Мои воспоминания (Фет)/1890 (ДО)/Часть 2/8
| ← Глава VII | Мои воспоминанія. — Глава VIII | Глава IX → |
| Источникъ: Аѳанасій Аѳанасьевичъ Фетъ. Мои воспоминанія. — Москва: Типографія А.И. Мамонтова и К°, 1890. — С. 239—269. |
Наступилъ декабрь, и жена моя уѣхала въ Москву, оставивъ меня одного съ письмоводителемъ. Само собою разумѣется, что, по принятіи мною въ опеку имѣній малолѣтнихъ, всѣ массы бумагъ, документовъ и плановъ по разнымъ картонкамъ и ящикамъ привезены были ко мнѣ. А вотъ наконецъ и управляющій, съ которымъ я познакомился на похоронахъ Борисова, подъ предлогомъ задержки по дѣламъ, прислалъ мнѣ къ подписи готовые опекунскіе отчеты. Заглянувши въ нихъ, я убѣдился въ двухъ вещахъ: вопервыхъ, что управляющій былъ въ полной увѣренности, что я отчетовъ провѣрять не стану и все подмахну не читавши; а вовторыхъ, сперва изъ окончательныхъ выводовъ, a затѣмъ и изъ подробностей, я пришелъ къ заключенію о преднамѣренномъ уменьшеніи всѣхъ цифръ доходностей до невозможнаго минимума.
Время близилось къ вечернему чаю, который подавался въ столовой подъ единственной лампою, тогда какъ гостиная и слѣдующая за нею комната были безъ огня. Злополучные отчеты лежали на столѣ, а я, не зная что предпринять для пресѣченія зла, въ волненіи ходилъ взадъ и впередъ изъ темныхъ комнатъ въ залу. Вдругъ звонокъ, и въ передней у входной двери появилась высокая фигура, казавшаяся еще выше отъ поднятаго медвѣжьяго воротника. Высокая папаха и шуба были засыпаны снѣгомъ. Тѣмъ не менѣе я съ перваго взгляда узналъ въ закутанномъ пріѣзжемъ знакомаго мнѣ молодаго швейцарца, управляющего имѣніемъ Горчанъ, — Ив. Ал. Оста.
— Здравствуйте, любезнѣйшій Ив. Ал., сказалъ я входящему въ залу молодому человѣку.
— Позвольте мнѣ прежде всего обогрѣться около печки, отвѣчалъ онъ. — Вы не можете себѣ представить, что дѣлается на дворѣ: такая мятель, что спины кучера не видать.
— Радуюсь, воскликнулъ я, — что, не взирая на непогоду, Богъ донесъ васъ благополучно къ намъ, и вы сейчасъ же убѣдитесь въ причинѣ моего крайняго безпокойства и волненія. Вы вѣроятно уже слышали, что я назначен опекуномъ малолѣтнихъ: Борисова и Ш—ой, и, кажется, въ надеждѣ, что, подобно умирающему Борисову, я поверхностно отнесусь къ отчетамъ, управляющій опекунскими имѣніями прислалъ мнѣ лежащіе здѣсь передъ вами на столѣ отчеты. Какъ къ человѣку, въ экономическихъ дѣлахъ опытному, я обращаюсь къ вамъ съ просьбою просмотрѣть отчеты и сказать мнѣ: терпимы или нетерпимы эти отчеты?
Пока обогрѣвшійся молодой человѣкъ подсѣлъ къ висячей лампѣ и углубился въ отчеты, я продолжалъ свое путешествіе вдоль двухъ темныхъ комнатъ и обратно въ свѣтлую столовую. Наконецъ Остъ, закрывши тетрадь и подымая голову, сказалъ: „эти отчеты невозможны и нетерпимы“.
— Очень радъ, отвѣчалъ я, что слова эти сказаны вами, а не мною, хотя вполнѣ подтверждаютъ мое мнѣніе. Не забудьте, что это прошлогодній отчетъ, и что большинство урожая этого года еще по амбарамъ и даже скирдамъ, и скажите, — могу ли я, вслѣдъ за подобнымъ отчетомъ, быть хотя на минуту покоенъ, касательно имущества, ввѣреннаго моему наблюденію?
— Конечно, отвѣчалъ Остъ: тутъ ни за одинъ часъ поручиться нельзя.
— Прекрасно, сказалъ я, — мы разъяснили себѣ дѣло теоретически, но вопросъ: какимъ образомъ практически помочь злу? — настоятельно требуетъ скораго отвѣта. Вы знаете, что по закону въ моемъ распоряженіи пять процентовъ съ валоваго дохода, которые я готовъ полностью предоставить управляющему; но я не знаю никого, на кого бы я могъ положиться, и кто бы принялъ управленіе опекунскими имѣніями на этомъ основаніи.
— Да я первый, сказалъ Остъ, съ удовольствіемъ приму ваше предложеніе.
— Если вы на это согласны, сказалъ я, то ударимте по рукамъ, и я сейчасъ велю подать самоваръ, чтобы запить чаемъ наше взаимное соглашеніе. А между тѣмъ необходимо принять слѣдующія мѣры: я сейчасъ прикажу приготовить циркулярное предписаніе всѣмъ экономическимъ старостамъ и ключникамъ отобрать въ одно мѣсто 10-ти дневную дачу харчеваго и фуражнаго продовольствія, a затѣмъ запереть остальное, къ дверямъ котораго письмоводителемъ моимъ до особаго моего разрѣшенія будетъ приложена моя печать.
Такимъ образомъ Ив. Ал. Остъ сдѣлался моимъ ближайшимъ помощникомъ во всѣхъ экономическихъ дѣлахъ.
Болѣзнь, которою я сильно страдалъ еще въ кавалерійской службѣ, мало по малу разыгрывалась все болѣе. Сильныя потери крови, которымъ я сначала радовался, какъ облегченію, превратились наконецъ въ болѣзненное истязаніе. Надо было принять какія либо рѣшительныя мѣры противъ страданій, и зная, что Александръ Никитичъ былъ по случаю выборовъ въ Орлѣ, я по дорогѣ въ Москву заѣхалъ къ нему.
Умѣвшій всегда разыскать лакомое съѣстное, онъ и на этотъ разъ угощалъ меня прекрасными солеными вещами и не менѣе вкусною безсѣмянкою. Такъ просидѣлъ я у него до вечерняго поѣзда.
— Ты посиди еще, говорилъ онъ, становясь передъ трюмо и завязывая на шеѣ своего Владиміра, — а я соберусь въ Собранье.
При прощаньи онъ подалъ мнѣ 25-ти рублевую бумажку со словами: „пожалуйста передай отъ меня Володѣ, да такъ чтобы Любинька не знала“.
Конечно, Любинька въ свою очередь говорила то же самое по отношенію къ мужу.
По пріѣздѣ въ Москву, я почувствовалъ себя дотого дурно, что принужденъ былъ слечь въ постель. И жена, и милые хозяева Боткины настоятельно требовали, чтобы я обратился къ медицинской помощи.
Только что я слегъ, какъ получаю телеграмму.
„Сегодня утромъ Александръ Никитичъ скончался по дорогѣ изъ Орла.
Не зная никакого Кроткова, я долго не могъ догадаться, кто прислалъ телеграмму. Но какъ поступить по отношенію къ сыну, — всего лучше, по моему мнѣнію, могъ рѣшить самый интимный другъ покойнаго, бывшій предводитель В. А. Ш—ъ, проживавшій съ женою близь Кудрина.
— Владиміра Александовича нѣтъ дома, сказала мнѣ его жена, и если вы такъ настоятельно желаете его видѣть, то я прикажу проводить васъ къ Дорогомиловскому мосту въ ту баню, куда онъ отправился съ человѣкомъ.
— Здѣсь баринъ со слугою? спросилъ я корридорнаго при номерахъ бани.
— Здѣсь, пожалуйте, сказалъ тотъ, указывая на дверь. При болѣзненномъ своемъ состояніи, я тяготился всякою потерею времени. Но вотъ отворяю дверь передбанника и не нахожу ни барина, ни слуги. Одно платье и сапоги свидѣтельствуютъ о ихъ присутствіи, сами же они блаженствуютъ за двойными дверями въ банномъ пару. Не зная, сколько времени придется мнѣ ждать, я сталъ звать купальщика по имени, насколько хватало силъ. Наконецъ то Вл. Ал., узнавши меня по голосу, воскликнулъ:
— Это вы, Аѳ. Аѳ.? я сейчасъ выйду.
— Дверь растворилась, и пышащій паромъ Влад. Алек. спросилъ:
— Что такое?
— Объ Александрѣ Никитичѣ, отвѣчалъ я.
— Умеръ?
— Да. Вотъ телеграмма отъ какого-то Кроткова.
— Да это его прикащикъ Прокофій, сказалъ Влад. Алек.
Рѣшено было дать денегъ Володѣ на проѣздъ на похороны къ отцу; и я снова поѣхалъ на постель.
Оказалось, что на третій день послѣ нашего свиданія Ал. Ник., поужинавшій наканунѣ въ клубѣ съ виномъ, котораго съ годъ уже не пилъ, отправился домой. На станціи „Становой Колодезь“ его ожидали, по причинамъ снѣжной мятели, двое одиночныхъ саней. Забравши письма и газеты, Ал. Ник. вышелъ на крыльцо и, сѣвши въ однѣ изъ саней, пустилъ въ другихъ впередъ кучера. Но не успѣлъ послѣдній выѣхать изъ воротъ станціи, какъ, услыхавъ громкій голосъ барина: „поворачивай назадъ къ станціи, мнѣ дурно,“ — тотчасъ же исполнилъ приказаніе. Проѣзжая мимо заворачивавшихъ въ свою очередь саней барина, кучеръ замѣтилъ, что Ал. Ник. скатился на одну сторону задка, и потому кучеръ, остановивъ лошадей у подъѣзда, побѣжалъ на станцію просить помощи. Когда начальникъ станціи отказался принять трупъ, Ал. Ник. оставался въ саняхъ въ томъ же положеніи болѣе двухъ часовъ, покуда не пріѣхалъ за нимъ его Прокофій и не увезъ домой.
Мнѣ всегда почему-то казалось, что личность закащика сапоговъ въ „Чѣмъ люди живы“ — навѣяна Л. Тостому личностью Ал. Ник. Но что всего страннѣе, это то, что въ иллюстраціи В. Шервуда 1882 г. общій типъ закащика, съ котораго снимаютъ мѣрку, очень напоминаетъ Александра Никитича.
Пріѣхавшій алопатъ приказалъ мнѣ снять верхнее платье, стучалъ въ спину и въ грудь и заставлялъ стоять на одной ногѣ. Мнѣ припомнились затѣйливые пріемы вѣдьмы по отношенію къ Фаусту; но думалось, что толку изъ этого не выйдетъ. Принесли изъ аптеки какія-то дорогія серебряныя жемчужины, и безполезно глотая уже другую коробку, а догадался посмотрѣть, — что же это такое за драгоцѣнное снадобье? Оказался простой ревень.
Между прочими добрыми людьми, навѣщавшими мой болѣзненный одръ, былъ и старичекъ швейцарскій консулъ.
— Ничего, сказалъ онъ, эти алопаты вамъ не помогутъ; а позвольте прислать вамъ моего почтеннаго старика доктора гомеопата.
Серебряныя пилюли брошены, и посыпались крупинки.
Въ это время жена моя, навѣщая, много лѣтъ параличнаго, Пикулина, сообщила ему о мучительномъ моемъ состояніи.
— Вы, матушка, тамъ, отвѣчалъ Пикулинъ, всѣ сумасшедшіе! Какіе тамъ алопаты и гомеопаты! ему надо позвать хирурга; пусть онъ обратится къ лучшему хирургу Новацкому: тотъ его починитъ.
На другой день любезный и благодѣтельный Иванъ Николаевичъ уже сидѣлъ около моей кровати.
— Все это прекрасно, сказалъ онъ; — но прежде чѣмъ чтолибо предпринять, позвольте васъ освидѣтельствовать.
— Ради Бога, воскликнулъ я, нельзя ли безъ этого обойтись? Вы себѣ представить не можете, какая меня ожидаетъ боль!
— Не хуже васъ это знаю, но не понимаю вашего требованія, чтобы я, не видавши зла, производилъ операцію.
Дѣлать нечего, надо было покориться, и затѣмъ я помню только, что лежалъ на постели, и доктора (старикъ гомеопатъ былъ тутъ же) прыскали мнѣ въ лицо холодною водой. Со мною былъ обморокъ. Рѣшено было дать мнѣ хлороформу и затѣмъ произвести внутреннее прижиганіе гальванически накаленною проволокой. Первое вдыханіе хлороформа было крайне непріятно, но затѣмъ, подобно опьяненію, соединено было съ извѣстнымъ наслажденіемъ и усиленною работою воображенія, въ ущербъ внѣшнему ощущенію. Говорятъ, я кричалъ во время операціи, но никакой боли не помню.
Когда, оправившись, я сталъ уже ходить по комнатѣ, изъ Петербурга пріѣхалъ брать Петръ Аѳан. въ совершенно восторженномъ состояніи. Года три тому назадъ онъ былъ влюбленъ въ одну красивую дѣвушку сосѣдку и ѣздилъ въ домъ, считая себя женихомъ. Въ какой мѣрѣ онъ имѣлъ на это право, судить не берусь; но отецъ дѣвушки самъ говорилъ мнѣ, что былъ бы чрезвычайно радъ, еслибы его дочь согласилась на этотъ бракъ. Восторгамъ брата не было конца; онъ перестроилъ свой домъ для семейной жизни, и вдругъ предметъ его страсти совершенно неожиданно вышла замужъ. Отчаянію брата не было границъ; но современемъ страсть повидимому не токмо погасла, но и перешла въ томъ же семействѣ на меньшую сестру, которую отецъ въ настоящемъ году вывозилъ въ Петербургѣ. Дѣвушка несомнѣнно была красива. И вотъ по поводу-то ея, братъ и предавался всевозможнымъ лирическимъ порывамъ. Предвидя повтореніе столь пагубнаго для его нравственнаго организма приключенія, я употребилъ всѣ мѣры, чтобы удержать его отъ новаго увлеченія.
— Ахъ, нѣтъ! восклицалъ онъ, — самъ отецъ страстно желаетъ этого брака и приглашаетъ меня бывать у нихъ въ домѣ. Я вѣдь къ нимъ бы и не поѣхалъ послѣ того, что случилось; но онъ самъ въ деревнѣ пріѣхалъ звать меня наканунѣ ея именинъ. Онъ этого страстно желаетъ!
— Да вѣдь онъ и тогда, какъ говорилъ мнѣ самъ, этого желалъ. Вотъ если бы ты могъ сказать, что она этого желаетъ, то я благословилъ бы тебя обѣими руками. А то какъ бы послѣднее не было горше перваго.
— Ахъ, братецъ, пожалуйста, не говори! Вышивала она на подушкѣ пару голубей; я и говорю ей; „что же это ваши голуби отвернулись другъ отъ друга?“ — А она подняла на меня глаза и сказала: „а можетъ быть они когда-нибудь и взглянутъ другъ на друга“.
— Какое же ты выводишь заключеніе изъ этихъ словъ?
— Ахъ, братецъ, когда я пріѣхалъ прощаться къ ней пронесли свѣтло-золотистое палевое платье. Ужь тутъ и говорить-то нечего!
Братъ замолчалъ, и я замолчалъ послѣ такой аргументаціи.
Совершенно поправившись, я передъ отъѣздомъ въ Степановку зашелъ проститься съ В. А. Ш—ымъ, который въ свою очередь жаловался мнѣ на нездоровье. На прощаньи онъ заставилъ меня написать два слова Сергѣю Петровичу Боткину, къ которому собирался съѣздить за совѣтомъ въ Петербургъ.
Чтобы не принимать вида вмѣшательства, мы съ женою, при жизни Ивана Петровича, ни разу не посѣтили маленькой Оли Ш-ой; но ставши ея опекуномъ, я счелъ своею обязанностью взглянуть на дѣвочку, которой не видалъ въ теченіи 13-ти лѣтъ. Ее такъ ревниво оберегали, что я едва могъ добиться свиданія съ нею и нашелъ ее съ воспаленными глазами и золотыми браслетами на рукахъ. Напрасно я старался объяснить г-жѣ Эвеніусъ необходимость познакомить дѣвочку съ ея ближайшими родными по отцу и по матери, прося поэтому прислать ее, не долѣе какъ на мѣсяцъ, въ деревню. Г-жа Эвеніусъ только тогда обѣщала исполнить мою просьбу, когда я подтвердилъ ее рѣшительными требованіями опекуна. Рѣшено было, что дѣвочка пріѣдетъ съ классною дамою въ Степановку въ іюлѣ мѣсяцѣ.
Тургеневъ писалъ изъ Парижа отъ 8 января 1872 года:
„Прежде всего поздравляю васъ съ изобрѣтеніемъ зерносушилки, любезнѣйшій Аѳ. Аѳ., если она точно окажется безъ сучка и задоринки. Je ne demande pas mieux que m’ecrièr: tu as vaincu, Galiléen! Радуюсь душевно успѣхамъ Пети: все это обѣщаетъ въ будущемъ хорошіе плоды. Съ удовольстіемъ прочту ваши письма „Изъ деревни“, если они будутъ написаны „sine ira et studio“. Вы пишете, что „не шутя не знаете ни одного бѣднаго литератора“. Это происходитъ оттого, что вы ихъ вообще мало знаете. Укажу вамъ на одинъ примѣръ. Недавно А. Н. Аѳанасьевъ умеръ буквально отъ голода, а его литературные заслуги будутъ помниться тогда, когда, наши съ вашими, любезный другъ, давно уже пожрутся мракомъ забвенія. Вотъ на такіе-то случаи и полезенъ нашъ бѣдный, вами столь презираемый, фондъ. Надѣюсь, что вы весело пожили въ Москвѣ и „люблю думать“, какъ говорятъ французы, что вы не слишкомъ нанюхались Катковскаго прѣлаго духа.
„Въ концѣ февраля я въ Питерѣ, а тамъ въ Москвѣ и пожалуй въ деревнѣ. Жму вамъ руку.
Настоящія слова Тургенева вызываютъ многія замѣчанія.
1. Поступивши въ Общество Литературнаго Фонда въ качествѣ члена учредителя, я вычеркнулъ себя изъ списка не потому, что считалъ не должнымъ помогать нуждающимся литераторамъ, а только потому, что считалъ необязательнымъ слѣпо подчиняться произволу Общества, измѣнявшаго свою программу введеніемъ расходовъ, не имѣвшихся въ виду при учрежденіи Общества. Если Общество считаетъ такія измѣненія своимъ правомъ, то не должно и удивляться уходу членовъ, съ нимъ несогласныхъ.
2. Серьезные члены учредители не могутъ не знать, что литература способна быть забавой или отрадой и даже нѣкоторымъ подспорьемъ насущному хлѣбу, но что чисто литературный трудъ въ большинствѣ случаевъ такъ же мало способенъ прокормить отдѣльнаго человѣка, какъ и душевой крестьянскій надѣлъ. Вкоренять въ томъ и въ другомъ случаѣ въ человѣкѣ мысль объ обезпеченности — значитъ завѣдомо вести человѣка къ экономической гибели. Поэтому помощь должна являться къ литератору, какъ и ко всякому другому труженику, только какъ помощь при неожиданномъ несчастіи, но никакъ не въ видѣ поощренія на бездоходный трудъ.
3. Сказанное нами подтверждается отчасти судьбою покойнаго Аѳанасьева, которому служба въ иностранномъ архивѣ давала возможность предаваться своимъ частнымъ литературнымъ занятіямъ. Принимая у себя на собственный рискъ непрощеннаго еще Кельсіева, Аѳанасьевъ, конечно, не могъ разсчитывать, что правительство будетъ продолжать содержать его на службѣ, не взирая на его оппозиціонную роль. Но даже и послѣ потери мѣста онъ не умиралъ съ голоду, какъ говоритъ Тургеневъ, такъ какъ оставилъ своей наслѣдницѣ въ Москвѣ домъ, оцѣненный въ 13 тысячъ.
Л. Толстой писалъ отъ 20 февраля 1872 г.:
„Какъ мнѣ грустно было узнать, что вы были въ Москвѣ и еще хуже, что, когда я на дняхъ въ другой разъ пріѣхалъ въ Москву, я узналъ, что вы наканунѣ уѣхали. Какъ же было не написать мнѣ словечко о своемъ положеніи? Я могу не переписываться по годамъ со своими друзьями, но когда другъ въ бѣдѣ, то ужасно совѣстно и больно не знать. Напишите, какъ вы теперь? Не заработывайтесь своимъ судействомъ. Вы мнѣ это проповѣдываете, а вамъ едва ли не нужнѣе, я ужь лѣтъ 9 не помню васъ хоть на денекъ спокойнымъ и свободнымъ. Въ Москвѣ теперь хотѣлъ съѣздить къ Боткину, чтобы разузнать про васъ, но самъ заболѣлъ, пролежать и больной насилу добрался домой. Теперь лучше. Дома все хорошо; и домъ вы нашъ не узнаете: мы всю зиму ужь пользуемся новой пристройкой. Еще новость, это — что я опять завелъ школу, и, жена и дѣти, мы всѣ учимъ и всѣ довольны. Я кончилъ свои азбуки, печатаю и принимаюсь за задушевное сочиненіе, котораго не только въ письмѣ, но и на словахъ едва ли разскажу, не смотря на то, что вы тотъ кому можно разсказать. Теперь пишу и вспоминаю, какъ давно мы потерялись изъ виду. Напишите пожалуйста поподробнѣе. Жена и я просимъ передать душевный привѣтъ Марьѣ Петровнѣ. Какъ ея здоровье? Прощайте.
Отъ 26 февраля 72 г. Тургеневъ писалъ изъ Парижа:
„Прежде всего, любезнѣйшій А. А., примите мое поздравленіе съ благополучнымъ исходомъ мучительной, но спасительной операціи, которой вы подверглись; я, хотя и не докторъ, давно предвидѣлъ, что вамъ ея не избѣгнуть, и очень радъ, что все хорошо сошло съ рукъ.
„При всемъ моемъ стараніи, не могу найти въ душѣ моей сильнаго сочувствія къ исчезновенію Александра Никитича; сожалѣю только о томъ, что эта смерть прибавитъ еще нѣкоторое бремя къ обузѣ, отягощающей ваши плечи. Но на то человѣкъ и существуетъ, чтобы ему съ каждымъ годомъ становилось тяжелѣ.
„Прочтя ваше изумительное изреченіе, что: „я (И. С. Т.) консерваторъ, а вы (А. А. Ф.) радикалъ“, — я воспылалъ лирическимъ паѳосомъ и грянулъ слѣдующими стихами:
«Рѣшено! Ура! Виватъ!
Я — Шешковскій, Фетъ — Маратъ!
Я — презрѣнный Волтерьянецъ…
Фетъ — возвышенный Спартанецъ!
Я — буржуй и доктринеръ…
Фетъ — ре-во-лю-ці-о-неръ!
Въ немъ вся ярость нигилиста…
И вся прелесть юмориста!»
„Только вотъ что, новѣйшій Кай Гракхъ: — вы, какъ человѣкъ впечатлительный и піитъ, слишкомъ легко поддаетесь обаянію слова: республиканское заглавіе новаго петербургскаго журнала „Гражданинъ“ соблазнило васъ, и вы посвятили ему свои задушевныя изліянія.
„Желаю вамъ расцвѣсть на деревенскомъ воздухѣ, какъ ландышъ; а увижусь я съ вами, Богъ дастъ, въ маѣ, ибо выѣду отсюда не раньше апрѣля.
„Передайте мой искренній привѣтъ Марьѣ Петровнѣ и вѣрьте въ искренность моихъ, хотя реакціонерныхъ, но дружескихъ чувствъ.
Л. Толстой писалъ отъ 16 марта 72 г.:
„Письмо ваше очень порадовало насъ. Какъ бы мнѣ хотѣлось видѣть васъ; a ѣхать не могу, все хвораю. Ради Бога не проѣзжайте меня мимо, когда поѣдете въ Москву. Азбука моя не даетъ мнѣ покоя для другаго занятія. Печатаніе идетъ черепашьими шагами и чортъ знаетъ когда кончится, а я все еще прибавляю, убавляю и измѣняю. Что изъ этого выйдетъ — не знаю; а положилъ я въ него всю душу.
Вл. Ал. Ш—у не пришлось воспользоваться моимъ письмомъ къ Боткину, и я получилъ извѣстіе о его скоропостижной смерти.
Тургеневъ писалъ:
„Итакъ, любезнѣйшій Аѳ. Аѳ., добродушный В. А. Ш—ъ приказалъ долго жить! Смерть дѣйствительно сильно щелкаетъ вокругъ насъ.
„Что касается до Аѳанасьева, то позвольте вамъ замѣтить, что вы не довольно ясно даете себѣ отчетъ о подраздѣленіяхъ литературы, — на такъ называемую беллетристику, прессу-журналистику и прессу-науку (и педагогику), или, что еще вѣрнѣе, вы сознаете это подраздѣленіе, но цѣните одну беллетристику, да еще какую! — поэзію! Но наше Общество основано именно для литераторовъ, пользу которыхъ вы съ трудомъ признаете, и безъ которыхъ пришлось бы плохо дѣлу просвѣщенія. Вотъ оттого-то мы и заботимся объ обезпеченіи этихъ самыхъ литераторовъ отъ голода, холода и прочихъ гадостей.
„А за походъ вашъ по поводу сифилиса нельзя васъ не похвалить. Вотъ это дѣло, и дай Богъ вамъ успѣха и помощи отовсюду. На вашу больницу я немедленно подписываюсь на сто рублей, которые буду имѣть удовольствіе вручить вамъ при нашемъ свиданіи въ Спасскомъ въ маѣ мѣсяцѣ. А до тѣхъ поръ будьте здоровы и благополучны.
На тему этого письма, я въ объясненіе долженъ сказать слѣдующее. Въ прошломъ 71 году истекъ послѣдній срокъ уплаты розданнаго мною голодающимъ капитала, которому я нѣкогда такъ высокомѣрно предназначалъ блестящую и благотворную будущность. Я даже устроилъ изъ мнимо процентныхъ денегъ небольшія стипендіи слѣпымъ и убогимъ изъ бывшихъ дворовыхъ. Но и тутъ разочарованіе готовило мнѣ новый урокъ. Какъ я ни бился, я такъ-таки и не добралъ болѣе 300 руб. основнаго капитала, и въ виду такихъ обстоятельствъ я искалъ возможности и случая дать этому капиталу другое, болѣе разумное назначеніе. Я на опытѣ убѣдился въ истинѣ, которая, будучи a priori несомнѣнна, не требуетъ подтвержденія опыта, а именно: прочный кредитъ можетъ быть только подъ обезпеченіе равноцѣннаго имущества, мгновенно поступающаго въ собственность кредитора, не получившаго утраты. А тамъ, гдѣ заемщикъ, подобно нашему крестьянину, принципіально не владѣетъ никакой личной собственностью, кредитъ немыслимъ.
Еще въ прошломъ году предводителемъ Тимирязевымъ и мною обращено было вниманіе земскаго собранія на непомѣрное распространеніе въ уѣздѣ сифилитической заразы. Всего нагляднѣе зло было для предводителя во время пріема рекрутъ, изъ которыхъ 20 проц. оказывались зараженными. Тогда же собраніе уступило нашимъ требованіямъ немедленной помощи, и изъ Петербурга была выписана весьма практическая и дѣятельная акушерка, которой пришлось немало побороться съ убійственнымъ зломъ, по одному уже тому, что крестьянки прятались отъ осмотровъ, боясь женскаго рекрутскаго набора. Черезъ два года я слышалъ отъ Ал. Арк., что процентъ зараженныхъ рекрутовъ сошелъ съ двадцати на четыре.
Объяснивши министру безнадежное положеніе моего запаснаго капитала, я заблаговременно заручился разрѣшеніемъ обратить его на сельскую больницу. Но когда я на земскомъ собраніи просилъ — или принять отъ меня этотъ капиталъ, или же дозволить мнѣ выстроить больницу, содержаніе которой земство приняло бы на свой счетъ, — то согласія ни на то, ни на другое не послѣдовало, и поднялся ораторъ съ вопросомъ: — „почему де г. Фетъ въ своей больницѣ желаетъ дать предпочтеніе сифилису передъ всѣми другими болѣзнями?“ Напрасно я возражалъ, что больница въ десять коекъ въ примѣненіи ко всемъ болѣзнямъ слишкомъ мала; но тамъ, гдѣ отдѣленіе больнаго отъ общей семейной чашки составляетъ благодѣяніе для цѣлой семьи, десять коекъ подъ надзоромъ хорошаго фельдшера представляютъ очевидное благодѣяніе для края. Послѣ многихъ колебаній, Гордіевъ узелъ былъ разрубленъ моимъ ближайшимъ сосѣдомъ М. М. Хрущевымъ, (бывшимъ когда-то въ числѣ лейбъ драгуновъ, угощавшихъ насъ, уланъ, въ Ревельской гостинницѣ). Онъ объявилъ собранію, что такъ какъ въ сѣверо-западной части Мценскаго уѣзда, при селѣ Воинѣ, имѣется земская больница, то если, земство ассигнуетъ извѣстную сумму на содержаніе больницы въ юго-восточной части уѣзда, при селѣ Долгомъ, то онъ даритъ подъ больницу десятину земли и на полученныя отъ меня деньги выстроитъ и самую больницу.
Больница эта существуетъ и въ настоящее время, но, къ сожалѣнію, въ ней принимаются всевозможныя болѣзни.
Я уже говорилъ, что покойный Александръ Никитичъ былъ человѣкъ толковый и весьма хорошій хозяинъ. Получивши въ послѣднее время денежное наслѣдство въ два три десятка тысячъ послѣ покойнаго своего отца, онъ не только расплатился съ долгами, въ томъ числѣ и со мною, но довелъ свое полевое и домашнее хозяйство до возможнаго совершенства, не задаваясь никакими модными пріемами. Онъ даже, верстахъ въ 15-ти, прикупилъ небольшое имѣніе со скромной, но прекрасной усадьбой. Въ послѣднее время онъ за два года не продавалъ хлѣба.
Однажды, не успѣли мы сѣсть за завтракъ, какъ пріехала Любинька и послѣ первыхъ привѣтствій сказала: „а я къ тебѣ за серьезнымъ совѣтомъ. Куда ты мнѣ посовѣтуешь класть деньги?“
— Боже мой, сказалъ я: какая ты исключительно счастливая особа! Мы, грѣшные, и знали бы куда положить, да нечего. Но такъ какъ ты просишь совѣта, то, вопервыхъ, продавай хлѣбъ и въ хвостъ, и въ голову, — такъ какъ онъ у тебя сыръ и можетъ перегорѣть въ навозъ, а вовторыхъ, такъ какъ Поповка куплена на имя Алекс. Никит. и заложена во Мценскомъ банкѣ, то ты клади сбереженія куда хочешь, кромѣ Мценскаго банка, въ которомъ ты только будешь очищать дѣла твоего Володи, нисколько не обезпечивая себя. Конечно, современемъ и твое, какъ и Александра Никитича, достанется вашему сыну, но до времени не мѣшаетъ держать его на извѣстной привязи.
— Ахъ, помилуй, что ты... и т. д. И я замолчалъ.
Наконецъ въ іюлѣ классная дама привезла къ намъ 13-ти лѣтнюю Олю, познакомившуюся съ своими двоюродными братьями: Ш-ымъ и Борисовымъ.
Къ обычному нашему семейному торжеству 22 іюля, на этотъ разъ набралось гостей болѣе обыкновеннаго. Пріѣхавшій еще къ завтраку 16-ти летній Ш—ъ не преминулъ блеснуть своею возмужалостью передъ Петей и Олей и разсказалъ, что онъ, къ сожалѣнію, не можетъ одновременно съ Петей возвратиться въ лицей, такъ какъ долженъ быть шаферомъ у M-lle М—ой и къ этому дню долженъ заказать себѣ фракъ и три пары перчатокъ. Одну — чтобы держать вѣнецъ, другую — чтобы наливать шампанское, а третью — для танцевъ. Когда передъ обѣдомъ я старался по возможности занимать гостей, съ балкона подошелъ Петя и шепнулъ мнѣ: „тетя Люба проситъ тебя придти на минуту въ аллею“.
Улучивъ минуту, я дѣйствительно нашелъ сестру Любовь Аѳанасьевну въ аллеѣ вдвоемъ съ предводителемъ дворянства. „Вотъ, сказала она, я просила Алекс. Арк. назначить тебя опекуномъ къ Володѣ“. Вмѣстѣ съ этимъ она обняла меня, припадая лицомъ на правое плечо мое, на которомъ я вскорѣ услыхалъ горячую влагу слезъ.
— Любинька, отвѣчалъ я, ты напрасно такъ сильно плачешь. Я буду очень радъ, если дѣло хорошо пойдетъ и безъ моей помощи; но если послѣдняя окажется нужной, то я считаю себя не вправѣ отказываться. Я прошу у васъ извиненія, но въ настоящую минуту долженъ идти къ дамамъ, сказалъ я и пошелъ на балконъ.
Когда позвали къ обѣду, предводитель, проходя мимо меня, сказалъ вполголоса: „послѣ завтра вы получите указъ опеки, о назначеніи васъ опекуномъ къ малолѣтнему Ш—у“.
Часовъ въ 10 вечера, когда всѣ гости разъѣхались, мы за длиннымъ столомъ на террасѣ оставались еще въ семейномъ кругу, такъ какъ Володя Ш—ъ еще не уѣзжалъ, а Оля съ классной дамой еще не ушли въ свои комнаты. Все время мнѣ почему-то казалось нескромнымъ обратиться съ какимъ либо вопросомъ къ дѣвочкѣ, находящейся такъ всецѣло на рукахъ начальницы своего пансіона. Но принимая во вниманіе 13-ти лѣтній возрастъ, я на этотъ разъ рѣшился успокоить себя наиболѣе элементарнымъ вопросомъ и спросилъ: „Я тебя люблю; — которое изъ этихъ трехъ словъ глаголъ?“
Дѣвочка какъ-то порывисто сказала сначала: я, затѣмъ тебя и только наконецъ — люблю.
Надо было съ одной стороны видѣть мягкое оцѣпенѣніе на лицѣ классной дамы, какъ бы желавшей сказать: „пусть хоть разрушается небесный сводъ, а это дѣло не наше;“ — а съ другой — восторженный блескъ глазъ и всего лица Петруши. Я самъ не радъ былъ своему вопросу и, что называется, въ ротъ воды набралъ. Когда тихій ангелъ пролетѣлъ, и разговоръ оживился снова, я сказалъ: „если я за кого либо радуюсь, такъ это за тебя, Володя“.
— Почему это, дядя? сказалъ онъ.
— А потому, что съ послѣ-завтра исчезнутъ съ твоей стороны всѣ излишнія нужды. Никакого фрака и особенныхъ перчатокъ тебѣ не нужно, a поѣдешь ты одновременно съ Петей въ Катковскій лицей.
На этомъ разговоръ пока прекратился; но вслѣдъ затѣмъ, замѣтивъ, что я прошелъ съ балкона въ гостиную, Володя прошелъ за мною слѣдомъ и, подойдя ко мнѣ, сказалъ: „могу ли я, дядя, сдѣлать тебѣ совершенно отвлеченный и принципіальный вопросъ? Я никогда не дозволю себѣ тебя ослушаться“.
— Да я тебѣ не совѣтую и пробовать этого, отвѣчалъ я.
— Этого никогда и не будетъ, продолжалъ отрокъ, но я бы желалъ себѣ наглядно представить послѣдствія моего отказа ѣхать, напримѣръ, одновременно съ Петею въ лицей.
— Я очень радъ помочь твоему недоразумѣнію, сказалъ я: ты, быть можетъ, не знаешь, что опекунъ замѣняетъ отца, и что, съ минуты моего назначенія, настоящимъ хозяиномъ въ твоемъ Ивановскомъ буду я, и человѣкъ, не исполняющій моего приказанія, не можетъ долѣе оставаться въ имѣніи. Если бы ты не послушался слова, то пришлось бы тебя отправить силой, т. е. приказать двумъ здоровеннымъ ребятамъ связать и довезти тебя на станцію, сѣсть съ тобою въ III-й классъ и доставить при моемъ письмѣ Леонтьеву, котораго бы я просилъ не пускать тебя домой на каникулы, такъ какъ ты не умѣешь себя держать прилично.
Пора было отправляться на покой, и мы обнялись на прощанье. На другой день, около 12-ти часовъ, сестра Любинька какъ-то особенно важно вошла въ гостиную и сѣла въ кресло, расправляя свой траурный шлейфъ.
— Я хотѣла тебѣ сказать два слова, произнесла она. Я до такой степени дорожу твоимъ расположеніемъ и нашими дружескими отношеніями...
— Пожалуйста не продолжай, перебилъ я, — ты не желаешь, чтобы я былъ у васъ опекуномъ. Пойми, какую нравственную обузу ты съ меня снимаешь; но я не знаю, въ какой мѣрѣ это будетъ полезно для Володи и для всего вашего имущества.
Вначалѣ августа Петя и Оля уѣхали въ Москву, а Володя остался заказывать фракъ и покупать перчатки къ предстоящему шаферству.
Въ виду грамматическихъ свѣдѣній дѣвочки, я слезно молилъ г-жу Эвеніусъ найти особеннаго репетитора грамматики вообще и русской въ особенности. Къ осени я получилъ обычное дѣтское письмо съ прибавленіемъ: „я уже прочла всего Пушкина, Лермонтова, Тургенева и Толстаго“.
Эти слова поразили меня въ самое сердце. „Нѣтъ, подумалъ я, этому долженъ быть положенъ рѣшительный конецъ. Оставаясь у старой дѣвы, влюбленной въ дѣвочку, послѣдняя навѣрное не пріобрѣтетъ даже самыхъ элементарныхъ свѣдѣній, а между тѣмъ ея матеріальное и общественное положенія не мирятся съ такимъ круглымъ невѣдѣніемъ, въ которомъ современемъ я не буду въ состояніи избѣжать ни стороннихъ, ни собственныхъ упрековъ“.
Тургеневъ писалъ изъ Баденъ-Бадена отъ 16-го августа 1872 года:
„Вотъ я опять здѣсь, любезнѣйшій A. A., и письмо ваше получилъ. Остаюсь въ Баденѣ до октября, а тамъ въ Парижъ.
„Мнѣ жаль, что Петя только разсердился на меня за мое письмо, а не почувствовалъ, что въ немъ было справедливо. Когда онъ будетъ большой, я, если буду живъ, и если онъ сдѣлается — въ чемъ я не сомнѣваюсь — хорошимъ человѣкомъ, покажу ему его первое письмо, написанное ко мнѣ послѣ кончины его отца, — и онъ постыдится его и подивится тому, до чего можетъ доходить эгоизмъ молодости. Теперь онъ, въ силу своихъ успѣховъ въ Катковскомъ лицеѣ, чувствуетъ себя какъ бы царькомъ; а до царей, извѣстно, истина проникаетъ съ трудомъ. Когда я свижусь съ вами, мы побесѣдуемъ о новѣйшей англійской поэзіи, о которой у насъ никто, или почти никто, не имѣетъ понятія. Штука не симпатическая, но интересная, и есть одинъ очень большой лирическій талантъ: Свинбернъ (Swinberne).
„Что вамъ не нравится званіе „Литераторъ“, — это вашъ конекъ, — а жизнь научила меня обходиться съ чужими коньками почтительно. По моему, „литераторъ“ такое же званіе или опредѣленіе рода занятій, какъ „сапожникъ“ или „пирожникъ“. Но есть пирожники хорошіе и дурные, и литераторы тоже. Засимъ кланяюсь Марьѣ Петровнѣ и крѣпко жму вамъ руку.
Л. Толстой:
„Очень благодаренъ вамъ за Ѳедора Ѳедоровича. Онъ былъ у меня и обѣщалъ пріѣхать совсѣмъ 16-го. Онъ мнѣ очень нравится и попалъ ко мнѣ въ то самое время, когда нужнѣе всего. Пришла дурная погода, и духъ работы и тишины приближается, и я ему радуюсь. Немножко охоты и хозяйственныя заботы, и потомъ жизнь съ собой и съ семьей и только. Я съ радостью думаю объ этомъ, и потому вѣрю, что я счастливъ. Я на дняхъ былъ въ Москвѣ и былъ въ лицеѣ. Видѣлъ Петю; онъ мнѣ показался очень милъ и жалокъ тѣмъ, что некуда ему идти въ воскресенье. Я экзаменовалъ его изъ греческаго — очень хорошо; изъ математики тоже хорошо.
„Я прилаживаюсь все писать, но не могу сказать чтобы началъ. Азбука выйдетъ 10 ноября, какъ мнѣ обѣщаютъ.
Тургеневъ:
„Вы желаете имѣть обо мнѣ извѣстія, любезный Фетъ, — спасибо вамъ, но я утѣшительнаго сообщить не могу. Вотъ скоро полгода, какъ я въ когтяхъ у подагры, и пишу вамъ лежа въ постели, по милости новаго припадка, по счету одиннадцатаго. Вотъ въ чемъ состоитъ эта прелесть: вдругъ у тебя ни съ того, ни съ сего страшно распухаетъ колѣно или плюсна; появляются нестерпимыя боли, шевельнуться нельзя, приходится пролежать въ постели пять, шесть дней, недѣлю; потомъ ты начинаешь ползти съ помощью костылей, брести на палкахъ, понемногу ты начинаешь надѣяться на выздоровленіе — бацъ! опять rechute, опять мука, опять недвижное лежаніе въ постели... Вы понимаете, что при такого рода обстоятельствахъ мнѣ не до того, чтобы разсуждать о значеніи демократіи, о томъ, что людямъ слова дороже дѣлъ и т. п. Эти остроумства хороши для здоровыхъ счастливцевъ, къ которымъ, къ великому моему удовольствію, принадлежите вы; a мнѣ хочется, по выраженію Писанія, обратиться лицомъ къ стѣнѣ и, насколько возможно, позабыть все житейское. Нѣтъ сомнѣнія, что и я побѣжалъ по дорожкѣ покойнаго Василія Петровича и долженъ готовиться къ подобному же концу.
„Мои сто рублей къ вашимъ услугамъ, и какъ только вы мнѣ дадите знать, я напишу Зайчинскому. Кланяюсь Марьѣ Петровнѣ; дружески жму вамъ руку.
Л. Толстой:
«Какъ стыдно луку передъ розой,
Хотя стыда причины нѣтъ;
Такъ стыдно мнѣ отвѣтить прозой
На вызовъ вашъ, любезный Фетъ.
И такъ, пишу впервой стихами,
Но не безъ робости, отвѣтъ.—
Когда? Куда? рѣшайте сами,
Но заѣзжайте къ намъ, о Фетъ!
Сухимъ доволенъ буду лѣтомъ,
Пусть погибаютъ рожь, ячмень,
Коль побесѣдовать мнѣ съ Фетомъ
Удастся вволю цѣлый день.
Заботливы мы слишкомъ оба,
Пускай въ грядущемъ много бѣдъ,
Своя довлѣетъ дневи злоба,—
Такъ лучше жить, любезный Фетъ».
„Безъ шутокъ, пишите поскорѣе, чтобы знать, когда выслать за вами лошадей. Ужасно хочется васъ видѣть.
Тургеневъ:
„Очень вамъ благодаренъ, любезнѣйшій Аѳанасій Аѳанасьевичъ, за ваши сочувственныя слова; но если бы я хотѣлъ ждать возможности сообщить вамъ хорошія о себѣ вѣсти, мнѣ бы пришлось пракратить наши письменныя сношенія. Подагра продолжаетъ терзать меня, и я васъ прошу объ одномъ: не употребляйте столь часто слышанныхъ мною quasi-утѣшений, что эта болѣзнь, молъ, un brevet de longue vie, и т. п. Невольное чувство враждебности и злобы шевелится во мнѣ всякій разъ, когда я слышу эти нелѣпыя слова; а я не желалъ бы чувствовать ничего подобнаго въ отношеніи къ вамъ. Если бы даже подагра (что вовсе неправда) имѣла привиллегію продолжать жизнь въ этомъ видѣ, то чортъ бы съ ней совсѣмъ, съ такой поганой жизнью! Вотъ уже 7-й мѣсяцъ, какъ я веду совершенно отшельническую жизнь, и потому не имѣю ничего сказать вамъ, кромѣ того, что вы сами можете вычитать въ журналахъ. Работать тоже невозможно, и остается одно чтеніе. Я и читаю все, что попадается подъ руку, большею частію безъ всякаго удовольствія.
„Радуюсь успѣхамъ Пети; впрочемъ отъ него нельзя было ожидать ничего инаго; лишь бы здоровье его утвердилось! —
„Выписалъ я „Азбуку“ Л. Толстаго; но за ислюченіемъ прекраснаго разказа Кавказскій плѣникъ, — не нашелъ въ ней ничего интереснаго. A цѣна безумно высокая для подобнаго рода сочиненія.
„Погода у насъ пакостная; да и у васъ, по слухамъ, не лучше; впрочемъ, такъ какъ я постоянно сижу дома, то это мнѣ съ полу-горя.
„Дружески кланяюсь Марьѣ Петровнѣ и жму вамъ руку.
Убѣдивши не безъ великаго труда содержательницу пансіона г-жу Эвеніусъ, что знакомство нашей Оли съ ея далеко не многочисленными родственниками не ослабитъ ея привязанности къ своей воспитательницѣ, я въ бытность свою въ Москвѣ бралъ иногда по воскресеньямъ карету и лично привозилъ къ намъ изъ пансіона и отвозилъ обратно 14-ти лѣтнюю Олю. Дѣвочка уже настолько къ намъ привыкла, что перестала насъ дичиться.
Недаромъ Тургеневъ упрекалъ меня въ излишней боязни передъ фразою. Прелестно однажды въ томъ же смыслѣ выразился по отношенію ко мнѣ Левъ Ник. Толстой:
„Есть люди, которые на словахъ живутъ гораздо выше своей практической морали; но есть и такіе, которые живутъ ниже этого уровня; вы же до такой степени боитесь, чтобы проповѣдь ваша не была выше вашей практики, — что вы преднамѣренно заноситесь съ нею гораздо ниже этого уровня.“
Всякій человѣкъ умѣетъ различить добро отъ зла. Эти слова я всегда считалъ фразою весьма условной и въ сущности требующей перифразы: никто не можетъ различить добра отъ зла. Это обстоятельство и дѣлаетъ необходимымъ административное и судебное наказаніе. Если мы сравнимъ наше вступленіе въ невѣдомое грядущее со входомъ въ неизвѣстный городъ, то неудивительно, если на распутьи мы будемъ колебаться въ выборѣ путей; но если улица направо открыта, a налѣво затянута веревкой, за которою полицейскій можетъ самымъ энергическимъ образомъ направить напирающаго на него на прямой путь, то надо быть исключительно разсѣяннымъ, чтобы и тутъ не разобрать должнаго пути отъ недолжнаго. Что касается до меня, то тамъ, гдѣ послѣдствія поступка не выступаютъ со всею своей грубою рѣзкостью, я никогда не умѣю отличить добра отъ зла, такъ какъ и эти два понятія тоже относительны. „Когда дѣти въ потьмахъ, ихъ сердца угнетены, и они начинаютъ громко пѣть“, говорить Гейне. Неудивительно, что на этомъ основаніи я, сходясь за обѣдомъ съ нашими любезными хозяевами Боткиными, — нѣтъ, нѣтъ, да и заводилъ разговоръ о настоятельной необходимости украсть дѣвочку изъ пансіона, гдѣ она, въ видимый ущербъ своему здоровью, теряетъ драгоцѣнное время ученія.
— Удивляюсь, говорила Софья Сергѣевна Боткина, какъ вы можете волноваться этимъ вопросомъ? Дѣвочкѣ съ ея золотушно-больными глазами необходимо съ весны основательное лѣченіе въ Старой Руссѣ или Славянскѣ, и нужно всѣми силами постараться наверстать потерянное для занятій время. Въ чемъ же вы тутъ сомнѣваетесь? Вы рѣшили ее взять къ себѣ и возьмите.
— Ахъ, Софья Сергѣевна! вспомните пословицу: чужую бѣду руками разведу, а вотъ я то къ своей ума не приложу.
— Право даже странно, чтобы не сказать жалко, видѣть такое колебаніе въ мужчинѣ; вы опекунъ, всѣ права на вашей сторонѣ, а между тѣмъ я вижу, что это васъ мучаетъ.
— То то и бѣда, что если это дѣлать, то надо закинуть, надежную удочку и разомъ тащить рыбку; а если она сорвется, то на другой разъ ее и не поймаешь.
— Не понимаю и не понимаю я этихъ сравненій. Вотъ вы на дняхъ собираетесь ѣхать въ Петербургъ. Поручите намъ съ Марьей Петровной взять Оленьку изъ пансіона и, избѣжавъ всякихъ треволненій, вы по возвращеніи найдете свою племянницу уже у насъ.
— Нѣтъ, Софья Сергѣевна, ради Бога этого не дѣлайте; иначе вы мнѣ окончательно испортите это дѣло.
Такъ какъ еще въ бытность въ деревнѣ я рѣшился взять свою племянницу въ Степановку, то заблаговременно уже озаботился пріискать ей благонадежную воспитательницу. Добрая знакомая не только указала мнѣ на почтенную и пожилую гувернантку, окончившую воспитаніе ея племянницъ и въ совершенствѣ владѣющую, кромѣ русскаго, нѣмецкимъ, французскимъ и англійскимъ языками и могущую преподавать начальные уроки музыки, — но и снабдила меня адресомъ почтенной M-lle Рополовской еще не пріискавшей себѣ въ Петербургѣ мѣста. Впечатлѣніе, произведенное на меня личнымъ свиданіемъ въ Петербургѣ съ M-lle Рополовской, преисполнило меня надежды на успѣхъ нашей общей съ нею задачи. Такъ какъ она вполнѣ располагала своимъ временемъ, то я просилъ ее тронуться въ путь по желѣзной дорогѣ въ Степановку тотчасъ-жe по полученіи отъ меня телеграммы.
Прошли праздники, въ теченіи которыхъ я не разъ бралъ на нѣсколько часовъ Олю къ намъ. Но предчувствуя всякаго рода трагикомедіи, я рѣшился взять дѣвочку къ себѣ передъ самымъ отъѣздомъ въ деревню.
Итакъ, однажды въ воскресенье я лично отправился въ пансіонъ и привезъ Олю къ обѣду; но когда пришло время отвозить ее въ пансіонъ, я написалъ Эвеніусъ, что такъ какъ, согласно моему рѣшенію, Оля не должна вернуться въ пансіонъ, то я прошу прислать съ нарочнымъ бѣлья и платьевъ, сколько Эвеніусъ сочтетъ необходимымъ на самое первое время.
Пока продолжались письменные переговоры, время приблизилось къ чаю, т. е. къ 8-ми часамъ, и хозяйка, напоивши имъ домашнихъ, усѣлась въ чайной комнатѣ у лампы за свое безконечное вышиваніе, тогда какъ дѣти, въ томъ числѣ и Оля, уже очнувшаяся отъ обморока, въ который упала при вѣсти о невозвращеніи въ пансіонъ, — продолжали рѣзвиться по комнатамъ. Хотя я былъ въ той-же чайной и мирно разсуждалъ съ Дмитріемъ Петровичемъ о какомъ-то постороннемъ предметѣ, но чувствовалъ нѣчто вродѣ томленія, ощущаемаго ко времени уборки сельскимъ хозяиномъ, завидѣвшимъ на горизонтѣ черную тучу съ бѣлымъ градовымъ въ ней клокомъ. Вошелъ слуга и доложилъ: „госпожа Эвеніусъ“. Не успѣлъ я сказать „проси“, какъ Софья Сергѣевна, вскочивши съ кресла, бросилась вслѣдъ за дѣтьми, крича: „наверхъ, наверхъ! спать! спать!“
Это было болѣе чѣмъ своевременно, такъ какъ первымъ словомъ поднявшейся по лѣстницѣ и вошедшей въ комнату Эвеніусъ, — было: „où est Olga? Je veux voir Olga“. Хотя ей объяснили, что дѣти уже спятъ, но было весьма трудно заставить ее удовлетвориться этимъ отвѣтомъ.
Такъ какъ въ данную минуту Дмитрій Петровичъ, вышедши изъ кабинета, сидѣлъ съ нами, то я, поклонившись Эвеніусъ и приглашая ее рукою въ кабинетъ, сказалъ, что вѣроятно ей будетъ удобнѣе передать мнѣ порученіе ея сестры (содержательницы пансіона, такъ какъ посѣтительница была только ея сестрой), и затѣмъ мы оба поднялись въ кабинетъ, гдѣ глазъ на глазъ могли переговариваться по занимающему насъ вопросу. Напрасно предлагалъ я нежданной гостьѣ сѣсть на какое либо изъ разнообразныхъ креселъ; она остановилась среди комнаты противъ меня, сложила крестообразно руки на груди и, все болѣе возвышая голосъ, стала допрашивать меня о совершенномъ мною злодѣяніи. Конечно, мнѣ было съ одной стороны крайне жаль причинить похищеніемъ Оли внезапное страданіе дѣйствительно привязанной къ ней Эвеніусъ. Но вѣдь я былъ опекуномъ Оли, а не утѣшителемъ Эвеніусъ.
Конечно, вся іереміада произносилась на французскомъ языкѣ, и затѣмъ категорически поставленъ былъ вопросъ: „monsieur, je vous prie de me dire, pourquoi avez vous déchiré le coeur d’une mere?“
Припертый къ стѣнѣ, я тѣмъ не менѣе не хотѣлъ сказать правды.
— Вы спрашиваете, почему я это сдѣлалъ, сказалъ я: — потому что я старый упрямецъ, выжившій изъ ума. Мнѣ кажется, передъ подобнымъ основаніемъ всѣ другіе доводы вынуждены безмолвствовать.
Но моя откровенность была гласомъ вопіющаго въ пустынѣ.
Вопросы того же содержанія повторялись въ новой формѣ, и, желая положить конецъ нашимъ переговорамъ, я предложилъ гостьѣ спуститься снова въ чайную. Когда я на этотъ разъ проходилъ мимо стула хозяйки, она шепнула мнѣ: „я виновата, я проиграла, вы были правы“.
Напрасно и я, и хозяева предлагали гостьѣ сѣсть на стулъ: она усѣлась на мраморный подоконникъ спиною къ морозному стеклу.
— Вы тамъ простудитесь, рѣшился я пролепетать въ моемъ смущеніи.
— Нѣтъ, мнѣ здѣсь прекрасно, былъ отвѣтъ; и распросы, и упреки продолжали сыпаться, не взирая на присутствіе хозяевъ, которые какъ въ ротъ воды набрали. Я не въ состояніи въ настоящее время сказать, долго ли продолжалась эта пытка; къ счастію, вошелъ снова слуга и доложилъ, что привезли для барышни вещи изъ пансіона. При этихъ словахъ M-lle Эвеніусъ побѣжала въ пріемную и, какъ оказалось, не безцѣльно. Когда я въ свою очередь вышелъ къ женщинѣ, доставившей вещи, и хотѣлъ дать ей на чай, она смиренно поклонилась, но денегъ не взяла, а M-lle Эвеніусъ бросила на меня торжествующій взглядъ. Когда грозная посѣтительница уѣхала, Софья Сергѣевна признала себя вполнѣ побѣжденной, говоря, что она и представить себѣ не могла того, что я такъ давно предчувствовалъ и чего такъ боялся.
— Ну, теперь дѣло сдѣлано, сказалъ я, но необходимо его завершить, и для этого я завтра же въ часъ дня буду съ Оленькой на скоромъ почтовомъ поѣздѣ въ Тулу, чтобы оттуда заѣхать къ Толстымъ, a тѣмъ временемъ и Марья Петровна, и петербургская гувернантка сберутся въ Степановкѣ, — и трагикомедіи будетъ конецъ.
Такимъ образомъ, прежде чѣмъ дѣвицы Эвеніусь успѣли обсудить свое положеніе, мы съ Оленькой въ 6 час. вечера были уже на вокзалѣ въ Тулѣ, но тутъ мнѣ представилось новое препятствіе. До Ясной Поляны отъ вокзала будетъ не менѣе 15-ти верстъ, а такъ какъ я не успѣлъ телеграфировать Толстымъ о высылкѣ лошадей, — пришлось везти дѣвочку по довольно сильной мятели въ городскихъ извощичьихъ саняхъ. Не смотря на то, что на Олѣ была мѣховая шубка и капоръ, я всетаки, хотя и сѣвши самъ съ навѣтренной стороны, боялся простудить ее, и когда замѣчалъ, что шубка ея расползалась, накрывалъ ей колѣни полою своей шубы. Но укрывая ребенка, я незамѣтно раскрывалъ собственное лѣвое колѣно и на всю жизнь снабдилъ его ревматизмомъ, который и понынѣ напоминаетъ о себѣ въ дурную погоду. Излишне говорить, что хозяева Ясной Поляны, хотя и изумленные нежданнымъ пріѣздомъ гостей, приняли въ насъ самое живое участіе, и затѣмъ черезъ сутки мы съ Олей прибыли въ Степановку, куда дня черезъ два собрались и остальные ея обитатели.
Конечно, потребно было нѣкоторое время, для того чтобы, намъ понять другъ друга и поудобнѣе взяться за общую задачу. Все, что я предварительно слышалъ о почтенной особѣ Рополовской, по отношенію къ ея свѣдѣніямъ, вполнѣ оправдалось. Она оказалась идеальною учительницей; но я сразу понялъ, что на нее никакъ нельзя разсчитывать, какъ на воспитательницу, не взирая на ея строгое православіе. Такая учительница вполнѣ на своемъ мѣстѣ тамъ, гдѣ дѣти получили уже стремленіе къ развитію; но тамъ, гдѣ учащему предстоитъ прежде всего самому возбудить это стремленіе, — и наилучшій преподаватель оказывается безсильнымъ, если онъ прежде всего не воспитатель.
Въ виду вполнѣ независимаго состоянія дѣвочки, я думалъ, что было бы безсмысленно стѣсняться необходимыми тратами на ея здоровье и образованіе. Чтобы ребенку, привыкшему находиться среди сверстницъ, деревенское уединеніе не показалось слишкомъ тяжелымъ, мы по рекомендаціи и съ согласія Над. Ал. пригласили изъ Орла 14-ти лѣтнюю дѣвочку изъ хорошего, но бѣднаго нѣмецкаго семейства. Дѣвочку звали Региной.
12-ти аршинная зала, на пристройкѣ Василія Петровича, была раздѣлена на-двое библіотечными шкафами, и одна сторона занята спальнею Оли и Регины, а другая служила имъ салономъ и классной. Над. Ал. помѣщалась въ сосѣдней комнатѣ, выходящей на ту же площадку лѣстницы. У нихъ была отдѣльная горничная, прачка и коляска съ отдѣльнымъ кучеромъ и четверкой лошадей. Послѣднее тѣмъ болѣе было необходимо, что, независимо отъ всякихъ катаній, Надежда Алекс. требовала во всякое время года и во всякую погоду экипажа въ церковь, находившуюся отъ насъ въ 5-ти верстномъ разстояніи.
Недаромъ сказано: „вѣра безъ дѣлъ мертва“,и никакія слова не въ состояніи замѣнить вліянія, производимаго дѣломъ. Мы готовы сравнить личную вѣру человѣка съ прекраснымъ смычкомъ, но непокрытымъ канифолью. Такой смычекъ ходитъ по струнамъ, не возбуждая ни малѣйшаго звука, тогда какъ, покрытый ею, онъ вызываетъ всю лѣстницу звуковъ, отъ самыхъ глубокихъ и тихихъ до высочайшихъ и вопіющихъ.
По этому поводу приходитъ мнѣ на память прекрасное слово Льва Никол. Толстаго. Однажды, когда я ему говорилъ о распространяющемся въ литературѣ мнѣніи, что поэзія отжила свой вѣкъ, и лирическое стихотвореніе стало невозможнымъ, онъ сказалъ: „они говорятъ — нельзя, а вы напишите имъ отличное стихотвореніе: это будетъ наилучшимъ возраженіемъ“.
Все значеніе христіанства, безъ сомнѣнія, заключается въ любви къ ближнему, проявляющейся въ ежеминутномъ вниманіи къ нашимъ поступкамъ, могущимъ вызывать страданія другаго человѣка. Никто не станетъ оспаривать у человѣка вѣковѣчной потребности молитвы; но едва ли рѣшимость, — продержать кучера и четверку лошадей въ теченіи 3-хъ часовъ подъ проливнымъ осеннимъ дождемъ, — не слѣдуетъ скорѣе приписать рутинѣ, чѣмъ христіанству. Можно ли считать внушенною христіанскимъ чувствомъ утреннюю прогулку по черноземнымъ дорожкамъ сада, еще влажнымъ отъ недавняго дождя, причемъ только что тщательно выглаженный и нагофрированный бѣлый капотъ какъ ни въ чемъ не бывало волочится по землѣ и долженъ быть по возвращеніи немедленно перемѣненъ на другой такой же. Мы бы не остановились на этихъ подробностяхъ, если бы послѣднія въ свое время не вынудили меня поступать такъ, а не иначе.
Конечно, изъ сердца исходятъ всякаго рода помышленія, но такъ какъ мнѣ постоянно приходилось имѣть дѣло не съ помышленіями, а съ вытекающими изъ нихъ дѣлами, то я вынужденъ сказать, что любовь г-жи Эвеніусъ принесла нашей бѣдной Олѣ вмѣсто пользы жестокій вредъ.
Передъ нами сидѣла золотушная дѣвочка, не могшая выносить вечерняго освѣщенія безъ помощи зеленаго зонтика надъ глазами. О какихъ либо успѣхахъ въ наукахъ не могло быть и рѣчи, такъ какъ дѣвочка ни на какомъ языкѣ не могла прочитать безъ ошибокъ ни одной строчки, и это, конечно, настолько же происходило отъ непривычки связывать буквы, насколько и отъ неумѣнія воспринимать ихъ смыслъ. При подобныхъ обстоятельствахъ я какъ-то инстинктивно чувствовалъ, что моя личная дѣятельность тутъ незамѣнима, и, попросивъ Надежду Алекс. насколько возможно не отягощать дѣвочку уроками, я всѣ усилія воспитанія сосредоточилъ на времени послѣ вечерняго чая, когда просилъ Олю ежедневно прочитывать мнѣ сначала не болѣе четырехъ строкъ самаго незатѣйливаго содержанія; и тутъ на первыхъ порахъ я поставилъ себѣ задачею не столько довести ее до правильнаго складыванія и произношенія словъ, сколько до отреченія отъ того самоувѣреннаго тона, съ которымъ она читала невозможныя слова.
Этотъ тонъ прямо говорилъ: „вы ждете отъ меня медленнаго чтенія, какое бываетъ у начинающихъ дѣтей, но я, какъ ученая дѣвица изъ знаменитаго пансіона, не стану затрудняться такими пустяками, а вы видите, какъ я могу быстро и съ удареніемъ читать что угодно“. — И вслѣдъ затѣмъ полная несостоятельность. Надо было прежде всего дать дѣвочкѣ убѣдиться самой въ ея безпомощности и затѣмъ уже идти къ ней на выручку. Испытавши лично глубокое отвращеніе, возбуждаемое въ ребенкѣ методомъ: „отселева и доселева“ и сплошнымъ долбленіемъ такихъ безбрежныхъ предметовъ, какъ исторія и географія, — я взялъ преподаваніе этихъ наукъ на себя, исключая изъ уроковъ все книжное и письменное. Указавъ на христіанскую эру, отъ которой ведется у насъ какъ попятное, такъ и наступательное лѣтосчисленіе, я вкратцѣ разсказалъ событія, ставшія рубежами между древней и средней и средней и новой исторіями. Въ то же время уроки надъ глобусомъ знакомили насъ съ тремя главнѣйшими и двумя новѣйшими частями свѣта. Затѣмъ въ древней исторіи, твердо ограниченной годомъ паденія Западной Римской Имперіи, мы находили въ пятисотыхъ годахъ Кира, а въ трехсотыхъ Александра, и только мало по малу знакомились съ выдающимися лицами и событіями, появляющимися между незыблемыми годами, обозначающими историческія эпохи. Невозможно, напримѣръ, искать Демосѳена вначалѣ III вѣка, такъ какъ торжество Филиппа при Херонеѣ уже въ 338 г. было причиною смерти знаменитаго оратора.
Чтобы не возвращаться болѣе къ школьнымъ пріемамъ, къ которымъ прибѣгалъ, скажу, что въ теченіи четырехъ лѣтъ я день въ день, за исключеніемъ праздниковъ, задыхаясь всходилъ по лѣстницѣ въ классную и отдохнувши давалъ отъ часу и до полутора уроки исторіи и географіи, причемъ, нимало не затрудняясь, клалъ толстый конецъ бревна на свое плечо, a тонкій — на плечо дѣвочки. Дѣйствовалъ я по собственному соображенію, не прибѣгая ни къ какимъ, невѣдомымъ мнѣ, педагогическимъ руководствамъ. Но я долженъ съ удовольствіемъ сказать, что въ концѣ четвертаго года всѣ крупныя историческія событія были утверждены нами въ памяти, и я полагаю, что у бывшей моей ученицы они и понынѣ сохранились въ памяти гораздо лучше, чѣмъ въ моей собственной.
Тургеневъ писалъ изъ Парижа отъ 21 февраля 1873 года:
„Любезнѣйшій Фетъ, получилъ я ваше письмо и отвѣчаю немедленно. Такъ какъ вы дружески интересуетесь моимъ здоровъемъ, то скажу вамъ, что я теперь почти совсѣмъ молодецъ, и хотя я пятый день сижу дома, но это по причинѣ гриппа, болѣзни скучной, но пустой. Подагра пока меня оставила, и мнѣ только слѣдуетъ принять мѣры, если не устранить, то по крайности ослабить ее. Для этого я въ маѣ мѣсяцѣ отправляюсь въ Маріенбадъ или въ Карлсбадъ, — еще не знаю навѣрное. Братъ писалъ мнѣ о вашемъ намѣреніи пріобрѣсти Долгое; съ своей стороны, онъ также желаетъ продать это имѣніе; не понимаю я, какъ вы не можете сойтись.
„Картины дѣйствительно меня занимаютъ, при отсутствіи всякаго другаго живаго интереса; но хорошія страшно кусаются (никогда французы такъ сорвиголовно не бросали деньги, — видно, они страшно богаты), а посредственныя картины не стоитъ покупать. Я однако пріобрѣлъ очень хорошій пейзажъ Мишеля за 1600 фр. Мишель этотъ — французскій живописецъ, умершій 30 лѣть тому назадъ; онъ оставилъ много картинъ, которыя тогда продавались за 25, 50, много 100 фр., а теперь за иныя изъ нихъ даютъ до 10,000. Но это ничего передъ Мессонье, который недавно продалъ небольшую картинку съ двумя фигурами за 80,000 фр. Пока ходить въ Hôtel Drouot, гдѣ совершаются картинные аукціоны, меня забавляетъ. Другаго я ничего не дѣлаю, да и не собираюсь дѣлать. Въ концѣ апрѣла я выѣзжаю отсюда и черезъ Вѣну отправляюсь въ Маріенбадъ или въ Карлсбадъ пить воды; а въ іюлѣ буду въ Россіи, гдѣ надѣюсь встрѣтиться съ вами. До тѣхъ поръ желаю вамъ всего хорошаго, кланяюсь вашей супругѣ и остаюсь преданный вамъ
P. S. „Выпишите себѣ черезъ какого нибудь книгопродавца —„Les Poèmes Barbares“ par Leconte du Lisle. Онъ хотя французъ, но поэтъ настоящій и доставитъ вамъ удовольствіе“.
Замѣчательно, что, по почину одного изъ близкихъ сосѣдей X—а, я рѣшился пополамъ съ послѣднимъ купить землю Николая Сергѣевича Тургенева, и по этому поводу ѣздилъ въ Москву, гдѣ на словахъ сошелся по всѣмъ подробностямъ покупки. Къ назначенному дню для совершенія купчей я выѣхалъ въ Орелъ, куда пріѣхалъ въ то же время и повѣренный Тургенева. При пересмотрѣ взаимныхъ условій, онъ вдругъ ни съ того, ни съ сего заявилъ, что желаетъ, вопреки прежнему условію, не сбавляя цѣны имѣнію, оставить скотъ за собою, и когда я на это не согласился, то покупка разстроилась. Черезъ нѣсколько дней я узналъ, что мой товарищъ не стѣснился возвышеніемъ требованія и одинъ купилъ всѣ 600 десят. при селѣ „Долгомъ Колодцѣ“. Могъ ли я въ ту минуту знать, до какой степени судьба заботилась при разстройствѣ этой покупки о моей свободѣ при моемъ стремленіи ва югъ.
Л. Н. Толстой писалъ отъ 17 марта 1873 г.:
„Не сердитесь за лаконизмъ моихъ писемъ. Мнѣ всегда такъ много хочется сказать именно вамъ, что ужь ничего не говорю, кромѣ практическаго. Радуюсь тому, что вы послали пастись Ш—а племянника, но насчетъ того, что Петя считается съ вами письмами — не огорчаюсь, но огорчаюсь, что вы способны принять это слишкомъ къ сердцу и дать этому такое значеніе, какого оно не имѣетъ. Онъ въ томъ самомъ возрастѣ, въ которомъ мальчики поджигаютъ дома, а не поджигаютъ, то отпускаютъ ногти и воротнички и фразы и думаютъ, что они отъ этого лучше будутъ, что еще безсмысленнѣе поджоговъ. — Какъ мнѣ жаль, что, хотя я и умѣю наслаждаться чтеніемъ вашихъ писемъ, я не умѣю самъ писать, а вы для меня — соды — кислота: какъ только дотронусь до васъ, такъ и зашиплю, — столько хочется вамъ сказать. Работа моя не двигается; но я не очень этимъ огорчаюсь. Слава Богу, есть чѣмъ жить, разумѣется не въ смыслѣ денегъ. Передайте нашъ поклонъ Марьѣ Петровнѣ.
„Стихотвореніе ваше прекрасно. Это новое, никогда не уловленное прежде чувство боли отъ красоты выражено прелестно. У васъ весною поднимаются поэтическія дрожжи, а у меня воспріимчивость къ поэзіи. Я былъ въ Москвѣ, купилъ 43 номера покупокъ на 450 рублей, и ужь не ѣхать послѣ этого въ Самару нельзя. Какъ уживается въ новомъ гнѣздѣ ваша пташка? Не забывайте насъ. До 20-го мы не уѣдемъ, a послѣ 20-го адресъ — Самара.