Вильям Ратклиф (Гейне; Плещеев)/Изд. 1861 (ДО)
| Вилльямъ Ратклиффъ. : Драматическая баллада. |
| Оригинал: нем. William Ratcliff. Tragödie in einem Akte. — Перевод опубл.: 1859[1]. Источникъ: Стихотворенія А. Н. Плещеева. — М.: Типографія В. Грачева и Комп., 1861. — С. 239—283.. |
«Этой трагедіи или драматической балладѣ я по справедливости долженъ отвести мѣсто въ собраніи моихъ стихотвореній, потому что она принадлежитъ къ числу значительныхъ документовъ, поясняющихъ процессъ моей авторской жизни. Ею резюмируется мой бурно-стремительный періодъ (Sturm- und Drang-Periode), дающій о себѣ весьма неполныя и темныя свѣдѣнія, въ «юныхъ страданіяхъ» книги пѣсенъ. Молодой авторъ, лепечущій тамъ, тяжелымъ, неповоротливымъ языкомъ одни мечтательные звуки природы, — здѣсь, въ Ратклиффѣ говоритъ уже твердо и смѣло, и не скрываясь высказываетъ свое послѣднее слово. Это слово сдѣлалось впослѣдствіи лозунгомъ, отъ котораго прояснялись унылыя черты бѣдняка и вытягивались жирныя физіономіи сыновъ счастья. У очага почтеннаго Тома уже слышится запахъ этого великаго вопроса — о супѣ, за который принялись теперь столько плохихъ поваровъ, и который со дня на день все больше и больше перекипаетъ. Счастливецъ поэтъ! Онъ видитъ дубовые лѣса, таящіеся въ жолудѣ, бесѣдуетъ съ поколѣніями еще не родившимися. Они шепчутъ ему свои тайны; а онъ разсказываетъ ихъ потомъ на народной площади. Но голосъ его заглушенъ нуждами дня. Немногіе его слушаютъ; никто не понимаетъ его. Ф. Шлегель назвалъ историка пророкомъ прошедшаго; еще съ большей справедливостью можно кажется назвать поэта — историкомъ будущаго.
Я писалъ Ратклиффа въ Берлинѣ, подъ липами, въ послѣдніе три дня января 1821 г., когда отъ солнца, освѣщавшаго покрытыя снѣгомъ крыши домовъ и грустно обнаженныя вѣтви деревьевъ, — разливалась уже въ воздухѣ отрадная теплота. Я писалъ его прямо набѣло, безъ брульона; и надъ головою моей въ это время какъ будто летала и шумѣла крыльями какая-то птица… Когда я разсказывалъ объ этомъ друзьямъ моимъ, юнымъ берлинскимъ поэтамъ, они какъ-то странно переглянулись между собою и единогласно стали увѣрять меня, что съ ними, — во время писанья стиховъ, — никогда не случалось ничего подобнаго…»
- Парижъ, 24 ноября 1851.
- (Neue Gedichte. Гамбургъ, 1857. Гофманъ и Кампе. Изданіе 5-е).
| Макъ-Грегоръ, шотландскій лордъ. |
| Марія, дочь его. |
| Маргарета, ея кормилица. |
| Графъ Дугласъ, женихъ Маріи. |
| Вилльямъ Ратклиффъ. |
| Леслей, его пріятель. |
| Томъ, трактирщикъ. |
| Вилли, маленькій сынъ его. |
| Робинъ. | Мошенники и разбойники. | |
| Дикъ. | ||
| Биллъ. | ||
| Джонъ. | ||
| Тэдди. |
| Слуги, гости на свадьбѣ, разбойники. |
<poem class=p0>
Вотъ наконецъ супругами вы стали! Какъ руки вы на вѣкъ соединили, — Пусть и сердца союзомъ неразрывнымъ На радость и печаль соединятся. —
Любви и церкви таинства связали
Обоихъ васъ. Да будетъ же надъ вами
Двойное ихъ благословенье, дѣти!
Теперь еще — отцовское примите.
Я съ гордостью отцомъ васъ называю!
Я — сыномъ съ бо́льшей гордостью тебя.
Зачѣмъ твой мечъ въ крови, Эдвардъ?
Эдвардъ!
О, Боже мой… Откуда эти звуки?
Уже ль, милордъ, нѣмая пѣть пустилась?
Не бойся! это Маргарета. Къ за́мку —
Принадлежитъ она. Давнымъ давно,
Безумная недугомъ одержима.
Столбнякъ у ней; и цѣлыми часами
Лежитъ она въ углу, съ недвижнымъ взоромъ.
Но будто ста́туя, владѣющая словомъ,
Вдругъ старую порой затянетъ пѣсню.
Зачѣмъ держать страшилище такое?
Она все слышитъ… тише! Я бъ охотно
Ее прогналъ давно… но не могу…
Не трогайте бѣдняжку Маргарету.
Ты разсказалъ бы лучше мнѣ, Дугласъ,
О Лондонѣ; что́ новаго тамъ слышно?
Мы ничего въ Шотландіи не знаемъ.
Попрежнему — ѣзда, охота, скачки;
Днемъ спятъ; ночь превращаютъ въ день.
Все пикники, да рауты, да балы.
Манятъ толпу блестящіе театры.
Есть опера, гдѣ звонкую монету
На трели звонкія мѣняютъ меломаны,
Гдѣ имъ ревутъ — God save the king, въ придачу.
Политикой лишь бредятъ патріоты;
Клянутся страшно; дѣлаютъ подписки,
Зѣваютъ всѣ и бьются объ закладъ,
Да пьянствуютъ за Англію родную!
Все также ростбифъ, пуддингъ поглощаютъ.
И льется портеръ пѣнистый повсюду.
Толпятся также уличные воры;
Мошенники васъ вѣжливостью мучатъ,
И мучитъ нищій миною плаксивой.
Но болѣе всего измучитъ платье:
Въ обтяжку фракъ, высокій жосткій галстухъ,
И выше башни вавилонской шляпа.
О! какъ я радъ, что пледъ ношу и шапку.
Ты поступилъ прекрасно, что дурацкій
Костюмъ ихъ промѣнялъ на нашъ. Дугласу, —
И внѣшностью Шотландцемъ должно быть.
Жду отъ тебя разсказа о поѣздкѣ.
Я до границъ Шотландіи въ каретѣ
Доѣхалъ; но ѣздою слишкомъ тихой
Скучая, въ Ольдъ-Гедбургѣ лошадь взялъ.
И — шпоры давъ животному — помчался.
Меня жь любви пришпоривали грезы!
Я о тебѣ мечталъ! моя Марія…
И съ быстротой стрѣлы мой конь ретивый,
Несъ сѣдока, горами, лѣсомъ, полемъ…
Но плохо мнѣ пришлось подъ Инвернесомъ:
Въ лѣсу „пифъ! пафъ!“ внезапно раздается…
И свистомъ пуль я пробужденъ отъ грезъ!
Тамъ на меня три молодца напали;
Я всячески отъ нихъ оборонялся;
Но уступить бы долженъ былъ навѣрно —
Когда бъ… О, Боже… Что́ съ тобой, Марія!
Блѣднѣешь ты… шатаешься…
О горе!
Бѣла, какъ снѣгъ и холодна, какъ мраморъ —
Ты куколка, прекрасная моя!
Открой, моя куколка, глазки!
Зачѣмъ ты, какъ мраморъ, блѣдна?
Я розовымъ блескомъ осыплю
Тебя послѣ долгаго сна!
Молчи, безумная! Нелѣпой этой пѣснью
Ты мозгъ ея разстроиваешь больше!
(грозя ему пальцемъ)
Что́? Что́? Ругаться! Прежде вымой руки, —
Не то какъ разъ ты запятнаешь кровью
Нарядъ вѣнчальный куколки моей!
Прочь отойди, послушайся совѣта.
Безумная старуха эта — бредитъ.
Открой, моя куколка, глазки!
Зачѣмъ ты, какъ ледъ, холодна…
Ну, разскажи теперь, что́ было дальше?
Мнѣ жаль, что началъ я; но продолжаю.
На выручку ко мнѣ явился всадникъ.
И съ тылу на разбойниковъ ударилъ.
Я съ силами тогда собрался тоже.
И мы вдвоемъ прогнали негодяевъ.
Благодарить его я за спасенье
Хотѣлъ; — но крикнувъ: мнѣ теперь не время!
Прочь ускакалъ мой храбрый избавитель.
Какъ рада я! Мнѣ сдѣлалось такъ страшно!
Теперь прошло…
Ты въ залъ меня проводишь?
Тамъ собрались давно мои подруги.
А ты не злись… Я не всегда безумна…
Иди, иди. Мы слѣдуемъ за вами.
Я, признаюсь, не думалъ, чтобъ Марія
Такъ впечатлительна была. Блѣднѣетъ,
Дрожитъ она при каждомъ легкомъ шумѣ.
Я отъ тебя таить не стану дольше,
Что нынче такъ встревожило Марію.
Прости, что не открылъ я прежде тайны.
Ты пылокъ, храбръ, и, можетъ быть, навстрѣчу
Опасности, которую я скрылъ,
Пошелъ бы самъ съ отвагой безразсудной,
И наказать бы захотѣлъ злодѣя,
Смутившаго спокойствіе Маріи.
Но кто жъ ее тревожить смѣлъ, скажите?
Я разсказать готовъ печальный случай;
Но выслушай разсказъ мой хладнокровно.
Шесть лѣтъ тому, заѣхалъ въ за́мокъ къ намъ
Вилльямъ Ратклиффъ, студентъ изъ Эдинбурга.
Съ его отцемъ я былъ знакомъ когда-то,
И хорошо… да! хорошо знакомъ!
Эдвардъ Ратклиффъ — отца Вилльяма звали.
Радушно сынъ былъ принятъ мной, и въ за́мкѣ
Имѣлъ пріютъ и пищу двѣ недѣли.
Вотъ увидалъ Марію онъ. Но слишкомъ
Ужъ долго ей глядѣлъ онъ видно въ очи;
И началъ вдругъ томиться, млѣть и таять,
Пока ему Марія не сказала, —
Безъ дальнихъ фразъ — что онъ наскучилъ ей.
Тогда, съ своей отвергнутой любовью,
Онъ за́мокъ нашъ немедленно оставилъ.
А дочь моя была, спустя два года,
Помолвлена съ Филипомъ Макдональдомъ,
Внушившимъ ей къ себѣ расположенье.
Насталъ и часъ, когда въ одеждѣ брачной
Предъ алтаремъ невѣста молодая
Предстала; но — увы!.. безъ жениха!
Онъ скрылся вдругъ; напрасно мы искали
Его въ саду, и на дворѣ, и въ за́мкѣ.
Близъ лѣса, гдѣ огромный черный камень, —
Лишь трупъ нашли Филипа Макдональда.
И кто же былъ виновникъ злодѣянья?
Убійцу мы открыть старались долго;
Но не было намъ въ поискахъ удачи.
Какъ наконецъ является Марія
И говоритъ, что ей злодѣй извѣстенъ.
Въ ту ночь — когда свершилось преступленье,
Вилльямъ Ратклиффъ, проникнувъ къ ней въ покои,
Смѣясь, поднесъ рукой окровавленной
Ей жениха убитаго кольцо!
Какой позоръ! На что́ же вы рѣшились?
Сперва велѣлъ я тѣло Макдональда
Предать землѣ, въ его фамильномъ склепѣ, —
И крестъ воздвигъ на мѣстѣ, гдѣ свершилось
Убійство жениха моей Маріи.
Ратклиффа я потомъ искалъ, но тщетно.
Онъ въ Лондонѣ, какъ слышно, очутился;
Гдѣ, прокутивъ свое наслѣдство, началъ
Игрою жить. И даже говорили,
Что съ разными бродягами связался.
Еще прошло два года; и забыли,
Какъ водится, убійцу и убійство.
Разъ лордъ Дунканъ ко мнѣ пріѣхалъ въ за́мокъ,
И дочери моей просить сталъ руку.
Я былъ не прочь — и убѣдилъ Марію
Не отвергать, изъ прихоти, союза
Съ потомкомъ нашихъ древнихъ королей.
Но горе намъ! Предъ алтаремъ невѣста
Опять одна поникла съ тайнымъ страхомъ;
И мертвъ лежалъ Дунканъ при черномъ камнѣ.
О страхъ!
Коней… коней! кричалъ я слугамъ.
И снова мы на поиски пустились.
Въ поляхъ, въ кустахъ, въ лѣсу, въ ущельяхъ дикихъ,
Три долгихъ дня мы рыскали напрасно,
И все слѣда убійцы не открыли.
Но что́ же? Въ ночь втораго злодѣянья —
Вилльямъ Ратклиффъ пробрался вновь къ Маріи
И возвратилъ ей, съ вѣжливымъ поклономъ, —
Глумясь, — кольцо убитаго Дункана.
Однако жъ смѣлъ! Ну, попадись мнѣ въ руки!
Я поручусь, что это онъ готовилъ
Тебѣ въ лѣсу, подъ Инвернесомъ, гибель.
Но странно мнѣ, — ужели не видали
<poem class=p0> Его нигдѣ разсыльные изъ за́мка? Да, графъ Дугласъ, — теперь я принялъ мѣры, Чтобъ не пришлось и ваше имя также Мнѣ на крестѣ, у камня написать.
Скрыть отъ меня онъ счелъ благоразумнѣй До свадьбы все! О, старая лисица! Но я помѣряться желалъ бы съ негодяемъ, Что мучитъ такъ Марію местью черной. Онъ у меня кольца не сыметъ съ пальца, — Гдѣ палецъ мой, тамъ и рука! Марію Я не люблю; да не любимъ и ею; Вступили въ бракъ мы оба по разсудку. Но все жь мнѣ милъ ребенокъ этотъ кроткій, И путь его отъ терній я очищу…
Не вы ли графъ Дугласъ?
Да, я. Что́ нужно?
Записочка красивенькая къ графу…
Да… да… Скажи, что я сейчасъ же буду… У лѣса — тамъ, гдѣ Черный Камень… Знаю!
Что жь, — „Отче Нашъ“ ты знаешь?
Безъ запинки!
Тссъ! Ты у меня людей разбудишь — тише!
Читать?
Читай, да не спѣши; а съ толкомъ…
Вотъ и запнулся. Ну, скажи сначала.
Ну, плохо! Не введи во искушенье…
Папаша, я ей-Богу зналъ отлично;
Да этотъ, вонъ… глядитъ сюда такъ страшно.
Нѣтъ! нынче ты, братъ, рыбы не получишь.
А если самъ изъ ящика утащишь…
Да отпусти ты бѣднаго ребенка!
Я самъ не могъ запомнить этихъ словъ
Всю жизнь… (съ болѣзненной скорбью).
И не введи во искушенье!
Я не хочу, чтобъ сдѣлался мой Вилли
Такимъ, какъ вы… иль какъ вонъ эти люди.
(Къ Вилли) Теперь ступай — и можешь спать ложится.
Что́ этимъ ты хотѣлъ сказать, дружище!
Что долженъ быть онъ честный христіанинъ —
Не висѣльникъ, какъ я, — его отецъ.
Ты не совсѣмъ еще такой, покамѣстъ.
Да, — я теперь животное ручное:
Держу трактиръ, торгую скромно пивомъ.
И потому лишь, что мой домикъ спрятанъ
Въ лѣсной глуши, къ себѣ я принимаю
Такихъ большихъ господъ, какъ ваша милость, —
Что утромъ спятъ, а по ночамъ гуляютъ,
И соблюдать инкогнито привыкли.
Здѣсь у меня дневной пріютъ находятъ,
А не ночной; а тоже было время…
Не хуже, чѣмъ иной лунатикъ лазилъ
Я по чужимъ домамъ и по карманамъ…
Но все же я не походилъ на этихъ…
Вотъ, напримѣръ, башка! Взгляните: геній!
У этого врожденное стремленье
Къ чужимъ платкамъ. Небось какъ воронъ стянетъ.
Ишь пальцами какъ шевелитъ проворно.
Чай и во снѣ-то крадетъ… Улыбнулся!..
Или теперь — хоть этотъ долговязый!
Вѣдь былъ портнымъ, и лоскутки сначала
Потаскивалъ; а тамъ дошелъ до платья.
Ему удрать пришлось отъ петли какъ-то:
Съ тѣхъ поръ въ ногахъ онъ чувствуетъ дрожанье:
Вонъ какъ дрыгнулъ!.. Я головой ручаюсь,
Что лѣстница мошеннику приснилась…
А вотъ Робинъ — храпитъ себѣ спокойно, —
Хоть на душѣ убійствъ десятокъ вѣрный…
Будь онъ, какъ мы, католикъ, — отпущенье
Ему бы дать могли еще, пожалуй;
А то вѣдь еретикъ… И послѣ петли —
Горѣть въ огнѣ неугасимомъ долженъ.
Не бойся; онъ въ аду горѣть не станетъ.
Небесный судъ — не то, что судъ британскій.
Робинъ вѣдь мужъ; а мужа зло беретъ
При видѣ этихъ дюжинныхъ душонокъ,
Чья жизнь — развратъ, обжорство, пресыщенье; —
Счастливцевъ, въ шелкъ и бархатъ разодѣтыхъ,
Которые купаются въ шампанскомъ,
И въ золотыхъ каретахъ развалившись,
Надменный взоръ на бѣдняка бросаютъ,
Бредущаго съ поникшей головою
Закладывать послѣднюю рубашку!
O, сытые! какъ вы благоразумны!
Вы обнесли себя стѣной закона
Отъ натиска голодныхъ бѣдняковъ,
Смущавшихъ вашъ покой докучнымъ крикомъ:
И горе тѣмъ, кто стѣну перелѣзетъ!
Готово все: судья, палачъ и петля…
Да вотъ бѣда! Есть удальцы, которыхъ
Вамъ застращать всѣмъ этимъ не дается!
И самъ я былъ всегда того же мнѣнья…
И на два лишь враждующихъ народа
Весь міръ дѣлилъ: на сытыхъ и голодныхъ.
И такъ какъ я принадлежалъ къ послѣднимъ,
То съ первыми былъ долженъ часто драться.
Но увидавъ, что бой не равенъ,
Сталъ пятиться назадъ я помаленьку.
Теперь усталъ скитаться безъ пріюта
И прятаться отъ солнца! Надоѣло
Мнѣ приходить отъ висѣлицы въ трепетъ,
Да помышлять о ссылкѣ ежечасно.
Иль ждать, что вотъ въ рабочій домъ засадятъ…
Собачья жизнь, — сказать по правдѣ нужно!
Въ поляхъ, въ лѣсу, тебя какъ звѣря травятъ,
И сыщикомъ кусточекъ каждый смотритъ.
Сидишь ли въ домѣ гдѣ, — и тамъ невольно
Весь задрожишь, какъ только дверью скрыпнутъ…
Идетъ, сейчасъ идетъ.
Вотъ это дѣло!
Кто тамъ идетъ? Я сталъ пугливъ ужасно…
Не бойся, другъ, и насъ оставь покамѣстъ.
А! знать вамъ есть теперь — чѣмъ подѣлиться…
Я самъ пойду къ нему навстрѣчу.
Полно!
Пускай сперва стемнѣетъ. Макъ-Грегора
Разсыльные какъ разъ тебя накроютъ.
Твое лицо, повѣрь, описано отлично, —
Его теперь ребенокъ каждый знаетъ.
Но разскажи — къ чему ведетъ все это?
Тебѣ грозитъ опасность непрестанно,
А толку нѣтъ. Вернемся лучше въ Лондонъ;
Спокойнѣй тамъ. Ты избѣгать бы долженъ
Проклятыхъ мѣстъ, гдѣ всякому извѣстно,
Что ты пришибъ двухъ лордовъ благородныхъ.
Я не пришибъ! А въ честномъ поединкѣ
Графъ Макдональдъ и лордъ Дунканъ погибли.
И также я съ Дугласомъ буду драться.
Не легче ли на способъ итальянскій?..
Но ненавидишь ты за что Дугласа?
Гдѣ на одной вы встрѣтились дорогѣ?
Я не встрѣчалъ его нигдѣ, ни разу;
Онъ ничего не сдѣлалъ мнѣ, и злобы
Я никакой къ Дугласу не питаю.
А потушить въ немъ хочешь жизни пламень!
Въ своемъ ли ты умѣ, и я здоровъ ли,
Что помогать взялся проказамъ глупымъ?
О, еслибъ ты понять могъ эти вещи!..
Не выдержалъ бы черепъ твой несчастный!
Хотя бъ онъ былъ величиною съ куполъ, —
Какъ скорлупа яичная бы треснулъ,
И въ трещинѣ безумье засквозило бъ…
Какъ страшно мнѣ! Ужь лучше замолчи!
Не думай, чтобъ я былъ чудакъ, мечтатель,
И чтобъ за мной, какъ псы борзые, всюду
Гнались моей фантазіи созданья.
Я не поэтъ чахоточный, съ луною
И звѣздами бесѣдовать привыкшій, —
Что, соловья услышавъ въ отдаленьи,
И корчится и млѣетъ отъ восторга!..
Что лѣстницу себѣ изъ вздоховъ строитъ,
Изъ рифмъ плохихъ плететъ себѣ веревку,
И на столбѣ своей же славы виснетъ.
Я показалъ бы это подъ присягой.
Но долженъ я сознаться, — мной владѣютъ
(Ты, можетъ быть, найдешь смѣшнымъ все это)
Ужасныя, таинственныя силы.
Онѣ мои желанья направляютъ,
Руководятъ поступками моими…
Власть этихъ силъ — знакома съ дѣтства мнѣ!
Еще дитей, одинъ играя, часто
Я замѣчалъ двухъ призраковъ туманныхъ.
Они, стремясь обняться, тщетно руки
Издалека другъ къ другу простирали…
И страстнаго исполнены томленья
Такъ горестно взирали другъ на друга!
Какъ ни были ихъ образы воздушны,
Но гордыя черты мужчины ясно
Я различалъ въ одномъ. А ликъ другаго
Былъ — женскій ликъ, и кроткій и прекрасный.
Потомъ они мнѣ оба снились часто, —
И разглядѣлъ я ихъ еще подробнѣй.
Печально мнѣ смотрѣлъ въ лицо мужчина,
А женщина — такъ ласково, съ любовью!
Однакожь, въ высшей школѣ, въ Эдинбургѣ,
Мнѣ стали рѣже призраки являться,
И посреди студентскаго разгула,
Я позабылъ воздушныя видѣнья;
Какъ случай вдругъ, — въ каникулы, — однажды
Привелъ меня въ помѣстье Макъ-Грегора.
Тамъ встрѣтилъ я Марію… И какъ будто
Мнѣ молнія прожгла внезапно сердце!
Узналъ черты я женщины воздушной, —
Тѣ кроткія и нѣжныя черты,
Что мнѣ во снѣ такъ часто улыбались!
Лишь не было лицо Маріи блѣдно,
Лишь не былъ взоръ Маріи неподвиженъ.
Въ очахъ — огонь, румянецъ на ланитахъ, —
Казалось мнѣ, любви всѣ чары небо
Излило на прелестный этотъ образъ!
Меня любви томленье охватило,
И руки я простеръ обнять Марію…
Но тутъ себя я въ зеркалѣ увидѣлъ: —
Я былъ одинъ изъ призраковъ туманныхъ,
Объятія къ другому простиравшій!
То сонъ ли былъ? Игра ль воображенья?
Марія мнѣ глядѣла тихо въ очи, —
Глядѣла такъ довѣрчиво и нѣжно…
Казалось, взоръ сливается со взоромъ,
Душа съ душой… О, милосердый Боже!
И въ этотъ мигъ — внезапно предо мною
Смыслъ бытія таинственный раскрылся!
Все стало мнѣ понятно… Звѣздъ мерцанье,
И пѣнье птицъ, и разговоръ цвѣтка,
И шумъ ручья, и вѣтерка дыханье —
И тайная души моей тоска!
Какъ дѣти, мы играли и шалили,
Мы прятались, какъ дѣти, другъ отъ дружки.
И локоны, цвѣты и поцалуи
Дарила мнѣ она; а я, бывало,
На поцалуй — двумя ей отвѣчаю!
И вотъ упавъ къ ея ногамъ, однажды,
Я вымолвилъ: любимъ ли я, Марія?
Ну, признаюсь, хотѣлъ бы я увидѣть,
Какъ грозный взглядъ твой — въ нѣжный превратился,
Какъ кулаки ты складывалъ смиренно,
Какъ голосъ твой, — что на большой дорогѣ
Наводитъ страхъ и трепетъ на богатыхъ, —
У женскихъ ногъ звучалъ мольбою кроткой!…
Змѣя! Свой взоръ застѣнчивый, стыдливый,
Она въ меня вперила — съ отвращеньемъ;
Потомъ, присѣвъ, надменно „нѣтъ“ сказала…
И это: „нѣтъ“ — въ ушахъ моихъ досель
Еще звучитъ, какъ злобный, адскій хохотъ?
Вотъ какова! Да это просто — низко…
Уѣхалъ я изъ за́мка Макъ-Грегора,
И въ Лондонѣ, въ столичной, шумной жизни
Я заглушить пытался сердца муки.
Родителей лишившись очень рано,
Я надъ собой былъ полнымъ господиномъ.
Но удалась моя попытка плохо…
Не залилъ я тоски своей шампанскимъ:
Она росла отъ каждаго стакана, —
И ни одна брюнетка, ни блондинка,
Не прогнала ее веселымъ смѣхомъ…
Я не нашелъ покоя и за банкомъ:
Маріи взоръ — былъ на сукнѣ зеленомъ;
Ея рука углы мнѣ загибала;
Въ чертахъ какой-нибудь червонной дамы
Ея черты небесныя я видѣлъ!
Да, то она, — не картъ бездушный образъ!
Она! — Ея я чувствую дыханье! —
Она! она!.. киваетъ мнѣ… Ва-банкъ!
И денегъ нѣтъ! — Одна любовь осталась!
Тогда коня ты вывелъ изъ конюшни,
И на него по-рыцарски вскочивши, —
Какъ предки, жизнь вести сталъ боевую…
Теперь любовь твоя прошла, конечно.
И точно, другъ: не трудно протрезвиться,
Когда скакать приходится такъ часто,
Подъ шумъ дождя и вѣтра, ночью темной,
Или смотрѣть, какъ съ висѣлицъ ногами
Тебя друзья привѣтствуютъ, качаясь.
Ошибся ты! Въ огонь я подлилъ масла,
И вспыхнула къ Маріи страсть сильнѣе…
Мнѣ въ Лондонѣ несносно становилось.
Опять въ Шотландію манила,
Влекла меня, невѣдомая сила.
Спокойнѣй сплю я здѣсь — вблизи Маріи,
Вольнѣй дышу… Здѣсь какъ-то сердцу легче…
Послушай, — я тебѣ открою тайну:
Я поклялся святыми небесами,
Я поклялся всей мрачной силой ада,
Что отъ руки моей погибнетъ каждый,
Марію кто назвать женой захочетъ.
Мнѣ подсказалъ ту клятву голосъ тайный,
Въ груди моей живущій. Повинуюсь
Я слѣпо тѣмъ могучимъ, темнымъ силамъ,
Что руку мнѣ направили такъ вѣрно,
Когда убилъ я жениховъ Маріи!
Теперь тебя я понялъ! но признаться,
Я все-таки тебя не одобряю…
А развѣ я — могу себя одобрить?
Нѣтъ! это — все тотъ голосъ, что гнѣздится
Вотъ здѣсь… въ груди… Онъ управляетъ мною!
Да признаки туманные, которыхъ
Еще во снѣ я вижу… (испуганный) О, мой Боже!
Тамъ… тамъ… смотри! Воздушныя видѣнья…
Испуганные крикомъ Ратклиффа люди, лежащіе въ глубинѣ сцены, вскакиваютъ, восклицая: «что́ тамъ такое… что́ случилось?»)
Да что́ за чортъ! Я ничего не вижу…
Что́ видитъ онъ? Должно быть полицейскихъ…
О нѣтъ! Совсѣмъ противное — духовъ!
Ахъ, Господи! И днемъ-то нѣтъ покоя!
Темнѣетъ. Я пойду.
И я съ тобою.
Нѣтъ, нѣтъ; зачѣмъ…
Боюсь, при черномъ камнѣ,
На караулъ наткнешься ты, пожалуй.
Не бойся, страхъ весь караулъ разгонитъ.
Не весело тамъ ночью оставаться!
Эй, господа, — прощайте!
Доброй ночи!
Храни васъ Богъ!
Онъ пьянъ иль сумасшедшій…
Онъ былъ всегда такимъ. Его я знаю.
Встрѣчались мы съ нимъ въ Лондонскихъ тавернахъ.
Бывало тамъ, курчавой головою
Поникнувъ, онъ въ углу сидитъ весь вечеръ, —
И, тихъ и нѣмъ, глядитъ себѣ на свѣчку.
Но иногда случалось, что садился
Онъ и межь насъ, веселый и довольный…
И хохоталъ, шутилъ… но слишкомъ рѣзокъ
Былъ этотъ смѣхъ, и шутки какъ-то дики…
И вдругъ потомъ, среди веселой рѣчи,
Его уста безумно искривлялись,
И вылеталъ изъ груди стонъ ужасный…
„Эй, Джонъ, — коня!“ кричалъ онъ въ изступленьи;
И ускакавъ, не прежде возвращался
Какъ черезъ два, три мѣсяца… Я слышалъ,
Что день и ночь въ Шотландію онъ мчался.
Нѣтъ, — боленъ онъ…
А мнѣ-то что̀? Прощайте!
Темно… Теперь пора и на работу…
Благослови! и отврати опасность!
Вотъ мой патронъ! Въ опасности защитникъ!
Они меня къ суду тащить не смѣютъ!
Сонъ — выдумка, ей-Богу, дорогая!
Пойдемъ-ка ѣсть.
Что̀ новенькаго слышно?
Я думаю, повѣшенъ нынче Риффель.
Вотъ петля — будетъ выдумка похуже…
У! свистъ какой! Знать, всѣ свои кларнеты
И флейты адъ распорядился выслать!
А мѣсяцъ въ пледъ закутался широкій,
И черезчуръ ужь что-то скупо свѣтитъ!
Пускай себѣ! Закутайся хоть вовсе…
Какъ ни темно, — не нуженъ снѣжной глыбѣ
Фонарь: она и безъ него катится.
Къ магниту пусть само найдетъ желѣзо.
Найдетъ и мечъ испытанный Ратклиффа —
Дугласа грудь!
Придетъ ли только графчикъ?
Боязнь схватить простуду, насморкъ, кашель,
Его какъ разъ, пожалуй, остановитъ.
Онъ, можетъ быть, ужь думаетъ: „не лучше ль
Мнѣ отложить до слѣдующей ночи?“
Нѣтъ! Въ эту ночь я съ нимъ покончить долженъ,
И если онъ не явится, я въ за́мокъ
Проникну самъ, во что́ бы то ни стало…
Мнѣ отопретъ всѣ двери этотъ ключъ.
А вы, друзья, мнѣ будете защитой!
О вѣрный другъ!.. Какъ онъ глядитъ почтенно!
Ко рту его прижалъ бы я охотно
Свои уста. Прижалъ бы крѣпко крѣпко…
И поцалуй нашъ огненный мгновенно
Души больной страданья исцѣлилъ бы,
И такъ легко мнѣ стало-бъ, такъ спокойно!
А въ этотъ мигъ, быть можетъ, точно такъ же
Прильнулъ Дугласъ къ устамъ Маріи крѣпко!
Вотъ, вотъ она — причина, почему
Я умереть теперь еще не долженъ!
Не то бы мнѣ, съ безсильной злобой тѣни,
Пришлось взирать, вставая изъ могилы.
Какъ чистую, прекрасную Марію,
Ласкаетъ тварь, съ собачьей, гнусной мордой…
Когда бъ я былъ на небѣ — и оттуда
Увидѣть могъ покой Дугласа брачный,
Какимъ бы я проклятьемъ разразился…
Но если въ адъ отправиться я долженъ,
Такъ я хочу — не грѣшникомъ смиреннымъ.
А чортомъ быть, и чортомъ настоящимъ!
Мнѣ кажется, послышались шаги.
Кто тамъ идетъ! откликнись!
Этотъ голосъ
Какъ будто мнѣ знакомъ… Да! точно, слышалъ
Его въ лѣсу, подъ Инвернесомъ я.
Такъ, — это мой спаситель… Благодарность
Мою теперь вы примете, надѣюсь…
Не при себѣ ли вамъ ее оставить?
Поступокъ мой не такъ великодушенъ.
Я видѣлъ, что на васъ напали трое, —
Такъ и помогъ. Но увѣряю васъ,
Что если бъ вы съ однимъ имѣли дѣло,
Я мимо бы проѣхалъ потихоньку.
Не будьте такъ суровы, и позвольте
Мнѣ другомъ васъ своимъ считать отнынѣ.
Ну, хорошо! такъ докажите жь дружбу,
Исполнивъ то, о чемъ просить я стану.
Я вашъ вполнѣ. Располагайте мною.
Мой милый другъ! Уйдите прочь отсюда!
Вотъ, если бы вы были графъ Дугласъ…
Клянусь вамъ, я такъ точно называюсь.
Какъ, вы? Ужель?.. Такъ нашей юной дружбѣ
Сказать „прости“ должны мы къ сожалѣнью!
Да, графъ! Вильямъ Ратклиффъ стоитъ предъ вами.
Тотъ, кѣмъ Дунканъ и Макдональдъ убиты?
Онъ самъ! И чтобъ трилиственникъ дополнить, —
Васъ пригласить осмѣлился я нынче…
Со мною ты не справишься такъ скоро.
Что дѣлать, графъ! Дерусь я — какъ умѣю.
Не смѣйся такъ свирѣпо, нечестивый!
Не я смѣюсь… То призраки смѣются,
Что тамъ вдали…
Какъ ты себѣ ни смѣйся —
Мнѣ Макдональдъ съ Дунканомъ помогаютъ.
Чортъ побери! Дунканъ, мертвецъ проклятый,
Вмѣшался въ бой, и кварты отбиваетъ.
Что! промахъ далъ…
Измѣна и проклятье!
И Макдональдъ туда же! Это значитъ,
Что трое васъ на одного напали!
О, смерть! Ратклиффъ лежитъ, во прахъ поверженъ!
Рази! Рази! Я твой заклятый врагъ!
Дугласа мечъ тобой теперь испытанъ.
Сперва я былъ тебѣ обязанъ жизнью, —
Теперь ты мнѣ. Мы, кажется, сквитались.
Надѣюсь, ты узналъ меня… Быть можетъ,
Такой урокъ исправитъ злое сердце.
То вѣтеръ былъ? Иль голосъ человѣка?
Еще звучатъ безумныя слова!..
Не спалъ ли я? Но гдѣ жь я очутился?
Какой-то крестъ… и что на немъ за надпись…
Нѣтъ, я не спалъ! У камня роковаго
Я побѣжденъ, осмѣянъ, уничтоженъ.
И вѣтеръ злой мнѣ внятно свищетъ въ уши:
„Вотъ онъ, тотъ мужъ — съ гигантской силой духа,
„Что презиралъ британскіе законы,
„И сильныхъ власть, и надо всѣмъ ругался!
„Лишь помѣшать не можетъ онъ Дугласу
„Разсказывать, съ усмѣшкой, нынче ночью,
„Прижавъ его возлюбленную къ сердцу, —
„Какъ этотъ червь ничтожнѣйшій, Ратклиффъ,
„Лежалъ въ пыли, и корчился, и ползалъ;
„И какъ, боясь сапогъ себѣ запачкать,
„Не придавилъ его Дугласъ ногою!
Уймите вы свой адскій хохотъ — вѣдьмы!
И пальцемъ мнѣ такъ злобно не грозите.
Я придавлю вамъ головы скалами;
Шотландскій лѣсъ съ корнями вырву я
И спины вамъ горбатыя нагрѣю я!..
Весь ядъ у васъ — ногой изъ тѣла выжму!
О, пусть весь міръ разрушитъ бурь дыханье!
О, пусть меня раздавятъ неба своды, —
Земля на вѣкъ поглотитъ, разступившись!
Что́ на меня глаза свои уставилъ
Ты мой двойникъ, проклятый, блѣдный призракъ?
Ты кровь мою высасываешь ими,
И въ жилы мнѣ воды холодной льешь.
Я чувствую, что самъ я цѣпенѣю
И призракомъ могильнымъ становлюся…
Зачѣмъ туда ты руку простираешь?..
Зачѣмъ туда указываешь пальцемъ?..
Иль долженъ я?.. Марія!.. Кровь! Ужели?
Кто говоритъ? Нѣтъ! то не голосъ вѣтра! —
Марію взять съ собой я долженъ… Такъ ли?
Киваешь ты?.. Такъ! Рѣшено! — И воля
Моя теперь сильнѣй, чѣмъ адъ и небо!
Какъ тяжко мнѣ, мой Богъ!
Знать отъ корсета
Пойдемъ, — тебя я, куколка, раздѣну.
Тоска щемитъ мнѣ что-то сердце…
Полно!
Твой графъ Дугласъ — мужчина славный…
И веселъ, и сговорчивъ… и мужчина!
Вѣдь влюблена въ него, моя малютка?
Все влюблена, да влюблена… какъ глупо!
Мы, кажется, должны владѣть собою…
Была пора, — не то мы говорили!
Когда Вилльямъ Ратклиффъ…
О! умоляю:
Молчи, молчи! Ужасно это имя!
Не поминай его ты ночью поздней.
Ты влюблена тогда была, — признайся?..
Ахъ, нѣтъ! Онъ мнѣ сначала показался
Незлобивымъ и тихимъ, какъ ягненокъ.
Его черты какъ будто я встрѣчала…
И голосъ былъ такъ мягокъ, и глядѣли
Глаза его такъ ласково и ясно.
И даже отъ его дыханья было
Щекамъ моимъ такъ хорошо… Но послѣ
Вдругъ походить онъ сталъ на привидѣнье…
И блѣденъ, дикъ, съ улыбкой искаженной —
Онъ укусить меня, казалось, хочетъ…
Онъ былъ точь-въ-точь — туманный, страшный призракъ.
Что по ночамъ меня пугаетъ часто:
Ко мнѣ свои объятья простираетъ
И на меня глядитъ такъ долго, долго,
Что и сама я, какъ воздушный образъ,
Потомъ къ нему протягиваю руки…
Ахъ, какъ же ты на мать свою похожа!
И та любила мучить… Но, какъ кошка,
Сама была въ Ратклиффа влюблена.
Въ кого?..
Въ отца Вилльямова, — Эдварда.
Мать у тебя красавица была;
И всѣ ее пригожей-Бетти звали.
Лишь съ золотомъ ея равнялся локонъ,
И мрамору была рука подобна.
А ужь глаза! О, какъ ихъ зналъ Эдвардъ!
По цѣлымъ днямъ онъ въ нихъ глядѣлъ, — казалось
Свои глаза всѣ выглядитъ онъ скоро.
И голосъ былъ у Бетти соловьиный…
Какъ запоетъ у очага, бывало
„Зачѣмъ твой мечъ въ крови — Эдвардъ…
Эдвардъ!“
Кухарка все забудетъ, и жаркое
Перегоритъ всегда… О, Боже, Боже!
Зачѣмъ ее я пѣснѣ той учила!
О, разскажи мнѣ все, — что́ было съ нею?
Разъ подъ окномъ она одна сидѣла,
И стала пѣть…
„Зачѣмъ твой мечъ въ крови — Эдвардъ?
Эдвардъ!“
Какъ вдругъ! Эдвардъ Ратклиффъ прыгнулъ къ ней въ спальню.
И продолжалъ, на тотъ же голосъ, — дерзко:
„Свою я милую убилъ —
Она прекрасна такъ была!..“
Мать куколки моей такъ испугалась,
Что съ той поры несчастнаго Эдварда
Ужь никогда и видѣть не хотѣла.
И чтобъ его взбѣсить еще сильнѣе,
За твоего отца рѣшилась выйти.
Отъ ярости Эдвардъ Ратклиффъ рехнулся;
Но показать жестокой самъ желая,
Что безъ нея онъ можетъ обойтися,
Онъ въ жены взялъ дочь лорда Кембля, Дженни.
Отъ этого безумнаго союза
Вилльямъ Ратклиффъ произошелъ на свѣтъ.
Бѣдняжка-мать!
Упрямица большая
Она была; и цѣлый годъ ни разу
Не назвала Ратклиффа… Но однажды,
Когда октябрь ужь наступилъ вторично, —
И, кажется, въ день имянинъ Ратклиффа, —
Она меня, какъ будто мимоходомъ,
Спросила вдругъ: „Что́ объ Эдвардѣ слышно?“
— На Дженни Кембль женился, я сказала.
— „На Дженни Кембль? Ужель?“ вскричала Бетти
И вспыхнула… потомъ вдругъ поблѣднѣла —
И горькими слезами залилась!
Ты у меня лежала на колѣняхъ
(Три мѣсяца тебѣ не больше было).
И принялась кричать и плакать тоже.
А я, чтобъ какъ-нибудь утѣшить Бетти,
Разсказывать ей стала, что не можетъ
Эдвардъ Ратклиффъ забыть о ней доселѣ;
Что день и ночь — вокругъ онъ за́мка бродитъ,
Что и сама я видѣла, какъ руки
Онъ простиралъ къ окну пригожей Бетти.
—„Ну, такъ! Я все давно ужь угадала!“ —
Теперь она воскликнула, смѣясь;
И подбѣжавъ къ окошку быстро, руки,
Безумная, къ Эдварду протянула.
О горе ей! Отецъ твой это видѣлъ…
Ну, что̀ же потомъ?.. Разсказывай же дальше…
Ну, вотъ и все.
Разсказывай же дальше!
Подъ утро былъ найденъ, у старой башни,
Эдвардъ Ратклиффъ — въ крови и безъ дыханья.
А мать моя? Что̀ сталось съ ней, несчастной?
Она сошла отъ ужаса въ могилу,
Спустя три дня.
Какъ страшно, Маргарета!
О, еслибы глазенками своими
Могла взглянуть ты, куколка моя,
Какъ онъ лежалъ у башни!.. У! донынѣ
Все образъ мнѣ мерещится кровавый!
И потому, что я убійцу знаю,
Что никому о томъ сказать не смѣю,
И что безумна я… не сплю я ночи!
Эдвардъ Ратклиффъ передо мной повсюду:
Эдвардъ Ратклиффъ окровавленный, блѣдный,
Съ своимъ пронзающимъ, ужаснымъ взглядомъ,
Съ поднятымъ, какъ у привидѣнья, пальцемъ,
И медленно идущій, шагъ за шагомъ…
Вотъ онъ! Эдвардъ! О, Господи помилуй!
Злой человѣкъ! Ты мнѣ кольцо Дугласа
Принесъ?
О, нѣтъ! Теперь нашъ каруссель оконченъ…
И колецъ я снимать не буду больше.
Я снялъ ихъ два; но третье не дается —
И съ деревянной лошади я слѣзъ.
Вилльямъ! Вилльямъ! ты кровью истекаешь…
Поди сюда… Перевяжу я рану.
Гдѣ я? О, Боже мой! Съ Вилльямомъ страшнымъ!
Нѣтъ! ты Эдвардъ Ратклиффъ; а я — я Бетти.
Кровь у тебя на головѣ… Въ моей же
Такъ смутно… Что́ я дѣлаю? — не знаю.
О, если любишь ты меня, — скорѣе
Поди сюда… Стань на колѣни… стань…
Что̀ это — сонъ? Я здѣсь — у ногъ Маріи?
Вы не мечта ль — о маленькія ножки?
Не призраки ль, что тотчасъ исчезаютъ,
Какъ только къ нимъ захочешь прикоснуться?
Смирнѣе стой! Кровь запеклася на кудряхъ, —
На золотыхъ, прекрасныхъ этихъ кудряхъ.
Не шевелись… Меня ты окровавилъ…
Будь тихъ… Тебя въ глаза я поцалую…
Ты съ глазъ моихъ прогнала ночь лобзаньемъ!
И солнце я увидѣлъ вновь, Марія!
Марія? Да! А ты Вилльямъ…
Ужасно!
Прочь, прочь! ступай скорѣй отсюда.
Не двинусь я! Тебя люблю я страстно,
И ты сама Вилльяма любишь… Часто
Я отъ тебя слыхалъ во снѣ объ этомъ.
А знаешь… мы похожи другъ на друга…
Взгляни сюда! черты твои, конечно,
И благороднѣе, и чище, и нѣжнѣе…
Но сходство есть… У насъ обоихъ, губы
И гордость и упрямство обличаютъ…
Здѣсь легкомысліе… и тамъ оно же.
Вѣдь такъ? Скажи словечко!..
Полно… полно!
Ты слышала?.. и голосъ мой! Но мягче…
Глазъ синева́ у насъ одна и таже…
Но блескъ твоихъ сильнѣе… Дай мнѣ руку.
И линіи на ней съ моими сходны.
Смотри, смотри! у насъ обоихъ
Равно, и жизни линіи коро́тки!
Оставь меня, Вилльямъ! Бѣги отсюда.
Бѣги молю! Они прійдутъ сейчасъ.
Да, права ты! Бѣжать должны мы оба!
За мной, моя возлюбленная, слѣдуй!
Бѣжимъ, бѣжимъ! Мой конь стоитъ осѣдланъ,
И нѣтъ коня въ Шотландіи быстрѣе.
Зачѣмъ твой мечъ въ крови, Эдвардъ?
Свою я милую убилъ —
Она прекрасна такъ была!..
Кто произнесъ кровавыя слова?
Не филинъ ли, прижавшійся къ окошку?
Иль вѣтеръ, завывающій въ каминѣ?
Иль вѣдьма, что вонъ тамъ забилась въ уголъ?
Да, то она! Какъ камень недвижима,
А все, хрипя, напѣвъ зловѣщій тянетъ!
Она поетъ, что милую я долженъ
Убить! О! да… я долженъ… долженъ!..
Твои зрачки вращаются такъ страшно,
Дыханье жжетъ… Оставь меня, оставь.
О, не страшись!.. Смерть такъ сладка! Со мною
Пойдемъ въ тотъ край чудесный, о которомъ
Такъ часто мы мечтали, дорогая!
Бѣги! бѣги… Тебя Дугласъ застанетъ!
Произнесла сама ты лозунгъ смерти!
Нѣтъ, — обладать тобой никто не будетъ!
Вилльямъ! Вилльямъ! Меня убить ты хочешь!
Мнѣ одному принадлежитъ Марія!
Свою я милую убилъ.
Она прекрасна такъ была!..
Стой! стой, двойникъ! Куда? Ты это сдѣлалъ!
Въ крови твои протянутыя руки…
Дерись со мной! Ты умертвилъ Марію.
Кто звалъ на помощь?.. А! ты здѣсь убійца,
Врагъ моего спокойствія проклятый!
Да, — здѣсь! Но ты мнѣ также ненавистенъ.
Не знаю самъ я, почему, — но только
Твоей я крови жажду…
Нечестивый!
Зачѣмъ твой мечъ въ крови, Эдвардъ!
Все эта пѣснь! (умираетъ).
Вотъ и змѣя убита!
Какъ у меня легко на сердцѣ стало!
Заранѣе покой я предвкушаю.
Трудъ жизни конченъ! Ты — моя, Марія!
Иду къ тебѣ!
Я здѣсь — мой чистый голубь.
Моя любовь! прекрасная Марія!
О, Боже! — здѣсь лежитъ нашъ господинъ!
Лордъ Макъ-Грегоръ!
Убитъ! почтенный старецъ.
Скорѣй искать злодѣя! И ворота
Всѣ запереть.
Ага! Вотъ такъ у старой башни
Эдвардъ Ратклиффъ лежалъ, въ крови и блѣдный.
Злой Макъ-Грегоръ убилъ его бѣдняжку!
Не я виной… не я… я только знала…
А вонъ того — Вилльямъ Ратклиффъ спровадилъ…
Вилльямъ Ратклиффъ теперь спокоенъ тоже…
Онъ близь Маріи спитъ… О! тише… тише…
Не разбудите ихъ…
Ужасный случай!
Они точь-въ-точь — Эдвардъ съ пригожей Бетти!
Примѣчанія.
править- ↑ Впервые (?) — въ журналѣ «Современникъ», 1859, томъ LXXVIII, № 11, с. 261—294.