Ноябрь-месяц
За назимником — зима; за октябрем-свадебником — ноябрь-месяц, по светлорусскому простору идет, крепкими снеговыми сугробами села-деревни огораживает, буранами-метелями заносит все пути-дороги тореные. Идет ноябрь, мужика-деревенщину знобит, землю замораживает, реки-озера в ледяные цепи заковывает. «Холодненек батюшка-октябрь, а ноябрь и его перехолодил!» — говорят в народе: «Ноябрь — сентябрев внук, октябрев сын, зиме родный батюшка!»… «В ноябре — чем-чем, а стужею всех богачей оделить можно, да ещё и на всю нищую братию останется!», «Ноябрьскими заморозками декабрьский мороз тороват!», «Кто в ноябре не зябнет, тому и в крещенскую стужу не замерзнуть!», «Тепло старику и в ноябре — на горячей печке!» — приговаривает любящий красное словцо, памятующий старинные присловья честной люд православный.
Имя ноября, как и всех других его братьев-месяцев, занесено на Русь из Царь-града, озарившего темноту народную светом Христовой Веры. Звался он в старые, до-Владимировы, годы в русском народе — «груднем», листогноем студеным прозывался. Славянские соседи древних пращуров народа-пахаря величали эту зимнюю пору — каждый на свой лад: у чехов со словаками был он «листопадом», у иллирийцев — «студеным», у сербов — «млошным» и «подзимным», у вендов — «гнильцем» и «еднаистником», у кроатов — «вшешвечаком». Одиннадцатый по счету теперь, слыл он в старопрежнем русском церковном укладе за девятый; с XV-гo по ХVIII-й век приходил, по изволению властей-укладчиков, третьим в году; с 1700 года встал на свое настоящее место, на котором стоит он и во всех остальных ближних и дальних царствах-государствах.
Почин ноябрю-месяцу кладет «зимний Кузьма-Демьян», день, посвященный Православной Церковью памяти святых бессребреников Косьмы и Дамияна. Величается-зовется этот день (1-е ноября) в народной Руси больше всего «Кузьминками». Кузьминки — первый зимний деревенский праздник. В изустном простонародном месяцеслове, переходящем по наследству от старых к малым, отведено этому празднику свое почетное место, окруженное причудливо изукрашенным тыном-частоколом всяких сказаний, поверий и обычаев, связанных и с первыми, и с последними.
Святые Косьма и Дамиан[1] в воображении русской деревни являются слившимися в один нераздельный облик «Божьего кузнеца — Кузьмы-Демьяна». На этот близкий суеверному народному сердцу облик перенесены некоторые черты, присваивавшиеся в старину всемогущему богу-громовнику — Перуну, златоусому Белбожичу, представление о котором расплылось по многому-множеству иных, живущих в народной Руси, образов. В одном из старинных русских сказаний Кузьма-Демьян, кующий сохи, бороны и плуги на потребу народу православному, в поте лица добывающему хлеб свой, вступает в борьбу с «великим змеем». Трудился кузнец Божий в своей кузнице и заслышал он, — гласит это сказание, — летит змей (диавол). Заперся он, да не спасут от змея великого никакие затворы: подлетел змей, опустился-упал наземь, возговорил зычным голосом человеческим, — просит, лукавый, отворить двери. Не отомкнул Божий кузнец затворов, и начал он лизать языком своим дверь железную. Но, как только пролизал змей дверь, ухватил его Кузьма-Демьян за язык железными клещами. Взмолился «великой змей» Божьему кузнецу — отпустить просит, да не тут-то было! Запряг его тот в только что выкованный плуг и поехал по степям, по пустошам, — пропахал на нём, змее, всю землю от моря и до моря. Умаялся лукавый, взмолился он ко святому — просит испить воды из Днепра-реки; не внемлет змею кузнец-пахарь — знай, гонит-погоняет его цепью железною. И только у Черного моря подпустил Кузьма-Демьян великого змея к воде: припало к ней чудовище, пило-пило, пол-моря выпило, напившись — лопнуло. А борозды, проведенные плугом Божьего кузнеца, пахавшего на нечистой силе, и до сих пор виднеются, слывут они в окрестном народе «Валами Змеиными».
Древнеязыческий Перун, по словам пытливых исследователей русской народной старины, также представлялся воображению наших пращуров побеждающим крылатых огненных змеев, запрягающим их в плуг и бороздящим небесные поля вплоть до земли. Он — или убивал их своею молниеносной палицею, или они сами опивались морской, воды и, лопнув, проливали её на землю, являясь олицетворением зимних туч, разорванных первым весенним дождем. В другом сказании Кузьма-Демьян убивает наповал своим богатырским молотом змеиху, «всем змеям мать», раззевавшую пасть от сырой земли до синего неба бездонного. Это народное слово прямо вытекает из предания о Перуне-громовержце, рассекающем своим молотом (молнией) грозовую тучу. Можно отыскать связь его и с индийским сказанием о громадной змее-Вритре, пораженной насмерть палицею Индры. Есть сказания, утверждающие, что Кузьма-Демьян — кузнец Божий — не только кует сохи, бороны и плуги, — но даже научил людей земледельческому труду, за что и окружен особым почетом в памяти народной. В малороссийских сказаниях этот подвиг приписывается то самому Творцу мира, то Его Божественному Сыну. По одним — «в поли, поли плужок ходить, за там плужком Господь; Матерь Божа иисти носить»; по другим — Христа-пахаря сопровождают апостол Петр и Кузьма-Демьян.
По наблюдениям деревенских погодоведов, пытливыми глазами присматривающихся к жизни окружающей их природы, со дня святых Косьмы и Дамиана заковывает зима и земли, и воды: «Кузьма-Демьян — с гвоздем, мосты гвоздит». На подмогу Кузьме-Демьяну прилетают с железных гор морозы.
«Невелика у Кузьмы-Демьяна кузница, а на всю Святую Русь в ней ледяные цепи куются!» — говорит народ: « Закует Кузьма-Демьян, до весны красной не расковать!», «Из кузьмодемьяновой кузницы мороз с горна идет!», «Не заковать реку зиме без Кузьмы-Демьяна!» и т. п. Краснословы охочие приговаривают при этом свои поговорки и о простых кузнецах. Эти последние слывут в посельской-деревенской крылатой молве пьяницами. «Портной-вор, сапожник — буян, кузнец — пьяница горькая!» — гласит она, прибавляя к этому: «Умудряет Бог слепца, а черт кузнеца!», «Для того кузнец и клещи кует, чтобы рук не ожечь!», «Не кует железа молот, кует — кузнецов голод!», «Кузнецу, что козлу — везде огород!», «У кузнеца — что стукнул, то гривна!», «У кузнеца — рука легка, была бы шея крепка!», «Кому Бог ума не дал, тому и кузнец не прикует!», «Захотел от кузнеца угольев: либо пропил, либо самому надо!», «Не ищи у калашника дрожжей, у кузнеца — лишних угольев, у сапожника — сапог на ногах!», «Кузнец Кузьма — бесталанная голова!», «Есть кузнецы, что по чужим сундукам куют (воры)!»
Святой кузнец Божий не только плуги да землю-воды кует, а и свадьбы, недоигранные в октябре-назимнике, доковывает. Потому-то и воздается ему в старинном народном свадебном стихе честь-честью:
«Там шел Кузьма-Демьян
На честной пир, на свадебку:
Ты, святой ли, Кузьма Демьянович!
Да ты скуй ли-ка нам свадебку,
Ту ли свадебку — неразрывную,
Не на день ты скуй, не на неделюшку,
Не на май-месяц, не на три года,
А на веки вековечные,
На всее жизнь нерасстанную!»
Кузьминки — «курьи именины», девичий праздник. Собираются к этому дню девицы красные загодя, припасают припасы всякие на пир-беседу веселую. Зорко следят перед Кузьминками за своими за куриными насестами да за птичным хозяйством домовитые люди, у которых двор — что чаша полная. С давних пор во многих местах ведется припасаться к этой пирушке девичьей воровским обычаем: ходят девки да парни ночью, воруют по дворам кур, гусей, уток. И как уж ни оберегай хозяйский глаз свое добро, а ухитрится молодежь добыть себе на Кузьминки и курятинки, и гусятинки! Кем, когда и почему это заведен, неведомо; а только всеми от отцов-дедов знаемо, что исстари ведется.
В некоторых местностях приносят на Кузьмодемьянов день к обедне бабы с собою к церкви кур. «Курица — именинница, и ей Кузьке-Демьяну помолиться надо!» — можно услышать в деревенской глуши объясняющие этот обычай слова: «Батюшка Кузьма-Демьян — куриный Бог!» В старые годы было в обычае приносить 1-го ноября кур на боярский двор. С челобитьем приносили их крестьянки своей боярыне — «на красное житье». Боярыня отдаривала за подарок лентами — «на убрусник». Этих, челобитных, кур считалось за грех убивать-резать: отдавались они под особое покровительство чествовавшихся в этот день святых. Даже яйца, которые они несли, слыли более здоровыми для пищи, чем другие — от простых, не «челобитных», кур.
Ко дню Кузьмы-Демьяна благочестивая старина завещала выполнять так называемые «обетные» работы. Этим, по её словам, обеспечивается, что обет угоден Богу. В старину многие боярыни продавали на Кузьминки сработанное их руками рукоделье, а деньги, вырученные от продажи, раздавали нищим-убогим, — как бы следуя святому подвигу святых бессребреников.
В «Народном дневнике» записан любопытный обычай, к настоящему времени совершенно уже успевший исчезнуть с лица Земли Русской. В день Кузьмы-Демьяна, по этому свидетельству, в селениях Мышкинского уезда, Ярославской губернии, поселяне убивали кочета в овине. Старший в доме выбирал кочета и сам отрубал ему голову топором. Ноги кочетиные бросали на избу — для того, чтобы водились куры, а самого кочета варили и за обедом съедали всею семьей. Этот обычай вывелся, но всюду и теперь справляет посельщина-деревенщина веселые Кузьминки; редко где не пьют 1-го ноября и «козьмодемьянскаго пива».
2-го ноября — «Акундин разжигает овин, Пигасий — солнце гасит». Всюду, где уродилось хлеба вдоволь, в этот день дымятся овины, молотьба по гумнам впервые готовится на зимнем ледяном току. Пройдут за молотьбою двое ноябрьских суток; за ними — день св. Галактиона мученика. О святом Галактионе ходит в народной Руси любопытное сказание. «У Галактиона мученика, святого православного, родители были злые эллины неверные», — начинается это выдержанное с начала до конца в строгом повествовательном складе сказание и продолжается: «Выбирают они (родители) Галактиону обручницу юную, что тое-ли свет-Епистимию, деву красную. Галактион святой воли родителей не послушался, обручается он с Епистимею кольцом железным, по тому ли по обычаю злу эллинскому поганому. Уж и сидит-то Галактион с Епистимией, своей обручницей, говорит он с нею речи кроткие, привычные, не творит лишь ей обычного целования. Как возговорит Галактиону родный его батюшка: — Ох ты, сыну, ты мой сыну, чадо милое! Ты скажи мне всю правду, не утаючи: чем младая обручница тебя опечалила? Не творишь почто ты ей обычного целования?» На вопрос отца держит («гласом кратким») свою отповедь сыновнюю святой Галактион: «Господин ты мой великий, родный батюшка! Во всем я тебе, господину, послушный сын, что ты хочешь, мне, своему сыну, приказывай и ни в чем я твоей отчей воле не противляюсь: лишь единого от меня, родный батюшка, не спрашивай: Епистимия, обручница моя юная, дева красная, никаким она меня тяжким словом не опечалила, и люба она мне, моя обручница Епистимия, и по ней всем сердцем болю-сокрушаюся, да и к ней я, деве красной, душой распаляюся; не могу ж я ей творити обычного целования: христианин бо аз есмь, она же — эллинка поганая, и скверна мне будет, доколе не очистится баней водною, баней чистою, святым крещением, и скверна мне и мерзка мне будет, доколь не оденется в ризу чистую, в ризу светлую, в ризу нетления; и дотоле скверна будет, доколь не причислится к стаду кроткому, к стаду избранному, к стаду христианскому!» Вслед за этим ответом святого сказание переходит к словам обрученной невесты его — Епистимии. «О, жених мой возлюбленный, ты печаль души моей!» — обращается она к Галактиону, уведя его в свою горницу. Голос её слагатель стиха называет «гласом кротким, сладостным». — «О тебе об едином все мое сокрушение!» — продолжает она: «О тебе бо едином — все мое помышление! Жестоко слово Христос эллином поганым, тяжко слышати будет моим родителям, страшусь страхом я их ярости поганския: совершенная же любы изгоняет страх. И скажу я тебе, возлюбленный, не боясь — скажу: аще хощешь, и я буду христианкою православною!» Слыша эти слова своей возлюбленной, «берет святой Галактион воду чистую и крестит он в той воде Епистимию, деву красную. Как узнали то да увидали злые эллины, предают они святую двоицу судилищу ногайскому, осуждает их игемон скверный на мучение смертное. Идет святая двоица на смерть, радуясь»… Сказание кончается словами св. Галактиона, обращенными к его спутнице: «Возлюбленная моя супружница Епистимия! За Христа мы умрем и со Христом будем царствовать, и подаст Христос за нашу веру и страдание: аще просит раб моим именем да раба возлюбит его любовью огнепальною, то и будет тому рабу по прошению». Этими последними словам объясняется народное поверье о том, что желающие приворожить чье-либо сердце к себе должны молиться о том Галактиону-мученику.
Вслед за Галактионовым днем — «Павлы-исповедники, Варлаамы-хутынские» (6-е ноября), с памятью о которых связана в народе примета о будущем урожае: «Если лед на реке (к этому дню) становится грудами, то и хлеба будут груды, а гладко — так и хлеба будет гладко». Так и слывут эти святые за «ледостав», «Мученик Федот (7-го ноября) лед на лед ведет», — говорят деревенские погодоведы. О 8-м ноября — Михайловом дне — свой особый сказ в народе. Из уст убогих певцов — калик перехожих, разносящих из конца в конец Руси великой народное песенное слово, в этот день льется волною следующий стих: «Единаго славы Царя невещественна заря благолична, просвещает всех нас земных разумична. Ею же осиявшеся, причастницы сим явльшеся, тем ублажим, гласы благодарственныя с мыслями чувственная днесь умножим. Михаила воеводу и христианскому роду спасителя; с Рафаилом Гавриила и светлая Уриила хранителя, небесных сил, начальников, душам нашим помощников непрестанных, престолов Божественнейших, херувимов пресвятейших, небославных, серафимов светло-взятых, шестокрылатых, правителей, Церкви всея соборные и веры непорочныя защитителей. Первую троицу образну, богоносну, бессоблазну, пречестнейшу, триех священств углезарных, гласом святым благодарным всесветлейшу. Господствия священная почтем приукрашенна багром светлым Сил славных вооруженных, твердым словом ублаженных, небоцветных, владычественнейших Властей, изъятых всех долних страстей. Втору троицу, слова полных хвалителей, духоносных служителей Богу Отцу. Начал святых богомудрых, архангелов всех премудрых поя ясно почтем со благодаренми, купно и славословенми богогласно, ангелов сонм безчисленных, лик святый богопочтенный возносяще, десято-численные лики, полки зелны, превелики, венцов вечных, небесных сил блаженнейших и Троице слуг пресветлейших, бесконечных…»
9-е ноября — Матренин день. «С зимней Матрены зима встает на ноги!» — говорят в народной Руси. Иней в этот день, по деревенской примете, к холодам; туман — к теплой погоде, во время которой не страшны никакие морозы, налетающие с железных гор на светло-русский простор великий. За зимней Матреною следом — день апостолов Родиона и Ераста. «Придет Родивон (10-е ноября) — возьмет зима мужика в полон!» — замечают старые погодоведы: «Со святого Ераста — жди ледяного наста!» — прибавляют другие. «Наш Ераст на все горазд», — подхватывает смешливый люд, — «и на холод, и на бездорожную метелицу!» 11-го ноября — Федор Студит: «придет — все остудит!», «Федоровы ветры — голодным волком воют!», «Со Студита стужа — что ни день лютей-хуже!», «Федор — не Федора: знобит без разбора!», «Федор Студит — на дворе студит, в окошко стучит!», «На дворе Студит, да в избе тепло, коли хозяйка хороша!», «На печке да около горячих щей и на Студитов день не застудишься!», «Жирные щи застудятся, коли вовремя не съешь, студеный квас нагреется — коли не вовремя выпьешь!», «Не плачь, что ночь студена — на то она и Студитова: ободняет, так и обогреет; а не обогрело — так ведь не к Семику дело!», «Федоры Студиты к Филипповкам, посту Рождественскому, студеную дорожку торят!» — приговаривают гораздые на прибаутки деревенские краснословы.
За Студитовой стужей — два Ивана: Милосливый (12-го), да Златоуст (13-го ноября). Под Москвою записан не лишенный своеобразной красоты духовный стих народный о святом Иоанне Златоусте, начинающийся следующими превыспренными словами:
«Златокованную трубу
Восхвалим днесь,
Свирель пастырскую,
Низложившего песни мусикийския,
Орган чудный Духа Святого, Иоанна Златоустаго»…
Предпоследние две строки приведенного отрывка, вероятно, исправлены каким-нибудь досужим книгочеем, от Божественного Писания умудренным; дальнейшие — свидетельствуют о южнорусском происхождении всего стиха: — «Днесь позлащенная труба цветет», — продолжается песенный сказ, — «яко финик ласковый горлицы ждет; воин на поле станицы, Иоанна Златоустого, архиерея цареградского. Вечной славы царь, слово превечное со ангельским чином Тебе взывает укоханным Сыном: — Прииде, чадо укоханне, в чертог светел днесь, Иоанне! — Ангели чюдятся, зряще Иоанна в ризы оболченна, митра на главе херувимом дана, крест победы, пастырем слава, руци его на змиеве главе. Цевнице духовна, а труба златая, гора Елеонская, тимпан златый, церковь Сионская! Когда вострубит Господь трубою, не забуди стати со мною!»
14-го ноября — день св. апостола Филиппа, заговенье на Филипповки. Если иней изукрасит на Филиппово заговенье серебряной бахромою все деревья, — ждет деревенский люд богатого урожая овса на будущий год; воронье черное каркает — к оттепели. В этот день доигрывают по деревням последние свадьбы веселые. «Кто не повенчался до Филипповок — молись Богу да жди нового мясоеда!» — говорят в народе: «Пост — свадьбам не потатчик, пива не наварит, на пир-беседу не позовет!»
Как только мученики Гурий, Самон и Авива, слывущие в народе зубными целителями, памятуемые Православной Церковью 15-го числа, разрубят ноябрь студеный пополам, — так уже не растаять вплоть до весеннего половодья выпавшему снегу. Морозы — железные носы — берут с этой поры такую силу-мочь, что даже вся нечисть лихая убегает с земли в свои преисподняя, где и скрывается до самых Святок. На Святки хоть и холодненько, да уж очень привольно тогда им хороводы свои водить, люду честному — до зелена вина охочему, на всякий соблазн падкому — глаза отводить!..
Если на апостола Матфея (16-го ноября) ветры веют буйные, — то, говорят в народе, быть вьюгам-метелицам на Святой Руси до самого Николы-зимнего (6-го декабря) — на беду-невзгоду плохо одетому дорожному человеку: бывает, что и померзает много народа в снежную заметь. Пройдет трое суток с Матвеева дня, — «Проклы» (20-го ноября) в народную Русь идут, свои особые поверья-обычаи несут. В стародавнюю пору проклинали в этот день знающие люди, ведуны дотошные, скрывавшуюся в подземных недрах нежить лукавую, — чтобы не выходила она из своих нор как можно дольше, чтобы как можно меньше мутила жизнь человеческую. Существовали особые заговоры на этот случай, которые хотя и не занесены собирателями старинного слова в их летописи, — но ещё, несомненно, и до сих пор хранятся под спудом народного сердца.
Двадцать первый день «листогноя студеного» посвящен великому празднику Введения Пресвятой Богородицы во храм. Своеобразные поверья, связанные в народной памяти с этим праздником, описаны в особом очерке «Введенье» (см. гл. XLVIII).
22-е ноября — Прокопьев день. «Пришел Прокоп — разрыл сугроб!» — говорят в народе. «Святой Прокопий дороги прокапывает!», «С Прокопьева дня — хороший санный путь: сани сами катятся по гладкой дорожке, сами сани лошадке прыти прибавляют!», «Где прокопал Прокоп — там и мужику и зимний путь!» В обычае — с этого дня зимние вехи ставить, дорогу обозначать; местами вешать дорогу снопами вымолоченной ржи, по другим местам — сосенками да елочками. Старые благочестивые люди советуют не приниматься за это дело без молитвы к святому «прокопывателю дорог». Вешить дорогу считается богоугодным делом, так как цель его — указание пути идущему люду в ночное время и в снежную вьюгу, когда легко можно сбиться с дороги. Обыкновенно, эта нетрудная работа производится «всем миром»; не прочь мужички и угоститься, по окончании её, на мирской счет. Через сутки после «Прокопов» — день, посвященный Православной Церковью памяти св. великомученицы Екатерины. Катеринин день пришел, катанье привел; катайся, у кого лошадь да сани есть — на санях, а нет ни саней, ни лошадки — садись на ледянку, с горы катись!" — приговаривает об этом дне народное крылатое слово: «Прокоп дорожку прокопает, а Катерина укатает!», «С Катерин зима деревню доймет не мытьем, так катаньем: не голодом, так холодом!» С этого дня начинается для мужика зимний извоз: тянутся в города из деревенской глуши хлебородной обозы с хлебом.
В Пермской губернии, в тридцатых годах XIX-го столетия, по многим селам чествовали прокапывателя занесенных дорог, св. Прокопия, особым празднеством, сопровождавшимся пирушкою «всего мира на мирской счет». В этот день закалывался «последний (до весны) барашек», и его съедали сообща всей деревнею. Соблюдался этот обычай, несомненно, и в некоторых других местностях.
За Катерининым — Климентьев день. «С Климентья зима клин клином вышибает, слезу у мужика морозом из глаз гонит!» — говорят в народе. 26-го ноября — «Юрий-холодный» — зимний Егорий.
27-го ноября — «Знамение» (от иконы Божьей Матери, в Новгороде), церковный праздник, приходящийся престольным-храмовым во многих селах, а потому и чествуемый в посельской-деревенской Руси наособицу. С этим праздником связано у стариков ожидание всяких знамений: более, чем когда бы то ни было, внимательно приглядываются-прислушиваются они ко всему — и в жизни, и в природе — в этот день; всему придается ими тогда какое-нибудь особое значение. И тучи небесные, и звезды частые, и ветры буйные, и все голоса природы говорят для них своим вещим языком, предвещающим и доброе, и худое, и лихое, и желанное. 29-го ноября — Парамонов день, с которым связаны у деревенского простолюдина приметы о декабрьской погоде: «Если на Парамона утро красное — быть и всему декабрю ясным: коли Парамон со снегом — жди метелей вплоть до Николина дня!», «Багряная заря с Парамонова дня на Андреев (30-е число) — будут сильные ветра». На этот же день приходится память преподобного Акакия синайского, который слывет в народной Руси целителем всяких болестей.
В занесенном в безсоновский сборник песенном «Месяцеслове» калик перехожих воспеваются в последовательном порядке все святые, памятуемые в ноябре, и все праздники ноябрьские. «Месяц Ноемврий весь святых множеством днесь светло приукрашен», — гласит запевка. Начинают ряд воспеваемых святых «Косьма с Дамианом», орошающие, по народному слову — верных своих врачеванием. Заключительные слова посвящены св. Андрею Первозванному, которого безвестный слагатель этого стиха духовного величает «русской церкви камнем»…
Примечания
- ↑ Святые Косьма и Дамиан — христианские мученики, братья, подвизавшиеся во второй половине III-го века, близ Рима. Они были врачами и прославлены за свое бескорыстие именем бессребреников. Венец мученический получили они от руки врача-язычника, позавидовавшего им за милость, оказанную выздоровевшим по их молитве императором Карином (в 284 г.).