банк в видах упрочения своего кредита и возможно большего ограждения себя от приливов панического недоверия держал в своём портфеле лишь такие бумаги, которые легко и быстро могут быть превращаемы в наличные деньги. Банк, который, подобно кредитным учреждениям, занимается в то же время и биржевыми спекуляциями, всегда будет иметь на руках облигации и акции, которые при наступлении кризиса сильно падают в цене, трудно продаются и, в случае если банк их предлагает в слишком большом количестве, подрывают ещё более как свой собственный кредит, так и кредит того общества, которое их выпустило.
Так как при депозитных оборотах наибольшая опасность, в случае кризиса, лежит в том, что должники банка не внесут свой долг вовремя, и банк не будет в состоянии удовлетворить владельцев вкладов, когда они потребуют свои деньги обратно, то необходимо прежде всего устранить всё, способствующее усилению этой опасности. Дело в том, что банки хотя и исполняют предписание закона, требующее, чтобы одна треть суммы выпущенных ими билетов всегда имелась в банке наличными деньгами, но в этот обеспечивающий фонд засчитывают и суммы имеющихся у них вкладов и капиталов, положенных на текущий счёт; таким образом они могут умножать свой капитал далеко за пределы уплаченного акционерного капитала. Этим разрешением пользуются именно привилегированные банки. Особенно сильно пользуется им французский банк; но этот банк обеспечен от опасности своим хорошо снабжённым портфелем, который позволяет ему во всякое время освободить требующуюся часть своих средств через получение уплаты по векселям и через сокращение кредита. Многие частные банки ввели у себя тоже благоразумные ограничения с этою целью. Таков, например, франкфуртский банк, обязанный впрочем своей прочностью главным образом значительности местной торговли и собственных вексельных оборотов, а также переводных операций, которые всё более и более принимают характер приёма вкладов на текущий счёт; эти-то условия служат для сказанного учреждения гораздо более надёжным оплотом от всевозможных случайностей, нежели многообразные операции, входящие в круг полномочий других банков. Во франкфуртском банке существует правило не принимать вкладов стоимостью ниже 1000 гульденов. При этом банк предоставляет себе в каждом отдельном случае право принимать или не принимать вклад по своему усмотрению, не объясняя причин отказа, в случае таковой будет признан за нужное. Но признавая уместными известные ограничения в выпуске билетов, мы должны напомнить, что в Англии попытка банкового закона 1844 г. ограничить выпуск билетов произвольно определёнными границами не удалась и пришлось два раза отменять действие закона в самый разгар кризиса 1844. Определение этой границы гораздо удобнее предоставить усмотрению самой дирекции, под её же ответственностью, так как только дирекция, заведующая всеми операциями банка, может судить, какой образ действий представляется наиболее безопасным и благоразумным ввиду изменяющихся со дня на день обстоятельств.
В одной записке, составленной депутатами банков, собиравшимися во Франкфурте в 1857 г., банковый билет приравнивается векселю. Признав правильным это сравнение, мы не можем не выразить заодно со многими газетами того времени нашего удивления, что собрание представителей банков не сформулировало предложения об открытии каждым банком кассы для уплаты по его билетам в главнейших центрах его деятельности, например, в Берлине, Лейпциге или Франкфурте на Майне или по крайней мере в одном из этих городов. Как справедливо было замечено, вексель получает ход в обращении как замена денег лишь при том условии, чтобы уплата по нему производилась аккуратно и без затруднений; мало найдётся охотников принять его вместо денег, если за уплатою по нему нужно обращаться в Бювебург, Мейнинген или Дармштадт. На том же основании банковые билеты служат хорошим орудием денежного обращения лишь тогда, когда они могут быть обмениваемы на звонкую монету на одном или на нескольких из главнейших денежных и торговых рынков. Опущение указания на необходимость учредить такие разменные кассы было большою ошибкою со стороны делегатов, сформулировавших вышеисчисленные предложения.
Итак, по нашему, если бы Берлинская конференция состоялась, или если когда-либо состоится общегерманская конференция со включением Австрии, то единственные требования, которые могут быть предъявлены банкам и исполнены последними, сводятся на следующее:
I. Операции по движимому кредиту должны быть оставлены вовсе.
II. Банкам должен быть предоставлен полный простор принимать или не принимать процентные вклады и ссуды — по своему усмотрению.
III. Выпуск билетов не должен превышать размеров основного капитала, и наименьший размер достоинства отдельного билета определяется в 10 гульденов.
А потому, когда прусский меморандум 1857 выгораживает для прусского банка исключительное положение и определяет границы для выпуска билетов сообразно с цифрою населения, мы не можем признать эти предложения ни справедливыми, ни исполнимыми. Так же как прусский банк, и многие другие банки могли требовать для себя исключительного положения на том основании, что они тоже были единственными учреждениями этого рода, каждый в своей стране, и потому могли считаться до известной степени привилегированными. Определять же размеры выпуска банковых билетов по численности населения значит класть банки на Прокрустово ложе. Так, например, известно, что франкфуртский банк, находящийся в государстве, которое имеет 70 тысяч жителей, делает больше оборотов, нежели ганноверский банк, в государстве, имеющем 2 500 000 жителей.
Принимая в соображение тогдашние обстоятельства, мы должны признать, что саксонское правительство, обусловив допущение билетов иностранных банков устройством разменной кассы в торговом центре своей страны, избрало единственный практичный путь, на котором вопрос был разрешим при тогдашнем отношении германских государств к Пруссии.
Одновременно с банковым движением, и даже несколькими годами ранее разгара этого последнего, торговля и промышленность, в особенности же спекуляции предприятиями в горнозаводском деле, приняли необыкновенные размеры. Застой в делах, парализовавший всякую предприимчивость в 1848, 1849 и 1850 гг., миновал вслед за падением французской республики. Опорожнившиеся за это время магазины приходилось наполнять сызнова, а так как в то же время и на континенте отзывалось действие, произведённое в Англии привозом золота из Калифорнии и понижением дисконта, то мало-помалу промышленным миром овладела такая предпринимательская горячка, какой в Германии до этого не бывало примера, и хотя в конце концов пришлось за этот роскошный расцвет поплатиться новым застоем в делах, всё же зрелище это было так великолепно, что мы его никак забыть не можем. Пароходное сообщение по рекам, транспорт товаров по железным дорогам, машиностроительное и кораблестроительное дело, всё это проявляло чрезвычайно усиленную деятельность. Железные дороги и машиностроительные фабрики, каменноугольные копи и железные заводы, прядильни и ткацкие фабрики вырастали точно из земли, особенно в промышленных округах Саксонии, Прирейнской области и Вестфалии, и высокие трубы фабрик и заводов плодились с быстротою грибов.
Между тем даже английская промышленность стала опасаться конкуренции немецких фабрикантов. Из промышленных округов Англии доносились жалобы, что дешёвые немецкие сукна вытесняют английские фабрикаты этого рода даже в самой Англии; а шеффилдские фабриканты стальных изделий подали даже министру петицию по поводу конкуренции, грозившей им со стороны немецких игольных фабрикантов.
Если внесённый акционерный капитал банков, основанных за эти годы (с 1853—1857), капитал, простиравшийся до 200 мил. тал., и должен быть рассматриваем лишь как оборотный капитал, большая часть которого после кратковременного перерыва снова возвращалась в обращение среди торговой публики, то, с другой стороны, не надо забывать, что акционерный капитал новых железных дорог простирался до 140 мил. тал.; займы под облигации, заключённые железнодорожными обществами и другими промышленными предприятиями, составляли за период последних десяти лет более 206 мил. тал. Из 50 страховых обществ с капиталом в 60 миллионов талеров и из 259 рудокопных, горнозаводских, пароходных и машиностроительных обществ, сахароваренных заводов и прядилен, представлявших в общей сложности капитал в 260 мил. тал., наибольшая половина возникла в этот же период времени. В одной Пруссии было выдано в 1856 концессий новым обществам на капитал в 150 мил. тал., а Австрия в тот же год предприняла постройку новых железных дорог на 100 миллионов.
Превращение такой громадной массы капитала, бывшего орудием денежного обращения, в неподвижный капитал, естественным образом влекло за собою настоящий переворот во всей торговле. Хотя весь свободный капитал и сгребался со всех концов земли и выманивался на удочку высоких процентов из норок, по которым он прятался, хотя производство и получило значительные облегчения в сбыте своих товаров, благодаря железнодорожным и пароходным сообщениям, устроенным ранее, и могло при помощи машин и других остроумных приспособлений разрастись до величавых размеров, хотя общая сумма национального дохода значительно возросла, — но всё же капитал, требовавшийся для всех этих предприятий, достигших в 1856—1857 г. чудовищных размеров, не мог быть доставлен доходами этого года; это было невозможно уже по той одной причине, что значительная часть рабочих классов, обычный труд которых в обыкновенное время увеличивает годовой доход нации, — каковы, например, сельские рабочие, занимающиеся земледелием, — что значительная часть этих классов, говорим мы, были отвлечены от своих обычных занятий для работ по прокладыванию железных дорог, по постройке кораблей и фабричных зданий, по устройству каменноугольных копей и тому подобных предприятий, которые в отдалённом будущем обещали богатые барыши, но в настоящем и в ближайшие последующие годы не могли дать ничего.
Появившийся при этих условиях усиленный спрос на капитал довёл норму процента до такой высоты, на какой она ещё ни разу не стояла в текущем столетии. Рядом с этим нужда в рабочих по всем отраслям труда была так велика, что такому спросу на труд не бывало ещё примера на европейском континенте. Заработная плата в различных отраслях труда возросла на 25—50, во многих случаях даже на сто процентов, и даже при таком уровне заработной платы многие работодатели не могли достать нужных им работников.
Усиленное до таких размеров производство пробудило дух спекуляции и в приморских городах, в особенности в Гамбурге, главном пункте, откуда вывозились продукты Германии. Спекуляция перешла наконец в такой ряд безумий и плутен, что мы ещё в 1857 г. предвидели приближающийся кризис.
Уже в исходе 1856 г. давало себя чувствовать давление, которое крупные спекуляции оказывали на денежный рынок. По мере того как норма дисконта постоянно поднималась, и в Гамбурге под влиянием неудержимо стремившейся спекуляции достигла даже до высоты 10% — реакция начала проявляться на фондовой бирже. Меркантильная предприимчивость произведёнными ею многочисленными закупками успела значительно поднять цены на товары; она накопляла товары громадными массами и задерживала их в надежде сбыть их в конце концов с огромными барышами. Промышленная спекуляция, устраивая новые железные дороги, горные заводы и фабрики, с своей стороны, рассчитывала на значительные барыши или с капитала, вложенного в предприятие, или с премий на акции; а акционеры тем временем платили свои взносы, к которым приглашали их открывавшиеся повсюду подписки на акционерные предприятия. При этих условиях ничего более не оставалось, как вернуть на рынок фонды и бумаги прежних предприятий, чтобы продажею их выручить деньги для оплаты новых акций. Сильное предложение на бирже прежних бумажных ценностей сбило на них цену, и когда вслед за тем на биржу поступили целые массы новых бумаг, курсы мало-помалу совсем были опрокинуты.
Рука об руку с промышленной спекуляцией и с лёгкой наживой ажиотажа шло и развитие безумной роскоши и расточительности. Потребление предметов роскоши так возросло, что не было возможности исполнять все поступавшие заказы, так как самыми заманчивыми обещаниями нельзя было добыть достаточное число работников. Громадные барыши, которые были нажиты спекулянтами в самое короткое время, соблазняли их бросать деньги направо и налево для удовлетворения личных своих прихотей, что главным образом выразилось в усиленном потреблении шампанского и в роскоши дамских нарядов — этих двух обычных спутниках всякого периода спекуляционных плутен. Цена шампанского поднялась в ресторанах на 25—50%, а доброкачественность его в той же пропорции ухудшилась, но, невзирая на это, было основано несколько новых фабрик пенистых вин. Жажда наслаждений заразила и другие классы, живущие не исключительно только спекуляциями, так что как раз в такое время, когда чувствовалась наибольшая нужда в капитале, люди стали проживать на личные свои потребности бо́льшую часть своих доходов, чем прежде.
Стеснённое положение денежного рынка не преминуло отозваться на главном денежном резервуаре всего мира, на лондонском денежном рынке, как в том можно наглядно убедиться из колебаний нормы дисконта в английском банке. Норма эта, стоявшая до декабря 1852 г. на 2% постепенно, хотя и с некоторыми колебаниями, повышается в последующие годы и к январю 1856 г. доходит до 6%—7%. В первой половине 1857 г. она держится между 6%—7%, но с октября быстро и непрерывно начинает повышаться, пока 9 декабря не доходит до 10%.
12 декабря была разрешена приостановка действия Пилевского банкового закона, и несколько недель спустя банк снова был в состоянии понизить свой дисконт, который затем стал падать с такою же быстротою, с какою перед этим повышался, и в начале 1858 г. снова дошёл до 3,5 процентов; и даже при этой низкой норме дисконта деньги в банке оставались постоянно в излишке, а в частных конторах вексели охотно дисконтировались даже за 2,25 процента.
Рука об руку с этими колебаниями нормы дисконта в Лондоне шло движение дисконта и в Гамбурге, где процент его в течение 1857 г. колебался между тремя и двенадцатью. Остальные банки и биржи тоже были вынуждены следовать более или менее изменениям лондонского денежного рынка; даже французский банк и австрийский национальный банк, которые обыкновенно охотно оказывали поддержку торговле, вынуждены были последовать примеру других.
Повышение дисконта, усиление роскоши, повышение цен на товары, падение биржевых курсов — все эти симптомы, проявлявшиеся одновременно с необычайною силою, должны бы были уже в конце 1856 и в начале 1857 года обратить внимание торгового мира на тучи, скоплявшиеся на промышленном горизонте. Следовало сделаться осмотрительнее, ограничить спекуляцию и употребить все усилия для предотвращения опасности. Но промышленный мир находился в полном ослеплении. Между тем как спекуляция на товары неслась в гору на всех парах, невзирая ни на какое повышение дисконта, — на фондовой бирже раздавались жалобы против спекулянтов на понижение, за то что они своими предосудительными манёврами, направленными к тому, чтобы сбить цены на бумаги, распространяют недоверие и мешают развитию торговли. Целый поток брани извергался против них прессою; во всём оказывалась виноватою одна злополучная «контрмина», которая и сделалась вследствие этого крайне непопулярна. Не один коммерсант, поседевший в делах, объявлял, не задумываясь, на бирже враждебную партию единственною виновницею всего зла. Всего более усердствовали в том же направлении некоторые биржевые листки, отличавшиеся в своих отчётах о положении дел чисто восточною необузданностью воображения, пускавшиеся в самые невероятные догадки о причинах вялого настроения фондовой биржи и предлагавшие самые изумительные способы для излечения зла. Как уже было упомянуто выше, к концу 1856 г. простодушные люди были всего более озабочены отливом серебра, вывозимого на Восток; этому вывозу приписывали общее падение курсов на фондовой бирже и повышение дисконта. Единичные голоса, спокойно доказывавшие, что корень зла не в недостатке денег, а в недостатке капитала, которого не хватало при тех размерах, которых достигла спекуляция, — были заглушены гвалтом голосов, утверждавших противное. После всего что было изложено выше, нетрудно решить, которая из двух сторон была права.
Чтобы убедиться в ложности воззрения, видевшего в вывозе серебра причину кризиса, достаточно, и помимо вникания в истинные причины кризиса, сравнить вывоз золота и серебра на Востоке в период 1851—1857 гг. с количеством драгоценных металлов, добытых за тот же период.
Ежегодное количество добываемого золота возросло с 120 мил. гульденов, на которых оно стояло в 1848 г. до 456 мил. в 1856, а ежегодное количество серебра с 108 мил. в 1848 до 144 мил. в 1856. В тот же период весь наличный запас золота в Европе и Америке с 1848 г. по 1856 увеличился через привоз этого металла из Калифорнии и Австралии почти на 2500 мил. гульденов, а запас серебра — на 1200 мил. гульденов. Между тем, вывоз драгоценных металлов на Восток с 1851 по 1857 г., представлял всего на всего сумму в 727 239 333 гульд. Общая сумма вывоза золота и серебра из портов Англии и Средиземного моря составляет за семилетний период не более 1 538 370 000 франков, и лишь в последнем году сказанного периода этот постоянно усиливающийся вывоз дошел до 516 883 000 франков.
Нельзя отрицать факта, что вследствие усилившегося привоза золота, отношение стоимости последнего к серебру понизилось с 15,75:1 — на 15,25:1; вследствие этого во Франции, где существует двойная монетная норма, невзирая на всё противодействие правительства, значительные массы серебра были вытеснены золотом. Нельзя также отрицать, что вывоз серебра принял большие размеры, чем прежде. Но всё же этот вывоз относился к общей сумме золота и серебра, подвозимого из Америки и Австралии, как 3700 к 727 миллионам, — пропорция слишком незначительная, чтобы оказать существенное влияние на торговлю.
При этом мы не должны упускать из виду, что и бумажные деньги за период с 1848 по 1856 значительно умножились в Германии. Австрийский национальный банк, чтобы выручить правительство из затруднения, увеличил в 1848—1849 г. количество своих билетов более чем на 150 мил. гульденов; в Пруссии в 1855—56 г. количество банковых билетов возросло с 23 мил. до 50 мил. талеров; в остальной Германии оно увеличилось за период 1853—1856 гг. с 13 до 30 мил. талеров, так что в 1857 г., когда размеры выпуска банковых билетов в прусском банке были расширены, а также значительное число новых банков пустили свои билеты в обращение, общая сумма бумажных денег, находящихся в обращении, представляла против 1853 излишек в 100 с лишком миллионов гульденов.
Но все эти массы денег были поглощены спекуляцией, которая жадно вбирала их в себя, точно выжатая губка. И при всём том ей ещё не хватало золота для множества затеянных ею предприятий, и процент дисконта за ссуды под векселя или залоги поднимался всё выше и выше. Когда наличный запас капитала оказался не в состоянии удовлетворить спросу, предъявляемому предприятиями, обратились к искусственному кредиту и тут начались такие злоупотребления векселями, каких до этого ещё не бывало примеров; злоупотребления эти охватили не только всю Северную Европу, но и раскинули свою сеть на все торговые центры Северной и Южной Америки.
Вскоре чрезмерное напряжение, до которого дошла спекуляция, стало всё явственнее и явственнее выражаться в падении ценности биржевых бумаг. Свидетельства консолидированного займа, которые в 1853 достигли курса al pari и которые в 1858 г. снова опустились до 98, упали до 88, курсы акций некоторых наиболее популярных европейских банковых и железнодорожных обществ представляли в двухгодичный промежуток времени крайне резкие колебания. Так, акции дармштадтского кредитного общества в мае 1856 г. стояли на 400—420, а в декабре 1857 пали до 204, акции дессауского кредитного банка в мае 1856 стоят на 115—120, а в декабре 1857 г. падают до 35; акции Credit Mobilier с 1980, на которых они стоят в мае 1856, падают в декабре 1857 г. до 590—720 и так далее и так далее.
Что касается прусского правительства, то оно с самого начала относилось с недоверием к этому усиленному промышленному движению. Но и французское правительство, которое вначале само разжигало эту предпринимательскую горячку, уже в марте 1856 г. увидело приближающуюся опасность и объявило в официальном извещении, что в текущем году не будет выдавать никаких новых концессий. Это извещение вызвало спасительный страх между отчаянными смельчаками спекуляции; с этого момента во Франции начинается реакция и так как эта реакция растянулась на многие годы, приняв характер хронической болезни, то от острого кризиса Франция была избавлена.
В одной статье «Revue Contemporaine» утверждалось, что более мягкие формы, в которых кризис проявился во Франции, были обусловлены тем, что эксцессы спекуляции, благодаря умеряющему влиянию французского банка, не достигали в этой стране таких размеров, как в других государствах. Мы готовы допустить, что спекуляции в торговле с отдалёнными странами, — спекуляции, бывшие главною причиною острого кризиса в Гамбурге и в Англии вследствие сношений их с Северной Америкой, — во Франции не доходили до таких крайностей по той причине, что развитие этого рода торговли там вообще незначительно для такого государства, как Франция. Но зато французские спекуляции в железнодорожном деле и в промышленных предприятиях никак нельзя назвать незначительными, и если кризис не разразился внезапно и в острой форме, а растянулся, как было замечено выше, на более продолжительный период, то это, по всем вероятиям, следует приписать своевременной и тайной помощи, которая была оказана французским банком, вопреки его уставу и не без вмешательства правительственного влияния. Во всяком случае хотя такой исход кризиса был сопряжён с меньшими тревогами для правительства, в общих своих результатах он повлёк за собою не меньше потерь, чем кризисы в Северной Америке, Германии, Англии, Северной Германии и Скандинавских государствах. Если мы сосчитаем всю ту сумму капиталов, которая была израсходована Францией в 1854 и 1855 гг. на войну, а в 1855 и 1856 гг. на железнодорожные предприятия, на постройки в Париже, на горнозаводские предприятия и на фабрики, то мы не станем удивляться, что уже летом 1856 г. началась реакция, которой пресса и торговое сословие в конце того же года приписывали характер кризиса. Французский министр финансов, ввиду тревожного настроения публики и недоумений, господствовавших относительно причин кризиса, счёл необходимым представить императору отчёт о состоянии денежного рынка вообще и о финансовом положении Франции. В этом отчёте главною причиною кризиса выставляется усиление производства; падение курсов на биржевые бумаги объясняется тем, что умножившиеся предприятия поглотили больше капитала, чем сколько могло быть сэкономлено из годовой суммы национального дохода, между тем как одновременно с этим число бумажных ценностей умножилось. В другом отчёте министра торговли Руэра, относящемся к тому же времени, мы встречаем статистические данные о железнодорожных предприятиях с указанием того капитала, который потребуется этими предприятиями в текущем году. Оказывается, что в 1855 г. общая длина открытых железных дорог представляла 890 километров. На 1856 г. было предположено увеличить её до 963 километров. Что касается расходов на железные дороги, то они в период между 1829 и 1831 гг., когда постройка железных путей представляла почти исключительно характер опыта, составляли средним числом 470 000 франков в год; сумма эта доставлялась исключительно самими обществами без всякой поддержки со стороны правительства. С 1831 по 1842 г. общества расходовали ежегодно средним числом 14 350 000 франков; кроме того, государство давало им субсидии, средний годовой размер которых простирался до 270 000 франков. С 1842 по 1847 год средняя цифра годового расхода на железные дороги возросла для обществ до 85 миллионов, а для государства — до 46,5 миллионов. С 1848 г. по декабрь 1851 г. средний годовой расход понижается для обществ до 50 миллионов, между тем как для государства он возрастает до 75 миллионов. Начиная с 1852 г., вследствие восстановившегося в торговом мире доверия, общества быстро начинают увеличивать свои расходы, так что к концу 1854 средний годовой размер последних доходит до 216 миллионов; одновременно с этим расходы государства на железные дороги уменьшаются до средней годовой цифры в 17 миллионов, так как за этот период значительные суммы были возвращены государству обществами, согласно принятым последними на себя обязательствам. В 1855 г. расходы железнодорожных обществ возросли до 458 миллионов, между тем как участие государства в этих предприятиях за эти два года, если принять в соображение обратные поступления ссуд, сделанных обществами, сводилось до 30 миллионов. Итак, до осени 1856 г. постройка французской железнодорожной сети поглотила 3080 миллионов, из которых 661 миллион приходился на долю государства, а 2419 миллионов — на долю обществ. На два последние года — 1855 и 1856 г. падает громадный расход в 919 миллионов, и этою цифрою вполне оправдывается мера предосторожности, принятая правительством и состоявшая в том, чтобы не выдавать более в течение этого года новых концессий. Для окончания сети тех железных дорог, на которые уже были выданы концессии, требовалось в ту пору 1260 миллионов франков, из которых 230 миллионов падали на государство. Что касается чистого дохода с железнодорожных предприятий, то он в 1847 г. доходил до 22 000 франков с километра, в 1848 г. он пал до 15 000 франков, в 1852 г. снова возрос до 21 000 франков, в 1853 г. дошёл до 24 600, в 1854 г. — до 26 400, а в 1856 г. — до 28 000 франков. Министр торговли оценивал всю сумму новых бумажных ценностей, выпуск которых был разрешён железнодорожным обществам в 1857 г., в 214 миллионов. Актив, которым располагали общества независимо от этой суммы, субсидии правительства, взносы, которые обществам предстояло дополучить за свои акции и за выпущенные облигации, остававшиеся ещё не вполне оплаченными, увеличивали ещё в значительной степени капитал, предназначенный для железнодорожных предприятий.
Расходы на крымскую войну, на роскошные постройки в Париже и на железные дороги составляют в общей сложности такую громадную сумму, что ими одними уже достаточно объясняется реакция, наступившая в 1856 г. На первые две из вышеназванных целей в период между 1854 и 1856 гг., было израсходовано не менее 1500 миллионов свыше бюджета, и без того уже достаточно высокого; в эти же три года постройка железных дорог поглотила 1150 миллионов франков. Но ко всему этому присоединились ещё и другие весьма значительные расходы.
Спекуляционная горячка последних четырёх лет свирепствовала лишь в одном направлении — в направлении железных дорог, фабрик, торговли. Земледелие было совсем брошено. Многие землевладельцы продавали большие поместья с тем, чтобы вырученный с продажи капитал пристраивать в рискованных предприятиях. Сельское население стремилось в Париж и в большие города, туда, где производились постройки железных дорог и другие общественные работы; его соблазняли более крупные заработки и удовольствия городской жизни. Между тем как города таким образом наполнялись, сельские округа лишались хороших работников. Потребители съестных припасов умножались, а производители между тем становились всё малочисленнее; словом, одно земледелие во Франции нисколько не развивалось, но уже в течение многих лет стояло, за немногими исключениями, на одной и той же точке. Поэтому Франция производит лишь в хорошие годы среднего урожая то количество хлеба, в котором она нуждается для собственного потребления. Неурожаями предшествующих годов она была поставлена в необходимость произвести значительные закупки хлеба за границею и препроводить туда значительные суммы наличными деньгами. К этому присоединились ещё крупные расходы по австрийско-французским государственным железным дорогам, по испанским железнодорожным предприятиям и кредитным учреждениям, а также, наконец, по русским железным дорогам, акции которых, на сумму в 600 000 000 франков, хотя и продавались по всей Европе, но во Франции находили более сильный сбыт, чем в Германии и Англии. Такие колоссальные расходы, конечно, не могли покрываться излишком от ежегодного дохода страны; чтобы оплачивать новые бумаги, приходилось по необходимости сбывать старые бумажные ценности, а когда впридачу к этому и новые бумаги появились в продаже на бирже, то курс акций естественным образом должен был пасть, а вместе с этим неизбежно было и падение кредита тех обществ, которым принадлежали акции. Тут дали себя почувствовать и последствия войны. Те 1500 миллионов, о которых было говорено выше, представляли безвозвратную потерю для национального богатства. Если бы они были употреблены на производительные цели, например на постройку железных дорог, то участки, которые за этот период уже могли бы быть окончены и открыты для эксплуатации, дали бы уже доходы, которые покрыли бы часть капитала, требовавшегося для дальнейших построек; но деньги эти ушли на потребности войны и на покрытие расходов, вызванных вздорожанием жизненных потребностей, а потому должны были считаться пропавшими навсегда. Теперь вышло наружу, что и во Франции ажиотаж за последние годы собрал свою дань. Депланк оценивает «скидки», сделанные во Франции главными подрядчиками при постройке железных дорог в пользу учредителей — по меньшей мере в 10% основного капитала. При общей цифре уже затраченного на постройки капитала в 3 миллиарда франков, это составит не менее 300 миллионов, доставшихся в руки учредителей; магарыч недурной, особенно если припомним, что и всех-то учредителей насчитывалось не более каких-нибудь сто человек! Так, например, ни для кого не тайна, что постройка страсбургско-базельской железной дороги, капитал которой простирается до 40 миллионов, подрядчикам обошлась лишь в 27 миллионов. Беря более старый пример, мы можем из собственного отчёта правления французской северной дороги за 1846 г. вывести следующие данные: правлением было выпущено 400 000 акций по номинальной цене в 500 франков. В январе 1846 г. акции стояли на 755 франках; в эту пору было уплачено акционерами не более 125 франков на акцию. Так как каждая акция по крайней мере один раз перешла из рук в руки (всего было констатировано до 600 000 продаж), то получится следующий счёт: если за этот период финансовые тузы продавали свои акции, — как они в действительности и делали, — то они положили себе в карман чистого барыша 90 миллионов франков (считая по 225 франков премии на акцию); и этот-то барыш они получили, затратив не более 125 франков на акцию или в общей сложности 50 миллионов, которые они, само собою разумеется, вернули при продаже, не в счёт барыша с премий. Итак, акционеры, получавшие акции во вторые руки, покупали, собственно говоря, даже не акции, с причитающимся на них дивидендом, а лишь право делать по ним дальнейшие взносы. И за это-то удовольствие они заплатили 90 миллионов франков!
Непрерывное падение курсов на фондовой бирже было очень не с руки спекулянтам, потому что оно отнимало у них средства для ажиотажа. Той щедрой поддержки, которую французский банк оказывал промышленности и торговле, этим национальным паразитам было всё ещё мало. Уже осенью 1856 г. сильная партия требовала, чтобы правительство уполномочило банк приостановить платежи звонкой монетой; год спустя то же требование снова было высказано торговым сословием Орлеана и Гавра, но оба раза правительство имело благоразумие отклонить это требование. Дело в том, что для каждого, наблюдавшего начало и течение кризиса, долженствовало быть ясно, что чрезмерное умножение бумажных денег бессильно будет устранить даже две второстепенные причины кризиса: большой спрос на звонкую монету для уплат за границу — спрос, вызванный плохим сбором хлеба и шелковичных коконов, — и исчезновение денег из обращения, бывающее неизбежным спутником всякого застоя в делах. И та, и другая причины были бы лишь усилены приостановкой платежей звонкою монетою. Неоплачиваемые банковые билеты не могут служить для покрытия заграничных платежей. Количество билетов, обращавшихся внутри страны, было и без того уже довольно значительно и выпуск новых билетов, достоинством ниже ста франков, мог лишь увеличить его. Это лишь способствовало бы к ещё большему вытеснению металлических денег из страны, количество которых и без того, вследствие выпуска билетов в 200 и 100 франков в 1848 г., уменьшалось приблизительно на 150 миллионов; спекуляции и ажиотажу в то же время была бы оказана опасная поддержка.
Если паника была предотвращена, и кризис не разразился в острой форме, то это следует приписать именно твёрдости правительства в этом вопросе, а также своевременным предосторожностям и благоразумному поведению французского банка, который умел подтянуть вожжи в разгар спекуляции и умел оказать энергическую поддержку торговле, когда настала критическая минута; быть может, дело не обошлось и без тайных пособий со стороны правительства. Как бы то ни было, тяжёлые последствия этого кризиса для торговли, застой в делах и остановки работ были продолжительнее и имели более серьёзные размеры, чем в том решались сознаться официально.
В конце 1856 г. капитал, требовавшийся для окончания всех рельсовых путей, постройка которых была начата или на которые были выданы концессии в Пруссии и средних и мелких государствах Германии, простирался до 301 875 000 гульденов; и притом весь капитал этот долженствовал быть собран никак не позже 1860 г.
Для окончания проектированных главнейших железнодорожных линий в Австрии требовалось 325 миллионов южно-германских гульденов, из которых ежегодно должна была расходоваться восьмая или девятая часть.
Ввиду этих цифр и продолжавшей действовать очертя голову спекуляции, Австрия благоразумно приостановила осенью 1856 г. выдачу новых концессий.
Англия тоже, с своей стороны, израсходовала на войну до 600 миллионов гульденов. Каковы бы ни были благоприятные для торговли последствия, которых можно было ожидать в будущем, в настоящем она лишь поглощала капиталы, отвлекая их от торговли, где они употреблялись производительно. Но так как, невзирая на войну, торговля беспрепятственно могла производить свои операции во всех странах света, то она через это именно во время войны чрезвычайно расширилась. К этому присоединилось ещё и то обстоятельство, что сеть железных дорог была почти уже окончена, а потому на железнодорожное дело не требовалось таких больших затрат капитала, как на континенте.
Период чрезмерных затрат на постройку железных дорог в Англии закончился 1849 годом. К 30 июня 1856 г. общая длина железнодорожных линий уже переданных эксплуатации простиралась до 8506 английских миль. Строящихся железных дорог было на 963 мили, и из этого числа до 208 миль были окончены ещё до истечения этого года. Правда, для окончания сети нужно было провести ещё на 4000—5000 миль железных дорог, на которые уже были получены концессии, но к этому времени доход уже с оконченных линий успел возрасти до 15 миллионов ф. ст. Из общей суммы основного капитала этих предприятий 43% было выпущено в облигациях и в приоритетных акциях; причём уплата процентов по этим бумагам, вследствие неблагоприятного положения денежного рынка, требовала 5,08 процента, между тем как средняя цифра процентов за семь предшествующих лет составляла не более 4,72. Собственно на акционерный капитал приходилось дивиденда 3,12%; цифра эта была совершенно тождественна с дивидендом 1855 г. и значительно превышала среднюю цифру дивиденда за предшествующие семь лет, представлявшую не более 2,59%. Зато в одном 1854 г. средний дивиденд составлял 3,39. В общей сложности в железнодорожные предприятия был вложен капитал в 308 775 894 ф. ст.; из этого числа 77 339 419 ф. ст. состояло в облигациях, 57 057 171 ф. ст. — в привилегированных акциях и 174 359 308 ф. ст. — в основных акциях. Средняя цифра затраты составляла на каждую милю 35 459 ф. ст. Из этой цифры на английские линии приходилось по 40 288 ф. ст., на шотландские — по 27 750 ф. ст., и на ирландские — по 14 808. Что касается железных дорог, построенных после того, затрата на них составила не более 9568 ф. ст. на милю.
Гораздо больших средств, чем железные дороги, требовало расширение фабричной промышленности и торговли. Добывание каменного угля и железа до сих пор в Англии не знает ещё границ. Баранья шерсть в больших количествах добывается внутри страны и, кроме того, подвозится из России, Германии, Австрии и с мыса Доброй Надежды. В Австралии производство шерсти постоянно увеличивается, невзирая на внимание, которое там обращено на добывание золота. Но что касается наиболее важного продукта в производстве тканей для одежды — хлопка, — то он уже не мог быть добываем в достаточном количестве; хотя из тех четырёх миллионов тюков хлопка, которые ежегодно производятся различными странами земного шара, наибольшая часть обрабатывается в Англии, и лишь меньшая половина приходится на долю прядилен европейского континента и Америки, — всё же Англия могла бы обрабатывать его гораздо более, если бы только сырой продукт и сбыт были ей обеспечены в соответствующих размерах.
Ввоз главнейших предметов потребления в значительной степени усилился за это время, в особенности ввоз хлопка, шерсти, сахара, чаю, зернового хлеба и тому подобного. Груз товаров на кораблях, прибывших в гавани Англии в течение первых восемь месяцев 1856 г., составлял 5 130 000 тонн, между тем как в предшествующем году он составлял не более 4 408 000 тонн. Невзирая на очень значительные размеры ввоза хлеба, вывоз товаров возрастал ещё в бо́льших размерах. В тот же восьмимесячный период 1856 г. было вывезено 6 343 000 тонн, между тем как в 1855 г. было вывезено лишь 5 446 000 тонн. Стоимость вывезенных товаров представляла по конец августа 1856 г. 74 689 000 ф. ст., тогда как за тот же период в предшествующем году было вывезено товаров на 60 154 000 ф. ст.; разность в итогах всего года должна была по расчётам дать излишек приблизительно в 25 миллионов ф. ст. Как ни странно это покажется, но оба эти факта имели своим ближайшим последствием то, что спрос на капитал на рынках в Англии усилился. Дело в том, что как ввоз, так и вывоз поглощали на первое время английские капиталы. Вследствие установившегося торгового обычая, стоимость ввозимого в Англию товара представляется векселями, которые пишутся на Англию в местах производства этих товаров в момент нагрузки их на корабли. Вексели эти хотя и не подлежат немедленной оплате по прибытии товаров или в скором времени после того, тем не менее, как скоро они акцептированы, — получают совершенно тождественное значение с другими ценными бумагами и могут быть дисконтируемы в английском банке или в каком-либо другом месте. Следовательно, каждое увеличение ввоза в Англии сопровождается непосредственно затратою соответствующего количества капитала или заступающих место последнего ценных бумаг. Что же касается вывоза, то по установившемуся в Англии обычаю вывозимые из Англии товары посылались во все места земного шара в кредит, причём кредитовал либо сам фабрикант, либо купец. Лишь после кризиса 1857 г. в некоторых фабричных округах решено было ограничить этот слишком широкий кредит сроком от шести до девяти месяцев. До этого кредит поглощал значительные суммы капитала, хотя купец иногда и получал часть денег вперёд от торговых агентов, служивших посредниками между фабрикантами и антиподами.
Благодаря этому широкому кредиту, ежегодный вывоз товаров из Англии возрос в десятилетний период с 60 на 120 миллионов ф. ст., причём за один только 1856 г. увеличился на 10 мил. ф. ст.
Хотя число новых акционерных обществ в Англии сравнительно с континентом было незначительно, но всё же ажиотаж и спекуляция взяли и в этом году с Англии свою дань. В ряду разных эфемерно-спекулятивных предприятий, проделки которых впоследствии доходили даже до суда, заслуживает преимущественно упоминания королевский британский банк, который обанкротился в начале 1857 г., следовательно, задолго до наступления кризиса в собственном значении этого слова, и директора́ которого, по судебном расследовании всего дела, год спустя были приговорены за обман к тюремному заключению, сроком от трёх месяцев до одного года. Следствие, производившееся весною 1857 г. в коммерческом суде по банкротствам, а затем процесс, происходивший в начале 1858 г. в уголовном суде, раскрыли страшную сеть мошеннических проделок. Ни одно из лиц, стоявших во главе дела, не вышло из этого разбирательства совсем чистым; те, которые не действовали сами непосредственно в грабеже, всё видели и всё знали и с непостижимым равнодушием оставались пассивными свидетелями происходившего у них перед глазами.
«Тот, кому случалось путешествовать по французским шоссейным дорогам, знает, с каким наводящим тоску однообразием тянутся аллеи тополей, которыми обсажены эти дороги», — так писал «Times» в то время. «Вы едете целые часы, целые дни и ничего не видите, кроме тополей, тополей и тополей, — покуда глаз хватает. То же самое впечатление испытываете вы и при этом банковом процессе. Куда ни оглянетесь, всюду вы видите мошенничество, мошенничество и опять мошенничество. Каждый из участников этого дела теперь рассказывает с самым невозмутимым благодушием, как он воровал деньги из карманов акционеров или безучастно смотрел, как их воровали другие. Они все знали, в каком положении находятся дела банка; но невзирая на это, ещё 11 августа 1856 г. от главного секретаря было разослано циркулярное предписание, приглашавшее акционеров доверять свои деньги банку и доставлять ему из среды публики более обширный круг лиц, расположенных пользоваться его услугами. Вероятно, вследствие этого приглашения одна бедная женщина, — как это недавно вышло наружу, — отнесла в банк всё своё имущество, 300 ф. ст. Не справедливо ли будет после этого доставить плутам, знавшим об этом обмане, случай поразмыслить на досуге, за тюремными работами в Портленде, о том, что они наделали»?
Британский королевский банк был акционерным дисконтным банком. Но главная его деятельность сосредоточивалась на операциях по переводным векселям, которые в Лондоне очень распространены между людьми высшего и среднего сословия, — то есть он принимал вклады и открывал вкладчикам текущий счёт. Именно на этого-то рода операциях и было основано самое существование: обыкновенно считают, что банку прежде всего нужны капиталы и акционеры и что потом уже следуют директора, служащий персонал, публика потребителей и помещение со всеми подробностями своего устройства; но космогония британского королевского банка представляла как раз обратное: начался он с ничего и закончил добыванием денег.
Благородная чета, от которой этот банк вёл своё начало, состояла из некоего Джона Мензиса, шотландца, служившего прежде в статистическом бюро в Эдинбурге, и из Эдуарда Мёлленса, адвоката и члена фирмы Мёлленс и Паддизон в Бедфордской улице в Лондоне. Мысль об основании банка зародилась у этих двух господ при случайной встрече, которая произошла между ними в окрестностях биржи зимою 1847—1848 г., следовательно, как раз под конец свирепствовавшего в то время кризиса. Мензис сообщил своему собеседнику, что он носится с мыслью основать в Лондоне банк по шотландскому образцу. Мёлленс, который в деле проектов был человек опытный, нашёл это дело подходящим и попросил прислать ему на другой день план задуманного учреждения. На следующий день шотландец с своим планом в кармане отправился в адвокату. Юрист одобрил план; решено было его напечатать и немедленно начать подыскивать акционеров. Мензис был человек без состояния и затеял это дело единственно в надежде сделаться секретарём нового общества; но у него были связи с негоциантами Сити. Несколько времени спустя состоялось первое собрание; но собрание это было так малочисленно и дела на нём шли так вяло, что для учредителей стало очевидно, что на этом пути они далеко не уедут. Так как найти акционеров не удавалось, то начали с того, что принялись искать помещение для банка. Владелец одного великолепного торгового помещения, носившего название Commercial Hall и помещавшегося позади биржи, давно уже искал покупщика для этого здания и по преимуществу желал продать его какой-нибудь акционерной компании. Мёлленс сообщил ему о том, как далеко подвинулось дело основания банка, и обещал ему, что учреждение это непременно изберёт своим местопребыванием его дом. Обрадованный владелец дома обещал свою поддержку предприятию и принялся трубить о нём с своей стороны. Таким образом, мало-помалу о деле этом заговорили, и вскоре некто Роджерс, корабельный агент, предложил учредителям уговорить двух или трёх богатых купцов поступить в члены правления; при этом он выговорил себе за услугу, что ему дадут 500 ф. ст., и что один из его приятелей получит место синдика при новом банке. Мёлленс, который, конечно, прочил место синдика себе, делать нечего, согласился после некоторого колебания на разделённый синдикат, утешая себя поговоркой, что полхлеба лучше, чем вовсе без хлеба; обещание уплатить 500 ф. ст. было выдано в наилучшей форме, какую только можно было приискать. Между тем, владелец здания Commercial Hall дал временно безвозмездное помещение для совещаний и для разных подготовительных занятий. В то же время нашёлся будущий делопроизводитель в лице некоего г. Эльстора, который, впрочем, остался во всей этой истории безупречным. Заручившись обещанием, что означенное место останется за ним, он пустил в ход свои весьма значительные связи. Но недоставало ещё лица, которое обладало бы приставками букв: M. P. к своему имени (M. P. — сокращённое: член парламента) — этих двух магических букв, которые в Англии служат официальным аттестатом респектабельности и доставляют своему обладателю широкий кредит. Благодаря посредничеству владельца Commercial Hall, такой господин нашёлся в лице глазговского депутата Мак-Грегора, бывшего секретаря торговой палаты. Присоединение этого достопочтенного господина к возникавшему предприятию вознаградило до некоторой степени за неудачу, понесённую в попытке привлечь некоторых влиятельных купцов, предложенной Роджерсом. Теперь дело уже настолько было в шляпе, что можно было подумать об отделке помещения, о приобретении всего нужного для делопроизводства и, по дороге, об удовлетворении ещё одной потребности — о приискании акционеров. Договорили типографщика, литографа, бумажного торговца, архитектора и слесаря, причём всем этим лицам, в числе условий договора, было вменено в обязанность подписаться на акции банка. Для большей безопасности весь этот персонал лиц, конечно, без их ведома был нанят в двойном комплекте, чтобы по возможности увеличить число людей, добивающихся доли участия в предприятии. Наконец, рискнули созвать и общее собрание акционеров в зале «London Tavern» с целью произвести смотр завербованному войску. Стол был покрыт печатными программами и извещениями, в которых значилось, что учредители намереваются немедленно обратиться к парламенту с ходатайством о концессии, чтобы показать участникам предприятия, как горячо взялись они за это дело. К сожалению, из участников никто не явился, кроме договорённых служащих и самих учредителей; между последними, вдобавок, произошла свалка, а именно: владелец здания Commercial Hall и г. Мак-Грегор осыпали друг друга самыми горькими упрёками. Предприниматели считали всё дело уже окончательно погибшим, как вдруг их ободрил успех, который стяжал один из договорённых ими типографщиков, подцепив на удочку в начале 1849 г. такую крупную рыбу, как альдерман, некий г. Кеннеди. Этот успех побудил наконец и других особ, в том числе двух членов парламента, поступить в директора банка, а двух других — принять на себя звание попечителей (trusters, род почётной должности, которая не связана ни с какими обязанностями и служит лишь для того, чтобы возвысить кредит предприятия. Наконец, в феврале 1849 года правление было составлено и г. Мёлленс поспешил угостить его у себя на дому, в Бедфорд-Роу, роскошным обедом, за которым был предложен присутствующим проект предприятия. Акционеры в то время состояли, кроме вышеупомянутых поставщиков, из одного портного, который, пленившись надеждой попасть в «совет директоров королевского британского банка» и завещать, чтобы титул этот был вырезан золотыми буквами на его надгробном памятнике, подписался на значительную сумму. Проект был помечен 17 февраля 1849 г. Основной капитал общества должен был состоять из 500 000 фунтов ст., разделённых на акции, по 100 фунтов каждая.
Теперь настала пора выпустить предприятие в свет и заманить акционеров платными объявлениями в газетах. Это дело было поручено Мёлленсу, но у него не было денег. Попытка добиться напечатания объявлений в счёт будущих благ была отклонена издателями газет. Наконец один собиратель объявлений согласился на рискованную аферу и под вексель, выданный г. Мёлленсом, взял на себя помещение объявлений на условиях, которые соответствовали значительности риска. Но и после публикаций заявления о желании подписаться на акции приходили в таком скромном количестве и так часто брались назад, что предприятие снова очутилось накануне своего распадения: Мак-Грегор хотел выйти из правления, другие учредители уже вышли и персонал директоров менялся так же часто, как тени в волшебном фонаре. В одной брошюре, напечатанной со специальною целью разоблачения всей этой плутни, рассказывается, что некто, подписавшийся на сорок акций и внёсший десять процентов этой суммы, предлагал Мёлленсу 200 ф. ст., следовательно, половину внесённой суммы, если он только выхлопочет ему возвращение этих денег и освобождение от всяких дальнейших обязательств. Господин этот добился своей цели. Из избирательного округа Мак-Грегора, Глазго, на который в особенности рассчитывали, пришло всего-навсего одно заявление о подписке на три акции, да и то оказалось, что приславший заявление был обанкротившийся купец.
До сих пор публика оставалась в пределах благоразумного недоверия и осмотрительности; если бы она продолжала держать себя таким образом, то этим многие семейства были бы спасены от бедствия, постигшего их вследствие утраты их вкладов.
Из Ньюкасла один «влиятельный человек» написал, что там было бы очень необходимо и желательно устройство отделения королевско-британского банка. Тотчас же в Ньюкасл был отправлен Мензис для открытия этого отделения. Чтобы сколотить деньги, необходимые для поездки, Мёлленс написал вексель, который с большим трудом удалось дисконтировать. Прибыв в Ньюкасл, Мензис узнал, что «влиятельный человек» занимался ремеслом собирания объявлений для одного местного листка, и что об отделении королевско-британского банка никто и не помышлял. Тем не менее Мензис решил попытать счастья на объявлениях, и тут, вследствие ли необычайно благоприятной случайности, или же благодаря ловкости, с которою было ведено дело, только ему удалось собрать большое число подписей. Заручившись этим подкреплением, учредители сочли себя наконец в силе приступить к устройству банка, правда, в уменьшенных против первоначального плана размерах, насчёт чего состоялось между вожаками тайное соглашение; между тем как читателю газет по-прежнему бросалась в глаза по нескольку раз в неделю цифра 500 000 ф. ст., на деле правление мало-помалу опустилось до установленного для акционерных банков законного минимума в 100 000 ф., из которых лишь половина была уплачена. Директором банка был избран Гёф Джонс Кэмерон, секретарём — Мензис, которому принадлежала первая мысль предприятия и который спас его от крушения своим удачным манёвром в Ньюкасле. В президенты был избран Мак-Грегор в уважение к прежнему посту, который он занимал в министерстве торговли. Синдиком сделался, конечно, Малленс. В ноябре 1849 г. королевско-британский банк открыл свои действия. Вскоре после того Мензис был уволен от должности и в утешение ему пообещали, что он будет поставлен во главе заграничной отрасли банка, учреждение которой, по счастью, не состоялось. Освободившаяся вакансия была занята Мёлленсон, который, таким образом, мог получать двойное жалование секретаря и синдика, не подвергаясь обоюдному контролю этих двух должностей. В одно прекрасное утро ноября 1849 г., ровно в 10 часов, с грохотом распахнулись в первый раз двери королевско-британского банка, с треском отворились, как остроумно рассказывал Бухер в «National Zeitung», железные ставни работы искусного слесаря и акционера общества. Но в 10 часов утра в ноябре бывает ещё темно в лондонском Сити, а потому потоки газового света хлынули из новеньких, с иголочки, цилиндров и заиграли, отражаясь в новых столах из красного дерева, которые своею пятифутовой шириною удерживали публику на почтительном расстоянии, — заиграли в блестящих медных ободках, в медных совках, которыми приказчики брали и пересыпали золото, точно зёрна ячменя, в тонких и грубых весах, в новеньких чернильницах и в кожаных переплётах колоссальных книг. Кошельки с 1000 соверенов со звяканьем бросались на чашки весов и затем пренебрежительно бросались под стол; пачки ассигнаций перелистывались, как старые календари. Получатели, которым приказчики швыряли причитающиеся им деньги, пересчитывали их гораздо медленнее и задумчиво погружали их затем в свои карманы, оглушённые всей этой суетою и ослеплённые всеми этими сокровищами.
Капитал, на который банк открыл свои операции, сводился по вычете всех расходов на обзаведение, на 17 или 18 тысяч ф. ст. Но наибольшая часть средств банка состояла из депозитов, потому что вкладчики нашлись во множестве, и дело мало-помалу пошло хорошо. Устроили отделения банка в предместьях Лондона; в конце года объявили восхищённым акционерам повышенный дивиденд и затем пообедали в «London Tavern». Но в другое прекрасное утро сентября 1856 г., ровно в 10 часов, двери банка оказались ещё на запоре и так более и не отпирались. Повысившийся дисконт и ограничение кредита английским банком, переучётом в котором существовали многие вексельные маклера и акционерные банки, задушили королевско-британский банк. Между тем административный персонал банка успел поживиться в следующих размерах: ревизор счётных книг — на 7000 ф. ст., президент Мак-Грегор — на 14 000 ф. ст., директор Гёф Джонс Кэмерон — на 30 000 ф. ст., г. Гёмфри Броун, сделавшийся директором банка с 1 февраля 1853 г. — на 70 000 ф. ст. История этого последнего деятеля рассказана очень назидательно в «Times»: «Чтобы занять место директора, он должен был, в силу устава, владеть по крайней мере десятью акциями в 50 ф. каждая. Людям не столь высокого ума и более ограниченных средств это требование устава составило бы затруднение, но г. Броун перешагнул через него шутя. Он выдал вексель на сумму, соответствующую стоимости требуемых акций, и вексель этот и поныне не был оплачен. Затем он начал свои обороты с того, что вложил в банк 18 ф. 14 шиллингов чистыми деньгами, и на эти-то 18 ф. 14 шиллингов, по которым ему был открыт текущий счёт, он кредитовался мало-помалу на сумму 77 000 ф. Не ранее как в тот самый день, когда он внёс вышеозначенную сумму в 18 ф. 14 шиллингов, ему посчастливилось занять в банке 2000 ф. ст. под расписку. 12 марта он получил новую ссуду в 3000 ф., 2 мая ещё ссуду в 4000 ф., а 16 июня снова занял 7000 ф. 4 сентября в банке было учтённых для него векселей на сумму в 22 000 ф. ст. Спрашивается, ради чего выдавались все эти деньги г. Броуну? Кто, кроме него, имел какую-либо выгоду от этих ссуд? Было бы, конечно, ребячеством предположить, что г. Броуну, совершенно постороннему человеку, стоило только постучаться в двери банка, чтобы тотчас же добиться принятия векселя в 500 ф., быть затем избранным в директора и перебрать из человеколюбия столько денег, сколько ему хотелось. Под этим фактом скрывалось гораздо более, чем мы знаем и, боимся, есть основание думать, что существующие законы будут бессильны разъяснить эту тайну. Невольно приходит на ум догадка, что тут происходил делёж добычи, хотя об этом дележе до сих пор ничего и не вышло наружу.
Если откинуть долговые обязательства вышеназванных лиц, простиравшиеся в общей сложности на 125 000 фунт. стерл. и оказавшиеся большею частью безнадёжными к получению, то актив банка состоял главным образом из копей, разработка которых производилась в убыток, и из документов, из которых каждый представлял своего рода курьёз. Один архитектор, который в компании с делопроизводителем общества, г. Кэмероном, спекулировал домами, учёл на 10 000 ф. ст. векселей своих рабочих и эти драгоценные документы хранились вместе с многочисленными варантами самых ненадёжных фирм и с акциями каждого мыльного пузыря, каждого гнилого предприятия, успевшего лопнуть уже семь лет тому назад. Один респектабельный джентльмен тоже открыл себе в банке текущий счёт, перебрал значительно лишку и был таков. Оказалось, что это слуга в гостинице «Золотого креста» и что он скрылся в Америку. На последних выборах директора правления, в угоду недовольному ропоту некоторых акционеров, избрали некоего Джемса Бэринга, выдававшего себя за родственника знаменитого, несметно богатого банкирского дома. Хотя впоследствии и оказалось что Бэринг состоит в родстве с этим домом лишь по общему праотцу Адаму, что он во время своего избрания в директора проживал в мансарде где-то около Пикадилли и что он перед этим был выпровожен из Франции за какую-то неуместную попытку исправить несправедливость к нему судьбы, — тем не менее банку грешно бы было жаловаться на автограф, который он оставил ему на память о себе в числе прочих активов, в виде расписки на 2000 ф. ст., так как обаяние его имени помогло подцепить ещё несколько высокопоставленных личностей на удочку. Пассив банка простирался до 250 000 ф. ст., потерею которых многие семейства были повергнуты в нищету. Из директоров и остальных служащих некоторые спаслись от грозившего им наказания бегством, другие же, как мы упоминали выше, были приговорены к тюремному заключению сроком от трёх до двенадцати месяцев…
Случай этот был не единственный в своём роде в Англии, но всё же в Великобритании дела отличались солидностью, в сравнении с теми спекуляциями и обманами, которые ежедневно совершались в Америке и на которые внимание публики обратилось лишь после того, как кризис успел разразиться.
Ещё весною 1857 г. Америка, судя по тамошним торговым известиям, была страною, которая текла мёдом и млеком. Казалось, что янки жили в каком-то Эльдорадо и располагали веки вечные наслаждаться громадными барышами, которые им долгое время удавалось без труда наживать эксцессами спекуляции и чрезмерным напряжением кредита. Они, с своею обычною кичливостью, уверяли, что события восточной войны, обрёкшие европейскую торговую деятельность на застой, способствовали развитию благосостояния в Америке и необычайно оживили все отрасли национальной деятельности. Из множества этих кичливых описаний достаточно упомянуть об одном отчёте, опубликованном в начале 1857 г. В этом отчёте утверждалось, что 1856 дал такие результаты, которым ничего подобного нельзя отыскать в прошлом. По уверению отчёта, во всём замечался громадный прогресс: разработка новых пространств земли, производительность жатв, размеры фабричной деятельности, эксплуатация минеральных богатств, ввоз и вывоз товаров, оснастка кораблей, кораблестроение, железнодорожное дело, расширение и украшение городов, — словом всё, что может способствовать обогащению большой страны, получило, по словам отчёта, такой сильный толчок к развитию, что со времени объявления независимости никто, даже из людей, способных наиболее далеко прозревать в будущее, не решился бы предсказать такую высокую степень процветания.
Примечания
править- ↑ Читатель, конечно, узнал в этой восторженной, хотя несколько туманной тираде, отголосок всех тех общих мест, которые вот уже сколько времени преподносятся в назидание публики панегиристами экономического прогресса, движимого духом необузданной наживы и своекорыстия, этими пресловутыми и будто бы единственными стимулами всякой человеческой деятельности. Изболтавшиеся панегиристы не знают и знать не хотят, что вся их скудная аргументация расползается по всем швам. Это уже старо. Но новое в тираде нашего автора то, что он с непостижимою наивностью предпосылает точно на смех свой панегирик, «опирающийся на незыблемое основание фактов и доводов рассудка» изображению таких событий, которые блистательно свидетельствуют как раз о противном. Эта наивность придаёт тираде своего рода поучительность.
- ↑ Чрезвычайная осторожность банка, требующего для дисконтирования векселя не менее трёх подписей, послужила поводом к основанию учётного бюро, которое дисконтирует вексели с двумя только подписями, хотя бюро это большею частью переучитывает учтённые им вексели в том же Французском банке, тем не менее операции его возросли в очень короткий период времени (с 1855—1856 год) до 735 333 235 франков.
- ↑ Любопытно сопоставить с этим мрачным изображением положения дел банка замечательную инструкцию банку, написанную в 1810 году по приказанию Наполеона I тогдашним министром финансов, графом де Молльеном, и содержащую в себе изложение того взгляда, которого держалось относительно значения капитала банка правительство, даровавшее ему его привилегии. Инструкция эта была впоследствии перепечатана в официальной газете «le Moniteur» от 29 января 1857 года, что служит, по-видимому, доказательством, что принцип, положенный в основание банковой организации, продолжал признаваться и в позднейшее время. Вот в сжатом изложении содержание этого любопытного документа: Назначение капитала банка состоит вовсе не в том, чтобы давать банку средства эксплуатировать свою привилегию; капитал этот не есть орудие производимого им учёта векселей; этим капиталом банк не может пользоваться при учёте векселей. Привилегия банка состоит в том, что он создаёт, фабрикует особую монету, служащую ему для учёта. Если бы банк употреблял свой капитал для учёта, он не нуждался бы в привилегии; он стоял бы в одинаковых условиях со всеми частными лицами, занимающимися учётом векселей, но не мог бы выдержать их конкуренцию, так как он, с одной стороны, делает по необходимости более расходов при дисконтировании, а с другой стороны, получает менее прибыли с каждого учтённого векселя, потому что учитывает его по более умеренной цене. Банк создаёт свои билеты, составляющие его единственное и действительное орудие учёта независимо от своего капитала. Назначение этого последнего состоит в том, чтобы доставлять тем, которые принимают монету банка как действительную монету, залог и гарантию на случай ошибок и неосторожностей, которые банк мог бы сделать при употреблении своих билетов, а также на случай потерь, которые он мог бы испытать, если бы допустил к учёту сомнительные векселя. Так как каждый банк выпускает и может выпускать свои билеты лишь в обмен за надёжные векселя, со сроком уплаты в два и, самое большое, в три месяца, то он должен всегда иметь в своём портфеле таковыми векселями сумму, по крайней мере равную выпущенным им билетам; следовательно, он имеет возможность изъять все свои билеты из обращения в трёхмесячный срок простым процессом постепенного погашения тех векселей, которым истекает срок, причём ему нет никакой надобности касаться своего капитала. Таким образом, капитал банка, не играющий никакой роли в операциях дисконта, равным образом остаётся неприкосновенным и при операциях ликвидации, если только банк производил свои учёты правильным образом, то есть, если он выпускал билеты лишь в обмен за векселя, представляющие действительную стоимость, необходимые и обеспеченные товарами, которые будут оплачены доходом потребителей, если производство товаров было вызвано действительною потребностью в них. Учёт векселей, говорится далее в инструкции, есть операция, требующая столько внимания и предусмотрительности, такого тонкого наблюдения всех обстоятельств, могущих изо дня в день влиять на степень надёжности каждой из подписей, выставляемых под векселями, что эта операция несовместима ни с какою другою заботою; те, которые управляют дисконтом, суть судьи торговли и им не пристало спускаться самим в арену коммерсантов. Для того чтобы судить беспристрастно о действиях негоциантов, они должны сами воздерживаться от всякого активного участия в этих делах, хотя бы даже в видах наиболее выгодного помещения капитала банка. Словом, по мнению инструкции, капитал банка должен постоянно оставаться, так сказать, неизменяемым, и наилучшим помещением его представляется помещение раз навсегда в бумагах государственного долга. Это необходимо для того, чтобы устранить как в акционерах банка, так и во владельцах его билетов (то есть в публике), доверием которых следует ещё более дорожить, чем доверием акционеров, всякое подозрение в том, что капитал банка может подвергнуться колебаниям вследствие разнообразия своего помещения и через это уклониться от прямого своего назначения — служить гарантией против убытков, какие может понести портфель банка, вследствие ошибок, возможных при дисконтировании векселей. Хотя в банке, выпускавшем свои билеты лишь в обмен за надёжные векселя, подобных случаев может и никогда не представиться, тем не менее осторожность обязывает банк их предвидеть и быть всегда наготове ликвидировать свои дела прежде всего в отношении владельцев билетов через реализацию своего портфеля, а затем и в отношении своих акционеров через распределение между ними капитала соразмерно с тою долею, которая была внесена каждым из них. По поводу этой инструкции Прудон замечает в своём Manuel d’un spéculateur à la bourse, что если бы ему сказали, что существует документ правительства Наполеона I, в котором так определённо выражены его собственные идеи об этом предмете, то он этому не поверил бы. Сам он определяет банк как «страховое учреждение, которое с пятьюдесятью миллионами капитала, помещённого в государственных бумагах, может делать ежегодно на три или на четыре миллиарда операций». Капитал банка, по мнению Прудона, согласному в этом отношении и с вышеприведённым взглядом наполеоновского министра, служит лишь для обеспечения против тех ошибок, которые возможны при дисконте, — истинное же обеспечение он видит в его портфеле, то есть в той гарантии, которую дают вексели, обеспеченные действительно производительною деятельностью. Развивая далее те положения, которые вытекают из инструкции графа де Молльена, Прудон приходит к следующим выводам: так как капитал банка должен быть помещён раз навсегда в государственных бумагах, приносящих свой процент, то процент на этот капитал отнюдь не должен быть включаем в ту цену, которую банк требует за дисконтирование векселей; следовательно, остаются лишь два элемента, входящие в состав этой цены: плата за комиссию, долженствующая покрыть расходы по управлению учреждением, и затем — страховая премия на случай убытков вследствие ошибок при дисконтировании векселей. Управление Французского банка стоит около пяти миллионов; риск при учётных операциях равняется нулю. Сопоставив эти данные с цифрою учётных операций, совершаемых банком, Прудон приходит к тому заключению, что одна десятая процента, взимаемая при учёте, совершенно покрывала бы как расходы по управлению, так и страховую премию, и что банк не имеет никакого разумного основания продолжать включать в цену дисконта процент на свой капитал, взимая таким образом по четыре, по пять и по шесть процентов в год. Понятно, что при таком понимании дела автор знаменитого Manuel не разделяет сочувственно трагичного взгляда, с которым экономисты вроде Макса Вирта относятся к панике того времени. Паника эта представляется ему самою смешною и нелепою, какая когда-либо бывала. «Как, — спрашивает он, — неужели во Франции никто не хотел более ни есть, ни пить, ни носить одежду, ни иметь жилища, ни обменивать товары, ни производить ценности? Стало ли хоть одним тюком товаров, хоть одною фабрикой меньше? Но Людовик-Филипп в своём бегстве унёс, казалось, с собою и жизнь и идеи всех этих господ. В каждом сколько-нибудь значительном городе была корпорация крупных негоциантов, была торговая палата, был коммерческий суд. Им надлежало взять инициативу для восстановления обмена, но все эти господа охотно сходились для того, чтобы вздыхать и вопить о своём бедственном положении; сами же они оставались с опущенными руками, с разинутыми ртами и всё ждали какого-то знамения небесного, какого-то чуда, чтобы вывести их из этого положения». Источником, откуда все ожидали спасения, было, как водится во Франции, правительство, которое и не ленилось среди всеобщего бездействия издавать декрет за декретом, применявшие все патентованные средства для успокоения паники и восстановления кредита. Между тем, по мнению Прудона, никогда не представлялось более благоприятной минуты для фабрикантов, чтобы освободиться от тисков, в которых держали кредит горсть капиталистов в лице акционеров банка. «Стоило торговым палатам взять на себя инициативу и сказать производителям: «Всякий труд, всякое богатство исходят от вас, следовательно, вы представляете самую надёжную гарантию. Общественные банки, не колеблясь, выдают деньги под залог ваших продуктов. Организуйте же сами и в свою пользу кредит, за который вы так дорого платите банкам». Учётные бюро, основанные на таких началах, могли бы, по мнению Прудона, производить дисконт за 0,5 процента, достаточные для покрытия расходов управления и риска неуплаты, так как взимание барышей корпорацией производителей с самой себя не имело бы смысла. Что касается патентованных средств, вроде закупки банком слитков драгоценного металла или принудительного курса, то Прудон зло смеётся над публикой, глупость которой в минуты паники делает необходимыми для её успокоения подобные мистификации, не улучшающие в действительности ни на волос условия производительной деятельности страны.
- ↑ Если бы эта тирада о «великой культурной силе» нуждалась в комментариях, то вся книга нашего автора могла бы ей служить достаточно красноречивым комментарием. При всём любовном отношении автора к этой «культурной силе», при всей бережности, с которою он прикасается к её язвам, и при всей стыдливости, с которою он накидывает покрывало на наиболее неказистые стороны этой силы, каждая страница его книги являет обильные доказательства той проницательности, дальнозоркости и верного понимания как своих действительных интересов, так и общих интересов страны, коими отличается эта нация биржевых игроков и искателей дешёвой и быстрой наживы, так повелительно предписывающая свои усмотрения, страхи и надежды, как закон — руководителям политических судеб нации. Но что касается специально отношения первого Наполеона к «великой культурной силе», то изложение нашего автора требует маленькой поправки. Отношения эти вовсе не носили того характера пренебрежительной враждебности и угнетения, с одной стороны, и стойкого протеста гонимой, но торжествующей своею внутреннею силой правоты, с другой стороны, какой автор старается придать случайным столкновениям Наполеона с миром биржевиков. Столкновения эти были не более как brouilles d’amoureux, и если упрёки в неблагодарности, которыми Наполеон в минуты досады осыпал тех, в ком ему надлежало видеть надёжнейший барометр общественного мнения и мудрейших своих советчиков, — если эти упреки, говорим мы, и были неуместны, то только потому, что смешно говорить о благодарности между сообщниками, поквитавшимися к обоюдной своей выгоде целым рядом приятельских услуг. Читателя, желающего ближе ознакомиться с этим предметом, мы отсылаем к истории директории, составляющей содержание первой части «Истории XIX столетия», Мишле. В этом замечательном старческом труде знаменитого историка читатель, быть может, к немалому своему удивлению, вместо поэтической эпопеи о подвигах ещё ничем незапятнанной военной славы — эпопеи, в которую свежая, но уже окрепшая, традиция обработала начало карьеры молодого, гениального генерала Бонапарта, — найдёт менее поэтическое, но более правдивое и дышащее более трезвым современным колоритом сказание о том, какую роль возникающая «великая культурная сила» биржи играла в создании этой другой возникающей великой силы политического авантюриста. Читатель узнает о тех интригах, которые были пущены в ход этим авантюристом, чтобы заручиться патронатством банкиров; далее он прочтёт о той сделке, которая была заключена между патронами и их оперившимся клиентом и предметом которой была пресловутая итальянская кампания, отводившая глупой публике глаза ореолом военной славы, а, в сущности, представлявшая не более, не менее, как спекуляцию на сокровища, имеющие быть награбленными в Италии и разделёнными между пайщиками этой вдвойне выгодной спекуляции. Само собою разумеется, что если тишь да гладь таких обоюдно выгодных соглашений и может быть впоследствии нарушена желанием той или другой стороны притянуть к себе известную долю выгод, доставшихся союзнику, то уже ни в каком случае ни одной из сторон не пристало при сведении этих домашних счётов щеголять в роли защитницы попранного права и представительницы ошибочно понимаемых или забываемых общественных интересов.
- ↑ Насколько нам известно, операции на срок узаконены лишь в Нью-Йорке, где закон, признающий их, был принят законодательным собранием в 1857 г.
- ↑ Штемпельная пошлина в 1872 г. дала сумму в 128 297 тал., что при пошлине в 1,5 зильбергроша со 100 тал. представляет капитал в 384 891 000 тал. Но к этому необходимо прибавить ещё значительное число векселей, которые приходят штемпелёванными извне, так что взятая нами выше цифра не может считаться слишком высокою и уже в 1857 г., по всем вероятиям, и была приблизительно такою в действительности.
- ↑ По прусскому нормальному уставу, с которым должны были сообразоваться все ассигнационные банки, общая сумма билетов, выпускаемых этими банками в пределах монархии, не должна была превышать семь миллионов талеров, и правительство брало на себя работу о распределении этой суммы между различными частями страны сообразно с потребностью каждой из них. Срок концессии каждого такого банка не должен был превышать десять лет. Наивысшая сумма, до которой мог доходить основной капитал частного банка, была определена в один миллион. Если капитал этот предполагалось образовать посредством выпуска акций, то размер последних долженствовал быть никак не ниже 500 талеров. Акции эти не подлежали раздроблению, и выдача их на предъявителя не допускалась. Устав общества, представленный на утверждение, долженствовал быть снабжён по крайней мере пятьюдесятью подписями с обозначением имени, звания и местопребывания подписавшихся. Билеты дозволялось выпускать лишь в размере 10, 20, 50, 100 или 200 талеров. Из количества билетов, находящихся в обращении, по крайней мере одна треть должна быть обеспечена звонкою монетою и одна треть — дисконтированными векселями. Кроме того, все ценные бумаги, приобретённые в счёт основного капитала банка, и все долговые обязательства, какие банк имеет на ком бы то ни было, служат также для покрытия билетов. За исправное состояние этих гарантий ответственны директора и так далее.