Аф. Скажите, какую идею составим себе о будущем нашем поселении? Не вопрошаю о названии его теперь, или как оно назовется в будущее время; первое основание его, место, название реки или богов-покровителей страны легко могут дать имя возникающему городу. Я желаю знать, приморский ли он, или от моря удаленный?
Кл. Город, о котором мы говорим, отстоит от моря почти на восемьдесят стадий.
Аф. Имеет ли он в близости пристани, или вовсе неприступен?
Кл. Вблизи его есть удобнейшие пристани.
Аф. Вот какое место! А каковы окрестности? Во всём плодородны, или имеют в чём-либо недостаток?
Кл. Почти ни в чём не имеют недостатка.
Аф. Есть ли в близости другие города, или нет?
Кл. Нет. Посему-то он и населяется. Еще в давние времена произошло переселение из сей страны, и доселе она оставалась пустынею.
Аф. Каково положение сей страны в рассуждении полей, гор и лесов?
Кл. Она имеет во всём одинаковое свойство с прочими странами Крита.
Аф. Итак, почва земли более шероховата, нежели ровна?
Кл. Точно так.
Аф. Следовательно способна к развитию добродетели. Если б сей новый город был приморский, с удобными пристанями, но с бесплодными окрестностями и подверженный многим нуждам; то разве сильный какой гений, или божественный законодатель могли б предохранить его от влияния многих худых иноземных обычаев. Но восемьдесят стадий могут успокоить наши сомнения; и это расстояние еще слишком мало, если пристани так удобны, как ты говоришь. Впрочем должно радоваться и этому. Прилежащее море ежедневно может доставлять много приятностей, и при всём том есть соленый и горький сосед. Вслед за торговлею и богатством оно вводит роскошь, возрождает в душе склонность к непостоянству и вероломству, соделывает город неверным сначала самому себе, потом равно и прочим людям. Наш город безопасен и с сей стороны, потому что изобилует собственными произведениями; имея шероховатую почву, он не может иметь в них излишества. Иначе, чрез великий вывоз своих произведений в чужие страны, они наполнился бы сребром и золотом. Ни одно из всех зол, можно сказать, если мы строго взвесим все одно против другого, столько не препятствует развитию нравов благородных и справедливых, как излишнее богатство; о чём мы говорили и в прежнем слове.
Кл. Помним и соглашаемся, что ты как тогда, так и теперь говорил справедливо.
Аф. Обильна ли страна твоя корабельным лесом?
Кл. Там нет ни огромных елей, ни лиственницы. Кипарисов мало; редко встречаются сосны и тополи, употребляемые для внутренних частей корабля.
Аф. Тем лучше. Сей недостаток весьма выгоден для страны твоей.
Кл. Почему же?
Аф. Хорошо для всякого города, если он не легко может подражать врагам своим в том, что худо.
Кл. Но какую связь имеют слова сии с предыдущими?
Аф. Припомни, любезный, что прежде сказано о критских законах, что они устремлены к единой цели. Цель сия, как вы сказали, есть война. Я хвалил сии законы, как основанные на добродетели, и порицал в них то, что они объемлют не целую добродетель, но только одну часть её. В настоящем нашем слове вы предостерегите меня, если я положу какой закон, основанный не на целой добродетели, но односторонний. По моему мнению, только тот закон справедлив, который, подобно меткому стрелку, устремляет всю свою силу к тому, с чем нераздельно какое-нибудь истинное, постоянное благо; а всё прочее, как то: богатство и всякие выгоды — оставляет, как противные цели своей. Худым подражанием врагам называю то, если кто живет у моря и подвержен нападениям неприятелей, так, например — но я говорю не в укоризну вам — некогда Минос, владея великими силами на море, возложил на жителей Аттики тягостную, постыдную дань. Они же не имели ни военных кораблей, как теперь, ни страны, обилующей лесом, для сооружения флота, и нескоро сделались мореплавателями по подражанию врагам своим; нескоро могли противостоять нападениям их. Но лучше было им терять не семь мальчиков, а в несколько раз больше, нежели вместо твердых воинов сделаться мореплавателями, приобыкнуть с поспешностью садиться на корабли, отступать и не считать стыдом, если при нападении неприятеля они уже не дерзают противостоять ему и мужественно встречать смерть. Уже стали они находить различные оправдания, бросать оружие и обращаться в бегство — как теперь говорится — непостыдное. Такие речи, весьма обыкновенные у моряков, не только не заслуживают одобрения, но напротив достойны всякой укоризны; ибо граждане, особливо отличнейший класс их, не должны подражать худым примерам. Можно видеть из Гомера, сколь пагубно такое подражание. Одиссей укоряет самого Агамемнона, что он при сильном нападении троянцев на ахеян приказал спустить корабли на море. Во гневе своем Одиссей говорит: «Между тем, как происходит война и кровопролитная сеча, ты велишь спустить на море гребные корабли, чтоб тем угодить троянцам, кои сего только желают, а нас повергнуть в жестокую гибель. Ахеяне не будут упорствовать в войне, когда спустятся корабли, но в бегстве станут искать спасения. Ты увидишь, как гибельно твое повеление.» Следовательно и Гомер знал, сколь опасны корабли на море в виду сражающихся; таким образом легко могут приобыкнуть обращаться в бегство мужественные от слабых, и львы от оленей. Притом в государствах, обязанных морской силе своим могуществом, почести раздаются не по отличию в делах военных. Кормчими, начальниками гребцов и гребцами могут быть люди всякие и не очень славные; самое благоприличие не позволяет почтить иного из них торжественною славою; а без сего может ли быть надлежащее устройство в государстве?
Кл. Невозможно. Но мы, критяне, думаем, что морское сражение эллинов при Саламине против варваров спасло Грецию.
Аф. И многие из эллинов и варваров так думают. Но я и Мегилл, мы полагаем сею причиною сражения при Маратоне и Платее; первое было началом спасения греков, а второе довершило его. Сии две победы соделали эллинов доблестнейшими. О морских же сражениях, о Саламинском, и при Артемизии, можно сказать, что они, содействуя ко спасению эллинов, не сделали их лучшими. Рассматривая превосходство государственного устройства со стороны выгод местоположения и свойства законов, мы почитаем отличнейшим счастьем для человека не одно простое продолжение бытия, чтоб он существовал как-нибудь, но чтоб во всю жизнь свою был добродетельным. Но, кажется, о сем уже прежде мы сказали свое мнение.
Кл. Да.
Аф. Не будем терять сего из вида, если хотим следовать по одному пути, без сомнения лучшему для поселения города и для законодательства.
Кл. Весьма справедливо.
Аф. Теперь скажи мне, кто будет населять ваш город? Из всего ли Крита всякий желающий, если народонаселение в ваших городах столь велико, что земля недостаточна для продовольствия его? Конечно вы не без разбора принимаете всех эллинов; хотя у вас живут многие уроженцы Аргоса, Эгины и других стран эллинских. Скажи, отколе вы призовете народ свой?
Кл. Кажется из всего Крита. Из прочих же эллинов с особенным предпочтением будут принимаемы здесь пелопонесцы; ты справедливо сказал, что у нас есть также уроженцы Аргоса; особенно мы уважаем переселенцев из пелопонесского города Гортины.
Аф. Следовательно поселение городов может быть надежно только тогда, если происходит по подобию роящихся пчел. Один род переселяется от своего семейства, от друзей своих, побуждаемый или теснотою места, или другими обстоятельствами. Иногда возмущения заставляют одну часть граждан искать себе другого места; иногда переселялось и целое государство, одолеваемое превосходными силами врагов. Оттого иногда очень легко, иногда очень трудно поселить город и снабдить его законами: в народе, имеющем один язык, одно имя, одинаковое богослужение и тому подобное, существуешь какая-то взаимная любовь, и он с трудом привыкает к другим законам, к другому образу правления. Иногда он возмущается по испорченности законов, но по привычке всегда привержен к старым обычаям, от коих и прежде погиб; тогда он тягостен для начальника поселения и непокорен гласу его. Стекшиеся из разных сторон различные люди более первых способны принять новые законы; но очень трудно и много времени потребно к тому, чтоб они слились в одну душу и стремились бы к единой цели, подобно коням, впряженным в одну колесницу. Одним словом, законодательство и утверждение государств требует величайших талантов и беспримерной добродетели.
Кл. Справедливо, но скажи яснее, к чему клонятся слова сии?
Аф. Почтенный, похваляя и рассматривая законодателей, легко можно сказать что-нибудь для них худое. Впрочем не велика важность, если бы мы сказали в пример что-либо подобное. О чём беспокоиться? Таковы почти все дела человеческие.
Кл. О чём ты говоришь?
Аф. Я хотел сказать, что ни один человек, никогда, ничего не узаконяет; но случаи и разные несчастья суть источники всех законов: или жестокая война, или гибельное влияние недостатка влечет государства к упадку и изменяет законы; иногда болезни, голод и ненастные годины заставляют вводить новизны. Взирая на сие всякий легко согласится со мною, что смертный ничего не установляет; но все дела человеческие суть игра случая. То же самое, кажется, весьма основательно можно сказать о мореплавании, об управлении корабля, о врачевстве и военачальстве. Но притом в тех же обстоятельствах хороши и другие слова.
Кл. Какие?
Аф. Что Бог, счастье в руке Божией и чреда управляют судьбою человечества. За ними уже надлежит дать место искусству; ибо великую услугу доставляет знание кормчего во время бури. Не так ли?
Кл. Так.
Аф. Следовательно то же бывает и в других случаях; и в законодательстве, должно согласиться, если самые обстоятельства благоприятствуют населяемой стране, то к довершению благоденствия её нужен законодатель твердый в истине.
Кл. Без сомнения.
Аф. Человеку, имеющему сведение в каком-либо из тех предметов, о которых мы говорили, чего другого остается желать, как счастливого стечения обстоятельстве, чтоб труды его не остались тщетными?
Кл. Справедливо.
Аф. Если б мы спросили и у других, в чём состоят их желания? Без сомнения они сказали бы то же. Не так ли?
Кл. Так.
Аф. И законодатель сказал бы тоже.
Кл. Думаю.
Аф. Скажи нам, законодатель — вопросим мы его — в каком состоянии город мы должны поручить тебе, чтоб ты мог довершить счастье его? Что бы он сказал на сие? Или мы за него скажем ответ его?
Кл. Хорошо.
Аф. Он сказал бы так: «Дайте мне город, управляемый одним государем, но государем юным, одаренным хорошими способностями ума, образованным, мужественным, с возвышенными чувствованиями. Мы уже прежде сказали, чем должны сопровождаться все части добродетели; то же должно украшать душу сего государя; иначе самые добрые качества его будут бесполезны.»
Кл. Мегилл, сия сопутница добродетелей, мне кажется, есть умеренность. Не так ли?
Аф. Она самая; но естественная, не принужденная, не та, которую некоторые учители мудрости называют благоразумием, стараясь доказать, что быть мудрым и умеренным есть одно и то же: но в простом смысле, которая уже обнаруживается в некоторых детях и животных; как врожденная, укрощает их пылкость, увлекающую других к необузданным наслаждениям; одним словом сия умеренность, которая, как мы сказали, без других отличных качеств ничего не значит. Помните ли вы?
Кл. Очень помним.
Аф. Если государь соединяет сие качество вместе с прочими добродетелями, то государство получит быстрое, прекрасное устройство и сделается счастливым. Нет и быть не может другого лучшего и надежнейшего способа к утверждению его.
Кл. Возможно ли; чем ты можешь убедить нас в истине сих слов?
Аф. Очень легко понять, что сие так бывает в самой природе вещей.
Кл. Что ты говоришь, будто для сего нужен только государь юный, одаренный хорошими способностями ума, образованный, мужественный, с возвышенными чувствованиями?
Аф. Прибавь, если он будет столько счастлив, что найдет себе мудрого законодателя, которой содействовал бы ему к единой цели. Посылая сие, Бог делает почти всё, если хочет благословить первым счастьем какое-либо государство; второе место после этого занимает то государство, в котором два правителя; третье — то, в котором управляют многие. Впрочем тем ненадежнее правление, чем больше правителей, и чем их меньше, тем лучше.
Кл. Поэтому, кажется, ты думаешь, что неограниченное правление есть лучшее при мудром законодателе и кротком государе; что такое государство весьма легко соделать счастливым? Вторым ты полагаешь правление не многих, и третьим — народное?
Аф. Никак. Легче всего устроить правление, во-первых, неограниченное, потом — монархическое и третье — демократическое. Но четвертое аристократическое очень трудно может быть преобразовано: в нём всегда имеют перевес многочисленные вельможи. Преобразование может произойти только тогда, если есть истинный законодатель и в государстве имеет он равную силу с могущественнейшими лицами. Где сии лица немногочисленны, но сильны, как в неограниченном правлении, там удобнее и легче делать перемены.
Кл. Каким же образом? Не понимаем.
Аф. Но вам сие сказано не однажды, а, кажется, уже несколько раз. Может быть вы еще не видали города, управляемого неограниченною властью.
Кл. Я и не любопытен до сего зрелища.
Аф. Однако ж ты увидел бы там истину слов моих.
Кл. Какую истину?
Аф. Что неограниченному государю потребно немного труда и времени, чтобы по желанию своему переменить нравы государства. Надобно только самому идти впереди всех туда, к чему хочет обратить других; хочет ли он возбудить граждан к добродетели или в противную сторону; сам первый должен показать пример своими делами: одних хвалить и отличать, других подвергать стыду и непокорных при каждом поступке бесчестить.
Кл. Надобно думать, что прочие граждане скоро последуют своему государю, соединяющему с такою силою толикую убедительность.
Аф. Никто не уверит нас, друзья, чтоб пример и влияние управляющих не были самые действительные способы к преобразованию законов и теперь, и в будущее время. Мы не почтем сего не только невозможным, но даже и трудным делом, хотя история редко представляешь подобные события в продолжение многих лет. Но сии события всегда будут источниками бесчисленных благ для государства, в котором они произойдут.
Кл. Каких же благ?
Аф. Если б божественная любовь к умеренности и правосудию горела в сердцах царей, единовластно управляющих, или других правителей, избираемых по богатству или рождению; если б кто теперь владел даром Нестора, который силою красноречия превосходил всех, и еще более знаменит был своею умеренностью; — но сие было во времена Трои, задолго прежде нас; если б он теперь восстал или другой муж ему подобный, или кто-нибудь из нас был бы таков, то счастлив он, и счастливы слушающие слова из уст мудрого. То же можно сказать о всяком другом могуществе: где соединяется в высочайшей власти мудрость с умеренностью, там правление и законы достигают величайшего совершенства, и другим образом сие никогда быть не может. До времени сие сказано темно, в виде оракульского изречения, доколе мы докажем со всею достоверностью, что с одной стороны трудно устроить город, а с другой, по нашему предположению, это есть самое легкое и скорое дело.
Кл. Каким образом?
Аф. Сообразуясь с потребностями твоего города, постараемся начертать ему законы с осторожностью стариков, кои дают уроки своим детям.
Кл. Будем продолжать, не останавливаясь.
Аф. Призовем Бога на устроение нового града. Он услышит нас, и вняв молитве нашей, милосердно сойдет к нам содействовать общему благу и учреждению законов.
Кл. О если б Он сошел!
Аф. Но какое правление мы дадим нашему государству?
Кл. Скажи яснее, что ты намерен сказать. Без сомнения ты хочешь знать, установить ли правление народное или вельможное, или царственное; но, мы уверены, не деспотическое неограниченное.
Аф. Но кто из вас первый хочет сказать мне, какое правление находится в отечестве его?
Мег. Как старшему, не мне ли принадлежит право говорить прежде?
Аф. Всё равно.
Мег. Рассуждая о правлении в Лакедемоне, я не могу сказать решительно, как назвать его. Кажется оно походит на неограниченное. Власть эфоров у нас удивительно велика; иногда я вижу здесь правление совершенно народное. Крайнее невежество было бы, утверждать, что оно не аристократическое; есть у нас и царская власть; власть самая древняя, нами и всеми народами так называемая. На сей нечаянный вопрос я не могу сказать определенно, какое у нас правление.
Кл. Я с тобою, Мегилл, нахожусь в одинаковом замешательстве. Вникая в правление Кносса, я не могу дать ему собственного названия.
Аф. Это оттого, что ваши отечества суть действительные правления; а те, кои мы теперь поодиночке называли, не суть государственные правления, но простые города, в которых одна часть повелевает, другая раболепствует; всякий из них называется именем своего правителя. И если необходимо иметь городу такое название, то лучше заимствовать его от истинного Бога, управляющего существами разумными.
Кл. Кто же сей Бог?
Аф. Чтоб объяснить сей вопрос, надобно прибегнуть к баснословию; возможно ли сие сделать?
Кл. Очень можно.
Аф. Задолго прежде основания всех государств, о коих мы говорили, самое первое и самое счастливое было в златые времена Сатурна. Нынешние самые совершенные царствования суть только слабое подобие оного.
Мег. Очень любопытно слышать сие.
Аф. Я думал так; и для этого сделал сие отступление в нашем разговоре.
Мег. Очень хорошо ты сделал; желательно, чтоб ты рассказал всю басню по порядку, если можно.
Аф. Сделаю по вашим словам. Идет предание о счастливой жизни златого века, когда все блага сами собою в изобилии представлялись людям. Причина же сего счастья, как говорят, была сия: Сатурн знал, что никакая природа человеческая, владея неограниченною властью, не может противиться сильным порывам своевольства и несправедливости. К отклонению сего он поставил царями и начальниками государств не людей, но существа благороднейшие, божественные. Так ныне и мы делаем со стадами и со всеми домашними животными. Мы не поставляем волов начальниками над волами, ни козлищ над козлищами, но сами управляем ими как род отличнейший. Равным образом по милости человеколюбивого Бога тогда царствовали на земле гении — существа благороднейшие. Сии существа, богатые способами попечения о себе и о других, установляли везде мир, добрую совесть, свободу и неиссякаемое правосудие и утверждали в людях безмятежие и благоденствие. Но сей век миновался. Он представляет нам истину, что, где царствуют не боги, но смертные, там человек никогда не успокоится от зол и бедствий. По крайней мере, сколько возможно, он должен приближаться к первоначальной жизни Сатурна: повиноваться бессмертной части существа своего, уступать душе своей власть над собою, над домами и градами и признавать законом только внушения божественного разума. Но где или один человек, или дворянство, или народ с душою, жадною к удовольствиям и страстями волнуемою, беспрестанно стремится к новым наслаждениям; не зная ни в чём воздержаний, страдает болезнью ненасытности и, попирая все права человечества, управляет городом или частным человеком: там, повторяю, нет уже средства к спасению. Надлежит вам, Клиний, вникнув в слово сие, или согласиться с ним, или нет.
Кл. Необходимо должно согласиться.
Аф. Некоторые утверждают, как ты знаешь, что законы имеют те же виды и разделения, как и правительства. Мы уже видели, как разделяются последние, и впадаем в недоумение, с какой точки должно смотреть на справедливость и несправедливость. Говорят, что законы не должны основываться ни на целой добродетели, ни на войне; они должны клониться к пользе существующего образа правления, ко всегдашнему утверждению власти его, и естественная мера справедливости есть сия...
Кл. Какая?
Аф. Польза сильнейшего.
Кл. Скажи яснее.
Аф. Законы в государстве, как говорят, даются стороною преобладающею; не правда ли?
Кл. Истинно.
Аф. Но можно ли полагать, что народ, или другая какая-либо сторона, имея в рунах своих перевес, согласится утвердить законы не на собственной своей пользе?
Кл. Как можно?
Аф. Следовательно, кто преступит сии законы; того по условленному правосудию законоположник накажет как возмутителя.
Кл. Кажется так.
Аф. Таково есть и всегда будет, говорят они, существо справедливости.
Кл. Как показывает сие слово.
Аф. Сие определение справедливости есть преступление против человечества.
Кл. Какое преступление?
Аф. Мы уже видели, кто над кем должен владычествовать; видели, что родители должны управлять детьми, старшие младшими, благородные безродными; мы видели и другие многие власти, одни другим противоречащие; видели между ними и власть сильного и согласились со мнением Пиндара, который называет ближайшею к природе власть сильнейшего.
Кл. Так; это уже сказано.
Аф. Рассмотрите же, кому поручить свой город. Ибо не раз, но тысячекратно случалось в других городах...
Кл. Что случалось?
Аф. Где начальство делается предметом спора, там преодолевающая сторона всегда присваивает себе все государственные дела и побежденным, ни самим, ни детям их, не оставляет ни даже тени какой-либо власти; там вечно питают один к другому взаимную боязнь, чтобы кто-либо, получив в руки свои власть, не отмстил за причиненные ему прежде обиды. Такие правления не суть правления, и те законы суть не истинные законы, кои установлены не для всего государства вообще. Правления, установленные для немногих, суть не иное что, как скопища злоумышленников; справедливость у них есть только пустое название. Сие мы говорим для того, чтоб в новом государстве твоем не раздавать исключительно властей ни богатым, ни тем, кои ничего не имеют, кроме силы, знатности и породы. Но кто более всех повинуется законам, и в этом побеждает прочих граждан; сему как первому должно поручить важнейшую должность, которую прежде исполняли сами боги; второму по нём вторую власть и так далее по порядку. Я не без причины называю правителей служителями закона, но полагая в сем и спасение и гибель государства: гибель там, где есть правитель, но бессилен закон; спасение и все блага, какие только боги дают людям, там, где закон есть господин над правителями, и правители суть рабы его.
Кл. Справедливо. Ты по летам своим слишком проницательно видишь.
Аф. Правда; юный человек видит сии предметы всегда слабее, нежели как ему можно. Здесь старец проницательнее молодого.
Кл. Истинно, очень истинно.
Аф. Что ж далее? Вот уже поселенцы заняли свои места; они пред нами; к ним надлежит обратить речь свою.
Кл. Положим так.
Аф. Итак, скажем им: «Граждане, Бог, как говорит древнее предание, содержащий в себе начало, средину и конец всех вещей, шествует прямо и проникает вселенную; ему всегда сопутствует правосудие, мститель за нарушение Божественного закона. Предназначенный к блаженству, покоряется божественному суду и смиренно идет по стопам его. Но безумец, ослепленный гордостью, богатством, почестями или красотою тела, пожираемый вместе и пламенем юности и силою честолюбия, отметает всякую власть и руководителя, и почитая себя рожденным повелевать, остается без Бога, без добродетели. Оставленный самому себе, он приобщается к другим подобным своим, рыщет и разносит всюду возмущение. Уже он делается идолом черни; но скоро получает достойное наказание сей рушитель своего семейственного и общественного счастья. При таком расположении дел человеческих, что должен делать и размышлять мудрый?
Кл. Очень ясно, что всякий разумный должен обращать все свои мысли и желания к Богу.
Аф. Но какое поведение любезно Богу и сообразно с природою Его? Я знаю только одно, основанное на древнем изречении: любезно подобное подобному и притом умеренное умеренному; предметы чрезмерные не бывают близки ни между собою, ни с предметами умеренными. Но Бог есть мера всех вещей и мера совершеннейшая, нежели кто-либо из смертных, как говорят. Итак, чтоб сделаться любезным Богу, надобно по возможности уподобляться ему. На сем основании человек умеренный в своих желаниях, есть друг Божий, как подобный Ему, а неумеренный не только не подобен, но противен Ему, как несправедливый. Сие правило ведет нас к другому важнейшему и более всех истинному, именно: если добродетельный жертвует богам, и беседует с ними посредством молитвы, приношений и всяким благоговейным служением, то сие более всего и надежнее ведет его к блаженной жизни и служит ему великим украшением. Но с порочным бывает противное; он не чист душою; чистота живет только в добродетельном; от оскверненного не принимает даров ни добрый человек, ни Бог. Итак, к чему служат нечестивому все старания его преклонить Богов? Они внимают только молитве душ добродетельных. Вот цель, к которой мы должны стремиться. Но какими стрелами, если позволено так сказать, можно попадать в цель сию, и какой путь прямее ведет к ней? Во-первых, после поклонения, должного богам Олимпийским — покровителям города, должно совершать и другие жертвоприношения: левые стороны второстепенных жертв в четном числе приносить подземным богам; затем в благоговении жертвовать духам и героям, и почитать жертвенники домашних пенатов. Любить и уважать своих родителей, воздавать им должное, есть первая и священнейшая наша обязанность. Мы не имеем ничего, чтоб не принадлежало родившим и воспитавшим нас; им мы должны жертвовать, чем только можем, имением и всеми благами душевными и телесными; должны платить им дань за те попечения и болезни, кои они перенесли для нас в первые лета жизни нашей; должны пещись о дряхлой старости их; во всю жизнь свою они должны слышать от нас только одни благословения: ибо слова нелепые, легкомысленные навлекают нам жесточайшее наказание; Немезида, вестница правосудия, строго блюдет за нами. Уступим гневу родителей; извиним их, если они изливают его на нас словами и делами; не забудем, что отец имеет право гневаться на виновного сына. По смерти их лучшее погребение им есть самое скромное, в котором нет пышности чрезвычайной, и которое не уклоняется от обычая предков. Их нет; но мы ежегодно будем почитать память их и усопшим приносить малейшую часть от своих стяжаний, счастьем посылаемых. Исполняя сие и с сими правилами сообразуя жизнь свою, мы приобретем милость у Богов и у высших существ и доброю надеждою усладим большую часть жизни своей. Что касается до детей, родственников, друзей и сограждан, до гостеприимства и до всех обязанностей общежития, кои составляют усладу жизни сей, будем вопрошать законы: закон, иногда действующий убеждением, иногда вооружающийся на непокорных силою и наказанием, один закон при помощи Божией может соделать государство сильным и цветущим.
Есть еще другие предметы, о которых законодатель должен говорить, если имеет одну цель со мною; но поелику невозможно представить их в обыкновенной форме закона; то должно начертать общий план для них и собравши все под одну точку, потом изложить их тем, для коих издаются сии законы. И хотя весьма трудно найти сию точку и заключить все предметы в одной формуле, однако ж мы постараемся найти для себя это основание.
Кл. Какое же?
Аф. Желал бы я, чтоб все по собственному убеждению стремились к добродетели; вероятно, что законодатель будет иметь сие целью во всём законодательств своем.
Кл. Без сомнения.
Аф. Сказанное доселе, кажется, ведет к тому, чтобы заставить внимать советам не с холодною душою, но с добрым расположением. Мы очень много успеем, если хотя несколько приобретем и усилим внимание и благосклонность слушателей. Немногие, очень немногие стремятся к быстрому и прочному усовершенствованию самих себя. Гезиод, коего многие почитают мудрецом, говорит, что путь к пороку ровен, не сопряжен ни с какими трудностями и очень краток; но с добродетелью бессмертные соединили труд; путь к ней продолжителен, горист и сначала шероховат; но чем выше восходишь, тем более смягчаются трудности.
Кл. Кажется, он хорошо сказал.
Аф. Очень хорошо. Теперь хочу показать вам следствие предварительного моего слова.
Кл. Покажи.
Аф. Для сего начнем с самим законодателем такой разговор: «Скажи нам, законодатель, если б ты знал, что мы должны говоришь и делать, то без сомнения ты нам открыл бы сие.»
Кл. Необходимо.
Аф. Но не задолго пред сим не сказал ли ты, что законодатель не должен позволять поэтам говоришь всё, что им угодно; ибо не зная, что противно законам, они могут вредить общественному порядку.
Кл. Справедливое замечание.
Аф. Прилично ли будет сказать ему от имени поэтов?
Кл. Что такое?
Аф. Есть древнее сказание, часто повторяемое и всем известное; что поэт, как бы восседая на треножнике муз, не владеет собою, и подобно источнику, дает стремящимся мыслям свободное течение; поелику искусство есть подражание, то он, заставляя действовать лица противные между собою, часто бывает принужден говорить вопреки самому себе, и сам не знает, на которой стороне истина; но законодателю нельзя так поступать в законе и об одном предмете говорить двумя различными образами; он должен сказать о каждом одно определенное слово. Рассуди сам об этом по предыдущему примеру. Погребение может быть чрезвычайно пышное, бедное и умеренное; ты, избирая среднее, одобряешь и предписываешь его; а я, в поэме своей, описывая смерть какой-нибудь богатой женщины, буду хвалить великолепное, какое она сама себе назначит; заставляя говорить человека или недостаточного или расчетливого, я изберу для него бедные похороны; тот, коего состояние и желания ограничены, станет хвалить умеренное погребение; но ты иначе должен судить о умеренном; ты должен оказать, в чём именно состоит умеренность, или слово твое никогда не будет законом.
Кл. Очень справедливо.
Аф. Итак, законодатель должен ли, не сказав ничего предварительно пред каждым законом, просто положить, что делать и чего не делать, и определивши наказание приступать к изданию другого закона, не употребляя ни советов, ни увещаний? Самые врачи лечат один одним образом, другой другим. Упомянем о том и другом способе и будем просить законодателя, как дети просят врача, лечить их легчайшим образом. Скажем, что есть истинные врачи и служители их, коих мы также называем врачами.
Кл. Точно так.
Аф. Они бывают или свободные, или рабы. Последние приобретают свое искусство из опыта, по приказанию своих господ, тогда как первые учатся ему из познания природы и детей своих так учат. Ты допускаешь ли сии два рода так называемых врачей?
Кл. Почему ж нет?
Аф. Так как больные в городе бывают или свободные, или рабы, то разумеется, что рабов по большой части лечат хожалые рабы, при больницах живущие; ни один из сих врачей ни дает, ни принимает отчета в болезни раба; но, предписав ему то, в чём удостоверялся опытом и не сомневаясь в своих сведениях, как деспот, стремительно скачет к другому больному, и таким образом освобождает господина от попечения о болящих рабах. Свободный же обыкновенно смотрит и лечит болезни свободных; притом они исследует происхождение их и качество, беседует с больным и с друзьями его, сам узнает от них что-нибудь и наставляет больного, и не прежде предписывает врачевство, как уверившись в пользе его. Овладевши больным посредством убеждения, он оказывает ему пособие и наконец возвращает здоровье. Какой наставник или врач лучше: тот ли, который лечит первым образом, или последний? Тот ли, который двумя способами достигает цели своей, или который действует одним способом и тем худым и насильственным?
Кл. Двоякий способ несравненно предпочтительнее?
Аф. Хочешь ли видеть сей простой и двоякий способ в самом законодательстве?
Кл. Как не хотеть?
Аф. Какой первый закон положит законодатель? Сообразно с самою природою не начнет ли он с того, на чём основывается прочность политического бытия?
Кл. Без сомнения.
Аф. Но отколе города заимствуют свое начало и происхождение? Не от супружества ли и соединения полов?
Кл. Конечно.
Аф. По всей справедливости должно начинать с законов, относящихся до супружества.
Кл. Без сомнения.
Аф. Итак, скажем прежде простой закон: всякий, имеющий тридцать лет от рождения, до тридцати пяти должен вступить в супружество; в противном случае подвергается денежной пене, или бесчестию; пене именно такой, бесчестию именно такому. Вот простой закон о супружестве. Вот и двоякий: должно вступать в супружество от тридцати лет до тридцати пяти, принимая в уважение, что род человеческий от природы получил себе в удел бессмертие, к коему всякий стремится неограниченным желанием; ибо всякий желает быть славным и не лежать в гробе без имени. Род человеческий всех времен составляет одно семейство; он преемственно продолжается и будет продолжаться, и таким образом бессмертен. Дети сменяются детьми, составляют продолжение одного и того же рода и сохраняют его бессмертие. Никогда непозволительно лишать самого себя сего бессмертного бытия, и тот умышленно изменяет ему, кто не печется о жене и детях. Покоряющийся сему закону освобождается от наказания, непокорный же и в тридцать пять лет не вступивший в супружество, ежегодно подвергается такому и такому наказанию, дабы он не почитал выгодным и спокойным одиночества и не имел бы права на те почести, кои обыкновенно воздает юность старшим. Услышав тот другой закон, можно определить, должен ли он иметь двоякую величину, соединяя кратчайшим образом убеждение и угрозы; или ограничится он только принуждением, имея одно простое содержание?
Мег. По обычаям лаконическим, чем короче, тем лучше. Но если б отдали на мой суд, какого изложения я желал бы в своем государстве, то я предпочел бы обширнейшее; и во всех законах, если б надлежало действовать по сим данным примерам, я последовал бы последнему. И Клинию, думаю, понравился сей образ законодательства. Город его может воспользоваться сими законами.
Кл. Ты угадал, Мегилл.
Аф. Слишком детское дело спорить о преимуществе пространных или кратких сочинений. По моему мнению, должно предпочитать то, что лучше, а не то, что пространнее. В двух предложенных законах заключается преимущество одного пред другим в самом употреблении, и еще яснее сие доказано примером двух врачей. Но кажется, доселе еще никто из законодателей не помышлял, что в законодательстве можно употреблять убеждение и силу; они действуют на непросвещенную чернь только последнею и, давая законы, не растворяют силы убеждением. Я знаю еще нечто третье, что должно быть в законах и чего никогда не бывает.
Кл. О чём говоришь ты?
Аф. Что при помощи Божией само собою развилось из слов, нами сказанных. Мы с ранней зари начали разговор свой; теперь уже полдень; во всё продолжение нашего здесь отдыха мы говорили о законах и едва только коснулись самих законов. Всё, что мы говорили доселе, было только предисловием к законам. Что это значит? То, что все рассуждения, всё, что выражается посредством голоса, имеет свое предисловие, преклонение на свою сторону, искусственный приступ, приготовляющий к последующему; в песнях лирических, во всей музыке предшествуют прелестные приступы. Только в законах, касающихся до государствоправления, никто никогда не говорил о предисловии, ни один сочинитель не раскрыл его, как будто его вовсе нет. Но в нынешней нашей беседе, кажется, доказано, что оно составляет существенную часть, и законы не просто бывают двоякого рода, но составляют две отдельные части: самый закон и предисловие. Повеление деспота походит на приказание врача-невольника и есть простой закон. Другая часть есть убеждающая; она имеет силу предисловия при сочинениях. Такое убеждающее слово, по моему мнению, говорится на тот конец, чтоб благосклонно и со вниманием принимали повеление те, кому говорит законодатель, и потому должно назвать его предисловием, а не частью самого закона. Что из сего я хотел вывести? То, что законодатель прежде всего должен прибавить к законам предисловие, отчего они получат другую силу, как мы уже видели из двух разных примеров.
Кл. Мой законоискусник не иначе должен поступать в законодательстве.
Аф. Ты прав, если хочешь сказать, что всякий закон должен иметь свое предисловие и что на поприще законодательства прежде всего должно изложить предварительные правила; сие дает последующему силу и важность; ибо весьма много значит удовлетворительное или неудовлетворительное изложение. Но не справедливо заставлять предисловить одним образом пред всеми законами, как важнейшими, так и маловажными; сего не делают ни в песнях, ни в разговоре. Хотя всякая песнь имеет свой приступ, но не всеми приступами должно пользоваться. Сие предоставляется на произвол ритору, песнопевцу и законодателю.
Кл. Кажется ты говоришь весьма справедливо; но не будем медлить долее на вступлении. Обратимся опять к слову, которое относится не к предисловию, но к настоящему предмету, и как в игре лучшее всегда повторяется, повторим слова твои не кое-как, но как истинное предисловие. Ты довольно сказал о почтении к богам, о любви к родителям, о супружестве; постараемся окончить всё, что касается до предисловия, и потом приступим к самим законам.
Аф. Итак, по твоему мнению, мы хорошо предисловили о богах, о тех, кои после богов заслуживают первое почтение, о родителях почивших и еще живущих; кажется, ты хочешь, чтоб я развил и остальную часть сего предмета,
Кл. Очень желаю.
Аф. После сего остается говорить и по возможности сосредоточить свои мысли о том, какое попечение мы должны иметь о душе, о теле, об имении и наконец об истинном воспитании. Вот предмет для нашей беседы и внимания.
Кл. Очень основательно ты говоришь.