Аѳ. Теперь надлежитъ разсмотрѣть, одну ли сію пользу имѣютъ благоустроенныя пиршества, что съ помощію ихъ мы узнаемъ свои характеры? или она соединяется и съ другою великою пользою, которая требуетъ всего вниманія отъ законодателя? Что вы скажете? Пользу ихъ, кажется, доказываетъ самый разсудокъ. Но почему и какимъ образомъ приносятъ онѣ пользу? вникнемъ въ сіе со вниманіемъ, чтобы не впасть въ заблужденіе.
Кл. Говори.
Аѳ. Я опять хочу припомнить, въ чемъ состоитъ прямое воспитаніе. Ибо по моему мнѣнію доброта и совершенство его зависитъ отъ хорошаго устройства пиршествъ.
Кл. Ты приписываешь имъ много.
Аѳ. Первыя чувствованія дѣтей суть удовольствіе и горесть. Онѣ прежде всего сообщаютъ душѣ добродѣтель и пороки. Утвердиться же въ мудрости и въ основательномъ познаніи истины кто успѣетъ при старости, тотъ очень щастливъ; и человѣкъ совершенъ, если владѣетъ сими благами и отъ нихъ зависящими. Воспитаніемъ я называю добрые навыки дѣтей. Удовольствіе и любовь, печаль и ненависть правильнымъ образомъ поселяются въ юныхъ сердцахъ прежде, нежели начнетъ дѣйствовать на нихъ собственный разсудокъ. Сіи расположенія души при добромъ направленіи будутъ согласны съ разсудкомъ, какъ скоро онъ созрѣетъ; а сіе согласіе есть добродѣтель. Прямое направленіе удовольствія и горести, заставляющее постоянно, отъ начала до конца ненавидѣть то, что достойно ненависти, и любить то, что должно любить, однимъ словомъ назови воспитаніемъ, и ты совершенно произнесешь мою мысль.
Кл. Мы находимъ справедливымъ какъ то, что прежде сего ты сказалъ, такъ и то, что теперь говоришь о воспитаніи.
Аѳ. Сіи чувствованія удовольствія и горести, коихъ правильное направленіе есть цѣль воспитанія, въ продолженіи жизни легко получаютъ отъ людей послабленіе и во многомъ портятся. Но Боги, болѣзнуя о злощастномъ родѣ человѣческомъ, послали ему успокоеніе отъ трудовъ, установили священныя празднества, дали ему въ собесѣдники Музъ, начальника ихъ Аполлона и Вакха, дабы божественными пиршествами исправлять недостатки воспитанія. Теперь разсмотримъ, истинно и сообразно ли съ природою, воспѣваемое намъ слово; или нѣтъ? Говорятъ, что юность вообще ни въ голосѣ ни въ тѣлѣ не можетъ соблюдать спокойствія, но всегда любитъ движеніе и крикъ. Юноша отъ удовольствія, или прыгаетъ, пляшетъ, или произноситъ разные звуки. Прочія животныя лишены способности понимать правильность и неправильность въ движеніи, и то, что называется мѣрою и гармоніею; намъ же боги, посланные раздѣлять съ нами свои празднества, даровали сіе чувство къ мѣрѣ и гармоніи, — чувство сопровождаемое удовольствіемъ. Симъ чувствомъ они возбуждаютъ насъ, движутъ, соединяютъ въ пѣсняхъ и хороводахъ; самое слово хороводъ произходитъ отъ слова радость. Допустивши сіе, мы должны согласиться, что первое воспитаніе произходитъ чрезъ Музъ и Аполлона. Не такъ ли?
Кл. Такъ.
Аѳ. Слѣдовательно по нашему мнѣнію не получить никакого воспитанія значитъ быть чуждымъ хороводовъ; а благовоспитаннымъ быть значитъ обращаться въ хороводахъ.
Кл. Безъ сомнѣнія.
Аѳ. Хороводъ же вообще состоитъ изъ стройной пляски и пѣнія.
Кл. Необходимо.
Аѳ. И такъ благовоспитанный долженъ умѣть хорошо пѣть и плясать.
Кл. Кажется такъ.
Аѳ. Разберемъ, что значатъ сіи слова, нами сказанныя?
Кл. Какія?
Аѳ. Мы сказали, что онъ хорошо поетъ и хорошо пляшетъ. Должно ли прибавить, что онъ хорошее хорошо поетъ и пляшетъ, или нѣтъ?
Кл. Прибавимъ.
Аѳ. Почитающій хорошее хорошимъ и дурное дурнымъ, и поступающій по сему убѣжденію, лучше ли наставленъ въ пляскѣ и музыкѣ нежели тотъ, кто тѣлодвиженіемъ и голосомъ умѣетъ совершенно выражать все прекрасное, что только вздумаетъ, но прельщается и наслаждается не тѣмъ, что честно, и ненавидитъ не то, что безчестно? или лучше тотъ, кто хотя не совершенно постигаетъ прекрасное, не можетъ выразить его въ движеніяхъ тѣла или голоса, но здраво судитъ объ немъ по нѣкоторому чувству удовольствія и горести, доброе любитъ и худаго отвращается?
Кл. Ты говоришь о различныхъ родахъ воспитанія, между коими нѣтъ и сравненія.
Аѳ. И такъ, если мы трое знаемъ, въ чемъ состоитъ красота пѣнія и пляски, намъ легко сказать, кто истинно достоинъ назваться воспитаннымъ или невоспитаннымъ. Не зная же сего, мы не можемъ сказать, на чемъ основано и какъ сохраняется воспитаніе. Не такъ ли?
Кл. Подлинно такъ.
Аѳ. И потому мы должны изслѣдовать, какъ слѣдятъ добычу, то что въ пляскѣ и пѣніи называется красотою образа и прекрасною мелодіею. Если сіе ускользнетъ отъ нашего понятія, то напрасно будемъ терять слова о прямомъ воспитаніи у Еллиновъ или у варваровъ.
Кл. Справедливо.
Аѳ. Что жь мы называемъ прекраснымъ образомъ или прекрасною мелодіею? Если мужественный и робкій человѣкъ подвергаются равнымъ трудамъ и опасностямъ, то въ сіе время одинъ ли образъ, одинъ ли голосъ сохраняютъ они?
Кл. Тогда на нихъ и цвѣтъ бываетъ совершенно различный.
Аѳ. Хорошо, любезный Клиній. Но въ музыкѣ есть только образъ и мелодія; мѣра и гармонія составляютъ сущность ея: отъ того всякую пѣснь, всякой образъ можно назвать благомѣрнымъ, стройнымъ, но не благоцвѣтнымъ, какъ называютъ ихъ начальники хоровъ. Робкой и мужественный имѣютъ также свой образъ, свой тонъ; можно сказать: образъ мужества доблестенъ, образъ робости постыденъ. Не теряясь во многорѣчіи, скажемъ кратко: прекрасны всѣ образы и тоны добродѣтели, душевной и тѣлесной, истинной и подражательной, и гнусны всѣ образы порока.
Кл. Справедливо. Мы оба согласны съ тобою.
Аѳ. Еще вопросъ: всѣ ли мы прельщаемся тѣми же пѣснями и плясками, или нѣтъ?
Кл. Совсѣмъ нѣтъ.
Аѳ. Что же вводитъ насъ въ заблужденіе? развѣ не для всѣхъ одна изящность? Развѣ самое добро иногда не кажется добромъ? Или предметы кажутся иначе, нежели каковы они въ дѣйствительности? Ибо никто не скажетъ, что образъ порока иногда бываетъ лучше образа добродѣтели; никто не скажетъ, что онъ привязанъ къ видимости разврата, потому что всякой плѣняется своею музою. Многіе говорятъ, что сущность и совершенство музыки состоитъ въ ея пріятномъ дѣйствіи на душу, въ удовольствіи, которое она доставляетъ. Но такъ говорить не позволительно и не простительно: ибо сіе вовлекаетъ насъ въ заблужденіе.
Кл. Какое?
Аѳ. Пѣсни и пляски суть подражаніе нравамъ, изображеніе нашихъ дѣйствій, характеровъ и различныхъ расположеній духа, въ коихъ человѣкъ находится; потому, для кого хороводы говорятъ, поютъ, движутся сообразно или съ природою или съ обычаями, или равно съ тѣмъ и другимъ; тотъ восхищается ими, хвалитъ ихъ и называетъ совершенствомъ изящества; но въ томъ, кто находитъ ихъ противными или природѣ, или обыкновенію, или благоприличію, онѣ не произведутъ никакого восхищенія и не пріобрѣтутъ отъ него ни похвалы, ни имени прекраснаго. Гдѣ естественной вкусъ не согласенъ съ обыкновеніями; но при здравомъ вкусѣ господствуютъ худыя обычаи, или съ прекрасными обычаями не соединяется здравый вкусъ: тамъ однимъ и тѣмъ же удовольствіямъ даютъ различныя названія; одно и то же называютъ и пріятнымъ и порочнымъ; предъ людьми посторонними, боясь оскорбить ихъ нѣжный вкусъ, тамъ стыдятся подобныхъ тѣлодвиженій и пѣсней; но только въ своемъ кругѣ забавляются ими по своему.
Кл. Ты справедливо говоришь.
Аѳ. Прельщаться же образомъ или голосомъ порока, приноситъ ли какой вредъ? и получаютъ ли какую пользу тѣ, кои употребляютъ самыя удовольствія къ тому, чтобъ посредствомъ ихъ содѣлать добродѣтель любезною?
Кл. Безъ сомнѣнія.
Аѳ. Не то же ли и здѣсь должно случиться, что случается съ тѣми, кои находясь въ сообществѣ съ порочными, не только не питаютъ къ нимъ ненависти, но даже радуются ихъ дружеству, и только въ шутку порицаютъ свою испорченность? Рано или поздно по необходимости мы уподобляемся тѣмъ, съ коими обращаемся, хотя и стыдимся хвалить ихъ явно. Какое зло или добро можетъ быть выше сего, которое необходимо произтекаетъ изъ сего источника?
Кл. Я не нахожу никакого добра, ни зла выше сего.
Аѳ. Въ государствѣ, которое управляется хорошими законами, воспитаніе юношества, игры его, должны ли зависѣть отъ прихоти поетовъ? Могутъ ли они тою же мѣрою и пѣснію, тѣми же мыслями, которыми сами плѣняются, равно плѣнять юныхъ сыновъ отечества, и склонять ихъ, какъ случится, и къ добродѣтели и къ пороку?
Кл. Возможно ли? Ето не сообразно съ разсудкомъ!
Аѳ. Не смотря на то, такъ дѣлается во всѣхъ Государствахъ, кромѣ Египта.
Кл. А у Египтянъ, скажи, какое есть для сего постановленіе?
Аѳ. Странно и слышать. Еще въ глубокой древности, кажется, они усмотрѣли то же самое, о чемъ мы теперь говоримъ; именно, что прекрасные образы, прекрасныя пѣсни должны воспитывать юношество въ самыхъ раннихъ навыкахъ его. Избравъ и опредѣливъ сіи образы они постановили ихъ въ храмахъ священными законами. У нихъ ни живописцамъ, ни другимъ художникамъ не позволено производить ничего новаго, и вводить что либо, кромѣ отечественнаго; и досѣлѣ еще сіе не позволяется ни въ живописи, ни въ музыкѣ во всей ея обширности. Разсматривая тамъ произведенія, сдѣланныя за тысячи лѣтъ, разсматривая дѣйствительно тысячилѣтнія, ты найдешь, что всѣ онѣ ни лучше, ни хуже произведеній новѣйшихъ; во всѣхъ тоже искуство.
Кл. Очень странно.
Аѳ. И ето есть отличное дѣло ихъ законодательства и политики. Прочіе законы ихъ худы, недостаточны; но о музыкѣ постановленіе ихъ истинно достойно уваженія, именно то, что закономъ можно опредѣлить пѣсни постоянныя, сохраняющія естественную правильность. Правда, сіе принадлежитъ только Богу и божественному человѣку; такъ и въ Египтѣ, сохранившіяся чрезъ столь долгое время пѣсни, суть твореніе Изиды; но и нынѣ, кто можетъ постигать совершенное въ семъ родѣ, тотъ смѣло долженъ излагать его и вводить въ употребленіе. Стремленіе къ удовольствію и горести, то стремленіе, съ коимъ мы всегда желаемъ наслаждаться новою музыкою, не можетъ вредить пѣнію древностію освященному; по крайней мѣрѣ сего не было въ Египтѣ.
Кл. По словамъ твоимъ такъ и должно быть.
Аѳ. Замѣтимъ смѣло, что музыка, игры и пляски имѣютъ одно неотъемлемое свойство: мы радуемся, когда почитаемъ себя счастливыми, и счастливы, когда радуемся. Не такъ ли?
Кл. Такъ.
Аѳ. И въ сей радости мы не можемъ соблюдать спокойствія.
Кл. Справедливо.
Аѳ. Но развѣ только юные наши дѣти будутъ плясать? а мы старые мужи, взирая на нихъ, по приличію предоставимъ себѣ одно удовольствіе радоваться ихъ играмъ и ликованію. Юная веселость уже оставила насъ; жалѣя о ней и любя ее, мы предлагаемъ состязанія тѣмъ, кои особенно могутъ пробудить въ нашемъ воспоминаніи протекшіе дни молодости.
Кл. Весьма справедливо.
Аѳ. Теперь не основательно ли говорятъ о лицахъ дѣйствующихъ на празднествахъ, именно, что тотъ достоинъ назваться мудрѣйшимъ, и побѣдителенъ, кто болѣе увеселяетъ и забавляетъ зрителей. Поелику сіи празднества посвящены веселію, то справедливо должно отдавать преимущество и награду тому, кто доставляешь намъ болѣе радостей. Одобрите ли вы сіи слова и приведеніе ихъ въ самое дѣло?
Кл. Безъ сомнѣнія.
Аѳ. Но, почтенный мужъ, не будемъ поспѣшны въ своихъ заключеніяхъ; разберемъ предметъ по частямъ, такимъ образомъ: что, еслибъ кто предложилъ состязаніе просто, не означивъ, гимнастическое ли оно должно быть, мусиійское ли, или конное; но собравъ всѣхъ гражданъ, предложилъ бы награду съ такимъ объявленіемъ: желающій да явится состязаться только въ доставленіи удовольствія; кто лучше забавитъ зрителей, все равно, какимъ бы то образомъ ни было, тотъ побѣдитъ; и чѣмъ лучше достигнетъ своей цѣли, тѣмъ болѣе будетъ отличенъ предъ своими сподвижниками? Что, думаете вы, произвело бы подобное объявленіе?
Кл. Что ты хочешь сказать?
Аѳ. Очень естественно, что одинъ, подобно Гомеру, предложилъ бы рапсодію: другой сталъ бы играть на лирѣ; иной представилъ бы трагедію, тотъ комедію. Не удивительно, что иной сталъ бы искать побѣды представленіемъ чародѣйствъ. Еслибъ стеклись сіи сподвижники и тьма другихъ, то можно ли сказать, кто изъ нихъ истинной побѣдитель?
Кл. Нелѣпой вопросъ; какой разумный человѣкъ будетъ отвѣчать тебѣ, самъ напередъ не услышавъ каждаго изъ сподвижниковъ?
Аѳ. Но не хотите ли, чтобъ я за васъ сказалъ сей нелѣпой отвѣтъ?
Кл. Почему нѣтъ?
Аѳ. Если маленькіе дѣти будутъ судьями, то они предпочтутъ всѣмъ показывателя диковинокъ. Не такъ ли?
Кл. Не иначе.
Аѳ. Судъ взрослыхъ юношей предпочтетъ комедію. Просвѣщенный прекрасный полъ, умные юноши и почти весь народъ одобрятъ трагедію.
Кл. Можетъ быть.
Аѳ. А мы старики съ большимъ удовольствіемъ стали бы внимать рапсодисту, который прекрасно выражаетъ Иліаду, Одиссею, или что нибудь изъ Гезіода. Послѣ сего должно рѣшить, кому принадлежитъ побѣда? Не такъ ли?
Кл. Истинно.
Аѳ. Для меня и для васъ должно быть совершенно ясно, что, одобренные нашими сверстниками, имѣютъ преимущество. Наши нравы во всѣхъ Государствахъ признаны лучшими и основательнѣйшими, нежели нравы юныхъ людей.
Кл. Точно такъ.
Аѳ. Я согласенъ съ общимъ мнѣніемъ, что о музыкѣ должно судить по удовольствію, но не по удовольствію каждаго, ктобы то ни былъ. Та муза превосходнѣе всѣхъ прочихъ, которою услаждаются люди отличнѣйшіе, украшенные достаточнымъ просвѣщеніемъ; особенно, которою услаждается мужъ, добродѣтелію и воспитаніемъ всѣхъ превосходящій. Добродѣтель необходима для сихъ судей; они должны быть одарены не только благоразуміемъ, но и мужествомъ. Не прилично судьѣ, приступая къ рѣшенію, учиться отъ самаго театра; его устрашитъ шумъ народа и собственное невѣжество. Неопытный, по малодушію и слабости, изъ сихъ устъ, коими онъ призывалъ Бога, вступая въ сіе званіе, изъ сихъ устъ, къ стыду своему, онъ произнесетъ несправедливый приговоръ. Справедливость требуетъ, чтобъ онъ возсѣдалъ не ученикомъ, но учителемъ народа, и противился бы тѣмъ, кои, отступая отъ всякаго приличія и правильности, доставляютъ зрителямъ удовольствія. Древнимъ Еллинскимъ закономъ позволялось толпѣ зрителей, какъ нынѣ дѣлается въ Сициліи и въ Италіи, отличать рукоплесканіемъ побѣдителя. Сіе вовлекло въ гибель самихъ поетовъ, кои стали соображаться съ худымъ вкусомъ народа, сдѣлавшагося собственнымъ своимъ учителемъ; сіе погубило также удовольствіе самаго театра. Вмѣсто того, чтобъ видѣть нравы и характеры благороднѣйшіе, выше обыкновенныхъ, и получать чистѣйшее наслажденіе, нынѣ поступаютъ совсѣмъ напротивъ. Разсмотрите, что значитъ все сказанное?
Кл. Что именно?
Аѳ. Кажется, уже въ третій или четвертый разъ слово наше возвращается къ первому предмету, что воспитаніе руководствуетъ и влечетъ юношество къ прямому смыслу закона, коего изящество и сущность долговременнымъ опытомъ постигли только мужи старые. Чтобъ удержать юныя сердца отъ удовольствій и огорченій противныхъ закону и правиламъ добродѣтели; чтобы заставить ихъ направлять всѣ свои радости и горести къ той же цѣли, которую имѣютъ въ виду мужи старые; для сего изобрѣтены пѣсни, или лучше сказать, божественныя очарованія. Онѣ производятъ въ душѣ сіе устройство и согласіе, коего юноши не могутъ достигнуть единственнымъ напряженіемъ силъ своихъ. Какъ больнымъ и тѣломъ разслабленымъ, пекущіеся о здоровьи ихъ врачи, въ пріятныхъ снѣдяхъ и питьяхъ, подаютъ полезное лѣкарство, вредныя же вещества покрываютъ отвратительною наружностію и такъ пріучаютъ одно любить, другаго отвращаться: равнымъ образомъ законодатель убѣдитъ поета, и если нужно принудитъ его выражать въ словахъ высокихъ, изящныхъ, въ правильной мѣрѣ, въ прелестныхъ образахъ и гармоніи характеры мужей мудрыхъ, мужественныхъ и совершенно добрыхъ.
Кл. Скажи ради Бога, почтенный иноземецъ, неужели ты думаешь, что въ другихъ Государствахъ сіе исполняется? Какъ я знаю и увѣренъ, только у насъ и Лакедемонянъ такъ поступаютъ, какъ ты говоришь. Всѣ новизны, вводимыя въ пляскѣ и музыкѣ, произходятъ не отъ законовъ, но отъ безпорядочнаго и страннаго вкуса, которой не только не привязанъ постоянно къ однимъ предметамъ, какъ у Египтянъ, но всегда измѣняется.
Аѳ. Прекрасно, Клиній; если ты думаешь, что я говорю о нынѣшнемъ состояніи, то развѣ потому, что я не ясно выражаю мысли свои. Я хотѣлъ сказать, чего должно требовать отъ музыки вообще, но, можетъ быть, сказалъ больше. Порицать дѣла неисправимыя и злоупотребленія вкоренившіяся, иногда необходимо, но притомъ всегда очень непріятно. Ты со мною согласенъ, и говоришь, что правила музыки у васъ и у нѣкоторыхъ другихъ соблюдаются лучше, нежели у прочихъ Еллиновъ.
Кл. Такъ.
Аѳ. Но еслибъ всѣ соображались съ вами, то можно ли ручаться, что музыка пойдетъ лучше, нежели теперь?
Кл. Какое сравненіе, еслибъ слѣдовали всѣ нашему примѣру!
Аѳ. Разсмотримъ, согласны ли мы въ своихъ мысляхъ. У васъ, во всякомъ воспитаніи, во всякой музыкѣ одно ли твердятъ? Заставляете ли вы своихъ поетовъ говорить, что добродѣтельный, умѣреный и справедливый мужъ щастливъ, блаженъ, не смотря на то, великъ ли онъ и силенъ, малъ ли, и слабъ, богатъ или бѣденъ, и что несправедливый ведетъ жизнь бѣдную, плачевную, хотябъ онъ богатствами превзошелъ самаго Цинара и Мида? Прибавимъ къ сему, какъ долженъ говорить Спартанскій Поетъ, еслибъ онъ хотѣлъ говорить справедливо: я не почту ни словомъ, ни памятью того, кто владѣетъ всѣми благами, но не имѣетъ справедливости. Справедливый не устрашится при видѣ враговъ; несправедливый лучше бы не дерзалъ смотрѣть на кровопролитную сѣчу; лучше бы не упреждалъ въ бѣгствѣ Борея, и не владѣлъ бы всѣми, такъ называемыми сокровищами; ибо блага, чернію уважаемыя, не заслуживаютъ сего названія. Превосходнѣйшимъ благомъ у нихъ почитается здоровье, красота, сила, богатство; за тѣмъ именуются тысячи другихъ благъ, каковы суть: острота зрѣнія, слуха, здоровое состояніе всѣхъ чувствъ; благо — быть Царемъ, дѣлать все по желанію, и къ довершенію всего, при такихъ обладаніяхъ содѣлаться безсмертнымъ. Вы, и я съ вами, такъ скажемъ, что все сіе для добрыхъ и благочестивыхъ составляетъ хорошее стяжаніе, но для несправедливыхъ самое худое. Для порочнаго, начиная отъ здоровья, видѣть, слышать, чувствовать и вообще жить есть величайшее зло; такой человѣкъ пусть будетъ безсмертенъ въ обладаніи всѣхъ такъ называемыхъ благъ; и самая вѣчность его менѣе значитъ, нежели самое краткое время справедливой и добродѣтельной жизни. Убѣждаете и заставляете ли вы своихъ поетовъ, сими истинами обличенными въ прекрасную мѣру и гармонію, просвѣщать ваше юношество? — истинами, что такъ называемое зло, есть благо для несправедливыхъ и зло для справедливыхъ; что блага добрыхъ суть дѣйствительныя блага, но не для злыхъ. Согласны ли мы въ томъ, о чемъ я вопросилъ васъ, или нѣтъ?
Кл. Въ иномъ согласны, въ другомъ нѣтъ.
Аѳ. Но пусть кто вѣчно владѣетъ здоровьемъ, богатствомъ и властію, къ сему прибавимъ отличную силу и мужество; пускай не коснется его никакое зло; при всемъ томъ, если онъ питаетъ въ себѣ несправедливость и насильство: не ужели я не увѣрю васъ, что такой человѣкъ не блаженъ, но совершенно нещастливъ?
Кл. Нѣтъ, мы вѣримъ сей истинѣ.
Аѳ. Что же мы скажемъ послѣ сего? Если кто мужественъ, силенъ, прекрасенъ, богатъ и во всю жизнь свою успѣваетъ во всѣхъ своихъ желаніяхъ, но несправедливъ и притѣснитель человѣчества: то не ужели вы не почитаете жизни его гнусною, или согласитесь со мною и въ томъ, что она совершенно такова?
Кл. Соглашаемся.
Аѳ. Равно и въ томъ, что она худа?
Кл. Нѣтъ, въ етомъ не равно.
Аѳ. По крайней мѣрѣ въ томъ, что она непріятна и ему самому неполезна.
Кл. Какъ можно согласиться въ етомъ!
Аѳ. Какъ друзья! еслибъ Богъ послалъ намъ согласіе! такъ мы противорѣчимъ другъ другу. Для меня, любезный Клиній, сіе кажется такъ необходимо, такъ ясно, какъ ясно то, что Критъ есть островъ. Еслибъ я былъ законодателемъ, то заставилъ бы всѣхъ поетовъ и всѣхъ гражданъ воспѣвать справедливость, и опредѣлилъ бы самое жестокое наказаніе тому, кто бы сталъ разглашать въ сей странѣ, что есть нѣкоторые люди нечестивые, но пріятно живущіе; что польза, корысть и справедливости суть предметы совершенно различные. Я внушилъ бы своимъ согражданамъ совсѣмъ другое мнѣніе о сихъ предметахъ, нежели какъ думаютъ объ нихъ Критяне, Лакедемонцы и другіе народы. Но, почтеннѣйшіе иноземцы, я свидѣтельствуюсь Зевесомъ и Аполлономъ; спросимъ у сихъ самыхъ Боговъ, вашихъ законодателей: жизнь справедливая есть ли пріятнѣйшая? Или надлежитъ различать два образа жизни, одинъ пріятный, другой справедливый? Если они скажутъ, что ето два образа жизни: то мы опять вопросимъ, — вопросъ основательный — кого должно почитать щастливѣйшимъ, того ли, кто ведетъ жизнь пріятнѣйшую, или справедливѣйшаго? Если они назовутъ щастливѣйшимъ ведущаго жизнь пріятную, то отвѣтъ ихъ былъ бы нелѣпый. Но я не хочу оскорблять Боговъ такимъ отвѣтомъ; пусть лучше отвѣтствуютъ родители и законодатели; предположимъ, что вопросъ нашъ относится только къ законодателю или отцу, и онъ назвалъ бы щастливѣйшимъ того, кто ведетъ пріятную жизнь. На сіе я такъ возразилъ бы ему: отецъ мой, ты не желалъ мнѣ сей блаженнѣйшей жизни, но всегда приказывалъ жить справедливѣе. Принимающій сіе основаніе законодатель или отецъ можетъ ли отвѣчать далѣе, не впадая въ противорѣчіе съ самимъ собою? Съ другой стороны, если онъ признаетъ щастливѣйшею жизнь справедливую, то всякой, слушая его, сдѣлаетъ такое возраженіе: Какое благо къ справедливой жизни можетъ найти законъ выше удовольствія? Безъ удовольствія что остается для справедливаго? Но слава, похвала отъ людей и Боговъ, сіи блага изящныя, развѣ не соединены съ удовольствіемъ? Безславіе постыдно, и есть ли въ немъ какое удовольствіе? Сіе невозможно, божественный законодатель, скажемъ мы. Не обижать никого, и ни отъ кого не терпѣть обидъ, развѣ можно почесть дѣломъ добрымъ, изящнымъ, но вмѣстѣ непріятнымъ? И напротивъ какая пріятность въ дѣлѣ порочномъ и постыдномъ?
Кл. Никакой.
Аѳ. И такъ слово, не раздѣляющее пріятнаго съ справедливымъ, добраго съ прекраснымъ, весьма правдоподобно если не для другихъ, то по крайней мѣрѣ для того, кто хочетъ жить честно и справедливо. Для законодателя всего постыднѣе утверждать противное сему. Ибо никто добровольно не согласится дѣлать то, отъ чего онъ долженъ ожидать не столько радости, сколько огорченія. Но смотря долго на отдаленные предметы, мы, почти какъ дѣти, наконецъ чувствуемъ помраченіе въ глазахъ. Законодатель иначе занимаетъ наше вниманіе и разсудокъ; разсѣявая мракъ заблужденія, посредствомъ похвалъ, обычаевъ и разсужденіемъ онъ убѣждаетъ насъ, что справедливость и несправедливость оттѣнены какъ бы на нѣкоторой картинѣ. Несправедливость противоположна справедливости, и если смотритъ на нее несправедливый и порочный, то она кажется ему пріятною, а справедливость непріятною. Справедливый же видитъ то и другое совсѣмъ иначе.
Кл. Вѣроятно.
Аѳ. Но чей судъ основательнѣе, благороднѣйшей души или худшей?
Кл. Необходимо благороднѣйшей.
Аѳ. Слѣдовательно и несправедливая жизнь не только постыдна, и низка, но истинно непріятнѣе жизни справедливой и благочестной.
Кл. По етому слову такъ должно быть.
Аѳ. Но еслибъ даже сіе было иначе, нежели какъ мы говоримъ, и благомыслящій законодатель для пользы юношества позволилъ бы себѣ ложь: то что можетъ быть невиннѣе и полезнѣе сей лжи, которая можетъ заставить насъ добровольно исполнять справедливость?
Кл. Истина прекрасная, неизмѣняемая; но не легко убѣдить въ ней.
Аѳ. Положимъ такъ. Но не трудно было убѣдить въ баснословномъ сказаніи о Сидонскомъ Кадмѣ и во многихъ другихъ невѣроятностяхъ.
Кл. Въ какомъ сказаніи?
Аѳ. Будто изъ посѣянныхъ зубовъ нѣкогда произрасли воины. Вотъ сильное доказательство для всякаго законодателя, что онъ можетъ убѣдить юные умы во всемъ, въ чемъ только пожелаетъ. Ему остается только обдумать, какое убѣжденіе можетъ принести отечеству болѣе пользы, и потомъ употребить все стараніе къ тому, какимъ образомъ заставить всѣхъ жителей одного Государства говорить одно и тоже во всю свою жизнь, и въ пѣсняхъ, и въ вымыслахъ и въ разговорахъ. Если вы со мною не согласны, то можете представить свои возраженія.
Кл. Никто изъ насъ не будетъ спорить о семъ.
Аѳ. И такъ мнѣ остается продолжать свою рѣчь. Я говорю, что три хора Музъ своими пѣснями должны руководствовать людей, начиная отъ перваго возраста, когда сердца ихъ бываютъ юны и нѣжны, и прославлять тѣ блага, о коихъ мы говорили и будемъ говорить. Но главнымъ предметомъ сихъ пѣсней да будетъ то, что жизнь пріятнѣйшая и лучшая по суду Боговъ есть одна и таже. Говоря такъ, мы скажемъ истину, и въ сей истинѣ легче убѣдить симъ, нежели другимъ какимъ либо образомъ.
Кл. Должно согласиться съ тобою.
Аѳ. И такъ дѣтской хоръ музъ первый долженъ выступить на средину, и со всѣмъ стараніемъ возглашать сіи пѣсни въ присутствіи всѣхъ гражданъ. Второй хоръ, состоящій изъ юношей до тридцати лѣтъ, будетъ призывать Аполлона во свидѣтельство истины, и просить, чтобъ онъ былъ къ нимъ милостивъ и напѣчатлѣлъ бы на серцахъ ихъ божественныя правила. Совершенные мужи отъ тридцати до пятидесяти лѣтъ составляютъ третій хоръ. Тѣмъ, кои по глубокой старости уже не могутъ пѣть, остается быть повѣствователями прорицаній оракула о сихъ истинахъ.
Кл. Ты говоришь о какихъ то трехъ хорахъ; мы недовольно ясно понимаемъ, что они значатъ.
Аѳ. Но объ нихъ мы уже говорили въ предъидущемъ нашемъ словѣ.
Кл. Мы не поняли; постарайся сказать сіе яснѣе.
Аѳ. Если помнишь, мы сказали въ началѣ сего разговора, что пылкая юность не можетъ хранить спокойствія ни въ тѣлѣ, ни въ голосѣ, но всегда бы она кричала и прыгала безъ всякаго порядка; что чувство порядка и стройности въ томъ и другомъ случаѣ не принадлежитъ ни одному животному, но есть собственность человѣческой природы; что стройность въ движеніи называется мѣрностію (риөмосъ), стройность въ звукахъ легкихъ и тяжелыхъ — гармоніею; что хороводъ состоитъ изъ мѣры и гармоніи. Мы сказали, что Боги милосердствуя о насъ, дали намъ наставниками и собесѣдниками Аполлона, Музъ и третьяго, если помните, Вакха.
Кл. Какъ не помнить!
Аѳ. О хорѣ Музъ и Аполлона мы уже говорили; остается сказать о третьемъ хорѣ Вакха.
Кл. Что такое? скажи. Очень любопытно вдругъ слышать о Вакховомъ хорѣ старцевъ; любопытно знать, какъ поютъ и пляшутъ мужи за тридцать лѣтъ, за пятьдесять и до шестидесяти.
Аѳ. Ты справедливо замѣчаешь сіе; но должно изъяснить, какимъ образомъ можетъ войти сіе въ обыкновеніе.
Кл. Изъясни.
Аѳ. Въ первомъ вы уже согласились со мною.
Кл. Въ чемъ?
Аѳ. Въ томъ, что совершенный мужъ, и юноша, свободный и рабъ, тотъ и другой полъ и весь городъ, торжественно, не умолкая, должны воспѣвать то, о чемъ мы говорили, и воспѣвать съ возможнымъ измѣненіемъ и разнообразіемъ, дабы пѣсни составляли ненасытимую страсть и удовольствіе поющихъ.
Кл. Нельзя не согласиться, что ето такъ быть должно.
Аѳ. Но сію услугу могутъ оказывать не лучшіе ли въ Государствѣ люди, уважаемые по возрасту и мудрости, и въ пѣсняхъ искусные? Или мы безразсудно отвергнемъ тѣхъ, кои владѣютъ божественнымъ даромъ пѣснопѣній пріятныхъ и полезныхъ?
Кл. Не должно отвергать ихъ, какъ доказываютъ твои слова.
Аѳ. Но какимъ образомъ прилично употребимъ сихъ пѣвцовъ? Развѣ не такъ ли?
Кл. Какъ?
Аѳ. Всякой старикъ дѣлается слишкомъ лѣнивымъ къ пѣнію; пѣсни болѣе не услаждаютъ его; чѣмъ онъ старѣе и разумнѣе, тѣмъ болѣе стыдится пѣть, еслибъ сего потребовала необходимость. Не такъ ли?
Кл. Справедливо.
Аѳ. А еще болѣе онъ устыдится пѣть въ театрѣ, при многочисленномъ собраніи народа. Пѣніе старцевъ было бы непріятно, малодушно и слабо, еслибъ, для гибкости и твердости голоса, ихъ подвергли тѣмъ же правиламъ и воздержанію, съ какими приготовляются хороводы, состязующіеся о побѣдѣ.
Кл. Необходимо.
Аѳ. Какимъ же образомъ поощримъ ихъ къ пѣснямъ? Не должно ли опредѣлить закономъ во первыхъ, чтобъ дѣти до восьмнадцати лѣтъ совсѣмъ не вкушали вина? Увѣримъ ихъ, что въ юныхъ тѣлахъ и душахъ не должно прибавлять огня къ огню, и предохранимъ ихъ отъ безумной пылкости, доколѣ они не познакомятся съ трудами. Съ сего времени позволяется умѣренное употребленіе вина до тридцати лѣтъ; но пьянства и упоенія молодой человѣкъ долженъ быть совершенно чуждъ. Достигшій сорока лѣтъ можетъ предаваться веселію пиршествъ и призывать Вакха съ прочими божествами къ увеселенію и подкрѣпленію старости. Вакхъ посылаетъ намъ въ винѣ врачевство противъ всѣхъ огорченій не разлучныхъ съ нашими лѣтами: мы юнѣемъ съ нимъ и забываемъ всѣ печали; имъ смягчаются суровые нравы, подобно желѣзу въ огнѣ раскаленному; съ нимъ мы оживаемъ. Въ семъ расположеніи духа каждый если недерзостно, по крайней мѣрѣ съ меньшею застѣнчивостію, не среди многочисленнаго собранія, но въ небольшомъ кругѣ слушателей, не при людяхъ чуждыхъ, но среди семейства своего, пѣснію будетъ доставлять удовольствіе.
Кл. Легко можетъ быть.
Аѳ. И такъ небезчестенъ сей способъ заставлять стариковъ принимать участіе въ нашихъ пѣсняхъ.
Кл. Совсѣмъ не безчестенъ.
Аѳ. Но что воспоютъ сіи старцы и какимъ голосомъ? Муза ихъ должна быть прилична ихъ лѣтамъ.
Кл. Безъ сомнѣнія.
Аѳ. Какая же Муза достойна мужей божественныхъ? Но Муза ли хороводовъ?
Кл. Мы не знаемъ другихъ пѣсней, кромѣ тѣхъ, коимъ научились въ хороводахъ; мы поемъ по привычкѣ.
Аѳ. Не трудно понять сіе. Вы не способны къ лучшимъ пѣснямъ. Ваше Государство походитъ на военный станъ; ваши юноши не воспитываются жить въ пріятномъ обществѣ городовъ, но, подобно скотамъ, знаютъ только свое стадо и пастбище. У васъ никто не смѣетъ отдѣлить своего грубаго и своенравнаго сына отъ общей массы, научить его, по собственному произволу, конскому рыстанію, смягчить и образовать его сердце, и доставить ему всѣ выгоды хорошаго воспитанія такъ, чтобы онъ былъ не только храбрымъ воиномъ, но и добрымъ гражданиномъ, способнымъ къ исправленію общественныхъ обязанностей. Такой юноша, какъ мы прежде сказали, былъ бы воинственнѣе Тиртеевыхъ воиновъ; мужество для него не было бы первѣйшею добродѣтелію, но всегда и вездѣ, какъ въ частности, такъ и въ отношеніи къ цѣлому Государству, только четвертою частію ея.
Кл. Не понимаю тебя, иностранецъ; ты опять охуждаешь нашихъ законодателей.
Аѳ. Я дѣлаю сіе безъ всякаго намѣренія. Но если угодно, послѣдуемъ хладнокровно за самымъ словомъ, куда оно приведетъ насъ. Если есть другая Муза лучше той, которая начальствуетъ въ хороводахъ и общественныхъ зрѣлищахъ, то уступимъ ее тѣмъ, кои стыдятся сей послѣдней и желаютъ благороднѣйшей.
Кл. Согласны.
Аѳ. Во всемъ, что сопровождается нѣкоторымъ пріятствомъ, во всѣхъ дѣлахъ изящества главною цѣлію необходимо должно быть или одно удовольствіе, или нѣкоторая правильность, или наконецъ польза. Такъ, на примѣръ, пища и питье и все снѣдомое сопровождаются удовольствіемъ; но въ нихъ есть также своя правильность и польза; то, что пособствуетъ нашему здоровью, мы называемъ также правильнымъ.
Кл. Согласны.
Аѳ. Ученіе также сопровождается удовольствіемъ. Но истина производитъ правильность и пользу, доброту и красоту.
Кл. Справедливо.
Аѳ. Чтожъ изъ сего? Образовательныя искуства, занимающіяся подражаніемъ, не имѣютъ ли цѣлію удовольствіе, и если онѣ достигаютъ сей цѣли, то не справедливо ли мы называемъ ихъ изящными?
Кл. Очень справедливо.
Аѳ. Но правильность состоитъ въ соотвѣтственности частей, и вообще, можно сказать, въ соразмѣрности количества и качества, а не въ удовольствіи.
Кл. Хорошо.
Аѳ. Слѣдовательно по удовольствію можно правильно судить только о томъ, что не производитъ ни пользы, ни истины, ни сходства, ни вреда; но что производится для одного только удовольствія, и другаго имени не имѣетъ, если не соединяется съ другими качествами.
Кл. Итакъ ты называешь удовольствіе только безвреднымъ.
Аѳ. Да. Такимъ удовольствіемъ я называю игру, если она не приноситъ ни вреда, ни важной какой либо пользы.
Кл. Весьма справедливо.
Аѳ. Основываясь на предыдущемъ, не должно ли согласиться, что никакое подражаніе, никакое сходство и соразмѣрность не могутъ быть разсматриваемы и судимы по удовольствію, и по мнѣнію неистинному? Ибо предметы бываютъ равными и соразмѣрными не потому, что одному нравятся, а другому ненравятся; но по самой истинѣ.
Кл. Совершенно такъ.
Аѳ. Но музыку вообще не называемъ ли мы образовательною и подражательною?
Кл. Такъ.
Аѳ. Потому не должно вѣрить словамъ тѣхъ, кои говорятъ, что музыку должно разсматривать и цѣнить по удовольствію; и еслибъ даже была такая музыка, то не ее должно почитать превосходнѣйшею, но ту, въ которой сохранена вся правильность подражанія изящному.
Кл. Справедливо.
Аѳ. Кто любитъ изящнѣйшія пѣсни, тотъ долженъ привязываться не къ пріятному, но къ правильному. Правильность подражанія, говорили мы, требуетъ, чтобъ подражаемый предметъ былъ выраженъ со всѣмъ совершенствомъ.
Кл. Неиначе.
Аѳ. Всѣ согласны въ томъ, что произведенія музыки суть подражаніе и отпечатокъ. Не соглашаются ли въ етомъ равно и поеты, и слушатели, и актеры?
Кл. Да.
Аѳ. И такъ, чтобъ избѣжать погрѣшности въ разборѣ піитическихъ произведеній, должно знать сущность ихъ. Судья, незнающій ни свойствъ, ни цѣли ихъ, незнающій, чему онѣ подражаютъ, никогда не откроетъ ни правильности, ни ошибки въ намѣреніи художника.
Кл. Да, едвали онъ что откроетъ.
Аѳ. Не имѣя познаній о художествѣ можно ли различить, что въ немъ хорошо, и что худо? но я говорю не довольно ясно. Скажемъ яснѣе.
Кл. Скажи.
Аѳ. Есть и для зрѣнія безчисленныя подражанія.
Кл. Конечно.
Аѳ. Не зная совершенно тѣлъ, коимъ подражаетъ художникъ, можно ли точно понимать и цѣнить произведеніе, то есть, соблюдены ли въ немъ всѣ отношенія? на своемъ ли мѣстѣ каждая часть? въ какомъ порядкѣ всѣ части слѣдуютъ одна за другою? натуральны ли цвѣты и положенія? или нѣтъ ни въ чемъ ни души ни порядка? Можно ли дать приговоръ свой о художествѣ, не имѣя никакой идеи о животномъ, которому подражалъ художникъ?
Кл. Не можно.
Аѳ. Но зная, что написанное или слѣпленное есть образъ человѣка; зная, что искуство дало ему всѣ части, съ приличнымъ цвѣтомъ и въ естественномъ положеніи, сверхъ того, не должно ли знать, изящно ли произведеніе или чего недостаетъ къ красотѣ его? Намъ извѣстны совершенства каждаго животнаго.
Кл. Справедливо.
Аѳ. Чтобъ быть разумнымъ судьею всякаго произведенія живописи или музыки или въ другомъ какомъ либо родѣ, не должноли напередъ имѣть понятіе о сихъ трехъ предметахъ: во первыхъ, что изображено; во вторыхъ, вѣрно ли подражаніе; и наконецъ, изящно ли оно выражено словами, мелодіею и мѣрою?
Кл. Кажется такъ.
Аѳ. Разсмотримъ безпристрастно, сколь трудное дѣло судить о музыкѣ. Ибо сколько она прославляется предъ прочими художествами, столько требуетъ осторожности и вниманія. Злоупотребленіе ея влечетъ самыя гибельныя слѣдствія, портитъ нравы. Весьма трудно замѣтить его, когда сами художники такъ легко уклоняются отъ Грацій. Граціи никогда не позволятъ слова Героевъ соединять съ наружностію и тономъ слабой жены; или голосъ и видъ людей свободныхъ соединять съ мѣрою рабовъ и низкой черни; или благородную мѣру сопровождать голосомъ и словами совершенно противными. Онѣ не станутъ вмѣстѣ соединять звуки животныхъ, людей и орудій и выдавать ихъ за единое цѣлое. Но наши человѣки — художники все смѣшиваютъ и безсмысленнымъ смѣшеніемъ производятъ только смѣхъ въ тѣхъ людяхъ, коимъ досталась въ удѣлъ Грація насмѣшки, какъ говоритъ Орфей. Не довольствуясь симъ безпорядочнымъ смѣшеніемъ они терзаютъ музыку на части. Они вводятъ мѣру и образъ безъ мелодіи, предлагая мѣрныя строчки пустыхъ словъ; мелодію и мѣру лишаютъ словъ, употребляя простую лиру и свирѣль. Весьма трудно узнать, что значитъ безъ рѣчи мѣра и гармонія, и какому важному предмету подражаетъ. Можно почитать необходимымъ признакомъ грубости ету сильную охоту къ быстротѣ, къ смѣшенію звуковъ и къ безобразному, дикому грому, равно какъ употребленіе лиры и свирѣли безъ пляски и пѣнія. Игры сіи, не соединенныя вмѣстѣ, показываютъ одно невѣжество и пустое тщеславіе. Впрочемъ цѣль наша не та, чтобъ воспретить музыку мужамъ тридцатилѣтнимъ и старикамъ за пятьдесять лѣтъ, но только опредѣлить, какая для нихъ прилична. Слово сіе, кажется, ведетъ къ тому, что они особенно должны быть искусны въ хороводахъ; ибо ихъ долгъ — различать и со всею тонкостію чувствовать всѣ виды мѣры и гармоніи. Иначе могутъ ли они знать правильность мелодіи, и судить, соотвѣтствуетъ ли предмету напѣвъ Дорическій или нѣтъ? Настоящій ли размѣръ избираетъ себѣ поетъ или нѣтъ?
Кл. Ясно, что безъ ученія судить о музыкѣ не можно.
Аѳ. Смѣшно слышать отъ многолюдной толпы невѣждъ, будто они уже понимаютъ, что стройно, благомѣрно или неблагомѣрно, если ихъ однажды заставляли мѣрно пѣть или плясать; а не разсудятъ, что дѣлаютъ сіе безъ всякаго понятія. Всякая пѣснь хороша, если въ ней соблюденъ приличный характеръ; иначе она неправильна.
Кл. Необходимо такъ должно быть.
Аѳ. Не имѣя понятія о самой вещи, можно ли судить о правильности ея?
Кл. Какимъ образомъ?
Аѳ. Теперь мы открыли, что тѣ, коихъ мы просимъ и заставляемъ пѣть, но заставляемъ, такъ сказать, по доброй ихъ волѣ, необходимо должны быть образованы по крайней мѣрѣ столько, чтобы слѣдовать за удареніями размѣра и за различными тонами мелодіи. Постигая согласіе звуковъ и мѣру, они могутъ различать, что прилично пѣть мужамъ престарѣлымъ и важнымъ. Воспѣвая, и сами будутъ наслаждаться невиннымъ удовольствіемъ, и юношамъ будутъ служить руководителями къ доброй нравственности. Столько образованные, съ просвѣщеннымъ умомъ необходимо должны быть выше мнѣній, чернію управляющихъ и выше самихъ поетовъ. Поету нѣтъ нужды знать, изященъ ли предметъ самаго подражанія, или худъ; онъ печется только о гармоніи и мѣрѣ; но старѣйшіе должны имѣть равное познаніе во всѣхъ трехъ частяхъ, и умѣть избирать изящное или близкое къ изящному; иначе юноши никогда не услышатъ гимновъ воспламеняющихъ къ добродѣтели. — Цѣлію сего слова съ самаго начала было то, чтобъ защитить хороводъ Вакха; и что возможно, все сказано. Еще однажды повѣримъ, исполнено ли обѣщанное. Всякое собраніе въ продолженіи пиршества дѣлается шумнѣе. Еще сначала мы видѣли сіи обыкновенныя слѣдствія.
Кл. Да.
Аѳ. Въ сіи минуты всякой бываетъ живѣе, приходитъ въ восторгъ, исполняется откровенности и невниманія къ ближнему своему; всякой думаетъ, что онъ способенъ управлять собою и другими.
Кл. Неиначе.
Аѳ. Мы сказали, что въ сіе время сердца пирующихъ воспламеняются и дѣлаются мягкими подобно раскаленному желѣзу; тогда они, какъ во второй юности, легко повинуются человѣку сильному, которой умѣетъ владѣть ими и образовать ихъ. Сей образователь — художникъ есть не иной кто, какъ мудрый законодатель, коего пиршественные законы такъ сильны, что человѣка самонадѣятельнаго, дерзкаго, безстыднаго, неумѣющаго сохранять порядка и сноровки ни въ молчаніи, ни въ словѣ, ни въ питіи, ни въ пѣніи, такаго человѣка заставляютъ дѣлать совсѣмъ противное, и безчестной самонадѣятельности его противопоставляютъ страхъ, который мы назвали страхомъ Божіимъ, стыдомъ, робостію, совѣстностію.
Кл. Такъ.
Аѳ. Блюстителями же и сподвижниками сихъ законовъ должны быть люди не буйные, и вождями нетрезвымъ могутъ служить только трезвые. Безъ сихъ вождей обращаться въ пиршествахъ опаснѣе, нежели сражаться противъ враговъ не подъ предводительствомъ безстрашныхъ. Неповинующагося своимъ вождямъ, начальникамъ Вакховыхъ бесѣдъ, пятидесятилѣтніе старѣйшины должны подвергать жесточайшему наказанію, нежели воина, поступающаго противъ повелѣнія своего полководца.
Кл. Справедливо.
Аѳ. Еслибъ такимъ образомъ учреждались игры и пиршества; еслибъ собесѣдники соображались съ сими законами и съ волею трезвыхъ: тогдабы сколь великую пользу они могли получить для себя? Вмѣсто того, чтобъ выходить изъ пиршества врагами, какъ теперь, они разставались бы лучшими друзьями.
Кл. Справедливо, еслибъ пиршества были таковы, какъ ты говоришь.
Аѳ. Итакъ не будемъ порицать напрасно дары Вакха, какъ вредные и недостойные быть въ человѣческомъ обществѣ. Можно бы представить многія важныя выгоды, отъ нихъ произсходящія; но я не смѣю говорить о величайшемъ благѣ, которое людямъ даруетъ сей богъ; такъ худо и превратно понимаютъ его.
Кл. Какое же ето благо?
Аѳ. Идетъ преданіе, будто сей богъ мачихою своею Юноною былъ лишенъ ума. Въ отмщеніе за сію обиду онъ изобрѣлъ Вакхическія игры и шумныя пляски, и для сего даровалъ людямъ вино. Но я предоставляю говорить сіе о богахъ дерзновеннѣйшимъ. Знаю только, что ни одинъ человѣкъ не раждается съ полнымъ разумомъ, какой онъ долженъ имѣть въ зрѣломъ возрастѣ; въ семъ промежуткѣ, еще не имѣя всей мудрости, ему свойственной, онъ находится въ состояніи изступленія; произноситъ безпорядочные крики; при малѣйшемъ восторгѣ прыгаетъ. Припомнимъ, что сіе, какъ сказали мы, было началомъ музыки и гимнастики.
Кл. Помню, что мы о семъ говорили.
Аѳ. Что отсѣлѣ люди получили понятіе о мѣрѣ и гармоніи, понятіе, которымъ они обязаны Аполлону, Музамъ и Вакху.
Кл. Такъ.
Аѳ. По словамъ другихъ, вино послано въ наказаніе- подвергать людей сумашествію. А мы напротивъ говоримъ, что въ немъ послано средство, душѣ къ пріобрѣтенію скромности и стыда, тѣлу къ сохраненію здоровья и крѣпости.
Кл. Прекрасное сокращеніе всего, что прежде сказано.
Аѳ. Мы объяснили одну часть хоровода; объяснимъ ли и другую половину его, или оставимъ?
Кл. Какая ето другая половина? Какъ ты раздѣляешь его?
Аѳ. Мы говорили вообще о хороводѣ, какъ о цѣломъ воспитаніи. Одна часть его состоитъ въ мѣрѣ и гармоніи, относительно къ голосу.
Кл. Хорошо.
Аѳ. Другая, которой предметъ есть тѣлодвиженіе, имѣетъ одно общее съ голосомъ — мѣру, и собственное свое — образъ, такъ какъ мелодія есть собственность голоса.
Кл. Точно такъ.
Аѳ. Не знаю, по какой причинѣ названа музыкою та часть, которая, посредствомъ гармоническихъ звуковъ дѣйствуетъ на душу и внушаетъ ей любовь къ добродѣтели.
Кл. Она хорошо названа.
Аѳ. Дѣйствія же и движенія тѣла, кои мы назвали пляскою, если имѣютъ цѣлію доблесть тѣлесную, мы называемъ гимнастикою.
Кл. Справедливо.
Аѳ. И такъ мы довольно сказали о сей части хоровода, которая называется музыкою. Должно ли говорить о другой половинѣ, или нѣтъ? Что вы лучше избираете?
Кл. Почтенный Аѳинянинъ, съ Критянами и Лакедемонцами ты говорилъ о музыкѣ, и не хочешь говорить о гимнастикѣ? Какаго отвѣта на сей вопросъ ты ждешь отъ насъ?
Аѳ. Дѣлая сей вопросъ, ты уже отвѣчаешь. Вижу въ немъ не только вашъ отвѣтъ, но и желаніе — слышать о гимнастикѣ.
Кл. Ты совершенно понялъ наше желаніе; исполни же его.
Аѳ. Должно исполнить; не трудно говорить о предметахъ, вамъ обоимъ извѣстныхъ; въ семъ искуствѣ вы имѣете болѣе опытности, нежели въ первомъ.
Кл. Правда.
Аѳ. Источникъ и произхожденіе сего искуства есть общее всѣмъ животнымъ расположеніе къ прыганію. Но природа человѣческая, какъ мы сказали, имѣетъ чувство къ мѣрѣ; сіе чувство съ одной стороны дало существованіе пляскамъ, съ другой произвело или пробудило пѣніе; отъ сего союза произошелъ хороводъ.
Кл. Справедливо.
Аѳ. Объ одномъ предметѣ мы уже сказали; въ послѣдствіи постараемся сказать и о другомъ.
Кл. Очень хорошо.
Аѳ. Но прежде, нежели приступимъ къ нему, если угодно, положимъ послѣднее правило касательно пиршествъ.
Кл. Какое правило?
Аѳ. Если въ Государствѣ пиршества, какъ важнѣйшій предметъ, употребляются сообразно съ законами и служатъ училищемъ умѣренности, равно какъ и прочія удовольствія позволяются только для того, чтобъ учиться побѣждать ихъ; то всѣ имѣютъ право пользоваться ими. Но гдѣ почитаютъ ихъ какъ забаву, позволенную каждому, во всякое время, какъ, и съ кѣмъ кто хочетъ веселиться; гдѣ мѣшаютъ пьянство съ важными дѣлами; тамъ я не даю своего голоса, и говорю, что такое Государство или частной человѣкъ съ такимъ образомъ мыслей должны быть чужды даровъ Вакха. Напротивъ въ семъ случаѣ я предпочитаю обычаямъ Критянъ и Лакедемонцевъ законъ Карѳагенскій; таковъ сей законъ: въ военномъ станѣ никто не долженъ вкушать вина; но во все продолженіе походовъ довольствоваться одною водою. Внутри Государства не должны предаваться пьянству ни рабы, ни рабыни; также правители, кормчіе, судьи во все продолженіе службы или должности своей должны быть совершенно чужды всякаго пьянства. То же наблюдать долженъ человѣкъ, вступающій въ какое либо совѣщаніе. Только по слабости тѣла или по болѣзни позволяется употреблять вино во время дневное. Ночью оно не позволительно женѣ и мужу, какъ вредное для будущихъ дѣтей ихъ. Можно привесть безчисленные случаи, въ которыхъ и разумъ и законы запрещаютъ употребленіе вина. По сей причинѣ и воздѣлываніе винограда не должно быть слишкомъ значительно; при раздѣленіи земли для воздѣлыванія питательныхъ растѣній, онъ долженъ занимать самое умѣренное и малозначущее мѣсто. Вотъ послѣднее правило, которымъ я хотѣлъ кончить наше разсужденіе о семъ предметѣ.
Кл. Прекрасное правило, мы принимаемъ его.