[145]
ГЛАВА XI
Законы и суд
Более новый характер италийской культуры
История не в состоянии без посторонней помощи наглядно описать народную жизнь во всём её бесконечном разнообразии; она должна довольствоваться описанием общего хода событий. В её состав не входят дела и поступки, мысли и вымыслы отдельного лица, как бы они ни были проникнуты народным духом. Однако попытка обрисовать их хотя бы только в их самых общих чертах по отношению к этим древнейшим временам, почти совершенно исчезнувшим для истории, кажется нам потому необходимой, что глубокая пропасть, которая лежит между нашим собственным строем мыслей и чувств и строем древних культурных народов, сколько-нибудь доступна для нашего понимания только в этой сфере. Дошедшие до нас предания с их перепутанными названиями народов и мало понятными для нас легендами — то же, что высохшие листья, при виде которых с трудом верится, что они когда-то были зелены; вместо того, чтоб прислушиваться к их наводящему тоску шелесту и распределять по разрядам такие ничтожные частички человеческого рода, как все эти хоны и ойнотры, сикулы и пелазги, не лучше ли заняться разрешением вопросов: как отпечатлелась реальная народная жизнь древней Италии на юридических отношениях, а идеальная — на религии, как в то время люди хозяйничали и торговали, откуда получили они грамотность и дальнейшие зачатки цивилизации? Как ни бедны в этом отношении наши сведения и касательно римлян и в особенности касательно племен сабельского и этрусского, всё-таки несмотря на краткость и неполноту нашего описания, читатель найдет в нём не мертвые имена, а живые образы или по меньшей мере легкие очертания таких образов. В общем итоге всех исследований этого рода оказывается, что у италийцев и в особенности у римлян сохранилось от их древнего быта сравнительно меньше, чем у какого-либо другого индо-германского племени. Стрелы и лук, боевая колесница, неспособность [146]женщины владеть собственностью, покупка жены, первобытный обряд погребения, кровавая месть, борьба родовой организации с общинною властью, полное жизни олицетворение природы, — все эти явления вместе с бесчисленным множеством других однородных, как следует предполагать, служили основой и для италийской цивилизации; но они уже бесследно исчезли в ту пору, с которой становится для нас заметным зарождение этой цивилизации, и мы убеждаемся, что они когда-то действительно существовали только путем сравнения с родственными племенами. Поэтому история Италии начинается с гораздо более позднего периода цивилизации, чем, например, история Греции и Германии, и с самого начала отличается более близким к новому времени характером.
Законы, по которым жило большинство италийских племен, исчезли бесследно; только о латинском праве до нас дошли некоторые сведения из римских преданий. — Судебная властьВся судебная власть сосредоточивалась в общине, то есть в лице царя, который чинил суд, или «приказ» (jus) в присутственные дни (dies fasti) на судном месте (tribunal), сидя на колесничном седалище (sella curulis)[1]; подле него стояли его рассыльные (lictores), а перед ним — обвиняемые или тяжущиеся (rei). Правда, над рабами был прежде всех судьею их господин, а над женщинами — отец, муж или ближайший из их родственников (стр.56), но рабы и женщины не считались настоящими членами общины. Даже над состоявшими под властью отца семейства, сыновьями и внуками отцовская судебная власть соперничала с царской; но первая в сущности была не судебной властью, а просто истекала из принадлежавшего отцу права собственности над детьми. Следов такой судебной власти, которая составляла бы принадлежность родов, или вообще такой, которая не истекала бы из верховной судебной власти царя, мы не находим нигде. Что касается самоуправства и в особенности кровавой мести, то в древних легендах как будто слышится отголосок того первобытного принципа, что умерщвление убийцы или его укрывателя дозволяется ближайшим родственникам убитого; но те же самые легенды отзываются об этом принципе, как, о достойном порицания[2]; поэтому следует полагать, что [147]кровавая месть очень рано исчезла в Риме, благодаря энергическому вмешательству общинной власти. В древнейшем римском праве также нет никаких следов того влияния на судебный приговор со стороны друзей подсудимого и окружающей его толпы, которое допускалось древнейшими германскими законами; в нём нет и того, что так часто встречается у германцев — что готовность и способность поддержать перед судом свои притязания с оружием в руках считались необходимыми или по меньшей мере дозволительными. Судебный процесс мог быть или государственным или частным, смотря по тому, возбуждал ли его царь по собственному почину или по просьбе обиженного.
Преступления
Первый вид процесса возникал только в том случае, если было нарушено общественное спокойствие, стало быть главным образом в случае государственной измены или сообщничества с неприятелем (proditio) или соединенного с насилием сопротивления властям (perduellio). Но нарушителями общественного спокойствия считались также: злостный убийца (parricida), мужеложец, оскорбитель девичьей или женской чести, поджигатель, лжесвидетель, и кроме того тот, кто волшебными заговорами портил жатву или похищал в ночное время хлеб с полей, оставленных под охраной богов и народа; поэтому и с ними обходились, как с государственными изменниками. Судебное разбирательство начиналось и производилось царем; он постановлял и приговор, предварительно выслушав мнение приглашенных им советников. Но после того, как царь приступил к судебному разбирательству, он мог предоставить дальнейшее производство дела и постановление приговора своему заместителю, который обыкновенно выбирался из членов совета; но нам неизвестно, в какой мере принадлежит к учреждениям царского периода назначение позднейших экстраординарных заместителей — двух комиссаров для постановления приговора над бунтовщиками (duoviri perduellionis) и тех позднейших постоянных заместителей, или «расследователей убийств» (quaestores parricidii), на которых возлагалась обязанность разыскивать и задерживать убийц и которые, стало быть, были чем-то вроде полицейских агентов. Во время производства [148]следствия обвиняемый обыкновенно подвергался аресту, но он мог быть освобожден из-под ареста на поруки. Только рабов подвергали пытке, чтоб вынудить сознание в преступлении. Кто был уличен в нарушении общественного спокойствия, всегда платился своею жизнью; смертная казнь была очень разнообразна: лжесвидетеля сбрасывали с крепостной скалы, похитителя жатвы казнили на виселице, а поджигателя — на костре. Царь не имел права миловать, которое принадлежало только общине, но он мог разрешить или не разрешить обвиненному ходатайство о помиловании (provocatio). Сверх того в римском праве допускалось помилование преступника богами: кто пал на колена перед жрецом Юпитера, того нельзя было сечь в тот же день розгами; с того, кто входил закованным в цепи в жилище этого жреца, следовало снимать оковы, и жизнь даровалась тому преступнику, который на пути к смертной казни случайно встречал одну из священных дев Весты. — Дисциплинарные наказанияВзыскания со стороны государства за нарушение порядка и за полицейские проступки назначались по усмотрению царя; они состояли из назначенного числа (отсюда название multa) быков или баранов. Царь мог также назначать наказание розгами. — Частное правоВо всех других случаях, когда было нарушено не общественное спокойствие, а спокойствие частных лиц, государство вступалось только по просьбе обиженного, который приглашал оскорбителя предстать вместе с ним перед царем, а в случае необходимости, приводил его насильно. После того, как обе стороны явились на суд и обвинитель словесно изложил свое требование, а обвиняемый отказался его исполнить, царь мог или лично разобрать дело или поручить заместителю разбирательство от своего имени. Обыкновенным способом удовлетворения по таким жалобам была мировая сделка между обидчиком и обиженным, вмешательство со стороны государства могло быть только дополнением к состоявшемуся решению в тех случаях, когда вор не давал достаточного удовлетворения (poena) обокраденному, а обидчик обиженному, когда у кого-нибудь была задержана его собственность или когда чье-либо законное требование не было исполнено. — КражаНет возможности решить, считалась ли в ту пору кража за преступление, и если считалась, то при каких условиях; также неизвестно, чего был вправе требовать обокраденный от вора; но обиженный, конечно, требовал от пойманного на деле вора более, нежели от вора, уличенного впоследствии, так как обида, которую следовало загладить, чувствовалась в первом случае сильнее нежели во втором. Если же кража не могла быть заглажена, или если вор не был в состоянии уплатить штраф, потребованный обиженным и признанный судьею правильным, то судья присуждал вора в личную собственность обокраденному. — ВредительствоВ случае легких [149]телесных повреждений (iniuria) или небольшой порчи каких-нибудь вещей, пострадавший должен был безусловно довольствоваться материальным вознаграждением; если же при этом произошло увечье, то пострадавший мог требовать око за око и зуб за зуб. — СобственностьТак как пахотные земли долго находились у римлян в общинном владении и были разделены лишь в сравнительно позднюю пору, то у них развилась собственность не из обладания недвижимыми имуществами, а из обладания рабами и из разведения рогатого скота (familia pecuniaque). Легальной основой для собственности служило вовсе не право сильного; напротив того, всякая собственность, по мнению римлян, уделялась общиной отдельным гражданам в исключительное владение и пользование; поэтому собственность могли иметь только граждане и те, кого община считала в этом отношении равноправными с гражданами. Всякую собственность можно было свободно передавать из одних рук в другие; римское право не установляло никакого существенного различия между движимыми и недвижимыми имуществами, в особенности с тех пор, как на эти последние также было распространено понятие о частной собственности, и не признавало никаких безусловных притязаний детей или других родственников на отцовское или семейное имущество. Между тем отец не мог самопроизвольно лишать детей наследства, так как с одной стороны он не мог разорвать свою легальную связь с детьми, а с другой стороны не мог составить завещания иначе, как с согласия всей общины, которая могла отказать ему в этом согласии и, без сомнения, часто отказывала. Хотя отец и мог при своей жизни делать невыгодные для своих детей распоряжения, так как закон был скуп на личные стеснения собственников и вообще предоставлял всякому взрослому мужчине свободно распоряжаться его собственностью; но то постановление, что отец, отчуждавший свое имущество в ущерб своим детям, признавался административным путем за умалишенного и отдавался под опекунский надзор, вероятно принадлежит еще к той эпохе, когда пахотные земли были в первый раз разделены и вместе с тем частная собственность приобрела более важное значение в общинном быту. Этим путем римское право, по мере возможности, согласовало два противоположных принципа — неограниченное право распоряжаться своей собственностью и целость семейной собственности. Вещественных ограничений права собственности вообще не допускалось, за исключением тех прав пользования, которые необходимы в сельском хозяйстве. Наследственное арендаторство и поземельная рента были легально немыслимы; вместо также не допускаемого законами залога права собственности, можно было прямо передавать кредитору собственность в заклад, точно так же, как она передавалась покупателю; причём кредитор [150]давал честное слово (fiducia), что до истечения условленного срока он не будет отчуждать заложенное имущество и возвратит его должнику после уплаты ссуды. — ДоговорыДоговоры, заключенные государством с кем-либо из граждан, в особенности с теми, кто ручался (praevides, praedes) за исполнение какой-либо государственной повинности, получали обязательную силу без всяких дальнейших формальностей. Напротив того договоры между частными людьми не давали права на легальную помощь со стороны государства; кредитор находил для себя охрану только в честном слове, которое пользовалось большим доверием в среде торговцев, и в том, что при заключении сделок нередко произносились клятвы, которых нельзя было нарушить без опасения вызвать мщение со стороны богов. Законом дозволялось предъявлять иски только по брачным договорам, в силу которых отец семейства был обязан заплатить штраф и вознаграждение за невыдачу обещанной невесты, и по договорам о купле (mancipatio) и о займе (nexum). Купля считалась совершённой законным порядком, если продавец передал проданную вещь в руки покупателя (mancipare) и если одновременно с этим покупатель вручил продавцу условленную плату в присутствии свидетелей, а с тех пор, как медь сделалась мерилом ценностей взамен овец и быков, купля совершалась посредством отвешивания условленного количества меди на весах, которые держало для этой цели беспристрастное постороннее лице[3]. При этом продавец ручался за то, что проданная вещь действительно составляла его собственность, и как [151]он сам так и покупатель были обязаны исполнить всё, в чём они между собой условились; в противном случае неисправная сторона была обязана уплатить другой стороне такой же штраф, какой взыскивался за кражу. Всё-таки купля давала право иска только в том случае, если при её совершении обе стороны пунктуально исполняли все формальности; покупка в долг не давала и не отнимала права собственности, и не давала никаких прав для предъявления иска. Точно так же совершалась и ссуда: кредитор отвешивал должнику при свидетелях условленное количество меди под обязательством (nexum) возврата. Должник был обязан уплатить кроме капитала и проценты, которые при обыкновенных обстоятельствах были не менее десяти за год[4]. С соблюдением таких же формальностей производилась в своё время уплата долга. Если должник не исполнял своего обязательства перед государством, то его продавали вместе со всем его имуществом; для удостоверения долга достаточно было того, что он взыскивался государством. Тяжбы между частными людьмиЕсли же частный человек приносил царю жалобу на захват своей собственности (vindiciae) или если не уплачивался сделанный долг, то ход дела зависел от того, представлялась ли надобность в удостоверении факта (которое было всегда необходимо в тяжбах о праве собственности), или же факт был сам по себе ясен (в чём нетрудно было убедиться путем допроса свидетелей, если дело шло о неуплате долга). Удостоверение факта происходило в виде спора об заклад, причём каждая сторона вносила на случай неудачи залог (sacramentum); в значительных тяжбах, то есть в таких, в которых стоимость иска превышала стоимость десяти быков, залог состоял из пяти быков, а в менее значительных — из пяти баранов. Судья решал, который из двух тяжущихся основательно бился об заклад; тогда залог проигравшей стороны доставался жрецам на совершение публичных жертвоприношений. Затем, и тот, кто неосновательно бился об заклад и не удовлетворял своего противника в течение тридцати дней, и тот, чьё обязательство было с самого начала бесспорным, то есть всякий должник, не представивший свидетелей в доказательство уплаты им долга, подвергался взысканию посредством наложения на него рук (manus iniectio): тогда кредитор хватал его повсюду, где мог найти, и приводил его в суд только для того, чтоб заставить его уплатить долг. Арестованный таким способом должник не имел права сам себя защищать; третье лице могло вступиться за него и доказывать [152]несправедливость совершённого насилия (vindex); в этом случае производство дела приостанавливалось; но такое заступничество налагало на защитника личную ответственность, поэтому за оседлых жителей могли выступать защитниками только оседлые же жители. Если не было произведено уплаты и никто не являлся в качестве защитника, то царь присуждал схваченного должника кредитору, который мог увести этого должника с собой и держать его у себя как раба. Если же затем протекло шестьдесят дней, в течение которых должника три раза выводили на рынок, громко спрашивали, не сжалится ли кто-нибудь над ним и всё это не имело успеха, то кредиторы имели право убить его и разделить между собою его труп, или же продать его вместе с его детьми и имуществом в чужие страны в рабство, или, наконец, держать его при себе взамен раба, — так как, пока он находился на территории римской общины, он, по римским законам, не мог сделаться вполне рабом (стр. 103). С такой-то беспощадной строгостью были ограждены римскою общиной собственность и имущество каждого от вора и зловредителя, равно как от самовольных захватов и от неуплаты долгов. — ОпекаТочно так же была ограждена собственность тех, кто не был способен носить оружие и стало быть не был способен охранять свое собственное достояние, как то: несовершеннолетних, умалишенных и главным образом женщин; их охрана возлагалась на их ближайших наследников. — Право наследстваПосле смерти собственника его имущество переходило к его ближайшим наследникам, причём все одинаково близкие, не исключая и женщин, получали равные доли, а вдова получала одинаковую долю с каждым из детей. Законный переход наследства мог быть отменен только народной сходкой, но ввиду того, что на имуществе могли лежать священно-служебные повинности, в этом случае требовалось предварительное согласие жрецов; впрочем разрешения такого рода, как кажется, и в раннюю пору давались часто, а в крайнем случае можно было обойтись и без них, благодаря тому, что всякий мог свободно располагать своим имуществом в течение всей своей жизни, — можно было передать всё своё состояние одному из друзей с тем, чтоб после смерти собственника, он разделил это состояние согласно желанию умершего. — Отпущение рабов на волюДревнее законодательство было не знакомо с отпущением рабов на волю. Владелец, конечно, мог, если хотел, не пользоваться своим правом собственности; но этим не изменялось основное правило, что никакие взаимные обязательства не могут существовать между господином и рабом, а этот последний не мог получить в общине прав гостя, а еще менее гражданина. Поэтому отпущение рабов могло быть первоначально лишь фактом, а не легальным актом, и владелец никогда не лишался права [153]снова обходиться с вольноотпущенником как с своим рабом. Но из этого правила стали делать отступления в тех случаях, когда владелец обязывался предоставить своему рабу свободу не только перед этим рабом, но и перед общиной. Особой легальной формы для такого обязательства установлено не было, что и служит лучшим доказательством того, что первоначально вовсе не было никакого отпущения рабов на волю; но можно было достигать той же цели другими законными путями — путем завещания, тяжбы и переписи. Если владелец объявил своего раба свободным при совершении завещания перед народным собранием, или если он дозволил своему рабу предъявить против него в суде иск о свободе, или если он дозволил рабу внести свое имя в список ценза, то хотя вольноотпущенник и не считался гражданином, но считался независимым как от своего прежнего господина, так и от его наследников, и сначала поступал в число клиентов, а впоследствии в число плебеев (стр. 85). Освобождение сына было сопряжено с еще большими затруднениями, нежели освобождение раба, по той причине, что связь владельца с его рабом была делом случайности и потому могла быть добровольно разорвана, между тем как отец всегда оставался отцом для своего сына. Поэтому, чтоб освободиться из под отцовской власти, сыновьям впоследствии приходилось сначала поступать в рабство и потом освобождаться из рабской зависимости; но в ту эпоху, о которой теперь идет речь, вообще еще не было никакой эманципации.
Подзащитные люди и иностранцы
По этим законам жили в Риме граждане и подзащитные люди, между которыми, сколько нам известно, существовало полное равенство в их частных правах. Напротив того иностранец, — если он не поступал под защиту какого-нибудь римского патрона и не жил в качестве его клиента, — был бесправен как лично, так и по отношению к своему имуществу. Всё, что римский гражданин отбирал у него, считалось так же законно приобретенным, как и взятая с морского берега никому не принадлежащая раковина; только в том случае, если римский гражданин приобретал землю, находящуюся вне римских границ, он мог быть её фактическим владельцем, но не считался её законным собственником, потому что расширять границы общины отдельный гражданин не имел права. Не так было во время войны: всё движимое и недвижимое имущество, какое приобретал солдат, сражавшийся в рядах армии, доставалось не ему, а государству, от которого, стало быть, и в этом случае зависело передвинуть границу вперед или назад. — Исключения из этих общих правил возникали вследствие особых государственных договоров, предоставлявших внутри римской общины особые права членам [154]чужих общин. Так например вечный союз между Римом и Лациумом признавал легальную силу всех договоров, заключенных между римлянами и латинами и вместе с тем устанавливал для них ускоренный способ судебного разбирательства через присяжных «восстановителей» (reciperatores); наперекор римскому обыкновению возлагать решение всех тяжб только на одного судью, эти присяжные заседали не поодиночке и в нечетном числе и представляли нечто вроде коммерческого и ярмарочного суда, состоявшего из судей обеих наций и одного председателя. Они разбирали дело в том месте, где был заключен договор, и были обязаны окончить разбирательство не более, чем через десять дней. Формы, внутри которых вращались отношения между римлянами и латинами, натурально, были общими для всех и точно такими, какие были установлены для сношений между патрициями и плебеями, — так как манципация и заемное обязательство (nexum) первоначально были не формальными актами, а наглядными выражениями тех понятий о легальности, которые господствовали по меньшей мере повсюду, где был в употреблении латинский язык. — Иначе и в другой форме велись сношения с заграничными странами. Как кажется, еще в раннюю пору были заключены с церитами и с другими дружественными народами договоры касательно торговых сношений и легальных порядков и было положено основание тому международному частному праву (ius gentium), которое мало-помалу развилось в Риме рядом с его земским правом. Это развитие легальных отношений оставило после себя следы в замечательном установлении так называемой «передачи» (mutuum от mutare, как dividuus от dividera), — такой формы займа, которая не заключалась, как nexum, в ясно выраженном перед свидетелями признании долга со стороны заемщика, а состояла из простой передачи денег из рук в руки и очевидно была обязана своим происхождением торговле с иноземцами, между тем как nexum возникло из долговых сношений между туземцами. Поэтому достойно внимания и то, что это слово встречается в сицилийско-греческом языке в форме μοῖτον, — с чем находится в связи и воспроизведение латинского carcer в сицилийском κάρκαρον. Так как языковедение не позволяет сомневаться в том, что оба эти слова были по своему происхождению латинскими, то их появление в сицилийском местном наречии служит веским доказательством таких частых сношений латинских мореплавателей с жителями Сицилии, которые нередко заставляли этих мореплавателей занимать у туземцев деньги и подвергаться общему во всех древних законодательствах последствию неуплаты долга — тюремному заключению. Напротив того, название сиракузской тюрьмы «каменоломня» или λατομίαι было [155]издревле перенесено на расширенную римскую государственную тюрьму — lautumiae.
Характер римского законодательства
Все эти постановления в сущности были древнейшей кодификацией обычного римского права, состоявшейся лет через пятьдесят после упразднения царской власти, а их существование в эпоху царей если и может быть оспариваемо в некоторых отдельных пунктах, не подлежит сомнению в целом; в своей совокупности они представляют нам законодательство уже сильно развившегося земледельческого и торгового города, — законодательство, отличавшееся и своим либеральным направлением и своею строгою последовательностью. Здесь уже совершенно исчезли условные символические формы, какие встречаются например в германском законодательстве. Не подлежит сомнению, что такие формы когда-то были в употреблении и у италийцев; ясным доказательством этого служат, например: форма домового обыска, при котором следователь, и по римскому и по германскому обычаю, должен был находиться без верхнего платья, в одной рубашке, и в особенности та очень древняя латинская формула для объявления войны, в которой встречаются два символа, бывшие в употреблении по меньшей мере также у кельтов и у германцев — «чистая трава» (herbapura, на языке франков chrene chruda), как символ родной земли, и опаленный огнем, покрытый кровью посох, как знак начала войны. Но за немногими исключениями, в которых исконные обычаи охраняются из религиозных мотивов (сюда принадлежат как объявление войны коллегией фециалов, так и конфарреация), римское право, — насколько оно нам знакомо, — решительно отвергает символ в его принципе и во всех случаях требует не более и не менее, как полного и ясного выражения воли. Передача имущества, вызов к свидетельским показаниям и бракосочетание считаются совершёнными как только обе стороны ясно выразили свою волю; хотя и сохранялось обыкновение передавать имущество в руки нового собственника, дергать за ухо приглашенного в свидетели, покрывать голову новобрачной и вводить её с торжественной процессией в дом мужа, но уже по самому древнему римскому законодательству все эти старинные обыкновения не имели никакого легального значения. Подобно тому, как из римской религии были отброшены все аллегории и вместе с тем всякие виды олицетворения, и из римского законодательства были отброшены все символы. Вместе с этим были совершенно устранены те более древние порядки, которые мы находим как в эллинских так и в германских учреждениях и при которых общинная власть еще боролась с авторитетом поглощенных общиной более мелких родовых и волостных союзов; мы уже не находим внутри государства никаких дозволенных законом [156]союзов, которые восполняли бы недостаточную государственную помощь, служа поддержкой один для другого, — не находим ни резких следов кровавой мести, ни стесняющей волю отдельного лица семейной собственности. Однако всё это, конечно, когда-то существовало и у италийцев, а следы таких порядков еще можно найти в некоторых отдельных богослужебных постановлениях, как например в обязанности невольного убийцы приносить козла отпущения ближайшим родственникам убитого; но уже в том древнейшем периоде римской истории, который мы в состоянии мысленно обозреть, всё это было давно пережитым моментом. Хотя и род и семья по прежнему существовали в римской общине, но они так же мало стесняли и идеальное и реальное полновластие государства в государственной сфере, как и та свобода, которую государство предоставляло и обеспечивало гражданам. Коренным основанием права повсюду является государство; свобода — ничто иное, как другое выражение для обозначения прав гражданства в их самом широком значении; всякая собственность основана на ясно выраженной или подразумеваемой её передаче от общины отдельному лицу; договор имеет силу только после того, как община засвидетельствовала его через своих представителей; завещание действительно только в том случае, если оно было утверждено общиной. Сфера общественного права и сфера частного права резко разграничены одна от другой: преступление против государства подвергает виновного непосредственно государственному суду и всегда влечет за собою смертную казнь; преступление против согражданина или против гостя заглаживается прежде всего путем соглашения посредством пени или посредством удовлетворения обиженного; оно никогда не наказывается смертью и в худшем случае влечет за собою утрату свободы. Здесь идут рука об руку с одной стороны самый широкий либерализм во всём, что касается свободы сношений, с другой стороны самый строгий способ взысканий, — точь-в-точь как в наших торговых центрах, рядом с всеобщим правом обязываться векселями, существует самый строгий порядок взыскания по таким обязательствам. Гражданин и подзащитный человек стоят — в том, что касается деловых сношений, — совершенно на равной ноге; государственные договоры предоставляют и гостям широкую равноправность; женщины поставлены по правоспособности совершенно наравне с мужчинами, хотя и стеснены в своей деятельности; даже только что достигший совершеннолетия юноша получает самое широкое право распоряжаться своей собственностью и вообще всякий, кто вправе располагать самим собою, так же полновластен в своей сфере, как полновластно государство в сфере общественной. В особенности характеристична кредитная система: кредита под залог земельной [157]собственности вовсе не существует, но вместо ипотечного долга сразу является то, чем в наше время оканчивается ипотечный процесс — переход собственности от должника к кредитору; напротив того личный кредит гарантирован самым широким, — чтоб не сказать не в меру широким — образом, так как законодатель дает кредитору право поступить с неоплатным должником как с вором и дозволяет ему со всею законодательною серьезностью то же, что Шейлок, полушутя, выговорил у своего заклятого врага; даже вопрос об излишне вырезанном разрешен более тщательно, чем жидом. Законодатель не мог более ясно выразить своего намерения соединить свободное от долгов земледельческое хозяйство с коммерческим кредитом и преследовать с беспощадной энергией всякую мнимую собственность и всякое нарушение данного слова. Если мы примем сверх того в соображение, что за всеми латинами было рано признано право выбирать постоянное место жительства (стр. 103) и что так же рано была признана законность гражданских браков (стр. 87), то мы придем к убеждению, что это государство, — требовавшее столь многого от своих граждан и дошедшее в понятии о подчиненности частных лиц целому так далеко, как никакое другое и до и после него, — поступало так и могло так поступать только потому, что ниспровергло все преграды для сношений между людьми и столько же разнуздало свободу, сколько стеснило её. И в тех случаях, когда римское законодательство что-либо разрешает, и в тех, когда оно что-либо воспрещает, оно всегда выражается без оговорок: если не имевший законного защитника чужеземец находился в положении дикого зверя, которого мог травить всякий, кто пожелает, зато гость стоял на равной ноге с гражданином; договор обыкновенно не давал никакого права на предъявление иска, но в случае признания прав кредитора этот договор был так всесилен, что бедняк нигде не находил спасения, ни с чьей стороны не вызывал человеколюбивой и справедливой снисходительности, — точно будто законодатель находил наслаждение в том, что повсюду окружал себя самыми резкими противоречиями, выводил из принципов самые крайние последствия и насильственно навязывал даже самым тупоумным людям убеждение, что понятие о праве то же, что понятие о тирании. Римлянину были не знакомы те поэтические формы и та приятная наглядность, которые так привлекательны в германском законодательстве; в его законах всё ясно и точно, нет никаких символов и нет никаких лишних постановлений. Эти законы не жестоки; по ним совершается без всяких оговорок всё, что необходимо, даже смертная казнь, что свободного человека нельзя подвергать пытке — было коренным принципом римского права, — таким принципом, к установлению [158]которого другие народы стремились в течение тысячелетий. Но это право было ужасно своей неумолимой строгостью, которая даже не смягчалась гуманною практикой, так как это было народное право; ужаснее свинцовых крыш и застенков были то погребение заживо, которое совершалось на глазах бедняков в долговых башнях зажиточных людей. Но в том-то и заключалось величие Рима, что в нём народ сам себе создал и сам на себе вынес такое законодательство, в котором господствовали и до сих пор еще господствуют без всякого искажения и без всякого смягчения вечные принципы свободы и верховной власти, собственности и законности.
Римская история. Том I / Т. Моммзен; пер. В. Неведомского. — М.: 1887.