[8]
ГЛАВА II.
Древнѣйшія переселенія въ Италію.
Коренныя италiйскiя племена.
О первомъ переселеніи человѣческаго рода въ Италію нѣтъ не только никакихъ свѣдѣній, но и никакихъ баснословныхъ сказаній; въ древности даже существовало общее убѣжденіе, что тамъ, какъ и повсюду, первые жители были продуктомъ мѣстной почвы. Впрочемъ разрѣшеніе вопросовъ касательно происхожденія различныхъ породъ и ихъ генетическихъ отношеній къ различнымъ климатамъ принадлежитъ по праву натуралистамъ, а для историка и невозможно и не имѣетъ важнаго значенія разрѣшеніе вопроса, были-ли древнѣйшіе изъ извѣстныхъ ему обитателей какой-либо страны исконными или пришлыми. Но историкъ, конечно, обязанъ выяснить постепенное наслоеніе народностей въ данной странѣ для того, чтобъ можно было прослѣдить, какъ совершался переходъ отъ нисшей культуры къ высшей и какъ менѣе способныя къ культурѣ или даже только менѣе развитыя племена были подавлены тѣми, которыя стояли выше ихъ. Впрочемъ Италія чрезвычайно бѣдна памятниками первобытной эпохи и представляетъ въ этомъ отношеніи замѣчательную противоположность съ другими культурными сферами. Изъ добытыхъ германской археологіей результатовъ оказывается, что прежде, чѣмъ индо-германскія племена поселились въ Италіи, Франціи, сѣверной Германіи и Скандинавіи, тамъ жилъ или только бродилъ народъ, быть можетъ, Чудскаго племени, который снискивалъ средства существованія охотой и рыбной ловлей, дѣлалъ свою утварь изъ камня, изъ глины или изъ костей, и украшалъ себя звѣриными зубами и янтаремъ, но не былъ знакомъ ни съ земледѣліемъ ни съ употребленіемъ металловъ. Точно такъ и въ Индіи менѣе способное къ культурѣ и темнокожее населеніе предшествовало индогерманскому. Но въ Италіи мы не находимъ такихъ слѣдовъ вытѣсненнаго народа, какими являются въ кельто-германской сферѣ Финны и Лаппы и въ индійскихъ горахъ чернокожіе племена, и тамъ до сихъ поръ еще не найдено такого наслѣдія отъ безвѣстно-исчезнувшаго исконнаго населенія, какимъ, по видимому, можно считать своеобразные скелеты, обѣденныя мѣста и могилы, принадлежавшіе къ такъ называемой каменной эпохѣ германской древности. Тамъ до сихъ поръ не найдено ничего
[9] такого, что давало-бы право допустить существованіе человѣческаго рода, предшествовавшее обработкѣ полей и плавкѣ металловъ и если, дѣйствительно, когда-то жили въ предѣлахъ Италіи люди, стоявшіе на той первоначальной ступени развитія, которую мы обыкновенно называемъ дикимъ состояніемъ, то отъ нихъ неосталось никакихъ слѣдовъ.
Элементами для древнѣйшей исторіи служатъ отдѣльныя народныя личности — племена. Въ числѣ тѣхъ, которыхъ мы находимъ въ болѣе позднюю пору въ Италіи, есть такія, о которыхъ мы имѣемъ достовѣрныя историческія свѣдѣнія. Такъ напримѣръ мы знаемъ, что Эллины принадлежали къ числу переселенцевъ, а Бреттіи и обитатели сабинской земли утратили свою національность. Кромѣ этихъ двухъ категорій есть еще много другихъ племенъ, переселеніе которыхъ можетъ быть доказано не историческими свидѣтельствами, а путемъ апріористическихъ выводовъ, и національность которыхъ, по видимому, неподвергалась рѣзкимъ перемѣнамъ подъ гнетомъ внѣшняго вліянія. Ихъ-то національная индивидуальность и должна быть прежде всего установлена путемъ историческаго расслѣдованія. Но намъ пришлось-бы отклонять отъ себя эту задачу, какъ невыполнимую, еслибы мы должны были довольствоваться хламомъ народныхъ сказаній и выдаваемыми за историческія, безсвязными преданіями, которыя обыкновенно складывались изъ немногихъ дѣльныхъ свѣдѣній, добытыхъ просвѣщенными путешественниками, и изъ множества бо́льшею частію малоцѣнныхъ легендъ, — складывалось безъ всякаго пониманія настоящаго смысла легендъ и исторіи и получали опредѣленную форму лишь при нѣкоторыхъ оговоркахъ. Однако и для насъ существуетъ одинъ источникъ свѣдѣній, изъ котораго мы можемъ черпать хотя и отрывочныя, но достовѣрныя указанія; это — туземныя нарѣчія, на которыхъ говорили племена, жившія въ Италіи съ незапамятныхъ временъ. Они возникли вмѣстѣ съ самимъ народомъ и отпечатокъ ихъ происхожденія врѣзался въ нихъ такъ глубоко, что его не могла совершенно изгладить возникшая впослѣдствіи культура. Хотя только одинъ изъ италійскихъ діалектовъ знако́мъ намъ вполнѣ, за то отъ многихъ другихъ до насъ дошли остатки, по которымъ историкъ въ состояніи опредѣлить степени родоваго различія или сходства между отдѣльными діалектами и народностями. Такимъ образомъ языковѣдѣніе научаетъ насъ различать три основныхъ италійскихъ корня — япигскій, этрусскій и (какъ мы позволимъ себѣ его назвать) италійскій, изъ которыхъ послѣдній раздѣляется на двѣ главныя вѣтви — на латинское нарѣчіе, и на то, къ которому принадлежатъ діалекты Умбровъ, Марсовъ, Вольсковъ и Самнитовъ.
Япиги.
О япигскомъ племени мы имѣемъ лишь поверхностныя свѣдѣнія. На крайнемъ юго-востокѣ Италіи, на Мессапійскомъ или Калабрійскомъ полуостровѣ, найдены въ значительномъ числѣ надписи на
[10]своеобразномъ и безслѣдно исчезнувшемъ языкѣ[1]; это, безъ всякаго сомнѣнія, остатокъ языка Япиговъ, которыхъ и преданіе очень опредѣленно отличаетъ отъ латинскихъ и самнитскихъ племенъ; правдоподобныя догадки и многочисленныя указанія приводятъ насъ къ заключенію, что и въ Апуліи когда-то говорили на такомъ-же языкѣ и когда-то жило такое-же племя. То, что́ мы теперь знаемъ объ этомъ народѣ, хотя и достаточно для того, чтобъ мы явственно отличали его отъ остальныхъ Италійцевъ, но недостаточно для того, чтобъ мы отвели этому языку и этому народу какое-нибудь опредѣленное мѣсто въ исторіи человѣческаго рода. Смыслъ надписей еще неразгаданъ и едвали можно надѣяться, чтобъ попытки такого рода когда-либо увѣнчались успѣхомъ. На то, что діалектъ Япиговъ долженъ быть отнесенъ къ числу индо-германскихъ, какъ будто указываютъ формы родительнаго падежа aihi и ihi, соотвѣтствующія санскритскому asya и греческому οιο. Другіе признаки, — какъ напримѣръ употребленіе придыхательныхъ согласныхъ и стараніе избѣгать буквъ m и t въ концѣ словъ, указываютъ на существенное отличіе этого языка отъ италійскаго и на то, что онъ имѣлъ нѣкоторое сходство съ греческими діалектами. Догадка объ очень близкомъ родствѣ япигской націи съ Эллинами находитъ дальнѣйшее подтвержденіе въ томъ, что въ надписяхъ часто встрѣчаются имена греческихъ боговъ и что Япиги эллинизировались съ поразительной легкостью, которая рѣзко отличалась отъ неподатливости остальныхъ италійскихъ племенъ: Апулія, о которой даже во времена Тимея 350 до Р. Х.(въ 400 г. отъ основанія Рима) говорили, какъ о варварской странѣ, сдѣлалась въ шестомъ столѣтіи отъ основанія Рима совершенно греческой страной, не смотря на то, что Греки не предпринимали тамъ никакой непосредственной колонизаціи; даже у болѣе грубаго племени Мессапіевъ замѣтны многократныя попытки въ томъ-же направленіи. Однако это родство Япиговъ съ Эллинами, основанное на происхожденіи или на сочувствіи, вовсе не заходитъ такъ далеко, чтобъ дать намъ право считать языкъ Япиговъ за грубый діалектъ эллинскаго и на немъ должны остановиться изслѣдованія историка по меньшей мѣрѣ до тѣхъ поръ, пока не будутъ добыты болѣе ясныя и болѣе достовѣрныя указанія[2]. Впрочемъ этотъ пробѣлъ не очень
[11]чувствителенъ, такъ какъ племя Япиговъ уже приходило въ упадокъ въ началѣ нашей исторіи и оно представляется намъ не иначе какъ постепенно убывающимъ и исчезающимъ. Неустойчивый характеръ япигскаго племени и легкость, съ которою онъ подчинялся вліянiю другихъ народовъ, подтверждаетъ предположеніе, что это были древнѣйшіе переселенцы или коренные жители Италіи, а ихъ географическое положеніе дѣлаетъ это предположеніе правдоподобнымъ. Не подлежитъ сомнѣнію, что всѣ древнѣйшія переселенія народовъ совершались сухимъ путемъ, а въ особенности тѣ, которыя направлялись въ Италію, такъ какъ ея берега доступны съ моря только для опытныхъ мореплавателей и потому были вовсе незнако́мы Эллинамъ даже во времена Гомера. Если же первые переселенцы пришли изъ-за Апеннинъ, то какъ геологъ дѣлаетъ заключеніе о времени возникновенія горъ по ихъ наслоеніямъ, такъ и историкъ можетъ отважиться на догадку, что племена, дальше всѣхъ другихъ передвинувшіяся на югъ, были древнѣйшими жителями Италіи, — а япигскую націю мы находимъ именно на самой дальней юго-восточной окраинѣ Италіи.
Италiйцы.
Въ тѣ времена, о которыхъ до насъ дошли достовѣрныя преданія, въ средней части полуострова жили два народа или, скорѣе, два племени одного и того-же народа, положеніе котораго въ средѣ племенъ индо-германскаго происхожденія мы въ состояніи опредѣлить съ бо́льшею точностью, чѣмъ положеніе япигской націи. Мы по справедливости должны назвать этотъ народъ италійскимъ, такъ какъ ему былъ обязанъ полуостровъ своимъ историческимъ значеніемъ; онъ дѣлится на два племени — на Латиновъ и Умбровъ съ ихъ южными отпрысками — Марсами и Самнитами и съ тѣми народностями, которыя отдѣлились отъ Самнитовъ уже въ историческую эпоху. Сличеніе нарѣчій, на которыхъ говорили эти племена, привело къ убѣжденію, что всѣ они вмѣстѣ взятые составляли одно звено въ цѣпи индо-германскихъ языковъ и что эпоха ихъ объединенія сравнительно недалека. Въ звуковой системѣ этихъ племенъ появляется своеобразная дующая f, — въ чёмъ они сходятся съ Этрусками, но рѣзко отличаются отъ всѣхъ эллинскихъ и эллино-варварскихъ племенъ, равно какъ и отъ Санскрита. Напротивъ того придыхательныя, которыя были всѣ без исключенія удержаны Греками и изъ которыхъ самыя жесткія сохранились у Этрусковъ, были первоначально незнакомы Италійцамъ и замѣнялись у нихъ которымъ нибудь изъ своихъ элементовъ — или промежуточными буквами или однимъ дуновеніемъ
[12]f или h. Болѣе тонкіе придыхательные звуки s, w, j, которыхъ Греки избѣгаютъ насколько это возможно, удержались въ италійскихъ языкахъ съ незначительными измѣненіями и даже иногда получали дальнѣйшее развитіе. Отступающее удареніе и происходящее отсюда разрушеніе окончаній встрѣчаются какъ у Италійцевъ, такъ и у нѣкоторыхъ греческихъ племенъ, равно какъ у Этрусковъ, но у Италійцевъ это замѣтно въ болѣе сильной степени, чѣмъ у греческихъ племенъ и въ болѣе слабой степени, чѣмъ у Этрусковъ; неумѣренное разрушеніе окончаній въ языкѣ Умбровъ, конечно, не истекало изъ кореннаго духа этого языка, а было позднѣйшимъ извращеніемъ, которое также обнаружилось въ Римѣ въ томъ же направленіи, хотя и въ болѣе слабой степени. Поэтому въ италійскихъ языкахъ короткія гласныя въ концѣ словъ отпадаютъ постоянно, а длинныя — часто; напротивъ того, заключительныя согласныя упорно удерживаются въ латинскомъ языкѣ и еще болѣе упорно въ самнитскомъ, между тѣмъ какъ въ умбрійскомъ языкѣ и онѣ отпадаютъ. Съ этимъ находится въ связи тотъ фактъ, что развитіе посредствующихъ звуковъ оставило въ италійскихъ языкахъ лишь мало слѣдовъ и что въ замѣнъ того появляется своеобразный массивъ, образуемый прибавленіемъ буквы r; далѣе мы находимъ, что для обозначенія времени бо́льшею частію прибавляются къ корнямъ es и fu, между тѣмъ какъ приращенія словъ и еще болѣе частыя измѣненія гласныхъ буквъ большею частію избавляли Грековъ отъ необходимости употреблять вспомогательные глаголы. Между тѣмъ, какъ италійскіе языки, точно такъ же, какъ и эолійскій діалектъ, отказались отъ двойственной числовой формы, они вполнѣ удержали творительный падежъ, исчезнувшiй у Грековь, и бо́льшею частію также удержали падежъ предложный. Строгая логика Италійцевъ, по видимому, немогла допустить, чтобъ понятіе о многократности дѣлилось на понятія о двойственности и о множествѣ, а между тѣмъ сохранила съ большой опредѣленностью склоненія, которыми выражаются взаимныя отношенія между словами. Образованіе существительныхъ именъ изъ глаголовъ, — которое совершается при помощи герундій и супиновъ, гораздо полнѣе, чѣмъ въ какомъ-либо другомъ языкѣ, — составляетъ отличительную особенность италійскаго языка, которой нѣтъ даже въ санскритскомъ.
Отношенiе Италiйцевъ къ Грекамъ.
Этихъ примѣровъ, выбранныхъ изъ множества другихъ подобнаго рода фактовъ, достаточно для того, чтобъ доказать самостоятельность италійскаго языка въ средѣ всѣхъ другихъ индо-германскихъ нарѣчій и близкое племенное родство Италійцевъ съ Греками какъ въ географическомъ отношеніи, такъ и по языку; Грекъ и Италіецъ — родные братья, а Кельты, Германцы и Славяне — ихъ двоюродные братья. Обѣ великія націи, какъ кажется, рано пришли къ ясному сознанію единства какъ всѣхъ греческихъ, такъ и всѣхъ италійскихъ
[13]нарѣчій и племенъ; это видно изъ того, что въ римскомъ языкѣ есть очень древнее загадочнаго происхожденія слово Graius или Graicus которымъ называли всякаго Эллина, а у Грековъ также есть соотвѣтственное этому слову названіе Οπικος, подъ которымъ разумѣлись всѣ латинскія и самнитскія племена, знакомыя Грекамъ въ самыя древнія времена, но подъ которое неподходили ни Япиги ни Этруски.
Отношенiя Латиновъ къ Умбро-Самнитамъ.
Но и въ сферѣ италійскихъ языковъ латинскій находится въ рѣзкомъ противорѣчіи съ умбро-самнитскими діалектами. Впрочемъ, изъ этихъ послѣднихъ намъ извѣстны только два діалекта — умбрійскій и самнитскій или оскскій, и то лишь въ крайне неполномъ видѣ и очень неточно; изъ остальныхъ діалектовъ нѣкоторые, какъ напримѣръ вольсскій и марсскій, дошли до насъ въ такихъ ничтожныхъ остаткахъ, что мы не можемъ составить себѣ понятія объ ихъ индивидуальныхъ особенностяхъ и даже не въ состояніи съ достовѣрностью и съ точностью распредѣлить ихъ по разрядамъ; другіе же, какъ напримѣръ сабинскій, совершенно исчезли, оставивъ послѣ себя лишь небольшіе слѣды, сохранившіеся въ видѣ діалектическихъ особенностей провинціальнаго латинскаго языка. Однако, сопоставленіе выводовъ, добытыхъ изученіемъ древнихъ языковъ в древней исторіи, непозволяетъ сомнѣваться въ томъ, что всѣ эти діалекты принадлежали къ умбро-самнитской вѣтви великаго италійскаго корня и что хотя этотъ послѣдній находится въ гораздо болѣе близкомъ родствѣ съ латинскимъ корнемъ, чѣмъ съ греческимъ, онъ все таки отличается отъ латинскаго самымъ опредѣленнымъ образомъ. Въ мѣстоименіяхъ и въ иныхъ случаяхъ Самниты и Умбры часто употребляли p тамъ, гдѣ Римляне употребляли q, — такъ напримѣръ они говорили pis вмѣсто quis; точно такія же различія встрѣчаются и между другими языками, находящимися въ близкомъ между собою родствѣ, — такъ напримѣръ въ Бретани и въ Валисѣ кельтскому языку свойственно p тамъ, гдѣ на галльскомъ и на ирландскомъ употребляется k. Въ латинскомъ языкѣ и вообще въ сѣверныхъ діалектахъ двугласныя буквы сильно пострадали, а въ южныхъ италійскихъ діалектахъ онѣ пострадали немного; съ этимъ находится въ связи и тотъ фактъ, что Римляне ослабляютъ коренную гласную въ ея сочетаніяхъ, между тѣмъ какъ крѣпко держатся за нее во всѣхъ другихъ случаяхъ, — чего незамѣтно въ родственной группѣ языковъ. Въ этой группѣ, точно такъ же какъ и у Грековъ, слова, кончающіяся на a, оканчиваются въ родительномъ падежѣ на as, а въ выработанномъ языкѣ Римлянъ на ae; слова, кончающіяся на as, получаютъ въ родительномъ падежѣ на самнитскомъ языкѣ окончанiе на eis, въ умбрійскомъ на es, а у Римлянъ на ei; въ языкѣ этихъ послѣднихъ предложный падежъ постепенно исчезаетъ, между тѣмъ какъ въ другихъ италійскихъ
[14]діалектахъ онъ оставался въ полномъ употребленіи; множественное число дательнаго падежа на bus встрѣчается только въ латинскомъ языкѣ. Умбро-самнитское неопредѣленное наклоненіе съ окончаніемъ на um вовсе небыло въ употребленіи у Римлянъ, между тѣмъ какъ оско-умбрійское будущее, образовавшееся по примѣру Грековъ (herest, какъ λεγ-σω) изъ корня es, почти совершенно исчезло у Римлянъ и замѣнено желательнымъ наклоненіемъ простаго глагола или другими подобными формаціями, производными отъ fuo(ama-bo). Впрочемъ, во многихъ изъ этихъ случаевъ, какъ напримѣръ въ формахъ склоненій, различія замѣтны только въ выработавшихся языкахъ, между тѣмъ какъ первобытныя формы совпадаютъ однѣ съ другими. Поэтому, хотя италійскій языкъ и занимаетъ наряду съ греческимъ самостоятельное положеніе, но въ его собственной сферѣ латинская рѣчь относится къ умбро-самнитской почти такъ же, какъ іонійская къ дорійской, а различія между діалектами оскскимъ, умбрійскимъ и другими съ ними родственными, можно сравнить съ тѣми различіями, которыя существуютъ между дорійскимъ языкомъ въ Сициліи и дорійскимъ языкомъ въ Спартѣ.
Каждое изъ этихъ явленій въ сферѣ языка есть продуктъ и доказательство историческаго событія. Изъ нихъ можно съ полной увѣренностью заключить, что изъ нѣдръ общей матери всѣхъ народовъ и всѣхъ языковъ нѣкогда выдѣлилось племя, къ которому принадлежали общіе предки и Грековъ и Италійцевъ, что потомъ изъ этого племени выдѣлились Италійцы, которые снова раздѣлились на племена западное и восточное, а это восточное племя впослѣдствіи раздѣлилось на Умбровъ и Осковъ. Языковѣдѣніе, конечно, не въ состояніи объяснить намъ, гдѣ и когда совершались эти раздѣленія и самый отважный умъ едва ли попытается ощупью слѣдить за этими переворотами, изъ которыхъ самый ранній совершился, безъ сомнѣнія, за долго до того времени, когда предки Италійцевъ перешли черезъ Апеннины. Напротивъ того, если мы будемъ пользоваться правильно и осмотрительно сравненіемъ языковъ, оно можетъ дать намъ приблизительное понятіе о степени культурнаго развитія, на которой находился народъ въ то время, когда происходили раздѣленія племенъ, и этимъ путемъ можетъ познакомить насъ съ зачатками исторіи, которая есть ничто иное, какъ развитіе цивилизаціи. Вѣдь именно въ эпоху своей формаціи языкъ служитъ вѣрнымъ изображеніемъ и органомъ той культурной ступени, до которой достигъ народъ; великіе техническіе и нравственные перевороты сохраняются въ немъ какъ въ архивѣ документы, изъ которыхъ будущія поколѣнія непремѣнно будутъ черпать свѣдѣнія о тѣхъ временахъ, о которыхъ заглохли всѣ непосредственныя преданія.
Индо-германская культура.
Когда индогерманскія народности еще составляли одно нераздѣльное племя, говорившее на одномъ языкѣ, онѣ достигли нѣкоторой
[15]
степени культуры и создали соотвѣтствовавшій этой культурѣ запасъ словъ, а народы, впослѣдствіи выдѣлившіеся изъ этого племени, получили этотъ запасъ, какъ общее достояніе, въ его условно установленномъ употребленіи, и стали самостоятельно строить на этомъ фундаментѣ. Мы находимъ въ этомь запасѣ словъ нетолько самыя простыя обозначенія бытія, различныхъ видовъ дѣятельности и ощущеній, какъ напримѣръ sum, do, pater, — то есть отзвуки тѣхъ впечатлѣній, которыя производитъ на человѣка внѣшній міръ, но также такія слова, которыя принадлежатъ къ числу культурныхъ не только по своимъ корнямъ, но и по своей ясно-опредѣленной обиходной формѣ; они составляютъ общее достояніе индо-германскаго племени и ихъ нельзя объяснить ни одновременнымъ образованіемъ, ни позднѣйшимъ позаимствованіемъ. Такъ напримѣръ о развитіи въ тѣ отдаленныя времена пастушеской жизни свидѣтельствуютъ неизмѣнно-установившіяся названія домашнихъ животных: санскритское gaûs[3] по латыни bos, по гречески βους; санскритское avis по-латыни ovis, по-гречески ὄϊς; санскритское açvas по-латыни equus, по-гречески ἵππος; санскритское hañsas по-латыни anser, по-гречески χην; санскритское âtis, по-гречески νησσα, по-латыни anas; точно такъ и pecus, sus, porcus, taurus, canis — санскритскія слова. Стало быть — то племя, которое со временъ Гомера до нашего времени было представителемъ духовнаго развитія человѣчества, уже пережило въ тѣ отдаленныя времена самую нисшую ступень цивилизаціи — эпоху промысловъ охотничьяго и рыболовнаго, и уже достигло по меньшей мѣрѣ какой-нибудь осѣдлости. Напротивъ того, мы до сихъ поръ не имѣемъ положительныхъ доказательствъ того, что уже въ ту пору оно обработывало поля. Языкъ свидѣтельствуетъ скорѣе противъ, чѣмъ въ пользу этого. Между латинско-греческими названіями хлѣбныхъ растеній ни одно не встрѣчается на санскритскомъ языкѣ только за исключеніемъ слова ζεα, которое соотвѣтствуетъ санскритскому yavas и вообще означаетъ по-индійски ячмень, а по-гречески полбу. Впрочемъ, нельзя не согласиться съ тѣмъ, что это различіе въ названіяхъ хозяйственныхъ растеній, такъ рѣзко отличающееся отъ однообразія въ названіяхъ домашнихъ животныхъ, еще не можетъ считаться за доказательство того, что вовсе несуществовало общаго для всѣхъ племенъ земледѣлія. При первобытныхъ условіяхъ жизни, труднѣе переселять и аклиматизировать растенія, чѣмъ животныхъ, и воздѣлываніе риса у Индійцевъ, пшеницы и полбы у Грековъ и Римлянъ, ржи и овса у Германцевъ и Кельтовъ, можетъ само по себѣ быть приписано существованію какого-нибудь первоначальнаго общаго вида земледѣлія. Но съ другой стороны, одинакое у Грековъ и у Индійцевъ названіе одного колосоваго растенія служитъ доказательствомъ только того, что до раздѣленія племенъ собирались и
[16]употреблялись въ пищу растущіе въ Месопотаміи въ дикомъ видѣ ячмень и полба[4], но вовсе не того, что уже въ ту пору люди разводили эти растенія. Если мы здѣсь не приходимъ ни къ какому рѣшительному выводу ни въ ту ни въ другую сторону, за то насъ подвигаетъ немного впередъ то наблюденіе, что нѣкоторыя изъ относящихся къ этому предмету самыхъ важныхъ словъ хотя также встрѣчаются въ санскритскомъ языкѣ, но всегда въ ихъ общемъ значеніи: agras означаетъ у Индійцевъ поле вообще; kûrnu — то, что растерто; aritram — весло и корабль, venas — вообще все, что пріятно и въ особенности пріятный напитокъ. Стало быть эти слова очень древни; но ихъ опредѣленныя отношенія къ пахатному полю (ager), къ зерновому хлѣбу, который долженъ быть смолотъ (granum, зерно), къ орудію, которое бороздитъ землю, какъ корабль бороздитъ поверхность моря (aratrum), къ соку виноградныхъ лозъ (vinum) еще не были выработаны во время древнѣйшаго раздѣленія племенъ; поэтому нѣтъ ничего удивительнаго въ томъ, что эти отношенія установились частію очень различно; такъ напримѣръ отъ санскритскаго kûrnu получили свое названіе какъ зерно, которое должно быть смолото, такъ и мельница, которая его молотитъ, — по-готски quairnus, по-литовски girnôs. Отсюда мы можемъ сдѣлать тотъ правдоподобный выводъ, что коренной индо-германскій народъ еще не былъ знакомъ съ земледѣліемъ, и тотъ неоспоримый выводъ, что если онъ и былъ знакомъ съ земледѣліемъ, то стоялъ въ этомъ отношеніи на низкой ступени развитія; вѣдь если бы земледѣліе уже находилось въ ту пору въ такомъ положеніи, въ какомъ мы впослѣдствіи находимъ его у Грековъ и Римлянъ, то оно отпечатлѣлось бы глубже на языкѣ. — Напротивъ того, о постройкѣ домовъ и хижинъ у Индо-Германцевъ свидѣтельствуютъ санскритское dam(as), латинское domus, греческое δόμος; санскритское veças, латинское vicus, греческое οἶκος; санскритское dvaras, латинское fores, греческое ϑύρα; далѣе, касательно постройки гребныхъ судовъ, названія ладьи — санскритское nâus, греческое ναυς, латинское navis, и названія веселъ — санскритское aritram, греческое ερετμός, латинское remus, tri-resmus; касательно употребленія колесницъ и пріученія животныхъ къ упряжи и къ ѣздѣ — санскритское akshas (ось и кузовъ), латинское axis, греческія ἄξων, ἅμ-αξα, санскритское iugam, латинское iugum, греческое ζυγόν. И названія одежды — санскритское vastra, латинское
[17] vestis, греческое ἐσϑής, равно какъ названія шитья и пряжи — санскритское siv, латинское suo, санскритское nah, латинское neo, греческое νήϑω — одинаковы во всѣхъ индо-германскихъ нарѣчіяхъ. Нельзя того же сказать о болѣе высокомъ искуствѣ тканья[5]. Напротивъ того, умѣнье пользоваться огнемъ для приготовленія пищи с солью для ея приправы было древнѣйшимъ наслѣдственнымъ достояніемъ индо-германскихъ народовъ и тоже можно сказать объ ихъ знакомствѣ съ тѣми металлами, изъ которыхъ издревле изготовлялись орудія и украшенія. По крайней мѣрѣ въ санскритскомъ языкѣ встрѣчаются названія мѣди (aes), серебра (argentum) и, быть можетъ, также золото, а они едва ли могли возникнуть прежде, чѣмъ люди научились отличать одну руду отъ другой и пользоваться ихъ содержаніемъ; дѣйствительно, санскритское asis, соотвѣтствующее латинскому ensis, свидѣтельствуетъ объ очень древнемъ употребленіи металлическаго оружія. — Къ тому же времени восходятъ тѣ основныя понятія, которыя въ концѣ концовъ послужили опорой для развитія всѣхъ индо-германскихъ государствъ: взаимныя отношенія мужа и жены, родовой строй, священство въ лицѣ отца семейства и его отсутствіе въ видѣ особаго священническаго сословія, равно какъ отсутствіе вообще всякаго раздѣленія на касты, рабство, какъ признаваемое закономъ учрежденіе, и обыкновеніе общинъ праздновать дни новолунія и полнолунія. Напротивъ того повсюду должны быть отнесены къ болѣе позднимъ временамъ: опредѣленное устройство общинного быта, разрѣшеніе столкновеній между царскою властью и верховенствомъ общины, между наслѣдственными преимуществами царскихъ и знатныхъ родовъ и безусловною равноправностью гражданъ. — Даже зачатки науки и религія носятъ на себѣ признаки первоначальнаго единства. Числа одни и тѣже до ста (по-санскритски çatam, êkaçatam, по-латыни centum, по-гречески ἑ-κατόν, по-готски hund); названіе мѣсяца происходитъ во всѣхъ языкахъ отъ того, что по немъ измѣряютъ время (mensis). Какъ понятіе о самомъ божествѣ (по-санскритски dêvas, по-латыни deus, по-гречески ϑεός), такъ и многія изъ
[18]древнѣйшихъ религіозныхъ представленій и картинъ природы составляютъ общее достояніе народовъ. Напримѣръ, понятіе о небѣ какъ объ отцѣ, а о землѣ, какъ о матери бытія, торжественныя шествія боговъ, переѣзжающихъ съ одного мѣста на другое въ собственныхъ колесницахъ по тщательно выровненнымъ колеямъ, и не прекращающееся послѣ смерти существованіе душъ въ видѣ тѣней — все это основныя идеи какъ индійской міѳологіи, такъ и греческой и римской. Нѣкоторые изъ боговъ, которымъ покланялись на берегахъ Ганга, похожи на тѣхъ, которымъ покланялись на берегахъ Илисса и Тибра, даже своими именами; такъ напримѣръ, чтимый Греками Уранъ тоже, что упоминаемый въ Ведахъ Варуна, а Зевсъ, Iovis pater, Diespiter — тоже, что упоминаемый въ Ведахъ Djâus pitâ. Многіе изъ загадочныхъ образовъ эллинской миѳологіи освѣтились неожиданнымъ свѣтомъ благодаря новѣйшимъ изслѣдованиямъ о самомъ древнемъ индійскомъ богоученіи. Старинные таинственные образы Эринній не принадлежали къ числу греческихъ вымысловъ, а были перенесены съ востока самыми древними преселенцами. Божественная борзая собака Saramâ, которая стережетъ у владыки небесъ золотое стадо звѣздъ и солнечныхъ лучей, и загоняетъ для доенія небесныхъ коровъ — дождевыя облака, но вмѣстѣ съ тѣмъ заботливо провожаетъ благочестивыхъ мертвецовъ въ міръ блаженныхъ, превратилась у Грековъ въ сына Сарамы Saramêyas или Hermeias (Гермеса); такимъ образомъ оказывается, что загадочный греческій разсказъ о похищеніи быковъ у Гелія, безъ сомнѣнія находящійся въ связи съ римскимъ сказаніемъ о Какѣ[6], былъ ничѣмъ инымъ, какъ послѣднимъ непонятнымъ отголоскомъ той древней и полной смысла фантастической картины природы.
Греко-италiйская культура.
Если опредѣленіе той степени культуры, которой достигли Индо-Германцы до разъединенія племенъ, составляетъ скорѣе задачу всеобщей исторіи древняго міра, то разрѣшеніе, по мѣрѣ возможности, вопроса, въ какомъ положеніи находилась греко-италійская нація во время отдѣленія Эллиновъ отъ Италійцевъ, составляетъ прямую задачу того, кто пишетъ исторію Италіи. И этотъ трудъ небудетъ излишнимъ, такъ какъ этимъ путемъ мы отыщемъ исходную точку италійской цивилизаціи и вмѣстѣ съ тѣмъ исходную точку народной исторіи.
Земледѣлiе.
Индо-Германцы, по всему вѣроятію, вели пастушескій образъ жизни и были знакомы развѣ только съ одними дикими колосовыми
[19] растенiями, между тѣмъ какъ Греко-Италійцы, по всѣмъ признакамъ, были хлѣбопашцами и, быть можетъ, даже винодѣлами. Объ этомъ свидѣтельствуетъ вовсе не общій характеръ земледѣлія у этіхъ двухъ націй, такъ какъ онъ вообще не даетъ права дѣлать заключенiе ο древнемъ единствѣ народовъ. Едва ли можно оспоривать историческую связь индо-германскаго земледѣлія съ земледѣліемъ китайскімъ, арамейскихъ и егіпетскихъ племенъ, однако эти племена или не находятся ни въ какой родственной связи съ Индо-Германцами или отдѣлились отъ этихъ послѣднихъ въ такое время, когда, безспорно, еще не было никакого земледѣлія. Скорѣе можно предполагать, что стоявшія на болѣе высокой ступени развитія племена въ старину постоянно обмѣнивались орудіями культуры и культурнымі растеніями точно такъ же, какъ это дѣлается въ наше время, а когда китайскія лѣтопіси ведутъ начало китайскаго земледѣлія отъ состоявшагося при такомъ-то царѣ и въ такомъ-то году введенія обработки пяти родовъ хлѣба, то этотъ разсказъ, по меньшей мѣрѣ въ своихъ общихъ чертахъ, рисуетъ съ несомнѣнной вѣрностью положеніе культуры въ самую древнюю ея эпоху. Общность земледѣлія точно такъ же, какъ и общее употребленіе азбуки, боевыхъ колесницъ, пурпура и другихъ орудій и украшеній дозволяютъ дѣлать заключенія гораздо чаще ο древнихъ сношенiяхъ между народами, чѣмъ ο коренномъ единствѣ народовъ. Но въ томъ, что касается Грековъ и Италійцевъ, довольно хорошо извѣстныя намъ ихъ взаимныя отношенія заставляютъ насъ считать совершенно неосновательнымъ предположеніе, будто земледѣліе было занесено въ Италію — точно такъ же какъ письменность и монета — Эллинами. Съ другой стороны, ο самой тѣсной связи ихъ обоюднаго земледѣлія свидѣтельствуетъ сходство всѣхъ самыхъ древнихъ, относящихся къ этому предмету, выраженій: ager ἀγρός; aro aratrum ἀρόω αρоτρоν; ligo съ λαχαίνω: hortus χόρτος; hordeum κριϑή; milium μελίνη; rapa ραφανίς; malva μαλάχη; vinum οἶνος; ο томъ-же свидѣтельствуютъ: сходство греческаго полеваго хозяйства съ италійскимъ, выражающееся въ формѣ плуга, который изображался совершенно одинаково и на древнихъ аттическихъ памятникахъ и на римскихъ; выборъ древнѣйшихъ родовъ зерноваго хлѣба — пшена, ячменя и полбы; обыкновеніе срѣзывать колосья серпомъ и заставлять рогатый скотъ растаптывать ихъ ногами на гладко выровненномъ помостѣ; наконецъ, способъ приготовленія зерна въ пищу: puls πόλτος, pinso πτίσσω, mola μύλη; печеніе ввелось въ болѣе позднюю пору и потому въ римскихъ религіозныхъ обрядахъ постоянно употребляли вмѣсто хлѣба тѣсто или жидкую кашу. О томъ, что и винодѣліе существовало въ Италіи до прибытія самыхъ раннихъ греческихъ переселенцевъ, свидѣтельствуетъ названіе «виноградная страна» (Οἰνωτρία), которое давали Италіи, какъ кажется, и самые древніе изъ греческихъ пришельцевъ.
[20]Поэтому слѣдуетъ полагать, что переходъ отъ пастушескаго образа жизни къ земледѣлію или, выражаясь точнѣе, прибавка землепашества къ болѣе древнему луговому хозяйству совершилась послѣ того, какъ Индiйцы выдѣлились изъ общаго лона народовъ, но прежде чѣмъ было уничтожено старое единство Эллиновъ и Италійцевъ. Впрочемъ, въ то время, когда возникло земледѣліе, Эллины и Италійцы, какъ кажется, составляли одно народное цѣлое не только между собою, но и съ другими членами великой народной семьи; по меньшей мѣрѣ достовѣрно извѣстно, что хотя самыя важныя изъ вышеприведенныхъ культурныхъ словъ не были знакомы азіатскимъ членамъ индо-германской народной семьи, но уже употреблялись какъ у Римлянъ и у Грековъ, такъ и у племенъ кельтскихъ, германскихъ, славянскихъ и леттскихъ[7]. Отдѣленіе общаго наслѣдственнаго достоянія отъ благопріобрѣтенной собственности каждаго отдѣльнаго народа въ сферѣ нравовъ и языка до сихъ поръ еще не произведено вполнѣ и съ такой многосторонностью, которая соотвѣтствовала бы всѣмъ развѣтвленіямъ народовъ и всѣмъ степенямъ ихъ развитія; изученіе языковъ съ этой точки зрѣнія едва начато, а исторіографія до сихъ поръ еще черпаетъ свои свѣдѣнія о самыхъ древнихъ временахъ преимущественно изъ неясныхъ окаменѣлыхъ преданій, а не изъ богатаго рудника языковъ. Поэтому намъ приходится покуда довольствоваться указаніемъ различія между культурой индо-германской народной семьи въ самыя древнія времена ея единства, и культурой той эпохи, когда Греко-Италійцы еще жили нераздѣльною жизнію; а что касается различенiя культурныхъ результатовъ, невстрѣчаемыхъ у азіатскихъ членовъ этой народной семьи, но уже достигнутыхъ всѣми ея европейскими членами, отъ тѣхъ, которыхъ самостоятельно достигли отдѣльныя европейскія группы, какъ напримѣръ греко-италійская и германо-славянская, — оно, если и будетъ когда-либо возможно, то не
[21]
иначе, какъ вслѣдъ за дальнѣйшими изслѣдованіями языковъ и историческихъ явленій. Но уже не подлежитъ сомнѣнію, что земледѣліе сдѣлалось для греко-італійской народности точно такъ же, какъ и для всѣхъ другихъ народовъ, зародышемъ и сердцевиной народной и частной жизни и что оно осталось таковымъ въ народномъ сознаніи. Домъ и осѣдлый очагъ, которые заводятся земледѣльцемъ въ замѣнъ легкой хижины и подвижного очага пастуховъ, олицетворяются и идеализируются въ богинѣ Вестѣ или Ἑστία, — почти единственной, которая не была индо-германскаго происхожденія, а между тѣмъ искони признавалась обѣими націями. Одно изъ древнѣйшихъ сказаній италійскаго племени приписываетъ царю Италу, или — какъ должны были выговаривать это имя Италiйцы, — Виталу или Витулу переходъ народа отъ пастушеской жизни къ земледѣлiю и очень разумно связываетъ съ этимъ переходомъ зачатки италійскаго законодательства; то же сказаніе повторялось въ иной формѣ, когда легенда самнитскаго племени называла пахатнаго быка вождемъ первыхъ поселенцевъ или когда древнѣйшими латинскими названіями народа были слова жнецы (Siculi или даже Sicani) и хлѣбопашцы (Opsci). Въ такъ называемой легендѣ ο происхожденіи Рима есть та несогласная съ общимъ характеромъ народныхъ сказаній черта, что народъ, который ведетъ пастушескій образъ жизни и занимается звѣроловствомъ, является вмѣстѣ съ тѣмъ основателемъ города: у Италійцевъ точно такъ-же, какъ у Эллиновъ, сказанія и религія, законы и нравы были всецѣло связаны съ земледѣліемъ[8].
Измѣренiе плоскостей и способъ ихъ разграниченія, — точно такъ же, какъ и земледѣліе — были основаны у обоихъ народовъ на одинакихъ началахъ; вѣдь обработка земли не мыслима безъ какого либо, хотя бы и грубаго, способа измѣренія. Оскскій и умбрійскiй ворсъ (Vorsus), имѣющій 100 футовъ въ квадратѣ, въ точности соотвѣтствуетъ греческому плетрону. И принципъ межеванія одинаковъ. Землемѣръ становится лицемъ къ которой-нибудь сторонѣ свѣта и прежде всего проводитъ двѣ линіи — съ сѣвера на югъ и съ востока
[22] на западъ, — въ точкѣ пересѣченія которыхъ (templum, τέμενος отъ τέμνω) онъ самъ находится; за тѣмъ, на неизмѣнно установленномъ разстоянiи отъ главныхъ пересѣкающихся линій, онъ проводитъ параллельныя съ ними линіи, вслѣдствіе чего образуется рядъ квадратныхъ участковъ, на углахъ которыхъ ставятся межевые столбы (termini, въ сицилійскихъ надписяхъ τέρμονες, но чаще δροι). Хотя этотъ способъ межеванія и былъ въ употребленіи у Этрусковъ, но едва-ли былъ этрусскаго происхожденія; мы находимъ его у Римлянъ, у Умбровъ, у Самнитовъ и также въ очень древнихъ документахъ тарентинскихъ Гераклеотовъ, которые, по всему вѣроятію, не заимствовали его у Италійцевъ точно такъ же, какъ и эти послѣдніе не заимствовали его у Тарентинцевъ, такъ какъ онъ издревле составлялъ ихъ общее достояніе. Чисто-римскою и характеристическою особенностью было лишь своеобразное развитіе квадратнаго принципа, доходившее до того, что даже тамъ, гдѣ рѣка и море составляли натуральную границу, на нихъ не обращали вниманія, а заканчивали отведенный въ собственность участокъ послѣднимъ цѣльнымъ квадратомъ.
Другiе виды хозяйства.
Но чрезвычайно тѣсная родственная связь Грековъ съ Италійцами несомнѣнно обнаруживается не въ одномъ земледѣліи, а также во всѣхъ остальныхъ сферахъ древнѣйшей человѣческой дѣятельности. Греческій домъ, — въ томъ видѣ, какъ его описалъ Гомеръ, — немногимъ отличается отъ тѣхъ построекъ, которыя постоянно возводились въ Италіи; главной комнатой, а первоначально и всѣмъ внутреннимъ жилымъ пространствомъ латинскаго дома былъ атріумъ, то есть черный покой съ домашнимъ алтаремъ, съ брачною постелью, съ обѣденнымъ столомъ и съ очагомъ; ничѣмъ инымъ былъ и гомеровскій Мегаронъ съ его домашнимъ алтаремъ, очагомъ и почернѣвшимъ отъ копоти потолкомъ. Нельзя того-же сказать ο судостроеніи. Гребная ладья была издревле общимъ достояніемъ Индо-Германцевъ; но переходъ къ паруснымъ судамъ едва-ли можетъ быть отнесенъ κъ греко-италійскому періоду, такъ какъ мы не находимъ морскихъ названiй, которыя не были-бы общими для Индо-Германцевъ, а появились-бы впервые у Грековъ и у Италійцевъ. Напротивъ того, Аристотель сравниваетъ съ критскими сисситіями[9] очень древнее обыкновеніе италійскихъ крестьянъ обѣдать за общимъ столомъ, а миѳическія сказанія связываютъ происхожденіе такихъ общихъ трапезъ съ введеніемъ земледѣлія; древніе Римляне сходились съ Критянами и Лаконцами также въ томъ, что ѣли сидя, а не лёжа на скамьѣ, какъ это впослѣдствіи вошло въ обыкновеніе у обоихъ народовъ. Добываніе огня посредствомъ тренія двухъ кусковъ разнороднаго дерева было общимъ у всѣхъ народовъ, но, конечно, неслучайно
[23]сходятся Греки и Италійцы въ названіи двухъ кусковъ — трущаго (τρύπανον, terebra) и подложеннаго (στόρευς ἐσχάρα, tabula, конечно отъ tendere, τέταμαι). Точно такъ и одежда была въ сущности одинакая у обоихъ народовъ, такъ какъ туника вполнѣ соотвѣтствуетъ хитону, а тога ничто иное, какъ болѣе широкiй гиматионъ; даже относительно столь измѣнчивой формы оружія, оба народа сходятся въ томъ, что метательное копье и лукъ служатъ для нихъ главными орудіями нападенія; у Римлянъ это ясно обнаруживается въ самыхъ древнихъ названіяхъ воиновъ (quirites, samnites, pilumni — arquites[10]) и въ томъ, что ихъ оружіе было приспособлено къ самымъ древнимъ боевымъ пріемамъ не разсчитаннымъ на рукопашныя схватки. Такимъ образомъ все, что касается матеріальныхъ основъ человѣческаго существованія, восходитъ въ языкѣ и въ нравахъ Грековъ и Италійцевъ къ однимъ и тѣмъ-же началамъ, и тѣ самыя древнія задачи, которыя земля задаетъ человѣку, были сообща разрѣшены двумя народами въ то время, какъ они еще составляли одно цѣлое.
Внутренняя противоположность Италiйцевъ и Грековъ.
Не то было въ духовной сферѣ. Великая задача человѣка жить въ сознательной гармоніи съ самимъ собою, съ своими равными и со всѣмъ человѣчествомъ допускаетъ столько-же рѣшеній, сколько провинцій въ царствѣ нашего Отца, и именно въ этой сферѣ, а не въ матеріальной, обнаруживается различіе въ характерахъ какъ отдѣльныхъ личностей, такъ и цѣлыхъ народовъ. Въ греко-италійскомъ періодѣ, какъ слѣдуетъ полагать, еще не было поводовъ, по которымъ могла-бы обнаружиться эта внутренняя противоположность; только между Эллинами и Италійцами впервые выступіло наружу то глубокое духовное различіе, вліяніе котораго не прекращается до настоящаго времени. Семейство и государство, религія и искуство были какъ въ Италіи, такъ и въ Греціи до такой степени своеобразны и развились въ такомъ чисто-національномъ духѣ, что общая основа, на которую опирались въ этомъ отношеніи оба народа, расширилась и у того и у другаго до крайности и почти совершенно исчезла изъ нашихъ глазъ. Сущность эллинскаго духа заключалась въ томъ, что цѣлое приносилось въ жертву отдѣльнымъ единицамъ, нація — общинѣ, община — гражданину; его идеаломъ была прекрасная и нравственная жизнь и слишкомъ часто пріятная праздность; его политическое развитіе заключалось въ усиленіи первоначальной самостоятельности отдѣльныхъ волостей и позднѣе даже во внутреннемъ разложенiи
[24] общинной власти; его религіозное воззрѣніе сначала сдѣлало изъ боговъ людей, потомъ отвергло боговъ, разнуздало члены тѣла въ публичныхъ играхъ обнаженныхъ отроковъ и дало полную волю мысли во всемъ ея величіи и во всей ея плодовитости; а сущность римскаго духа выражалась въ томъ, что онъ держалъ сына въ страхѣ передъ отцомъ, гражданина въ страхѣ передъ его повелителемъ, а всѣхъ ихъ въ страхѣ передъ богами; онъ ничего не требовалъ и ничего не уважалъ, кромѣ полезной дѣятельности и заставлялъ каждаго гражданина наполнять каждое мгновеніе короткой жизни неусыпнымъ трудомъ; даже мальчикамъ онъ ставилъ въ обязанность стыдливо прикрывать ихъ тѣло, а тѣхъ, кто не хотѣлъ слѣдовать примѣру своихъ товарищей, относилъ къ разряду дурныхъ гражданъ; для него, государство было всё, а расширеніе государства было единственнымъ незапрещеннымъ высокимъ стремленіемъ. Кто-же могъ-бы мысленно подвести эти рѣзкія противоположности подъ то первоначальное едінство, которое когда то заключало ихъ въ себѣ и которое подготовило ихъ и развило? Пытаться приподнять эту завесу было-бы и безрассудно и слишкомъ смѣло; поэтому мы попытаемся обозначить зачатки италiйской національности и ихъ связь съ болѣе древней эпохой только легкими штрихами; наша цѣль заключается не въ томъ, чтобъ выражать словами догадки проницательнаго читателя, а въ томъ, чтобъ наводить его на настоящій путь.
Семейство и государство.
Все, что́ можетъ быть названо въ государствѣ патріархальнымъ элементомъ, было основано и въ Греціи и въ Италіи на одномъ и томъ-же фундаментѣ. Сюда прежде всего слѣдует отнести нравственный и благопристойный характеръ супружеской жизни[11], который ставитъ въ обязанность мущинѣ одноженство, а женщину строго наказываетъ за прелюбодѣяніе, и который утверждаетъ равенство лицъ обоего пола и святость брака, отводя матери высокое положеніе въ домашнемъ кругу. Напротивъ того, сильное и не обращающее никакого вниманія на человѣческую личность развитіе власти мужа и въ особенности отца было незнакомо Грекамъ, но было свойственно Италійцамъ, а нравственная зависимость впервые превратилась въ Италіи въ установленное закономъ рабство. Точно такъ и составляющее самую сущность рабства, полное безправіе раба поддержівалось Римлянамі съ немилосердой строгостью и было развито во всѣхъ своихъ послѣдствіяхъ, между тѣмъ какъ у Грековъ рано появились фактическія и легальныя смягченія, — какъ напримѣръ бракъ между рабами былъ признанъ законною связью. — На семьѣ зиждется родъ,
[25]то-есть союзъ потомковъ одного и того-же родоначальника, а изъ родовъ возникло и у Грековъ и у Италійцевъ ихъ государственное устройство. Но при более слабом политическомъ развитіи Греціи, родовой союзъ долгο сохранялъ насупротивъ государства свою корпоративную силу даже въ историческую эпоху, между тѣмъ какъ италійское государство скоро до такой степени окрѣпло, что роды совершенно стерлись передъ нимъ и оно представляло не соединеніе родовъ, а соединенiе гражданъ. А тотъ противоположный фактъ, что въ Греціи отдѣльная личность достигла насупротивъ рода внутренней свободы и своеобразнаго развитія ранѣе и полнѣе, чѣмъ въ Римѣ, ясно отразился въ совершенно разлічномъ у обоихъ нарадовъ развитіи собственныхъ именъ, которыя однако были первоначально однородными. Въ самыхъ древнихъ греческихъ собственныхъ именахъ родовое имя часто присоединяется къ индивидуальному имени въ видѣ прилагательнаго; напротивъ того, еще римскимъ ученымъ было извѣстно, что ихъ предки первоначально носили только одно имя, — то, которое впослѣдствіи сдѣлалось собственнымъ. Но между тѣмъ, какъ въ Греціи прилагательное родовое имя рано исчезаетъ, у Италійцевъ, а не у однихъ только Римлянъ, оно дѣлается главнымъ, такъ что настоящее индивидуальное имя, — тο, которое дается при рожденіи, — занимаетъ подлѣ него второстепенное мѣсто. Даже можно сказать, что небольшое и постоянно уменьшающееся число, равно какъ незначительность италійскихъ и въ особенности римскихъ индивидуальныхъ именъ въ сравненiи съ роскошнымъ и поэтическимъ изобиліемъ греческихъ наглядно объясняютъ намъ, въ какой мѣрѣ въ духѣ Римлянъ было нивеллированіе человѣческой личности, а въ духѣ Γρековъ — ея свободное развитіе.
Совмѣстная жизнь въ семейныхъ общинахъ подъ властію начальниковъ племени, — какою она, вероятно, была въ греко-италійскую эпоху, — могла казаться несоотвѣтствующей позднѣйшему государственному устройству Грековъ и Италійцевъ; тѣмъ не менѣе въ ней уже должны были существовать зачатки юридическаго развитія. «3аконы царя Итала», дѣйствовавшiе еще во времена Аристотеля, быть можетъ, были представителями именно такихъ общихъ обѣимъ нацiямъ постановленій. Въ томъ, что касалось внутреннихъ дѣлъ общины — спокойствие и соблюденiе законовъ, въ томъ, что́ касалось ея внѣшнихъ дѣлъ — военныя силы и воинскiй уставъ, затѣмъ главенство начальника племени, совѣтъ старшинъ, сходки способныхъ носить оружіе вольныхъ людей, однимъ словомъ, какая-нибудь опредѣленная система управленія — вотъ что́ должно было служить содержаніемъ для этихъ законовъ. Судъ (crimen, κρνειν), пеня (poena, ποίνη), возмездіе (talio, τάλαω τληναι) греко-италійския понятія. Строгіе законы, по которымъ должникъ отвѣчалъ за неуплату долга прежде всего своею личностью, существовали у всѣхъ
[26]Италійцевъ, какъ напримѣръ даже у тарентинскихъ Гераклеотовъ. Основы римскаго государственнаго устройства — царская власть, сенатъ и народное собраніе, имѣвшее право лишь утверждать или отвергать предложенія, внесенныя царемъ и сенатомъ, едва-ли гдѣ-нибудь описаны такъ ясно, какъ въ Аристотелевомъ разсказѣ ο древнемъ государственномъ устройствѣ Крита. Точно также у обѣихъ націй мы находимъ зачатки болѣе обширныхъ государственныхъ союзовъ, возникавшихъ вслѣдствіе братскихъ соглашеній между отдѣльными государствами или даже вследствіе слиянія нѣсколькихъ племенъ, жившихъ до того времени самостоятельно (Symmachi, Synoikismos). Сходству этихъ основъ эллинского и италійскаго государственнаго устройства слѣдуетъ придавать тѣмъ бо́льшую важность, что оно не распространяется на остальныя индо-германскія племена; такъ напримѣръ германское общинное устройство отличалось отъ общиннаго устройства Грековъ и Италійцевъ тѣмъ, что не имѣло своимъ исходомъ власть избирательнаго царя. Впрочемъ изъ дальнѣйшаго разсказа будетъ видно, въ какой мѣрѣ были несходны государственныя учрежденія, построенныя въ Италіи и въ Греціи на одінакомъ фундаментѣ, и какъ политическое развитіе каждой изъ этихъ двухъ націй совершалось вполнѣ самостоятельно[12].
Религiя.
Не иначе было и въ сферѣ религіи. Конечно, и въ Италіи, точно такъ-же, какъ въ Элладѣ, въ основѣ народныхъ вѣрованій лежалъ одинакій запасъ символическихъ и аллегорическихъ изображеній природы, который и былъ причиной той аналогіи между римскимъ міромъ боговъ и духовъ и греческимъ, которая получила столь важное значеніе въ позднѣйшихъ стадіяхъ своего развитія. И во многихъ отдѣльныхъ представленіяхъ, какъ напримѣръ въ выше упомянутыхъ образахъ Зевса-Діовиса и Гестіи-Весты, въ понятіи ο священномъ пространствѣ (τέμενος, templum), во многихъ жертвоприношеніяхъ и религиозныхъ обрядахъ обѣ культуры имѣютъ не одно только случайное сходство. Но тѣмъ не менѣе и въ Элладѣ и въ Италiи эти представленія получили такое вполнѣ національное и своеобразное развитіе, что лишь небольшая часть ихъ стараго наслѣдственнаго достоянія сохранилась въ нихъ заметнымъ образомъ, да и та была бо́льшею частію или вовсе не понята или понята въ ложномъ смыслѣ. Иначе и быть не могло; подобно тому, какъ у самихъ народовъ выдѣлились тѣ рѣзкія противоположности, которыя совмѣщались въ греко-италiйскомъ
[27]италiйскомъ періодѣ въ своемъ неразвитомъ видѣ, такъ и въ ихъ религіи разошлись понятія и образы, до тѣхъ поръ составлявшіе въ ихъ душѣ одно цѣлое. Видя, какъ мчатся по небу облака, старинный земледѣлецъ могъ выражать свои впечатлѣнія въ такой формѣ, что состоящая на службѣ у боговъ собака загоняетъ разбѣжавшихся отъ страха коровъ въ одно стадо; а Грекъ позабылъ, что подъ коровами разумѣлись облака и изъ придуманнаго съ спеціальною цѣлію сына божественной суки сдѣлалъ готоваго на всякія услуги, ловкаго разсыльнаго боговъ. Когда раздавались въ горахъ раскаты грома, онъ видѣлъ, какъ Зевсъ металъ съ Олимпа громовыя стрѣлы; когда ему снова улыбалось синее небо, онъ смотрѣлъ въ блестящія очи Зевсовой дочери Аѳины, и ему казались такими полными жизни тѣ образы, которые онъ самъ для себя создавалъ, что онъ скоро сталъ видѣть въ нихъ ничто иное, какъ озаренныхъ блескомъ могучей природы и взлелѣянныхъ ею людей, которыхъ сталъ, ничѣмъ не стѣсняясь, создавать и передѣлывать сообразно съ законами красоты. Совершенно иначе, но не менѣе сильно выразилась задушевная религіозность италійскаго племени, которое крѣпко держалось за отвлеченныя идеи и не допускало, чтобъ ихъ затемняли внѣшними формами. Во время принесенія жертвы Грекъ подымалъ глаза къ небу, а Римлянинъ покрывалъ свою голову, потому что та молитва была созерцаніемъ, а эта — мышленіемъ. Въ природѣ Римлянинъ чтилъ все, что духовно и всеобще; всякому бытію, — какъ человѣку, такъ и дереву, какъ государству, такъ и кладовой, — онъ придавалъ вмѣстѣ съ нимъ возникающую и вмѣстѣ съ нимъ исчезающую душу, которая была отблескомъ физическаго міра въ духовной сферѣ; мущинѣ соотвѣтствовалъ мужескiй геній, женщинѣ — женственная Юнона, межѣ — Терминъ, лѣсу — Сильванъ, годовому обороту — Вертумнъ, и такъ далѣе — всякому по его свойствамъ. Въ человѣческой дѣятельности одухотворяются даже ея отдѣльные моменты. Такъ напримѣръ въ молитвѣ хлѣбопашца дѣлаются воззванія къ геніямъ оставленной подъ паръ пашни, вспаханнаго поля, бороздьбы, посѣва, прикрышки, бороньбы и такъ далѣе со включеніемъ даже свозки и укладки въ амбаръ и открытія дверей въ житницу; точно такимъ-же образомъ были надѣлены духовною жизнію бракъ, рожденiе и всѣ другія явленія матеріальной жизни. Но чѣмъ шире сфера, въ которой вращаются отвлеченныя идеи, тѣмъ выше значеніе божества и тѣмъ сильнѣе благоговѣніе, внушаемое этимъ божествомъ человѣку; такъ напримѣръ, Юпитеръ и Юнона олицетворяютъ отвлеченныя понятія ο мужествѣ и ο женственности, Dea Dіа или Церера — творческую силу, Минерва — напоминающую силу, Dea bona или, какъ она называлась у Самнитовъ, Dea cupra — доброе божество. Между тѣмъ, какъ Грекамъ все представлялось въ конкретной и осязательной формѣ, Римлянъ могли удовлетворять только отвлеченныя,
[28] совершенно прозрачныя формулы, и если Грекъ большею частію отвергалъ старинный запасъ самыхъ древнихъ легендъ, потому что въ созданныхъ этими легендами образахъ слишкомъ ясно просвѣчивала основная идея, то Римлянинъ былъ еще менѣе расположенъ сохранять ихъ, такъ какъ въ его глазахъ даже самый легкий аллегорическій покровъ затемнялъ смыслъ священныхъ идей. У Римлянъ даже не сохранилось никакихъ слѣдовъ отъ самыхъ древнихъ и всѣми усвоенныхъ миѳовъ, какъ напримѣръ отъ того уцѣлѣвшаго у Индійцевъ, у Грековъ и даже у Семитовъ разсказа, что послѣ большаго потопа остался живъ одинъ человѣкъ, сдѣлавшійся праотцемъ всего теперешняго человѣческаго рода. Ихъ боги, — не такъ какъ греческiе — не могли жениться и производить на свѣтъ дѣтей; они не блуждали незримыми между людьми и не нуждались въ нектарѣ. Но ο томъ, что ихъ духовность, кажущаяся нелѣпой только при нелѣпомъ на нее взглядѣ, овладѣвала сердцами сильно и, быть можетъ, болѣе сильно, чѣмъ созданные по образу и подобію человѣка боги Эллады, можетъ служить свидѣтельствомъ, даже въ случаѣ молчанія исторіи, тотъ фактъ, что названіе вѣры Religio, то-есть обязательство, было и по своей формѣ и по своему смыслу римскимъ словомъ, а не эллинскимъ. Какъ въ Индіи и Иранѣ развивались изъ одного и того-же наслѣдственнаго достоянія — въ первой роскошныя формы ея священныхъ поэмъ, во второмъ отвлеченныя идеи Зендавесты, такъ и въ греческой миѳологіи господствуетъ личность, а въ римской — идея, въ первой — свобода, во второй — необходимость.
Искуство.
Наконецъ, все, что нами замѣчено ο серьозной сторонѣ жизни, можетъ быть отнесено и къ ея воспроизведенію въ формѣ шутокъ и забавъ, которыя повсюду, — и въ особенности въ тѣ древнія времена, когда жизнь была цѣльной и несложной, — не исключаютъ эту серьозную сторону, а только прикрываютъ ее. Самые простые элементы искуства были вообще одинаковы и въ Лаціумѣ и въ Элладѣ, какъ то: почетный танецъ съ оружіемъ, «скаканіе» (triumpus, ϑρίαμβος δι-ϑύραμβος), маскарадъ «сытыхъ людей» (σάτυροι, satura), которые, закутавшись въ бараньи и въ козлиныя шкуры, заканчиваютъ праздникъ своими проказами; наконецъ, флейта, мѣрные звуки которой служатъ руководствомъ и акомпаньементомъ для плясокъ какъ торжественныхъ, такъ и веселыхъ. Едва-ли сказывается въ чемъ-либо другомъ такъ-же ясно близкое родство Эллиновъ съ Италійцами, а между тѣмъ ни въ чемъ другомъ эти двѣ націи не расходятся между собою такъ-же далеко. Образованіе юношества оставалось въ Лаціумѣ замкнутымъ въ узкихъ рамкахъ семейнаго воспитанія, а въ Греціи стремленiе къ многостороннему, но вмѣстѣ съ тѣмъ гармоніческому развитію человѣческой души и тѣла создало науки гимнастику и Педейю, развитіемъ которыхъ и вся нація и частные люди дорожили, какъ своимъ лучшимъ
[29]достояніемъ. По бѣдности своего художественнаго развитія Лаціумъ стои́тъ почти на одномъ уровнѣ съ тѣмі народами, у которыхъ не было никакой культуры, а въ Элладѣ съ неимовѣрной быстротой развились изъ религіозныхъ представленій миѳъ и внѣшнія формы культа и изъ этихъ послѣднихъ тотъ дивный міръ поэзіи и ваянія, которому уже не встрѣчается въ исторіи ничего подобнаго. Въ Лаціумѣ, и въ общественной жизни и въ частной, не было никакого могущества, кромѣ того, которое пріобрѣталось мудростью, богатствомъ и силой, а въ удѣлъ Эллинамъ досталась способность сознавать вдохновляющее могущество красоты, быть въ чувственно-идеальной мечтательности слугою прекраснаго друга-отрока и снова находить въ таинственныхъ пѣснопѣніяхъ божественнаго пѣвца свое утраченное мужество. — Такимъ образомъ обѣ націи, въ лицѣ которыхъ древность достигла своей высшей ступени, были столько-же различны одна отъ другой, сколько схожи по своему происхожденію. Преимущества Эллиновъ надъ Италiйцами болѣе ясно бросаются въ глаза и оставили послѣ себѣ болѣе яркій отблескъ; но въ богатой сокровищницѣ италійской націи хранились: глубокое сознаніе всеобщаго въ частномъ, способность отдѣльныхъ личностей къ самоотреченiю и искренняя вѣра въ своихъ собственныхъ боговъ. Оба народа развились односторонне и потому оба развились вполнѣ. Только мелкодушное тупоуміе способно поносить Аѳинянина за неумѣнье организовать его общину такъ, какъ она была организована Фабіями и Валеріями, или Римлянина за неумѣнье ваять, какъ Фидій и писать, какъ Аристофанъ. Самой лучшей и самой своеобразной чертой въ характерѣ греческаго народа и было именно то, что онъ не былъ въ состояніи перейти отъ національнаго единства къ политическому, не замѣнивъ вмѣстѣ съ тѣмъ свое государственное устройство деспотической формой правленія. Идеальный міръ прекраснаго былъ для Эллиновъ все и даже до нѣкоторой степени восполнялъ для нихъ то, чего имъ въ дѣйствительності недоставало; если въ Элладѣ иногда и проявлялось стремленіе къ національному объединенію, то оно всегда исходило не отъ непосредственныхъ политическихъ факторовъ, а отъ игръ и искуствъ: только состязанія на олимпійскихъ играхъ, только пѣсни Гомера и трагедіи Еврипида соединяли Элладу въ одно цѣлое. Напротивъ того, Италіецъ рѣшительно отказывался отъ произвола ради свободы и научался повиноваться отцу для того, чтобъ умѣть повиноваться государству. Если при такой покорности могли пострадать отдѣльныя личности и могли заглохнуть въ людяхъ ихъ лучшіе природные задатки, за то эти люди пріобрѣтали такое отечество и проникались такою къ нему любовью, какихъ никогда не знали Греки, — за то между всѣми культурными народами древности, они достигли, — при основанномъ на самоуправленіи государственномъ устройствѣ, — такого національнаго единства, которое въ концѣ-концевъ подчинило имъ и раздробившееся эллинское племя и весь міръ.
Римская Исторія. Томъ I / Ѳ. Моммсенъ; пер. В. Невѣдомскаго. — М.: 1887.