ныя, совершенно прозрачныя формулы, и если Грекъ большею частію отвергалъ старинный запасъ самыхъ древнихъ легендъ, потому что въ созданныхъ этими легендами образахъ слишкомъ ясно просвѣчивала основная идея, то Римлянинъ былъ еще менѣе расположенъ сохранять ихъ, такъ какъ въ его глазахъ даже самый легкий аллегорическій покровъ затемнялъ смыслъ священныхъ идей. У Римлянъ даже не сохранилось никакихъ слѣдовъ отъ самыхъ древнихъ и всѣми усвоенныхъ миѳовъ, какъ напримѣръ отъ того уцѣлѣвшаго у Индійцевъ, у Грековъ и даже у Семитовъ разсказа, что послѣ большаго потопа остался живъ одинъ человѣкъ, сдѣлавшійся праотцемъ всего теперешняго человѣческаго рода. Ихъ боги, — не такъ какъ греческiе — не могли жениться и производить на свѣтъ дѣтей; они не блуждали незримыми между людьми и не нуждались въ нектарѣ. Но ο томъ, что ихъ духовность, кажущаяся нелѣпой только при нелѣпомъ на нее взглядѣ, овладѣвала сердцами сильно и, быть можетъ, болѣе сильно, чѣмъ созданные по образу и подобію человѣка боги Эллады, можетъ служить свидѣтельствомъ, даже въ случаѣ молчанія исторіи, тотъ фактъ, что названіе вѣры Religio, то-есть обязательство, было и по своей формѣ и по своему смыслу римскимъ словомъ, а не эллинскимъ. Какъ въ Индіи и Иранѣ развивались изъ одного и того-же наслѣдственнаго достоянія — въ первой роскошныя формы ея священныхъ поэмъ, во второмъ отвлеченныя идеи Зендавесты, такъ и въ греческой миѳологіи господствуетъ личность, а въ римской — идея, въ первой — свобода, во второй — необходимость.
Искуство. Наконецъ, все, что нами замѣчено ο серьозной сторонѣ жизни, можетъ быть отнесено и къ ея воспроизведенію въ формѣ шутокъ и забавъ, которыя повсюду, — и въ особенности въ тѣ древнія времена, когда жизнь была цѣльной и несложной, — не исключаютъ эту серьозную сторону, а только прикрываютъ ее. Самые простые элементы искуства были вообще одинаковы и въ Лаціумѣ и въ Элладѣ, какъ то: почетный танецъ съ оружіемъ, «скаканіе» (triumpus, ϑρίαμβος δι-ϑύραμβος), маскарадъ «сытыхъ людей» (σάτυροι, satura), которые, закутавшись въ бараньи и въ козлиныя шкуры, заканчиваютъ праздникъ своими проказами; наконецъ, флейта, мѣрные звуки которой служатъ руководствомъ и акомпаньементомъ для плясокъ какъ торжественныхъ, такъ и веселыхъ. Едва-ли сказывается въ чемъ-либо другомъ такъ-же ясно близкое родство Эллиновъ съ Италійцами, а между тѣмъ ни въ чемъ другомъ эти двѣ націи не расходятся между собою такъ-же далеко. Образованіе юношества оставалось въ Лаціумѣ замкнутымъ въ узкихъ рамкахъ семейнаго воспитанія, а въ Греціи стремленiе къ многостороннему, но вмѣстѣ съ тѣмъ гармоніческому развитію человѣческой души и тѣла создало науки гимнастику и Педейю, развитіемъ которыхъ и вся нація и частные люди дорожили, какъ своимъ луч-
ные, совершенно прозрачные формулы, и если Грек большею частью отвергал старинный запас самых древних легенд, потому что в созданных этими легендами образах слишком ясно просвечивала основная идея, то Римлянин был ещё менее расположен сохранять их, так как в его глазах даже самый лёгкий аллегорический покров затемнял смысл священных идей. У Римлян даже не сохранилось никаких следов от самых древних и всеми усвоенных мифов, как например от того уцелевшего у Индийцев, у Греков и даже у Семитов рассказа, что после большего потопа остался жив один человек, сделавшийся праотцом всего теперешнего человеческого рода. Их боги, — не так как греческие — не могли жениться и производить на свет детей; они не блуждали незримыми между людьми и не нуждались в нектаре. Но ο том, что их духовность, кажущаяся нелепой только при нелепом на неё взгляде, овладевала сердцами сильно и, быть может, более сильно, чем созданные по образу и подобию человека боги Эллады, может служить свидетельством, даже в случае молчания истории, тот факт, что название веры Religio, то есть обязательство, было и по своей форме и по своему смыслу римским словом, а не эллинским. Как в Индии и Иране развивались из одного и того же наследственного достояния — в первой роскошные формы её священных поэм, во втором отвлечённые идеи Зендавесты, так и в греческой мифологии господствует личность, а в римской — идея, в первой — свобода, во второй — необходимость.
Искуство Наконец, всё, что нами замечено ο серьёзной стороне жизни, может быть отнесено и к её воспроизведению в форме шуток и забав, которые повсюду, — и в особенности в те древние времена, когда жизнь была цельной и несложной, — не исключают эту серьёзную сторону, а только прикрывают её. Самые простые элементы искусства были вообще одинаковы и в Лациуме и в Элладе, как то: почётный танец с оружием, «скакание» (triumpus, ϑρίαμβος δι-ϑύραμβος), маскарад «сытых людей» (σάτυροι, satura), которые, закутавшись в бараньи и в козлиные шкуры, заканчивают праздник своими проказами; наконец, флейта, мерные звуки которой служат руководством и аккомпанементом для плясок как торжественных, так и весёлых. Едва ли сказывается в чём-либо другом так же ясно близкое родство Эллинов с Италийцами, а между тем ни в чём другом эти две нации не расходятся между собою так же далеко. Образование юношества оставалось в Лациуме замкнутым в узких рамках семейного воспитания, а в Греции стремление к многостороннему, но вместе с тем гармоническому развитию человеческой души и тела создало науки гимнастику и Педейю, развитием которых и вся нация и частные люди дорожили, как своим луч-
