Оказалось, что на третій день послѣ нашего свиданія Ал. Ник., поужинавшій наканунѣ въ клубѣ съ виномъ, котораго съ годъ уже не пилъ, отправился домой. На станціи „Становой Колодезь“ его ожидали, по причинамъ снѣжной мятели, двое одиночныхъ саней. Забравши письма и газеты, Ал. Ник. вышелъ на крыльцо и, сѣвши въ однѣ изъ саней, пустилъ въ другихъ впередъ кучера. Но не успѣлъ послѣдній выѣхать изъ воротъ станціи, какъ, услыхавъ громкій голосъ барина: „поворачивай назадъ къ станціи, мнѣ дурно,“ — тотчасъ же исполнилъ приказаніе. Проѣзжая мимо заворачивавшихъ въ свою очередь саней барина, кучеръ замѣтилъ, что Ал. Ник. скатился на одну сторону задка, и потому кучеръ, остановивъ лошадей у подъѣзда, побѣжалъ на станцію просить помощи. Когда начальникъ станціи отказался принять трупъ, Ал. Ник. оставался въ саняхъ въ томъ же положеніи болѣе двухъ часовъ, покуда не пріѣхалъ за нимъ его Прокофій и не увезъ домой.
Мнѣ всегда почему-то казалось, что личность закащика сапоговъ въ „Чѣмъ люди живы“ — навѣяна Л. Тостому личностью Ал. Ник. Но что всего страннѣе, это то, что въ иллюстраціи В. Шервуда 1882 г. общій типъ закащика, съ котораго снимаютъ мѣрку, очень напоминаетъ Александра Никитича.
Пріѣхавшій алопатъ приказалъ мнѣ снять верхнее платье, стучалъ въ спину и въ грудь и заставлялъ стоять на одной ногѣ. Мнѣ припомнились затѣйливые пріемы вѣдьмы по отношенію къ Фаусту; но думалось, что толку изъ этого не выйдетъ. Принесли изъ аптеки какія-то дорогія серебряныя жемчужины, и безполезно глотая уже другую коробку, а догадался посмотрѣть, — что же это такое за драгоцѣнное снадобье? Оказался простой ревень.
Между прочими добрыми людьми, навѣщавшими мой болѣзненный одръ, былъ и старичекъ швейцарскій консулъ.
— Ничего, сказалъ онъ, эти алопаты вамъ не помогутъ; а позвольте прислать вамъ моего почтеннаго старика доктора гомеопата.
Серебряныя пилюли брошены, и посыпались крупинки.
Въ это время жена моя, навѣщая, много лѣтъ паралич-
