Юрий холодный
26-го ноября чествуется Православной Церковью память освящения первого на Руси храма во имя святого Георгия-Победоносца (в Киеве, на Златых Вратах). В народе этот церковный праздник с незапамятных времен слывет под именем «Юрия-холодного» («Зимнего Егория») — в отличие его от «теплого» — весеннего, празднуемого 23-го апреля.
Св. Георгий (Юрий, Егорий) Победоносец занимает, по народному представлению, одно из первых мест среди чтимых святых. И это Замечается но только у русских, но и вообще у всех славян и даже соседних с ними народов, относящихся к нему с особым благоговением и окружающих память о нём самыми разнообразными сказаниями. На него перенесены народным воображением многие выразительные черты верховных божеств древнеславянского языческого Олимпа. Светозарный облик этого воина Христова встает перед духовными очами народа в виде облеченного в златокованные латы всадника на белом коне, поражающего своим копьем огнедышащего дракона. Грозен «воин воинства небесного» для ратей силы темной, — не менее (если даже не более) Ильи-пророка и Михаила-архангела. Но для трудящегося в поте лица православного, для мирных пахарей и пастырей, он является неизменным покровителем и крепкой защитою.
Русское народное песнотворчество уделило в своих, занесенных в изустную память народа скрижалях немало места прославлению подвигов этого святого. «Сказание о Егорие Храбром», записанное П. В. Киреевским, называет его сыном «тоя ли премудрыя Софии», придавая этим самому рождению его таинственное значение и наделяя его с самой минуты появления на белый свет наследственной мудростью, побеждающей в образе его даже и премудрость змеиную, направленную к совершению всяческого зла. Будучи стихийно-последовательным даже в своих ошибках, народ называет его сестрами «желанного детища» Мудрости — Веру, Надежду и Любовь, — и делает это не случайно, а также для того, чтобы породнить их с обликом Егория Храброго. Последнему он, между прочим, приписывает искоренение темени басурманства и утверждение православия «на светлой Руси».
«Как и стал он, Егорий Храброй,
В матер возраст приходити,
Ум-разум спознавати,
И учал он во те поры
Думу крепкую оповедати
Своей родимой матушке,
А ей ли, премудрой Софии:
Соизволь, родимая матушка,
Осударыня премудрая София,
Ехать мне ко земле светлорусской,
Утверждать веры христианския»…
Так повествует сказание, отправляющее св. Георгия на подвиг. И едет он — «от востока до запада». По его слову, расступаются перед ним «леса темные, дремучие» и разбегаются по всей Руси; по его велению, «горы высокий, холмы толкучие», заграждающие путь-дорогу нетореную, дают ему проход и тоже рассыпаются-раскидываются вдоль и поперек земли светлорусской. «Моря глубокия, реки широкия», «звери могучие, рогатые», — все повинуется Победоносцу. «И он, Егорий Храброй, заповедует зверям: — А и есть про вас на съедомое во полях трава муравчата; а и есть про вас на пойлицо в реках вода студеная»… Наезжает он, на своем пути, «на то стадо, на змеиное, на то стадо на лютое, — хочет он, Егорий, туда проехати». Стадо змей не только не даёт ему хода-пропуска, а советует воротиться вспять и унять своего «коня ретиваго». Но Храброй не внемлет совету змеиному, вынимает он саблю острую: «… ровно три дня и три ночи рубит, колет стадо змеиное; а на третий день ко вечеру посек, порубил стадо лютое»… Сказание кончается тем, что Егорий Храброй, победивший «стадо змеиное», наезжает «на ту землю светлорусскую, на те поля, реки широкия, на те высоки терема златоверхие»… Здесь не пропускают его уже «красны девицы», обращающиеся к славному богатырю с таковой речью:
«А и тебя ли мы, Егорий, дожидаючись,
Тридцать три года не вступаючи
С высока терема златоверхого,
А и тебя ли мы, Храброго, дожидаючисъ,
Держим на роду велик обет:
Отдать землю сеетлорусскую,
Принять от тебя веру крещеную!»
И он «приимает ту землю светлорусскую под свой велик покров», с этой поры до наших дней, по убеждению народной веры, не забывая о ней в своих неусыпных заботах.
Другой сказ о Георгии Победоносце, вылившийся из уст песнотворца-народа, запечатлен памятью последнего в стихе калик перехожих об этом святом. По свидетельству названного памятника слова народного, он родился не обыкновенным человеком, а «породила его матушка: по колена ноги в чистом серебре, по локоть руки в красном золоте, голова у Егорья вся жемчужная, по всем Егорие часты звезды» … и т. д. Здесь сказатель-народ более близок к признанному Церковью житию святого Георгия-Победоносца, претерпевшего страшные мучения при царе Диоклетиане[1]. «Царище-Демьянище», — поют калики перехожие, — «посадил (после длинного ряда истязаний) Егорья в глубок погреб, закрывал досками железными, забивал-закладывал гвоздями лужеными, запирал замками немецкими, засыпал песками рудожелтыми», чтобы «не видать Егорью света белаго, не зреть солнца краснаго, не слыхать звона колокольнаго»… Сидит Егорий в своем заточении «ровно тридцать лет и три года», но пришел конец и силе царища-Демьянища, рычащего по-звериному, шипящего по-змеиному: «выходил Егорий, по Божьему изволению, из погреба глубокаго, узрел свету белаго, одевается в збрую ратную, берет копье востробулатное»… Выходил Егорий во чисто поле, вскрикнул Егорий громким голосом: «Ой ты, гой еси, белой резвой конь! Ты беги ко мне ясным соколом!» И начались для претерпевшего все муки, все истязания воина воинства небесного его славные подвиги богатырские. Об этих подвигах передается в стихе калик перехожих почти то же самое, что и в первом сказании (хотя и другими словами), но только вместо «стада змиинаго лютаго» повстречался Храброму один «змей огненный» (дракон), которого и сразил непобедимый Победоносец. В заключение — добирается Егорий до «палат белокаменных царища-Демьянища», и «натянул он свой тугой лук, и пустил стрелу в царища-Демьянища». Мучитель басурманин был убит, а Егорий поехал дальше по светлой Руси, «насаждая веру христианскую, искореняя басурманскую».
В Пудожском уезде Олонецкой губернии было записано Рыбниковым любопытное простонародное сказание об Егорий Храбром, повторявшееся — разносказами — и у других собирателей памятников народной словесности. «Был Содом город, был Комор город, третье было царство Арапинское», — начинается это сказание: «Содом город сквозь землю стал, а Комор город огнем прожгало. Что на то ли царство Арапинское встала змея лютая пещерская, во в каждые суточки стала съедать по головьицу. Народу во граде мало становилося: собирались мужички на един место, стали мужички жеребье кидать; выпало жеребье самому царю — завтра надо ехать на сине-море ко лютому змею на съедение»… Запечалился царь, закручинился. Идет он домой во дворец, навстречу ему попадается молодая княгиня-жена, — спрашивает его — о чем печаль. «Как же мне, царю, не кручиниться, как же мне, царю, не печалиться!» — отвечает царь: «Завтра надо ехать на сине море, к лютому змею на поедение!» Задумалась княгиня молодая, но думала недолго: «Не печалься, не кручинься, царь, есть у нас дочка-свет немилая, Софья да Агафиевна! Мы пошлем её завтра на сине-море, к лютому змею на поедение!» Возрадовался опечаленный царь — «возвеселился», посылает молодую жену обманывать дочку, уговаривать. Пошла княгиня, голос подает: «Выставай-ка, девица, поутру ранешенько, умывайся, девица, белешенько, снаряжайся, девица, хорошохонько: завтра будут сватовья сватать за жениха одной веры с тобой!» Софья-царевна, дочь немилая, встала ранешенько, умылась белешенько, но «снарядилась девица в черны платьица, в черны платьица опальныя, помолилась девица Миколы да Троицы, Пресвятой Богородицы, облилася девица горючим слезам, выходила девица на крутой крылец, посмотрела девица на белой дворец: на белом дворе стоит лошадь черная, лошадь черная, карета темная, извощичек стоит опальныий, он опальныий да сам кручинныий»… Села в карету немилая дочь царская, поехала на сине море. Попадается ей навстречу Егорий Храбрый, попадается — речь к ней держит: «Выходи, девица, из темной кареты, поищи, девица, в моей буйной головы!» Засинелось море, заколыхались волны, поднялась из волн змея лютая, — «подымается, сама похвастает: — Будет, будет мне теперь чем посытися, как первую головьицу девичецкую, а другую головьицу молодецкую, третью головьицу лошадиную!» Спит в это время крепким сном Егорий Храбрый; будит его — разбудить не может, «расплакалася девица горючим слезам, раскалялись девицы горючи слезы на Егорья-свет Храбраго на бело лицо. Тут Егорью-свет стало холодно, он, свет, да разбудился»… Проснувшись, возговорил он таковы слова: «Утиши-ся, змея лютая пещерская, тише тихия скотинины; отруши, девица, свой шелковый пояс, подай мне Егорью-свет Храброму!» Сделала царевна по слову его, — «взял Егорий, перевязал змею лютую, змею лютую на шелков пояс, подал Софье Агафиевне: — Ты веди, Софья Агафиевна, змею лютую на свой град Арапинский, ко своему батюшке Агафин-царю и скажи своему батюшку: Ежели веру будешь веровать християнскую, ежели будешь сострояти Божьи церкви, уж как первую церкву Миколы да Троицы, Пресвятой Богородицы, а другую церкву Егорью-свету Храброму, то я подкую змею лютую в жалезу глухую; а ежели не будешь состроять Божьи церкви и веру веровать християнскую, я спущу змею лютую на твой град Арапинский, не оставит тебе един души на семена!» В Других сказаниях место немилой дочери Софьюшки занимает — наоборот — «чадо милое» Лизавета Прекрасная — («Алисафушка»).
С Егорием Храбрым у славян вообще, а у русских наособицу, связано много различных поверий и вытекающих из их недр обычаев. Но громадное большинство последних относится к весеннему («теплому») Юрьеву дню. Юрий же «холодный» знаменуется в народной памяти более в связи с былой жизнью родины русского пахаря.
Этот народный праздник был освящен веками как день, когда крестьяне имели право переходить от одного помещика под властную руку другого. Об этом, обыкновенно, заявлялось на Михайлов день, — чтобы для помещика не был неожиданным переход. «Судебник»[2] определял срок последнего более пространно: «за неделю до Юрьева дня и неделю по Юрьеве дне холодном». В «Стоглаве» уложение об этом читалось так: «А в которых старых слободах дворы опустеют, и о те дворы называти сельских людей пашенных и непашенных по старине, как прежде сего было. А отказывати тех людей о сроце Юрьеве дни осеннем, по цареву указу и по старине. А из слобод митрополичьих, из архиепископльих и епископльих и монастырских, которые христиане похотят идти во град на посад, или в села жити, и тем людям идти волно о сроце Юрьеве дни с отказом по Нашему Царскому указу».
Переход крестьян, согласно с приведенным уложением, совершался на том условии, что они, поселяясь на помещичьей земле, обязывались беспрекословно исполнять все приказания помещика, нести на себе тягло всех обычных повинностей, взносить в условленные сроки все подати — «по положению». Отходя от помещика, они должны были рассчитаться оброками полностью «за пожилое», — причем помещик не мог требовать ничего лишнего, как не имел права и удерживать не желавших оставаться в его вотчине. Сделки совершались при «послухах» (свидетелях) с обеих договаривающихся сторон. «Уговор лучше денег!» — говорит народ: — «Ряда города держит!» Так было и в этом случае. Царское уложение ограждало, при этом, своим словом властным и смерда, и боярина. Крестьянин, снявшийся с земли помещичьей «тайным уходом», подвергался строгой каре законов; равно и помещик, не соблюдавший, во всей полноте, освященный царскою волей «старины», наказывался пенею. «Крепки ряды Юрьевым днем!», — гласило старинное народное слово и продолжало: «Мужик болит и сохнет по Юрьев день!», — «На чью долю потянет поле, то скажет холодный Юрий!», «Мужик — не тумак, знает, когда живет на белом свете зимний Юрьев день».
Любил всегда, как неизменно любит и теперь, подсмеяться на самим собою, русский простолюдин. После того, как было отменено право перехода крестьян от одного помещика к другому — повелением царя Бориса Феодоровича Годунова, а затем указом (от 9-го марта 1607 года) царь Василий Иванович Шуйский окончательно укрепил крестьянские души за их владельцами, — пошла ходить по народной Руси поговорка: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» Эта поговорка повела за собой другую: «Сряжалась баба на Юрьев день погулять с барского двора, да дороги не нашла!» Русский мужик за словом в карман не полезет, — выпустил он вслед за вторым и третье крылатое слово по поводу отмены Юрьева дня с его вольготами: «Верстался мужик по Юрьев день радеть о барском добре, а и сейчас засел, что бирюк, в норе».
Да всех поговорок об этом не перечесть! Слово народное — крепче олова: вылетело века тому назад, а и до сих пор не пропадает в памяти, — хотя все давно уже успели в народе не только забыть об «уложении», связанном с Юрием холодным, но даже и сами помещики утратили, по мановению руки царя-освободителя, все свои права на закрепощение крестьянина.
До наших дней не успело исчезнуть с лица народной Руси слово о том, что «Юрий холодный оброк собирает». Ещё совсем недавно повторялись, при случае, смешливыми людьми и такие поговорки, как: «Судила Маланья на Юрьев день, на ком справлять протори!», или: «Позывал дьяк мужика судиться на Юрья зимнего, а мужик и был таков!». Отошли в область исчезнувших преданий и «юрьевские оброки», о которых определенно все постановлено было в «Писцовых книгах»[3], а ещё и до сих пор местами на посельской Руси служатся на Юрия холодного молебны о благополучном пути, — словно и теперь собираются православные переселяться в этот день из одной вотчины в другую. Так крепка в русском народе привязанность к отжившей своей век старине.
«Егорьевское окликанье», справляющееся по весне, в некоторых местностях повторяется и на Юрия холодного. Так, и теперь ещё можно слышать в захолустных деревнях в этот день песню:
«Мы вокруг поля ходили,
Егорья окликали,
Юрья величали:
Егорий ты наш Храброй,
Ты паси нашу скотинку
В поле и за лесом,
Под светлым под месяцем,
Под красным солнышком —
От волка от хищного,
От зверя лукавого,
От медведя лютого!».
По народной примете, с Юрия холодного начинают подходить к сельским задворкам волчьи стаи за добычею. «Что у волка в зубах, то Егорий дал!», — говорит деревенский люд, утешаясь при этом другой поговоркою: «На Руси Егорья — холодный да голодный, а все тут Божья благодать!» Народ крепко верит, что, если молиться святому Георгию Победоносцу, то он никогда не допустит зверя «зарезать животину».
С зимнего Юрьева дня, — замечено старыми людьми, — засыпают в своих берлогах медведи. В стародавнюю пору существовало местами даже и поверье о том, что будто бы некоторые, особенно расчетливые люди — из-за своей скупости — ложились 26-го ноября в гроб-домовину и засыпали по-медвежьему вплоть до самого вешнего Юрия теплого. Впрочем, это всецело относится к области сказок.
После Юрия холодного деревенские старожилы, проводив закат солнечный, выходят на двор к колодцам и «слушают воду». Если она не шелохнется, это — по юс мнению — предвещает теплую зиму. Если же из колодца раздаются какие-нибудь звуки, — значит, надо ждать сильных морозов и лютых вьюг.
Примечания
- ↑ Диоклетиан — император римский, царствовавший с 284-го по 305 г. по Р. Х. Он происходил из вольноотпущенников и из простого солдата возвысился до звания наместника, а потом — по внезапной смерти императора Кара (в персидском походе) — был провозглашен императором как любимейший вождь. Царствование его, прославленное мудрою внешней и внутреннею политикой, ведшей к возрождению Римской империи, было омрачено жестокими гонениями на христиан. В 305-м году он сложил с себя власть и последние восемь лет жизни провел в сельском уединении, отказываясь ото всякой попытки вернуться на престол и свергнуть воцарившихся Севера и Максимина, — несмотря на все просьбы приверженцев. Он умер в 313-м году.
- ↑ Судебник — свод законов, составленный, по воле Иоанна 111-го, дьяком Владимиром Гусевым в 1497-м году и применявшийся на Руси до 1550 года, когда был заменен новым — составленным Иоанном IV-м Грозным.
- ↑ Писцовые книги — русские правительственные документы XVI—XVII веков, служившие основанием для податного обложения. Первая народная перепись была произведена на Руси в ХIII-м веке татарами для сбора дани. Затем её производили княжеские служилые люди. Первая всеобщая перепись (письмо) произведена в 1538—1547 годы. Она-то и послужила материалом для первых «Писцовых книг».