Одинъ изъ новѣйшихъ изслѣдователей нравственной патологіи современнаго европейскаго общества, итальянецъ Ламброзо указываетъ, между прочимъ, на тотъ характеристическій и печальный фактъ, что, съ распространеніемъ цивилизаціи, въ страшной прогрессіи увеличивается число «преступленій чувственности», какъ онъ называетъ разнообразные виды нарушенія установленныхъ моралью и общественнымъ договоромъ рамокъ половой любви.
Явленіе это—несомнѣнное и легко объяснимое, хотя, конечно, оно не можетъ быть поставлено въ вину цивилизаціи. Виновата тутъ не цивилизація, а скорѣе ея недостатокъ, кривизна и узкость путей ея распространенія, ея фальсификаціи и извращенія. Истинно цивилизованный европеецъ, конечно, безъ сравненія человѣчнѣе, чище и благороднѣе въ дѣлахъ любви своего первобытнаго предка, не тронутаго культурой. Жаль только, что такой всесторонне-гуманизированный европеецъ довольно еще рѣдокъ, особенно у насъ и особенно въ нашей столицѣ, нравы которой въ этомъ деликатномъ пунктѣ, даже на поверхностный взглядъ, представляютъ картину зазорную и безотрадную.
Мы это видѣли уже въ предшествовавшихъ нашихъ этюдахъ, при обзорѣ современнаго состоянія брака и семьи въ Петербургѣ, и—еще ранѣе, при знакомствѣ со статистикою столичной клейменой, такъ сказать, деморализаціи. Теперь мы, для дополненія этой области нашего изслѣдованія, приведемъ сколько-нибудь въ извѣстность проституціонныя отношенія, остающіяся внѣ полицейскаго контроля и охранительнаго воздѣйствія закона. Разумѣется, ни обнять вполнѣ эту пучину общественнаго, болѣе или менѣе замаскированнаго разврата, ни проникнуть во всѣ ея темныя извилины и подробности мы не можемъ, да это и немыслимо. Довольно, если намъ удастся намѣтить и уловить главныя характеристическія ея черты на живыхъ, наиболѣе выдающихся, достовѣрныхъ примѣрахъ.
Уже одно крайне ненормальное статистическое отношеніе половъ въ петербургскомъ населеніи, огромное преобладаніе въ его средѣ холостяковъ и очень малое, сравнительно, число семейно живущихъ супружествъ, на что̀ было указано нами въ своемъ мѣстѣ,—представляетъ очень выразительныя и вѣскія данныя какъ для приблизительнаго опредѣленія петербургской тайной проституціи, такъ и для объясненія ея широкаго развитія, и очевиднаго и самому непроницательному моралисту. Ясно само по себѣ, что тамъ, гдѣ на сто женщинъ, въ среднемъ статистическомъ разсчетѣ, приходится почти сто двадцать пять мужчинъ, гдѣ изъ пяти взрослыхъ жителей—четыре холостыхъ или живущихъ не въ брачныхъ парахъ, гдѣ, наконецъ, такъ невелико, сравнительно, число заключаемыхъ законныхъ браковъ,—тамъ отношенія половъ en masse не могутъ быть нормальны, законосоразмѣрны и нравственны, тѣмъ болѣе, что петербургское населеніе живетъ очень скученно и въ такихъ, созданныхъ городскимъ складомъ, неблагопріятныхъ условіяхъ, которыя прямо и всячески способствуютъ внѣбрачному сближенію половъ. Для всякихъ легкихъ любовныхъ интригъ и романическихъ приключеній, для дешеваго донъ-жуанства и обольщенія, въ Петербургѣ благодарной почвой служатъ и улица, и городскіе сады, и театры и клубы, а въ особенности кафе-шантаны и танцклассы, включительно до знаменитаго «Малинника», гдѣ въ чаду винныхъ паровъ торжествуетъ неряшливая любовь бездомныхъ, распутныхъ подонковъ столичнаго населенія.
Можно рѣшительно сказать, что большинство выше упомянутыхъ заведеній и мѣстъ въ Петербургѣ только и держатся, только и цвѣтутъ, что гетеризмомъ и проституціей—не столько явной, отмѣченной полицейскимъ надзоромъ, сколько тайной, неклейменой и замаскированной—по крайней мѣрѣ, для недремлющаго ока этого надзора, слишкомъ политичнаго и благоразумнаго, чтобы не смотрѣть на грѣшки шаловливаго божка во многихъ случаяхъ сквозь пальцы… За всѣми вѣдь нарушеніями морали и закона не угонишься! Промышленный опытъ на этотъ счетъ въ такой степени богатъ и умудренъ, что очень многія столичныя заведенія для пріюта, угощенія и забавы устраиваются по такому именно плану и разсчету, чтобы предупредительно и гостепріимно служить удобными притонами запутавшимся въ любовныхъ сѣтяхъ парочкамъ. Такимъ образомъ, въ Петербургѣ существуютъ «гостинницы для господъ пріѣзжающихъ», именующіяся такъ для прилику, а на самомъ дѣлѣ служащія исключительно пріютомъ для расхожаго, бездомнаго разврата, для счастливыхъ эпилоговъ скоропостижныхъ романовъ, начавшихся на «семейномъ вечерѣ» въ клубѣ, на спектаклѣ въ театрѣ, въ танцклассѣ, а то и просто на улицѣ. Существуетъ для той-же зазорной цѣли множество ресторановъ съ «отдѣльными кабинетами» болѣе или менѣе комфортабельными, уединеніе въ которыхъ окупается обязательной въ такихъ случаяхъ тратой на угощеніе. Такими спеціальными «кабинетами» щеголяютъ лучшіе, аристократичнѣйшіе рестораны на самыхъ видныхъ улицахъ. Въ томъ же иносказательномъ родѣ предлагаютъ гостепріимство во всякій часъ дня и ночи едва-ли не всѣ, существующія въ столицѣ, «семейныя» номерныя бани. Потомъ извѣстны особые, аристократическіе тайные притоны для романическихъ встрѣчъ и rendez-vous, доступные развратникамъ изъ «хорошаго» общества, располагающимъ достаточно шальными деньгами для удовлетворенія своихъ изысканныхъ вкусовъ. Кромѣ того, проникать въ эти притоны можно только по знакомству. Въ сущности, это тѣ-же дома терпимости, только—безпатентные и секретные; но предназначенные для шалуновъ высшаго сорта и роскошно, съ комфортомъ обставленные, они носятъ извѣстный престижъ «порядочности», приличія и бонтона, за которые, разумѣется, гостямъ и приходится расплачиваться очень дорого. Престижъ этотъ сообщаютъ имъ и поддерживаютъ сами ихъ хозяйки-сводни, чаще всего—элегантныя, свѣтскія пожилыя дамы «пріятныя во всѣхъ отношеніяхъ», большею частью вдовы, и иногда съ громкими титулами и почтенными именами. Нѣкоторыя изъ нихъ пріобрѣтаютъ большую и прочную популярность въ скандалезной хроникѣ и имена ихъ дѣлаются достояніемъ общей молвы. Почему-то, этихъ барынь принято называть не по фамиліямъ, а по именамъ и отчествамъ: Амалія Ивановна, Шарлота Карловна, и т. д.; почему-то также онѣ—больше иностранки, нѣмки и «едва-ли» не жидовки. Нельзя не упомянуть еще и объ исполняющихъ роль такихъ-же сводней модисткахъ-француженкахъ, маскирующихъ свою миссію невиннымъ портняжнымъ искусствомъ.
О кругѣ знакомыхъ и практикѣ этихъ промышленницъ въ Петербургѣ разсказываются чудовищныя вещи, жестоко компрометирующія добрую славу столичной свѣтской дамы. Нѣкоторыя изъ нихъ составили себѣ славу какихъ-то волшебницъ, могущихъ предоставить за деньги, къ услугамъ заказчика, чуть не любую, по указанію, женщину, слывущую порядочной и добродѣтельной. Конечно, это—легенда; но вотъ фактъ, который намъ разсказалъ очевидецъ. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ, подкутившая компанія свѣтскихъ молодыхъ людей заѣхала къ какой-то въ этомъ родѣ Амаліи Ивановнѣ, практиковавшей сводничество при посредствѣ альбомовъ съ фотографическими портретами своихъ кліентокъ:—гость выбираетъ по своему вкусу портретъ, дѣлаетъ заказъ и—въ назначенный день и часъ оригиналъ достается ему въ обладаніе, благодаря услужливости сводни. Вотъ въ этихъ-то альбомахъ попадались, говорятъ, портреты такихъ особъ, которыхъ никто не смѣлъ-бы и заподозрить въ грѣховности. Конечно, альбомы показывались по секрету хорошо знакомымъ, вѣрнымъ «заказчикамъ», которые, къ тому-жъ, въ состояніи были платить очень крупныя деньги Амаліи Ивановнѣ и ея кліенткамъ. При обозрѣніи одного изъ этихъ альбомовъ, какой-то гость изъ компаніи молодежи, заѣхавшей къ почтенной хозяйкѣ тайнаго притона, былъ смертельно пораженъ, неожиданно встрѣтивъ въ немъ портретъ—ни много, ни мало—какъ своей невѣсты, приличной свѣтской барышни изъ хорошаго семейства, которую онъ натурально считалъ ангеломъ чистоты и невинности. Молодой человѣкъ не вѣрилъ своимъ глазамъ, но когда изъ распросовъ оказалось, что это, дѣйствительно, портретъ его невѣсты, тогда, подозрѣвая, что здѣсь кроется какой-нибудь подлогъ и обманъ, онъ потребовалъ, чтобы Амалія Ивановна свела его съ любимой имъ дѣвушкой. Сводня оказалась на высотѣ своего призванія:—съ ужасомъ и отчаяніемъ молодой человѣкъ встрѣтилъ въ назначенный часъ свою невѣсту, готовую продать свои ласки… Это такъ его потрясло, что онъ, спустя нѣсколько дней послѣ этого свиданія, всадилъ себѣ пулю въ лобъ.
Можетъ быть и тутъ что нибудь преувеличено и прикрашено; но несомнѣнно, что въ числѣ кліентокъ описываемыхъ бонтонныхъ сводней бываютъ далеко не однѣ завѣдомыя проститутки. При ихъ посредствѣ, несомнѣнно пошаливаютъ, либо по разнузданности темперамента, либо—что гораздо чаще—изъ разсчета, и «барыньки» изъ порядочной среды, носящія маски совершенной респектабельности. Да, изъ разсчета!—У насъ изысканные вкусы, мы хотимъ роскошно, по модѣ одѣваться, желаемъ имѣть ложу въ итальянской оперѣ и т. д., а между тѣмъ мужъ или родные не могутъ и не умѣютъ намъ этого доставить… Что-жъ?—Бѣдненькой дамочкѣ остается самой какъ нибудь промыслить средства на всѣ эти потребности, безъ удовлетворенія которыхъ и жить не стоитъ! Въ этомъ случаѣ знакомство съ Амаліей Ивановной и ея услуги—чистая находка.
Очень печально и мерзко это явленіе, но нельзя оспаривать—оно у насъ завелось.
Вообще, нужно сказать, что въ Петербургѣ тайная проституція, неизмѣримо и многократно превосходящая количественно явную и профессіональную, находитъ себѣ, какъ въ баснѣ, «и столъ и домъ» подъ каждымъ «листкомъ». Но еслибы еще ея разгулъ только и ограничивался улицей и всѣми этими разнообразными лупунарами, скрывающимися подъ благовидными иносказаніями! Къ сожалѣнію развратъ часто гнѣздится о бокъ съ семейнымъ очагомъ, а то—и въ самыхъ его нѣдрахъ; его растлѣвающими сѣтями нерѣдко переплетены супружескія отношенія; онъ заражаетъ подростающее юношество, искушаемое съ раннихъ лѣтъ, и заурядъ въ самомъ родительскомъ домѣ, соблазнительными и порочными примѣрами старшихъ; во множествѣ случаевъ онъ цементируетъ грязными связями нанимателей и служащихъ, а этихъ послѣднихъ—между собою вездѣ, гдѣ сталкиваются два пола. Извѣстно, что столичная домашняя прислуга глубоко и почти поголовно развращена. Женская, большею частью незамужняя молодежь, массами прибывающая изъ деревень и поступающая въ услуженіе къ петербургскимъ «господамъ» кухарками, горничными, прачками и пр., быстро и безповоротно вовлекается въ развратъ и всей окружающей обстановкой, и безчисленными, нецеремонными ловеласами, начиная съ «барина» и лакея, и кончая гвардейскимъ щеголемъ-солдатомъ, велемощнымъ дворникомъ и т. д. Развѣ закаленная въ цѣломудріи весталка устояла-бы противъ такого непрерывнаго и разнороднаго соблазна со всѣхъ сторонъ! Можно положительно сказать, поэтому, что огромнѣйшая часть женской прислуги въ Петербургѣ (въ сложности, ея около 60 т.) сплошь проститутки, со стороны поведенія. Конечно, офиціальный надзоръ за общественными нравами ихъ игнорируетъ: проституціей онѣ не промышляютъ въ прямомъ смыслѣ, хотя въ нерѣдкихъ случаяхъ она, безъ сомнѣнія, даетъ имъ особый доходъ, помимо заработка. Бываютъ даже такія счастливицы между петербургскими кухарками, которыя своей податливостью въ этомъ пунктѣ составляютъ себѣ, далеко превосходящую ихъ скромное положеніе, карьеру, дѣлаются законными женами своихъ соблазнителей—«господъ» и выходятъ въ «барыни». Говорятъ, да объ этомъ не разъ и въ литературѣ писалось, что такъ благонравно кончаютъ грѣховныя связи съ своими кухарками преимущественно пожилые холостяки-чиновники и что такая счастливая доля достается чаще всего кухаркамъ-чухонкамъ. Зато еще достовѣрнѣе, что и ряды уличной, клейменой проституціи комплектуются въ значительной части въ конецъ развращенными и отбившимися отъ дѣла служанками.
Такую-же податливую для соблазна, легко развращаемую ловеласами и, въ большинствѣ, порочную среду представляетъ многочисленный въ столицѣ классъ швеекъ, модистокъ и мастерицъ разныхъ женскихъ ремеслъ и рукодѣлій, обыкновенно оплачиваемыхъ крайне ничтожной заработной платою. Большинство этихъ милыхъ созданій разнообразятъ свои скучные рабочіе дни проституціей, находя въ ней и забаву и, такъ сказать, «приварокъ» къ своему скудному, черствому хлѣбу, если и совсѣмъ не бросаютъ иглы и мастерства для профессіональнаго разврата. Къ этой-же средѣ, по степени нравственности и по своему отношенію къ данному щекотливому пункту, можетъ быть причислена масса молодыхъ, болѣе или менѣе культурныхъ, одинокихъ и бѣдныхъ женщинъ, въ такомъ множествѣ предлагающихъ на страницахъ газетныхъ объявленій свои услуги, въ качествѣ конторщицъ, продавщицъ, экономокъ, компаньонокъ и т. д.
Нерѣдко услуги эти предлагаются въ весьма категорической формѣ, не оставляющей ни малѣйшаго сомнѣнія относительно дѣйствительной ихъ тенденціи. Практика выработала на этотъ предметъ особый условный языкъ. Кому не приходилось встрѣчаться въ газетныхъ объявленіяхъ со «вдовами» и «дѣвицами» или, просто, «молодыми особами», умѣющими «ходить за хозяйствомъ», которыя «ищутъ мѣста у одинокихъ или вдовцовъ» и, въ случаѣ выгодныхъ кондицій, «согласны даже и въ отъѣздъ?» Иногда эти «молодыя особы», для повышенія своей цѣны прибавляютъ въ своихъ рекламахъ, что онѣ—«особы благородныя», знаютъ языки и окончили курсъ наукъ. Наниматели у нихъ, разумѣется, являются. Между охотниками до романическихъ знакомствъ этимъ путемъ, попадаются очень ужъ проницательные и дальновидные господа, которые вычитываютъ въ подобнаго рода предложеніяхъ, со стороны молодыхъ интеллигентныхъ женщинъ, то, чего въ нихъ вовсе нѣтъ. Извѣстны многочисленные случаи, какъ на публикаціи о себѣ гувернантокъ, учительницъ, лектрисъ и т. п. честныхъ дѣвушекъ, дѣйствительно ищущихъ работы безъ всякихъ иносказаній, являлись съ апломбомъ развязные кавалеры, приглядывались, прицѣнивались и болѣе или менѣе откровенно сводили переговоры на почву, ничего не имѣющую общаго съ наукою и педагогіей. Въ маленькихъ газетахъ не разъ изобличались такого сорта искусители, ошибавшіеся адресомъ. Болѣе рѣшительныхъ изъ нихъ, случалось, и къ суду тягали за «оскорбленіе чести женщины».
Не въ выгодномъ свѣтѣ представляются также и нравы петербургскаго фабричнаго, чернорабочаго люда въ данномъ отношеніи, особенно въ тѣхъ случаяхъ, гдѣ сталкиваются на работахъ оба пола. Какъ и большинство промышляющихъ въ Петербургѣ крестьянъ, фабричные—мужчины и женщины—состоятъ главнымъ образомъ изъ молодежи, либо совсѣмъ холостой, либо живущей не въ брачныхъ парахъ. Внѣзаконныя связи между полами чрезвычайно распространены въ этой средѣ, благодаря еще и тому, что нравы ея по городски разнузданы и на самый фактъ интимнаго сожительства парней съ дѣвушками въ ней установился весьма терпимый взглядъ. Сожительство происходитъ здѣсь открыто, его никто не стыдится и оно никого не смущаетъ. Оно какъ-бы укрѣплено и освящено обычаемъ, обставлено извѣстными, обязательными для всѣхъ, гарантіями и выработало даже свою особую терминологію. Дѣвушка, вошедшая въ связь съ парнемъ, называется его «душенькой», а онъ, по отношенію къ ней, не безъ юмора—«воздахторомъ» или, еще посмѣшнѣе, «хохалемъ». Связи, однако, здѣсь довольно крѣпкія и даже, сравнительно, цѣломудренныя. И «душенька» и ея «хохаль» отличаются взаимной вѣрностью и ужь не разбрасываются по сторонамъ, пока связь ихъ въ силѣ. И другіе парни, въ своихъ волокитствахъ, обходятъ спаренную уже дѣвушку, а еслибы который сталъ за ней припадать, то развѣ подъ страхомъ быть жестоко избитымъ ея обладателемъ съ помощью товарищей. Точно также парни одного околодка, завода или фабрики дружно и ревниво ограждаютъ всѣхъ, находящихся въ ихъ средѣ, дѣвушекъ отъ ухаживаній и искушеній стороннихъ волокитъ изъ другихъ околодковъ. Изъ-за этого выходятъ иногда свирѣпыя побоища. За всѣмъ тѣмъ, нужно замѣтить къ чести этой среды, что вольныя любовныя связи здѣсь вовсе не имѣютъ характера унизительной для женщины, оподляющей обѣ стороны, купли и продажи. На любовь идутъ обѣ стороны по чувству, свободно, безъ всякихъ корыстныхъ разсчетовъ. «Душенька»—отнюдь не «содержанка», а скорѣе товарищъ своего возлюбленнаго въ матеріальномъ и житейскомъ отношеніи. У нея свой заработокъ, у него—свой: въ этомъ дѣлѣ они оба равноправны и независимы. Вступая въ связь, дѣвушка продолжаетъ работать на фабрикѣ и соціальное положеніе ея нисколько не измѣняется. Скорѣе случается, что не «душенька» по̀льзуется матеріально отъ своего «воздахтора», а онъ отъ нея. По капризу женскаго сердца, полюбивъ негодяя, забулдыгу, пьяницу, она безропотно отдаетъ въ его полное распоряженіе не только свое сердце, но и кошелекъ. Такое паразитное пользованіе женской любовью со стороны сердцеѣдовъ-мужчинъ—вещь весьма обыкновенная въ низшемъ слоѣ столичнаго населенія; особенные мастера на это—солдатики, неизбѣжно фигурирующіе, въ качествѣ классическихъ «кумовьевъ», чуть не въ каждомъ кухонномъ романѣ. Это—истые Альфонсы петербургскихъ кухарокъ, задолго предупредившіе на практикѣ литературное гражданство у насъ этого моднаго нынѣ термина и представляемаго имъ понятія.
Въ этомъ пунктѣ прелюбодѣйство низшаго класса рѣзко различается отъ таковаго-же грѣха класса высшаго, культурнаго и зажиточнаго,—и не къ выгодѣ, какъ нравовъ этого послѣдняго, такъ и положенія въ немъ женщины, посвящающей себя культу Киприды. Въ противоположность «душенькѣ», созданной вольностью нравовъ въ простонародьѣ, интеллигентное любострастіе сформировало «содержанку». Типы однородные по происхожденію и по анти-семейственному значенію, но ничего не имѣющіе общаго въ отношеніи соціальномъ, а отчасти и въ нравственномъ.
Какъ мы сейчасъ видѣли, внѣзаконное сожительство не парализуетъ гражданской личности «душеньки», не отнимаетъ у нея рабочей матеріальной самостоятельности, превращая исключительно въ жертву и жрицу гетеризма, какъ это случается съ каждой почти «содержанкой». «Душенька» остается человѣкомъ, работницей, силой, умѣющей за себя постоять; любовная связь для нея—не культъ и не всепоглощающее дѣло, а—праздникъ, забава и отрада только въ часы досуга, въ видѣ рѣдкаго лакомства. Совсѣмъ другое дѣло—содержанка, въ той формѣ и въ тѣхъ условіяхъ, въ какихъ образовало этотъ зазорный типъ петербургское интеллигентно-эпикурейское распутство. Самое уже названіе здѣсь ясно опредѣляетъ подлость и безнравственность даннаго положенія. «Содержанка»—бранное слово, смертельно оскорбительное въ ушахъ каждой порядочной женщины, хотя нельзя мимоходомъ не замѣтить, не во гнѣвъ благонравнымъ дамамъ, что положеніе многихъ и многихъ замужнихъ женщинъ весьма аналогично съ положеніемъ «содержанокъ»; но этого щекотливаго пункта мы здѣсь касаться не станемъ…
Сожительство съ «содержанкой» есть пародія и поддѣлка брака, потому что оно основывается на извѣстномъ договорѣ, который, конечно, у нотаріусовъ не скрѣпляется. Предметомъ договора служитъ благосклонность ангажируемой красавицы, взамѣнъ которой, глядя по ея красотѣ, изяществу, положенію и степени сговорчивости, другая договаривающаяся сторона принимаетъ на себя обязательство «содержать» ее въ той или другой суммѣ. Хотя, вслѣдствіе зависимаго положенія женщины, такое отношеніе лежитъ въ основѣ каждаго почти, самаго идиллическаго романа, приходящаго къ вожделѣнному концу, и только не обусловливается формально въ пылу любовныхъ діалоговъ и пылкихъ поцѣлуевъ, хотя, съ другой стороны, и въ области адюльтера, особенно при вовлеченіи въ грѣхопаденіе молодыхъ, пока неопытныхъ жертвъ, договора съ ними не заключается,—тѣмъ не менѣе, во всѣхъ случаяхъ, вопросъ о «содержаніи», съ первыхъ-же шаговъ «торжествующей любви», нахально и безстыдно встаетъ между влюбленными и неотступно требуетъ отъ героя своего разрѣшенія. Отсюда, въ большинствѣ внѣбрачныхъ романовъ пріобрѣсть любовницу значитъ—взять «содержанку». Это—sine qua non.[1] Если при данныхъ условіяхъ даже право на пользованіе законною любовью мужчина долженъ непремѣнно купить, то сомнительное право на прелюбодѣяніе—и подавно. Мы говоримъ именно о культурной средѣ, гдѣ женщина чаще всего, и до сихъ поръ, спеціально и всецѣло подготовляется для одной только любви, подобно гаремной одалискѣ. Она умѣетъ только любить и возбуждать любовь какъ своими натуральными, такъ и благопріобрѣтенными отъ образцоваго воспитанія конфектными прелестями, салонными талантиками и костюмами. Внѣ этихъ отправленій, она—безсильное, ни къ чему неспособное и ничего не умѣющее ничтожество. Таковъ типъ «барышни» и «барыни», подъ который взапуски и не безъ искусства поддѣлываются выскакивающія въ «содержанки» худородныя и ширококостыя дщери улицы, еще вчера шмыгавшія по ней въ дырявыхъ опоркахъ, на посылкахъ у «мадамы» либо у «тятьки»—отставнаго унтера, снискивающаго пропитаніе въ сосѣднемъ кабакѣ. И все это рвется и изъ кожи лѣзетъ закрѣпить себѣ тѣмъ или инымъ путемъ обожателей (мужей или любовниковъ), чтобы на ихъ счетъ бездѣльничать въ холѣ и роскоши, щеголять костюмами, кататься на рысакахъ, слушать оперетку, веселиться и кружить головы мужчинамъ! Въ этомъ—цѣль и идеалъ жизни, пустоты и гнусности которой эти красивыя куколки не постигаютъ, да и постичь не желаютъ… Зачѣмъ?—Имъ покамѣсть хорошо, а тамъ хоть трава не рости!
Такимъ образомъ, для современнаго Донъ-Жуана вопросъ о любви, по обстоятельствамъ дѣла, есть вопросъ не столько романическій, сколько карманный. Въ былое, болѣе наивное время обольщенныя Лауры и Донны-Анны болѣе или менѣе искренно мечтали, что «съ милымъ рай и въ шалашѣ», и ничего не требовали до поры до времени, кромѣ «вѣчной» любви; но, при современной дѣловитости, всякій рискъ, въ самомъ дѣлѣ, очутиться въ глупомъ «шалашѣ» съ потеряннымъ сокровищемъ, по возможности, исключается заблаговременно при началѣ каждаго порядочнаго романа. Сокровище ревностно оберегается, пока не выяснится вполнѣ вопросъ о «содержаніи», объ его размѣрѣ, прочности и дѣйствительности. Хорошо при этомъ и поторговаться, подороже запросить. Петербургская опытная Лаура или Донна-Анна мастерски обдѣлываетъ такія дѣла. Есть на то, къ ея услугамъ, и особые маклеры, свахи. И вотъ на рынкѣ прелюбодѣянія устанавливается для находящейся въ обращеніи «наличности» довольно опредѣленный курсъ: самая «наличность» классифицируется по сортамъ, имѣющимъ нѣсколько постоянныхъ, отчетливо различаемыхъ типовъ. «Содержанка» такого-то сорта столько-то стоитъ въ годъ, такого-то—столько… «Свѣдущіе люди» всегда это въ точности знаютъ. Потомъ, всегда бываетъ отборъ, превосходящій всякіе сорты,—«звѣзды» и «львицы», на которыхъ весь городъ тычетъ пальцами и къ шлейфу которыхъ мода привлекаетъ самыхъ прихотливыхъ селадоновъ. Этимъ ужь цѣна особая, чрезвычайная, иногда уму непостижимая.
Но, вообще, цѣны высоки на этомъ рынкѣ и притомъ каждая «содержанка», по натурѣ вещей, сознательно и безсознательно стремится побуждать своего обожателя тратить на нее какъ можно больше. Въ этомъ ея честолюбіе и единственное, доступное ея пониманію доказательство, что ее любятъ. Затѣмъ, между этими дамами развивается сильное соперничество нарядами, экипажами, всякимъ щегольствомъ и мотовствомъ. Вырабатываются среди нихъ истыя гарпіи хищничества и расточительности, безпощадно разоряющія своихъ «содержателей» одного за другимъ и, въ результатѣ, безъ всякой выгоды для себя про черный день. Впрочемъ, нынче этотъ вакхическій типъ безоглядной мотовки начинаетъ вытѣсняться другимъ, болѣе практичнымъ и разсчетливымъ—выжиги и скопидомки, у которой хищничество имѣетъ опредѣленную цѣль наживы. Въ Петербургѣ извѣстны этого сорта барыньки, прослывшія съ теченіемъ времени за капиталистокъ, по сказаніямъ молвы.
Самое положеніе «содержанки» таково, что она естественнымъ порядкомъ должна всѣми силами стараться подороже стоить своему обожателю. Вопервыхъ, жизнь ея совершенно пустая, безцѣльная и бездѣльная; единственное ея содержаніе и назначеніе—«buvons, dansons et aimons»,[2] по точному смыслу опереточнаго кодекса. Больше отъ нея ничего не требуется, и ее «содержатъ» только на этотъ лишь предметъ. Выходитъ, по справкѣ, не жизнь, а какой-то безконечный, повседневный канканъ, для возбужденія и продѣлыванія котораго, конечно, нужна и соотвѣтственная вакханальная обстановка, нужны и разные увеселительные наркотики. Вовторыхъ, каждая «содержанка»,—въ чемъ именно и заключается наиболѣе оподляющее ее условіе,—служа лишь сластолюбивой прихоти своего принципала, ни на одну минуту не гарантирована въ прочности своего союза съ нимъ и постоянно находится подъ страхомъ быть брошенной. Въ ней натурально разыгрывается чувство самосохраненія, которое и толкаетъ ее нещадно стричь попавшаго въ ея сѣти овна, пока онъ въ «телячьемъ восторгѣ» и пока не вздумаетъ эманципироваться. Въ третьихъ, наконецъ, у торгующей собою красавицы прямой комерческій разсчетъ—набивать на себя цѣну елико возможно. Каковъ товаръ, таковъ и покупатель. Престижъ дороговизны—лучшій аттестатъ на описываемомъ рынкѣ и вѣрная приманка для расточительныхъ прихотниковъ, аналогичныхъ съ гоголевскимъ «дуракомъ», потому только покупающимъ арбузъ, что онъ стоитъ сумасшедшихъ денегъ.
Достоевскій гдѣ-то сказалъ, что современный, особенно петербургскій «всечеловѣкъ» всякаго возраста непремѣнно содержитъ въ мечтахъ—обзавестись любовницей… помимо жены, конечно, у кого она имѣется. Достоевскій превосходно зналъ всѣ извилины гнѣздящагося въ человѣческомъ сердцѣ любострастія и—въ этомъ ему можно повѣрить на слово. Нужно только сдѣлать маленькую стилистическую поправку. Слово «любовница» вовсе теперь не употребительно, и коль скоро петербуржецъ размечтался насчетъ этой лакомой матеріи, то мечтаетъ онъ не о любовницѣ, а именно о «содержанкѣ»—не иначе. Послѣдній терминъ, столь распространенный нынѣ, вполнѣ опредѣляетъ сущность дѣла, хотя и звучитъ, правда, очень не романически.
Мечтаютъ о «содержанкахъ», дѣйствительно, многіе; но обзаводиться ими далеко не всѣ въ состояніи, на что мы указали выше. На петербургскій житейскій аршинъ—иждивеніе «содержанки» есть признакъ уже зажиточности, успѣшной и счастливой карьеры, округленія благопріобрѣтеній.—«У него содержанка!»—не безъ завистливой нотки говорятъ о комъ нибудь, желая образно представить степень его благосостоянія, и—это пріемлется за неотразимо-вѣское доказательство. Словомъ, до заправской «содержанки» мечтающій о ней, интеллигентный петербуржецъ дослуживается, какъ до аренды, долголѣтней безпорочной службой, а если подвизается на иныхъ практическихъ поприщахъ, то соотвѣтственными трудолюбіемъ и искусствомъ. Конечно, счастливцы, унаслѣдовавшіе отъ родителей богатство, не ждутъ, не теряютъ даромъ золотаго времени и, обыкновенно, первые-же шаги свои на гражданскомъ поприщѣ начинаютъ подъ руку съ «содержанками»… Только, нѣтъ! Кипя избыткомъ силъ и жаждой опыта въ морѣ наслажденій, юность избѣгаетъ всякихъ узъ и договоровъ, любитъ разнообразіе и порхаетъ отъ цвѣтка къ цвѣтку въ садахъ Цитеры, не останавливаясь слишкомъ долго на одномъ. Обыкновенно «содержанками» обзаводятся люди, уже перебродившіе, устоявшіеся и солидные—вѣроятно, напр., въ гражданской службѣ, не ниже коллежскаго совѣтника. Союзъ съ «содержанкой» имѣетъ въ себѣ уже нѣкоторую обстоятельность и благоразумную соразмѣрность, какъ и сама она представляетъ собой нѣкоторый суррогатъ жены или исправляющей ея должность, слѣдовательно, нѣчто хозяйственное, прирученное и обиходное… Тутъ нужны ужь, такъ сказать, солидныя добродѣтели.
Разумѣется, попадаются оттѣнки и разновидности, но, кажется, можно съ достовѣрностью сказать вообще, что «содержанокъ» имѣютъ больше люди зрѣлые, съ опредѣлившейся карьерой, чѣмъ юные и начинающіе, которымъ предстоитъ еще пройти искусъ благонравной любви съ невинными созданіями и прокиснуть на лонѣ законнаго супружескаго счастья, имѣющаго иногда свойство возбуждать позывъ къ «содержанкамъ». По крайней мѣрѣ, вполнѣ достовѣрно, что въ Петербургѣ очень многіе женатые и семейные люди имѣютъ «содержанокъ», случается, по нѣскольку заразъ, и даже не очень скрываются съ этимъ… Что-жъ?—Люди живутъ въ свое удовольствіе и—счастливцы—ни въ чемъ себѣ не отказываютъ!—говоритъ о нихъ практическая мудрость. На адюльтеръ мужчины смотрятъ у насъ очень снисходительно въ культурныхъ слояхъ, да и кто-же сталъ-бы здѣсь гремѣть осужденіемъ, когда слабости этой причастны, въ большей или меньшей степени, всѣ сверху до низу, за немногими исключеніями? Люди видные и высокопоставленные, представители «большаго свѣта», заводятъ себѣ «содержанокъ» (на этой высотѣ, впрочемъ, ихъ называютъ уже не «содержанками», а «метрессами») съ такою-же почти беззастѣнчивостью, какъ и заурядные, сытые бонвиваны биржи, гостиннаго двора и т. д. Этимъ даже гордятся, какъ нерѣдко тщеславятся самими «содержанками»—ихъ красотой, элегантностью, дороговизной, артистической знаменитостью или родовитой знатностью. Потомъ, кому неизвѣстно изъ исторіи и скандалезной хроники, что погрѣшающіе въ этомъ пунктѣ «сильные міра сего» сплошь да рядомъ простираютъ иногда слабость къ своимъ «помпадуршамъ» до предоставленія имъ очень сильнаго своекорыстнаго вліянія на «дѣла» и даже, въ нѣкоторомъ родѣ, на судьбы отечества,—на составленіе карьеръ, на повышеніе разныхъ протежэ, въ ущербъ, конечно, и общему благу, и пользѣ службы и справедливости? Въ нашей памяти встаетъ цѣлый рядъ исторически-знаменитыхъ метрессъ и фаворитовъ какъ изъ отдаленнаго, такъ и изъ ближайшаго прошлаго, и трудно исчислить, во что обошлись они любезному отечеству!
Мы подошли къ вопросу, который самъ собой возникаетъ, а именно:—кто-же такія петербургскія метрессы и «содержанки», комплектующія ряды несчитанной, тайной проституціи, откуда и какъ онѣ рекрутируются? Обозрѣвая безграничные предѣлы современной порчи нравовъ и семейнаго разброда, мы чувствуемъ необходимость поставить этотъ вопросъ нѣсколько шире. Правильнѣе и умѣстнѣе спросить, кажется, уже не о томъ—много-ли въ Петербургѣ развратниковъ и падшихъ женщинъ, представляющихъ съ точки зрѣнія морали грустную аномалію, а о томъ—кто нынче не грѣшенъ въ этомъ отношеніи, много-ли чистыхъ, цѣломудренныхъ мужчинъ и женщинъ, каковыми, по требованіямъ той-же морали, долженствуютъ быть всѣ? Дѣло идетъ къ тому, судя по фактамъ, что аномалію начинаютъ составлять не первые, а послѣдніе, т. е. не грѣшники, а праведники, что разврату и порчѣ причастно большинство—можетъ быть, огромное большинство, тогда какъ добродѣтель и цѣломудріе дѣлаются рѣдкостью, чуть не исключеніемъ. Относительно мужчинъ изъ культурныхъ классовъ это можно сказать уже вполнѣ утвердительно. Извѣстно, что цѣломудріе давно уже не считается обязательнымъ для мужчины, и его нарушеніе вовсе не ставится въ упрекъ. Извѣстно каждому изъ личнаго опыта, что интеллигентный мужчина, обыкновенно еще на школьной скамьѣ, нерѣдко съ отроческихъ лѣтъ, познаетъ и ядъ и сладость грѣхопаденія во всей его полнотѣ. Въ Петербургѣ, конечно, этотъ искусъ сильнѣе и распространеннѣе, чѣмъ гдѣ-нибудь, и, не взирая на разныя дисциплинарныя мѣры по огражденію учащагося юношества отъ соблазна (напримѣръ, запрещенія посѣщать увеселительные сады, кафе-шантаны, рестораны, опереточные театры и проч.), множество нашихъ подростковъ очень рано развращаются, а что касается балованныхъ питомцевъ нѣкоторыхъ привилегированныхъ заведеній, такъ они даже составили себѣ въ полусвѣтѣ и въ пансіонахъ безъ древнихъ языковъ весьма упроченную, лестную репутацію едва-ли не самыхъ бонтонныхъ кутилъ и шалуновъ.
Вообще, только наша привычка къ окружающему жизненному складу и равнодушное отношеніе къ его уродствамъ допускаютъ возможность фарисейски закрывать глаза на тотъ чудовищный, подавляющій фактъ, что установленная общественнымъ договоромъ нравственная правда человѣческихъ и, въ частности, половыхъ отношеній, о святости которой ежедневно твердятъ намъ и церковь, и законъ, и школа, и литература, есть ничто иное, какъ мертвая буква въ огромномъ большинствѣ случаевъ. У всѣхъ на устахъ эта правда, всѣ показываютъ видъ, что уважаютъ ее и соблюдаютъ, во всемъ наружно выполняется ея формальный ритуалъ, и—всѣ сплошь лгутъ, лгутъ завѣдомо, лгутъ съ грубымъ циническимъ лицемѣріемъ! Возможно-ли такъ жить, и—спрашивается,—на какой конецъ нужна эта огульная, непрерывная ложь? Вѣдь правда должна быть въ самой жизни, должна быть выраженіемъ господствующихъ въ ней нормальныхъ отношеній; но какой-же въ ней смыслъ, если напр., по ея буквѣ, любовная связь мыслима только въ бракѣ и, самъ по себѣ, бракъ—святъ и нерушимъ, а въ дѣйствительности внѣбрачныя отношенія преобладаютъ непомѣрно и являются какъ-бы нормой? Выходитъ, стало быть, что на самомъ дѣлѣ правда не тамъ, а здѣсь—грубая, унизительная для человѣческаго достоинства, но она—живой, непререкаемый фактъ, вытекающій изъ натуры существующихъ отношеній… Мудрецы, впрочемъ, давно уже замѣтили, что нашъ свѣтъ есть ничто иное, какъ маскарадъ.
Кто-же такая петербургская «содержанка» или метресса?—Должно прежде всего оговориться, что эту позорную кличку вынуждаются иногда носить женщины безспорно порядочныя и чистыя, по роковымъ стеченіемъ обстоятельствъ лишенныя возможности назваться законными женами тѣхъ, кому отдали онѣ свое сердце. Вообще, не взирая на распространеніе въ интеллигентной средѣ либеральной терпимости относительно формы интимнаго союза мужчины съ женщиной,—такъ называемый «гражданскій бракъ», даже искренно, по глубокому убѣжденію заключенный, мало внушаетъ къ себѣ довѣрія и уваженія въ средѣ самихъ принципіальныхъ сторонниковъ его, хотя они въ этомъ не всегда сознаются. Дѣло въ томъ, что этого сорта бракъ во множествѣ случаевъ житейской практики ставитъ женщину въ фальшивыя, щекотливыя и, порой, оскорбительныя положенія. Оскорбительно уже то, что въ общемъ мнѣніи толпы она непремѣнно прослыветъ наложницей, содержанкой, метрессой, и другаго имени ей не будетъ, да его и нѣтъ пока ни въ юридическомъ, ни въ бытовомъ лексиконѣ.
Во всякомъ случаѣ, необходимо выдѣлить изъ общей массы продажныхъ содержанокъ тѣхъ честныхъ женщинъ, которыя и въ связяхъ незаконныхъ берегутъ себя и свято выполняютъ призваніе вѣрной, любящей жены и матери. Такихъ немало, благодаря множеству неблагопріятныхъ житейскихъ условій, мѣшающихъ урегулированію половыхъ отношеній сообразно нормальному, естественному подбору. Сколько, напр., однихъ жертвъ несчастныхъ браковъ—ушедшихъ отъ своихъ мужей или женъ для союза съ избранниками своей страсти, запоздавшими явиться во время! Хотя нарушеніе супружескаго обѣта всегда роняетъ отчасти женщину, но, безъ сомнѣнія, та, которая между тайнымъ адюльтеромъ и открытымъ разрывомъ съ мужемъ выбираетъ послѣдній,—выказываетъ извѣстное мужество и неиспорченность сердца, брезгающаго обманомъ и развратомъ. Потомъ, сколько хорошихъ, но неопытныхъ дѣвушекъ, въ увлеченіи пылкой, молодой страсти, пренебрегаютъ требованіями ходячей морали и законности для самоотверженной иллюзіи—найти «съ милымъ рай въ шалашѣ», построенномъ на вольной внѣбрачной территоріи!
Такъ или иначе, но изъ повседневныхъ наблюденій видно, что нынѣ весьма нерѣдко, особенно въ Петербургѣ, встрѣчаются внѣзаконные союзы, носящіе всѣ признаки прочныхъ супружествъ, сложившихся совершенно по семейному и служащихъ образцами домашняго мира, совѣта и любви. Скрѣпляющимъ цементомъ являются здѣсь чаще всего дѣти, когда Господь благословитъ ими грѣховную связь. И можетъ быть въ законномъ бракѣ женщина не горитъ такой жаждой стать матерью, какъ въ положеніи «содержанки», если только она несовсѣмъ, конечно, испорчена и имѣетъ основанія дорожить своей связью. Да и немного найдется даже среди испорченныхъ женщинъ такихъ, въ которыхъ совсѣмъ погасли-бы инстинктъ материнства и присущее женщинѣ консервативное тяготѣніе къ домовитости, къ укрѣпленію семейнаго гнѣзда.
Это матримоніальное стремленіе среди женщинъ, подходящихъ подъ рубрику «содержанокъ», породило даже одинъ своеобразный видъ уголовщины, а именно,—фальшивое материнство. Случаевъ этого преступленія, за обозрѣваемый нами періодъ, въ Петербургѣ было нѣсколько. Романическаго въ нихъ ничего не заключалось; обыкновенно, изобличавшіяся въ фальшивомъ материнствѣ женщины, по справкѣ, руководились просто матеріальнымъ разсчетомъ и эгоистическимъ чувствомъ самосохраненія. Находясь на «содержаніи» у людей состоятельныхъ, но черствыхъ, скупыхъ и нецеремонныхъ, не связанныя съ ними чувствомъ сердечности и живя подъ непрерывнымъ страхомъ быть въ одно прекрасное утро брошенными, эти несчастныя измышляли фальшивое материнство, какъ вѣрнѣйшее въ ихъ мнѣніи средство скрѣпить связи съ содержателями и обезпечить свое положеніе со стороны, по крайней мѣрѣ, матеріальной.
Такимъ образомъ, было нѣсколько случаевъ покупки и даже кражи дѣтей, по заказу «содержанокъ» или самими ими лично, и дѣтей этихъ онѣ выдавали за своихъ родныхъ, но, какъ видно, не всякаго «содержателя» можно этимъ фортелемъ одурачить. Вѣроятно, опытовъ въ этомъ родѣ дѣлается немало, какъ можно заключить изъ того, что нѣкоторые изъ нихъ доходятъ до огласки и суда, хотя торжество правосудія покупается здѣсь цѣною слишкомъ ужь зазорнаго скандала, равно постыднаго для всѣхъ заинтересованныхъ сторонъ. Потомъ, очень памятенъ бывшій въ концѣ семидесятыхъ годовъ весьма соблазнительный, трагикомическій случай фальшиваго материнства, очень ужь наивнаго по замыслу и техникѣ.
Малоизвѣстный наслѣдникъ и сынъ очень извѣстнаго родителя-милліонера, прогулявшагося въ «мѣста отдаленныя» за поджогъ достославной мельницы, имѣлъ «содержанку», какую-то, брошенную мужемъ, бѣдную молодую женщину, и держалъ ее, какъ говорится, въ черномъ тѣлѣ. Развратный богачъ унаслѣдовалъ отъ «тятеньки» скаредное скопидомство и платилъ за ласки жертвѣ своего сластолюбія чуть не мѣдными пятаками, обращался съ нею грубо, по скотски и въ такомъ тонѣ, что она ждала каждый день, что онъ, опозоривъ ее, броситъ на произволъ судьбы. Сама ли она надоумилась, или ее подъучили добрые люди—разыграть роль кандидатки въ матери отъ жестокаго «содержателя» и, на этомъ основаніи, потребовать отъ него обезпеченія будущаго ребенка. Началась довольно странная комедія. Несчастная, для нагляднаго удостовѣренія дѣйствительности своей беременности, прибѣгла къ бутафорскому искусству: она начала подвязывать себѣ къ животу подушку. На первыхъ порахъ обманъ удался. Жестоковыйный, скупой купчина, изъ боязни скандала, смалодушествовалъ и, скрѣпя сердце, удовлетворилъ требованіе любовницы относительно обезпеченія; онъ ей выдалъ вексель въ 10 т. Получивъ вексель, героиня почла, что комедія кончилась, и сняла подушку. Увидѣвъ обманъ, милліонеръ разсвирѣпѣлъ и, вмѣсто того, чтобы махнуть рукою и уплатить деньги, какъ диктовало если не великодушіе, то благоразуміе, имѣлъ безстыдство вчинить формальный искъ и посадить несчастную женщину на скамью подсудимыхъ… Процессъ этотъ, какъ и слѣдовало ожидать, послужилъ только къ вящему безславію истца и внушилъ къ нему общее отвращеніе.
Что касается ходячаго, наиболѣе распространеннаго типа петербургской содержанки, то, въ большинствѣ случаевъ, это—или еще вчера бывшая заурядная «публичная женщина», или наканунѣ того, чтобы таковою сдѣлаться. Во всякомъ случаѣ, очень трудно найти разграничительную грань между этими двумя видами служенія потребностямъ общественнаго темперамента. Карьера завѣдомыхъ проститутокъ—всѣхъ этихъ бывшихъ модистокъ, бѣлошвеекъ, «дѣвицъ съ машинками», продавщицъ, камеристокъ и проч.—начинается съ того, что онѣ, впавъ въ грѣхъ и обыкновенно сбѣжавъ изъ подъ родительскаго или хозяйскаго крова и бросивъ свое ремесло, попадаютъ на «содержаніе» къ своимъ соблазнителямъ. По естественному порядку, соблазнитель, сорвавъ «цвѣты наслажденія», по выраженію Хлестакова, въ кратчайшее время забываетъ всѣ свои клятвы и обѣщанія, охладѣваетъ къ своей жертвѣ и бросаетъ ее на произволъ судьбы. Ей, понятно, ничего не остается, какъ идти на улицу—снискивать пропитаніе своими прелестями. Бываетъ нерѣдко и наоборотъ: пройдя всю школу публичнаго непотребства, выросши въ немъ, проститутка выскакиваетъ въ «содержанки»—апогей счастья, о которомъ мечтаетъ каждая изъ расхожихъ дамъ. Дѣло въ томъ, что въ Петербургѣ сформировался особый забубенный типъ женолюбца, который, не умѣя шагу ступить въ кругу порядочныхъ женщинъ, чуждаясь ихъ, весь вѣкъ свой вращается среди погибшихъ созданій и продѣлываетъ съ ними всю комедію ухаживанія, любви, брака и семейной жизни—все это, конечно, въ мельхіоровой, такъ сказать, поддѣлкѣ. Люди этого типа очень искренно убѣждены даже, что такой романическій мельхіоръ гораздо удобнѣе, лучше и дешевле настоящаго въ томъ-же родѣ серебра. Главное, никакихъ связывающихъ и дисциплинирующихъ человѣка обязательствъ и возможность, безъ угрызеній совѣсти, мѣнять предметы своихъ восхищеній когда угодно, и нисколько съ ними не церемониться. На вкусъ и спросъ этого-то распутнаго бобыля сложилась кочующая, если можно такъ выразиться, содержанка, которая переходитъ изъ рукъ въ руки, не только не теряя цѣны, а нерѣдко дорожая съ каждымъ новымъ актомъ перепродажи.
Нужно войти въ этотъ—снаружи элегантный и прихотливый—мірокъ куртизанскаго шалопайства и суетнаго безпутства, чтобы постичь, до какого иногда первобытнаго канибальства въ сношеніяхъ половъ могутъ доходить современные культурные люди, «сливки» общества. И, пожалуй, чистокровный канибалъ гораздо нравственнѣе и натуральнѣе въ своемъ животномъ цинизмѣ: въ немъ есть хоть темпераментъ, его плотоядный инстинктъ возбуждается эротическимъ пароксизмомъ здоровой крови, а здѣсь ни искры поэзіи и даже физической страсти—одна худосочная, искусственная похотливость, взвинчиваемая разными наркотиками, одинъ холодный, вялый развратъ для разврата!… Люди сходятся до послѣднихъ границъ короткости безъ малѣйшаго взаимнаго влеченія; въ холодныя объятія другъ друга ихъ толкаютъ просто—деньги, вино, мода, наконецъ, механическая случайность и всего рѣже—чувство красоты. Женщины, какъ личности, тутъ нѣтъ и слѣда,—въ спросѣ и въ цѣнѣ одинъ ея, такъ сказать, внѣшній футляръ, въ пикантно-безстыдной отдѣлкѣ и обстановкѣ. Съ своей стороны, и женщина этой среды ни во что не цѣнитъ личность мужчины, какъ съ внутренней, такъ и съ внѣшней стороны, и отдается съ полнымъ безразличіемъ всякому, кто въ состояніи заплатить за ея экипажъ, за ея обѣдъ и т. д., включительно до ея издержекъ на Альфонса.
Альфонсъ тутъ неизбѣженъ и является вполнѣ естественнымъ дополненіемъ семейнаго очага содержанки. По разсчету, безъ всякаго увлеченія, а иногда съ отвращеніемъ отдаваясь за деньги богатому содержателю и, конечно, не связываясь съ нимъ внутренно никакимъ долгомъ вѣрности, она ставить ему рога, не стѣсняясь, при первой оказіи. Бываетъ, что она куртизанитъ со многими, въ раздробь, но чаще—заводитъ одного интимнаго любовника и иногда рабски ему предается. Все-же она женщина и должна же она такъ или иначе излить на комъ нибудь то любвеобиліе, которымъ полно каждое молодое женское сердце. Для падшей, продажной женщины въ этой тайной привязанности по сердцу, по страсти,—отрада и поэзія жизни, тѣмъ болѣе обаятельныя, чѣмъ яснѣе и чутче сознаетъ она испорченность и безнравственность своего существованія. Впрочемъ, въ этихъ романахъ современныхъ Нана̀ очень трудно разобрать, гдѣ въ нихъ начинается женская платоническая сердечность и гдѣ просто бродитъ разнузданная чувственность, не находящая себѣ удовлетворенія въ объятіяхъ офиціальнаго содержателя. Одно достовѣрно, что въ томъ и въ другомъ случаѣ имъ одинаково приходится покупать и взаимность и скромность избранниковъ своего сердца. Послѣдними бываютъ обыкновенно тѣ праздношатающіеся, неопредѣленныхъ занятій, пріятные молодые люди, щеголяющіе модными панталонами и развязностью манеръ, которыхъ французы называютъ petits crevés и которые мозолятъ вамъ глаза въ кафешантанахъ, въ партерѣ опереточнаго театра, на гуляньяхъ, въ танцклассахъ и иныхъ увеселительныхъ мѣстахъ. Они нагло заглядываютъ въ каждое женское лицо, фамильярничаютъ со всѣми встрѣчными камеліями, какъ старые ихъ знакомые, пріятельски здороваются съ антрепренерами и артистами заведеній, и совершенно свободно, какъ «свои люди», ведутъ себя около буфета… Никто никогда не знаетъ, на какіе источники живутъ, фланируютъ и покучиваютъ эти юные бродяги въ одноглазкахъ и лайковыхъ перчаткахъ.
Только въ позднѣйшее время тайна ихъ блаженнаго существованія и ихъ призваніе стали ощутительно опредѣляться и получили надлежащую квалификацію. Модные галстучки и панталоны, завитые, вспрыснутые духами усики, кокетливое охорашиванье, выражающееся въ выхоленной, какъ на модной картинкѣ, физіономіи, въ граціозныхъ позахъ и въ скорострѣльномъ метаніи медовыхъ взоровъ,—все это очень часто оказывается не платоническимъ искусствомъ для искусства, не просто пошлымъ, самоуслаждающимся фатовствомъ quand même, а преднамѣреннымъ, стратегически составленнымъ планомъ, въ прямомъ разсчетѣ на завоеваніе благосклонности вотъ этихъ, красующихся обыкновенно въ бельэтажѣ театра, пышныхъ, сластолюбивыхъ Мессалинъ. Передъ нами—или уже законченные, гордые успѣхомъ Альфонсы или кандидаты въ нихъ, всѣми силами рвущіеся занять свободныя вакансіи.
Альфонсъ—парижское названіе мужчины, промышляющаго собой на рынкѣ разврата. Это—форменный проститутъ, но несравненно гнуснѣйшій, чѣмъ проститутка. Порожденіе современнаго распутства, онъ точно также, какъ и клейменая женщина, продаетъ себя и, подобно ей, служитъ порочнымъ инстинктамъ общественнаго темперамента, обнаруживаемымъ только не мужской, а женской половиной рода человѣческаго. Собственно Альфонсъ, какъ явленіе, какъ типъ, не представляетъ собой ничего новаго: онъ у насъ, напр., водился въ обиліи уже въ восемнадцатомъ столѣтіи и запечатлѣлъ себя даже на страницахъ исторіи, въ лицѣ крупныхъ «фаворитовъ». Ново только названіе—Альфонсъ, очень быстро у насъ распространившееся, можетъ быть, потому, что самый типъ-то сталъ нынче очень распространяться. О современныхъ петербургскихъ Альфонсахъ составилась цѣлая скандалезная литература и на знаменитѣйшихъ изъ нихъ чуть не тыкаютъ пальцами, правда, иногда съ рискомъ попасть въ непріятную «исторію», когда изобличенный Альфонсъ сочтетъ за благо разыграть роль оскорбленнаго рыцаря…
Хотя Альфонсы прикомандировываются и къ пошаливающимъ, лакомымъ барынямъ, не торгующимъ собою, но главнымъ образомъ ютятся они около видныхъ, много получающихъ содержанокъ. Оно и естественно: праздныя, испорченныя, безъ всякаго чувства взаимности, ради однихъ денегъ отдающіяся своимъ «содержателямъ», женщины этого сорта, по логикѣ вещей, должны искать и развлеченія и удовлетворенія потребности любить—въ связяхъ на сторонѣ, заключенныхъ по сердцу. Героями этихъ-то романовъ и являются чаще всего Альфонсы. Обыкновенно дѣло устраивается такъ, что Альфонсъ, эксплуатируя нѣжную страсть къ себѣ такой особы, безцеремонно пользуется ея кошелькомъ и иногда жестоко ее обираетъ. Въ операціи этой всегда чувствуется въ большей или меньшей степени и шантажъ, особенно если Альфонсъ имѣетъ дѣло съ женщиной, сколько нибудь дорожащей репутаціей порядочности и таящей свои амурныя шалости отъ мужа или «содержателя». Скромность или молчаніе въ такихъ деликатныхъ отношеніяхъ—слишкомъ цѣнная вещь для падшей женщины, чтобы пользующійся ея фаворомъ Альфонсъ пренебрегалъ возможностью подороже ихъ продавать.
Альфонсизмъ, если можно такъ назвать это отвратительное явленіе, имѣетъ множество разновидностей. Изъ нихъ особенно распространена одна, которая примыкаетъ къ голому мошенничеству и нерѣдко дѣлается объектомъ правосудія. Жертвами являются здѣсь чаще всего женщины уже немолодыя, вдовы и старыя дѣвы, но которымъ еще «ничто человѣческое не чуждо». Тѣмъ не менѣе, онѣ собой дорожатъ и если мечтаютъ о любви, то не иначе, какъ о законной, освященной супружествомъ. Не представляя собою лично ничего соблазнительнаго, онѣ дѣлаются предметомъ хищническаго ухаживанія со стороны Альфонсовъ изъ-за приданаго. Если приданое крупное, то ухаживатель этого сорта не задумается продать себя формально, сходивъ подъ вѣнецъ; но если ему почему-либо нельзя этого сдѣлать или, какъ говорится, себѣ дороже стоитъ, то онъ кончаетъ тѣмъ, что, вскруживъ голову бѣдной жертвѣ и пріобрѣвъ ея довѣріе обѣщаніемъ жениться, выманиваетъ у нея деньги и улетучивается. Въ судебной практикѣ немало встрѣчалось процессовъ, вчиненныхъ, обманутыми этимъ путемъ, простодушными жертвами дурно адресованной, «поздней любви».
Въ офиціальной статистикѣ квартирной платы въ Петербургѣ, распредѣленной по профессіямъ квартирантовъ, мы нашли одно характеристическое указаніе, которымъ здѣсь и воспользуемся. Оказывается, напр., что театральныя артистки имѣютъ квартиры, въ частности, значительно болѣе цѣнныя, чѣмъ театральные артисты, и вообще принадлежатъ къ категоріи наиболѣе зажиточныхъ въ столицѣ обитателей. Такъ, онѣ платятъ за квартиры, среднимъ счетомъ, до 500 руб. (дороже адвокатовъ)—почти вдвое, сравнительно съ актерами. Отчего-бы это?—Вѣдь средній гонораръ артистокъ за служеніе искусству не только не выше, говоря вообще, гонорара артистовъ, но даже нѣсколько ниже; очень немногія изъ нихъ получаютъ большое жалованье и, во всякомъ случаѣ, такихъ счастливицъ не бываетъ болѣе числа артистовъ-премьеровъ, получающихъ не меньшее вознагражденіе. Чѣмъ-же объяснить эту разительную разницу въ квартирной платѣ?
Ничѣмъ инымъ, какъ догадкой, что извѣстное число артистокъ умножаютъ свой скромный театральный гонораръ сторонними обильными источниками. Источники-же эти текутъ къ нимъ изъ кармановъ поклонниковъ и обожателей, или, на вульгарномъ языкѣ житейской практики, попросту—«содержателей». Путь театральной артистки всегда былъ скользкій—настолько скользкій, что не пасть на немъ и сберечь въ неприкосновенности свою добродѣтель всегда удавалось очень немногимъ. Платоническая меломанія близко граничитъ съ грубымъ сластолюбіемъ, и немного встрѣчается такихъ меломановъ, которые-бы, восхищаясь на сценѣ искусствомъ и талантомъ молодой, красивой артистки, забывали въ ней женщину и не воспламенялись любострастіемъ… Отсюда каждая миловидная, тѣмъ болѣе даровитая артистка осаждается со всѣхъ сторонъ настойчивыми эротическими искательствами толпы поклонниковъ, чаще всего людей съ видными положеніями и располагающихъ вольной деньгой. Отъ искушеній и соблазновъ ей нѣтъ проходу, и—сколько нужно имѣть ей твердости и святости, чтобы безнаказанно и безпорочно пройти сквозь этотъ строй неистоваго куртизанства! Но, конечно, большинство артистокъ—созданія хрупкія въ этомъ отношеніи, не говоря уже о томъ, что многія изъ нихъ потому только и дорожатъ сценой, что могутъ на ней выставлять свои прелести, какъ товаръ, на охотника… Слава артистокъ въ этомъ пунктѣ,—особенно, опереточныхъ и балетныхъ,—не изъ блестящихъ, какъ извѣстно.
Въ то-же время, на рынкѣ петербургскаго любострастія обладаніе артисткой, т. е. ея «содержаніе», считается верхомъ роскоши и бонтона. Наибольшее преимущество отдается здѣсь балетной танцовщицѣ. Имѣть въ метрессахъ балерину—что̀ можетъ быть элегантнѣе и изящнѣе съ точки зрѣнія ташкентскаго вкуса и savoir vivre’а![3] Это—сладкая мечта для столичныхъ изысканныхъ бонвивановъ со временъ еще Репетилова, хваставшаго и, конечно, лгавшаго, что онъ «танцовщицу держалъ, да не одну—трехъ разомъ»… Балетныхъ танцовщицъ «держатъ» обыкновенно самые блестящіе олимпійцы, съ которыми простымъ смертнымъ конкурировать здѣсь мудрено.
