[159]
ГЛАВА XII.
Религія.
Римская религія.
Римскій міръ боговъ — какъ уже было ранѣе замѣчено (стр. 27) — возникъ изъ отраженія земнаго Рима въ высшей и идеальной сферѣ созерцанія, въ которой и малое и великое воспроизводились съ мелочной точностью. Въ этомъ мірѣ отражалось государство и родъ, какъ всякое естественное явленіе такъ и всякое проявленіе умственной дѣятельности; — въ немъ отражались и каждый человѣкъ и каждое мѣсто и каждый предметъ и даже каждое дѣйствіе, совершавшееся въ сферѣ римскаго права, и подобно тому, какъ въ земныхъ дѣлахъ всё находится въ постоянномъ движеніи то впередъ то назадъ, вмѣстѣ съ ними все находилось въ движеніи и въ сферѣ боговъ. Геній — хранитель какого-нибудь отдѣльнаго дѣйствія переставалъ существовать вмѣстѣ съ прекращеніемъ самого дѣйствія; геній — хранитель отдѣльнаго человѣка жилъ и умиралъ вмѣстѣ съ самимъ человѣкомъ, и эти божественныя существа можно считать безсмертными только въ томъ смыслѣ, что постоянно вновь нарождаются одинакія дѣйствія и одинакіе люди, а вмѣстѣ съ ними и одинакіе геніи. Какъ надъ римской общиной царили римскіе боги, такъ и надъ каждой изъ чужеземныхъ общинъ царили ея собственные боги, но какъ ни рѣзко было различіе между гражданиномъ и негражданиномъ, между римскимъ богомъ и чужеземнымъ, все-таки и чужеземцы и чужеземные боги могли пріобрѣтать въ Римѣ права гражданства въ силу общиннаго постановленія, а когда граждане завоеваннаго города переселялись въ Римъ, и ихъ боговъ приглашали туда-же перенести ихъ мѣсто пребыванія. — Древнѣйшая римская табель праздничныхъ дней.Съ древнѣйшей сферой римскихъ боговъ — въ томъ видѣ, какъ она образовалась ранѣе какихъ-либо соприкосновеній Римлянъ съ Греками, — мы знакомимся изъ списка публичныхъ и носящихъ особыя названія праздничныхъ дней (feriae publicae) римской общины: онъ сохранился въ календарѣ общины и безспорно представляетъ самый древній изъ всѣхъ дошедшихъ до насъ документовъ о римской древности. Первое въ немъ мѣсто
[160]занимаютъ боги Юпитеръ и Марсъ, равно какъ двойникъ этого послѣдняго Квиринъ. Юпитеру посвящены всѣ дни полнолунія (idus), сверхъ того всѣ праздники вина и многіе другіе, о которыхъ будетъ упомянуто далѣе; его антагонисту, «злому Юпитеру» (Vediovis) было посвящено 21-ое мая (agonalia). Марсу принадлежалъ первый день новаго года, 1-е марта, и главнымъ образомъ большое военное торжество, происходившее въ теченіе этого мѣсяца, названнаго по имени самого бога. Этому торжеству предшествовалъ 27 февраля конскій бѣгъ (equirria), а его главными днями въ теченіе марта были: день ковки щитовъ (equirria или Mamuralia, марта 14), день военной пляски на площади народныхъ сходокъ (quinquatrus, марта 19) и день освященія военныхъ трубъ (tubilustrium, марта 23). Такъ какъ, въ случаѣ войны, ее начинали съ этого праздника, то осенью, послѣ окончанія похода, снова справляли праздникъ Марса — день освященія оружія(аrmilustrium, октября 19). Наконецъ второму Марсу, т. е. Квирину, принадлежало 17-ое февраля (Quirinalia). Между остальными праздниками первое мѣсто занимаютъ тѣ, которые относятся къ земледѣлию и къ винодѣлію, а рядомъ съ ними праздники пастуховъ играютъ лишь второстепенную роль. Сюда прежде всего принадлежитъ длинный рядъ весеннихъ праздниковъ въ апрѣлѣ; во время нихъ приносились жертвы: 15 числа Теллу, т. е. кормилицѣ-землѣ (fordicidia, приносилась въ жертву стельная корова), 19 Церерѣ, т. е. богинѣ растительнаго міра (Cerialia), 21 — плодотворной богинѣ стадъ Палесѣ (Parilia), 23 — Юпитеру, какъ хранителю виноградныхъ лозъ и впервые откупориваемыхъ въ этотъ день бочекъ прошлогодняго сбора (Vinalia), 25 — злому врагу посѣвовъ — ржѣ (Robigus: Robigalia). По окончаніи полевыхъ работъ и послѣ успѣшной уборки жатвы справлялся двойной праздникъ въ честь бога уборки жатвы Конса (отъ condere) и въ честь богини изобилія Опы — сперва немедленно послѣ окончанія работы жнецовъ (августа 21, Consualia; августа 25, Opiconsiva), потомъ въ серединѣ зимы, когда наполняющая амбары благодать можетъ быть оцѣнена по достоинству (декабря 15, Consualia; декабря 19, Opalia); а чуткій здравый смыслъ древнихъ распорядителей празднествами вставилъ промежъ двухъ послѣднихъ праздниковъ праздникъ посѣва (Saturnalia отъ Saëturnus или Saturnus, декабря 17). Точно такъ и праздникъ винограднаго сока, называвшійся также цѣлебнымъ (meditrinalia, октября 11), потому что свѣжему виноградному соку приписывали цѣлебную силу, справлялся послѣ окончанія сбора винограда въ честь Юпитера, какъ бога вина; но первоначальное значеніе третьяго праздника вина (Vinalia, августа 19) не ясно. Затѣмъ слѣдуютъ въ концѣ года: волчій праздникъ (Lupercalia, февраля 17), который справляли пастухи
[161]въ честь добраго бога Фавна, и праздникъ межевыхъ камней (Terminalia, февраля 23), который справляли земледѣльцы; сверхъ того справлялись: двухъ-дневный лѣтній праздникъ дубравъ (Lucaria, іюля 19, 21), который, вѣроятно, былъ посвященъ лѣснымъ богамъ (Silvani), праздникъ источниковъ (Fontinalia, октября 13) и праздникъ кратчайшаго дня, послѣ котораго восходитъ новое солнце (An-geronalia, Divalia, декабря 21). — Въ городѣ, который служилъ портомъ для всего Лаціума, не могли имѣть менѣе важное значеніе: праздникъ моряковъ въ честь морскихъ боговъ (Neptunalia, іюля 23), праздникъ пристани (Portunalia, августа 17) и праздникъ рѣки Тибра (Volturnalia, августа 27). — Ремесла и искуства имѣли въ этой сферѣ боговъ только двухъ заступниковъ — бога огня и кузнечнаго мастерства, Вулкана, которому, кромѣ названнаго его именемъ дня (Volcanalia, августа 23), былъ посвященъ еще праздникъ освященія трубъ (tubilustrium, мая 23) и за тѣмъ Карменту (Carmentalia, января 11, 15), которую сначала чтили какъ богиню волшебныхъ заклинаній и пѣсенъ, а впослѣдствіи стали чтить, какъ покровительницу рожденій. — Домашней и семейной жизни были посвящены: праздникъ богини дома — Весты и праздникъ геніевъ кладовой — Пенатовъ (Vestalia, іюня 9); праздникъ богини рожденія[1] (Matralia, іюня 11); праздникъ благословенія дома дѣтьми, посвященный Либеру и Либерѣ (Liberalia, марта 17), праздникъ умершихъ (Feralia, февраля 21), и трехдневный праздникъ привидѣній (Lemuria, мая 9, 11, 13). Къ сферѣ гражданскихъ отношеній принадлежали два непонятныхъ для насъ праздника: бѣгства царя (Regifugium, февраля 24) и бѣгства народа (Poplifugia, іюля 5), изъ которыхъ по меньшей мѣрѣ послѣдній былъ посвященъ Юпитеру, и кромѣ того праздникъ семигорья (Agonia или Septimontium, декабря 11). И богу «начала», Янусу былъ посвященъ особый день (agonia, января 9). Значеніе нѣкоторыхъ другихъ праздниковъ для насъ непонятно; таковы: праздникъ Фуррины (іюля 25), и посвященный Юпитеру вмѣстѣ съ Аккой Ларенціей праздникъ Ларенталій, который, быть можетъ, былъ праздникомъ Ларъ (декабря 23). — Въ этой табели вполнѣ перечислены тѣ дни общественныхъ
[162]празднествъ, которые были неизмѣнно установлены, и хотя, безъ сомнѣнія, изстари существовали сверхъ того и другіе передвижные и случайные праздники, все-таки и то, что говорится въ этой табели и то, что въ ней умалчивается, даетъ намъ возможность заглянуть въ такую древнюю эпоху, которая иначе была-бы почти совершенно исчезнувшей изъ нашихъ глазъ. Въ то время, когда эта табель была составлена, уже совершилось сліяніе древней римской общины съ холмовыми Римлянами, такъ-какъ мы находимъ въ ней рядомъ съ Марсомъ и Квирина; но капитолійскій храмъ еще не былъ въ ту пору построенъ, такъ какъ въ табели нѣтъ рѣчи ни о Юнонѣ, ни о Минервѣ; святилище Діаны на Авентинѣ также еще не было воздвигнуто, и еще не было заимствовано отъ Грековъ никакихъ религіозныхъ воззрѣній. Марсъ и Юпитеръ.Пока италійское племя жило на полуостровѣ безъ всякихъ соприкосновеній съ внѣшнимъ міромъ, какъ римскій, такъ и вообще италійскій культъ по всѣмъ признакамъ заключался главнымъ образомъ въ поклоненіи богу Маурсу или Марсу; это былъ смертоубійственный богъ[2]; его представляли себѣ преимущественно мечущимъ копья, охранителемъ стадъ и божественнымъ бойцемъ за гражданство, низвергающимъ его враговъ; само-собой разумѣется, что каждая община имѣла своего собственнаго Марса, котораго считала самымъ могущественнымъ и самымъ святымъ изъ всѣхъ; поэтому и всякое «посвященное веснѣ» переселеніе съ цѣлію основать новую общину предпринималось подъ покровительствомъ своего собственнаго Марса. Марсу посвященъ первый мѣсяцъ года какъ въ римскомъ мѣсяцесловѣ, — въ которомъ помимо того вовсе не упоминается о богахъ, — такъ, по всему вѣроятію, и въ мѣсяцесловахъ латинскомъ и сабельскомъ; между римскими собственными именами, также вообще не имѣющими ничего общаго съ именами боговъ, изстари были самыми употребительными: Маркъ, Мамеркъ, Мамурій; съ Марсомъ и съ его священнымъ дятломъ находится въ связи древнѣйшее италійское предсказаніе; священный звѣрь Марса — волкъ служилъ для римскаго гражданства чѣмъ-то въ родѣ герба, и всѣ священныя легенды, какія только была въ состояніи создать фантазія Римлянъ, относятся исключительно къ богу Марсу и къ его двойнику Квирину. Впрочемъ отецъ Діовисъ — это болѣе чистое и болѣе гражданское, нежели воинственное, отраженіе духа римской общины — занимаетъ въ спискѣ праздниковъ болѣе широкое мѣсто, чѣмъ Марсъ, а жрецъ Юпитера стоялъ по рангу выше обоихъ жрецовъ бога
[163]войны; но и этотъ послѣдній игралъ въ томъ спискѣ выдающуюся роль и даже весьма вѣроятно, что въ то время, когда были установлены праздничные дни, Юпитеръ занималъ по отношенію къ Марсу такое-же мѣсто, какое занималъ Ормуздъ по отношенію къ Миѳрѣ, и что въ воинственной римской общинѣ и тогда былъ настоящимъ средоточіемъ богопочитанія воинственный богъ смерти съ своимъ мартовскимъ праздникомъ, а богомъ радующаго сердце вина былъ самъ отецъ Юпитеръ, но не введенный впослѣдствіи Греками «облегчитель заботъ»[3].
Характеръ римскихъ боговъ.Въ нашу задачу не входитъ описаніе римскихъ боговъ во всѣхъ подробностяхъ; но и въ интересахъ исторіи необходимо обратить вниманіе на ихъ своеобразный характеръ, въ одно и то-же время и далеко не возвышенный и задушевный. Отвлеченіе и олицетвореніе составляютъ сущность какъ римской, такъ и эллинской миѳологіи; эллинскій богъ также служитъ выраженіемъ для какого-нибудь явленія природы или для какого-нибудь понятія, а то, что и Римлянину и Греку каждое божество представлялось особою личностью, видно изъ воззрѣнія на отдѣльныхъ боговъ какъ на существа или мужескаго или женскаго пола, и изъ слѣдующаго воззванія къ неизвѣстному божеству: «богъ-ли ты или богиня, мущина-ли ты или женщина»; отсюда произошло и глубоко вкоренившееся убѣжденіе, что не слѣдуетъ громко произносить имя генія-хранителя общины изъ опасенія, что непріятель, узнавши это имя, станетъ призывать бога по имени и переманитъ его за границу. Остатки такого грубаго чувственнаго воззрѣнія связаны именно съ именемъ самаго древняго и самаго національнаго изъ италійскихъ боговъ — Марса. Но между тѣмъ какъ лежащая въ основѣ всякой религіи абстракція повсюду стремится все къ болѣе и болѣе широкимъ понятіямъ, пытается все глубже и глубже проникать въ самую суть вещей, римскіе боги, напротивъ того, постоянно держатся поразительно низкаго уровня воззрѣній и понятій. Между тѣмъ какъ у Грековъ всякая сколько-нибудь недюжинная мысль быстро разростается въ цѣлую группу образовъ, въ цѣлую сферу легендъ и идей, напротивъ того у Римлянъ основная мысль остается окоченѣлой въ своей первоначальной наготѣ. Въ римской религіи нѣтъ ничего самобытно ею созданнаго, что́ можно бы было поставить наряду съ нравственнымъ преображеніемъ земной жизни въ религіи Аполлона, съ божественнымъ упоеніемъ въ поклоненіи Діонису, съ глубокомысленнымъ и таинственнымъ культомъ хѳонійскихъ (подземныхъ) боговъ и съ мистеріями. Она, пожалуй, имѣетъ понятіе и о «недобромъ богѣ» (Ve-diovis), о призракахъ и привидѣніяхъ (lemures), а впослѣдствіи также о божествахъ зловреднаго воздуха, лихорадки, болѣзней и, быть
[164]можетъ, даже воровства (laverna); но она не была въ состояніи возбуждать того тайнаго ужаса, къ которому есть также влеченіе въ человѣческомъ сердцѣ; она не была въ состояніи проникнуться тѣмъ, что́ есть непонятнаго и даже злого въ природѣ и въ человѣкѣ, и что́ должно отражаться на религіи, если эта религія хочетъ обнимать всѣ стороны человѣческой жизни. Въ римской религіи едва-ли было что-либо покрытое таинственностію, кромѣ названій городскихъ боговъ Пенатовъ; но сущность и этихъ боговъ была для всякаго понятна. — Національное римское богословіе старалось выяснить для себя всѣ сколько-нибудь значительныя явленія и ихъ свойства, и за тѣмъ, давши каждому изъ нихъ надлежащее названіе, распредѣлить ихъ по разрядамъ (согласно съ той классификаціей лицъ и вещей, которая лежала въ основѣ частнаго права), для того, чтобъ знать, къ какому богу или разряду боговъ слѣдуетъ обращаться и какимъ способомъ, и для того, чтобъ указать этотъ правильный способъ толпѣ (indigitare). Римское богословіе въ сущности и состояло изъ такихъ механически отвлеченныхъ понятій, отличавшихся чрезвычайной простотой и на половину возвышенныхъ, на половину забавныхъ; понятія о посѣвѣ (saeturnus) и полевыхъ работахъ (ops), о почвѣ (tellus) и о межевыхъ камняхъ (terminus) олицетворялись въ самыхъ древнихъ и въ самыхъ высоко-чтимыхъ римскихъ божествахъ. Едва-ли не самымъ своеобразнымъ между всѣми римскими богами и конечно единственнымъ для котораго была придумана чисто-италійская форма поклоненія, былъ двуглавый Янусъ; однако и въ немъ не олицетворяется ничего, кромѣ выражающей боязливую римскую набожность идеи, что передъ начинаніемъ всякаго дѣла слѣдуетъ обращаться съ молитвой къ «духу открытія»; здѣсь также сказывается глубокое убѣжденіе, что римскія понятія о богахъ необходимо должны быть распредѣлены по разрядамъ, между тѣмъ какъ каждый изъ эллинскихъ боговъ, благодаря тому, что былъ одаренъ болѣе яркою индивидуальностію, стоялъ отъ всѣхъ другихъ особнякомъ[4]. Едва-ли не самымъ искреннимъ изъ всѣхъ римскихъ вѣрованій было вѣрованіе въ геніевъ-хранителей,
[165]витавшихъ и въ домѣ и надъ домомъ и въ кладовой; въ публичномъ богослуженіи ихъ чтили подъ именемъ Весты и Пенатовъ, въ семейномъ — подъ именемъ лѣсныхъ и полевыхъ боговъ Сильвановъ и главнымъ образомъ подъ именемъ настоящихъ домашнихъ боговъ Лазовъ или Ларъ, которымъ постоянно удѣлялась часть отъ поданныхъ за семейнымъ столомъ кушаньевъ и поклониться которымъ каждый отецъ семейства считалъ, еще во времена Катона Старшаго, своимъ первымъ долгомъ по возвращеніи изъ чужбины домой. Но въ распредѣленіи боговъ по рангамъ, эти домашніе и полевые боги занимали скорѣе послѣднее, нежели первое мѣсто; иначе и быть не могло при такой религіи, которая отказывалась отъ идеализаціи: благочестивое сердце находило для себя самую обильную пищу въ самыхъ простыхъ и въ самыхъ индивидуальныхъ отвлеченностяхъ, а не въ самыхъ широкихъ и всеобщихъ. Вмѣстѣ съ этимъ ничтожествомъ идеальныхъ элементовъ ясно выступали наружу практическія и утилитарныя тенденціи римской религіи, которыя хорошо замѣтны въ вышеприведенной таблицѣ праздничныхъ дней. Увеличенія имущества и земныхъ благъ, доставляемыхъ обработкой полей и разведеніемъ скота, мореплаваніемъ и торговлей, — вотъ чего ожидаетъ Римлянинъ отъ своихъ боговъ; поэтому у Римлянъ быстро и повсемѣстно вошли въ большой почетъ богъ честнаго слова (deus fidius), богиня случайности и удачи (fors fortuna) и богъ торговли (mercurius), которые зародились изъ ежедневныхъ житейскихъ сношеній, хотя и не успѣли попасть въ вышеприведенную табель праздничныхъ дней. Въ римскомъ быту такъ сильно вкоренилась строгая бережливость и склонность къ коммерческимъ спекуляціямъ, что такими-же свойствами неизбѣжно должны были въ высшей степени отличаться тѣ боги, въ которыхъ олицетворялся этотъ бытъ.
Духи.
О мірѣ духовъ мы можемъ сказать лишь немногое. Души усопшихъ — «добрые» (manes) не переставали жить въ видѣ тѣней въ томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ покоилось тѣло (dii inferi), и принимали пищу и питье отъ пережившихъ ихъ людей. Однако они жили въ подземныхъ пространствахъ, а изъ подземнаго міра никакой мостъ не велъ ни къ ходившимъ по землѣ людямъ ни къ витавшимъ въ высшихъ сферахъ богамъ. Греческій культъ героевъ былъ вовсе незнакомъ Римлянамъ, а вовсе не римское превращеніе царя Ромула въ бога Квирина ясно доказываетъ, какъ поздно и какъ неудачно была сочинена легенда объ основаніи Рима. Имя Нумы было самымъ древнимъ и самымъ почтеннымъ изъ всѣхъ, какія упоминались въ римскихъ сказаніяхъ; однако этого царя никогда не боготворили въ Римѣ такъ-же, какъ Тезея въ Аѳинахъ.
Жрецы.
Древнѣйшія коллегіи жрецовъ были учреждены для бога Марса; сюда принадлежатъ главнымъ образомъ: назначавшійся пожизненно жрецъ этого общиннаго бога — «Марсовъ возжигатель» (flamen Martialis), называвшійся такъ потому, что онъ совершалъ
[166]обрядъ сожиганія жертвы, и двѣнадцать скакуновъ (salii), — то-есть юношей, исполнявшихъ въ мартѣ военный танецъ въ честь Марса и сопровождавшихъ этотъ танецъ пѣніемъ. О томъ, что сліяніе холмовой общины съ палатинской имѣло послѣдствіемъ удвоеніе римскаго Марса и вмѣстѣ съ тѣмъ назначеніе втораго Марсовскаго жреца — flamen Quirinalis и втораго братства скакуновъ — salii collini, уже было говорено ранѣе (стр. 82). Сверхъ того существовали и другіе боги, частію сдѣлавшіеся предметомъ поклоненія еще задолго до основанія Рима; для нѣкоторыхъ изъ нихъ назначались особые жрецы, какъ, напримѣръ для Карменты, для Вулкана, для боговъ портоваго и рѣчнаго, а служеніе нѣкоторымъ другимъ поручалось отъ имени народа особымъ коллегіямъ или родамъ. Къ числу такого рода коллегій, по всему вѣроятію, принадлежала коллегія двѣнадцати «собратьевъ-зѣмледѣльцевъ» (fratres arvales), обращавшихся въ маѣ къ «богинѣ-производительницѣ» (dea diа) съ молитвами о восходѣ посѣвовъ, — хотя и подлежитъ сильному сомнѣнію, чтобъ эта коллегія уже въ ту эпоху пользовалась такимъ-же почетомъ, какой ей воздавали во времена имперіи. Сюда-же примыкали: братство Тиціевъ, которому было поручено охранять и поддерживать особый культъ римскіхъ Сабиновъ (стр.42), и состоявшіе при очагѣ тридцати курій тридцать куріальныхъ возжигателей (flamines curiales). Уже ранѣе упомянутый «волчій праздникъ» (lupercalia) справлялся въ февралѣ мѣсяцѣ для охраненія стадъ въ честь «благосклоннаго бога» (faunus) членами рода Квинктіевъ и присоединившимися къ нимъ, послѣ инкорпораціи холмовыхъ Римлянъ, членами рода Фабіевъ; это былъ настоящій карнавалъ пастуховъ, во время котораго «волки» (luperci) опоясывали свое голое тѣло козлиными шкурами и рыскали во всѣ стороны, стегая всякаго встрѣчнаго ремнями. И въ другихъ родовыхъ культахъ, община, вѣроятно, участвовала черезъ своихъ представителей. — Къ этому древнѣйшему богослуженію римской общины мало-по-малу присоединялись новые способы богопочитанія. Самымъ важнымъ изъ нихъ былъ тотъ, который принадлежалъ объединившемуся городу, какъ-бы заново-основанному путемъ сооруженія большой городской стѣны и за̀мка: въ этомъ культѣ самый высшій и самый лучшій изъ боговъ — Юпитеръ Капитолійскій, въ которомъ олицетворялся геній римскаго народа, былъ поставленъ во главѣ всѣхъ римскихъ боговъ, а состоявшій при немъ съ тѣхъ поръ возжигатель, Flamen Dialis, составилъ вмѣстѣ съ двумя жрецами Марса высшій жреческій тріумвиратъ. Въ то-же время возникли: культъ новаго единаго городскаго очага или культъ Весты и принадлежавшій къ нему культъ общинныхъ Пенатовъ (стр. 110). Шесть цѣломудренныхъ дѣвъ, какъ-бы въ качествѣ шести дочерей римскаго народа, несли службу при богинѣ Вестѣ и были обязаны постоянно поддерживать
[167]благотворный огонь на общинномъ очагѣ въ примѣръ (стр. 34) и въ назиданіе гражданамъ. Это семейно-публичное богопочитаніе было въ глазахъ Римлянъ самымъ священнымъ и долѣе всѣхъ языческихъ культовъ устояло въ Римѣ отъ христіанскихъ проклятій. За тѣмъ, Авентинъ былъ отведенъ Діанѣ, какъ представительницѣ латинскаго союза (стр. 104); но именно потому, что она была представительницей этого союза при ней не состояло особыхъ римскихъ жрецовъ; кромѣ того, римская община мало-по-малу пріучилась покланяться многимъ другимъ богамъ, или справляя въ ихъ честь въ установленной формѣ публичныя празднества или возлагая на жреческія коллегіи обязанность чтить ихъ отъ ея имени, а при нѣкоторыхъ изъ нихъ, — какъ напримѣръ при богинѣ цвѣтовъ (Flora) и при богинѣ земныхъ плодовъ (Pomona) назначала особыхъ возжигателей, такъ что число этихъ послѣднихъ наконецъ возросло до пятнадцати. Но между этими возжигателями тщательно отличали тѣхъ трехъ flamines maiores, которые до позднѣйшихъ временъ выбирались только изъ среды древнихъ гражданскихъ родовъ подобно тому, какъ старинныя братства палатинскихъ и квиринальскихъ Саліевъ постоянно сохраняли первенство надъ всѣми другими жреческими коллегіями. Такимъ образомъ, необходимая и постоянная служба при богахъ общины была разъ навсегда возложена государствомъ на особыя коллегіи или на особыхъ должностныхъ лицъ, а для покрытія, какъ надо полагать, довольно значительныхъ расходовъ на жертвоприношенія, были частію приписаны къ нѣкоторымъ храмамъ земли, частію назначены судебныя пени (стр. 71, 152). — Не подлежитъ сомнѣнію, что публичный культъ остальныхъ латинскихъ и, вѣроятно, также сабельскихъ общинъ въ сущности былъ такой-же; по крайней мѣрѣ положительно доказано, что Фламины, Саліи, Луперки и Весталки были не спеціально-римскими, а обще-латинскими учрежденіями, и по меньшей мѣрѣ три первыя коллегіи первоначально образовались въ одноплеменныхъ общинахъ, какъ кажется, не по римскому образцу. — Наконецъ, и каждый гражданинъ могъ дѣлать въ сферѣ своихъ собственныхъ боговъ то-же, что дѣлало государство въ сферѣ государственныхъ боговъ, — могъ не только приносить жертвы своимъ богамъ, но и посвящать имъ особыя мѣста и особенныхъ служителей.
Свѣдущіе люди.
Такимъ образомъ въ Римѣ было достаточно и жреческихъ коллегій и жрецовъ; однако тотъ, у кого есть просьба къ богу, обращается не къ служителю божію, а къ самому богу. Всякій, кому было нужно о чемъ-нибудь попросить или о чемъ-нибудь спросить, самъ взывалъ къ божеству, — община, конечно, устами царя, курія черезъ куріона, всадничество черезъ своихъ начальниковъ, и никакое вмѣшательство жрецовъ не дерзало заслонять или затемнять этотъ первоначальный и натуральный путь къ сношенію съ божествомъ. Однако
[168]вовсе не легко имѣть дѣло съ богомъ. У него своя особая манера выражаться, понятная только опытному человѣку; но кто умѣетъ взяться за это дѣло, тотъ, конечно, съумѣетъ не только узнать волю бога, но склонить его въ свою пользу, а въ крайнемъ случаѣ даже перехитрить его и вынудить его содѣйствіе. Поэтому естественно, что поклонникъ бога обыкновенно прибѣгалъ къ свѣдущімъ людямъ и спрашивалъ ихъ совѣта, а отсюда возникли тѣ религіозныя коллегіи свѣдущихъ людей, которыя были чисто-національнымъ италійскимъ учрежденіемъ и которыя имѣли на политическое развитіе страны гораздо болѣе сильное вліяніе, нежели жрецы и жреческія коллегіи. Ихъ нерѣдко смѣшивали съ этими послѣдними, но это было ошибкой. На жреческія коллегіи возлагалось служеніе какому-нибудь особому божеству, а коллегіи свѣдущихъ людей охраняли ненарушимыми преданія о тѣхъ болѣе всеобщихъ богослужебныхъ порядкахъ, точное соблюденіе которыхъ требовало нѣкоторой опытности и было предметомъ заботъ со стороны государства, потому что было въ его интересахъ. Оттого-то эти замкнутыя коллегіи, пополнявшіяся, конечно, изъ среды гражданъ, и сдѣлались хранительницами богослужебныхъ тонкостей и познаній. Въ римскомъ и вообще въ латинскомъ общинномъ устройствѣ такихъ коллегій первоначально было только двѣ: коллегія Авгуровъ и коллегія Понтификовъ[5]. Авгуры.Шесть «птицегадателей» (augures) умѣли объяснять
[169]языкъ боговъ по полету птиц; это искуство было предметомъ серьознаго изученія и было доведено до такого совершенства, что имѣло видъ научной системы. Понтифики.Шесть «мосто-строителей» (pontifices) получили свое названіе отъ того, что завѣдывали столько-же священнымъ, сколько политически важнымъ дѣломъ постройки и, въ случаѣ надобности, разрушенія моста, который велъ черезъ Тибръ. Это были римскіе инженеры, знакомые съ тайнами мѣры и счета, вслѣдствіе чего на нихъ также была возложена обязанность составлять государственный календарь, возвѣщать народу о наступленіи дней новолунія, полнолунія и праздничныхъ и наблюдать, чтобъ каждое богослужебное дѣйствіе и каждая судебная процедура совершались въ надлежащіе дни. Такъ какъ на нихъ лежалъ преимущественно передъ всѣми другими надзоръ за всѣмъ, что касалось богослуженія, то и въ дѣлахъ о бракахъ, о завѣщаніяхъ и объ усыновленіи къ нимъ предварительно обращались въ случаѣ надобности съ вопросомъ, не было-ли задуманное дѣло въ чемъ-нибудь несогласно съ божескими законами. Отъ нихъ также зависѣло установленіе и обнародованіе тѣхъ общихъ богослужебныхъ правилъ для чужеземцевъ, которыя извѣстны подъ названіемъ царскихъ законовъ. Этимъ путемъ они сосредоточили въ своихъ рукахъ общій высшій надзоръ надъ римскимъ богослуженіемъ, хотя, какъ кажется, и не въ такомъ широкомъ размѣрѣ, какъ послѣ упраздненія царской власти; вмѣстѣ съ тѣмъ они сдѣлались верховными блюстителями и надъ всѣмъ, что находилось въ связи съ этимъ богослуженіемъ, — а что́-же не находилось съ нимъ въ связи? Суть своей науки они сами опредѣляли словами «знаніе божескихъ и человѣческихъ дѣлъ». Въ сущности именно изъ нѣдръ этой коллегіи вышли зачатки какъ духовнаго и свѣтскаго законовѣдѣнія, такъ и исторіографіи. Такъ какъ всякая исторіографія находится въ связи съ календаремъ и съ лѣтописью, и такъ какъ въ римскихъ судахъ, вслѣдствіе ихъ особаго устройства, не могли установиться никакія преданія, то знаніе судебной процедуры и самыхъ законовъ должно было сосредоточиться также въ коллегіи Понтификовъ, которая одна была способна давать свои заключенія о дняхъ, которые должны считаться присутственными, и по юридическимъ вопросамъ, касавшимся религіи. — Феціалы.Съ этими двумя самыми древними и самыми важными коллегіями знатоковъ религіи слѣдуетъ поставить почти на-ряду коллегію двадцати государственныхъ вѣстниковъ (fetiales, — слово неизвѣстнаго происхожденія), которая имѣла своимъ назначеніемъ хранить, путемъ преданій, какъ въ живомъ архивѣ, содержаніе договоровъ, заключенныхъ съ сосѣдними общинами, высказывать свое мнѣніе въ случаяхъ нарушенія установленныхъ договорами обязательствъ и въ крайнихъ случаяхъ настаивать на требованіи удовлетворенія и на объявленіи войны. Въ сферѣ международнаго права
[170]Феціалы были тѣмъ-же, чѣмъ были Понтифики въ сферѣ божественнаго права и потому, подобно этимъ послѣднимъ, имѣли право не постановлять рѣшенія, а указывать, въ какомъ смыслѣ рѣшенія должны быть постановлены. — Но какъ ни былъ высокъ почетъ, которымъ всегда пользовались эти коллегіи, и какъ ни были важны и обширны ихъ права, все-таки Римляне и въ особенности самые высокопоставленные изъ Римлянъ никогда не позабывали, что ихъ назначеніе заключалось не въ томъ, чтобъ повелѣвать, а въ томъ, чтобъ давать дѣльные совѣты, и не въ томъ, чтобъ непосредственно испрашивать отвѣта боговъ, а въ томъ, чтобъ объяснять смыслъ отвѣтовъ, полученныхъ тѣми, кто обращался къ богамъ съ вопросами. Поэтому и самый высокопоставленный жрецъ не только стоялъ по своему сану ниже царя, но даже не смѣлъ безъ спроса давать царю совѣты. Отъ царя зависѣло наблюдать или ненаблюдать за полетомъ птицъ и въ первомъ случаѣ назначать для того время; а птицегадатель только стоялъ подлѣ царя и въ случаѣ надобности объяснялъ ему языкъ этихъ небесныхъ вѣстниковъ. Точно такимъ-же образомъ Феціалъ и Понтификъ могли вмѣшиваться въ вопросы государственнаго и частнаго права не иначе, какъ по приглашенію желающихъ и Римляне, не смотря на свою набожность, непреклонно держались правила, что жрецу не должна принадлежать въ государствѣ никакая власть, что онъ не имѣетъ права ничего приказывать и что онъ обязанъ наравнѣ со всѣми гражданами повиноваться самому низшему изъ должностныхъ лицъ.
Характеръ культа.
Римское богопочитаніе было въ сущности основано на привязанности человѣка къ земнымъ благамъ и только второстепеннымъ образомъ на страхѣ, который внушаютъ необузданныя силы природы; поэтому оно и заключалось преимущественно въ выраженіяхъ радости, въ пѣніи по-одиночкѣ и хоромъ, въ играхъ и въ танцахъ, но главнымъ образомъ въ пиршествахъ. Какъ у всѣхъ земледѣльческихъ народовъ, питающихся земными продуктами, такъ и у Италійцевъ убой скота былъ въ одно и то-же время и домашнимъ праздникомъ и богослужебнымъ актомъ; свинья считалась самой пріятной для боговъ жертвой только потому, что жареная свинина была обыкновеннымъ праздничнымъ блюдомъ. Но всякая расточительность, точно такъ-же, какъ и всякое чрезмѣрное ликованіе были несовмѣстимы съ скромнымъ бытомъ Римлянъ. Бережливость по отношенію къ богамъ составляетъ одну изъ самыхъ характеристическихъ особенностей самаго древняго латинскаго культа; даже фантазію сдерживала въ ея разгулѣ та непреклонная дисциплина, которую нація налагала сама на себя. Вслѣдствіе этого Латины не были знакомы съ тѣми нравственными недугами, которые порождаетъ разнузданная фантазія. Впрочемъ и въ латинскую религію глубоко проникла вполнѣ нравственная наклонность людей связывать земныя преступленія и земныя
[171]наказанія съ сферой боговъ и первыя считать преступленіями противъ божества, а вторыя — искупленіемъ передъ богами. Казнь приговореннаго къ смерти преступника считалась принесенной богамъ искупительной жертвой точно такъ-же, какъ и умерщвленіе врага въ справедливой войнѣ: воръ, похитившій въ ночное время полевые плоды, расплачивался на вісѣлицѣ за свою вину передъ Церерой точно такъ-же, какъ врагъ расплачивался на полѣ сраженія за свою вину передъ матерью-землей и передъ добрыми духами. Здѣсь даже встрѣчается страшный принципъ замѣны виновныхъ невинными: если боги разгнѣвались на общину, но остается неизвѣстнымъ, кто именно навлекъ на общину ихъ гнѣвъ, то ихъ можетъ умилостивить тотъ, кто добровольно принесетъ себя имъ въ жертву (devovere se); такъ напримѣръ, извергающая заразу трещина въ землѣ можетъ замкнуться, а на половину проигранное сраженіе можетъ превратиться въ побѣду, если какой-нибудь великодушный гражданинъ бросится въ качествѣ искупительной жертвы въ пропасть или на копья враговъ. На такомъ-же воззрѣніи былъ основанъ обычай посвященія весны, въ силу котораго обрекали на жертву богамъ весь рогатый скотъ и всѣхъ людей, которыя родятся въ данный промежутокъ времени. Если это можно назвать приношеніями въ жертву людей, то, конечно, такія приношенія принадлежали къ числу основныхъ элементовъ латинской религіи; но не слѣдуетъ позабывать, что какъ-бы далеко ни проникалъ нашъ взоръ въ прошлыя времена, приношенія въ жертву живыхъ людей ограничивались преступниками, виновность которыхъ уже была доказана передъ гражданскимъ судомъ, и тѣми невинными людьми, которые добровольно обрекали себя на смерть. Человѣческія жертвоприношенія иного рода несовмѣстимы съ основной мыслію жертвоприношеній; если-же они и встрѣчаются у индо-германскихъ племенъ, то они должны быть отнесены къ позднѣйшему періоду нравственнаго упадка и одичалости. У Римлянъ они никогда не входили въ обыкновеніе за исключеніемъ тѣхъ рѣдкихъ случаевъ, когда суевѣріе и отчаяніе искали въ ужасѣ спасенія отъ неминуемой гибели. Слѣдовъ вѣры въ привидѣнія, страха колдовства и культа мистерій мы находимъ у Римлянъ сравнительно очень мало. Оракулы и предсказанія будущаго никогда не имѣли въ Италіи такого-же значенія, какое они имѣли въ Греціи и они никогда не могли пріобрѣсть тамъ серьознаго вліянія на частную и о6щественную жизнь. Но съ другой стороны именно поэтому латинская религія и впала въ невѣроятную вялость и сухость и рано превратилась въ мелочное и бездушное исполненіе религіозныхъ обрядовъ. Богъ Италійца, какъ уже было ранѣе замѣчено, былъ прежде всего вспомогательнымъ орудіемъ для достиженія самыхъ реальныхъ земныхъ цѣлей, а это влеченіе Италійцевъ къ тому, что удобопонятно и реально, отпечатлѣлось на ихъ релігиозныхъ воззрѣніяхъ и не менѣе
[172]ясно замѣтно на теперешнемъ почитаніи Итальянцами ихъ святыхъ. У нихъ богъ противопоставляется человѣку точно такъ-же, какъ кредиторъ должнику; каждый изъ этихъ боговъ имѣетъ законно-пріобрѣтенное право на извѣстные обряды и приношенія; но такъ какъ число боговъ такъ-же велико, какъ и число различныхъ моментовъ въ человѣческомъ существованіи, а неисполненіе или неточное исполненіе обязанностей къ каждому богу въ надлежащій моментъ влекло за собою наказаніе, то одно запоминаніе всѣхъ религіозныхъ обязанностей было дѣломъ труднымъ и требовавшимъ большой осмотрительности; отсюда и объясняется, почему Понтифики, спеціально изучившіе божественное право и умѣвшіе объяснять его требованія, достигли необыкновеннаго вліянія. Безупречный человѣкъ исполняетъ установленные обряды богослуженія съ такой-же купеческой аккуратностью, съ какой исполняетъ свои земныя обязательства и даже дѣлаетъ лишнее, если и богъ съ своей стороны сдѣлалъ что-нибудь лишнее. Съ богомъ даже пускаются на спекуляціи: данный богу обѣтъ, какъ по своей сущности, такъ и по своему названію, ничто иное, какъ заключенный между богомъ и человѣкомъ формальный договоръ, по которому этотъ послѣдній обязывается уплатить первому за извѣстныя услуги соотвѣтствующее вознагражденіе, а римское юридическое правило, что никакой договоръ не можетъ быть заключенъ чрезъ замѣстителей, конечно, было не послѣдней причиной того, что въ Лаціумѣ устранялось всякое посредничество жрецовъ при обращеніи людей къ богамъ съ какими-либо просьбами. Даже точно такъ, какъ римскій торговецъ былъ обязанъ исполнять условія договора только въ ихъ буквальномъ смыслѣ, такъ чтобъ не наложить никакого пятна на свою честь, и относительно боговъ, — какъ учили римскіе богословы, — можно было давать и принимать вмѣсто самаго предмета его изображеніе. Владыкѣ небесъ преподносили луковичныя и маковыя головки для того, чтобъ на нихъ, а не на человѣческія головы, онъ направилъ свои молніи; въ искупленіе жертвы, которой ежегодно требовалъ для себя отецъ Тибръ, въ волны рѣки ежегодно бросали тридцать сплетенныхъ изъ прутьевъ куколъ[6]. Здѣсь понятія о божескомъ милосердіи и объ умиротвореніи бога смѣшиваются съ благочестивымъ лукавствомъ, которое пытается ввести грознаго властелина въ заблужденіе и отдѣлаться отъ него путемъ мнимаго удовлетворенія. Такимъ образомъ, хотя страхъ, который внушали римскіе боги, и имѣлъ сильное вліяніе на толпу, но онъ нисколько не былъ похожъ на тотъ тайный трепетъ передъ вседержащей природой или передъ всемогущимъ божествомъ, который служилъ основой для пантеистическихъ и монотеистическихъ религіозныхъ воззрѣній; на немъ лежалъ земной отпечатокъ и онъ въ
[173]сущности немногимъ отличался отъ той робости, съ которой римскій должникъ приближался къ своему правосудному, но очень пунктуальному и могущественному кредитору. Понятно, что такая религія не способствовала развитію художническихъ и философскихъ воззрѣній, а напротивъ того подавляла ихъ. Грекъ облекалъ наивныя идеи древнѣйшихъ временъ въ человѣческую плоть, вслѣдствіе чего его понятія о божествѣ не только обратились въ элементы искуствъ пластическаго и поэтическаго, но достигли вмѣстѣ съ тѣмъ той всеобщности и той эластичности, которыя составляютъ самую глубокую черту человѣческой натуры и именно потому служатъ основами для всѣхъ міровыхъ религій. Благодаря такимъ свойствамъ греческой религіи, простое созерцаніе природы могло достигнуть глубины космогоническихъ воззрѣній, а простое нравственное понятіе — глубины всеобъемлющихъ гуманістическихъ воззрѣній, и въ теченіе долгаго времени греческая религія была въ состояніи обнимать всѣ физическія и метафизическія понятія націи, то-есть все идеальное ея развитіе, и расширяться въ глубь и въ ширину соразмѣрно съ увеличивавшимся содержаніемъ, пока фантазія и философія не разорвали въ куски сосудъ, который былъ ими наполненъ. Напротивъ того, въ Лаціумѣ воплощеніе понятій о божествѣ было такимъ нагляднымъ, что на немъ не могли воспитаться ни художники ни поэты; къ тому-же латинская религія всегда чуждалась искуства и даже относилась къ нему враждебно. Такъ какъ богъ не былъ и не могъ быть ничѣмъ инымъ, какъ одухотвореніемъ земнаго явленія, то онъ находилъ и постоянное для себя мѣсто жительства (templum) и свое видимое изображеніе именно въ этомъ земномъ явленіи; созидаемые человѣческими руками стѣны и идолы могли только исказить и затемнить духовное представленіе. Поэтому первоначальное римское богослуженіе не нуждалось ни въ изображеніяхъ ни въ жилищахъ боговъ и хотя въ Лаціумѣ — вѣроятно по примѣру Грековъ — уже съ раннихъ поръ стали чтить бога въ его изображеніи и построили для него домикъ (aedicula), но такое наглядное представленіе считалось несогласнымъ съ законами Нумы и вообще нечистымъ и чужеземнымъ. Развѣ только за исключеніемъ двуглаваго Януса, въ римской религіи не было ни одного созданнаго ею самой божескаго изображенія и еще Варронъ подсмѣивался надъ толпой, требовавшей куколъ и картинокъ. Отсутствіе всякой творческой силы въ римской религіи было также главной причиной того, что римская поэзія и еще болѣе римская философія никогда не возвышалась надъ уровнемъ совершеннаго ничтожества. — И въ практической сферѣ обнаруживается то же различіе. Римская община извлекла изъ своей религіи ту практическую пользу, что жрецы и въ особенности Понтифики облекли въ опредѣленную форму нравственные законы, которые въ ту эпоху, еще незнакомую съ полицейской опекой государства надъ гражданами, съ одной стороны
[174]замѣняли полицейскій уставъ, а съ другой предавали нарушителей нравственныхъ обязанностей суду боговъ и налагали на нихъ божескія кары. Кромѣ наложенія религіозныхъ каръ на тѣхъ, кто не соблюдалъ святости праздничныхъ дней, и кромѣ раціональной системы хлѣбопашества и винодѣлія, о которой будетъ итти рѣчь далѣе, къ постановленіямъ перваго разряда принадлежатъ, между прочимъ, культъ очага и Ларъ (стр. 165),отчасти связанный съ санитарно-полицейскими соображеніями, а главнымъ образомъ сожиганіе труповъ, которое было введено у Римлянъ необыкновенно рано, — гораздо ранѣе, чѣмъ у Грековъ, — и которое предполагаетъ такое раціональное воззрѣніе на жизнь и на смерть, какого не знали въ самыя древнія времена и до какого не дошли даже въ наше время. Что латинская народная религія была способна осуществлять такія и другія имъ подобныя нововведенія, должно быть поставлено ей въ немаловажную заслугу. Но еще важнѣе было ея нравственное вліяніе. Если мужъ продавалъ жену или отецъ — женатаго сына, если ребенокъ билъ отца или невѣстка — тестя, если патронъ нарушалъ долгъ чести по отношенію къ гостю или къ кліенту, если сосѣдъ самовольно передвигалъ съ мѣста межевой камень или если воръ похищалъ въ ночное время жниво, которое оставляли безъ охраны, полагаясь на людскую совѣсть, — то божеское проклятіе съ той минуты тяготѣло надъ головою виновнаго. Это не значитъ, что навлекшій на себя проклятіе человѣкъ (sacer) былъ лишонъ покровительства законовъ: опала такого рода была-бы противна всякимъ понятіямъ о гражданскомъ порядкѣ и къ ней прибѣгали въ Римѣ въ исключительныхъ случаяхъ въ эпоху сословныхъ распрей лишь подъ видомъ усиленія религіозной анаѳемы. Приведеніе такого божескаго проклятія въ дѣйствіе не было дѣломъ ни кого-либо изъ гражданъ ни лишенныхъ всякой власти жрецовъ. Проклятый долженъ былъ прежде всего подлежать божеской карѣ, а не той, которая налагается человѣческимъ произволомъ, и уже одно благочестивое народное вѣрованіе, на которомъ было основано такое проклятіе, само по себѣ служило наказаніемъ для легкомысленныхъ и злыхъ людей. Но результаты анаѳемы этимъ не ограничивались: царь имѣлъ право и былъ обязанъ привести ее въ дѣйствіе и послѣ того, какъ по его добросовѣстному убѣжденію былъ удостовѣренъ фактъ, достойный по закону проклятія, онъ долженъ былъ удовлетворить оскорбленное божество, убивъ проклятаго, какъ убиваютъ жертвенныхъ животныхъ (supplicium), и этимъ способомъ очистить общину отъ преступленія, совершоннаго однимъ изъ ея членовъ. Если преступленіе принадлежало къ разряду незначительныхъ, то смертная казнь виновнаго замѣнялась принесеніемъ въ жертву животнаго или какимъ-нибудь другимъ приношеніемъ. Такимъ образомъ для всего уголовнаго права служило главной основой религіозное понятіе объ
[175]очистительныхъ жертвахъ. — Но религія Лаціума не сдѣлала ни одного шага далѣе такого способа поддерживать гражданскій порядокъ и нравственность. Эллада стояла въ этомъ отношеніи неизмѣримо выше Лаціума, такъ какъ была обязана религіи не только всѣмъ своимъ умственнымъ развитіемъ, но и своимъ національнымъ единствомъ въ той мѣрѣ, въ какой дѣйствительно достигла этого единства; все, что было великаго въ эллинской жизни и все, что было въ ней общимъ національнымъ достояніемъ, вращалось въ сферѣ божественныхъ прорицалищъ и празднествъ, въ сферѣ Дельфъ, Олимпіи и въ царствѣ дочерей вѣры — музъ. Однако именно въ этомъ отношеніи о6наруживаются тѣ преимущества, которыя имелъ Лаціумъ надъ Элладой. Благодаря тому, что латинская религія была низведена на уровень обыденныхъ воззрѣній, она была для всякаго понятна и для всякаго доступна, вслѣдствіе чего римская община и не утратила своего гражданскаго равенства, между тѣмъ какъ Эллада, въ которой религія достигла одной высоты съ мышленіемъ лучшихъ людей, съ самой ранней поры испытала на себѣ все, что есть полезнаго и вреднаго въ умственной аристократіи. И латинская религія, подобно всѣмъ другимъ, возникла изъ бездонной глубины вѣрованій, а ея прозрачный міръ духовъ можетъ казаться пустымъ только поверхностному наблюдателю, способному принять прозрачность водъ за доказательство ихъ незначительной глубины. Такая искренняя вѣра, конечно, должна съ теченіемъ времени исчезнуть такъ-же неизбѣжно, какъ исчезаетъ утренняя роса подъ лучами восходящаго солнца, и латинская религія также впослѣдствіе изсякла; но Латины хранили въ себѣ наивную способность вѣровать долѣе почти всѣхъ другихъ народовъ и въ особенности долѣе Грековъ. Подобно тому, какъ различные цвѣта создаются солнечнымъ свѣтомъ и вмѣстѣ съ тѣмъ ослабляютъ его, — искуство и наука создаются вѣрой, но вмѣстѣ съ тѣмъ разрушаютъ ее, и какъ ни всесильно властвуетъ въ сферѣ вѣрованій необходимость одновременнаго развитія и разрушенія, однако, въ силу безпристрастнаго закона природы, и на долю эпохи наивныхъ вѣрованій достаются такіе результаты, которыхъ слѣдующія эпохи тщетно стараются достигнуть. Именно то сильное умственное развитіе Эллиновъ, которымъ был создано всегда остававшееся неполнымъ ихъ религіозное и литературное единство, отняло у нихъ возможность достигнуть настоящаго политическаго единства, лишивъ ихъ того простодушія, той гибкости характера, того самоотверженія и той способности къ сліянію, которыя необходимы для всякаго государственнаго объединенія. Поэтому уже пора было-бы отказаться отъ того ребяческаго воззрѣнія на исторію, которое дозволяетъ хвалить Грековъ только въ ущербъ Римлянамъ, а Римлянъ только въ ущербъ Грекамъ; какъ не слѣдуетъ отвергать достоинствъ дуба оттого, что рядомъ съ нимъ цвѣтетъ роза, такъ точно не слѣдуетъ ни хвалить
[176]ни хулить эти два самыхъ величественныхъ государственныхъ организма, какіе только были созданы древностію, а слѣдуетъ понять, что ихъ обоюдныя преимущества обусловливались ихъ недостатками. Самая важная причина различія двухъ націй, безъ сомнѣнія, заключалась въ томъ, что Лаціумъ вовсе не приходилъ въ соприкосновеніе съ востокомъ, а Эллада вступила въ такое соприкосновеніе въ эпоху своего возникновенія. Ни одинъ изъ живущихъ на землѣ народовъ не былъ такъ великъ, чтобъ могъ только своими собственными силами создать такую удивительную цивилизацію, какъ эллинская или какъ позднѣйшая христіанская; такихъ блестящихъ результатовъ исторія достигала тамъ, гдѣ арамейскія религіозныя идеи проникали въ индо-германскую почву. Но если именно потому Эллада была прототипомъ чисто-гуманнаго развитія, то Лаціумъ будетъ навсегда служить прототипомъ національнаго развитія, а мы, въ качествѣ ихъ потомковъ, должны чтить ихъ обоихъ и должны учиться у нихъ обоихъ.
Иноземные культы.
Таковъ былъ характеръ и таково было вліяніе римской религіи въ ея ничѣмъ не стѣсненномъ и чисто-національномъ развитіи. Ея національный характеръ ничего не утрачивалъ отъ того, что она съ древнѣйшихъ временъ заимствовала отъ иноземцевъ и обряды и сущность богопочитанія, точно такъ-же, какъ вслѣдствіе дарованія гражданскаго права нѣсколькимъ иноземцамъ римское государство не утрачивало своей національности. Что Римляне изстари обмѣнивались съ Латинами какъ товарами, такъ и богами, разумѣется само собой; гораздо болѣе достойно вниманія переселеніе иноплеменныхъ боговъ и заимствованіе богослужебныхъ обрядовъ отъ иноплеменниковъ. Объ особомъ сабинскомъ культѣ Тиціевъ уже было говорено ранѣе (стр. 166). Но сомнительно, заимствовались-ли божественныя идеи также изъ Этруріи, такъ какъ древнѣйшее названіе геніевъ — Лазы (отъ lascivus) и названіе богини памяти Минервы (mens, menervare), хотя обыкновенно считаются по происхожденію этрусскими, но судя по филологическимъ указаніямъ, должны быть причислены скорѣе къ латинскимъ. Во всякомъ случаѣ достовѣрно и сверхъ того вполнѣ согласно со всѣмъ, что мы знаемъ о римскихъ сношеніяхъ съ чужеземцами, — что греческій культъ нашолъ для себя доступъ въ Римѣ и ранѣе и въ болѣе широкихъ размѣрахъ, чѣмъ какой-либо другой изъ иноземныхъ культовъ. Древнѣйшимъ поводомъ для такихъ позаимствованій послужили греческія прорицалища. Языкъ римскихъ боговъ вообще ограничивался словами да и нѣтъ и по большей мѣрѣ выраженіемъ божественной воли при метаніи жребіевъ[7].
[177]которое, какъ кажется, было италійскаго происхожденія, между тѣмъ, какъ уже съ древнѣйшихъ временъ, — но конечно лишь вслѣдствіе оказаннаго востокомъ вліянія — болѣе словоохотливые греческіе боги произносили цѣлыя изрѣченія. Римляне рано стали запасаться такими совѣтами на случай надобности, и потому копіи съ листочковъ пророчицы и жрицы Аполлона, кумской Сивиллы были въ ихъ глазахъ очень цѣннымъ подаркомъ отъ тѣхъ Грековъ, которые пріѣзжали къ нимъ въ гости изъ Кампаніи. Для чтенія и объясненія этой волшебной книги была съ древнихъ поръ учреждена особая коллегія изъ двухъ свѣдущихъ людей (duoviri sacris faciundis), стоявшая по своему рангу только ниже коллегій Авгуровъ и Понтификовъ и къ ней были прикомандированы на счетъ общины два знающихъ греческій языкъ раба; къ этимъ хранителямъ прорицаній обращались въ сомнительныхъ случаяхъ, когда для предотвращенія какой-нибудь бѣды нужно было совершить богослужебное дѣйствіе, а между тѣмъ не знали, къ какому богу и въ какой формѣ слѣдуетъ обратиться. Даже къ дельфійскому Аполлону рано стали обращаться Римляне, нуждавшіеся въ какомъ-нибудь совѣтѣ; кромѣ ранѣе упомянутыхъ легендъ (стр. 139), объ этихъ сношеніяхъ свидѣтельствуютъ частію вошедшее во всѣ извѣстные намъ италійскія нарѣчія и тѣсно связанное съ дельфійскимъ оракуломъ слово thesaurus, частію древнѣйшая римская форма имени Аполлона — Aperta, т. е. открыватель; эта форма была искаженіемъ дорійскаго слова Apellon и обличала свою древность именно своимъ варварствомъ. И греческаго Геракла рано стали чтить въ Италіи подъ именами Herclus, Hercoles, Hercules; но тамъ смотрѣли на него по-своему и сначала, какъ кажется, считали его богомъ рискованной наживы и необыкновеннаго обогащенія, вслѣдствіе чего на его главный алтарь (ara maxima), находившійся на воловьемъ рынкѣ, полководецъ обыкновенно клалъ десятую долю захваченной добычи, а торговецъ — десятую долю барыша. Поэтому онъ вообще считался богомъ торговыхъ сдѣлокъ, которыя часто заключались въ самыя древнія времена у его алтаря и скрѣплялись присягой, и стало быть имѣлъ нѣкоторое сходство съ древнимъ латинскимъ богомъ «вѣрности данному слову» (deus fidius). Поклоненіе Геркулесу рано сдѣлалось однимъ изъ самыхъ распространенныхъ; по словамъ одного древняго писателя, его чтили во всѣхъ уголкахъ Италіи и его алтари стояли какъ на городскихъ улицахъ, такъ и на проселочныхъ дорогахъ. Римлянамъ также издавна были знакомы: боги мореплавателей Касторъ и Полидевкъ или по-римски Поллуксъ, богъ торговли Гермесъ — римскій Меркурій, и богъ врачеванія Асклапій или Эскулапій, хотя поклоненіе этимъ богамъ началось лишь въ болѣе позднюю пору. Названіе праздника «доброй богини» (bona-dea) — damium, соотвѣтствующее греческому δάμιον или
[178]δήμιον, быть можетъ также должно быть отнесено къ этой эпохѣ. Стариннымъ позаимствованіямъ слѣдуетъ приписать и то, что старинный Liber pater Римлянъ впослѣдствіи считался «Отцемъ Освободителемъ» и слился съ греческимъ богомъ вина «Разрѣшителемъ» (Lyaeos) и то, что римскій богъ глубины сталъ называться «Расточителемъ богатствъ» (Плутонъ — Dis pater); однако названіе супруги этого послѣдняго бога, Персефоны перешло, при помощи измѣненія гласныхъ и переноснаго смысла, въ римскую Прозерпину, то-есть произрастительницу. Даже богиня римско-латинскаго союза, авентинская Діана, какъ кажется, была копіей союзной богини мало-азіатскихъ Іонянъ, эфесской Артемиды; по крайней мѣрѣ то рѣзное ея изображеніе, которое находилось въ римскомъ храмѣ, было сдѣлано по эфесскому образцу (стр. 111). Арамейская религія имѣла въ ту эпоху слабое и косвенное вліяніе на Италію только этимъ путемъ, — чрезъ посредство рано проникнувшихся восточными понятіями миѳовъ объ Аполлонѣ, Діонисѣ, Плутонѣ, Гераклѣ и Артемидѣ. При этомъ ясно замѣтно, что греческая религія проникала въ Италію преимущественно путемъ торговыхъ сношеній и что торговцы и мореплаватели прежде всѣхъ принесли туда греческихъ боговъ. — Однако эти частныя позаимствованія изъ чужихъ краевъ имѣли лишь второстепенное значеніе, а тѣ остатки древняго обыкновенія представлять въ символахъ явленія природы, къ которымъ можно отнести и сказаніе о быкахъ Кака (стр. 18), исчезли почти безслѣдно, такъ что въ цѣломъ можно считать римскую религію за органическое созданіе того народа, у котораго мы ее находимъ.
Сабельская религія.
Богопочитаніе сабельское и умбрійское, — судя по тѣмъ немногимъ свѣдѣніямъ, какія дошли до насъ, — было основано на совершенно одинакихъ воззрѣніяхъ съ латинскимъ, отличаясь отъ этого послѣдняго только мѣстной окраской и внѣшніми формами. О томъ, что оно отличалось отъ латинскаго, самымъ несомнѣннымъ образомъ свидѣтельствуетъ учрежденіе въ Римѣ особаго братства для соблюденія сабинскихъ обрядовъ (стр. 43); но именно это учрежденіе и представляетъ поучительный примѣръ того, въ чемъ заключалось то различіе. Наблюденіе надъ полетомъ птицъ было у обоихъ племенъ обыкновеннымъ способомъ вопрошать боговъ; но Тиціи дѣлали свои наблюденія надъ одними птицами, а рамнійскіе Авгуры надъ другими. Повсюду, гдѣ мы находимъ данныя для сопоставленій, обнаруживается одинъ и тотъ-же фактъ: у обоихъ племенъ боги суть отвлеченныя понятія о томъ, что́ дѣлается на землѣ и по своей натурѣ безличны, но выраженіе такого понятія о богахъ и обряды различны. Понятно, что для тогдашняго культа эти отступленія казались важными; если-же дѣйствительно существовали болѣе рѣзкія различія, то мы уже не въ состояніи ихъ уловить.
Этрусская религія.
Но изъ дошедшихъ до насъ остатковъ этрусскаго богослуженія
[179]вѣетъ инымъ духомъ. Въ нихъ играютъ главную роль болѣе мрачная, но тѣмъ не менѣе скучная мистика, случайное совпаденіе чиселъ, толкованіе примѣтъ и то преобладаніе чистой безсмыслицы, которое находитъ во всѣ времена поклонниковъ. Этрусскій культъ знако́мъ намъ далеко не въ такой-же полнотѣ и чистотѣ, какъ латинскій; но если позднѣйшія нововведенія и внесли въ него нѣкоторыя новыя черты, если преданія познакомили насъ именно съ тѣми его установленіями, которыя отличаются самымъ мрачнымъ и самымъ фантастическимъ характеромъ и болѣе всѣхъ другихъ уклоняются отъ латинскаго культа (а какъ въ томъ такъ и въ другомъ нельзя сомнѣваться), то все-таки у насъ еще остается достаточно данныхъ для того, чтобъ считать мистику и варварство этого культа за настоящій продуктъ этрусскаго народнаго характера. — Нѣтъ возможности съ точностію опредѣлить, въ чемъ заключалась внутренняя противоположность между недостаточно намъ знакомымъ этрусскимъ понятіемъ о божествѣ и латинскимъ; но можно положительно утверждать, что между этрусскими богами выступаютъ на первый планъ злые и радующіеся чужому несчастію, что самый культъ жестокъ и даже заключаетъ въ себѣ приношеніе въ жертву военноплѣнныхъ, — такъ напримѣръ въ Цере были умерщвлены взятые въ плѣнъ Фокейцы, а въ Тарквиніяхъ взятые въ плѣнъ Римляне. Вмѣсто созданнаго воображеніемъ Латиновъ, спокойнаго подземнаго міра усопшихъ «добрыхъ духовъ», здѣсь появляется настоящій адъ, въ которомъ путеводитель мертвыхъ — дикая на половину звѣрская фигура старца съ крыльями и съ большимъ молотомъ — загоняетъ несчастныя души на пытку при помощи ударовъ и змѣй; впослѣдствіи, фигура этого старца послужила въ Римѣ при кулачныхъ бояхъ моделемъ[8] для костюма того, кто уносилъ съ мѣста борьбы трупы убитыхъ. Съ этимъ міромъ тѣней была такъ неразрывно связана идея о мученіяхъ, что даже былъ придуманъ способъ избавиться отъ нихъ: путемъ принесенія нѣкоторыхъ таинственныхъ жертвъ можно было переселить несчастную душу въ сферу высшихъ боговъ. Замѣчательно то, что для заселенія своего подземнаго міра, Этруски рано заимствовали отъ Грековъ ихъ самыя мрачныя представленія, какъ напримѣръ ученіе объ Ахеронтѣ и о Харонѣ, играющее важную роль въ мудрости Этрусковъ. — Но всего болѣе Этруски занимались объясненіемъ примѣтъ и чудесныхъ знаменій. Правда и Римляне распознавали въ природѣ голосъ боговъ, но ихъ птицегадатели понимали только простыя знаменія и умѣли дѣлать только общіе выводы о томъ, будетъ ли исходъ дѣла счастливъ или несчастливъ. Нарушеніе обыкновеннаго порядка въ природѣ считалось у нихъ предвѣстіемъ несчастія и препятствовало исполненію задуманнаго дѣла; такъ напримѣръ въ случаѣ грозы съ молніей и громомъ народное собраніе расходилось; Римляне даже старались устранять неестественныя
[180]явленія, — такъ напримѣръ у нихъ торопливо убивали дѣтей, родившихся уродами. Но этимъ не ограничивались на той сторонѣ Тибра. Глубокомысленный Этрускъ разсказывалъ вѣрующему, — по наблюденію надъ молніями и надъ внутренностями жертвенныхъ животныхъ, — всю его будущность до малѣйшихъ подробностей, и чѣмъ страннѣе былъ языкъ боговъ, чѣмъ удивительнѣе были знаменія и чудесныя явленія, тѣмъ съ бо́льшею увѣренностью настаивалъ онъ надъ тѣмъ, что̀ предсказывалъ, указывая при этомъ и способъ, которымъ можно предотвратить бѣду. Такимъ образомъ возникли наука о молніяхъ, гаданіе по внутренностямъ животныхъ, толкованіе чудесныхъ знаменій, и все это было выработано со всею мелочною точностью разсудка, витающаго въ сферѣ абсурдовъ, — а въ особенности наука о молніяхъ. Ее прежде всѣхъ преподалъ Этрускамъ и тотчасъ вслѣдъ за тѣмъ умеръ Тагесъ, — выкопанный изъ земли однимъ пахаремъ невдалекѣ отъ Тарквиній карликъ съ дѣтской наружностью и съ сѣдыми волосами, — точно будто въ лицѣ этого карлика хотѣло само себя осмѣять сочетаніе дѣтской наружности съ старческимъ безсиліемъ. Ученики и преемники Тагеса объясняли, какіе боги имѣютъ обыкновеніе метать молніи; какъ узнавать по мѣсту на небѣ и по цвѣту молніи отъ какого бога она исходитъ; предвѣщаетъ-ли молнія долговременное положеніе вещей или единичное событіе, а въ этомъ послѣднемъ случаѣ, должно-ли событіе совершиться непремѣнно въ назначенный срокъ или-же его можно на нѣкоторое время отдалить при умѣньи взяться за это дѣло; какъ упавшую молнію похоронить или какъ заставить упасть ту молнію, которая только грозитъ паденіемъ, — и множество изумительныхъ фокусовъ, въ которыхъ иногда проглядываетъ стремленіе къ наживѣ. Что такое фокусничество было совершенно не въ римскомъ духѣ, видно изъ того, что даже впослѣдствіи, когда къ нему стали прибѣгать въ Римѣ, не дѣлалось никакой попытки ввести его въ постоянное употребленіе; въ ту эпоху Римляне еще довольствовались своими собственными и греческими оракулами. — Этрусская религія стоитъ выше римской въ томъ отношеніи, что въ ней появились по меньшей мѣрѣ зачатки облеченныхъ въ религіозныя формы умозрѣній, которыхъ вовсе не замѣтно въ римской религіи. Надъ этимъ міромъ съ его богами царятъ другіе невидимые боги, къ которымъ обращается за указаніями даже этрусскій Юпитеръ; но этотъ міръ конеченъ; такъ какъ онъ имѣлъ начало, то ему настанетъ и конецъ по истеченіи извѣстнаго періода времени, въ которомъ отдѣльные моменты измѣряются вѣками. Трудно судить о томъ, каково́ нѣкогда было умственное содержаніе этой этрусской космогоніи и философіи; но какъ тотъ, такъ и другой, по видимому, были издревле свойственны нелѣпый фатализмъ и безсмысленныя сопоставленія чиселъ.
Римская Исторія. Томъ I / Ѳ. Моммсенъ; пер. В. Невѣдомскаго. — М.: 1887.