собственности вовсе несуществуетъ, но вмѣсто ипотечнаго долга сразу является то, чѣмъ въ наше время оканчивается ипотечный процессъ — переходъ собственности отъ должника къ кредитору; напротивъ того личный кредитъ гарантированъ самымъ широкимъ, — чтобъ не сказать не въ мѣру широкимъ — образомъ, такъ какъ законодатель даетъ кредитору право поступить съ неоплатнымъ должникомъ какъ съ воромъ и дозволяетъ ему со всею законодательною серьозностью то-же, что Шейлокъ, полушутя, выговорилъ у своего заклятаго врага; даже вопросъ объ излишне-вырѣзанномъ разрѣшенъ болѣе тщательно, чѣмъ жидомъ. Законодатель не могъ болѣе ясно выразить своего намѣренія соединить свободное отъ долговъ земледѣльческое хозяйство съ коммерческимъ кредитомъ и преслѣдовать съ безпощадной энергіей всякую мнимую собственность и всякое нарушеніе даннаго слова. Если мы примемъ сверхъ того въ соображеніе, что за всѣми Латинами было рано признано право выбирать постоянное мѣсто жительства (стр. 103) и что такъ-же рано была признана законность гражданскихъ браковъ (стр. 87), то мы придемъ къ убѣжденію, что это государство, — требовавшее столь многаго отъ своихъ гражданъ и дошедшее въ понятіи о подчиненности частныхъ лицъ цѣлому такъ далеко, какъ никакое другое и до и послѣ него, — поступало такъ и могло такъ поступать только потому, что низпровергло всѣ преграды для сношеній между людьми и столько-же разнуздало свободу, сколько стѣснило ее. И въ тѣхъ случаяхъ, когда римское законодательство что-либо разрѣшаетъ, и въ тѣхъ, когда оно что-либо воспрещаетъ, оно всегда выражается безъ оговорокъ: если неимѣвшій законнаго защитника чужеземецъ находился въ положеніи дикаго звѣря, котораго могъ травить всякій, кто пожелаетъ, за то гость стоялъ на равной ногѣ съ гражданиномъ; договоръ обыкновенно не давалъ никакого права на предъявленіе иска, но въ случаѣ признанія правъ кредитора этотъ договоръ былъ такъ всесиленъ, что бѣднякъ нигдѣ не находилъ спасенія, ни съ чьей стороны не вызывалъ человѣколюбивой и справедливой снисходительности, — точно будто законодатель находилъ наслажденіе въ томъ, что повсюду окружалъ себя самыми рѣзкими противорѣчіями, выводилъ изъ принциповъ самыя крайнія послѣдствія и насильственно навязывалъ даже самымъ тупоумнымъ людямъ убѣжденіе, что понятіе о правѣ то-же, что́ понятіе о тираніи. Римлянину были не знакомы тѣ поэтическія формы и та пріятная наглядность, которыя такъ привлекательны въ германскомъ законодательствѣ; въ его законахъ все ясно и точно, нѣтъ никакихъ символовъ и нѣтъ никакихъ лишнихъ постановленій. Эти законы не жестоки; по нимъ совершается безъ всякихъ оговорокъ все, что необходимо, даже смертная казнь, что свободнаго человѣка нельзя подвергать пыткѣ — было кореннымъ принципомъ римскаго права, — такимъ принципомъ, къ установленію
собственности вовсе не существует, но вместо ипотечного долга сразу является то, чем в наше время оканчивается ипотечный процесс — переход собственности от должника к кредитору; напротив того личный кредит гарантирован самым широким, — чтоб не сказать не в меру широким — образом, так как законодатель дает кредитору право поступить с неоплатным должником как с вором и дозволяет ему со всею законодательною серьезностью то же, что Шейлок, полушутя, выговорил у своего заклятого врага; даже вопрос об излишне вырезанном разрешен более тщательно, чем жидом. Законодатель не мог более ясно выразить своего намерения соединить свободное от долгов земледельческое хозяйство с коммерческим кредитом и преследовать с беспощадной энергией всякую мнимую собственность и всякое нарушение данного слова. Если мы примем сверх того в соображение, что за всеми латинами было рано признано право выбирать постоянное место жительства (стр. 103) и что так же рано была признана законность гражданских браков (стр. 87), то мы придем к убеждению, что это государство, — требовавшее столь многого от своих граждан и дошедшее в понятии о подчиненности частных лиц целому так далеко, как никакое другое и до и после него, — поступало так и могло так поступать только потому, что ниспровергло все преграды для сношений между людьми и столько же разнуздало свободу, сколько стеснило её. И в тех случаях, когда римское законодательство что-либо разрешает, и в тех, когда оно что-либо воспрещает, оно всегда выражается без оговорок: если не имевший законного защитника чужеземец находился в положении дикого зверя, которого мог травить всякий, кто пожелает, зато гость стоял на равной ноге с гражданином; договор обыкновенно не давал никакого права на предъявление иска, но в случае признания прав кредитора этот договор был так всесилен, что бедняк нигде не находил спасения, ни с чьей стороны не вызывал человеколюбивой и справедливой снисходительности, — точно будто законодатель находил наслаждение в том, что повсюду окружал себя самыми резкими противоречиями, выводил из принципов самые крайние последствия и насильственно навязывал даже самым тупоумным людям убеждение, что понятие о праве то же, что понятие о тирании. Римлянину были не знакомы те поэтические формы и та приятная наглядность, которые так привлекательны в германском законодательстве; в его законах всё ясно и точно, нет никаких символов и нет никаких лишних постановлений. Эти законы не жестоки; по ним совершается без всяких оговорок всё, что необходимо, даже смертная казнь, что свободного человека нельзя подвергать пытке — было коренным принципом римского права, — таким принципом, к установлению
