[117]
ГЛАВА IX
Этруски
Этрусская народность
Этруски или, — как они сами себя называли, — Разенны[1] представляют чрезвычайно резкую противоположность как с латинскими и сабельскими италийцами, так и с греками. Уже по одному телосложению эти народы не походили друг на друга; вместо стройной пропорциональности всех частей тела, которою отличались греки и италийцы, мы видим на этрусских изваяниях лишь маленьких приземистых людей с широкими головами и толстыми руками. С другой стороны, всё, что нам известно о нравах и обычаях этого народа, также свидетельствует о его коренном отличии от греко-италийских племен, — и в особенности его религия: у тусков она имеет мрачный, фантастический характер, увлекается мистическими сопоставлениями чисел и состоит из бессодержательных и диких воззрений и обычаев, которые имеют так же мало общего с ясным рационализмом римлян, как и с гуманно-светлым преклонением эллинов перед изображениями богов. Вывод, который можно отсюда сделать, подтверждается и самым веским доказательством национальности — языком; как ни многочисленны дошедшие до нас остатки этого языка и как ни разнообразны находящиеся у нас под рукою средства для их объяснения, всё-таки язык этрусков является до такой степени изолированным, что до сих пор еще не удалось не только объяснить смысл его остатков, но и с достоверностью определить его место в классификации известных нам языков. В истории этого языка мы ясно различаем два периода. В самом древнем периоде гласные буквы вполне выделяются и почти никогда не встречается к ряду двух согласных[2]. Но вследствие усечения гласных [118]и согласных последних букв и вследствие ослабления или пропуска гласных, этот мягкий и звучный язык мало-помалу превратился в невыносимо жесткий и грубый[3]; так например ramϑa образовалось из ramuϑas, Tarchnas из Tarquinius, Menrvа из Minerva, Menle, Pultuke, Elchsentre из Menelaos, Polydeukes, Alexandros. Как неблагозвучно и грубо было произношение, всего яснее видно из того, что Этруски еще в очень раннюю пору перестали различать o от u, b от p, c от g, d от t. При этом и ударение, так же, как в латинском языке, и в самых грубых греческих диалектах, постоянно переносится на начальный слог. Точно так же было поступлено и с придыхательными согласными; между тем как италийцы отбрасывали их, за исключением придыхательной b или f, а греки наоборот удержали, за исключением этой буквы, остальные ϑ, φ, χ, этруски совершенно отбрасывают самую мягкую и самую приятную для слуха φ (за исключением её употребления в словах, заимствованных из других языков) и напротив того употребляют три остальные в самом широком размере даже там, где они прежде вовсе не употреблялись; так например вместо Thetis у них выходит Thethis, вместо Telephus — Thelaphe, вместо Odуsseus — Utuze или Uthuze. Немногие окончания и слова, смысл которых уже выяснен, в большинстве не имеют никакого сходства с греко-италийскими: сюда принадлежат все без исключения числительные имена; затем, окончание al, которым обозначается родовое происхождение, нередко употребляется в знак того, что название дано по имени матери, как например в надписи, найденной в Кьюзи и сделанной на двух языках, слово Canial переведено словами Cainnia natus; окончание sa прибавляется к женским именам для обозначения того рода, в который женщина вступила, вышедши замуж; так например супруга какого-то Лициния называлась Lecnesa; cela или clan с падежом clensi значит сын, sеχ — дочь; ril — год, бог Гермес называется Turms, Афродита — Turan, Гефест — Sethlаns, Бахус — Fufluns. Впрочем, рядом с этими своеобразными формами и звуками встречаются и некоторые аналогии между этрусским языком и италийскими наречиями. Собственные имена сложились в сущности по общему италийскому образцу: очень употребительное для обозначения родового происхождения [119]окончание enas или ena[4] то же, что окончание еnus, которое так часто встречается в италийских и в особенности в сабельских родовых именах, как например этрусские собственные имена Maecenas и Spurinna в точности соответствуют римским Maecius и Spurius. Многие имена богов встречающиеся на этрусских памятниках или считающиеся писателями за этрусские, так похожи на латинские и по своему корню и частью по своим окончаниям, что — если они действительно были этрусского происхождения — могут считаться за доказательство родства двух языков, так напр. Usil (солнце и утренняя заря, в родстве с словами ausum, aurum, aurora, sol), Minerva (menervare), Lasa (lascivus), Neptunus, Voltumna. Однако это сходство могло быть последствием возникших в более позднюю пору политических и религиозных отношений между этрусками и латинами и могло быть результатом происходивших после того подражаний и заимствований; поэтому оно не может служить опровержением для того, извлеченного нами из других данных вывода, что язык тусков имел по меньшей мере так же мало сходства со всеми греко-италийскими наречиями, как языки кельтский и славянский. По крайней мере таким он звучал в ушах римлян; они находили, что туски и галлы говорят на варварских языках, а оски и вольски на мужицких наречиях. Но хотя этрусский язык и не имел ничего общего с корнем греко-италийских наречий, всё-таки до сих пор еще не удалось причислить его к которому-нибудь из известных нам коренных языков. В самых разнородных наречиях ученые старались отыскать коренное родство с этрусским, но и поверхностные расследования и самые усиленные розыски не привели ни к какому результату; не было найдено сходства даже с языком басков, к которому обращались прежде всех других на основании географических мотивов. И в дошедших до нас незначительных остатках языка лигуров, которые сохранились в некоторых местных названиях и собственных именах, не найдено никакой связи с языком тусков. Даже без вести исчезнувший народ, который тысячами строил на островах Тусканского моря и в особенности на острове Сардинии те загадочные могильные башни, которые названы «нурхагами», не мог иметь никакой связи с этрусками, так как на этрусской территории не найдено ни одного подобного сооружения. Только по некоторым отрывочным [120]и, как кажется, довольно надежным указаниям можно предполагать, что этрусков следует отнести к числу индо-германцев. Так например mi в начале многих древнейших надписей, без сомнения, то же, что ὲμί, εὶμί, а форма родительного падежа коренных слов venerus, rafuvus встречается также в древне-латинском языке и соответствует древнему санскритскому окончанию as. Подобным же образом имя этрусского Зевса Тina или Tinia, конечно, находится в такой же связи с санскритским dinа = день, в какой Zàν находится с однозначущим diwаn. Но даже при всём этом этрусский народ представляется нам едва ли менее изолированным. Уже Дионисий говорил, что «этруски не похожи своим языком и нравами ни на какой народ»; а к этому и мы ничего не имеем присовокупить.
Родина этрусков
Так же трудно сказать что-либо определенное о том, откуда переселились этруски в Италию; но мы оттого не в большой потере, так как это переселение, во всяком случае, принадлежит к периоду народного детства, а его историческое развитие и началось и закончилось в Италии. Однако едва ли найдется другой вопрос, на разрешение которого было бы потрачено более усилий вследствие привычки археологов доискиваться преимущественно того, чего и невозможно и даже вовсе ненужно знать, — «того, кто была мать Гекубы», по выражению императора Тиверия. Судя по тому, что древнейшие и значительнейшие этрусские города находились глубоко внутри материка, а на самом берегу моря не было ни одного сколько-нибудь выдающегося этрусского города, кроме Популонии, который, как нам положительно известно, не входил в древний союз Двенадцати, — далее, судя потому, что в историческую эпоху этруски подвигались с севера к югу, следует полагать, что они попали на полуостров сухим путем; к тому же мы застаем их на такой низкой степени культуры, при которой переселение морским путем немыслимо. Через проливы народы перебирались и в древнейшие времена, как через реки; но высадка на западном берегу Италии возможна при совершенно других условиях. Поэтому древнейшее место жительства этрусков следует искать к западу или к северу от Италии. Нельзя назвать совершенно неправдоподобным предположение, что этруски перебрались в Италию через Ретийские Альпы, так как древнейшие из известных нам обитателей Граубиндтена и Тироля — реты говорили до самого начала исторической эпохи по-этрусски, и даже в их названии есть какое-то созвучие с названием разеннов; это, конечно, могли быть остатки этрусских поселений на берегах По, но по меньшей мере столько же правдоподобно и то, что это была та часть народа, которая осталась на старых местах жительства. — Но этой простой и естественной догадке резко противоречит рассказ о том, что этруски были переселившиеся из Азии [121]лидийцы. Этот рассказ принадлежит к числу очень древних. Он встречается еще у Геродота и потом повторяется у позднейших историков с бесчисленными изменениями и дополнениями, хотя некоторые осмотрительные исследователи, как например Дионисий, решительно восстают против такого мнения и при этом указывают на тот факт, что между лидийцами и этрусками не было ни малейшего сходства ни в религии, ни в законах, ни в нравах, ни в языке. Конечно, могло случиться, что какая-нибудь кучка малоазиатских пиратов пробралась в Этрурию и что её похождения вызвали появление таких сказок, но еще более правдоподобно, что весь этот рассказ основан на недоразумении. Италийские этрусски или Turs-ennae (так как эта форма названия, по видимому, была первоначальной и лежала в основе греческого названия Τυρσ-ηνοί, Τυῤῥηνοί, умбрского Turs-ci и обоих римских Tusci, Etrusci) в некоторой мере сходятся по названию с лидийским народом Τυῤῥηβοί (или, как он также назывался, Τυῤῥ-ηνοί по имени города Τύῤῥα, а это, очевидно, случайное сходство названий, как кажется, и послужило единственным фундаментом как для упомянутой гипотезы, ничего не выигравшей от своей древности, так и для построенной на ней из разного исторического хлама вавилонской башни. Тогда стали отыскивать связь между ремеслом лидийских пиратов и древним мореплаванием этрусков и дошли до того (прежде всех, сколько нам известно, сделал это Фукидид), что основательно или неосновательно смешали торребских морских разбойников с грабившими и блуждавшими на всех морях хищниками-пеласгами; всё это произвело самую безобразную путаницу в сфере исторических преданий. Под названием тиррены стали разуметь то лидийских торребов (как это видно из древнейших источников и из песен Гомера), то пеласгов (которых называли тирренами-пеласгами или просто тирренами), то италийских этрусков, несмотря на то, что эти последние никогда не вступали в близкие сношения ни с пеласгами, ни с торребами и даже не состояли в племенном родстве ни с теми, ни с другими.
Места этрусской оседлости в Италии
С другой стороны, в интересах истории необходимо с достоверностью доискаться, где находились древнейшие места жительства этрусков и как этот народ двигался оттуда далее. О том, что до великого нашествия кельтов этруски жили к северу от реки Padus (По), соприкасаясь с восточной стороны на берегах Адижа с венетами, принадлежавшими к иллирийскому (албанскому?) племени, а с западной с лигурами, есть немало указаний; об этом главным образом свидетельствует уже ранее упомянутый грубый этрусский диалект, на котором еще во времена [122]Ливия говорило население Ретийских Альпов, равно как остававшаяся до поздней поры тускским городом Мантуя. К югу от По и близ устьев этой реки этруски и умбры смешивались между собою — первые в качестве господствующего племени, вторые в качестве древнейших обитателей страны, основавших старинные торговые города Атрию и Спину; однако Фельсина (Болонья) и Равенна, как кажется, были основаны тусками. Прошло много времени прежде чем кельты перебрались через По; оттого-то этрусско-умбрский быт и пустил гораздо более глубокие корни на правом берегу этой реки, чем на ранее утраченном левом. Впрочем все местности к северу от Апеннин так быстро переходили от одного народа к другому, что ни один из этих народов не мог достигнуть там прочного развития. — Для истории гораздо более важно обширное поселение тусков в той стране, которая и в настоящее время еще носит их имя. Если там когда-нибудь и жили лигуры или умбры (стр.112), то следы их пребывания были почти совершенно изглажены цивилизацией этрусков. В этой стране, простирающейся вдоль берегов Пизанского моря до Тарквиний и замкнутой с восточной стороны Апеннинами, этрусская нация нашла для себя прочную оседлость и с большой стойкостью продержалась там до времен империи. Северною границей собственно тускской страны была река Арно; земли, которые тянутся оттуда к северу вплоть до устьев Макры и до подножия Апеннин, были спорной территорией, находившейся то в руках лигуров, то в руках этрусков и потому там не могло образоваться значительных поселений. С южной стороны, вероятно, были границей сначала Циминийский лес (цепь холмов к югу от Витербо), а потом Тибр; уже было замечено ранее (стр. 113), что страна между Цимнийскими горами и Тибром с городами Сутрием, Непете, Фалериями, Вейями и Цере, была занята этрусками гораздо позже, чем северные округа, — быть может не ранее второго столетия от основания Рима, и что коренное италийское население удержалось там на своих прежних местах, а именно в Фалериях, хотя и в зависимом положении. — С тех пор, как Тибр сделался границей Этрурии со стороны Умбрии и Лациума, там могло установиться довольно мирное положение дел и, вероятно, не происходило никаких существенных изменений границ, по меньшей мере, со стороны Лациума. Как ни сильно было в римлянах сознание, что этруски были для них чужеземцы, а латины — земляки, они, как кажется, опасались нападений не столько с правого берега реки, сколько со стороны своих соплеменников из Габии и из Альбы; это объясняется тем, что со стороны этрусков они были обеспечены не только естественною границей — широкой рекой, но и тем благоприятным для их торгового и политического развития обстоятельством, что [123]ни один из самых сильных этрусских городов не стоял так же близко от реки, как близко стоял от неё на латинском берегу Рим. Ближе всех от Тибра жили вейенты, и с ними всего чаще вступали в серьезные столкновения Рим и Лациум из-за обладания Фиденами, которые служили для вейентов на левом берегу Тибра таким же передовым укреплением, каким для римлян на правом берегу Яникул, и которые переходили попеременно то в руки латинов, то в руки этрусков. Напротив того, с более отдаленным городом Цере отношения были гораздо более мирны и дружественны, чем вообще между соседями в те времена. Хотя до нас и дошли смутные и очень древние предания о борьбе между Лациумом и Цере и между прочим о том, как церитский царь Мезенций одержал над римлянами великие победы и обложил их данью с вина, но гораздо определеннее, чем о той временной вражде, предания свидетельствуют нам о тесной связи между этими двумя самыми древними центрами торговли и мореплавания в Лациуме и в Этрурии. Вообще нет никаких несомненных доказательств того, что этруски проникали сухим путем в страны, лежащие на другой стороне Тибра. Хотя в рассказе о многочисленной варварской армии, уничтоженной в 230524 году от осн. Р. Аристодемом под стенами Кум (стр. 116), этруски и названы прежде всех других, но даже если допустить, что этот рассказ достоверен во всех своих подробностях, то из него можно будет сделать только тот вывод, что этруски принимали участие в большом хищническом нашествии. Гораздо важнее тот факт, что на юге от Тибра нельзя с достоверностью указать ни одного этрусского поселения, основанного с сухого пути, и что, стало быть, нет никаких указаний на то, что этруски теснили латинскую нацию. Обладание Яникулом и обоими берегами устьев Тибра оставалось, сколько нам известно, в руках Римлян и его никто у них не оспаривал. Что же касается до переселения отдельных этрусских общин в Рим, то мы имеем о нём только один отрывочный, извлеченный из тускских летописей рассказ, из которого видно, что одно сборище тусков, предводимое сначала уроженцем Вольсиний Целием Вивенной, а после его гибели, его товарищем Мастарной, было приведено этим последним в Рим. В этом нет ничего неправдоподобного, но предположение, что по имени этого Целия был назван Целийский холм, очевидно, принадлежит к разряду филологических вымыслов, а та прибавка к рассказу, что этот Мастарна сделался римским царем под именем Сервия Туллия, без сомнения, ничто иное, как неправдоподобная догадка тех археологов, которые занимаются выводами из сопоставления легенд. Сверх того на существование этрусских [124]поселений в Риме указывает «тускский квартал», находившийся у подножия Палатина (стр. 49). — Также едва ли можно сомневаться в том, что последний из владычествовавших в Риме царских родов — род Тарквиниев был этрусского происхождения или из города Тарквинии, как гласит легенда, или из Цере, где был недавно найден фамильный склеп Тархнасов; даже вплетенное в легенду женское имя Танаквиль или Танхвиль — не латинское, а наоборот очень употребительное в Этрурии. Но что касается рассказа, будто Тарквиний был сын одного грека, переселившегося из Коринфа в Тарквинии и оттуда, в качестве метика, в Рим, то его нельзя назвать ни историческим ни легендарным, и в нём историческая связь событий не только перепутана, но и совершенно оборвана. Из этой легенды едва ли можно что-нибудь извлечь, кроме того голого и в сущности вовсе неинтересного факта, что римский скипетр был под конец в руках царского рода тускского происхождения; к этому выводу можно присовокупить только то, что это господство одного человека тускского происхождения над Римом не должно быть принимаемо ни в смысле владычества тусков или какой-либо одной тускской общины над Римом, ни в смысле владычества Рима над южной Этрурией. Действительно, ни одна из этих двух гипотез не имеет достаточных оснований; история Тарквиниев разыгрывается в Лациуме, а не в Этрурии, которая, сколько нам известно, не имела в течение всего царского периода никакого существенного влияния на язык и нравы Римлян и вообще ничем не препятствовала правильному развитию римского государства или латинского союза. — Причину таких пассивных отношений Этрурии к соседней латинской стране, по всему вероятию, следует искать частью в борьбе Этрусков с кельтами на берегах По, через которую эти последние перешли, как кажется, лишь после изгнания из Рима царей, частью в стремлении этрусской нации к мореплаванию и к владычеству на морях и на приморском побережье, как это видно, например, на их поселениях в Кампании; но об этом будет идти речь в следующей главе.
Государственное устройство у этрусков
Этрусское государственное устройство, точно так же как греческое и латинское, было основано на развитии общины в город. Но ранняя наклонность этрусков к мореплаванию, торговле и промышленности, создала у них городской быт, как кажется, ранее, чем в остальной Италии; в греческих исторических повествованиях город Цере упоминается ранее всех других италийских городов. Напротив того, этруски были и менее способны и менее склонны к военному делу, чем римляне и сабеллы; у них очень рано встречается вовсе не италийский обычай употреблять в дело наемные войска. Древнейшая организация этрусских общин, [125]должно быть, имела в своих общих чертах сходство с римской; там властвовали цари или лукумоны, у которых были такие же, как у римских царей, наружные знаки их звания, а потому, вероятно, и такой же размер самой власти; между знатью и простонародьем существовала сильная вражда; за сходство родового строя ручается аналогия в происхождении собственных имен только с тем различием, что происхождение с материнской стороны имеет гораздо более значения у этрусков, чем в римском праве. Союзная организация, как кажется, была очень неплотной. Она обнимала не всю нацию: этруски, жившие в северной части страны и в Кампании, составляли отдельные федерации, так же как и общины собственной Этрурии; каждая из этих федераций составлялась из двенадцати общин, которые имели одну метрополию преимущественно для богослужения и главу союза или, вернее, первосвященника, но в сущности были, кажется, равноправны и частью так могущественны, что там не могла возникнуть ничья гегемония и не могла развиться сильная центральная власть. Метрополией в собственной Этрурии были Вольсинии; из её остальных двенадцати городов нам известны по достоверным преданиям только Перузия, Ветулоний, Вольци и Тарквинии. Но у этрусков так же редко что-либо предпринималось сообща, как редко что-либо предпринималось членами латинского союза порознь: война обыкновенно велась которою-нибудь отдельною общиной, старавшейся привлечь к участию своих соседей, а если в исключительных случаях сам союз предпринимал войну, то отдельные города очень часто не принимали в ней никакого участия, — короче сказать, отсутствие сильной руководящей власти заметно в этрусских конфедерациях еще более, чем в других схожих с ними италийских племенных союзах.
Римская история. Том I / Т. Моммзен; пер. В. Неведомского. — М.: 1887.