[145]
ГЛАВА XI.
Законы и судъ.
Болѣе новый характеръ италійской культуры.
Исторія не въ состояніи безъ посторонней помощи наглядно описать народную жизнь во всемъ ея безконечномъ разнообразіи; она должна довольствоваться описаніемъ общаго хода событій. Въ ея составъ не входятъ дѣла и поступки, мысли и вымыслы отдѣльнаго лица, какъ бы они ни были проникнуты народнымъ духомъ. Однако попытка обрисовать ихъ хотя-бы только въ ихъ самыхъ общихъ чертахъ по отношенію къ этимъ древнѣйшимъ временамъ, почти совершенно исчезнувшимъ для исторіи, кажется намъ потому необходимой, что глубокая пропасть, которая лежитъ между нашимъ собственнымъ строемъ мыслей и чувствъ и строемъ древнихъ культурныхъ народовъ, сколько-нибудь доступна для нашего пониманія только въ этой сферѣ. Дошедшія до насъ преданія съ ихъ перепутанными названіями народовъ и мало понятными для насъ легендами — то-же, что высохшія листья, при видѣ которыхъ съ трудомъ вѣрится, что они когда-то были зелены; вмѣсто того, чтобъ прислушиваться къ ихъ наводящему тоску шелесту и распредѣлять по разрядамъ такія ничтожныя частички человѣческаго рода, какъ всѣ эти Хоны и Ойнотры, Сикулы и Пелазги, не лучше-ли заняться разрѣшеніемъ вопросовъ: какъ отпечатлѣлась реальная народная жизнь древней Италіи на юридическихъ отношеніяхъ, а идеальная — на религіи, какъ въ то время люди хозяйничали и торговали, откуда получили они грамотность и дальнѣйшіе зачатки цівилизаціи? Какъ ни бѣдны въ этомъ отношеніи наши свѣдѣнія и касательно Римлянъ и въ особенности касательно племенъ сабельскаго и этрусскаго, все-таки не смотря на краткость и неполноту нашего описанія, читатель найдетъ въ немъ не мертвыя имена, а живые образы или по меньшей мѣрѣ легкія очертанія такихъ образовъ. Въ общемъ итогѣ всѣхъ изслѣдованій этого рода оказывается, что у Италійцевъ и въ особенности у Римлянъ сохранилось отъ ихъ древняго быта сравнительно меньше, чѣмъ у какого-либо другаго индо-германскаго племени. Стрѣлы и лукъ, боевая колесница, неспособность
[146]женщины владѣть собственностью, покупка жены, первобытный обрядъ погребенія, кровавая месть, борьба родовой организаціи съ общинною властью, полное жизни олицетвореніе природы, — всѣ эти явленія вмѣстѣ съ безчисленнымъ множествомъ другихъ однородныхъ, какъ слѣдуетъ предполагать, служили основой и для италійской цивилизаціи; но они уже безслѣдно исчезли въ ту пору, съ которой становится для насъ замѣтнымъ зарожденіе этой цивилизаціи, и мы убѣждаемся, что они когда-то дѣйствительно существовали только путемъ сравненія съ родственными племенами. Поэтому исторія Италіи начинается съ гораздо болѣе поздняго періода цивилизаціи, чѣмъ, напримѣръ, исторія Греціи и Германіи, и съ самаго начала отличается болѣе близкимъ къ новому времени характеромъ.
Законы, по которымъ жило большинство италійскихъ племенъ, исчезли безслѣдно; только о латинскомъ правѣ до насъ дошли нѣкоторыя свѣдѣнія изъ римскихъ преданій. — Судебная власть.Вся судебная власть сосредоточивалась въ общинѣ, то-есть въ лицѣ царя, который чинилъ судъ, или „приказъ“ (jus) въ присутственные дни (dies fasti) на судномъ мѣстѣ (tribunal), сидя на колесничномъ сѣдалищѣ (sella curulis)[1]; подлѣ него стояли его разсыльные (lictores), а передъ нимъ — обвиняемые или тяжущіеся (rei). Правда, надъ рабами былъ прежде всѣхъ судьею ихъ господинъ, а надъ женщинами — отецъ, мужъ или ближайшій изъ ихъ родственников (стр.56), но рабы и женщины не считались настоящими членами общины. Даже надъ состоявшими подъ властію отца семейства, сыновьями и внуками отцовская судебная власть соперничала съ царской; но первая въ сущности была не судебной властью, а просто истекала изъ принадлежавшаго отцу права собственности надъ дѣтьми. Слѣдовъ такой судебной власти, которая составляла-бы принадлежность родовъ, или вообще такой, которая не истекала бы изъ верховной судебной власти царя, мы не находимъ нигдѣ. Что касается самоуправства и въ особенности кровавой мести, то въ древнихъ легендахъ какъ-будто слышится отголосокъ того первобытнаго принципа, что умерщвленіе убійцы или его укрывателя дозволяется ближайшимъ родственникамъ убитаго; но тѣ-же самыя легенды отзываются объ этомъ принципѣ, какъ, о достойномъ порицанія[2]; поэтому слѣдуетъ полагать, что
[147]кровавая месть очень рано исчезла въ Римѣ, благодаря энергическому вмѣшательству общинной власти. Въ древнѣйшемъ римскомъ правѣ также нѣтъ никакихъ слѣдовъ того вліянія на судебный приговоръ со стороны друзей подсудимаго и окружающей его толпы, которое допускалось древнѣйшими германскими законами; въ немъ нѣтъ и того, что такъ часто встрѣчается у Германцевъ — что готовность и способность поддержать передъ судомъ свои притязанія съ оружіемъ въ рукахъ считались необходимыми или по меньшей мѣрѣ дозволительными. Судебный процессъ могъ быть или государственнымъ или частнымъ, смотря потому, возбуждалъ-ли его царь по собственному почину или по просьбѣ обиженнаго.
Преступленія.
Первый видъ процесса возникалъ только въ томъ случаѣ, если было нарушено общественное спокойствіе, стало-быть главнымъ образомъ въ случаѣ государственной измѣны или сообщничества съ непріятелемъ (proditio) или соединеннаго съ насиліемъ сопротивленія властямъ (perduellio). Но нарушителями общественнаго спокойствія считались также: злостный убійца (parricida), мужеложецъ, оскорбитель дѣвичьей или женской чести, поджигатель, лжесвидѣтель, и кромѣ того тотъ, кто волшебными заговорами портилъ жатву или похищалъ въ ночное время хлѣбъ съ полей, оставленныхъ подъ охраной боговъ и народа; поэтому и съ ними обходились, какъ съ государственными измѣнниками. Судебное разбирательство начиналось и производилось царемъ; онъ постановлялъ и приговоръ, предварительно выслушавъ мнѣніе приглашенныхъ имъ совѣтниковъ. Но послѣ того, какъ царь приступилъ къ судебному разбирательству, онъ могъ предоставить дальнѣйшее производство дѣла и постановленіе приговора своему замѣстителю, который обыкновенно выбирался изъ членовъ совѣта; но намъ неизвѣстно, въ какой мѣре принадлежитъ къ учрежденіямъ царскаго періода назначеніе позднѣйшихъ экстраординарныхъ замѣстителей — двухъ коммиссаровъ для постановленія приговора надъ бунтовщиками (duoviri perduellionis) и тѣхъ позднѣйшихъ постоянныхъ замѣстителей, или «разслѣдователей убійствъ» (quaestores parricidii), на которыхъ возлагалась обязанность разыскивать и задерживать убійцъ и которые, стало-быть, были чѣмъ-то въ родѣ полицейскихъ агентовъ. Во время производства
[148]слѣдствія обвиняемый обыкновенно подвергался аресту, но онъ могъ быть освобожденъ изъ-подъ ареста на-поруки. Только рабовъ подвергали пыткѣ, чтобъ вынудить сознаніе въ преступленіи. Кто былъ уличенъ въ нарушеніи общественнаго спокойствія, всегда платился своею жизнію; смертная казнь была очень разнообразна: лжесвидѣтеля сбрасывали съ крѣпостной скалы, похитителя жатвы казнили на висѣлицѣ, а поджигателя — на кострѣ. Царь не имѣлъ права миловать, которое принадлежало только общинѣ, но онъ могъ разрѣшить или неразрѣшить обвиненному ходатайство о помилованіи (provocatio). Сверхъ того въ римскомъ правѣ допускалось помилованіе преступника богами: кто палъ на колѣна передъ жрецомъ Юпитера, того нельзя было сѣчь въ тотъ же день розгами; съ того, кто входилъ закованнымъ въ цѣпи въ жилище этого жреца, слѣдовало снимать оковы, и жизнь даровалась тому преступнику, который на пути къ смертной казни случайно встрѣчалъ одну изъ священныхъ дѣвъ Весты. — Дисциплинарныя наказанія.Взысканія со стороны государства за нарушеніе порядка и за полицейскіе проступки назначались по усмотрѣнію царя; они состояли изъ назначеннаго числа (отсюда названіе multa) быковъ или барановъ. Царь могъ также назначать наказаніе розгами. — Частное право.Во всѣхъ другихъ случаяхъ, когда было нарушено не общественное спокойствіе, а спокойствіе частныхъ лицъ, государство вступалось только по просьбѣ обиженнаго, который приглашалъ оскорбителя предстать вмѣстѣ съ нимъ передъ царемъ, а въ случаѣ необходимости, приводилъ его насильно. Послѣ того, какъ обѣ стороны явились на судъ и обвинитель словесно изложилъ свое требованіе, а обвиняемый отказался его исполнить, царь могъ или лично разобрать дѣло или поручить замѣстителю разбирательство отъ своего имени. Обыкновеннымъ способомъ удовлетворенія по такимъ жалобамъ была мировая сдѣлка между обидчикомъ и обиженнымъ, вмѣшательство со стороны государства могло быть только дополненіемъ къ состоявшемуся рѣшенію въ тѣхъ случаяхъ, когда воръ не давалъ достаточнаго удовлетворенія (poena) обокраденному, а обидчикъ обиженному, когда у кого-нибудь была задержана его собственность или когда чье-либо законное требованіе не было исполнено. — Кража.Нѣтъ возможности рѣшить, считалась-ли въ ту пору кража за преступленіе, и если считалась, то при какихъ условіяхъ; также неизвѣстно, чего былъ въ правѣ требовать обокраденный отъ вора; но обиженный, конечно, требовалъ отъ пойманнаго на дѣлѣ вора болѣе, нежели отъ вора, уличеннаго впослѣдствіи, такъ какъ обида, которую слѣдовало загладить, чувствовалась въ первомъ случаѣ сильнѣе нежели во второмъ. Если-же кража не могла быть заглажена, или если воръ не былъ въ состояніи уплатить штрафъ, потребованный обиженнымъ и признанный судьею правильнымъ, то судья присуждалъ вора въ личную собственность обокраденному. — Вредительство.Въ случаѣ легкихъ
[149]тѣлесныхъ поврежденій (iniuria) или небольшой порчи какихъ нибудь вещей, пострадавшій долженъ былъ безусловно довольствоваться матеріальнымъ вознагражденіемъ; если-же при этомъ произошло увѣчье, то пострадавшій могъ требовать око за око и зубъ за зубъ. — Собственность.Такъ какъ пахатныя земли долго находились у Римлянъ въ общинном владѣніи и были раздѣлены лишь въ сравнительно позднюю пору, то у нихъ развилась собственность не изъ обладанія недвижимыми имуществами, а изъ обладанія рабами и изъ разведенія рогатаго скота (familia pecuniaque). Легальной основой для собственности служило вовсе не право сильнаго; напротивъ того, всякая собственность, по мнѣнію Римлянъ, удѣлялась общиной отдѣльнымъ гражданамъ въ исключительное владѣніе и пользованіе; поэтому собственность могли имѣть только граждане и тѣ, кого община считала въ этомъ отношеніи равноправными съ гражданами. Всякую собственность можно было свободно передавать изъ однѣхъ рукъ въ другія; римское право не установляло никакого существеннаго различія между движимыми и недвижимыми имуществами, въ особенности съ тѣхъ поръ, какъ на эти послѣднія также было распространено понятіе о частной собственности, и не признавало никакихъ безусловныхъ притязаній дѣтей или другихъ родственниковъ на отцовское или семейное имущество. Между тѣмъ отецъ не могъ самопроизвольно лишать дѣтей наслѣдства, такъ какъ съ одной стороны онъ не могъ разорвать свою легальную связь съ дѣтьми, а съ другой стороны не могъ составить завѣщанія иначе, какъ съ согласія всей общины, которая могла отказать ему въ этомъ согласіи и, безъ сомнѣнія, часто отказывала. Хотя отецъ и могъ при своей жизни дѣлать невыгодныя для своихъ дѣтей распоряженія, такъ какъ законъ былъ скупъ на личныя стѣсненія собственниковъ и вообще предоставлялъ всякому взрослому мущинѣ свободно распоряжаться его собственностью; но то постановленіе, что отецъ, отчуждавшій свое имущество въ ущербъ своимъ дѣтямъ, признавался административнымъ путемъ за умалишеннаго и отдавался подъ опекунскій надзоръ, вѣроятно принадлежитъ еще къ той эпохѣ, когда пахатныя земли были въ первый разъ раздѣлены и вмѣстѣ съ тѣмъ частная собственность пріобрѣла болѣе важное значеніе въ общинномъ быту. Этимъ путемъ римское право, по мѣрѣ возможности, согласовало два противоположныхъ принципа — неограниченное право распоряжаться своей собственностью и цѣлость семейной собственности. Вещественныхъ ограниченій права собственности вообще не допускалось, за исключеніемъ тѣхъ правъ пользованія, которыя необходимы въ сельскомъ хозяйствѣ. Наслѣдственное арендаторство и поземельная рента были легально немыслимы; вмѣсто также недопускаемаго законами залога права собственности, можно было прямо передавать кредитору собственность въ закладъ, точно такъ же, какъ она передавалась покупателю; при чемъ кредиторъ
[150]давалъ честное слово (fiducia), что до истеченія условленнаго срока онъ не будетъ отчуждать заложенное имущество и возвратитъ его должнику послѣ уплаты ссуды. — Договоры.Договоры, заключенные государствомъ съ кѣмъ либо изъ гражданъ, въ особенности съ тѣми, кто ручался (praevides, praedes) за исполненіе какой-либо государственной повинности, получали обязательную силу безъ всякихъ дальнѣйшихъ формальностей. Напротивъ того договоры между частными людьми не давали права на легальную помощь со стороны государства; кредиторъ находилъ для себя охрану только въ честномъ словѣ, которое пользовалось большимъ довѣріемъ въ средѣ торговцевъ, и въ томъ, что при заключеніи сдѣлокъ не рѣдко произносились клятвы, которыхъ нельзя было нарушить безъ опасенія вызвать мщеніе со стороны боговъ. Закономъ дозволялось предъявлять иски только по брачнымъ договорамъ, въ силу которыхъ отецъ семейства былъ обязанъ заплатить штрафъ и вознагражденіе за невыдачу обѣщанной невѣсты, и по договорамъ о куплѣ (mancipatio) и о займѣ (nexum). Купля считалась совершонной законнымъ порядкомъ, если продавецъ передалъ проданную вещь въ руки покупателя (mancipare) и если одновременно съ этимъ покупатель вручилъ продавцу условленную плату въ присутствіи свидѣтелей, а съ тѣхъ поръ, какъ мѣдь сдѣлалась мѣриломъ цѣнностей въ замѣнъ овецъ и быковъ, купля совершалась посредствомъ отвѣшиванія условленнаго количества мѣди на вѣсахъ, которыя держало для этой цѣли беспристрастное постороннее лице[3]. При этомъ продавецъ ручался за то, что проданная вещь дѣйствительно составляла его собственность, и какъ
[151]онъ самъ такъ и покупатель были обязаны исполнить все, въ чемъ они между собой условились; въ противномъ случаѣ неисправная сторона была обязана уплатить другой сторонѣ такой же штрафъ, какой взыскивался за кражу. Все таки купля давала право иска только въ томъ случаѣ, если при ея совершеніи обѣ стороны пунктуально исполняли всѣ формальности; покупка въ долгъ не давала и не отнимала права собственности, и не давала никакихъ правъ для предъявленія иска. Точно такъ же совершалась и ссуда: кредиторъ отвѣшивалъ должнику при свидѣтеляхъ условленное количество мѣди подъ обязательствомъ (nexum) возврата. Должникъ былъ обязанъ уплатить кромѣ капитала и проценты, которые при обыкновенныхъ обстоятельствахъ были не менѣе десяти за годъ[4]. Съ соблюденіемъ такихъ же формальностей производилась въ свое время уплата долга. Если должникъ не исполнялъ своего обязательства передъ государствомъ, то его продавали вмѣстѣ со всѣмъ его имуществомъ; для удостовѣренія долга достаточно было того, что онъ взыскивался государствомъ. Тяжбы между частными людьми.Если же частный человѣкъ приносилъ царю жалобу на захватъ своей собственности (vindiciae) или если неуплачивался сдѣланный долгъ, то ходъ дѣла зависѣлъ отъ того, представлялась ли надобность въ удостовѣреніи факта (которое было всегда необходимо въ тяжбахъ о правѣ собственности), или же фактъ былъ самъ по себѣ ясенъ (въ чемъ не трудно было убѣдиться путемъ допроса свидѣтелей, если дѣло шло о неуплатѣ долга). Удостовѣреніе факта происходило въ видѣ спора объ закладъ, при чемъ каждая сторона вносила на случай неудачи залогъ (sacramentum); въ значительныхъ тяжбахъ, то есть въ такихъ, въ которыхъ стоимость иска превышала стоимость десяти быковъ, залогъ состоялъ изъ пяти быковъ, а въ менѣе значительныхъ — изъ пяти барановъ. Судья рѣшалъ, который изъ двухъ тяжущихся основательно бился объ закладъ; тогда залогъ проигравшей стороны доставался жрецамъ на совершеніе публичныхъ жертвоприношеній. Затѣмъ, и тотъ, кто неосновательно бился объ закладъ и неудовлетворялъ своего противника въ теченіе тридцати дней, и тотъ, чье обязательство было съ самаго начала безспорнымъ, то есть всякій должникъ, непредставившій свидѣтелей въ доказательство уплаты имъ долга, подвергался взысканію посредствомъ наложенія на него рукъ (manus iniectio): тогда кредиторъ хваталъ его повсюду, гдѣ могъ найти, и приводилъ его въ судъ только для того, чтобъ заставить его уплатить долгъ. Арестованный такимъ способомъ должникъ не имѣлъ права самъ себя защищать; третье лице могло вступиться за него и доказывать
[152]несправедливость совершоннаго насилія (vindex); въ этомъ случаѣ производство дѣла пріостанавливалось; но такое заступничество налагало на защитника личную отвѣтственность, поэтому за осѣдлыхъ жителей могли выступать защитниками только осѣдлые-же жители. Если не было произведено уплаты и никто не являлся въ качествѣ защитника, то царь присуждалъ схваченнаго должника кредитору, который могъ увести этого должника съ собой и держать его у себя какъ раба. Если-же за тѣмъ протекло шестьдесятъ дней, въ теченіе которыхъ должника три раза выводили на рынокъ, громко спрашивали, не сжалится-ли кто-нибудь надъ нимъ и все это не имѣло успѣха, то кредиторы имѣли право убить его и раздѣлить между собою его трупъ, или же продать его вмѣстѣ съ его дѣтьми и имуществомъ въ чужія страны въ рабство, или, наконецъ, держать его при себѣ въ замѣнъ раба, — такъ какъ, пока онъ находился на территоріи римской общины, онъ, по римскимъ законамъ, не могъ сдѣлаться вполнѣ рабомъ (стр. 103). Съ такой-то безпощадной строгостью были ограждены римскою общиной собственность и имущество каждаго отъ вора и зловредителя, равно какъ отъ самовольныхъ захватовъ и отъ неуплаты долговъ. — Опека.Точно такъ-же была ограждена собственность тѣхъ, кто не былъ способенъ носить оружіе и стало быть не былъ способенъ охранять свое собственное достояніе, какъ-то: несовершеннолѣтнихъ, умалишенныхъ и главнымъ образомъ женщинъ; ихъ охрана возлагалась на ихъ ближайшихъ наслѣдниковъ. — Право наслѣдства.Послѣ смерти собственника его имущество переходило къ его ближайшимъ наслѣдникамъ, при чемъ всѣ одинаково близкіе, не исключая и женщинъ, получали равныя доли, а вдова получала одинакую долю съ каждымъ изъ дѣтей. Законный переходъ наслѣдства могъ быть отмѣненъ только народной сходкой, но въ виду того, что на имуществѣ могли лежать священно-служебныя повинности, въ этомъ случаѣ требовалось предварительное согласіе жрецовъ; впрочемъ разрѣшенія такого рода, какъ кажется, и въ раннюю пору давались часто, а въ крайнемъ случаѣ можно было обойтись и безъ нихъ, благодаря тому, что всякій могъ свободно располагать своимъ имуществомъ въ теченіе всей своей жизни, — можно было передать все свое состояніе одному изъ друзей съ тѣмъ, чтобъ послѣ смерти собственника, онъ раздѣлилъ это состояніе согласно желанію умершаго. — Отпущеніе рабовъ на волю.Древнее законодательство было незнакомо съ отпущеніемъ рабовъ на волю. Владѣлецъ, конечно, могъ, если хотѣлъ, не пользоваться своимъ правомъ собственности; но этимъ не измѣнялось основное правило, что никакія взаимныя обязательства не могутъ существовать между господиномъ и рабомъ, а этотъ послѣдній не могъ получить въ общинѣ правъ гостя, а еще менѣе гражданина. Поэтому отпущеніе рабовъ могло быть первоначально лишь фактомъ, а не легальнымъ актомъ, и владѣлецъ никогда не лишался права
[153]снова обходиться съ вольноотпущенникомъ какъ съ своимъ рабомъ. Но изъ этого правила стали дѣлать отступленія въ тѣхъ случаяхъ, когда владѣлецъ обязывался предоставить своему рабу свободу не только передъ этимъ рабомъ, но и передъ общиной. Особой легальной формы для такого обязательства установлено не было, что и служитъ лучшимъ доказательствомъ того, что первоначально вовсе не было никакого отпущенія рабовъ на волю; но можно было достигать той-же цѣли другими законными путями — путемъ завѣщанія, тяжбы и переписи. Если владѣлецъ объявилъ своего раба свободнымъ при совершеніи завѣщанія передъ народнымъ собраніемъ, или если онъ дозволилъ своему рабу предъявить противъ него въ судѣ искъ о свободѣ, или если онъ дозволилъ рабу внести свое имя въ списокъ ценза, то хотя вольноотпущенникъ и не считался гражданиномъ, но считался независимымъ какъ отъ своего прежняго господина, такъ и отъ его наслѣдниковъ, и сначала поступалъ въ число кліентовъ, а впослѣдствіи въ число плебеевъ (стр. 85). Освобожденіе сына было сопряжено съ еще большими затрудненіями, нежели освобожденіе раба, по той причинѣ, что связь владѣльца съ его рабомъ была дѣломъ случайности и потому могла быть добровольно разорвана, между тѣмъ какъ отецъ всегда оставался отцомъ для своего сына. Поэтому, чтобъ освободиться изъ подъ отцовской власти, сыновьямъ впослѣдствіи приходилось сначала поступать въ рабство и потомъ освобождаться изъ рабской зависимости; но въ ту эпоху, о которой теперь идетъ рѣчь, вообще еще не было никакой эманципаціи.
Подзащитные люди и иностранцы.
По этимъ законамъ жили въ Римѣ граждане и подзащитные люди, между которыми, сколько намъ извѣстно, существовало полное равенство въ ихъ частныхъ правахъ. Напротивъ того иностранецъ, — если онъ не поступалъ подъ защиту какого-нибудь римскаго патрона и не жилъ въ качествѣ его кліента, — былъ безправенъ какъ лично, такъ и по отношенію къ своему имуществу. Все, что римскій гражданинъ отбиралъ у него, считалось такъ-же законно-пріобрѣтеннымъ, какъ и взятая съ морскаго берега никому непринадлежащая раковина; только въ томъ случаѣ, если римскій гражданинъ пріобрѣталъ землю, находящуюся внѣ римскихъ границъ, онъ могъ быть ея фактическимъ владѣльцемъ, но не считался ея законнымъ собственникомъ, потому что расширять границы общины отдѣльный гражданинъ не имѣлъ права. Не такъ было во время войны: все движимое и недвижимое имущество, какое пріобрѣталъ солдатъ, сражавшійся въ рядахъ арміи, доставалось не ему, а государству, отъ котораго, стало быть, и въ этомъ случаѣ зависѣло передвинуть границу впередъ или назадъ. — Исключенія изъ этихъ общихъ правилъ возникали вслѣдствіе особыхъ государственныхъ договоровъ, предоставлявшихъ внутри римской общины особыя права членамъ
[154]чужихъ общинъ. Такъ напримѣръ вѣчный союзъ между Римомъ и Лаціумомъ признавалъ легальную силу всѣхъ договоровъ, заключенныхъ между Римлянами и Латинами и вмѣстѣ съ тѣмъ установлялъ для нихъ ускоренный способъ судебнаго разбирательства черезъ присяжныхъ «возстановителей» (reciperatores); наперекоръ римскому обыкновенію возлагать рѣшеніе всѣхъ тяжбъ только на одного судью, эти присяжные засѣдали не по-одиночкѣ и въ нечетномъ числѣ и представляли нѣчто въ родѣ коммерческаго и ярмарочнаго суда, состоявшаго изъ судей обѣихъ націй и одного предсѣдателя. Они разбирали дѣло въ томъ мѣстѣ, гдѣ былъ заключенъ договоръ, и были обязаны окончить разбирательство не болѣе, чѣмъ черезъ десять дней. Формы, внутри которыхъ вращались отношенія между Римлянами и Латинами, натурально, были общими для всѣхъ и точно такими, какія были установлены для сношеній между патриціями и плебеями, — такъ какъ манципація и заемное обязательство (nexum) первоначально были не формальными актами, а наглядными выраженіями тѣхъ понятій о легальности, которыя господствовали по меньшей мѣрѣ повсюду, гдѣ былъ въ употребленіи латинскій языкъ. — Иначе и въ другой формѣ велись сношенія съ заграничными странами. Какъ кажется, еще въ раннюю пору были заключены съ Церитами и съ другими дружественными народами договоры касательно торговыхъ сношеній и легальныхъ порядковъ и было положено основаніе тому международному частному праву (ius gentium), которое мало-по-малу развилось въ Римѣ рядомъ съ его земскимъ правомъ. Это развитіе легальныхъ отношеній оставило послѣ себя слѣды въ замѣчательномъ установленіи такъ называемой «передачи» (mutuum отъ mutare, какъ dividuus отъ dividera), — такой формы займа, которая не заключалась, какъ nexum, въ ясно выраженномъ передъ свидѣтелями признаніи долга со стороны заемщика, а состояла изъ простой передачи денегъ изъ рукъ въ руки и очевидно была обязана своимъ происхожденіемъ торговлѣ съ иноземцами, между тѣмъ какъ nexum возникло изъ долговыхъ сношеній между туземцами. Поэтому достойно вниманія и то, что это слово встрѣчается въ сицилійско-греческомъ языкѣ въ формѣ μοῖτον, — съ чѣмъ находится въ связи и воспроизведеніе латинскаго carcer въ сицилійскомъ κάρκαρον. Такъ какъ языковѣдѣніе непозволяетъ сомнѣваться въ томъ, что оба эти слова были по своему происхожденію латинскими, то ихъ появленіе въ сицилійском мѣстномъ нарѣчіи служитъ вѣскимъ доказательствомъ такихъ частыхъ сношеній латинскихъ мореплавателей съ жителями Сициліи, которыя нерѣдко заставляли этихъ мореплавателей занимать у туземцевъ деньги и подвергаться общему во всѣхъ древнихъ законодательствахъ послѣдствію неуплаты долга — тюремному заключенію. Напротивъ того, названіе сиракузской тюрьмы «каменоломня» или λατομίαι было
[155]издревле перенесено на расширенную римскую государственную тюрьму — lautumiae.
Характеръ римскаго законодательства.
Всѣ эти постановленія въ сущности были древнѣйшей кодификаціей обычнаго римскаго права, состоявшейся лѣтъ черезъ пятьдесятъ послѣ упраздненія царской власти, а ихъ существованіе въ эпоху царей если и можетъ быть оспариваемо въ нѣкоторыхъ отдѣльныхъ пунктахъ, не подлежитъ сомнѣнію въ цѣломъ; въ своей совокупности они представляютъ намъ законодательство уже сильно развившагося земледѣльческаго и торговаго города, — законодательство, отличавшееся и своимъ либеральнымъ направленіемъ и своею строгою послѣдовательностью. Здѣсь уже совершенно исчезли условныя символическія формы, какія встрѣчаются напримѣръ въ германскомъ законодательствѣ. Неподлежитъ сомнѣнію, что такія формы когда-то были въ употребленіи и у Италійцевъ; яснымъ доказательствомъ этого служатъ, напримѣръ: форма домоваго обыска, при которомъ слѣдователь, и по римскому и по германскому обычаю, долженъ былъ находиться безъ верхняго платья, въ одной рубашкѣ, и въ особенности та очень древняя латинская формула для объявленія войны, въ которой встрѣчаются два символа, бывшіе въ употребленіи по меньшей мѣрѣ также у Кельтовъ и у Германцевъ — «чистая трава» (herbapura, на языкѣ Франковъ chrene chruda), какъ символъ родной земли, и опаленный огнемъ, покрытый кровью посохъ, какъ знакъ начала войны. Но за немногими исключеніями, въ которыхъ исконные обычаи охраняются изъ религіозныхъ мотивовъ (сюда принадлежатъ какъ объявленіе войны коллегіей Феціаловъ, такъ и конфарреація), римское право, — насколько оно намъ знакомо, — рѣшительно отвергаетъ символъ въ его принципѣ и во всѣхъ случаяхъ требуетъ не болѣе и не менѣе, какъ полнаго и яснаго выраженія воли. Передача имущества, вызовъ къ свидѣтельскимъ показаніямъ и бракосочетаніе считаются совершонными какъ только обѣ стороны ясно выразили свою волю; хотя и сохранялось обыкновеніе передавать имущество въ руки новаго собственника, дергать за ухо приглашеннаго въ свидѣтели, покрывать голову новобрачной и вводить ее съ торжественной процессіей въ домъ мужа, но уже по самому древнему римскому законодательству всѣ эти старинныя обыкновенія не имѣли никакого легальнаго значенія. Подобно тому, какъ изъ римской религии были отброшены всѣ аллегоріи и вмѣстѣ съ тѣмъ всякіе виды олицетворенія, и изъ римскаго законодательства были отброшены всѣ символы. Вмѣстѣ съ этимъ были совершенно устранены тѣ болѣе древніе порядки, которые мы находимъ какъ въ эллинскихъ такъ и въ германскихъ учрежденіяхъ и при которыхъ общинная власть еще боролась съ авторитетомъ поглощенныхъ общиной болѣе мелкихъ родовыхъ и волостныхъ союзовъ; мы уже ненаходимъ внутри государства никакихъ дозволенныхъ закономъ
[156]союзовъ, которые восполняли-бы недостаточную государственную помощь, служа поддержкой одинъ для другаго, — ненаходимъ ни рѣзкихъ слѣдовъ кровавой мести ни стѣсняющей волю отдѣльнаго лица семейной собственности. Однако все это, конечно, когда-то существовало и у Италійцевъ, а слѣды такихъ порядковъ еще можно найти въ нѣкоторыхъ отдѣльныхъ богослужебныхъ постановленіяхъ, какъ напримѣръ въ обязанности невольнаго убійцы приносить козла отпущенія ближайшимъ родственникамъ убитаго; но уже въ томъ древнѣйшемъ періодѣ римской исторіи, который мы въ состояніи мысленно обозрѣть, все это было давно пережитымъ моментомъ. Хотя и родъ и семья по прежнему существовали въ римской общинѣ, но они такъ-же мало стѣсняли и идеальное и реальное полновластіе государства въ государственной сферѣ, какъ и та свобода, которую государство предоставляло и обезпечивало гражданамъ. Кореннымъ основаніемъ права повсюду является государство; свобода — ничто иное, какъ другое выраженіе для обозначенія правъ гражданства въ ихъ самомъ широкомъ значеніи; всякая собственность основана на ясно выраженной или подразумѣваемой ея передачѣ отъ общины отдѣльному лицу; договоръ имѣетъ силу только послѣ того, какъ община засвидѣтельствовала его черезъ своихъ представителей; завѣщаніе дѣйствительно только въ томъ случаѣ, если оно было утверждено общиной. Сфера общественнаго права и сфера частнаго права рѣзко разграничены одна отъ другой: преступленіе противъ государства подвергаетъ виновнаго непосредственно государственному суду и всегда влечетъ за собою смертную казнь; преступленіе противъ согражданина или противъ гостя заглаживается прежде всего путемъ соглашенія посредствомъ пени или посредствомъ удовлетворенія обиженнаго; оно никогда не наказывается смертью и въ худшемъ случаѣ влечетъ за собою утрату свободы. Здѣсь идутъ рука объ руку съ одной стороны самый широкій либерализмъ во всемъ, что касается свободы сношеній, съ другой стороны самый строгій способъ взысканій, — точь въ точь какъ въ нашихъ торговыхъ центрахъ, рядомъ съ всеобщимъ правомъ обязываться векселями, существуетъ самый строгій порядокъ взысканія по такимъ обязательствамъ. Гражданинъ и подзащитный человѣкъ стоятъ — въ томъ, что касается дѣловыхъ сношеній, — совершенно на равной ногѣ; государственные договоры предоставляютъ и гостямъ широкую равноправность; женщины поставлены по правоспособности совершенно на равнѣ съ мущинами, хотя и стѣснены въ своей дѣятельности; даже только что достигшій совершеннолѣтія юноша получаетъ самое широкое право распоряжаться своей собственностью и вообще всякій, кто въ правѣ располагать самимъ собою, такъ-же полновластенъ въ своей сферѣ, какъ полновластно государство въ сферѣ общественной. Въ особенности характеристична кредитная система: кредита подъ залогъ земельной
[157]собственности вовсе несуществуетъ, но вмѣсто ипотечнаго долга сразу является то, чѣмъ въ наше время оканчивается ипотечный процессъ — переходъ собственности отъ должника къ кредитору; напротивъ того личный кредитъ гарантированъ самымъ широкимъ, — чтобъ не сказать не въ мѣру широкимъ — образомъ, такъ какъ законодатель даетъ кредитору право поступить съ неоплатнымъ должникомъ какъ съ воромъ и дозволяетъ ему со всею законодательною серьозностью то-же, что Шейлокъ, полушутя, выговорилъ у своего заклятаго врага; даже вопросъ объ излишне-вырѣзанномъ разрѣшенъ болѣе тщательно, чѣмъ жидомъ. Законодатель не могъ болѣе ясно выразить своего намѣренія соединить свободное отъ долговъ земледѣльческое хозяйство съ коммерческимъ кредитомъ и преслѣдовать съ безпощадной энергіей всякую мнимую собственность и всякое нарушеніе даннаго слова. Если мы примемъ сверхъ того въ соображеніе, что за всѣми Латинами было рано признано право выбирать постоянное мѣсто жительства (стр. 103) и что такъ-же рано была признана законность гражданскихъ браковъ (стр. 87), то мы придемъ къ убѣжденію, что это государство, — требовавшее столь многаго отъ своихъ гражданъ и дошедшее въ понятіи о подчиненности частныхъ лицъ цѣлому такъ далеко, какъ никакое другое и до и послѣ него, — поступало такъ и могло такъ поступать только потому, что низпровергло всѣ преграды для сношеній между людьми и столько-же разнуздало свободу, сколько стѣснило ее. И въ тѣхъ случаяхъ, когда римское законодательство что-либо разрѣшаетъ, и въ тѣхъ, когда оно что-либо воспрещаетъ, оно всегда выражается безъ оговорокъ: если неимѣвшій законнаго защитника чужеземецъ находился въ положеніи дикаго звѣря, котораго могъ травить всякій, кто пожелаетъ, за то гость стоялъ на равной ногѣ съ гражданиномъ; договоръ обыкновенно не давалъ никакого права на предъявленіе иска, но въ случаѣ признанія правъ кредитора этотъ договоръ былъ такъ всесиленъ, что бѣднякъ нигдѣ не находилъ спасенія, ни съ чьей стороны не вызывалъ человѣколюбивой и справедливой снисходительности, — точно будто законодатель находилъ наслажденіе въ томъ, что повсюду окружалъ себя самыми рѣзкими противорѣчіями, выводилъ изъ принциповъ самыя крайнія послѣдствія и насильственно навязывалъ даже самымъ тупоумнымъ людямъ убѣжденіе, что понятіе о правѣ то-же, что́ понятіе о тираніи. Римлянину были не знакомы тѣ поэтическія формы и та пріятная наглядность, которыя такъ привлекательны въ германскомъ законодательствѣ; въ его законахъ все ясно и точно, нѣтъ никакихъ символовъ и нѣтъ никакихъ лишнихъ постановленій. Эти законы не жестоки; по нимъ совершается безъ всякихъ оговорокъ все, что необходимо, даже смертная казнь, что свободнаго человѣка нельзя подвергать пыткѣ — было кореннымъ принципомъ римскаго права, — такимъ принципомъ, къ установленію
[158]котораго другіе народы стремились въ теченіе тысячелѣтій. Но это право было ужасно своей неумолимой строгостью, которая даже не смягчалась гуманною практикой, такъ какъ это было народное право;— ужаснѣе свінцовыхъ крышъ и застѣнковъ были то погребеніе заживо, которое совершалось на глазахъ бѣдняковъ въ долговыхъ башняхъ зажиточныхъ людей. Но въ томъ-то и заключалось величіе Рима, что въ немъ народъ самъ себѣ создалъ и самъ на себѣ вынесъ такое законодательство, въ которомъ господствовали и до сихъ поръ еще господствуютъ безъ всякаго искаженія и безъ всякаго смягченія вѣчные принципы свободы и верховной власти, собственности и законности.
Римская Исторія. Томъ I / Ѳ. Моммсенъ; пер. В. Невѣдомскаго. — М.: 1887.