Л. Толстой:
„Очень благодаренъ вамъ за Ѳедора Ѳедоровича. Онъ былъ у меня и обѣщалъ пріѣхать совсѣмъ 16-го. Онъ мнѣ очень нравится и попалъ ко мнѣ въ то самое время, когда нужнѣе всего. Пришла дурная погода, и духъ работы и тишины приближается, и я ему радуюсь. Немножко охоты и хозяйственныя заботы, и потомъ жизнь съ собой и съ семьей и только. Я съ радостью думаю объ этомъ, и потому вѣрю, что я счастливъ. Я на дняхъ былъ въ Москвѣ и былъ въ лицеѣ. Видѣлъ Петю; онъ мнѣ показался очень милъ и жалокъ тѣмъ, что некуда ему идти въ воскресенье. Я экзаменовалъ его изъ греческаго — очень хорошо; изъ математики тоже хорошо.
„Я прилаживаюсь все писать, но не могу сказать чтобы началъ. Азбука выйдетъ 10 ноября, какъ мнѣ обѣщаютъ.
Тургеневъ:
„Вы желаете имѣть обо мнѣ извѣстія, любезный Фетъ, — спасибо вамъ, но я утѣшительнаго сообщить не могу. Вотъ скоро полгода, какъ я въ когтяхъ у подагры, и пишу вамъ лежа въ постели, по милости новаго припадка, по счету одиннадцатаго. Вотъ въ чемъ состоитъ эта прелесть: вдругъ у тебя ни съ того, ни съ сего страшно распухаетъ колѣно или плюсна; появляются нестерпимыя боли, шевельнуться нельзя, приходится пролежать въ постели пять, шесть дней, недѣлю; потомъ ты начинаешь ползти съ помощью костылей, брести на палкахъ, понемногу ты начинаешь надѣяться на выздоровленіе — бацъ! опять rechute, опять мука, опять недвижное лежаніе въ постели... Вы понимаете, что при такого рода обстоятельствахъ мнѣ не до того, чтобы разсуждать о значеніи демократіи, о томъ, что людямъ слова дороже дѣлъ и т. п. Эти остроумства хороши для здоровыхъ счастливцевъ, къ которымъ, къ великому моему удовольствію, принадлежите вы; a мнѣ хочется, по выраженію Писанія, обратиться
