[126]
ГЛАВА X
Эллины в Италии. — Морское могущество тусков и карфагенян.
Италия и заграничные страны
История древних народов освещается дневным светом не сразу; в ней, как и повсюду, рассвет начинается с востока. В то время, как италийский полуостров еще был погружен в глубокие сумерки, на берегах восточного бассейна Средиземного моря уже со всех сторон светила богато развитая культура, а жребий большинства народов — находить при первых шагах своего развития руководителя и наставника в котором-нибудь из равных с ними по происхождению братьев — выпал в широком размере и на долю италийских племен. Но, вследствие географических условий полуострова, такое внешнее влияние не могло проникнуть в него сухим путем. Мы не имеем никаких указаний на то, чтоб в самые древние времена кто-либо пользовался тем неудобопроходимым материковым путем, который ведет из Греции в Италию. В заальпийские страны, без сомнения, шли из Италии торговые пути еще с незапамятных времен: древнейший из них — тот, по которому привозили янтарь — шёл от берегов Балтийского моря и достигал берегов Средиземного моря близ устьев По, отчего дельта этой реки и называлась в греческих легендах родиной янтаря; к этому пути примыкал другой — тот, который шёл поперёк полуострова через Апеннины в Пизу; но этим путем не могли быть занесены в Италию зачатки цивилизации. Все элементы чужеземной культуры, какие мы находим в раннюю пору в Италии, были занесены в нее занимавшимися мореплаванием восточными народами. — Древнейший из живших на берегах Средиземного моря культурных народов — египтяне еще не плавали по морю и потому не имели никакого влияния на Италию. Так же мало влияния имели финикияне. Однако они прежде всех известных нам народов осмелились выйти из своей тесной родины, лежавшей на крайнем восточном пределе Средиземного [127]моря, и пуститься в это море на плавучих домах сначала для рыбной ловли и для добывания раковин, а вскоре после того и для торговли; они прежде всех завели морскую торговлю и неимоверно скоро объехали берега Средиземного моря вплоть до его крайнего западного предела. Финикийские приморские стоянки появляются ранее эллинских почти на всех берегах этого моря — как в самой Элладе, на островах Крите и Кипре, в Египте, в Ливии и в Испании, так и на берегах италийского западного моря. Фукидид рассказывает, что прежде, чем греки появились в Сицилии или по меньшей мере прежде, чем они поселились там в значительном числе, финикияне уже успели завести там на врезывающихся в море оконечностях континента и на небольших островах свои фактории для торговли с туземцами, а не с целью захвата чужой земли. Но не так было на италийском материке. Из основанных там финикиянами колоний нам до сих пор известна с некоторой достоверностью только одна — пуническая фактория подле города Цере, воспоминание о которой сохранилось частью в названии Punicum, данном одному местечку на церитском берегу, частью во втором названии, данном самому городу Цере — Агилла, которое вовсе не происходит от Пеласгов, как это утверждают сочинители небылиц, а настоящее финикийское, означающее, «круглый город», каким и представляется Цере с берега. Что эта стоянка, — точно так же, как и другие ей подобные, если они были действительно заведены где-нибудь на берегах Италии, — во всяком случае была незначительна и недолговечна, доказывается тем, что она исчезла почти бесследно; тем не менее нет ни малейшего основания считать её более древней, чем однородные с нею эллинские поселения на том же берегу. Немаловажным доказательством того, что по меньшей мере Лациум познакомился с ханаанитами впервые чрез посредство эллинов, служит их латинское название Poeni, заимствованное из греческого языка. Вообще все древнейшие соприкосновения италийцев с восточной цивилизацией решительно указывают на посредничество Греции, а чтоб объяснить возникновение финикийской фактории подле Цере нет надобности относить его к доэллинскому периоду, так как оно просто объясняется позднейшими хорошо известными сношениями церитской торговой общины с Карфагеном. Достаточно припомнить, что древнейшее мореплавание было и оставалось в сущности плаванием вдоль берегов, чтоб понять, что едва ли какая-либо другая из омываемых Средиземным морем стран была так далека от финикиян, как италийский континент. Они могли достигать этого континента или с западных берегов Греции или из Сицилии, и весьма вероятно, что эллинское мореплавание расцвело достаточно рано для того, чтоб опередить [128]Финикиян как в плавании по Адриатическому морю, так и в плавании по Тирренскому морю. Поэтому нет никакого основания признавать исконное непосредственное влияние финикиян на италийцев, а что касается тех более поздних сношений финикиян с италийскими обитателями берегов Тирренского моря, которые возникли вследствие морского владычества финикиян в западной части Средиземного моря, то о них будет идти речь в другом месте.
Греки в Италии
Итак, из всех народов, живших на берегах восточного бассейна Средиземного моря, эллинские мореплаватели, по всему вероятию, прежде всех стали посещать берега Италии. Однако, если мы зададимся важными вопросами, из какой местности и в какое время попали туда греческие мореплаватели, мы будем в состоянии дать сколько-нибудь достоверный и обстоятельный ответ только на первый из них. Эллинское мореплавание получило широкое развитие впервые у эолийского и ионийского берегов Малой Азии, откуда грекам открылся доступ и внутрь Черного моря и к берегах Италии. В названии Ионического моря, до сих пор оставшемся за водным пространством между Эпиром и Сицилией, и в названии Ионического залива, первоначально данном греками Адриатическому морю, сохранилось воспоминание об одновременном открытии ионийскими мореплавателями и южных берегов Италии и восточных. Родина греческих переселенцевДревнейшее греческое поселение в Италии — Кумы было основано, как это видно и из его названия и из преданий, городом того же имени, находившимся на берегах Анатолии. По достоверным эллинским преданиям, первыми греками, объехавшими берега далекого западного моря, были малоазиатские фокейцы. По открытому малоазиатцами пути скоро последовали и другие греки — ионийцы с острова Накса и из эвбейской Халкиды, ахеяне, локры, родосцы, коринфяне, мегарийцы, мессенцы, спартанцы. Подобно тому, как после открытия Америки цивилизованные европейские нации спешили предупредить одна другую в заведении там колоний, а эти колонисты стали сознавать солидарность европейской цивилизации глубже среди варваров, чем в своем прежнем отечестве, — плавание греков на запад и их поселения в западных странах не были исключительной принадлежностью какой-нибудь отдельной земли или какого-нибудь одного племени, а сделались общим достоянием всей эллинской нации; и подобно тому, как северо-американские колонии были смесью английских поселений с французскими и голландских с немецкими, — в состав греческой Сицилии и «Великой Греции» вошли самые разнообразные эллинские племенные элементы, до такой степени слившиеся в одно целое, что их уже нельзя было различать одних от других. Однако, за исключением нескольких стоявших особняком [129]поселений, — как например поселений локров с их выселками Гиппонионом и Медамой, и поселения фокейцев в Гиэле (Vеlia, Elea), основанного уже в конце той эпохи, — все эти колонии можно разделить на три главные группы. К первой группе принадлежат города по своему происхождению ионийские, но впоследствии известные под общим названием халкидских, — как то: в Италии Кумы вместе с другими греческими поселениями у подошвы Везувия и Регион, а в Сицилии Занкле (впоследствии Мессана), Накс, Катана, Леонтини, Гимера; вторую — ахейскую группу составляют Сибарис и большинство великогреческих городов; к третьей — дорийской принадлежат: Сиракузы, Гела, Акрагас и большинство сицилийских колоний, а в Италии только Тара (Таrentum) и его выселки Гераклея. Вообще главное участие в переселении принадлежало самому древнему из эллинских племен — ионянам и племенам, жившим в Пелопоннесе до переселения туда дорян; из числа этих последних самое деятельное участие в переселениях принимали общины с смешанным населением, как например Коринф и Мегара, а самое слабое участие — чисто дорийские местности; это объясняется тем, что ионяне издревле занимались торговлей и мореплаванием, а дорийские племена довольно поздно спустились с лежащих внутри страны гор на прибрежные страны и всегда держались в стороне от морской торговли. Эти различные группы переселенцев очень ясно различаются одна от другой своей монетной системой. Фокейские переселенцы чеканили свою монету по ходячему в Азии вавилонскому образцу. Халкидские города держались в самые древние времена эгинского образца, т. е. того, который первоначально преобладал во всей европейской Греции, и в особенности в том его измененном виде, который встречается в Эвбее. Ахейские общины чеканили по коринфскому образцу и наконец дорийские по тому, который был введен Солоном в Аттике в 160 году от основания Рима, с тем только различием, что Тара и Гераклея следовали более примеру своих ахейских соседей, чем примеру сицилийских дорян.
Время греческого переселения
Вопрос о точном определении времени, когда происходили первые морские поездки и первые переселения, конечно, всегда останется покрытым глубоким мраком. Однако и тут мы можем в некоторой мере доискаться преемственности событий. В древнейшем историческом памятнике греков, принадлежащем, как и самые древние сношения с западом, малоазиатским ионянам, — в гомеровских песнях, географический кругозор не обнимает почти ничего, кроме восточного бассейна Средиземного моря. Моряки, которых заносили в западное море бури, могли по возвращении в Малую Азию принести известие о существовании западного материка и кое-что рассказать о виденных ими водоворотах и об [130]островах с огнедышащими горами; однако даже в тех греческих странах, которые ранее других завели сношения с западом, еще не было в эпоху Гомеровских песнопений никаких достоверных сведений ни о Сицилии, ни об Италии, так что восточные сказочники и поэты могли беспрепятственно населять неведомые западные пространства такими же призраками фантазии, какими западные поэты когда-то населяли баснословный восток. Контуры Италии и Сицилии более явственно обрисованы в поэтических произведениях Гезиода; там уже встречаются местные названия как сицилийских, так и италийских племен, гор и городов, но Италия еще считается за группу островов. Напротив того, во всей послегезиодовской литературе проглядывает знакомство эллинов не только с Сицилией, но и со всем италийским побережьем, по меньшей мере, в общих чертах. Можно определить с некоторой достоверностью и порядок, в котором постепенно возникали греческие поселения. Древнейшей и самой известной из заведенных на западе колоний были, по мнению Фукидида, Кумы, и он, конечно, не ошибался. Хотя греческие мореплаватели могли укрываться во многих других менее отдаленных пристанях, но ни одна из них не была так хорошо защищена от бурь и от варваров, как находившаяся на острове Исхии, где и был первоначально основан город того имени; а что именно такие соображения служили руководством при основании этого поселения, свидетельствует и само место, впоследствии выбранное с тою же целью на твердой земле: это — крутой, но хорошо защищенный утес, который и по сие время носит почтенное название анатолийской метрополии. Оттого-то никакая другая италийская местность не описана в малоазиатских сказках так подробно и так живо, как та, в которой находятся Кумы: самые ранние посетители запада впервые ступили там на ту сказочную землю, о которой они наслышались столько чудесных рассказов и, воображая, что они попали в какой-то волшебный мир, оставили следы своего там пребывания в названии скал Сирен и в названии ведущего в преисподнюю Авернского озера. Если же именно в Кумах греки впервые сделались соседями италийцев, то этим очень легко объясняется тот факт, что они в течение многих столетий называли всех италийцев опиками, т. е. именем того италийского племени, которое жило в самом близком соседстве с Кумами. Кроме того нам известно из достоверных преданий, что заселение нижней Италии и Сицилии густыми толпами эллинов отделялось от основания Кум значительным промежутком времени, что оно было предпринято всё теми же ионянами из Халкиды и Накса, что Накса, находившийся в Сицилии, был древнейший из всех греческих городов, основанных в Италии и в Сицилии [131]путем настоящей колонизации, и наконец, что Ахеяне и Доряне приняли участие в колонизации лишь в более позднюю пору. — Однако, по-видимому, нет, никакой возможности хотя приблизительно определить годы всех этих событий. Основание axeйкого города Сибариса в 33721 году и основание дорийского города Тары в 46708 году от основания Рима — самые древние в италийской истории события, время которых указано по меньшей мере с приблизительною точностью. Но о том, за сколько времени от этой эпохи были основаны более древние ионические колонии, нам известно так же мало, как и о времени появления поэтических произведений Гезиода и даже Гомера. Если допустить, что Геродот верно определил время, в которое жил Гомер, то придется отсюда заключить, что за сто лет до основания Рима850 Италия еще была неизвестна Грекам; но это указание, как и все другие, относящиеся ко времени жизни Гомера, отнюдь не свидетельство, а только догадка; если же принять в соображение как историю италийской азбуки, так и тот замечательный факт, что греческий народ был известен италийцам прежде, чем вошло в употребление племенное название эллинов и что италийцы давали эллинам название Graeci[1] по имени одного рано исчезнувшего в Элладе племени, то придется отнести самые ранние сношения италийцев с греками к гораздо более древней эпохе. [132]
Характер греческой колонизации
Однако история италийских и сицилийских греков не входит в историю Италии, как составная часть: поселившиеся на западе эллинские колонисты постоянно находились в самой тесной связи с своей родиной — они принимали участие в национальных празднествах и пользовались правами эллинов. Тем не менее и при изложении истории Италии необходимо обрисовать разнообразный характер греческих поселений и указать, по меньшей мере, на те самые выдающиеся их особенности, которыми обусловливалось разностороннее влияние греческой колонизации на Италию. — Ахейский городской союзМежду всеми греческими колониями самой сосредоточенной в самой себе и самой замкнутой была та, из которой возник Ахейский городской союз: в состав его входили города Сирис, Пандозия, Метаб или Метапонтий, Сибарис с своими выселками Посидонией и Лаосом, Кротон, Каулония, Темеза, Терина и Пикс. Эти колонисты всецело принадлежали к тому греческому племени, которое упорно сохраняло и свой своеобразный диалект, находившийся в самом близком родстве с дорийским, и древненациональную эллинскую письменность вместо вошедшей в общее употребление новой азбуки, и которое, благодаря своей прочной союзной организации, охраняло свою особую национальность и от влияния варваров и от влияния остальных греков. К этим италийским ахейцам также применимо то, что говорит Полибий об ахейской симмахии, образовавшейся в Пелопоннесе: «они не только живут в союзном и дружественном общении между собою, но также имеют одинаковые законы, одинаковые весы, меры и монеты и одних и тех же правителей, сенаторов и судей». — Этот ахейский городской союз был совершенно своеобразной колонией. Города не имели гаваней (только у Кротона был сносный рейд) и сами не вели торговли; житель Сибариса мог похвастаться тем, что он успел поседеть, живя между мостами своего построенного на лагунах города, между тем как вместо него занимались торговлей уроженцы Милета и этруски. Однако греки владели там не одной только береговой полосой земли, — напротив того, они господствовали от моря до моря «в стране вина и быков» (Οἰνωτρία ᾿Ιταλία) или в «великой Элладе», а местные земледельцы были обязаны обрабатывать для них землю и платить им оброк, в качестве их клиентов или даже рабов. Сибарис, бывший в свое время самым большим из италийских городов, владычествовал над четырьмя варварскими племенами, владел двадцатью пятью местечками и был в состоянии основать на берегах другого моря Лаос и Посидонию; чрезвычайно плодородные низменности Кратиса и Брадана доставляли сибаритам и метапонтийцам громадную прибыль и там, по всему вероятию, впервые стали обрабатывать землю для продажи зернового хлеба [133]на вывоз. О высокой степени благосостояния, которой эти государства достигли в неимоверно короткое время, всего яснее свидетельствуют единственные из дошедших до нас художественных произведений италийских ахейцев — монеты: они отличаются строгой антично изящной работой и служат для нас древнейшими памятниками искусства и письменности в Италии; их начали чеканить, — как это достоверно доказано, — не позже 174580 года от осн. Рима. Эти монеты доказывают, что жившие на западе ахейцы не только принимали участие в развитии ваятельного искусства, именно в ту пору достигшего в их отечестве блестящих успехов, но даже превзошли свое отечество в том, что касается техники: вместо отчеканенных только с одной стороны и всегда без всякой надписи толстых кусочков серебра, которые были в то время в употреблении в собственной Греции и у италийских дорян, италийские ахейцы стали чеканить с большей и своеобразной ловкостью большие, тонкие и всегда снабженные надписями серебряные монеты при помощи двух однородных клейм частью выпуклых, частью с углублениями; этот способ чеканки свидетельствовал о благоустройстве цивилизованного государства, так как предохранял от подделки, которая состояла в то время в плакировании низших металлов тонкими серебряными листами. — Однако это быстрое процветание не принесло никаких плодов. В беззаботном существовании, не требовавшем ни упорной борьбы с туземцами, ни внутренней усиленной работы, греки отучились напрягать свои физические и умственные силы. Ни одно из блестящих имен греческих художников и писателей не прославило италийских ахейцев, между тем как в Сицилии было бесчисленное множество таких имен, и даже в Италии халкидский регион мог назвать Ивика, а дорийский Тарент — Архита; у этого народа постоянно вращался у очага вертел и исстари процветали только кулачные бои. Тиранов там не допускала до владычества ревнивая аристократия, рано забравшая бразды правления в свои руки в отдельных общинах, а в случае надобности находившая надежную поддержку в союзной власти; однако правление лучших людей грозило превратиться в владычество немногих, в особенности когда роды, пользовавшиеся исключительными правами в различных общинах, соединялись между собою и служили поддержкой один другому. Такие тенденции преобладали в названной именем Пифагора лиге «друзей»; она предписывала чтить владычествующее сословие «наравне с богами», порабощать подвластное сословие, «как животных», и вызвала такой теорией и практикой страшную реакцию, окончившуюся уничтожением пифагорейской лиги «друзей» и восстановлением прежних союзных учреждений. Но яростные раздоры партий, восстания рабов целыми массами, общественные недуги [134]всякого рода, практическое применение непрактичной политической философии, — короче говоря, все недуги нравственно-испорченной цивилизации не переставали свирепствовать в ахейских общинах до тех пор, пока не сокрушили политического могущества этих общин. — Поэтому нет ничего удивительного в том, что поселившиеся в Италии ахейцы имели на её цивилизацию менее благотворное влияние, чем все другие греческие колонии. Этим земледельцам было труднее, чем торговым общинам, распространять их влияние за пределы их владений, а внутри этих владений они закабалили туземцев и заглушили все зародыши национального развития, не проложивши взамен того для италийцев нового пути посредством их полной эллинизации. Вследствие этого, в Сибарисе и в Метапонте, в Кротоне и в Посидонии исчез и более скоро и более бесследно и более бесславно, чем в какой-либо другой стране, тот самый греческий быт, который повсюду сохранял свою живучесть несмотря ни на какие политические неудачи, а те двуязычные смешанные народы, которые впоследствии образовались из остатков туземных италийцев и ахейцев и из примеси новейших переселенцев сабельского происхождения, также не достигли настоящего благосостояния. Впрочем эта катастрофа принадлежит по времени к следующему периоду.
Ионийско-дорические города
Колонии всех остальных греков были иного рода и имели иное влияние на Италию. Они также не пренебрегали земледелием и приобретением земельной собственности; по меньшей мере с тех пор, как греки вошли в силу, они не довольствовались, как довольствовались финикияне, заведением в варварских странах укрепленных факторий. Но все эти колонии заводились преимущественно с торговой целью и потому основывались, в противоположность с ахейскими, обыкновенно в таких местах, где находились лучшие гавани и самые удобные места для причаливания. Происхождение, мотивы и время этих поселений были очень неодинаковы; однако все они имели нечто общее одни с другими, — так например во всех этих городах были в общем употреблении некоторые более новые формы азбуки[2] и дорическое наречие, рано проникнувшее даже в те города, где, — как например в Кумах[3], — был исстари в употреблении мягкий ионический диалект. [135]Для цивилизации Италии эти колонии имели далеко не одинаковое значение; здесь достаточно будет упомянуть о тех из них, которые имели решительное влияние на судьбу италийских племен — о дорийском Таренте и об ионийских Кумах. — ТарентИз всех эллинских поселений в Италии, на долю Тарентинцев выпала самая блестящая роль. Благодаря превосходной гавани, — единственной удобной на всём южном берегу, их город сделался складочным местом для южно-италийской торговли и даже отчасти для той, которая велась на Адриатическом море. Два промысла, занесенные туда из малоазиатского Милета — богатая рыбная ловля в заливе и выработка превосходной овечьей шерсти, равно как её окрашивание соком тарентинской пурпуровой улитки, способной соперничать с тирскою — занимали тысячи рук и прибавляли к внутренней торговле вывозную. Монеты, найденные там в гораздо большем числе, чем где-либо в греческой Италии, и нередко вычеканенные из золота, до сих пор служат красноречивым доказательством обширности и оживленности тарентинской торговли. Свои обширные торговые сношения Тарент, должно быть, завел еще в ту пору, когда он оспаривал у Сибариса первенство между греческими городами нижней Италии; однако Тарентинцы никогда не предпринимали с прочным успехом, по примеру ахейских городов, сколько-нибудь значительного расширения своей территории.
Греческие города подле Везувия
Между тем как самая восточная из греческих колоний в Италии развивалась с такой быстротой и с таким блеском, самые северные из них, основанные у подошвы Везувия, достигли более скромного процветания. Жители Кум перебрались на материк с плодородного острова Энарии (Исхии) и основали для себя новое отечество на возвышении у самого морского берега, а оттуда основали портовый город Дикеархию (позднейший Путеоли) и потом «новый город» — Неаполь. Они жили, как и все вообще халкидские города в Италии и в Сицилии, по законам, введенным уроженцем Катаны Харондом (около 100 г.650), при демократической форме правления, которая впрочем смягчалась высоким цензом и предоставляла власть выборному из самых богатых граждан совету; эти учреждения долго оставались в силе и предохраняли все эти города как от узурпаторов, так и от деспотизма черни. О внешних сношениях этих поселившихся в Кампании греков мы имеем мало сведений. По необходимости или по доброй воле они еще более тарентинцев были замкнуты в узких рамках своей территории; так как они не обнаруживали намерения покорять и притеснять туземцев, а напротив того вступали с ними в мирные и в торговые сношения, то они удачно устроили свою судьбу и вместе с тем заняли первое место между миссионерами греческой цивилизации в Италии. [136]
Отношения адриатических земель к Грекам
Между тем как по обеим сторонам Регинского пролива греки заняли с одной стороны весь южный и весь западный берег материка вплоть до Везувия, а с другой — бо́льшую половину восточной Сицилии, обстоятельства сложились совершенно иначе на западных берегах Италии к северу от Везувия и на всех её восточных берегах. На том италийском побережье, которое омывается Адриатическим морем, нигде не было греческих колоний, — с чем, по-видимому, находились в связи сравнительно небольшое число и второстепенное значение таких колоний на противолежащем иллирийском берегу и на многочисленных, лежащих у этих берегов, островах. Хотя в той части этого побережья, которая находится в самом близком расстоянии от Греции, и были основаны еще в эпоху римских царей два значительных торговых города — Эпидамн или Диррахий (теперешний Дураццо; 127)627 и Аполлония (подле Авлоны; около 167587 г.), но далее к северу нельзя указать ни одной старинной греческой колонии за исключением незначительного поселения на черной Керкире (Курцола, около 174580 г.)? До сих пор еще недоказано с достаточной ясностью, почему греческая колонизация была так незначительна именно в этой стране, куда, по-видимому, сама природа указывала дорогу эллинам и куда с древнейших времен направлялось торговое движение из Коринфа и в особенности из основанного вскоре вслед за Римом (около 44710 г.) поселения на Керкире (Корфу), — торговое движение, для которого служили складочными местами на италийском берегу города близ устьев По Спина и Атрия. Для объяснения этого факта еще недостаточно указать на бури, свирепствовавшие на Адриатическом море, на негостеприимство по меньшей мере иллирийских берегов и на варварство туземцев. Но для Италии имело чрезвычайно важные последствия то обстоятельство, что доставлявшиеся востоком элементы цивилизации были занесены в её восточные страны не прямо, а окольным путем, через её западные страны. Даже в торговле, которую вели там Коринф и Керкира, принимал некоторую долю участия самый восточный из торговых городов Великой Греции, дорийский Тарент, который господствовал над входом в Адриатическое море со стороны Италии, благодаря тому, что владел Гидром (Отранто). Так как на всём восточном побережье в ту пору еще не было сколько-нибудь значительных торговых рынков, за исключением портовых городов близ устьев По (Анкона стала расцветать гораздо позже, и еще позже стал известен Брундизий), то понятно, что судам, выходившим в море из Эпидамна и из Аполлонии, нередко приходилось разгружаться в Таренте. И сухим путем Тарентинцы вели частые сношения с Апулией; ими было занесено в юго-восточную Италию всё, чем она была обязана греческой цивилизации. Впрочем к [137]той поре относятся только первые зачатки этой цивилизации, так как эллинизация Апулии была делом более поздней эпохи.
Отношения западных италийцев к грекам
Напротив того, не подлежит никакому сомнению, что греки в самую древнюю пору посещали и те западные берега Италии, которые лежат к северу от Везувия, и что на тамошних мысах и островах существовали эллинские фактории. Конечно самым древним доказательством таких посещений служит то, что берега Тирренского моря были избраны местом действия для одиссеевской легенды[4]. Если среди Липарских островов были найдены Эоловы острова; если Лакинский мыс был принят за остров Калипсы, Мизенский — за остров Сирен, Цирцейский за остров Цирцеи; если крутой Таррацинский мыс был принят за поставленную на вышине гробницу Эльпенора, если близ Кайеты и близ Формии водятся лестригоны, если оба сына Одиссея и Цирцеи — Агрий, то есть дикий, и Латин владычествовали над тирренцами «в самом сокровенном уголке священных островов», или, — по новейшему толкованию, — Латин был сыном Одиссея и Цирцеи, а Авзон сыном Одиссея и Калипсы, — то всё это старинные сказки ионийских мореплавателей, вспоминавших на Тирренском море о своем дорогом отечестве, и та же восхитительная живость впечатлений, которую мы находим в ионической легенде о странствованиях Одиссея, сказывается в перенесении той же легенды в местность подле Кум и во все те места, которые посещались кумскими моряками. — Следы этих древних странствований также видны в греческом названии острова Эталии (Ильвы, Эльбы), который, как кажется, принадлежал к числу местностей, всего ранее занятых греками после Энарии, и, быть может, также в названии порта Теламона в Этрурии; они видны и в двух поселениях на церитском берегу — в Пирги (подле S. Severa) и в Альсионе (подле Palo), где несомненно указывают на греческое происхождение не только названия, но и своеобразная архитектура стен в Пирги, вовсе не схожая с архитектурой церитских, и вообще этрусских городских стен. Эталия («огненный остров») с своими богатыми медными и в особенности железными рудами, вероятно, играла в торговых сношениях главную роль и служила центром как для иноземных [138]поселенцев, так и для их сношений с туземцами; это вероятно тем более потому, что плавка руды в небольшом и нелесистом острове не могла производиться без торговых сношений с материком. И серебряные рудники в Популонии, на мысу, который лежит насупротив Эльбы, быть может, также были знакомы грекам и разрабатывались ими. — Так как в те времена чужеземные пришельцы обыкновенно занимались не одной торговлей, но также разбоями на море и на суше и, конечно, не пропускали случая обирать туземцев и уводить их в рабство, то и туземцы с своей стороны, конечно, пользовались правом возмездия; а что латины и тирренцы пользовались этим правом и с большей энергией и с большим успехом, чем их южно-италийские соседи, видно не только из легенд, но главным образом также из достигнутых результатов. В этих странах италийцам удалось защититься от чужеземных пришельцев и не только не уступить им или скоро вырвать из их рук свои торговые и портовые города, но и остаться повелителями на своих собственных морях. То же самое эллинское нашествие, которое поработило южно-италийские племена и уничтожило их национальность, приучило средне-италийские народы к мореплаванию и к основанию новых городов, — конечно не по желанию наставников. Там италиец впервые заменил свои паромы и челноки финикийскими и греческими гребными галерами. Там впервые встречаются большие торговые города, между которыми занимают первые места Цере в южной Этрурии и Рим на берегах Тибра; судя по италийским названиям этих городов и по тому, что они строились в некотором отдалении от морского берега, как и совершенно однородные с ними торговые города близ устьев По — Спина и Атрия и далее к югу — Аримин, следует полагать, что они были основаны не греками, а италийцами. Мы, понятно, не в состоянии проследить исторический ход этой древнейшей реакции италийской национальности против нашествия иноземцев; однако мы в состоянии различить один факт, имевший чрезвычайно важное значение для дальнейшего развития Италии, — то, что эта реакция приняла в Лациуме и в южной Этрурии иное направление, чем в собственно тускских странах и в тех, которые к ним примыкали.
Эллины и латины
Знаменательно то, что даже легенда противопоставляет латина «дикому тирренцу», а мирное побережье близ устьев Тибра — негостеприимному морскому берегу, на котором жили вольски. Впрочем этому сопоставлению не следует придавать того смысла, что греческая колонизация была терпима в некоторых местностях средней Италии, а в некоторых других не допускалась. В исторические времена к северу от Везувия нигде не было никакой независимой греческой общины, а если Пирги когда-нибудь и были такой общиной, то они, [139]конечно, были возвращены италийцам, то есть церитам еще до начала той эпохи, о которой до нас дошли предания. Но не подлежит сомнению, что мирные сношения с иноземными торговцами находили покровительство и поощрение и в Южной Этрурии и в Лациуме и на восточных берегах, — чего не было в других местах. Особенно замечательно положение города Цере. «Церитов» — говорит Страбон — «очень высоко ценили эллины за их храбрость, за их справедливость и за то, что, несмотря на свое могущество, они воздерживались от грабежа». Здесь под словом грабеж разумеются не морские разбои, от которых церитские торговцы, как и всякие другие, не отказались бы при случае; но Цере был как для финикиян, так и для греков чем-то вроде порто-франко. Мы уже упоминали о той финикийской стоянке, которая впоследствии получила название Пуникум (стр. 127), равно как о двух эллинских — Пиргах и Альсионе; от разграбления этих-то портовых городов и воздерживались цериты, в чём без сомнения и заключалась причина того, что Цере, у которого был плохой рейд и не было поблизости никаких копей, так рано достиг высокого благосостояния и получил для древнейшей греческой торговли еще более важное значение, чем самой природой предназначенные для торговых рынков италийские города, находившиеся вблизи от устьев Тибра и По. Все названные здесь города издревле находились в религиозной связи с Грецией. Первый из всех варваров, принесший дары олимпийскому Зевсу, был тускский царь Аримн, быть может владевший Аримином. Спина и Цере имели в храме дельфийского Аполлона свои собственные казнохранилища наравне с другими общинами, находившимися в постоянных сношениях с этим святилищем, а в древнейших преданиях церитов и римлян играют видную роль как кумское прорицалище, так и дельфийское святилище. Эти города свободно посещались всеми италийцами, для которых служили центрами дружественных сношений с иноземными торговцами; оттого-то они сделались ранее других богатыми и могущественными, а для эллинских товаров, как и для зачатков эллинской цивилизации, служили настоящими складочными местами.
Эллины и этруски. Морское могущество этрусков.
Иначе сложились обстоятельства у «диких тирренцев». Мы уже видели, какие причины предохранили от иноземного владычества население тех латинских и этрусских (или верней находившихся под владычеством этрусков) стран, которые лежат на правом берегу Тибра и у низовьев реки По; но те же самые причины вызвали в собственной Этрурии занятие морскими разбоями и развитие собственных морских сил или под влиянием каких-либо особых местных условий или вследствие того, что местное население питало врожденную склонность к насилиям и к грабежу. Там [140]уже не удовольствовались тем, что вытеснили греков из Эталии и из Популонии; туда, как кажется, даже не впускали ни одного иноземного торговца, а этрусские капера скоро стали пускаться далеко в море и имя тирренцев стало наводить страх на греков, — недаром же эти последние считали абордажный крюк этрусским изобретением и назвали италийское западное море Тускским морем. Как быстро и как неудержимо стали эти дикие корсары владычествовать на Тирренском море, всего яснее видно из того, что они завели укрепленные пункты и на берегах Лациума и на берегах Кампании. Хотя в собственном Лациуме владычествовали латины, а у подошвы Везувия греки, но посреди них и рядом с ними этруски владычествовали в Антие и в Сурренте. Вольски попали в зависимость от этрусков; эти последние добывали из их лесов кили для своих галер, а так как морские разбои антийцев прекратились только с занятием страны римлянами, то понятно, почему греческие мореплаватели называли южное побережье вольсков лестригонским. Этруски рано заняли высокий Соррентский мыс и еще более утесистый, но лишенный гаваней остров Капри, который возвышается между заливами Неаполитанским и Салернским, как настоящая сторожевая башня, с которой пираты могли обозревать Тирренское море. Даже в Кампании они, как утверждают, учредили свою собственную федерацию из двенадцати городов, и уже в историческую эпоху встречаются там внутри материка общины, говорившие по-этрусски; эти поселения, по всему вероятию, были обязаны своим существованием также владычеству этрусков в омывающем Кампанию море и их соперничеству с жившими у подошвы Везувия куманцами. Впрочем этруски не ограничивались только разбоями и грабежами. Об их мирных сношениях с греческими городами свидетельствуют золотые и серебряные монеты, которые чеканились по меньшей мере с 200550 года от осн. Рима в этрусских городах, и в особенности в Популонии, по греческому образцу и по греческой пробе; а то, что штемпель на этих монетах был не великогреческий, а скорее аттический или даже малоазиатский, служит указанием на недружелюбные отношения этрусков к италийским грекам. В сущности, они находились в более благоприятном для торговли и гораздо более выгодном положении, чем жители Лациума. Занимая всё пространство, от одного моря до другого, они господствовали в западных водах над большим италийским вольным портом, в восточных над устьями По и тогдашней Венецией, — сверх того над большой сухопутной дорогой, которая с древних времен шла из стоявшей на берегу Тирренского моря Пизы в стоявшую на берегу Адриатического моря Спину, и наконец в южной Италии над богатыми равнинами Капуи и Нолы. Они пользовались самыми важными в [141]италийской вывозной торговле продуктами — железом из Эталии, медью из Волатерр и из Кампании, серебром из Популонии, и даже янтарем, который им доставляли с берегов Балтийского моря (стр. 126). Под охраною их морского разбойничества, — игравшего в этом случае роль английского акта о мореплавании только в грубом виде, — их собственная торговля, конечно, стала процветать, и нельзя удивляться ни тому, что этрусские торговцы могли соперничать в Сибарисе с милетскими, ни тому, что это сочетание каперства с оптовой торговлей породило ту безмерную и безрассудную роскошь, среди которой силы этрусков истощились сами собою.
Соперничество финикиян с эллинами
Оборонительное и отчасти враждебное положение, в которое стали по отношению к эллинам этруски и в более слабой степени латины, необходимо должно было отозваться и на том соперничестве, которое оказывало в ту пору самое сильное влияние на торговлю и на судоходство в Средиземном море — на соперничестве финикиян с эллинами. Здесь не место подробно описывать, как в эпоху римских царей эти две великие нации боролись из-за преобладания на всех берегах Средиземного моря, — в Греции и в самой Малой Азии, на Крите и на Кипре, на берегах африканских, испанских и кельтских; эта борьба не велась непосредственно на италийской почве, но её последствия глубоко и долго чувствовались и в Италии. Свежая энергия и более многосторонние дарования младшего из двух соперников сначала доставляли ему повсюду перевес; эллины не только избавились от финикийских факторий, основанных как в их европейском, так и в их азиатском отечестве, но даже вытеснили финикиян с Крита и с Кипра, утвердились в Египте и в Кирене и завладели нижней Италией и большею восточною половиной сицилийского острова. Мелкие финикийские торговые поселения повсюду должны были уступить место более энергичной греческой колонизации. Уже и в западной Сицилии были основаны Селин (126)628 и Акрагас (174)580; смелые малоазиатские фокейцы уже стали разъезжать по самому отдаленному западному морю, построили на кельтском побережье Массалию (около 150)600 и стали знакомиться с берегами Испании. Но около половины второго столетия развитие греческой колонизации внезапно приостановилось, а причиной этой приостановки, без сомнения, было быстрое возрастание самого могущественного из основанных финикиянами в Ливии городов — Карфагена, очевидно вызванное опасностью, которою стали угрожать эллины всему финикийскому племени. Хотя у той нации, которая положила начало торговле на Средиземном море, её более юная соперница уже отняла исключительное господство над западным морем, обладание обоими путями, соединявшими восточный бассейн Средиземного моря с западным, и монополию [142]торгового посредничества между востоком и западом, но восточное племя еще могло удержать за собою владычество, по меньшей мере, над морем к западу от Сардинии и Сицилии, — и Карфаген взялся за это дело со всею свойственною арамейскому племени, упорною и осмотрительною энергией. Как сопротивление финикиян, так и их колонизация приняли совершенно иной характер. Древнейшие финикийские поселения, подобно тем, которые были основаны ими в Сицилии и были описаны Фукидидом, были купеческими факториями, а Карфаген подчинил себе обширные страны с многочисленными подданными и с сильными крепостями. До той поры финикийские поселения оборонялись от греков поодиночке, а могущественный ливийский город сосредоточил в себе все оборонительные силы своих соплеменников с такой непреклонной решимостью, которая не имела ничего себе подобного в греческой истории.
Финикияне и италийцы в борьбе с эллинами
Но едва ли не самым важным моментом этой реакции оказался по своим последствиям тот, когда более слабые финикияне вступили для обороны от эллинов в тесную связь с туземным населением Сицилии и Италии. Когда книдяне и родосцы попытались около 175579 г. утвердиться подле Лилибея в самом центре финикийских поселений в Сицилии, их прогнали оттуда туземцы — элимейцы из Сегеста и финикияне. Когда фокейцы поселились около 217537 г. в Алалии (Aleria), на острове Корсике, напротив Цере, — чтоб выгнать их оттуда появился союзный флот этрусков и карфагенян, состоявший из ста двадцати парусных судов, и хотя в происшедшей там морской битве, — одной из самых древних, с которыми знакома история, — победу приписывал себе вдвое более слабый флот фокейцев, однако карфагеняне и этруски достигли цели своего нападения: фокейцы покинули Корсику и поселились на менее открытом для нападений берегу Лукании в Гиэле (Velia). Заключенный между Этрурией и Карфагеном трактат не только установливал правила касательно ввоза товаров и наказания за их нарушение, но был вместе с тем и военным союзом (συμμαχία), о важности которого свидетельствует вышеупомянутое сражение при Алалии. Достоин замечания следующий факт, характеризующий положение Церитов: на площади в Цере они перебили каменьями взятых в плен фокейцев и потом, чтоб загладить свое злодеяние, послали дары дельфийскому Аполлону. — Лациум не принимал участия в этой борьбе с эллинами; напротив того, римляне находились в очень древние времена в дружеских сношениях с фокейцами, — как с теми, которые жили в Гиэле, так и с теми, которые жили в Macсалии, а ардеаты, как утверждают, даже основали сообща с закинфянами в Испании город, впоследствии называвшийся Сагунтом. [143]Но от римлян уже никак нельзя было ожидать, чтоб они приняли сторону эллинов; ручательством за это служат как тесная связь между Римом и Цере, так и следы старинных сношений латинов с карфагенянами. С племенем ханаанитов римляне познакомились через посредство эллинов, так как (стр. 127) постоянно называли его греческим именем; но они не заимствовали от греков ни названия города Карфагена[5], ни народного названия Афров[6]; тирские товары назывались у древнейших римлян сарранскими[7], а это название, очевидно, не могло быть заимствовано от греков; как эти факты, так и позднейшие договоры свидетельствуют о древних и непосредственных торговых сношениях между Лациумом и Карфагеном. — Италийцам и финикиянам действительно удалось соединенными силами удержать в своих руках западную часть Средиземного моря. В непосредственной или в косвенной зависимости от карфагенян оставалась северо-западная часть Сицилии с важными портовыми городами Солеисом[8] и Панормом на северном берегу и с Мотией на мысу, обращенном к Африке. Во времена Кира и Креза, именно тогда, когда мудрый Виаз убеждал ионийцев переселиться из Малой Азии в Сардинию (около 200554 г.), их предупредил карфагенский полководец Марх, покоривший значительную часть этого важного острова; а через полстолетия после того всё побережье Сардинии уже находилось в неоспоримом владении карфагенской общины. Напротив того Корсика, вместе с городами Алалией и Никеей, досталась этрускам, которые стали собирать с туземцев дань продуктами их бедного острова — смолою, воском и медом. В Адриатическом море и на водах к западу от Сицилии и от Сардинии владычествовали союзники — этруски и карфагеняне. Однако греки всё еще не прекращали борьбы. Выгнанные из Лилибея родосцы и книдяне утвердились на островах между Сицилией и Италией и основали там город Липару (175)579. Массалия стала процветать, несмотря на свое [144]изолированное положение и скоро захватила в свои руки торговлю на всём пространстве от Ниццы до Пиринеев. У самых Пиринеев была основана из Липары колония Рода (теперешний Rosas); в Сагунте, как утверждают, поселились закинфяне, и даже в Тингисе (Tanger), в Мавритании, владычествовали греческие династы. Но греки уже более не подвигались вперед; после основания Акрагаса они уже не могли достигнуть сколько-нибудь значительного расширения своих владений ни в Адриатическом море, ни в западной части Средиземного моря, а доступ к Испании и в Атлантический океан был для них совершенно закрыт. Каждый год возобновлялась борьба липарцев с тускскими «морскими разбойниками» и карфагенян с массалиотами, с киренейцами и в особенности с греческими сицилийцами; но ни одна сторона не достигла прочных успехов и результатом вековых распрей было только поддержание statusquo. — Таким образом Италия была (хотя и косвенным образом) обязана финикиянам тем, что по меньшей мере в своих средних и северных частях избегла колонизации и что там, — в особенности в Этрурии, — возникли национальные морские силы. Впрочем нет недостатка в доказательствах того, что финикияне относились, если не к своим латинским союзникам, то по меньшей мере к более могущественным на море этрускам с той завистью, которая свойственна всем морским державам: всё равно, достоверен или вымышлен рассказ о том, что карфагеняне воспротивились отправке этрусской колонии на Канарские острова, он доказывает, что и там сталкивались противоположные интересы.
Римская история. Том I / Т. Моммзен; пер. В. Неведомского. — М.: 1887.