сущности немногимъ отличался отъ той робости, съ которой римскій должникъ приближался къ своему правосудному, но очень пунктуальному и могущественному кредитору. Понятно, что такая религія не способствовала развитію художническихъ и философскихъ воззрѣній, а напротивъ того подавляла ихъ. Грекъ облекалъ наивныя идеи древнѣйшихъ временъ въ человѣческую плоть, вслѣдствіе чего его понятія о божествѣ не только обратились въ элементы искуствъ пластическаго и поэтическаго, но достигли вмѣстѣ съ тѣмъ той всеобщности и той эластичности, которыя составляютъ самую глубокую черту человѣческой натуры и именно потому служатъ основами для всѣхъ міровыхъ религій. Благодаря такимъ свойствамъ греческой религіи, простое созерцаніе природы могло достигнуть глубины космогоническихъ воззрѣній, а простое нравственное понятіе — глубины всеобъемлющихъ гуманістическихъ воззрѣній, и въ теченіе долгаго времени греческая религія была въ состояніи обнимать всѣ физическія и метафизическія понятія націи, то-есть все идеальное ея развитіе, и расширяться въ глубь и въ ширину соразмѣрно съ увеличивавшимся содержаніемъ, пока фантазія и философія не разорвали въ куски сосудъ, который былъ ими наполненъ. Напротивъ того, въ Лаціумѣ воплощеніе понятій о божествѣ было такимъ нагляднымъ, что на немъ не могли воспитаться ни художники ни поэты; къ тому-же латинская религія всегда чуждалась искуства и даже относилась къ нему враждебно. Такъ какъ богъ не былъ и не могъ быть ничѣмъ инымъ, какъ одухотвореніемъ земнаго явленія, то онъ находилъ и постоянное для себя мѣсто жительства (templum) и свое видимое изображеніе именно въ этомъ земномъ явленіи; созидаемые человѣческими руками стѣны и идолы могли только исказить и затемнить духовное представленіе. Поэтому первоначальное римское богослуженіе не нуждалось ни въ изображеніяхъ ни въ жилищахъ боговъ и хотя въ Лаціумѣ — вѣроятно по примѣру Грековъ — уже съ раннихъ поръ стали чтить бога въ его изображеніи и построили для него домикъ (aedicula), но такое наглядное представленіе считалось несогласнымъ съ законами Нумы и вообще нечистымъ и чужеземнымъ. Развѣ только за исключеніемъ двуглаваго Януса, въ римской религіи не было ни одного созданнаго ею самой божескаго изображенія и еще Варронъ подсмѣивался надъ толпой, требовавшей куколъ и картинокъ. Отсутствіе всякой творческой силы въ римской религіи было также главной причиной того, что римская поэзія и еще болѣе римская философія никогда не возвышалась надъ уровнемъ совершеннаго ничтожества. — И въ практической сферѣ обнаруживается то же различіе. Римская община извлекла изъ своей религіи ту практическую пользу, что жрецы и въ особенности Понтифики облекли въ опредѣленную форму нравственные законы, которые въ ту эпоху, еще незнакомую съ полицейской опекой государства надъ гражданами, съ одной стороны
сущности немногим отличался от той робости, с которой римский должник приближался к своему правосудному, но очень пунктуальному и могущественному кредитору. Понятно, что такая религия не способствовала развитию художнических и философских воззрений, а напротив того подавляла их. Грек облекал наивные идеи древнейших времён в человеческую плоть, вследствие чего его понятия о божестве не только обратились в элементы искусств пластического и поэтического, но достигли вместе с тем той всеобщности и той эластичности, которые составляют самую глубокую черту человеческой натуры и именно потому служат основами для всех мировых религий. Благодаря таким свойствам греческой религии, простое созерцание природы могло достигнуть глубины космогонических воззрений, а простое нравственное понятие — глубины всеобъемлющих гуманистических воззрений, и в течение долгого времени греческая религия была в состоянии обнимать все физические и метафизические понятия нации, то есть всё идеальное её развитие, и расширяться в глубь и в ширину соразмерно с увеличивавшимся содержанием, пока фантазия и философия не разорвали в куски сосуд, который был ими наполнен. Напротив того, в Лациуме воплощение понятий о божестве было таким наглядным, что на нём не могли воспитаться ни художники, ни поэты; к тому же латинская религия всегда чуждалась искусства и даже относилась к нему враждебно. Так как бог не был и не мог быть ничем иным, как одухотворением земного явления, то он находил и постоянное для себя место жительства (templum) и своё видимое изображение именно в этом земном явлении; созидаемые человеческими руками стены и идолы могли только исказить и затемнить духовное представление. Поэтому первоначальное римское богослужение не нуждалось ни в изображениях, ни в жилищах богов и хотя в Лациуме — вероятно по примеру греков — уже с ранних пор стали чтить бога в его изображении и построили для него домик (aedicula), но такое наглядное представление считалось несогласным с законами Нумы и вообще нечистым и чужеземным. Разве только за исключением двуглавого Януса, в римской религии не было ни одного созданного ею самой божеского изображения и ещё Варрон подсмеивался над толпой, требовавшей кукол и картинок. Отсутствие всякой творческой силы в римской религии было также главной причиной того, что римская поэзия и ещё более римская философия никогда не возвышалась над уровнем совершенного ничтожества. — И в практической сфере обнаруживается то же различие. Римская община извлекла из своей религии ту практическую пользу, что жрецы и в особенности понтифики облекли в определённую форму нравственные законы, которые в ту эпоху, ещё незнакомую с полицейской опекой государства над гражданами, с одной стороны
