Мать-Сыра-Земля
Ничего нет для человека в жизни святее материнского чувства. Сын родной земли — живущий-кормящийся её щедротами, русский народ-пахарь, дышащий одним дыханием с природою, исполнен к Матери-Сырой-Земле истинно сыновней любви и почтительности. Как пережившие не один, не два века сказания, так и чуть не вчера молвившиеся-сказавшиеся красные слова, облетающие из конца в конец неоглядный простор народной Руси, в один голос подтверждают это, ни на пядь не расходясь с бытом-укладом поздних потомков могучего богатыря Земли Русской Микулы-свет-Селяниновича, крестьянствовавшего на Святой Руси в старь стародавнюю.
Ветхозаветное слово, повествующее о создании человека «от персти земныя», не могло не придтись по мысли, не могло не прирасти к суеверному сердцу славянина-язычника, крестившегося в волнах Днепра-Словутича при Владимире Красном-Солнышке, князе стольнокиевском. В стихийной народной душе ещё и до наших дней не умирает живучее сознание вековечной связи с обожествляющейся супругою прабога Сварога, праматерью человечества, за которую слыла обнимаемая небом земля, сливающаяся с ним в едином плодотворящем таинстве.
«От земли взят, землей кормлюсь, в землю пойду!» — говорит хлебороб деревень русских, применяя запавшие в сердце слова Священного Писания к своему житейскому обиходу. «Кормилицей» зовет он землю, сторицей возвращающую ему засеянное в добрый час зерно, «матушкой родимою» величает. А это — слово великое в неумытных-прямодушных устах его. «Добра мать для своих детей, а земля — для всех людей!», «Мать-Сыра-Земля всех кормит, всех поит, всех одевает, всех своим теплом пригревает!», «Поклонись матушке-землице, наградит тебя сторицей!», «Как ни добр кто, а все не добрей Матери-Сырой-Земли: всяк приючает семью до гробовой доски, а земля приютит и мертвого!» — приговаривает народная молвь, подслушанная своими пытливыми калитами-собирателями. «Всякому человеку — и доброму, и худому — земля даст приют!», «Умру — похоронят, поверх земли не положат!», «Век живешь — маешься, бездомником скитаешься; умрешь — свой дом во сырой земле найдешь!», — добавляет к этой молви свои подсказанные горемычной жизнью поговорки беднота-голь, живущая (по её смешливому прибаутку) «против неба, на земле, в непокрытой улице». Недаром выплывают из глубины моря народного и такие слова, как: «Нужна рыбе вода, птице вольная ширь поднебесная, а человеку — нет ничего нужнее, как Мать-Сыра-Земля, — умрет, и то в нее уйдет!», «Кому земля — мать родная, кому — родимая матушка, а кому и мачеха; да все, как время придет, и пасынка к сырой груди прижмет, не оттолкнет, не погубит — к себе возьмет, на вечные веки приголубит!», «Корми — как земля кормит; учи — как земля учит; люби — как земля любит!».
Немало ходит по людям в деревенской-посельской Руси всяких пословиц, поговорок, присловий и прибауток о том, как и чем питает своего пахаря земля-кормилица. Все это красное богатство слова сводится к действенной вере сердца народного, в которой отразилась простодушная мудрость многовекового опыта трудовой жизни под властью земли.
Великую честь воздает своей вековечной заботнице, своей доброй кормилице посельщина-деревенщина, вот уже не одно десятилетие припадающая к её могучей груди. «Свят Дух живет на земле!» — говорит она, именуя святою и свою родную землю, именуючи-приговаривает: «На родной земле хоть умри, да с нее не сходи!», «На какой земле родился — там и Богу молись!». С благоговением смотрит русский пахарь на землю, молвит о ней только одну правду-истину, да и никому не советует обмолвливаться перед ней облыжным словом. «Не могу солгать, — земля слышит!», «На земле — правдой живи, тогда земля будет и твоим детям кормилицей!», «В земле деды-прадеды лежат, из земли всякое слово слышат!» — говорится ещё и теперь во многих уголках светлорусского простора.
Терпелива Мать-Сыра-Земля: кого-чего она — могучая — на своей груди не держит! Но есть на белом Божьем свете и такие грехи тяжкие, которых, по народному слову, и она, терпеливая, не снесет: «Грех — греху рознь, с другим и сквозь землю провалишься!» Всем открывает любвеобильная кормилица хлебороба-пахаря свои материнские объятия, когда пробьет час смерти человеческой. Но темная сила, бродящая по свету на пагубу роду людскому, соблазняет иных людей и на такие черные дела, что умрет человек — его даже и земля не примет после смерти. К ним причисляет народное суеверие тех, кто, по его словам, спознается с нечистой силою, продавая её душу христианскую — на всякое лихо другим людям. Твердо верит в это держащийся за землю православный люд.
Охватит, обступит отовсюду иного человека горе, не даёт ему — горемыке — ни сна, ни отдыха, ни пути, ни прохода; смеется-потешается злосчастие над его убожеством, заслоняет от истомленных выплаканных глаз бедняка свет солнечный… Некуда деться пасынку жизни от своего горя горького! И вот — потеряв всякую надежду на счастливый исход жизни-борьбы — обращается он к последнему своему прибежищу. «Расступись ты, Мать-Земля-Сырая», — вырывается у него из глубины души тяжкий стон: «Расступись, родимая, открой мне двери царские во твои ли палаты вековечные!» Об этих «палатах» ходит на Святой Руси такой красный сказ, что и просторны-то они (всех людей приютят), и богаты-де (весь белый свет укупят), и все-то в них и богатые, и бедные — за одними столами сидят: пьют, едят, прохлаждаются, хлебосольными хозяевами не нахвалятся…
Добрый частокол можно было бы нагородить вокруг да около житья-бытья крестьянского из одних таких присловий о земле, как то и дело повторяющийся в деревенском обиходе: «Не роди, Мать-Сыра-Земля!» (вместо — «Не дай Бог!»), «Сквозь землю не провалился (от стыда)!», «Земли под собой не взвидел (от радости, а также — от страха)!» — о пропавшем бесследно, «Хоть из-под сырой земли достань, а вынь да положь!», «От меня и сквозь землю не уйдешь!», «Легче в землю лечь (чем это видеть)!» и т. п. «Не тужи по земле», — утешают бобыля смешливые краснословы, за крылатым словцом не лазящие в карман, походя его налету подхватывающие: «Саженку вдоль, полсаженки поперек, и будет с нас!» (о могиле). Записаны кладоискателями живого великорусского языка и такие слова, связанные с землею, как: «Выросло дерево от земли до неба. На том дереве двенадцать стручков; на каждом стручке по четыре кошеля, в каждом кошеле по семи яиц, а седьмое красное!» Загадает мужик такую загадку да сам-простота — тут же и разгадывает: «Дерево-год, сучки-месяцы, кошели-недели, семь яиц — семь дней, седьмой день — красен-праздничек, воскресеньице!». Повторяет народная Русь и такие загадки о земле, как: «Меня бьют, колотят, ворочают и режут; я все терплю и всем добром плачу!» (в Псковской губернии), «Что на свете сытней всего?» (в Самарской губернии), «Аще, аще, что ни есть в свете слаще?» (там же).
Земля — общая родина счастливых и несчастных, богатых и бедных. «Не по небу и богач ступает, не под землей живет и нищий-убогий!» — гласит убеленное сединами пережитых веков простонародное слово. «Сверху — небо, снизу — земля, а с боков ничего нет. Хорош белый свет: хоть жарко, да ветерком обдувает!» — приговаривает, прибаутки ладит словоохотливая деревня: «Небо в тумане — и земля в обмане, и пусто в кармане!», «Солнышко-ведерышко красной девицей по синему небу ходит, а все на землю глаз наводит!», «На что далеко с земли до неба, а как стукнет в небе гром — у нас все слышно!»
В могучей семье древнерусских былинных богатырей есть двое, все подвиги которых непосредственно связаны с землею, вековечной кормилицей народа-пахаря. Это — Святогор, старейший изо всей дружины богатырской, да Микула Селянинович — богатырь-оратай.
О первом из них дошло до нас несколько былин, каждая из которых выставляет его представителем чудовищно могучей стихийной силы, не имеющей прямого применения, ищущей и не находящей его во всем окружающем — ни среди природы, ни среди населяющих последнюю существ. Это — мученик своей собственной силы. Грузно богатырю от нее, что от тяжкого бремени. Бродит у могучего силушка по жилочкам, жжет огнем, горячит жарким пламенем бурливую кровь, просится на волю вольную; и нет ей-неуемной — пути-выхода из тела богатырского. Заключена она в нём — что в душной темнице, за семью дверями дубовыми, за семью железными засовами… И хотел бы Святогор-богатырь свою полонянку на волюшку выпустить, да не может; и охота ему поработать ей дать, да не над чем: не с кем старшему из богатырей русских помериться-побрататися силой-моченькой. Все богатыри-побратимы, все несут верой-правдою службу родине; одному ему нечем порадеть Земле Русской! Тяжко могучему, обида горькая берет его за сердце. А силы — все прибывает день ото дня, все могутнеет она — что ни час прошел на белом свете… Да и не одному Святогору невмоготу тяжко от своей силы становится, грузно от Святогоровой и самой Матери-Сырой-Земле. «По моей ли да по силе богатырской кабы державу мне найти, всю землю поднял бы!» — молвил богатырь, похваляючись. Облетела похвальба словом крылатым всю Святую Русь — от моря до моря… Поехал на матером коне Святогор, едет не на прогулку-поездочку богатырскую, не с лихим врагом на ратный бой снарядился: выехал-едет тягу-державу земную искать. «Едет шагом Святогор-богатырь, ростом выше дерева стоячего, головою в небо упирается, едет — сам подремывает сидючи»… Мать-Сыра-Земля под копытами богатырского матерого коня дрожмя-дрожит; держит путь он к горам высоким каменным, к ущельям да расселинам, — дорога там верней-надежнее!.. И все грузней ему от силушки: храпит под богатырем добрый конь, того и смотри — наземь замертво грянется… Долго ли, коротко ли ехал Святогор, доехал богатырь до горы невиданной: крутая гора — что стена, кругом — падь бездонная… Огляделся старшой над богатырями русскими, видит: перед ним брошена на горе переметная сумка малая. «А не в ней ли тяга-держава земная лежит?» — Смеется сердце богатырское. Ухмыльнулся Святогор в густую, что дремучий лес, бороду, — слез с коня, спешился, бьет поклон Матери-Сырой-Земле, хочет сумку поднять. Диво дивное, чудо чудное: не поднять богатырю малой сумки переметной. Как ни бился, так и не мог оторвать он сумку малую, — а и грузно же было богатырю от своей силушки!.. Да ещё тяжелее было от нее самой земле: где стоял, там вместе с сумкой Святогор и в землю «угряз». Насмеялась судьба над его похвальбой смелою… И разошлась Святогорова мочь-силушка от той ли каменной горы по всей земле православной; и бродит она под каждой пядью земной вплоть до наших дней, появляючись на белый Божий свет ненадолго в стихийной силе народной, порождающей людей богатырски мощного духа.
Другая былина отправляет Святогора искать той же тяги земной — в поле чистое, в степь широкую… И видит богатырь впереди себя прохожего с малою сумочкой переметною… «Едет рысью, все прохожий идет впереди; во всю прыть не может он догнать прохожего». Окликает его Святогор богатырским зычным голосом… Остановился прохожий — «с плеч на землю сбросил сумочку»… Едет к нему могучий, «наезжает на эту сумочку, своей плеточкой сумочку прощупывает — как урослая, та сумочка не тронется»… «Перстом с коня потрогивал, с коня рукой потягивал, — не сворохнется та сумка, не шелохнется»… Слез богатырь с коня, обеими руками за сумку взялся, во всю силу богатырскую натужился, — с натуги кровь из глаз пошла. «А поднял сумку он всего на волос, по колено сам в сыру землю угряз!» Прохожий то был не простой подорожный человек, а богатырь-оратай Микула Селянинович; а в сумке-то и нес пахарь-оратаюшко тягу земную… Оседлая сила богатыря-земледельца оказалась куда могучее кочевой — Святогоровой, хоть и не было от нее грузно ни самому Микуле, ни Матери его Сырой-Земле…
Недаром русский народ исстари веков слыл народом-пахарем, самым могущественным из созданных его вековыми сказаниями богатырей и является оратай Микула Селянинович: волей-неволею уступает ему по силе даже сам Святогор. Представитель верной народу земли-кормилицы, может быть, и не знал пословицы — «Держись за землю, трава — обманет!», но оправдывает её всеми своими мужицкими подвигами. Подвизается Микула во чистом поле, свою соловенькую лошадку — знай понукает, с края в край бороздочку отваливает, корни сохой выворачивает — крестьянствует, приготовляя, с Божьей помощью, распаханную-засеянную ниву-новь новым поколением народа-землепашца, все свои надежды-чаяния возлагающего на поливаемую трудовым потом землю. В могучем своей простотой богатыре-оратае народная Русь воплотила саму себя. Поэзия крестьянского труда, с незапямятных пор питающего население необъятной страны, — вся налицо в былине о Микуле Селяниновиче. С непокрытой головою, с расстегнутым воротом — с душой нараспашку, в самодельных лаптях виден этот могучий сын могучего народа посреди безграничного простора людей, убегающих в неоглядную даль, увлекающих за собой взоры… Ветер, свободно гуляя по широкому полю, налетает на него, треплет густые пряди русых кудрей добра молодца, обвевает холодком его открытую, пышащую зноем, могучую грудь. Налетай сама буря грозная, — не только не свалить с крепких ног, а даже и не покачнуть ей богатыря Микулу. Вера в свое вечное, в свое святое призвание — в сердце его: сила, несокрушимая сила — в мускулистых железных руках пахаря. Нет у Микулы ни меча булатного, нет ни лука скорострельного у Селяниновича, ни острого копья мурзамецкого: силен он сам собой да своей сохой крестьянскою… «А у пахаря сошка кленовенька, сошники в той сошке булатные, захлестнуты гужечки шелковеньки, а кобыла в сошке соловенька»… Такими словами любовно говорит былина о нём, повествуя о встрече его с мудрейшим из богатырей — Вольгою-свет-Святославичем, поехавшим с хороброй дружиною «по селам-городам за получкою, с мужиков выбирать дани-выходы»… Зовет Воль-га Микулу ехать с собой во товарищах. Поехал Селянинович. Много ли, мало ли отъехали, — вспомнил он, что «не ладно в бороздочке свою сошку оставил неубранну»… Посылает Вольга, по Микулиной просьбе, десять молодцев — «сошку с земельки повыдернуть, с сошников землю повытряхнуть, бросить сошку за ракитов куст». Не только эти, а и другие, десять, а и вся дружина Вольги, не могли сделать этого, — словно вросла соха в землю, точно не земля, а железо, на ниве у Микулы: «только сошку за обжи вокруг вертят, а не могут с земли сошку выдернуть»… Пришлось самому богатырю-оратаюшке вернуться на полосу недопаханную: «одной ручкой бросил он сошку за ракитов куст»… Держит к нему слово, спрашивает пахаря вздивовавшийся Вольга: «А и как тя, мужик, звать по имени, — величать тебя как по отчеству?» Богатырь отвечает Святославичу со всей свойственною народной речи картинностью: «А я ржи напашу, во скирды сложу, домой выволоку, дома выволочу да и пива сварю, мужиков сзову; и начнут мужики тут покликивать: — Гой, Микула-свет, ты Микулушка, свет-Микулушка да Селянинович!» По той былине, где крестьянствующий богатырь встречается со Святогором, он на такой же вопрос со стороны последнего отвечает более коротко: «Я — Микула, мужик я Селянинович! Я — Микула, меня любит Мать-Сыра-Земля!» В этих словах ещё ярче встает из-за темной дали веков светлый образ могучего оратая Земли Русской.
В известном народном стихе о «Голубиной Книге», ещё и теперь распеваемом убогими певцами каликами- перехожими, собраны — по мнению Безсонова[1] — «правила и решения на все важнейшие стороны древних воззрений». В этом стихе, отразившем в своем словесном зеркале заветные взгляды родной старины чуть ли не на все существующее в мире, задается, между прочим, вопрос: «Которая земля всем землям мати?» — «Свято-Русь-земля всем землям мати!» — следует ответ. — «Почему же Свято-Русь-земля всем землям мати?» — не удовлетворяется полученным ответом пытливый дух спрашивающего. — «А в ней много люду христианскаго, они веруют веру крещеную, крещеную-богомольную, самому Христу, Царю небесному, Его Матери Владычице, Владычице Богородице; на ней стоят церкви апостольския, богомольныя, преосвященныя, они молятся Богу распятому…» — следует пояснение. От речи о том, какая земля «всем землям мати», вопрошающий переходит — за доброй дюжиной попутных вопросов — к такому: «На чем же у нас основалася Мать-Сыра-Земля?» — «Основалася на трех рыбинах», — не скупится на слова простодушная народная мудрость:
«На трех рыбинах на китенышах,
На китах-рыбах вся сыра-земля стоит,
Основана и утверждена,
И содержитца вся подселенная…»
Ответ доходит до самой, что называется, подноготной мироздания: «Стоит Кит-рыба не сворохнетца, — когда ж Кит-рыба потронетца, потронетца — восколыхнетца, тогда белый свет наш покончитца: ах, Кит-рыбина разыграитца, все сине море восколыхнитца, сыра мать-земля вся вздрогонитца, увесь мир-народ приужаснитца: тады буде время опоследняя»…
Наиболее верное объяснение этому ответу даёт А. Н. Афанасьев[2]. «Земля покоится на воде, якоже на блюде, простерта силою всеблагого Бога», — приводит он слова одного из забытых памятников народной старины. Эта «вода» — небесный воздушный океан, в котором тучи-водохранительницы представляются какими-то громаднейшими рыбами. «Кит-рыба — всем рыбам мати!» — гласит «Голубиная книга». А потому-то тучи-рыбы переименовались в китов, принявших — по воле воображения не видывавшего этих «рыб» пахаря — на свои спины «всю подселенную, всю подсолнечну». Иные утверждают, — говорит пытливый исследователь поэтических воззрений славян на природу, — что исстари подпорою природы служили четыре кита, но один из них умер. Когда же перемрут и остальные три, в то время наступит кончина мира. Землетрясение — в глазах пахаря, задумавшегося над основами мироздания — не что иное, как осколки шума, производимого китами, поворочивающимися с бока на бок. По уверению памятливых, особенно ревниво оберегающих дедовские предания сказателей, в старину было даже не три-четыре, а семь китов, подставлявших свои спины для земли. Когда отяжелела она от незамолимых грехов человеческих, ушли четыре кита «в пучину эфиопскую». Во дни Ноя все киты покинули свое место, отчего, — говорят дошедшие до простонародного умозрения сведующие люди, — и произошел всемирный потоп.
По другим — родственным с индийскими — сказаниям, земля стоит не на китах, а на слонах. Их тоже было в древние времена больше, а не три, как теперь, да состарились они — повымерли. «До сих пор Мать-Сыра-Земля изрыгает их кости!» — говорят в народе по тем местам, где находят кости допотопного мамонта. Есть и такое представление об устоях земли, что держится она не на китах и не на слонах, а на громадных столбах. «Пошатнется который-нибудь из столбов, вот и трясение земли!» — думает убежденный в этом люд. В отреченной (апокрифической) рукописи «Свиток божественных книг» сказано, что Творец основал хрустальное небо на семидесяти тьмах тысяч железных столбов. «Да, вижю, где прилежит небо к земли, якож глаголют книгы, яко на столпех железных стоит небо»… — читается в сказании о Макаре Римском. В простонародных заговорах то и дело встречаются такие выражения, как: «Есть океан-море железное, на том море есть столб медный…» и т. п. По свидетельству митрополита московского Иннокентия[3], просветителя алеутов, у этих инородцев также существует поверье, что мир держится на одном огромном столбе. Но в народной Руси эти последние сказания распространены несравненно меньше, чем особенно пришедшееся ей по мысли первое — о китах.
Дошла до наших дней в различных списках сербско-болгарская рукопись XV-гo века, в которой находится неопровержимое подтверждение того, что всем славянским народам родственны приблизительно одни и те же древние сказания о миросозидании. «Да скажи ми: що дрьжит землю?» — задается вопрос в этой рукописи. «Вода висока!» — следует за ним ответ. «Да що дрьжит воду?» — «Камень плосень вельми!» — «Да що дрьжит камень?» — «Камень дрьжит 4 китове златы!» — «Да що дрьжит китове златы?» — «Река огньнная!» — «Да що дрьжит того огня?» — «Друга огнь, еже есть пожечь, того огня 2 части!» — «Да що дрьжит того огня?» — «Дубь железны, еже есть прьвопосаждень, отвъсего же корение на силе божией стоить!» И дуб, и огненная река, и камень — все это является древнейшим олицетворением громоносных туч небесных.
Сохранившиеся памятники отреченной народной письменности отводят немало места особо важному в глазах пытливого русского народа вопросу о том: на чем держится Мать-Сыра-Земля. В «Беседе трех святителей» говорится, например, что земля плывет на волнах необъятно-великого моря и основана на трех больших да на тридцати малых китах. Малые киты прикрывают «тридцать оконец морских». Вокруг всего моря великого — «железное столпие» поставлено. «Емлют те киты десятую часть райскаго благоухания, и от того сыти бывают»… По иному, занесенному в «Соловецкий сборник» разносказу этой «Беседы»: "В огненном море живет великорыбие — огнеродный кит — змей Елеафам, на коем земля основана. Из уст его исходят громы пламеннаго огня, яко стрелено дело; «з ноздрей его исходит дух, яко ветр бурный, воздымающий огнь геенский»… Когда «восколеблется кит-змей», тогда и настанет светопреставление… Всемирный потоп, по старинному сказанию о Мефодии Патарском[4], произошел оттого, что повелел господь отойти тридцати малым китам от своих мест, и — «пойде вода в си оконцы на землю иже оступиша киты»… Отреченная письменность является, по мнению Афанасьева, Буслаева[5] и других знатоков её, прямым отражением простонародных изустных сказаний, а отнюдь не этим последним дала пищу книга. Родственная связь изустных сказаний у всех, даже и поставленных в самые разносторонние условия исторической жизни народов, свидетельствует о том же, о чем говорят и научные исследования: об одном месте их первобытной жизни. Так, например, предание о китах поддерживающих землю, существует даже у японцев: «Опять ворочается кит под нашей землею!» — говорят они, когда — в недобрый час — случается землетрясение.
По всем уголкам светлорусского простора ходит, опираясь на слабеющую память вымирающих певцов-сказателей, духовный стих, именующийся то «Списками Ерусалимскими», то «Свитком („Листом“) Ерусалимским», то «Списком ерусалимского знамения», то «Сказанием („Притчею“) о Свитке». Вымрут сказатели, перелетающие — что птицы Божий — из конца в конец Земли Русской, но будут живы их сказания, сбереженные от напрасной смерти в сокровищницах собирателей словесного богатства народного. «Свиток Ерусалимский» во всех своих разносказах-разнопевах приходится сродни «Голубиной книге». Он «упал во святом гряде Ирасулимове, в третим году воскресению Христову, из седьмова неба» — в камне: «камень ни огнян, ни стюден, ширины об аршине, тяготы яму несповедать никому»… К этому камню съехались, — гласит сказание, — цари, патриархи, игумны, священники и все другие христиане православные. Служились-пелись над неведомым камнем молебны три дня и три ночи. И распался камень на две половины, и выпал из камня свиток, почитаемый во многих местах за «послание Господа Бога нашего Иисуса Христа». В этом послании грешники и праведники предупреждаются о том, что «время Божие приближается, слово Божие скончивается». В целом ряде воззваний к «чадам Божиим» указываются наказания за людское нечестие. Самою тяжкой карою является бесплодие земли-кормилицы живущего, трудящегося и умирающего на ней русского пахаря.
« Чады вы Мои!
Да не послушается Моей заповеди Господней
И наказания Моего, —
Сотворю вам небу меднаю,
Землю железною.
От неба меднаго росы не воздам,.
От земли железной плода не дарую,
Поморю вас гладом па земле,
Кладецы у вас приусохнут,
Истошницы приускудеют.
Ня будет на земле травы,
Ни на древе скоры,
Будет земля яко вдова…»
Вдовство-сиротство земли тяжелей всего для её детей, поздних потомков богатыря-крестьянина. Да и как же не быть этой тяготе, если в том же, записанном П. П. Якушкиным[6] списке «Свитка Ерусалимского» прямо говорится, что от нее создано тело человеческое («очи от солнца, разум от Святаго Духа»), и что у всех чад Божиих:
«Первая мать — Пресвятая Богородица,
Вторая мать — Сыра-Земля…»
Мать-Сыра-Земля представлялась воображению обожествлявшего природу славянина-язычника живым человекоподобным существом. Травы, цветы, кустарники и деревья, поднимавшиеся на её могучем теле, казались ему пышными волосами; каменные скалы принимал он за кости, цепкие корни деревьев заменяли жилы, кровью земли была сочившаяся из её недр вода. «Земля сотворена, яко человек», — повторяется об этом, в несколько измененном виде, в одном из позднейших летописных памятников: «камение яко тело имать, вместо костей корение имать, вместо жил — древеса и травы, вместо власов былие, вместо крови — воды»… Рождавшая все плоды земные богиня плодородия испытывала, по народному слову, не одно счастливое чувство материнства. Мучимая жаждою — она пила струившуюся с разверзавшихся над её лоном небес дождевую воду, содрогалась от испуга при землетрясениях, чутким сном засыпала при наступлении зимней стужи, прикрываясь от нее лебяжьим покровом снегов; вместе с приходом весны, с первым пригревом зачуявшего весну солнышком, пробуждалась она — могучая — к новой плодотворящей жизни, на радость всему живому миру, воскресшему от своих зимних страхов при первом весеннем вздохе земли. Ходит и в наши дни цветистая-красная молва о том, что и теперь есть чуткие к вещим голосам природы, достойные её откровения люди, слышащие эти чудодейные вздохи, с каждым из которых врывается в жаждущую тепла и света жизнь вселенной могучая волна творчества.
Против благоговейного почитания Матери-Сырой-Земли, сохранившегося и до наших дней в виде яркого пережитка древнеязыческого его обожествления, восставали ещё в XV—XVI столетиях строгие поборники буквы заветов Православия, громя в церковных стенах народное суеверие. Но ни грозные обличения, ни время — со всей его беспощадностью — не искоренили этого предания далеких дней, затонувших во мраке веков, отошедших в бездонные глубины прошлого-стародавнего. Кто не почитает земли-кормилицы, тому она, по словам народа-пахаря, не даст хлеба — не то что досыта, а и впроголодь. Кто сыновним поклоном очестливым не поклонится Матери-Сырой-Земле, выходя впервые по весне в зачерневшееся проталинами поле, — на гроб того она наляжет не пухом лебяжьим, а тяжелым камнем. Кто не захватит в чужеземный путь горсть родной земли, — тому никогда больше не увидеть родины. Больные, мучимые «лихоманками» — лихими сестрами, выходят в поле чистое, бьют поклоны на все четыре стороны света белого, причитаючи: «Прости, сторона, Мать-Сыра-Земля!» Болящие «порчею» падают наземь на перекрестках дорог, прося Мать-Сырую-Землю снять напущенную лихим человеком болесть. «Чем ушибся, тем и лечись!» — говорит народная Русь. И вот — советуют знающие старые люди выносить тех, кто ушибся-разбился, на то самое место, где приключалась такая беда, и молить землю о прощении. «Нивка, нивка! Отдай мою силку! Я тебя жала, силу наземь роняла!» — выкликают во многих местах поволжской Руси жницы-бабы, катаясь по земле, вполне уверенные, что, припав к ней, вернут все пролитое трудовым потом засилье. Земля и сама по себе почитается в народе лечебным средством: ею, смоченною в слюне, — знахари заживляют раны, останавливают кровь, а также прикладывают её к больной голове. «Как здорова земля, — говорится при этом, — так бы и моя голова была здорова!» и т. д. «Мать-Сыра-Земля! Уйми ты всяку гадину нечистую от приворота и лихова дела!» — произносится где-то ещё и теперь при первом выгоне скота на весенний подножный корм. В старину при этом выливалась наземь кубышка масла — как бы для умилостивления земли этой жертвою. «Мать-Сыра-Земля! Утоли ты все ветры полуденные со напастью, уйми пески сыпучие со метелью!» — продолжался после этого памятуемый местами и теперь благоговейный причет-заговор.
Было время на Руси, когда при тяжбах о чересполосных владениях — вместо нынешней присяги — в обычай было ходить по меже с куском вырезанного на спорном поле дерна на голове. Это было равносильно лучшему доказательству законных прав тяжущегося. Ещё в древнеславянском переводе «Слова Григория Богослова»[7] — переводе, сделанном в XI-м столетии — встречается такая самовольная вставка переводчика: «Ов же дьрьн вскроущь на главе покладая присягу творить»… В писцовых книгах Сольвычегодского монастыря значится: «И в том им дан суд, и с суда учинена вера, и ответчик Окинфенко дал истцу Олешке на душу. И Олешка, положа земли себе на голову, отвел той пожне межу»… Много можно было бы найти подобных свидетельств о земляной присяге и в других исторических памятниках древней Руси. В XVI-м веке эта присяга была заменена хождением по спорной меже с иконою Богоматери на голове.
Клятва над землею сохранилась в народе и до сих пор по захолустным деревням, лежащим в стороне от городов. «Пусть прикроет меня Мать-Сыра-Земля навеки!» — произносит клянущийся, правою рукой осеняясь крестным знамением, а в левой держа ком земли. Братающиеся на жизнь и на смерть, давая обоюдные клятвы в неразрывной дружбе, иногда не только меняются крестами-тельниками, а и вручают друг другу по горсти земли. Эта последняя хранится ими потом зашитою в ладанку и носится на шее, — чему придается особое таинственное значение. Старые, истово придерживающиеся дедовских заветов люди уверяют, что, если собирать на семи утренних зорьках по горсти земли с семи могил заведомо добрых покойников, — то эта земля будет спасать собравшего её от всяких бед-напастий. Другие знающие всю подноготную старики дают совет беречь с этой целью на божнице, за образом Всех Скорбящих Радости, щепоть земли, взятую из-под сохи на первой весенней борозде. В стародавние годы находились и такие ведуны-знахари, что умели гадать по горсти земли, взятой из-под левой ноги желающего узнать свою судьбу. «Вынуть след» у человека считается повсеместно ещё и теперь самым недобрым умыслом. Нашептать, умеючи, над этим вынутым следом — значит, по старинному поверию, связать волю того, чей след, я по рукам, и по ногам. Суеверная деревня боится этого пуще огня. «Матушка-кормилица, сырая земля родимая!» — отчитывается она от такой напасти: «Укрой меня, раба Божия (имярек), от призора лютаго, от всякаго лиха нечаянная. Защити меня от глаза недобраго, от языка злобнаго, от навета бесовскаго. Слово мое крепко, как железо. Семью печатями оно к тебе, кормилица Мать-Сыра-Земля, припечатано — на многие дни, на долгие годы, на всею на жизнь вековечную!..»
Как и в седые, затерявшиеся в позабытом былом времена, готова припасть к могучей земной груди народная Русь с голосистым причетом вроде древнего:
«Гой, земля eси сырая,
Земля матерая,
Матерь нам eси родная!
Всех eси нас породила,
Воспоила, воскормила
И угодьем наделила;
Ради нас, своих детей,
Зелий eси народила
И злак всякой напоила»…
Мать-Сыра-Земля растит-питает хлеб насущный на благо народное; унимает она «ветры полунощные со тучами», удерживает «морозы со мятелями», «поглощает нечистыя силы в бездны кипучия». До скончания веков останется она все той же матерью для живущего на ней и ею народа, своим внукам-правнукам заповедывающего одну великую нерушимую заповедь: о неизменном и неуклонном сыновнем почитании её.
И крепко держится священная Русь этой священной для нее заповеди, глубоко запавшей в её стихийное сердце, открытое всему доброму и светлому — несмотря на свою кажущуюся темноту. Светит в его потемках Тихий Свет беззаветной любви и «неумытной» правды, которых не укупить ни за какие сокровища.
Чем ближе к земле-кормилице, чем теснее жмется к её груди сын деревни и полей, — тем ярче расцветают в его жизни эти неоценимые цветы сердца. Благословение Божие осеняет незримыми крылами трудовой подвиг земледельца — по преданию, идущему из далекой дали веков к рубежу наших дней. И не отходит это благословение, — гласит родная старина стародавняя, — от верных заветам праведного труда ни на шаг во всей их жизни.
О каком бы сказании ни вспомнить, какое бы слово о кормилице народа-пахаря ни услышать, на какой бы связанной с Матерью-Сырою-Землею обычай седой старины ни натолкнуться, — все они могут служить подтверждением выраженному народом-сказателем в ярких своей образностью словах записанного П. В. Киреевским[8] старинного стиха духовного:
«Человек на земли живет —
Как трава растет;
Да и ум человеч —
Аки цвет цветет»…
Как траве-мураве не вырасти без горсти земли, как не красоваться цветку на камне — так и русскому народу не крестьянствовать на белом свете без родимой земли-кормилицы. Как без пахаря хозяина и добрая земля горькая сирота — так и он без земли — что без живой души в своем богатырском теле.
Примечания
- ↑ Петр Алексеевич Безсонов, известный исследователь русского народного творчества, происходил из духовного звания, родился в 1828-м году, образование получил на историко-филологическом факультете московского университета (окончил курс в 1851 г.), выпустившего из своих стен замечательных русских народоведов. Сначала он служил в комиссии печати правительственных грамот и договоров, затем заведывал виленским музеем и публичной библиотекой и был директором виленской классической гимназии, с 1867-го по 1879-й год состоял библиотекарем московского университета, с 1879-го по день смерти (22-е февраля 1898 года) занимал кафедру славянской филологии в харьковском университете. Он обогатил русскую науку трудами своими — «Болгарские песни», «Калеки перехожие», «Сборник детских народных песен», «Белорусские песни». Кроме того, изданы под его редакцией песенные собрания П. В. Кнреевского и П. Н. Рыбникова.
- ↑ Александр Николаевич Афанасьев — известный исследователь памятников русского простонародного творчества, родился 11-го июля 1826 г. в гор. Богу-чаре Воронежской губернии, по образованию — питомец московского университета (выпуска 1848 г.). Ещё будучи студентом, он начал помещать в различных изданиях статьи по народоведению (в «Современнике», «Отечественных записках», «Архиве историко-юридических сведений о России», «Временнике общей истории и древности России», «Известиях Академии наук по отделению русского языка и словесности» и др.). С 1849-го по 1862-й год он служил в московском главном архиве Министерства Иностранных Дел. Три тома «Поэтических воззрений славян на природу», изданные в 1866—1869-х годах, являются наиболее крупным вкладом, сделанным А. Н. Афанасьевым в сокровищницу русской науки. Кроме этого замечательного труда, им изданы «Русские народные легенды» (М., 1860 г.), «Народные русские сказки» (1-е издание выходило выпусками; 2-е издание — 4 тт — М., 1873 г.; 3-е издание — 2 тт — М., 1897 г.). Скончался он в Москве 23-го сентября 1871 года.
- ↑ Иннокентий, митрополит московский, в мире Иван Евсеевич Попович (по данной ректором семинарии фамилии — Вениаминов), один из замечательнейших русских иерархов, — родился в с. Ангинском Иркутской губернии 27 августа 1797 г., в семье бедного пономаря. По образованию оп — питомец иркутской духовной семинарии. Служение Церкви началось для него в 1817-м году, когда он был посвящен в дьяконы, а затем, через год — в священники. В 1823-м году о. И. Вениаминов, по вызову Св. Синода, отправился на остров Уналашку па подвиг просвящения христианской верою алеутов. Апостольское служение его увенчалось успехом: не только алеуты, но и соседа их — колоши (обитатели острова Ситха) — приняли святое крещение. В 1839 году просветитель их подал в Петербург просьбу в Св. Синоде о разрешении напечатать переведенные им на алеутский язык священные книги; в 1840-м году он постригся в монахи и принял сан архимандрита, 15-го декабря того же года, по желанию императора Николая Павловича, был посвящен в епископы новооткрытой алеутской епархии, в 1850-м был возведен в сан архиепископа якутского, после чего перевел Св. Писание на якутский язык. В 1857-м г. архиепископ Иннокентий был вызван в столицу для присутствования в Св. Синоде; затем, вернувшись в Сибирь, он продолжал свой архипастырский подвиг на Амуре (в 1862-м году переселился в г. Благовещенск). 1867-й год, год кончины митрополита Филарета, ознаменовался для апостола алеутов, колошей и якутов назначением его митрополитом московским. Пробыв двенадцать лет в этом сане, престарелый иерарх скончался 31 — го марта 1879 года, оставив по себе неизгладимую веками память в летописях Православной Церкви и всюду, где пришлось ему трудиться па благо последней.
- ↑ Мефодий Патарский — епископ-священномученик, пострадавший за веру Христову в IV-м веке до Рождества Христова (в 312 г.) — один из борцов христианства против ересей и языческих философов III-го века, оставивший целый ряд сочинений. Из них наиболее известны: «О свободе воли, против валентиниан», «О жизни и деятельности разумной», «О воскресении», «Пир десяти дев», «Против Порфирия», «О сотворенном». В 1877-м году вышла в Петербурге книга Ягна, в переводе профессора Е. И. Ловягина — «Святой Мефодии, епископ и мученик, полное собрание его сочинений».
- ↑ Федор Иванович Буслаев — академик, много поработавший по исследованию древнерусского и византийского искусств, а также древнерусской письменности, родился 13-го апреля 1818 года в городе Керенске Пензенской губернии. Окончив курс московского университета (по словесному факультету), он был назначен преподавателем русского языка в одну из московских гимназий (в 1838 г.). В «Москвитянине» за 1842-й год появились первые печатные строки его, в 1844-м вышла книга «О преподавании русского языка». С января 1847-го года Ф. И. Буслаев начал чтение лекций по русскому языку и словесности. Целый ряд дальнейших печатных трудов упрочил за ним славу знаменитого русского ученого. В 1861-м году он получил звание доктора русской словесности и был назначен ординарным профессором. Наиболее известны и ценны из трудов его: «Опыт исторической грамматики русского языка», «Исторические очерки русской народной словесности», «Историческая хрестоматия» и «Народная поэзия». В «Вестнике Европы» были напечатаны его интересные «Воспоминания». Скончался Ф. И. Буслаев 31-го июля 1897-го года.
- ↑ Павел Иванович Якушин — известный народовед и собиратель народного изустного творчества народной Руси, уроженец Орловской губернии (родился в 1820 г.), сын отставного офицера и матери-крестьянки. Образование он получил в московской гимназии и московском университете (по математическому факультету). С последнего курса он «ушел в народ» — пешком, с котомкой за плечами, под видом мелкого торгаша-офени, для изучения быта северного Поволжья. С этих пор вся дальнейшая, богатая только лишениями, жизнь этого отдавшегося до самозабвения своему призванию человека посвящена народу-певцу, народу-сказателю. Смерть застигла вдохновенного народолюбца в Самаре, на больничной койке, восьмого января 1872 г. Народные песни, собранные Якушиным, печатались в «Летописях русской литературы и древности», сборнике «Утро», «Отечественных записках». Отдельные издания появились в 1860-м («Русские песни, собранные П. И. Якушиным») и 1865-м («Народные песни из собрания П. Якушкина») годах. Им был напечатан целый ряд любопытных «Путевых писем» и рассказов («Велик Бог земли русской»; «Прежние рекруты», «Небывальщина» и др.). Собрание сочинений его издано в начале 70-х годов В. И. Михневичем.
- ↑ Св. Григорий Богослов, один из отцов Церкви, родился в 328-м году в Каппадокии, близ Назианза. В молодости своей он обучался светским наукам в Кесарии Каппадокийской, Кесарии Палестинской, Александрии и Афинах, где жил вместе со святым Василием Великим. По возвращении на родину оп принял святое крещение и удалился в пустыню. В 379-м году был он вызван, будучи уже пресвитером, в Константинополь для укрепления гонимого арианами Православия. Император Феодосии назначил его епископом столицы. Святитель скончался в 390-м году на своей родине. Сочинения его состоят из 243 писем, 507 песнопений и 45 речей. Все они переведены на русский язык.
- ↑ Петр Васильевич Киреевский, известный собиратель русских простонародных песен и духовных стихов, родился 11-го февраля 1808 года в Москве, происходил из старинной тульской дворянской семьи и приходился родным братом Ивану Васильевичу Киреевскому, одному из основателей славянофильства. Образование он получил домашнее, а затем слушал частные лекции профессоров московского университета. С первым печатным словом Петр Васильевич появился на страницах погодинского «Москвитянина» в 1845-м году. Писал он очень немного, но заслуги его перед русскою научной литературой громадны. С 1830-го года он подготавливал печатание своего собрания песен, но этому замечательному труду суждено было появиться только после смерти своего неутомимого собирателя, умершего 25-го октября 1856-го года.