Свадьба-судьба
Назимний месяц октябрь недаром слывет и «свадебником»: едва ли в какое-нибудь другое время если не играется в народной Руси стольких свадеб, так налаживается столько сговоров, как с Покрова до Кузьминок (1-го ноября). «Батюшка Покров, кроешь ты (снегом) землю и воду, покрой и меня молоду!», «Матушка Пятница-Прасковея, пошли женишка поскорея!» — ещё загодя приговаривают заневестившиеся девушки красные, дожидаючись этих заветных свадебных дней. Придет Покров, и загремят-зазвенят по деревенским дорогам бубенчики-погремки веселых поездов, раздадутся по избам свадебные песни — то хватающие своей грустью за душу, то веселящие русское сердце залихватской удалью.
«Уже что я сижу, думаю, уже что я сижу гадаю уж своим я глупым разумом», — голосит, словно причитает невеста, незадолго перед тем только и думавшая-гадавшая о своем женихе-суженом:
«У меня ли горе нечутко,
У меня, младой, горя круты горы,
Уже слез-тo — реки быстрыя,
Все поля горем насеяны,
Все сады горем изнасажены:
Не дали-то мне горькой,
Не дали мне горемышной
Во девушках насидетися,
Со годам соверстатися,
С умом с разумом собратися,
Лицо бело понаполнити,
Русу косыньку повыростить,
Алу ленточку доносити!»
И ко своему «кормнльцу-грозну-батюшке», и к «радельщице-государыне-матушке», и к «подруженькам-голубушкам», и к «братцу милому с молодой женой невестушкой», и к тетушкам-дядюшкам обращается «горемышная», на чужу-дальню сторону выдаваемая-«пропиваемая» красна девица, в песнях «ронит слезы горючия», просит-молит повременить со свадьбою. Все делается честь-честью, по дедовской старине, по заведенному обычаю. В ответ-отповедь растужившейся-расплакавшейся просватанной девице поют её подружки, поют — жениха удалого добра-молодца выхваляючи, сулят ей за ним радостное житье-бытье. У него (жениха-света), на его ли на родной сторонушке, по их уверениям:
«Берега-то садовые,
А вода-то медовая:
Свекор — что батюшка,
А свекровушка — что матушка,
Деверья — что братички,
А золовушки — что сестрицы…»
Но, несмотря на то, что — по словам песни — у жениха-то и «кудри, кудри русыя, на кудрях, кудрях — шляпа черная, шляпа черная с позументами», невеста продолжает петь-голосить, плакать-причитать, выполняя обычай — завет седой старины, считающей свадьбу «судом Божиим» и «судьбою», приговаривающей в своих поговорках, что: «Суженого и конем не объедешь!», «Где суженое — там и ряженое!», «Что судьба даст, с кем жить приведет — с тем и век вековать!», «Всякая невеста своему жениху невестится!», «Смерть да жена — Богом суждена!» и т. д.
«Встану я раб Божий, благословясь; пойду — перекрестясь, во чистое поле», — говорится в одном из русских простонародных заговоров на свадьбы, — «стану на запад хребтом, на восток лицом, позрю-посмотрю на ясное небо: со ясна неба летит огненная стрела; той стреле помолюсь-покорюсь, спрошу её: куда полетела, огненна стрела? — Во темные леса, в зыбучия болота, в сырое кореньё! Ох ты, огненна стрела! Воротись, полетай — куда я тебя пошлю: есть на Святой Руси красна девица (имярек)… Полетай ей в ретивое сердце, в черную печень, в горячую кровь, в становую жилу, во сахарны уста, в ясныя очи, в черныя брови, чтобы она тосковала-горевала весь день — при солнце, на утренней заре, при младом месяце, на ветре-холоде, на прибылых днях и на убылых днях отныне и до века!» Это уцелевшее до сих пор в народной памяти заклятие невольно напоминает об одной из старинных русских сказок, в которой царь даёт своим сыновьям, посылаемым на поиски за невестами, такой приказ: «Сделайте себе по самострелу и пустите по каленой стреле: чья стрела куда упадет — с того двора и невесту бери!»
Верный заветам пращуров, русский пахарь-народ смотрит на заключение брака глазами суеверных предков, в жилах которых текла кровь отдаленных поколений, соединявшихся неразрывными-вековечными узами перед идолами Светлояра, Световита, Даждьбога и других покровителей плодородия. «Придет судьба — и руки свяжет!», «Что сужено — то связано!», «Связала судьба по рукам — не развязать до веку!» — говорят на Руси.
По словам простонародной мудрости — «Женитьба есть, разженитьбы нет». Осмотрительность при выборе жены — первое дело. «Жениться — не лапоть надеть!», «Жениться — переродиться!», «Женишься раз, а плачешься век!», «Идучи на войну — молись; идучи в море — молись вдвое; хочешь жениться — молись втрое!», «Жениться недолго, да Бог накажет — долго жить прикажет!» — замечает народ по этому поводу. Смешливые краснословы приговаривают о женитьбе и такие, подслушанные В. И. Далем, слова-речи, как: «Здравствуй женившись, да не с кем жить!», «Женится медведь на корове, рак на лягушке!», «Не страшно жениться — страшно к попу приступиться: женись — плати, крести — плати, умирай — плати! Уж бы за один раз: помер да и заплатил!», «Питер женится, Москва замуж идет!», «Женится Иван Великий на Сухаревой башне, в приданое берет четыре калашни!», «Не кайся рано встамши, а рано женимшись!», «Женьба — не гоньба, поспеешь!», «Постой, холостой, дай подумать женатому!»
Хоть и сваты-свахи ладят свадьбы на Руси, да улаживает их, по непреклонному разумению деревенского люда, только сама судьба. «Много сватается, да одному достанется!» — говорит он, прибавляя к этому крылатому словцу целую стаю других, вроде: «Сватались к девушке тридцать с одним, а быть — за одним!» Но одновременно с этим готова повторять деревня и такие изречения, как:
«Не выбирай, жених, невесты, выбери сваху!», «Сваха и чужие грехи на душу принимает!», «Подружки плетут косу на часок, а сваха — навек!». Но на долю этой устроительницы свадеб достается немало и от народного смехословия, рисующего её в таких красках: «На сватенькиных речах — как на санях, — хоть садись да катись!», «Сваха видела, как батрак теленка родил!», «Сваха на свадьбу спешила, рубаху на мутовке сушила, повойник на пороге катала!», «И добрый сват — собаке брат!», «За чужую душу сваха со сватом божатся, а про свою запамятовали!».
Хотя, по народному слову, «невеста — не жена, можно и разневеститься!», но ей — «везде почет», потому что: «Много невест разбирать — женатому век не бывать!», «Везде много невест, да до венца!», «Невеста — не невестка, с ней не заспоришь!», «Всякая невеста ждет своего места!», «Невесте нет чести — жених без ума!», «Жених с невестой — что князь со княгиней!». Старина, ко всякой примете внимательная, на всякую честь очестливая, так и завещала народной Руси величать новобрачную чету князем да княгинею. Да и свадьбу зовут в иных местах, по её завету, «княжьим пиром», «княженецкими столами».
В одном из бесчисленных присказов-причетов верхнего Поволжья, приуроченных к свадебному веселому пиру, так говорится об этом:
«Цветки разцветали,
Поднебесных пташки распевали,
Новобрачного князя увеселяли:
Едет-де наш новобрачный князь
По свою новобрачную княгинюшку,
Сужену взять,
Ряжену взять —
По Божьему веленью,
По царскому уложенью!»…
«Венчают в одночасье, а повенчаны — на все горе, на все счастье!» — говорят в народе: «Где венчают — там и жизнь кончают!», «Худой поп повенчал — хорошему не развенчать!» В этих словах сказался взгляд народа на ненарушимую святость брачного союза, заключаемого на веки вечные, освящаемого у Престола Божия.
Самое слово «дева» означает — в точном переводе с отца языков, санскритского — светлая, чистая, блистающая и уже в позднейшем смысле — непорочная. В народной Руси исстари веков сопровождалось это слово присловом «красная», что непосредственно сближало его значение с первоисточником. В древнерусском быту заря-зоряница (красная девица) чествовалась под именем Девы Зори, или просто Дивы. Последнее, вслед за просвещением потомков Микулы Селяновича светлом веры Христовой, объединилось с почитанием Пресвятой Девы Марии, на образ которой простодушное суеверие пахарей перенесло многие черты, наслоенные веками язычества на девственный облик богини Дивы во всех проявлениях её существа (от ясной зари до Царь-Девицы простонародных сказок).
Древнерусская Лада, обожествлявшаяся также у литовцев и других родственных племен, считалась покровительницей браков, любви, красоты и вместе с Лелем (Светлояром) — земного плодородия. По некоторым исследованиям, в её лице воплощается весенний пригрев солнечных лучей. Литовская песня прямо называет солнце именем этой светлокудрой веселой богини: «Пасу, пасу, мои овечки; тебя, волк, не боюсь», — поется в ней, — «бог с солнечными кудрями тебя не допустит. Лада, Лада — солнце!» Старинное предание, занесенное в «Синопсис»[1], гласит, что: «готовящиеся к браку, помощию его (бога-Лада) мняше себе добро веселие и любезно житие стяжати… Ладу поюще: Ладо, Ладо! и того идола ветхую прелесть диавольскую на брачных веселиях, руками плещуще и о стол биюще, воспевают». В Густинской летописи это — превратившееся из Лады в Лада — божество называется богом женитьбы, веселия, утешения и всякого благополучия. Летописец свидетельствует, что этому богу «жертвы приношаху хотящий женится, дабы его помощью брак добрый и любовный был».
С поклонением-молитвою брачующихся Солнцу-свету во всех его обликах связано было в древнерусском и общеславянском быту чествование огня. В последний день девичества невеста плакала-причитала перед пылающим очагом. Подруги голосили, вторя ей печальными песнями. Впервые входя в дом новобрачного мужа, она прежде всего подводилась к разожженному очагу, — причем все окружающие встречали её припевом: «Ой, Лада, Лада!» В народной Руси и в наши дни начинающая налаживать свадьбу сваха подходит к печи и греет руки у нарочно разведенного огня. Это служит, по суеверному представлению народа, верным залогом благополучного исхода сватовства. Самое слово — свадьбу «ладить» как бы является производным от имени этой богини языческой Руси. Склад да лад семейной жизни молодоженов приписывался в старину непосредственно ей — светлокудрой.
«Девичья краса — до замужества!» — говорит крылатое народное слово. «Все девушки красны, все хороши, а отколь берутся злые жены?» — оговаривает оно красных девушек, но сейчас же добавляет к этим своим речам смешливым: «Про девку не молви (худа)!», «Девушка не травка, обо всякой своя славка!», «Смиренье — девичье ожерелье!», «Чего девушка не знает, то её и красит!». В связи с последним многозначительным изречением живут в народе и такие, как: «Держи девку в тесноте, а деньги в темноте!», «Не уберечь дерева в лесу, а девку в людях!», «Сиди девица, за тремя порогами!», «В клетках звонко поют птицы, в теремах добрую славу наживают девицы!», «Верь хлебу в закрому, а девушке красной в терему!». От этих простонародных речей веет суровыми мыслями древнерусского бытового уклада, нашедшего свое яркое отражение в «Домострое».
По слову народной мудрости — «Девкою полна улица, а женою-бабою — печь!», «Девичья забота — гулянка, а у бабы-хозяйки — пироги в печи, да дети на печи!», «И хорошая невеста худой женой живет!». К последнему краснословы зачастую приговаривают: «Молода жена годами, да стара норовом!», «Добрая жена дом сбережет, плохая — рукавом растрясет!», «Злая жена сведет мужа с ума!», «Железо уваришь, а злой жены не уговоришь!», «Не верь коню в поле, а жене на воле!», «Не всякая жена мужу правду сказывает!», «Худо мужу тому, у кого жена большая во дому!», «Из лесу выживает змея, из дому — жена!», «Силен хмель, сильнее хмеля сон, сильнее сна — злая жена!», «Худая женка — крапива!», «Дважды жена мила бывает — как в избу ведут да как вон понесут!», «От пожара, от потопа, от злой жены, Боже, сохрани!».
Если не совсем лестного мнения наш народ-пахарь о девичьем уме-разуме («Девичья память да девичий стыд — до порога!», «Девичьи думы изменчивы!», «Не верь курам, воронам, а ещё больше — девкам дворовым!» и т. п.), — то баба-жена является в памятниках его словесной мудрости ещё менее разумной-рассудительной. «У бабы волос долог, да ум короток!», — говорят в народе, но, как бы в противовес этому, добавляют-приговаривают: «Баба с печи летит — семьдесят семь дум передумает!» Ум-разум заменяется в этом случае хитростью лукавою. Но «Бабьи умы разоряют домы!», «Пусти бабу в рай, а она и корову за собой ведет!», «Лукавой бабы в ступе не утолчешь!», «Где черт не сладит — туда бабу пошлет!» Но и при всей бабьей лукавости-хитрости, не прочь прикрикнуть на жену мужик-скопидом, берегущий мир-лад в своей семье: «Знай, баба, свое кривое веретено!» Народная мудрость твердо бабий нрав-обычай помнит. «Приехала баба из города, — гласит она, — привезла с три короба!», «Баба бредит, да кто ей поверит!», «Женских прихотей не перечтешь, на причуды не напасешься!», «Баба плачет — свой нрав тешит!», «Бабью немочь догадки лечат!», «Скачет баба и задом, и передом, а дело идет своим чередом!» (тождественно с этим присловье — «Сердилась баба на торгу, а торг про то и не ведал!»), «Дед погибает, а бабе — смех!» и т. д. Но несмотря на то, что, по народному представлению, «Курица не птица, баба не человек!», деревенский люд повторяет и теперь старые речи дедов-прадедов, вроде: «Муж без жены пуще малых деток сирота!», «Жену с мужем судить некому кроме Бога!», «У мужа с женой — все пополам!», «С бабой-хозяйкой и горе-беда половинится!», «Без жены у мужа и дом — сирота!», «Вдовец — деткам не отец, а сам горюн-сиротинка!», «Мужик-вдовец — без огня кузнец!», «Вдовье дело горькое, а вдовцово — хоть в омут головой!»
Не сладко и жене-бабе овдоветь. «С мужем нужа, а без мужа — и того хуже!» — говорит об этом народное присловье. «Вдовой-сиротой — хоть волком вой!» — приговаривает другое; «Плохой муж в могилу, а добрая баба — по миру!» — вторит ему третье. Худо и тогда, когда семейная жизнь превратится в такую, к которой можно приложить слова: «Муж от жены на пядень, а жена от мужа — на сажень!» Подобное житье — «и дом-хату рушит, и человека в могилу кладет». Разлад-раздор, иногда разгоняющий мужа с женой в разные стороны, заставил народ обмолвиться словами: «Без мужа жена — хуже вдовы!», «Жена без мужа — всего хуже!». Согласное житье, на которое и со стороны смотреть весело, запечатлелось в народной памяти такими поговорками, как, например: «Где муж — там и жена, куда мужик — туда и баба!», «Мужа с женой не разлить и водой!», «Муж да жена — одна сатана!», «Муж вьет из жены гуж, жена из мужа шьет на себя рубашки!», "Муж жене милей родной матушки, жена мужу ближе отца-батюшки!, «Муж с женой — что мука с водой: сболтаешь, да не разболтать!», «Муженек хоть всего с кулачок, да за мужниной головой не сижу сиротой!», «За мужнюю спину схоронюсь — самой смерти не боюсь!»
Муж, по исконному взгляду народа, неизменно должен главенствовать в семейном быту. Только при соблюдении этого условия будет в семье все идти по-доброму, по-хорошему, — если, упаси Бог, не присосется к дому какая-нибудь наносная беда лихая. «Не скот в скоте коза, не зверь в зверях еж, не рыба в раках рак, не птица в птицах нетопырь, не муж в мужах — кем жена владеет!» — гласит строгий приговор народной мудрости, создавшейся многовековым опытом жизни. «Бабе волю дать — не унять!», «Кто бабе над собою волю даёт — себя обкрадывает!», «В дому женина воля — тяжкая мужнина доля: удавиться легче!», «От своевольной бабы — за тридевять земель сбежишь!» «Хуже бабы тот, кем жена верховодит!», «Возьмет баба волю, так и умный муж в дураках находится вволю!», «Дура-баба и умного мужа дурее себя сделает, коли на нём ездит, его кнутом погонять зачнет!», «От своевольной жены — Господь упаси и друга, и недруга, и лихого татарина!».
Не перечесть, не пересказать всех поговорок-пословиц, мелкими пташками летающих по светлорусскому простору народному — бок-о бок со свадьбами да семейной жизнью. То же самое можно сказать и про русские свадебные Обряды-обычаи: что город, то норов, что деревня — то обычай. Не все они пошли с древних времен, но все — в большей или меньшей степени связаны с бытом и былым народа-пахаря, отовсюду окруженного жизнью родной его душе природы. Зачастую и в самоновейших наслоениях на обрядовую старину слышится-чуется отголосок незапамятных дней. Прошлое также оставило свой заметный след на этих обычаях, отразилось в их сущности, высказывается во внешней обстановке. Едва ли будет большой ошибкою сказать, что и современная крестьянская свадьба представляет собой трогательную страницу жизненной летописи, переходящую из века в век, от поколения к поколению. Особенно ярко выражена эта сторона в свадебных песнях. В лучших образцах этих памятников своего изустного творчества баян-народ достигает замечательной художественности, не поддающейся никакому подражанию. Каждая подобная песня является в то же время и сказанием, былью минувшего. Многие сотни, если не тысячи, свадебных песен звенят-разливаются по раздолью Святой Руси. А сколько их, может быть, затерялось в прошлом, бесследно для собирателей песенного народного богатства, погибло, умерло вместе с певцами-сказателями, заменилось новыми — бледными, хилыми, ничего не говорящими ни пытливому уму исследователя, ни чуткому сердцу простого слушателя. Только на рлонецко-вологодском севере да на архангельском поморье, да на вернем и среднем Поволжье — этой «кондовой», по замечанию Мельникова-Печерского[2], Руси — и сохранилась во всей своей красе несказанной русская песня-быль народная. И темные леса, и зеленые луга, и черные грязи, и быстрые реки, и облака ходячие, и звезды частые, и красно солнышко, и светел-месяц, — все восстает пред слушателями этих вылетевших из глубины народной души песен: лебединые крылья размахиваются, белеются во чистом поле шатры полотняные, расцветают-цветут цветики лазоревые, открывается мысленному взору широкий простор, воскресает былое-стародавнее… Порою звучит веселой, широкою, что русская душа, удалью песня; порою плачет она, горючими слезами заливается. И ту, и другую услышишь на деревенской свадьбе — там, где ещё не вконец стерла рука времени живую память о родной старине.
«Уже все-то гости съехались, одного-то гостя нет как нет, родимова моего батюшки», — зачинается одна из многого-множества таких, не изъеденных молью новых наслоений песен — богатых и красотою образцов, и ясной глубиною содержания:
„На светла-то ночь без месяца,
Не красен день без солнышка,
Не весела свадьба без батюшки,
Без батюшки, без кормилеца“…
Это поет после веселого сговора невеста-сирота, обращаясь к своему брату: «Ты вступись-ка, мой милый брат, вместо батюшки родимова! Ты поди-тко на широкий двор, оседлай-ко ворона коня, поезжай-ко к Божьей церкови! Ты взойди-тко на колоколенку, ты ударь-ко в звонкой колокол, ты пусти-тко звон по сырой земле!»… Дальнейшие слова песни так и хватают за-сердце:
«Разступися, Мать-Сыра-Земля,
На четыре на сторонушки!
Ты раскройся, гробова доска,
Распахнися, бел-тонкой саван,
Ты воскинь-ко, родной батюшка,
Ты своим-то очам ясными
На меня-то ли на горькую.
Подожми-тко, родной батюшка,
Ты под правую под рученьку,
Ты скажи мне, друг мой, батюшка,
Все е правду ту великую!».
Такую песню мог сложить только великий народ, из стихийной души которого бьет неиссякаемый ключ песнотворчества. Столь яркую картину горькой доли мог нарисовать только истинный художник могучего и в своей простоте слова. Скорбно поет-причитает перед свадьбою невеста-сирота, знающая, что за нее некому будет заступиться перед новой роднёю богоданной, что не к кому будет придти-попечаловаться при неладном житье с мужем и его кровными. Но немногим жизнерадостнее смотрит на эту жизнь и сам народ, обмолвившийся такими присловьями, как: «Свекор — гроза, а свекровь выест невестке глаза!», «Свекровь на печи — что собака на цепи!», «Люб — что свекровин кулак!», «От свекровушкиной ласки слезами захлебнешься!», «Лютая свекровь красоту с лица повыгонит, тело белое повысушит!», «От свекровых глаз нескоро укроешься, а от свекровиных одна смерть упасет!» Для каждого знакомого с домашним бытом русского крестьянина в этих поговорках явственно слышится тот же голос самой жизни, который звучит в записанной П. В. Шейном тверской песне, начинающейся запевкою:
»Спится мне, младешенькой, дремлется.
Клонит мою головушку на подушечку;
Свекор-батюшка по сеничкам похаживает,
Сердитый по новым погуливает!..
— «Стучит-гремит, стучит-гремит, снохе спать не даёт»… — подхватывает хор: «Встань, встань, встань ты, сонливая! Встань, встань, встань ты, дремливая! Сонливая, дремливая, неурядливая!» И опять льется-переливается безнадежно тоскливое: «Спится мне, младешенькой, дремлется, клонит мою головушку на подушечку. Свекровь-матушка по сеничкам похаживает, сердитая по новым погуливает»… И она, эта «лихая свекровушка», подобно своему муженьку — «грозному свекру», обращается к молодой невестке со словами, в которых обзывает её сонливою, дремливою, неурядливою. Но вот картина, встающая перед слушателем, расцвечивается новыми красками: «Спится мне, младешенькой, дремлется, клонит мою головушку на подушечку; мил-любезный по сеничкам похаживает, легохонько, тихохонько поговаривает»… Прямо в сердце просятся слова «мил-любезнаго»:
«Спи, спи, спи ты, моя умница,
Спи, спи, спи ты, разумница!
Загонена, забронена, рано выдана»…
Сколько в них слышится нежного чувства; сколько той «жалости», которую народ русский объединяет с любовью!..
Примечания
- ↑ Синопсис — с греческого, общий обзор. «Киевский синопсис», о котором здесь идет речь, — первый печатный свод исторических сведений о русском народе, изданный в Киеве в 1674 г., составленный Иннокентием Гизелем по хронике игумена Михайловского монастыря Феодосия Сафоновича. В течение XVIII-гo века он выдержал более 20 изданий. Как приложение он вошел в летопись св. Димитрия Ростовского.
- ↑ Павел Иван Мельников — бытописатель-беллетрист, более известный под псевдонимом «Андрей Печерский», родился 22 октября 1819 года в Нижнем Новгороде. Образование будущий автор знаменитой эпопеи раскольничьего Поволжья получил в местной гимназии и казанском университете (на словесном факультете). Сначала, по окончании курса, он был учителем в пермской и нижегородской гимназиях, затем занял место чиновника особых поручений при нижегородском губернаторе и стал редактором местных «Губернских Ведомостей». По службе он очень близко ознакомился с бытом своих героев; его деятельность по расколу обратила на себя внимание правительства. Им был составлен целый ряд официальных отчетов записок по этому вопросу, в которых он стоял за допущение широкой терпимости к расколу, на деле будучи вынуждаем долгом службы проявлять суровую строгость. Первым литературным произведением Павла Ивановича были «Дорожные заметки», помещенные в «Отечественных Записках» 1839 г.; затем в «Литературной Газете» появился ряд его статей но истории и этнографии. После многолетнего перерыва, были напечатаны в 1857-58 гг. его «Старые годы», «Медвежий угол» и «Бабушкины рассказы» (в «Русск. Вестн.» и «Современнике»), впервые обнаружившие в авторе крупный художественный талант. Эти рассказы появились в 1875-м году отдельным изданием под заголовком «Рассказы Андрея Печерского». В 1859-м году, переведенный по службе в Петербург, П. И. Мельников стал издавать газету «Русский дневник», просуществовавшую всего около полугода. В 1862 году вышли его «Письма о расколе», в следующем — брошюра для народа «О Русской правде и польской кривде»; в 1866-м году, пробыв перед тем три года заведующим внутренним отделом в газете «Северная Почта», впоследствии преобразовавшейся в «Правительственный вестник», он переехал в Москву, где — продолжая службу — с небывалым дотоле одушевлением отдался литературе, сотрудничая исключительно в «Московск. Ведом.» и «Русском вестнике». Здесь появились его «Исторические очерки поповщины», «Княжна Тараканова», «Очерки мордвы», «Счисление раскольников», «Тайные секты», «Из прошлого», «Белые голуби» и, наконец, шедевры его творчества — «В лесах» и «На горах», — романы-очерки, которыми он встал в ряды первоклассных художников слова. Блестящее дарование автора этих замечательных произведений, явившихся целым откровением для русского общества, выказалось в них во всей своей не укладывающейся ни в какие рамки шаблона самобытности. Ими он занял навсегда совершенно особое место в истории нашей словесности. Последние десять лет жизни знаменитый писатель, к сожалению — до сих пор ещё многими не оцененный по достоинству, провел в деревне под Нижним, кончался он в Нижн. Новгороде 1-го февраля 1883 года.