Солдат и Смерть (Афанасьев)/1914 (ДО)

Солдатъ и смерть
См. Народныя русскія легенды. Дата созданія: 1859, опубл.: 1859. Источникъ: Аѳанасьевъ, А. Н. Народныя русскія легенды. — М.: Книгоиздательство «СОВРЕМЕННЫЯ ПРОБЛЕМЫ», 1914. — С. 135—160..

[135]

16. Солдатъ и смерть.

a. Одинъ солдатъ прослужилъ двадцать пять лѣтъ, а отставки ему нѣтъ—какъ нѣтъ! Сталъ онъ думать да гадать: „что такое значитъ? прослужилъ я Богу и великому государю двадцать пять лѣтъ, въ штрафахъ не бывалъ, а въ отставку не пущаютъ; дай пойду, куды глаза глядятъ!“ Думалъ-думалъ и убѣжалъ. Вотъ ходилъ онъ день, и другой, и третій, и повстрѣчался съ Господомъ. Господь его спрашиваетъ: „куда идешь, служба?“—Господи! прослужилъ я двадцать пять лѣтъ вѣрою и правдою, вижу: отставки не даютъ—вотъ я и убѣжалъ; иду теперь, куды глаза глядятъ! „Ну, коли ты прослужилъ двадцать пять лѣтъ вѣрою и правдою, такъ ступай въ рай—въ царство небесное.“ Приходитъ солдатъ въ рай, видитъ благодать неизреченную, и думаетъ себѣ: вотъ когда поживу-то! Ну только ходилъ онъ, ходилъ по райскимъ мѣстамъ, подошелъ къ святымъ отцамъ и спрашиваетъ: „не продастъ ли кто табаку?“—Какой, служба, табакъ! тутъ рай, царство небесное! Солдатъ замолчалъ. Опять [136]ходилъ онъ, ходилъ по райскимъ мѣстамъ, подошелъ въ другой разъ къ святымъ отцамъ и спрашиваетъ: „не продаютъ ли гдѣ близко вина?“—Ахъ ты, служба-служба! какое тутъ вино! здѣсь рай, царство небесное!… „Какой тутъ рай: ни табаку, ни вина!“ сказалъ солдатъ и ушелъ вонъ изъ раю.

Идетъ себѣ да идетъ, и попался опять на встрѣчу Господу. „Въ какой, говоритъ, рай послалъ ты меня, Господи? ни табаку, ни вина нѣтъ!“—Ну, ступай по лѣвую руку, отвѣчаетъ Господь; тамъ все есть! Солдатъ повернулся налѣво и пустился въ дорогу. Бѣжитъ нечистая сила: „что угодно, господинъ служба?“—Погоди спрашивать; дай прежде мѣсто, тогда и разговаривай. Вотъ привели солдата въ пекло[1]. „А что табакъ есть?” спрашиваетъ онъ у нечистой силы.—Есть, служивой! „А вино есть?”—И вино есть! „Подавай всего!“ Подали ему нечистые трубку съ табакомъ и полуштофъ перцовки. Солдатъ пьетъ-гуляетъ, трубку покуриваетъ, и радехонекъ сталъ: „вотъ взаправду рай—такъ рай!“ Да недолго нагулялъ солдатъ; стали его черти со всѣхъ сторонъ прижимать, тошно ему пришлося! Что дѣлать? пустился на выдумки, сдѣлалъ сажень, настрогалъ колышковъ и давай мѣрить: отмѣритъ сажень и [137]вобьетъ колышокъ[2]. Подскочилъ къ нему чортъ: „что ты, служба, дѣлаешь?“—Развѣ ты ослѣпъ! Не видишь что-ли? хочу монастырь построить[3]. Какъ бросится чортъ къ своему дѣдушкѣ: „погляди-тка, дѣдушка, солдатъ хочетъ у насъ монастырь строить!“ Дѣдъ вскочилъ и самъ побѣжалъ къ солдату: „что, говоритъ, ты дѣлаешь?“—Развѣ не видишь? хочу монастырь строить. Дѣдъ испугался и побѣжалъ прямо къ Богу: „Господи! какого солдата прислалъ ты въ пекло: хочетъ монастырь у насъ построить!“—А мнѣ что за дѣло! зачѣмъ такихъ къ себѣ при(ни)маете? „Господи! возьми его оттѐдова“.—А какъ его взять-то! самъ пожелалъ. „Ахти! завопилъ дѣдъ, что-же намъ бѣднымъ съ нимъ дѣлать?“—Ступай, сдери съ чертенка кожу и натяни барабанъ, да послѣ выйди изъ пекла и бей тревогу: онъ самъ уйдетъ! Воротился дѣдъ, поймалъ чертенка, содралъ съ него кожу и натянулъ барабанъ. „Смотрите же, наказываетъ чертямъ, какъ выскочитъ солдатъ изъ пекла, сейчасъ запирайте ворота крѣпко-на́крѣпко, а то какъ-бы опять сюда ни ворвался!“ Вышелъ дѣдъ за ворота и забилъ тревогу; солдатъ какъ [138]услыхалъ барабанный бой—пустился бѣжать изъ аду сломя голову, словно бѣшеной; всѣхъ чертей распугалъ, и выскочилъ за ворота. Только выскочилъ—ворота хлопъ и заперлися крѣпко-накрѣпко. Солдатъ осмотрѣлся кругомъ: никого не видать и тревоги не слыхать; пошелъ назадъ и давай стучаться въ пекло: „отворяйте скорѣе! кричитъ во все горло, не то ворота сломаю!“—Нѣтъ, братъ, не сломаешь! говорятъ черти. Ступай себѣ, куда хочешь, а мы тебя не пустимъ; мы и такъ насилу тебя выжили!

Повѣсилъ солдатъ голову и побрелъ, куда глаза глядятъ. Шелъ-шелъ и повстрѣчалъ Господа. „Куда идешь, служба?”—И самъ не знаю! „Ну, куда, я тебя дѣну? послалъ въ рай—не хорошо! послалъ въ адъ—и тамъ не ужился!”—Господи, поставь меня у своихъ дверей на часахъ. „Ну, становись”. Сталъ солдатъ на часы. Вотъ пришла Смерть. „Куда идешь?” спрашиваетъ часовой[4]. Смерть отвѣчаетъ: „иду къ Господу за повелѣніемъ, кого морить мнѣ прикажетъ”.—Погоди, я пойду спрошу. Пошелъ и спрашиваетъ: [139]„Господи! Смерть пришла; кого морить укажешь?“—Скажи ей, чтобъ три года морила самой старой людъ. Солдатъ думаетъ себѣ: „эдакъ, пожалуй, она отца моего и мать уморитъ; вѣдь они старики“. Вышелъ и говоритъ Смерти: „ступай по лѣсамъ и три года точи самые старые дубы“[5]. Заплакала Смерть: „за что Господь на меня прогнѣвался? посылаетъ дубы точить!“ И побрела по лѣсамъ, три года точила самые старые дубы; а какъ изошло время—воротилась опять къ Богу за повелѣніемъ. „Зачѣмъ притащилась?“ спрашиваетъ солдатъ.—За повелѣніемъ, кого морить Господь прикажетъ. „Погоди, я пойду спрошу“. Опять пошелъ и спрашиваетъ: „Господи! Смерть пришла; кого морить укажешь?“—Скажи ей, чтобъ три года морила молодой народъ[6]. Солдатъ думаетъ себѣ: „эдакъ, пожалуй, она братьевъ моихъ уморитъ!“ Вышелъ и говоритъ Смерти: „ступай опять по тѣмъ-же лѣсамъ и цѣлыхъ три года точи молодые дубы[7]; такъ Господь приказалъ!“—За что это Господь на меня прогнѣвался! Заплакала Смерть и пошла по лѣсамъ, три года точила все молодые дубы, а какъ изошло время—идетъ къ Богу, едва ноги тащитъ. [140]„Куда?“ спрашиваетъ солдатъ.—Къ Господу за повелѣніемъ, кого морить прикажетъ. „Погоди, я пойду спрошу“. Опять пошелъ и спрашиваетъ: „Господи! Смерть пришла; кого морить укажешь?“—Скажи ей, чтобъ три года младенцевъ морила. Солдатъ думаетъ себѣ: „у моихъ братьевъ есть ребятки: эдакъ, пожалуй, она ихъ уморитъ!“ Вышелъ и говоритъ Смерти: „ступай опять по тѣмъ-же лѣсамъ и цѣлыхъ три года гложи самые малые дубки“.—За что Господь меня мучаетъ! заплакала Смерть и пошла по лѣсамъ, три года глодала самые что ни есть малые дубки; а какъ изошло время—идетъ опять къ Богу, едва ноги передвигаетъ[8]. „Ну теперь хоть подерусь съ солдатомъ, а сама дойду до Господа! за что такъ девять лѣтъ онъ меня наказуетъ?“ Солдатъ увидалъ Смерть и окликаетъ: „Куда идешь?“ Смерть молчитъ, лѣзетъ на крыльцо. Солдатъ ухватилъ ее за шиворотъ, не пускаетъ. И подняли они такой шумъ, что Господь услыхалъ и вышелъ: „что такое?“ Смерть упала въ ноги: „Господи! за что на меня прогнѣвался? мучилась я цѣлыхъ девять лѣтъ: все по лѣсамъ таскалась, три года точила старые дубы, три года точила молодые дубы, а три года глодала самые [141]малые дубки… еле ноги таскаю!“—Это все ты! сказалъ Господь солдату. „Виноватъ, Господи!“—Ну, ступай-же за это, носи девять лѣтъ Смерть на закортышкахъ! (на плечахъ.—см. Слов. Росс. Акад.).

Засѣла Смерть на солдата верхомъ. Солдатъ—дѣлать нечего—повезъ ее на себѣ, везъ-везъ и уморился; вытащилъ рогъ съ табакомъ и сталъ нюхать. Смерть увидала, что солдатъ нюхаетъ, и говоритъ ему: „служивой, дай и мнѣ понюхать табачку“.—Вотъ-те на! полѣзай въ рожокъ да и нюхай, сколько душѣ угодно. „Ну, открой-ка свой рожокъ!“ Солдатъ открылъ, и только Смерть туда влѣзла—онъ въ ту-жъ минуту закрылъ рожокъ и заткнулъ его за голенище[9]. Пришелъ опять на старое мѣсто и сталъ на часы. Увидалъ его Господь и спрашиваетъ: „а Смерть гдѣ?“—Со мною. „Гдѣ съ тобою?“—Вотъ здѣсь за голенищемъ. „А ну, покажи!“—Нѣтъ, Господи, не покажу, пока девять лѣтъ не выйдетъ; шутка ли ее носить на закортышкахъ! вѣдь она не легка! „Покажъ, я тебя прощаю!“ Солдатъ вытащилъ рожокъ и только [142]открылъ его—Смерть тотчасъ и сѣла ему на плеча. „Слѣзай, коли не съумѣла ѣздить!“ сказалъ Господь. Смерть слѣзла. „Умори-же теперь солдата!“ приказалъ ей Господь и пошелъ—куда зналъ.

„Ну, солдатъ! говоритъ Смерть, слышалъ—тебя Господь велѣлъ уморить!“—Чтожъ? надо когда-нибудь умирать! дай только мнѣ исправиться. „Ну, исправься!“ Солдатъ надѣлъ чистое бѣлье и притащилъ гробъ. „Готовъ?“ спрашиваетъ Смерть.—Совсѣмъ готовъ! „Ну, ложись въ гробъ!“ Солдатъ легъ спиной къ верху. „Не такъ!“ говоритъ Смерть.—А какъ-же? спрашиваетъ солдатъ—и улегся на бокъ. „Да все не такъ!“—На тебя и умереть-то не угодишь!—и улегся на другой бокъ. „Ахъ, какой ты, право! развѣ не видалъ, какъ умираютъ?“—То-то и есть, что не видалъ! „Пусти, я тебѣ покажу“. Солдатъ выскочилъ изъ гроба, а Смерть легла на его мѣсто. Тутъ солдатъ ухватилъ крышку, накрылъ поскорѣе гробъ и наколотилъ на него желѣзные обручи; какъ наколотилъ обручи—сейчасъ-же поднялъ гробъ на плеча и стащилъ въ рѣку. Стащилъ въ рѣку, воротился на прежнее мѣсто и сталъ на часы. Господь увидалъ его и спрашиваетъ: „гдѣ-же Смерть?“—Я пустилъ ее въ рѣку. Господь глянулъ—а она далеко плыветъ по водѣ. Выпустилъ ее Господь на волю. „Чтожъ ты солдата не уморила?“— [143]Вишь, онъ какой хитрой! съ нимъ ничего не сдѣлаешь. „Да ты съ нимъ долго не разговаривай; пойди и умори его!“ Смерть пошла и уморила солдата.


b. Жилъ да былъ одинъ солдатъ, и зажился онъ долго на свѣтѣ, по-просту сказать—чужой вѣкъ сталъ заѣдать. Сверстники его по-немногу отправляются на тотъ свѣтъ, а солдатъ себѣ и ухомъ не ведетъ, знай себѣ таскается изъ города въ городъ, изъ мѣста въ мѣсто. А по правдѣ сказать-не солгать: Смерть давно на него зубы точила. Вотъ приходитъ Смерть къ Богу и проситъ у него позволенія взять солдата: долго де зажился на свѣтѣ, пора де ему и честь знать, пора и умирать! Позволилъ Богъ Смерти взять солдата.

Смерть слетѣла съ небесъ съ такою радостію, что ни въ сказкѣ сказать, ни перомъ описать. Остановилась у избушки солдата и стучится. „Кто тутъ?“—Я. „Кто ты?“—Смерть. „А! зачѣмъ пожаловала? я умирать-то не хочу“. Смерть разсказала солдату все, какъ слѣдуетъ. „А! если ужь Богъ велѣлъ, такъ другое дѣло! противъ воли Божіей нельзя идти. Тащи гробъ! Солдатъ на казенный счетъ всегда умираетъ. Ну, поворачивайся, беззубая!“ Смерть [144]притащила гробъ и поставила посреди избы. „Ну, служивый, ложись; когда-нибудь надо-же умирать.“—Не растабарывай! знаю я вашего брата, не надуешь. Ложись-ка прежде сама. „Какъ сама?“—Да такъ. Я безъ артикула ничего не привыкъ дѣлать; что начальство покажетъ: фрунтъ—что ли тамъ, аль другое что,—то и дѣлаешь. Ужь такъ привыкъ, сударка моя! не переучиваться же мнѣ: старенекъ сталъ! Смерть поморщилась и полѣзла въ гробъ. Только что расположилась она въ гробу, какъ слѣдуетъ,—солдатъ возьми да и нахлопни гробъ-то крышкой, завязалъ веревкой и бросилъ въ море. И долго, долго носилась Смерть по волнамъ, пока ни разбило бурей гроба, въ которомъ она лежала.

Первымъ дѣломъ Смерти, какъ только она получила свободу, опять была просьба къ Богу, чтобъ позволилъ ей взять солдата. Богъ далъ позволеніе. Снова пришла Смерть къ солдатской избушкѣ и стучится въ двери. Солдатъ узналъ свою прежнюю гостью, и спрашиваетъ: „что нужно?“—Да я за тобой, дружище! теперь не вывернешься. „А врешь, старая, чертовка! не вѣрю я тебѣ. Пойдемъ вмѣстѣ къ Богу.“—Пойдемъ. „Подожди мундиръ натяну.“ Отправились въ путь. Дошли до Бога; Смерть хотѣла было идти впередъ, да солдатъ не пустилъ: „ну куда ты лѣзешь? какъ смѣешь ты безъ мундира… идти? Я пойду впередъ, а [145]ты жди!“ Вотъ воротился солдатъ отъ Бога. „Что, служивый, правду я сказала?“ спрашиваетъ Смерть.—Врешь, солгала немного. Богъ велѣлъ тебѣ прежде еще лѣса подстригать да горы ровнять; а потомъ и за меня приниматься. И солдатъ отправился на зимнія квартиры вольнымъ шагомъ, а Смерть осталась въ страшномъ горѣ. Шутка ли! развѣ мала работа—лѣса подстригать да горы ровнять? И много, много лѣтъ трудилась Смерть за этой работой, а солдатъ жилъ себѣ да жилъ.

Наконецъ и въ третій разъ пришла за солдатомъ Смерть, и нечѣмъ ему было отговориться: пошелъ солдатъ въ адъ. Пришелъ и видитъ, что народу многое множество. Онъ то толчкомъ, то бочкомъ, а гдѣ и ружье на перевѣсъ, и добрался до самаго сатаны. Посмотрѣлъ на сатану и побрелъ искать въ аду уголка, гдѣ-бы ему расположиться. Вотъ и нашелъ; тотчасъ наколотилъ въ стѣну гвоздей, развѣсилъ аммуницію и закурилъ трубку. Не стало въ аду прохода отъ солдатика; не пускаетъ никого мимо своего добра: „не ходить! вишь, казенныя вещи лежатъ; а ты, можетъ, на руку нечистъ. Здѣсь всякаго народу много!“ Велятъ ему черти воду носить, а солдатъ говоритъ: „я двадцать пять лѣтъ Богу и великому государю служилъ, да воды не носилъ; а вы съ чего это вздумали… Убирайтесь-ка къ своему дѣдушкѣ!“ Не стало [146]чертямъ житья отъ солдата; хоть бы выжить его изъ ада, такъ не йдетъ: „мнѣ, говоритъ, и здѣсь хорошо!“ Вотъ черти и придумали штуку: натянули свинячую кожу, и только улегся солдатъ спать—какъ забили тревогу. Солдатъ вскочилъ да бѣжать; а черти сейчасъ за нимъ двери и притворили, да такъ себѣ обрадовались, что надули солдата!… И съ той поры таскался солдатъ изъ города въ городъ, и долго еще жилъ на бѣломъ свѣтѣ,—да вотъ какъ-то на прошлой недѣлѣ только померъ. (Записана въ Нижнемъ-Новгородѣ.)


c. Служилъ солдатъ Богу и великому государю цѣлыхъ двадцать пять лѣтъ, выслужилъ три сухаря и пошелъ домой на родину. Шелъ-шелъ и крѣпко задумался: „Господи Боже ты мой! служилъ я царю двадцать пять лѣтъ, былъ сытъ и одѣтъ; а теперь до чего дожилъ? и голоденъ, и холоденъ; только и есть что три сухаря“. А на встрѣчу ему убогой нищій и проситъ милостинку. Солдатъ отдалъ нищему одинъ сухарь, а себѣ оставилъ два. Пошелъ дальше; немного погодя попадается ему другой нищій, кланяется и проситъ милостинку. Солдатъ подалъ и этому сухарь, и остался у него одинъ. Опять пошелъ дальше своей дорогою и повстрѣчалъ третьяго [147]нищаго: кланяется ему старецъ и проситъ милостинку. Вынулъ солдатъ послѣдній сухарь и думаетъ: „цѣлой дать—самому не останется; половину дать—пожалуй сойдется этотъ старецъ съ прежними нищими, увидитъ у нихъ по цѣлому сухарю и обидится; лучше отдамъ ему весь, а самъ обойдусь кое-какъ!“ Отдалъ послѣдній сухарь и остался ни при чемъ. Вотъ старецъ и спрашиваетъ его: „скажи, доброй человѣкъ, чего желаешь, въ чемъ нуждаешься? я те помогу“.—Богъ съ тобой! отвѣчаетъ солдатъ; съ тебя, старичекъ, взять нечего: ты самъ человѣкъ убогой. „Да ты не смотри на мое убожество; только скажи, чего желаешь,—а я ужь награжу тебя за твою добродѣтель.“—Мнѣ ничего не надо; а коли есть у тебя карты, такъ подари на память. Старецъ вынулъ изъ-за пазухи карты и даетъ солдату: „возьми, говоритъ; съ кѣмъ ни станешь играть въ эти карты—всякаго обыграешь; да вотъ на тебѣ и торбу: что ни встрѣтишь на дорогѣ, звѣря ли, птицу ли, и захочешь поймать,—только распахни торбу и скажи: полѣзай сюда, звѣрь али птица! и все сдѣлается по твоему“[10].—Спасибо, сказалъ солдатъ, взялъ карты и торбу и поплелся въ путь-дорогу. [148]

Шелъ близко ли, далеко ли, долго ли, коротко ли, и пришелъ къ озеру, а на томъ озерѣ плаваютъ три дикихъ гуся. Вотъ солдатъ и вздумалъ: „дай-ка я торбу свою попробую!“ Вынулъ ее, распахнулъ и говоритъ: „эй вы, дикіе гуси! полетайте въ мою торбу.“ И только выговорилъ эти слова—какъ снялись гуси съ озера и прилетѣли прямо въ [149]торбу. Солдатъ завязалъ торбу, поднялъ на плеча и пустился въ дорогу. Шелъ-шелъ, и пришелъ въ городъ. Забрался въ трактиръ и говоритъ хозяину: „возьми этого гуся и зажарь мнѣ къ ужину, а другого гуся отдаю тебѣ за хлопоты, а третьяго промѣняй мнѣ на водку“. Вотъ солдатъ сидитъ себѣ въ трактирѣ да угощается: выпьетъ винца да гусемъ и закуситъ. И вздумалось ему посмотрѣть въ окошко: [150]стоитъ на другой сторонѣ большой дворецъ, только во всемъ дворцѣ нѣтъ ни одного стекла цѣлаго. „Послушай, спрашиваетъ онъ хозяина, что это за дворецъ и отчего пустой стоитъ?“—Да вишь, говоритъ хозяинъ, царь нашъ выстроилъ себѣ этотъ дворецъ, только жить-то въ немъ нельзя; вотъ ужь семь лѣтъ пустѣетъ! всѣхъ нечистая сила выгоняетъ! Каждую ночь собирается тамъ чертовское сонмище, шумитъ, пляшетъ, въ карты играетъ и всякія скверны творитъ. Вотъ солдатъ пошелъ къ царю. „Ваше царское величество! позволь, говоритъ, мнѣ въ твоемъ порожнемъ дворцѣ одну ночь переночевать.“—Что ты, служба! говоритъ ему царь; Богъ съ тобою! ужь были такіе смѣльчаки, брались переночевать въ энтомъ дворцѣ, да ни одинъ живой не ворочался! „Небось, русской солдатъ ни въ водѣ не тонетъ, ни въ огнѣ не горитъ. Служилъ я Богу и великому государю двадцать пять лѣтъ, да не умеръ; а то за одну ночь у тебя помру!“—Я-жъ тебѣ говорю: пойдетъ туда съ вечера живой человѣкъ, а утромъ однѣ косточки найдутъ. Солдатъ стоитъ на своемъ: пусти да пусти его во дворецъ. „Ну, говоритъ царь, ступай съ Богомъ, ночуй, коли хочешь; я съ тебя воли не снимаю.“

Пришелъ солдатъ во дворецъ и расположился въ самой большой комнатѣ; снялъ съ себя ранецъ и саблю, ранецъ поставилъ въ [151]уголокъ, а саблю на гвоздикъ повѣсилъ; сѣлъ за столъ, вынулъ кисетъ съ табакомъ, набилъ трубку—и покуриваетъ себѣ. Вотъ ровно въ двѣнадцать часовъ—откуда что взялось—набѣжало во дворецъ чертей видимо-невидимо, поднялся гамъ, крикъ, плясъ, музыка. „А и ты, служивой, здѣсь! закричали черти. Зачѣмъ пожаловалъ? Не хочешь ли поиграть съ нами въ карты?“—Отъ чего не хотѣть! только чуръ играть моими картами. Сейчасъ вынулъ свои карты и ну сдавать. Стали играть; разъ сыграли—солдатъ выигралъ, въ другой—опять солдатъ выигралъ; сколько ни ухитрялись черти, а всѣ деньги спустили солдату: онъ знай себѣ загребаетъ! „Постой, служивой, говорятъ черти; есть у насъ еще шестьдесятъ четвериковъ серебра да сорокъ золота, давай-ка играть съ тобой на это серебро и золото!“—и посылаютъ они малаго чертенка таскать серебро. Стали снова играть, солдатъ все обыгрываетъ: ужь чертенокъ таскалъ-таскалъ, все серебро перетаскалъ, и говоритъ старому дьяволу: „дѣдушка, больше нѣту!“—Таскай, пострѣлъ, золото! Вотъ онъ таскалъ-таскалъ золото, цѣлой уголъ завалилъ, а толку все нѣту, все солдатъ обыгрываетъ. Жалко стало чертямъ своихъ денегъ; вотъ они и давай приступать къ солдату, да какъ заревутъ: „разорвемъ его, братцы! съѣдимъ его!“—Еще посмотримъ, кто кого съѣстъ! говоритъ [152]солдатъ, схватилъ торбу, распахнулъ и спрашиваетъ: „а это что?“—Торба, говорятъ черти. „А ну, по Божьему слову, полѣзайте въ торбу!“ Только сказалъ—и полѣзли черти въ торбу; да и много-жъ набралось ихъ, чуть ни давятъ другъ дружку! Солдатъ завязалъ торбу покрѣпче и повѣсилъ на стѣнку на гвоздь; а самъ улегся спать.

Поутру посылаетъ царь своихъ людей: „ступайте, провѣдайте—что съ солдатомъ дѣется? Коли пропалъ отъ нечистой силы, такъ приберите его косточки!“ Вотъ и пошли; приходятъ во дворецъ—а солдатъ весело по горницамъ похаживаетъ да трубочку покуриваетъ. „Здорово, служивой! не чаяли увидать тебя живого! Ну, какъ ночевалъ, какъ съ чертями поладилъ?“—Что черти! вы посмотрите-ка, сколько я серебра да золота у нихъ выигралъ, вишь какія кучи! Посмотрѣли царскіе люди и вздивовались, а солдатъ имъ наказываетъ: „приведите, братцы, да поживѣе двухъ кузнецовъ, да чтобъ захватили съ собой желѣзную плиту и молоты“. Тѣ бѣгомъ бросились въ кузницу, и живо справили дѣло. Пришли кузнецы съ желѣзной плитою, съ тяжелыми молотами. „Ну-ка, говоритъ солдатъ, снимите эту торбу да пріударьте ее по кузнешному.“ Стали кузнецы снимать торбу и говорятъ промежъ собой: „ишь какая [153]тяжелая! черти—что-ли въ ней напханы!“ А черти откликаются: „мы батюшки! мы родимые!“ Сейчасъ положили кузнецы торбу на желѣзную плиту и давай молотами постукивать, словно желѣзо куютъ. Жутко пришлось чертямъ, не въ моготу стало терпѣть: „смилуйся! заорали; выпусти, служивой, на вольной свѣтъ, по вѣкъ тебя не забудемъ; а ужь въ этотъ дворецъ ни одинъ чортъ ни ногой… всѣмъ закажемъ, за сто верстъ отъ него будемъ бѣгать!“ Солдатъ остановилъ кузнецовъ, и только развязалъ торбу—черти такъ и прыснули, и пустились безъ оглядки въ тартарары—въ преисподнюю. А солдатъ не промахъ, ухватилъ одного стараго черта, разрѣзалъ ему лапу до крови: „подавай, говоритъ, росписку, что будешь мнѣ вѣрно служить!“ Нечистой написалъ ему въ томъ росписку своею кровію, отдалъ и навострилъ лыжи. Прибѣжали черти въ пекло, переполошили всю нечистую силу—и старыхъ, и малыхъ; сейчасъ разставили кругомъ пекла часовыхъ и крѣпко-накрѣпко приказали караулить, чтобъ какъ-нибудь ни пробрался туда солдатъ съ торбою.

Пришелъ солдатъ къ царю. Такъ и такъ, говоритъ, очистилъ дворецъ отъ дьявольскаго навожденія. „Спасибо, говоритъ ему царь; оставайся жить у меня, стану тебя замѣсто [154]брата почитать.“ Остался солдатъ при царѣ жить[11]; всего у него вдоволь, денегъ куры не клюютъ, и задумалъ онъ жениться. Оженился, а черезъ годъ послѣ того далъ ему Богъ сына. Вотъ и приключилась этому мальчику хворь, да такая—не можетъ никто вылѣчить; ужь сколько лекарей перебывало, а [155]толку нѣтъ ни на грошъ. И вздумалъ солдатъ про того стараго черта, что далъ ему росписку, а въ роспискѣ написалъ: вѣчно де буду тебѣ вѣрнымъ слугою; вздумалъ и говоритъ: „куда-то мой старой чортъ дѣвался?“ Вдругъ явился передъ нимъ тотъ самой чортъ и спрашиваетъ: „что твоей милости [156]угодно?“—А вотъ что: захворалъ у меня сынишка, не знаешь ли—какъ-бы его вылечить? Чортъ вытащилъ изъ кармана стаканъ, налилъ его холодной водою, поставилъ хворому въ головахъ и говоритъ солдату: „поди-ка, посмотри на воду“. Солдатъ смотритъ на воду, а чортъ его спрашиваетъ: „ну, что видишь?“—Я вижу: въ ногахъ у моего сына стоитъ Смерть. „Ну, коли въ ногахъ стоитъ, то будетъ здоровъ; а если бы Смерть въ головахъ стояла—то непремѣнно бы померъ!“ Потомъ беретъ чортъ стаканъ съ водою и брызнулъ на солдатскаго сына, и въ ту-же минуту онъ здоровъ сдѣлался. „Подари мнѣ этотъ стаканъ, говоритъ солдатъ, и больше ничего отъ тебя не надо!“ Чортъ подарилъ ему стаканъ, а солдатъ воротилъ назадъ росписку. Сдѣлался солдатъ знахаремъ, сталъ лѣчить бояръ и генераловъ; только посмотритъ въ стаканъ—и сейчасъ скажетъ: кому помереть, кому выздоровѣть.

Случилось самому царю захворать; призвали солдата. Вотъ онъ налилъ въ стаканъ холодной воды, поставилъ царю въ головахъ, поглядѣлъ—и видитъ, что Смерть тутъ-же въ головахъ стоитъ. И говоритъ солдатъ: „ваше царское величество! никто тебя не сможетъ вылечить, Смерть въ головахъ ужъ стоитъ; всего на всего только три часа и осталось тебѣ жить!“ Царь услыхалъ эти рѣчи и сильно на солдата озлобился: „какъ такъ? [157]закричалъ на него, ты многихъ бояръ и генераловъ вылечивалъ, а меня не хочешь? сейчасъ прикажу казнить тебя смертію!“ Вотъ солдатъ думалъ-думалъ: что ему дѣлать? и началъ просить Смерть: „отдай, говоритъ, царю мой вѣкъ, а меня умори; все равно придется мнѣ помереть—такъ ужь лучше помереть своею смертію, чѣмъ лютую казнь претерпѣть!“ Посмотрѣлъ въ стаканъ, и видитъ, что Смерть стоитъ у царя въ ногахъ. Тутъ солдатъ взялъ воду и сбрызнулъ царя: сталъ онъ совершенно здоровъ. „Ну, Смерть! говоритъ солдатъ, дай мнѣ сроку хоть на три часа, только домой сходить да съ женой и сыномъ проститься“.—Ступай! отвѣчаетъ Смерть. Пришелъ солдатъ домой, легъ на кровать и крѣпко разболѣлся. А Смерть ужь около него стоитъ: „ну, служивой! прощайся скорѣе, всего три минуты осталось тебѣ жить на свѣтѣ“. Солдатъ потянулся, досталъ изъ-подъ головъ свою торбу, распахнулъ и спрашиваетъ: „что это?“ Смерть отвѣчаетъ: „торба“.—Ну, коли торба, такъ полѣзай въ нее! Смерть прямо въ торбу и шурхнула. Солдатъ—куда и хворь дѣвалась—вскочилъ съ постели, завязалъ торбу крѣпко-накрѣпко, взвалилъ ее на плеча и пошелъ въ лѣса Брянскіе, дремучіе. Пришелъ и повѣсилъ этую торбу на горькой осинѣ, на самой вершинѣ, а самъ воротился домой. [158] 

Съ той поры не сталъ народъ помирать: рожаться—рожается, а не помираетъ! Вотъ прошло много лѣтъ, солдатъ все торбы не снимаетъ. И случилось ему идти по городу. Идетъ, а на встрѣчу ему эдакая древняя старушка: въ которую сторону подуетъ вѣтеръ, въ ту сторону и валится. „Вишь какая старуха! сказалъ солдатъ; чай, давно ужь помирать пора!“—Да, батюшка! отвѣчаетъ старушка, мнѣ давно помереть пора,—еще въ тое время, какъ посадилъ ты Смерть въ торбу, оставалось всего житья моего на бѣломъ свѣтѣ одинъ только часъ. Я бы и рада на покой, да безъ Смерти земля не примаетъ, и тебѣ, служивой, за это отъ Бога непрощеный грѣхъ! вѣдь ни одна душа на свѣтѣ такъ же, какъ я, мучится!—Вотъ солдатъ и сталъ думать: „видно, надобно выпустить Смерть-та; ужь пускай уморитъ меня… И безъ того на мнѣ грѣховъ много; такъ лучше теперь, пока еще силенъ, отмучаюсь на томъ свѣтѣ; а какъ сдѣлаюсь крѣпко-старъ, тогда хуже будетъ мучиться“. Собрался и пошелъ въ Брянскіе лѣса. Подходитъ къ осинѣ и видитъ: виситъ торба высоко-высоко и качаетъ ее вѣтромъ въ разны стороны. „А что, Смерть, жива?“ спрашиваетъ солдатъ. Она изъ торбы едва голосъ подаетъ: „жива, батюшка!“ Снялъ солдатъ торбу, развязалъ и выпустилъ Смерть, и самъ легъ на кровать, [159]прощается съ женою и сыномъ, и проситъ Смерть, чтобъ уморила его. А она бѣгомъ за двери, давай Богъ ноги: „пущай, кричитъ, тебя черти уморятъ, а я тебя морить не стану!“

Остался солдатъ живъ и здоровъ, и вздумалъ: „пойду-ка я прямо въ пекло; пущай меня черти бросятъ въ кипучую смолу и варятъ до тѣхъ поръ, покудова на мнѣ грѣховъ не будетъ“. Простился со всѣми, и пошелъ съ торбою въ рукахъ прямо въ пекло. Шелъ онъ близко ли—далеко, низко ли—высоко, мелко ли—глубоко, и пришелъ таки въ преисподнюю. Смотритъ, а кругомъ пекла стоятъ часовые. Только онъ къ воротамъ, а чортъ спрашиваетъ: „кто идетъ?“—Грѣшная душа къ вамъ на мученіе. „А это что у тебя?“—Торба. Заоралъ чортъ во все горло, ударили тревогу, сбѣжалась вся нечистая сила, давай запирать всѣ двери и окна крѣпкими запорами. Ходитъ солдатъ вокругъ пекла и кричитъ князю пекельному: „пусти, пожалуста, меня въ пекло; я пришелъ къ вамъ за свои грѣхи мучиться“.—Нѣтъ не пущу! ступай, куда знаешь; здѣсь тебѣ мѣста нѣту. „Ну, коли не пущаешь меня мучиться, то дай мнѣ двѣсти грѣшныхъ душъ; я поведу ихъ къ Богу, можетъ—Господь и проститъ меня за это!“ Князь пекельный отвѣчаетъ: „я тебѣ еще отъ себя прибавлю душъ [160]пятьдесятъ, только уходи отсюдова!“ Сейчасъ велѣлъ отсчитать двѣсти пятьдесятъ душъ и вывесть въ задніе ворота, такъ чтобы солдатъ не увидѣлъ. Сказано, сдѣлано. Забралъ солдатъ грѣшныя души и повелъ къ самому раю. Апостолы увидали и доложили Господу: „такой-то солдатъ двѣсти пятьдесятъ душъ изъ пекла привелъ“.—Примите ихъ въ рай, а солдата не пущайте. Только солдатъ отдалъ одной грѣшной душѣ свою торбу и приказалъ: „смотри, какъ войдешь въ райскіе двери—сейчасъ скажи: полѣзай, солдатъ, въ торбу!“ Вотъ райскіе двери отворились, стали входить туда души, вошла и грѣшная душа съ торбою, да о солдатѣ отъ радости и забыла. Такъ солдатъ и остался, ни въ одно мѣсто не угодилъ. И долго послѣ того онъ жилъ-жилъ на бѣломъ свѣтѣ, да вотъ только на дняхъ померъ.—(Всѣ заимствованы изъ собранія В. И. Даля).



Примѣчанія А. Н. Аѳанасьева

править
[288]
16. Солдатъ и смерть.

Смерть является здѣсь не отвлеченнымъ понятіемъ, а согласно древнѣйшему представленію—живою, олицетворенною; такою видимъ ее и въ другой легендѣ („Пустынникъ“ № 21), и въ нѣмецкихъ сказкахъ, о чемъ подробнѣе будетъ сказано ниже, и въ извѣстной „Повѣсти о бодрости человѣческой“ (начало: „Человѣкъ нѣкій ѣздяше по полю чистому, по раздолью широкому, конь подъ собою имѣя крѣпостью обложенъ, звѣровиденъ…“). Повѣсть эта попадается во многихъ рукописяхъ XVII и XVIII столѣтій; составляя любимое чтеніе грамотнаго люда, она перешла въ устныя сказанія и на лубочную картину. Приводимъ здѣсь народный разсказъ объ Аникѣ-воинѣ, въ томъ видѣ, въ какомъ записанъ онъ въ нашемъ собраніи:

Жилъ-былъ Аника-воинъ; жилъ онъ двадцать лѣтъ съ годомъ, пилъ-ѣлъ, силой похвалялся, разорялъ торги и базары, побивалъ купцовъ и бояръ и всякихъ людей. И задумалъ Аника-воинъ ѣхать въ [289]Ерусалимъ-градъ—церкви Божіи разорять; взялъ мечъ и копье, и выѣхалъ въ чистое поле на большую дорогу. А на встрѣчу ему Смерть съ острою косою[12], „Что это за чудище! говоритъ Аника-воинъ; царь ли ты-царевичъ, король ли-королевичъ?“—Я не царь-царевичъ, не король-королевичъ, я твоя Смерть—за тобою пришла! „Не больно страшна: я мизиннымъ пальцемъ поведу—тебя раздавлю!”—Не хвались, прежде Богу помолись! Сколько ни было на бѣломъ свѣтѣ храбрыхъ могучихъ богатырей—я всѣхъ одолѣла. Сколько побилъ ты народу на своемъ вѣку!—и то не твоя была сила, то я тебѣ помогала.—Разсердился Аника-воинъ, напускаетъ на Смерть своего борзаго коня, хочетъ поднять ее на копье булатное; но рука не двигнется. Напалъ на него велій страхъ, и говоритъ Аника-воинъ: „Смерть моя-Смерточка! дай мнѣ сроку на одинъ годъ“. Отвѣчаетъ Смерть: „нѣтъ тебѣ сроку и на полгода“.—Смерть моя-Смерточка! дай мнѣ сроку хоть на три мѣсяца. „Нѣтъ тебѣ сроку и на три [290]недѣли.“—Смерть моя-Смерточка! дай сроку хоть на три дни. „Нѣтъ тебѣ сроку и на три часа.“ И говоритъ Аника-воинъ: „много есть у меня и сребра, и золота, и каменья драгоцѣннаго; дай сроку хоть на одинъ часъ—я бы роздалъ нищимъ все свое имѣніе“. Отвѣчаетъ Смерть: „какъ жилъ ты на вольномъ свѣтѣ, для чего тогда не раздавалъ своего имѣнія нищимъ? Нѣтъ тебѣ сроку и на единую минуту!“ Замахнулась Смерть острою косою и подкосила Анику-воина: свалился онъ съ коня и упалъ мертвой[13].

Народныя русскія повѣрья представляютъ Смерть вѣчноголодною, пожирающею все живое; въ первомъ спискѣ напечатанной нами легенды—когда солдатъ заставилъ ее нѣсколько лѣтъ глодать одни лѣсныя деревья, Смерть такъ отощала, что едва ноги двигала.

Въ аду солдатъ до того надоѣлъ чертямъ, что они долго не знали, какъ его выжить, и наконецъ уже вызвали его изъ этого теплаго мѣста, ударивъ въ барабанъ тревогу.

Подробный разсказъ есть о матросѣ Пронькѣ:

Былъ матросъ Пронька; всю службу свою слылъ горькой пьяницей: чарка для него была полглотка, а ендову осушалъ въ два [291]пріема безъ отдыха. Что тамъ ему не говори, только и услышишь: „пей да дѣло разумѣй! пьянъ да уменъ—два угодья въ немъ! пьяница проспится, дуракъ никогда!“ И впрямь, дѣло онъ разумѣлъ, отъ работы не отказывался, говорилъ всегда правду, и всѣ его любили и берегли. Разъ какъ-то великимъ постомъ сталъ говорить ему священникъ: „Пронька, Бога ты не боишься! Неравенъ часъ—во хмелю умрешь; вѣдь смерть ходитъ не за горами! Ну, что тогда скажешь ты, какъ пьяной предстанешь предъ Господа?“ А онъ въ отвѣтъ: „Батюшка! что у трезваго на умѣ, то у пьянаго на языкѣ: всю правду, значитъ, скажу передъ Богомъ“. Какъ сказалъ священникъ, такъ и случилось. Съ какихъ—ужъ не знаю—радостей сильно подпилъ Пронька, да видно слишкомъ на себя понадѣялся, полѣзъ на мачту и свалился оттуда прямо въ воду. Вотъ по сказанному, какъ по писанному, явился онъ на тотъ свѣтъ пьянешенекъ, и не знаетъ, куда идти? а тамъ, дѣло извѣстное, и для трезваго потемки; такъ пьяному-то просто бѣда! Вотъ пошла ранжировка да перекличка, кого куда; матросовъ-горемыкъ—извѣстно всѣхъ въ рай назначаютъ, и Проньку вскричали туда-жъ. А онъ бурлитъ себѣ, замѣшался въ толпу, и попалъ въ адъ; шумитъ тамъ пуще всѣхъ, только другимъ мѣшаетъ… Много [292]было хлопотъ, чтобы вывесть его изъ ада; долго не могли съ нимъ справиться; да ужъ Никола Морской догадался, взялъ боцманскую дудку, сталъ у райскихъ дверей и засвисталъ къ вину. Какъ услыхалъ Пронька, сейчасъ бросился изъ ада вонъ и въ ту-жъ минуту явился, куда слѣдуетъ. (Изъ собранія В. И. Даля).

Особенно-интересны подробности въ третьемъ спискѣ легенды о „Солдатѣ и Смерти“. Подробности эти совершенно-сходны съ тѣми, какія встрѣчаемъ въ нѣмецкой сказкѣ: „Bruder Lustig“ (см. Kinder-und Hausmärchen, ч. 1, № 81); и здѣсь, и тамъ—одинаковъ разсказъ о томъ, какъ получаетъ солдатъ чудесную торбу (ранецъ), какъ заключаетъ въ нее чертей и освобождаетъ отъ нечистой силы покинутый дворецъ. Только нѣтъ въ нѣмецкой сказкѣ той продѣлки со Смертью, вслѣдствіе которой попадаетъ она въ торбу и нѣсколько лѣтъ виситъ въ лѣсу на осинѣ; да сверхъ того въ окончаніи находимъ слѣдующее измѣненіе: приходитъ солдатъ къ небеснымъ вратамъ и стучится. На стражѣ стоялъ тогда св. Петръ; „ты хочешь въ рай“? спрашиваетъ апостолъ.—Въ аду меня не приняли, говоритъ солдатъ; пусти въ рай. „Нѣтъ, ты сюда не войдешь“!—Ну, если не хочешь меня впустить, то возьми назадъ ранецъ; я ничего не хочу отъ тебя имѣть. И [293]вмѣстѣ съ этими словами просунулъ свой ранецъ сквозь райскую рѣшетку, св. Петръ взялъ ранецъ и повѣсилъ возлѣ своего кресла. Тогда сказалъ солдатъ: „теперь я желаю самъ быть въ моемъ ранцѣ“. И въ мигъ онъ очутился тамъ, и св. Петръ принужденъ былъ оставить его въ раю.—Далѣе, въ русской легендѣ встрѣчаемъ эпизодическій разсказъ о томъ, какъ чортъ научилъ солдата лечить: онъ далъ ему чародѣйный стаканъ, въ которомъ—если нальешь туда холодной воды и поставишь его возлѣ больного—непремѣнно увидишь, гдѣ стоитъ Смерть, у изголовья или въ ногахъ хворающаго: въ послѣднемъ случаѣ стоитъ только взбрызнуть его водою изъ стакана—и въ ту-же минуту онъ встанетъ здравъ и невредимъ. Этотъ любопытный эпизодъ развитъ у нѣмцевъ въ особенной сказкѣ „Der Gevatter Tod“ (въ собраніи сказокъ братьевъ Гриммовъ ч. 1 № 44).

Жилъ-былъ бѣднякъ, у него было двѣнадцать дѣтей; и день, и ночь работалъ онъ, чтобы пропитать свою семью. Когда родился у него тринадцатый ребенокъ, онъ уже не зналъ, чѣмъ пособить себѣ въ нуждѣ; вышелъ на большую дорогу и рѣшился перваго, кого встрѣтитъ, взять въ кумовья. Первый встрѣчный ему былъ самъ Господь; зная, что у него было на душѣ, онъ сказалъ: „мнѣ тебя жаль, и я хочу окрестить [294]твоего ребенка, буду заботиться о немъ и сдѣлаю его счастливымъ“.—Но кто ты? „Я Господь.“—Нѣтъ, не возьму тебя въ кумовья; ты надѣляешь богатыхъ, а оставляешь голодать бѣдныхъ. Такъ сказалъ бѣднякъ, потому что не вѣдалъ онъ, какъ премудро распредѣляетъ Богъ и богатства и нищету. Повернулся онъ и пошелъ дальше. На встрѣчу ему дьяволъ и говоритъ: „возьми меня въ крестные отцы твоему ребенку; я надѣлю его грудами золота и всѣми наслажденіями жизни“.—А ты кто? „Я дьяволъ“.—Нѣтъ, ты искушаешь и обманываешь человѣка. Пустился въ путь дальше; идетъ костлявая Смерть и говоритъ: „возьми меня кумомъ“. Кто ты? спрашиваетъ бѣднякъ. „Я Смерть, которая всѣхъ уравниваетъ.“—Да, ты справедлива; ты не различаешь ни богатыхъ, ни бѣдныхъ, и ты будешь моимъ кумомъ. Въ назначенный день пришла Смерть, и крещеніе было совершено. Когда мальчикъ подросъ, онъ пошелъ однажды навѣстить своего крестнаго. Смерть повела его въ лѣсъ, указала на одну траву, которая тамъ росла, и сказала: „вотъ тебѣ даръ отъ твоего крестнаго. Я сдѣлаю тебя славнымъ лекаремъ. Всякій разъ, какъ позовутъ тебя къ больному, ты меня увидишь: если буду я стоять въ головахъ больного, то смѣло говори, что можешь его вылечить; дай ему [295]этой травы, и онъ выздоровѣетъ. Но если я у ногъ больного—онъ мой![14]Тогда долженъ ты сказать, что всякая помощь будетъ напрасна, и что никакое лекарство въ мірѣ не въ силахъ его спасти”. Въ короткое время повсюду разнеслась молва о новомъ славномъ лекарѣ, которому стоитъ только взглянуть на больного, чтобы навѣрно узнать, будетъ ли онъ снова здоровъ или умретъ. Со всѣхъ сторонъ звали его къ больнымъ, много давали ему золота, и вскорѣ онъ сдѣлался богатымъ. Между тѣмъ случилось заболѣть королю. Призвали лекаря и спросили, возможно ли выздоровленіе? Когда явился онъ у постели больного, Смерть стояла въ ногахъ и никакое снадобье не могло ему пособить. „Нельзя ли мнѣ хоть однажды перехитрить Смерть? подумалъ лекарь; конечно, ей не понравится; но вѣдь я не даромъ ей крестникъ, и она вѣрно посмотритъ на это сквозь пальцы; дай, попробую”. Онъ приподнялъ короля и уложилъ такъ, что Смерть очутилась въ головахъ больного; тотчасъ далъ ему травы, и король возсталъ совершенно-исцѣленный. Смерть подошла къ лекарю, [296]лицо ея было мрачно и гнѣвно; она погрозила пальцемъ и сказала: „ты обманулъ меня; на этотъ разъ я тебя прощаю, потому что ты мой крестникъ; но берегись! Если попробуешь въ другой разъ сдѣлать тоже—я возьму тебя самого!“

Вскорѣ послѣ того заболѣла тяжкимъ недугомъ дочь короля; это было его единственное дитя, день и ночь онъ плакалъ и повсюду приказалъ объявить: кто спасетъ королевну отъ смерти, тотъ будетъ ея мужемъ и наслѣдуетъ все царство. Лекарь явился къ постели больной, взглянулъ—Смерть стояла въ ногахъ королевны. Ему припомнилось было, какъ предостерегалъ его крестный отецъ; но изумительная красота королевны и счастье быть ея мужемъ разсѣяли всѣ опасенія. Онъ не видѣлъ, что Смерть бросала на него гнѣвные взгляды и грозила пальцемъ, приподнялъ больную и положилъ ногами къ изголовью, далъ ей травы—въ ту жъ минуту на щекахъ ея показался румянецъ, и жизнь воротилась къ ней снова.

Обманутая вторично Смерть приблизилась къ лекарю и сказала: „теперь твоя очередь настала“; ухватила его своей ледяною рукою такъ крѣпко, что онъ не могъ противиться, и повела въ подземную пещеру. Тамъ увидѣлъ онъ въ необозримыхъ рядахъ тысячи и [297]тысячи возженныхъ свѣчъ: и большія, и наполовину сгорѣвшія, и малыя. Въ каждое мгновенье однѣ изъ нихъ погасали, а другія вновь зажигались, такъ что огоньки при этихъ безпрестанныхъ измѣненіяхъ казалось перелетали съ мѣста на мѣсто. „Взгляни, сказала Смерть, это горятъ человѣческія жизни. Большія свѣчи принадлежатъ дѣтямъ, наполовину сгорѣвшія людямъ среднихъ лѣтъ, малыя старикамъ. Но часто бываетъ, что и дѣти и юноши надѣляются небольшою свѣчею“. Лекарь просилъ показать, гдѣ горитъ его собственная жизнь. Смерть указала ему на маленькій огарокъ, который грозилъ скоро погаснуть: „вотъ, смотри!“—„Ахъ милый крестный! сказалъ устрашенный лекарь, зажги мнѣ новую свѣчу, позволь мнѣ насладиться жизнію, быть королемъ и мужемъ прекрасной королевны.“—Это невозможно, отвѣчала Смерть; прежде нежели зажечь новую, должно погасить прежнюю. „А ты поставь этотъ догорающій остатокъ на новую свѣчу—такъ, чтобы она тотчасъ-же зажглася, какъ скоро онъ потухать станетъ.“ Смерть притворилась, что хочетъ исполнить желаніе своего крестника, взяла новую большую свѣчу, но приставляя къ ней старый огарокъ, нарочно, изъ мщенья, его уронила; пламя погасло, и въ ту-жъ минуту лекарь упалъ на-земь и сдѣлался [298]добычею смерти. (См. также Deutsche Hausmärchen, von J. W. Wolf, стр. 365: „Das Schloss des Todes“.)

Подобный-же разсказъ извѣстенъ и у венгровъ (см. Ungarische Volksmärchen, Nach der aus Georg GaaIs NachIass herausgegebenen Urschrift übersetzt von G. Stier, стр. 30—33); только конецъ другой. Смерть креститъ у одного бѣдняка новорожденнаго младенца; подпивши на крестинахъ и развеселясь, она надѣляетъ своего кума чудесною силою исцѣлять больныхъ, хотя бъ они были при самомъ послѣднемъ издыханіи: стоитъ только ему коснуться постели умирающаго или стать предъ его кроватью—и больной тотчасъ выздоровѣетъ; самъ-же онъ долженъ умереть тогда, когда скажетъ аминь. Прежній бѣднякъ дѣлается лекаремъ и скоро богатѣетъ. Прошло несколько лѣтъ, и вздумалъ онъ навѣстить Смерть. Только что поѣхалъ въ путь, какъ встрѣтилъ плачущаго ребенка; онъ взялъ его къ себѣ и спросилъ: о чемъ ты плачешь? „Ахъ, сказало дитя, какъ мнѣ не плакать? отецъ прибилъ меня—за то, что я не знаю въ молитвѣ одного слова.“—Какое-жъ это слово? Отче нашъ? „Нѣтъ, не то!“ Лекарь проговорилъ всю молитву до самаго конца, но отвѣтъ былъ одинъ: „нѣтъ, не то!“—Такъ вѣрно: аминь? сказалъ онъ наконецъ. „Да, сказала Смерть (это она явилась въ [299]видѣ плачущаго ребенка); да, аминь!… и тебѣ кумъ, аминь!“ И онъ тутъ-же умеръ; сыновья его раздѣлили между собой все богатство, и если не померли, то до сихъ поръ здравствуютъ на бѣломъ свѣтѣ.

Г. Максимовичъ записалъ русскій народный разсказъ о мужикѣ и Смерти, въ которомъ тоже самое содержаніе, но обстановка и подробности другія (см. Три сказки и одна побасенка. Кіевъ, въ типогр. Ѳ. Гликсберга, 1845, стр. 45—48): „Мужикъ косилъ сѣно. Вдругъ коса обо что-то зацѣпилась и зазвенѣла. Нашла коса на камень! сказалъ мужикъ.—Да, похоже на то! проговорила кочка. Мужикъ смотритъ; кочка подымается, закурилась—и стала изъ нея Смерть. Съ испугу онъ замахнулся на нее косою. Постой! говоритъ Смерть; не шали, я тебѣ пригожусь; я тебя сдѣлаю лекаремъ; только смотри, берись лечить тѣхъ, у кого буду стоять въ ногахъ; станешь вылечивать непремѣнно; если-жъ увидишь меня въ головахъ у кого, отказывайся.—Сказавъ это, Смерть пропала. Пошелъ мужикъ въ Москву, и принялся лечить; за кого ни возьмется, какъ рукой болѣзнь сниметъ! Пронеслась объ немъ слава, отъ больныхъ отбою нѣтъ; разбогатѣлъ онъ и зажилъ въ каменномъ домѣ. Одинъ разъ зовутъ его къ богатому купцу. Приходитъ онъ; видитъ, что Смерть въ головахъ, и не [300]берется лечить.—Сдѣлай милость полечи! что хочешь возьми…—Право не могу—Вотъ тебѣ сейчасъ пятьсотъ рублей, а вылечишь, дадимъ пять тысячъ—вотъ и вексель… Пять тысячъ деньги! думаетъ мужикъ; дай попытаюсь!… Далъ своего снадобья и ушелъ дозавтра. Только что принялъ больной лекарство, какъ тутъ-же и духъ вонъ. На другой день приходитъ мужикъ къ купцу лечить; только ужъ его самого тамъ попользовали, да такъ ловко, что къ вечеру онъ слегъ въ постелю. Оглянется—а Смерть у него въ головахъ. Плохо дѣло! думаетъ мужикъ; какъ быть? и говоритъ своимъ: неловко что-то лежать мнѣ; положите-ка меня къ изголовью ногами. Переложили его; глядитъ онъ: Смерть все въ головахъ.—Охъ, все неловко! говоритъ онъ; придвиньте-ка плотнѣе кровать къ стѣнѣ, да положите меня поперекъ. Повернули его и такъ; глядитъ, а Смерть все въ головахъ, и шепчетъ ему на ухо: полно, братъ! не отвертишься… Черезъ день послѣ похоронъ купца, и мужика снесли на кладбище.—См. еще въ Народн. славян. разсказахъ И. Боричевскаго (стр. 82—87) повѣсть объ одномъ скрягѣ.


Примѣчанія

править
  1. Варіантъ: въ адъ.
  2. Вар. Взялъ шнуръ, вынулъ изъ ранца кусокъ мѣлу, намѣлилъ шнуръ и сталъ размѣрять пекло.
  3. Вар. Хочу соборъ построить: придетъ табель, некуда и въ парадъ идти!
  4. Варіантъ: Поставилъ Богъ солдата у райскихъ дверей: „смотри, приказываетъ, никого не пропускай!”—Слушаю; стараго солдата нечего учить. Вотъ стоитъ онъ на часахъ, никого не пропускаетъ. Идетъ Смерть. „Кто идетъ?“ окликаетъ солдатъ.—Смерть. „Куда?“—Къ Богу. „Зачѣмъ?“…
  5. Вар. Грызи старой лѣсъ, которой сто лѣтъ на корню простоялъ.
  6. Вар. Среднихъ людей.
  7. Вар. Грызи средній лѣсъ.
  8. Вар. Идетъ чуть живая: только вѣтеръ подуетъ—такъ отъ вѣтру и валится!
  9. Вар. Велѣлъ Господь солдату кормить Смерть орѣхами, чтобъ она поправилась. Пошелъ солдатъ съ нею въ лѣсъ, и заспорилъ: „ты де не влѣзешь въ пустой орѣхъ!“ Смерть сдуру и влѣзла, а солдатъ заткнулъ дырочку (въ орѣхѣ) колышкомъ, спряталъ орѣхъ въ карманъ, и пошелъ на старое мѣсто.
  10. Варіантъ 1. Служилъ солдатъ двадцать пять лѣтъ и выслужилъ три денежки. Идетъ на родину, а на встрѣчу ему самъ Господь съ двенадцатью апостолами. Подходитъ Христосъ въ нищенскомъ образѣ и проситъ милостину. „Чтожъ тебѣ подать, старичекъ, говоритъ солдатъ; хлѣба у меня нѣтъ ни куска, вотъ тебѣ денежка—прими Христа ради!“ Пошелъ солдатъ своей дорогой, а Господь зашелъ впередъ, повстрѣчалъ его и спрашиваетъ: „скажи, служивой, чего желаешь?“ Апостолы говорятъ: „проси, солдатъ, царства небеснаго!“ А онъ въ отвѣтъ: „я двадцать пять лѣтъ служилъ своимъ умомъ, и теперь не хочу слушать чужаго разума! Дай мнѣ, говоритъ, кисетъ табаку“. Далъ ему Господь кисетъ табаку. На другой день идетъ Христосъ и по прежнему проситъ у солдата милостину; отдалъ ему солдатъ и другую денежку. Пошелъ солдатъ своей дорогой, а Господь зашелъ впередъ, на встрѣчу ему, и опять спрашиваетъ: „скажи, служивой, чего желаешь?“—Проси царства небеснаго! говорятъ апостолы. „Не хочу жить чужимъ умомъ, отвѣчалъ солдатъ; дай мнѣ кошель съ деньгами.“ Далъ ему Господь кошель съ деньгами. На третій день идетъ Христосъ и опять проситъ у солдата милостину; отдалъ ему солдатъ и послѣднюю заслужоную денежку. И въ третій разъ зашелъ Господь ему на встрѣчу и спрашиваетъ: „скажи, служивой, чего желаешь?“—Проси царства небеснаго! говорятъ апостолы. „Что вы учите! сердито закричалъ солдатъ; сказалъ вамъ, что не хочу чужимъ умомъ жить—и не приставайте! Вишь, своимъ умомъ-то я выпросилъ кисетъ табаку да кошель денегъ, и сколько табаку ни курю, сколько денегъ ни беру—все не убываетъ!“ Была у солдата порожняя сума, вотъ онъ ее ухватилъ и говоритъ Христу: „пущай по моему слову будетъ она полна, чѣмъ пожелаю!“—Ну, пущай! сказалъ Христосъ, и пошелъ съ апостолами своей дорогой.

    Варіантъ 2. Выслужилъ солдатъ три сухаря и пошелъ домой. Идетъ, а на встрѣчу ему Господь съ апостоломъ Петромъ. „Служивой, дай чего-нибудь перекусить намъ!“ Солдатъ далъ имъ по сухарю, себѣ оставилъ третій. „Спасибо!“—и пошли они въ разныя стороны. Вотъ Господь и говоритъ апостолу Петру: „ступай, нагони солдата и спроси, чего отъ Бога желаетъ?“ Нагоняетъ апостолъ Петръ солдата, а солдатъ увидалъ его и кричитъ: „что, братъ, аль за третьимъ сухаремъ идешь? У самого одинъ остался, и не проси—не дамъ!“—Нѣтъ, служивой! скажи-ка, чего ты отъ Бога желаешь? „Чего желаю? да только колоду картъ, да еще коли на что погляжу и вымолвлю: по Господневу слову полѣзай въ ранецъ!—чтобъ все туда и лѣзло.“

  11. Варіантъ 1: Жилъ-жилъ, и пришло ему время умирать. Посылаетъ Господь ангеловъ вынуть его душу. Вотъ ангелы взяли солдатскую душу, понесли по мытарствамъ, и спрашиваютъ у Бога: куда прикажетъ эту душу—въ рай или адъ? „Посадите ее въ муку вѣчную, сказалъ Господь; она сама отказалась отъ царства небеснаго!“ Посадили солдата въ муку вѣковѣчную. Вотъ онъ осмотрѣлся и видитъ: висятъ кругомъ котлы съ горячею смолою, а въ котлахъ грѣшныя души мучатся, плачутъ и скрежещутъ зубами. Обступили солдата черти: „ну, служивой, пора и тебѣ въ котелъ отправляться!“—Вы меня котломъ не стращайте, а давайте-ка лучше играть въ карты. „Нѣтъ, братъ, полно! мы съ тобой играть не станемъ.“—А вотъ-же врете; станете играть, только торбу вамъ показать… „Ништо она съ тобою?“—Со мною. Перепугались черти: „давай, служивой, карты!“ Вотъ и стали они играть на грѣшныя души. Солдатъ обыгралъ. „Ну, теперь ты здѣсь хозяинъ!“ сказали ему черти. А онъ тому и радъ, повыпускалъ изъ котловъ всѣ грѣшныя души, построилъ ихъ по-солдатски въ три шеренги и повелъ прямо къ райскимъ дверямъ. „Отпирай ворота!“ кричитъ солдатъ. Апостолъ Петръ говоритъ: „постой, пойду у Бога спрошу“.—О чемъ-же ты прежде думалъ? Пошелъ апостолъ Петръ къ Богу: „Господи! говоритъ, пришелъ къ райскимъ дверямъ солдатъ и привелъ съ собой изъ пекла многое множество грѣшныхъ душъ“.—Прими отъ него по счету, а самого не пущай въ рай. Вотъ апостолъ Петръ отперъ райскія двери и сталъ примать души—все по одной. А солдатъ: „эхъ, братъ, ты и считать не умѣешь! а ты вотъ какъ считай: разъ, два, три—ступай туды! разъ, два, три—и я туды!“—и полѣзъ было въ рай; апостолъ Петръ схватилъ его за руку: „нѣтъ, говоритъ, погоди! ты самъ не пожелалъ себѣ царства небеснаго, на себя и пеняй!“

    Варіантъ 2: Посадили солдата въ адъ, увидалъ онъ у чорта два большіе ключа и спрашиваетъ: „что это за ключи?“—Одинъ отъ котла, другой отъ холодной горницы. „А тамъ что?“ Въ котлѣ кипятъ грѣшныя души, а въ холодной горницѣ мерзнутъ… „Давай играть въ карты на эти ключи!“—Давай! Солдатъ выигралъ ключи и повыпускалъ на волю всѣ грѣшныя души. Пришелъ чортъ: „служивой! куда дѣвалъ ты грѣшныя души?“ Солдатъ показываетъ себѣ на грудь и говоритъ: „вотана грѣшная душа!“ Побѣжалъ чортъ къ своимъ товарищамъ: „ну, братцы! солдатъ всѣ грѣшныя души поѣлъ! пожалуй, и до насъ доберется“. И тутъ-же выгнали его изъ пекла. Собралъ солдатъ всѣхъ выпущенныхъ изъ котла и холодной горницы грѣшниковъ и повелъ въ царство небесное. „Кто йдетъ?“ спрашиваютъ солдата.—Я съ грѣшными душами. „Сюда грѣшныхъ не примаютъ; здѣсь рай!“—Знаю, что край; отъ того и не иду дальше……

  12. Варіантъ: Ѣздилъ Аника-воинъ по чистымъ полямъ, по темнымъ лѣсамъ, никого не наѣзжалъ, не съ кѣмъ силы попробовать. „Съ кѣмъ бы мнѣ побиться? думаетъ Аника-воинъ; хоть бы Смерть пришла.” Глядь—идетъ къ нему страшная гостья: тощая, сухая, кости голыя! и несетъ въ рукахъ серпъ, косу, грабли и заступъ.
  13. Сличи съ легендою подъ № 21 („Пустынникъ“).
  14. Въ русской легендѣ наоборотъ: если Смерть станетъ въ ногахъ больного—онъ выздоровѣетъ, а если въ головахъ—то умретъ. Тоже и въ разсказѣ, записанномъ г. Максимовичемъ, о мужикѣ и Смерти (смотри ниже).


  Это произведение не охраняется авторским правом.
В соответствии со статьёй 1259 Гражданского кодекса Российской Федерации не являются объектами авторских прав официальные документы государственных органов и органов местного самоуправления муниципальных образований, в том числе законы, другие нормативные акты, судебные решения, иные материалы законодательного, административного и судебного характера, официальные документы международных организаций, а также их официальные переводы; государственные символы и знаки (флаги, гербы, ордена, денежные знаки и тому подобное), а также символы и знаки муниципальных образований; произведения народного творчества (фольклор), не имеющие конкретных авторов; сообщения о событиях и фактах, имеющие исключительно информационный характер (сообщения о новостях дня, программы телепередач, расписания движения транспортных средств и тому подобное).