италiйскомъ періодѣ въ своемъ неразвитомъ видѣ, такъ и въ ихъ религіи разошлись понятія и образы, до тѣхъ поръ составлявшіе въ ихъ душѣ одно цѣлое. Видя, какъ мчатся по небу облака, старинный земледѣлецъ могъ выражать свои впечатлѣнія въ такой формѣ, что состоящая на службѣ у боговъ собака загоняетъ разбѣжавшихся отъ страха коровъ въ одно стадо; а Грекъ позабылъ, что подъ коровами разумѣлись облака и изъ придуманнаго съ спеціальною цѣлію сына божественной суки сдѣлалъ готоваго на всякія услуги, ловкаго разсыльнаго боговъ. Когда раздавались въ горахъ раскаты грома, онъ видѣлъ, какъ Зевсъ металъ съ Олимпа громовыя стрѣлы; когда ему снова улыбалось синее небо, онъ смотрѣлъ въ блестящія очи Зевсовой дочери Аѳины, и ему казались такими полными жизни тѣ образы, которые онъ самъ для себя создавалъ, что онъ скоро сталъ видѣть въ нихъ ничто иное, какъ озаренныхъ блескомъ могучей природы и взлелѣянныхъ ею людей, которыхъ сталъ, ничѣмъ не стѣсняясь, создавать и передѣлывать сообразно съ законами красоты. Совершенно иначе, но не менѣе сильно выразилась задушевная религіозность италійскаго племени, которое крѣпко держалось за отвлеченныя идеи и не допускало, чтобъ ихъ затемняли внѣшними формами. Во время принесенія жертвы Грекъ подымалъ глаза къ небу, а Римлянинъ покрывалъ свою голову, потому что та молитва была созерцаніемъ, а эта — мышленіемъ. Въ природѣ Римлянинъ чтилъ все, что духовно и всеобще; всякому бытію, — какъ человѣку, такъ и дереву, какъ государству, такъ и кладовой, — онъ придавалъ вмѣстѣ съ нимъ возникающую и вмѣстѣ съ нимъ исчезающую душу, которая была отблескомъ физическаго міра въ духовной сферѣ; мущинѣ соотвѣтствовалъ мужескiй геній, женщинѣ — женственная Юнона, межѣ — Терминъ, лѣсу — Сильванъ, годовому обороту — Вертумнъ, и такъ далѣе — всякому по его свойствамъ. Въ человѣческой дѣятельности одухотворяются даже ея отдѣльные моменты. Такъ напримѣръ въ молитвѣ хлѣбопашца дѣлаются воззванія къ геніямъ оставленной подъ паръ пашни, вспаханнаго поля, бороздьбы, посѣва, прикрышки, бороньбы и такъ далѣе со включеніемъ даже свозки и укладки въ амбаръ и открытія дверей въ житницу; точно такимъ-же образомъ были надѣлены духовною жизнію бракъ, рожденiе и всѣ другія явленія матеріальной жизни. Но чѣмъ шире сфера, въ которой вращаются отвлеченныя идеи, тѣмъ выше значеніе божества и тѣмъ сильнѣе благоговѣніе, внушаемое этимъ божествомъ человѣку; такъ напримѣръ, Юпитеръ и Юнона олицетворяютъ отвлеченныя понятія ο мужествѣ и ο женственности, Dea Dіа или Церера — творческую силу, Минерва — напоминающую силу, Dea bona или, какъ она называлась у Самнитовъ, Dea cupra — доброе божество. Между тѣмъ, какъ Грекамъ все представлялось въ конкретной и осязательной формѣ, Римлянъ могли удовлетворять только отвлечен-
италийском периоде в своём неразвитом виде, так и в их религии разошлись понятия и образы, до тех пор составлявшие в их душе одно целое. Видя, как мчатся по небу облака, старинный земледелец мог выражать свои впечатления в такой форме, что состоящая на службе у богов собака загоняет разбежавшихся от страха коров в одно стадо; а грек позабыл, что под коровами разумелись облака и из придуманного с специальною целью сына божественной суки сделал готового на всякие услуги, ловкого рассыльного богов. Когда раздавались в горах раскаты грома, он видел, как Зевс метал с Олимпа громовые стрелы; когда ему снова улыбалось синее небо, он смотрел в блестящие очи зевсовой дочери Афины, и ему казались такими полными жизни те образы, которые он сам для себя создавал, что он скоро стал видеть в них ничто иное, как озарённых блеском могучей природы и взлелеянных ею людей, которых стал, ничем не стесняясь, создавать и переделывать сообразно с законами красоты. Совершенно иначе, но не менее сильно выразилась задушевная религиозность италийского племени, которое крепко держалось за отвлечённые идеи и не допускало, чтобы их затемняли внешними формами. Во время принесения жертвы грек подымал глаза к небу, а римлянин покрывал свою голову, потому что та молитва была созерцанием, а эта — мышлением. В природе римлянин чтил всё, что духовно и всеобще; всякому бытию, — как человеку, так и дереву, как государству, так и кладовой, — он придавал вместе с ним возникающую и вместе с ним исчезающую душу, которая была отблеском физического мира в духовной сфере; мужчине соответствовал мужеский гений, женщине — женственная Юнона, меже — Термин, лесу — Сильван, годовому обороту — Вертумн, и так далее — всякому по его свойствам. В человеческой деятельности одухотворяются даже её отдельные моменты. Так например в молитве хлебопашца делаются воззвания к гениям оставленной под пар пашни, вспаханного поля, бороздьбы, посева, прикрышки, бороньбы и так далее со включением даже свозки и укладки в амбар и открытия дверей в житницу; точно таким же образом были наделены духовною жизнью брак, рождение и все другие явления материальной жизни. Но чем шире сфера, в которой вращаются отвлечённые идеи, тем выше значение божества и тем сильнее благоговение, внушаемое этим божеством человеку; так например, Юпитер и Юнона олицетворяют отвлечённые понятия ο мужестве и ο женственности, Dea Diа или Церера — творческую силу, Минерва — напоминающую силу, Dea bona или, как она называлась у самнитов, Dea cupra — доброе божество. Между тем, как грекам всё представлялось в конкретной и осязательной форме, римлян могли удовлетворять только отвлечён-
