Если вы постоянный петербургский житель, то почти наверное можно сказать, что вы знаете господина Канальского.
Его нельзя не знать — он вездесущ. Выйдите на Невский проспект — он там; ступайте в концерт, в спектакль или на лекцию — он там; возвысьтесь до Дюссо и Бореля — и там его встретите; спуститесь в преисподнюю русской пирожной на толкучем рынке — и там вы его найдете. Мы взяли стороны общественной жизни; возьмем теперь стороны жизни частной, семейной, взглянемте в квартиры многоразличных обитателей Петербурга — и будьте уверены, мы отыщем там господина Канальского. Он и у князя Серодавлева трется; он и с баронессой фон Дрепке — стишки её читает, а у баронессы фон Шибзик иногда играет даже роль фактора и стряпчего по делам её сердца, за что удостоивается её рукопожатия; он у генеральши Жабакритской светской филантропы споспешествует; у Сержа Коврова в картишки поигрывает и другом его почитается; у профессора Ижесинского о римских древностях рассуждает и выменивает ему какие-то старые рукописи да книги. Он и у директора департамента, и в приемной у Термаламаки, и в приемной у Штукарева трется и кланяется; он и в кабинете журналиста и литератора показывается кое-когда; он и в салоне чухонской аспазии, торгующей холодным телом и теплыми местами, и у известного артиста, и у известной певицы, и у известной танцовщицы, словом — он вездесущ. Но надо заметить, что его нигде не уважают; относятся или покровительственно, или небрежно; заставляют исполнять всевозможные комиссии и поручения, за которые он берется очень охотно, ибо имеет от них двоякую выгоду: первое то, что, благодаря поручениям и комиссиям, он постоянно держится у поименованных личностей, которые не выгоняют его от себя через это; а второе, благодаря всё тем же комиссиям, в его скудный карман кое-когда и деньжишки перепадают. Он, например, может денег достать под хорошие проценты — и возьмет с вас за это куртаж; поручите вы ему продать какую-нибудь вещь свою за триста рублей, примерно, — он продает за четыреста и сто положит в свой бумажник, не сказав вам о том ни пол-слова. Он нужен всем и везде и ему нужны все и вся; его держать в черненьком тельце, и он сам мало старается попасть в беленькое, — ему и так хорошо живется.
Господин Канальский, этот всеобщий фактотум, личность темная, во всех значениях этого слова: и происхождении темного (всех национальностей по три унции), и жизни темной, и душонки несветлой. Он молодой человек, шибкий, сладкий, ловкий, искательный, ласкательный, пронырливый, с носиком, чутко обнюхивающим воздух, с животом, втянутым на подобие живота гончей собаки; молодой человек наружности обыденно-утвержденной, нрава гибко-уживчивого, убеждений подозрительно либерального свойства. Имея все вышеупомянутые качества, в Петербурге очень ловко можно жить и еще ловче обделывать свои делишки.
Господин Канальский в то время, к которому относится этот правдивый рассказ, нашелся в весьма затруднительных обстоятельствах, общеизвестных под именем «крутых». Его одолевали кредиторы с требованием денег: кто за букет, преподнесенный господином Канальским одной певице, кто за корзиночку земляники, которою лакомился господин Канальский, воображая июль в октябре, кто за кинг-чарльса, купленного им для того, чтобы прогуливаться с ним по дорожкам Летнего сада. Одним словом, обстоятельства были очень крутые, а денег решительно не предвиделось ни откуда ни одной копейки.
Из далекого града Славнобубенска прибыл в Петербург почтенный откупщик, Калистрат Стратилактович Масмюков. Прибыл он… известно, зачем может прибыть откупщик? — по делам касательно откупных операций.
Остановился он в обширной квартире своего двоюродного братца, распорядителя какой-то акционерной эфемерной компании, которая безропотно вверила его бдительности свои кровные денежки. Братец на ту пору был за границей и предоставил Масмюкову, на всё время пребывания его в Петербурге, свою великолепную квартиру.
Не прошло двух-трех дней с приезда его, как у него уже появился известный господин Канальский. Как и откуда он взялся? где познакомился? когда успел подделаться? — одному ему только пзвестно. Но факт тот, что он подделался и успел уже занять место близкого домашнего человека у Калистрата Стратилактовича Масмюкова, который здесь был, что называется, внове, т. е. ничего не смыслил ни в петербургской жизни, ни в петербургских отношениях. Для таких-то вот Калистратов Стратилактовичей господин Канальский золотая находка; а Калистраты Стратилактовичи для господина Канальского и подавно!
На четвертый или на пятый день по приезде, Калистрат Стратилактович возлежал в послеобеденном «дезабилье» на постели, а в ногах у него, на краюшке перший, сидел господин Канальский.
И говорил откупщик господину Канальскому:
— Что, милейший мой, надо бы мне того… обед или ужин сочинить… обстоятельства требуют, дела… Кой-кого из наших надо к себе преклонить… Как быть-то?
— Что ж, можно и ужин и обед, любезно и учтиво одобрил господин Канальский.
— Знаю, что можно!.. Спрашивается, что лучше?
— С одной стороны обед — очень хорошо, а с другой ужин — прекрасно… В обеде более солидности, положительности, — так сказать, серьёзности больше; а в ужине более интимности, развязности, веселости более, одним словом игривости этой… Обед это, так сказать, муж солидный, а ужин — веселая лоретка…
— Гм!.. Ну, так что же лучше? — вопросил положительный Калистрат Стратилактович.
— По-моему, лучше всего будет совокупить солидного мужа с веселой лореткой — и получится достойный их плод.
— То есть, как же это?
— То есть, вы скорее всего достигнете своей цели… Вы сделаете обед, потом вечер, потом ужин… Я сам возьмусь, пожалуй, устроить всё это…
— Сперва обед, потом вечер, потом ужин! — проговорил, соображаясь, откупщик. Как же всё это? в один день, за раз?
— Да, за раз, в один день. Что ж тут такого? тем лучше: зако́рмите больше — и дела успешней обделаете.
— Ну, ладно! Я за этим не постою!.. Только бы мне хотелося попараднее… Эдак, бы генерал-губернатора пригласить…
— Ой, нет!.. Как можно генерал-губернатора!
— Отчего же нельзя?
— Да не поедет…
— Вот тебе на!.. Не поедет!.. У меня в Славнобубенске наш проездом почти всегда обедывал, гражданский взачастую, бывало, и запросто приедет пообедать!
— Ну, то в Славнобубенске, а это в Петербурге.
— Гм!.. Ну, коли генерал-губернатора нельзя, так губернатора пригласив!
— И губернатор не поедет…
— Да отчего же?
— Не знаком он с вами, Калистрат Стратилактович, оттого и не поедет.
— Я к нему съезжу, пожалуй; познакомлюсь…
— Всё-таки не поедет.
— Ну, вице-губернатора!..
— Да и вице-губернатор не поедет…
— Тьфу, ты пропасть! что за город нелепый… Экое чванство!.. Ведь я же хорошими обедом, а не чёрт знает чем, стану кормить!.. Ну, так кого же?.. Кто там есть из важных-то еще?.. Ну, обер-полицеймейстер, что ли? Этот-то уж, я думаю, поедет?
— Нет, Калистрат Стратилактыч, и обер-полицеймейстер не поедет, не поедет! со вздохом сожаления возразил Господин Канальский.
Откупщик выпучил глаза и даже привстал с постели.
— Не поедет?.. полиция-то?.. Да уж правда ли это, милейший?.. У меня в Славнобубенске полицеймейстер-то, бывало, как особой чести добивается приглашения к обеду, а тут вдруг — на тебе! не поедет!.. Да что это за город чудной?!
Господин Канальский только плечами пожал: дескать, что ж делать, а всё-таки это невозможно!
— Кого ж пригласить нам для параду? Генералов каких-нибудь, что ли?
— Да, генералов добыть удобнее.
— И со звездами?
— Пожалуй, можно и со звездами.
Господин Канальский встал с своего места и прошелся по комнате. В голове его мелькнула счастливая мысль.
— Знаете ли что, Калистрат Стратилактович! воскликнул он, торжественно останавливаясь перед кроватью. Я нашел, кого лучше всего будет пригласить к вам! Генералы что! Генералов-то ваши видели, генералами их не удивишь, а мы сочниним ужин в другом роде!
— В каком же?
— Ужин с литераторами!
Откупщик опять выпучил глаза от недоумения.
— С литераторами? — повторил он, как же это с литераторами?
— А вот как! Вы с вашими гостями будете сидеть и ужинать, а литераторы будут стоять и читать стихи свои! хотите?
— Гм!.. — промычал в раздумья Масмюков, — литераторы… ведь это всё обличители!.. Они что-то, кажись, против откупа?..
— Нет, Калистрат Стратилактыч! это они только так, шалят, с обличеньями-то!.. Они очень преданные люди… Да и зачем нам обличения: они будут не обличения, а стихи свои читать.
— А!.. ну, это дело другое! Только как же это будет? У вас тут, я слышал, есть какие-то вечера, чтения с концертами… Это, что ли, у меня будет?
— Это, это самое! Мы пригласим и артистов, и актрис; они будут петь, играть, а вы станете ужинать.
— И актрис? улыбаясь переспросил Масмюков.
— Да, и актрис, хорошеньких актрис, подтвердил Канальский, но главное, надо позвать литераторов… Они нам стишки станут читать, знаете, эдакие, тово… пикантные!..
— Насчет чего же?
— Ну, уж известно, на счет чего!.. на счет Лизет и Фаншет — понимаете? Гостейто ваших от вина да от стишков поразберет, тогда и дела обделаете, как вам будет угодно… А ужин с литераторами — это будет, по крайней мере, ново и оригинально… — Что же, они вместе с нами будут ужинать?
— Нет, зачем же вместе!.. Мы им там где-нибудь, в особой комнате, закусочку маленькую приготовим, они и этим будут довольны…
— Да… пойдут ли они?
— Отчего ж не пойти? Им бы только было где почитать! Ну, конечно, вы их поблагодарите…
— Чем же поблагодарить-то, подарками?
— Зачем подарками? просто деньгами! Мы заплатим каждому — вот и конец!
— Поскольку же заплатить-то?
— Недорого! — рублей по 25-ти на брата… Ну, артистам, тем по дороже… рублей эдак по 50-ти.
— Только-то?.. Ну, я за этим не постою! это пустяки, отчего не заплатить… Народ-то, как видно, всё голяк, щелкопер?..
— Щелкопер! только этим и живет!
— Гм!.. Так, пожалуй, можно и ужин с литераторами… А много их будет?
— Так себе, ни много, ни мало… Да постойте, вот кто будет: Майков, Полонский, Курочкин, Берг, Бенедиктов, Писемский… ну, вот шесть человек — и довольно! А потом Никольский и Тамберлик… да актрисок позовем — вот у нас и будет ужин как следует!
Господин Канальский снова прошелся по комнате и снова остановился перед кроватью с озабоченным видом.
— Только, знаете ли что, Калистрат Стратилактович, заговорил он, затруднительно хмуря лоб: — я уж всё это дело беру на себя: всё устроется, как нельзя лучше, только… только надо бы денег для этого… им придется вперед заплатить — это уж такой народ корыстолюбивый: без того не пойдет; уж я их знаю! Так вот, насчет денег-то.
— Денег? пожалуй, я дам и вперед! согласился откупщик, необыкновенно довольный идеею ужина, с литераторами. Сколько же надобно?
— Да рублей триста, понадобится… Что останется, я назад возвращу нам, вы не беспокойтесь…
— О чём тут беспокоиться! триста рублей — плевое дело! вот, милейший, и деньги! проговорил Масмюков, отсчитав господину Канальскому три радужные депозитки.
Господин Канальский, необыкновенно довольный предстоящей комиссией, положил деньги в свой карман и тотчас отправился хлопотать об устройстве ужина с литераторами.
«Ах чёрт возьми! — подумал он, выйдя из квартиры откупщика на улицу, — дело может обернуться скверно, и даже весьма-таки скверно… Ну, как они не пойдут?.. Да-таки и наверное ни один чёрт не пойдет… Как быть-то? Ах, боже мой, боже мой, вот положение-то! — рассуждал он мысленно, идя без всякой цели по тротуару. — Ведь только одна моя крайность проклятая вынудила меня на такую неловкую комиссию… Зато триста в кармане! Пятьдесят за букет отдам, тридцать-пять рублей за землянику, пятнадцать извозчику — вот и все сто… да сто надо заплатить еще собачнику за кинг-чарльза — каналья! вот и все двести, а остальные сто разойдутся по мелочам, и не увидишь! Ну, да авось бог поможет, как-нибудь обделаю дельце — не в первый раз быть в передрягах! главное — деньги уж в кармане!»
И господин Канальский, совершенно успокоенный этою мыслью, забегает в ресторан и там обретает нескольких приятелей, одной категории с самим собою.
«Ба! вот и находка!» — мелькнуло в его голове.
— Здравствуйте, мои дорогие! — заговорил он, любезно пожимая им руки. — Хотите, господа, хорошо поужинать, с шампанским и со всеми онёрами?
— Поужинать? — откликнулись приятели, — кто ж не хочет поужинать? только… на чей же это счет?
— На чужой, господа, уж конечно на чужой! — объяснял Канальский.
— Кто же этот благодетель рода человеческого? спросил кто-то из состольников.
— Один приезжий чудак… оригинал ужасный… страшный любитель поэзии, продолжал объяснять господин Канальский. Он здесь ненадолго, скоро уедет, и непременно хочет послушать, как литераторы стихи читают… Поручил мне обделать это дело, а я себе и думаю: чёрта ли ему кормить литераторов, лучше пусть покормить моих добрых друзей. Господа! хотите похохотать и поужинать? Можно устроить великолепную комедию, и потом хоть водевиль с неё написать… Но главное тут — ужин!
— В чём же дело? — допытывала компания, жадная до чужих обедов и ужинов.
— А дело вот в чём: каждый из вас должен на этот вечер разыграть роль литератора.
— Да как же это?
— А очень просто. Ты, например, Люшин, будешь Аполлоном Майковым, а он Полонским, а Ваничка — ну, хоть Федором Бергом, — вот и всё тут! Каждый выйдет и прочтет по стихотворению.
— Но какому же стихотворению.
— Ну, уж конечно по соответственному! Майков — так майковское, а Берг — свое; я досталу книгу; так ты, Ваничка, если хочешь быть Оптой Бергом, выучи стихотворение «Прежде всего!», ну, и еще одну какую-нибудь штучку из эдаких… тово… насчет клубничного варенья. А тебе, Люшин, необходимо будет вытвердить наизусть «Ниву» и «Долго ночью вчера я заснуть не могла».
— Ниву?.. да я кто такой буду? отозвался Люшин.
— Ты?.. А кем ты хочешь быть лучше; Майковым, или Полонским?
— Нет, я бы лучше желал Бенеднктовым; что-нибудь эдакое: «Ура, Россия! славься сим!» или «Кудри змейки рассыпные!» У меня же и голос эдакой громовый.
— Ну, Бенедиктовым, так Бенедиктовым! Только надо бы Майкова найти… Господа, кто хочет быть Майковым?
— Да что ты за Майкова так больно уцепился?.. что он тебе так приспичил?..
— Как что? уж известно, что без Майкова ни одно порядочное чтение не обходите её, так тут поневоле уцепишься!
— Ага!.. так в нём-то, как видно, брат, настоящее-то и есть!.. Вот он что? — заметил один из компании, длинный и рыжеволосый.
— Ну, да что рассуждать; хочешь, так бери на себя!
— Кого, Майкова-то? нет, брат, дудки? даром ни за что не возьму! В нём-то и вся суть заключается, а я бери его даром!.. Нет, брат, шалишь! А ты поставь-ка за ужином собственно для меня одного лишнюю, особую бутылочку шампанского, так буду Майковым, а не поставишь — плевать!
— Ну, полно кобениться! Вина про всех там хватит, убеждал Канальский.
— Нет, ты мне за Майкова поставь особо, а без того не хочу и еще скандалу наделаю…
— Ну, ладно, ладно! только ты пожалуйста Неву-то мне выучи потверже!
— Э, чёрт возьми! чем же Бенедиктов хуже Майкова? вмешался Люшин, ударяя кулаком но столу, коли Майкову лишняя бутылка, так и Бенедиктов не хочет отстать!..
— Ну, нет-с, позвольте, и Берг свои права тоже предъявляет, заметил Ваничка, — вмешиваясь в спор, вы что же меня-то захаяли совсем? Разве уж Берг и бутылки, по вашему, не стоит? Нет-с, Берг-то, пожалуй, почище всех вас будет…
— А Полонского-то вы, братцы, и позабыли?.. Я буду Полонским, пожалуй! — вмешался лимфатический, золотушный и сонливый юноша, который молчал до сих пор.
— Ну, вот и прекрасно! порешил господин Канальский, совершая общее рукожатие. Теперь значит — Майков, Бенедиктов, Полонский и Берг на лицо, а Никольского мы добудем, и остальных, кого следует, добудем. Итак, дело в шляпе! заключил он, потирая с большим самодовольствием свои руки. Ждите же, господа, я принесу книги и мы выберем, что кому следует выучить… Ах, да! — хватился он, возвращаясь к компании. Главное-то я и позабыл!.. Есть ли у вас, господа, фраки?
— Фраки?.. гм, гм!.. нет, фраков то, кажись, нет…
— Ну, значит мне надо будет достать. Итак, господа, до свидания!
И господин Канальский отправился далее со своею многотрудною комисиею, добывать необходимые книги и еще более необходимые фраки.
У Калистрата Стратилактовича «вечер» был в полном разгаре: блистали лампы и кенкеты, ходил дым благовонных регалий, усердно шла работа за карточными столами, пылали камины, вокруг которых группами расположились его гости, всё свои, всё нужные люди, всё тузы откупной колоды, известные своим патриотизмом, либерализмом, покровительством наукам, искусствам и художествам. Калистрат Стратилактович расхаживал по всем комнатам с самодовольствием индейского петуха, время от времени сообщая с особою таинственностью гостям своим, что он-де готовит им «суприз».
— Какой же сюрприз? спрашивали гости.
— А вот ужо, за ужином увидим! — многозначительно ответствовал он, и отходил, весьма довольный тем, что успел живо заинтересовать гостя таинственностью своего будущего «суприза».
Всеобщий фактотум, господин Канальский, весь вечер терся тут же, шмыгал из угла в угол, суетился и хлопотал с разными поручениями, то исчезал внезапно, то вновь появлялся на горизонте, и вообще выказывал деятельность неутомимую. Чаще всего исчезал он в отдаленную особую комнатку, откуда выходил с необыкновенно озабоченным видом.
— Ну, что? спрашивал его вполголоса Масмюков, каждый раз, как тот выходил из особой комнатки.
— Ничего, всё идет хорошо; понемногу собираются… скоро все будут! — торопливо отвечал господин Канальский.
— А фраки добыты?
— Добыл два фрака на проката у портного…
— Не мало ли?
— Нет, довольно… Пока один читает, другой станет переодеваться… Ничего, не беспокойтесь, Калистрат Стратилактыч, всё сойдет, как нельзя лучше! успокаивал господин Канальский и, егозя всем своим телом, торопливо проносился куда-то мимо Масмюкова.
Наконец Масмюков торжественно ввел гостей своих в столовую, где величественно был сервирован ужин. Посредине у одной стены возвышалась кафедра с двумя карселями по бокам.
— Что же сюрприз-то? спрашивают гости.
— А вот, погодите, сначала сядем за ужин…
И гости сели за ужин.
Вдруг близ кафедры появляется Канальский в застегнутом фраке, в белом галстуке, в белой жилетке и в белых лайковых перчатках, появляется и, торжественно поклонившись собранию, громогласно объявляет:
Господин Майков будет иметь честь прочитать достойному собранию стихотворение свое «Нива».
Гости действительно изумлены и даже поражены неожиданным сюрпризом. Лицо хозяина торжествуете и блещет самодовольствием. Из дверей появляется господин Майков, в явно чужом фраке, который ему узок, исходит на кафедру и, поклонясь гостям, произносит: «Нива».
— Позвольте, да ведь это вовсе не Майков? вполголоса замечает хозяину главные туз откупной колоды.
Хозяин по обыкновению выпучивает оловянные глаза.
— Как не Майков?! — восклицает он в замешательстве: господин Канальский… как же это?..
Господин Канальский уж лебезит подле, учтиво улыбается и говорит, обращаясь к собранию:
— По внезапной болезни господина Аполлона Майкова, прочтет стихотворение родственник его… тоже господин Майков, который очень хорошо читает стихи.
Гости удовлетворяются этим объяснением и «Нива» благополучно сходить с рук читавшему господину.
Затем Канальский снова появляется близ кафедры и снова торжественно восклицает.
— Господин Полонский будет иметь честь прочитать достойному собранию стихотворение свое «У Аспазии».
Вышел золотушный, лимфатический юноша, опять-таки в чужом фраке, болтавшемся на нём, как на вешалке, и тоненьким, сонным и апатическим голоском начал декламировать:
Чтоб это значило? — вижу, сегодня ты
Дом свой как храм убирала:
Между колонн занавесы приподняты;
Благоухает смола;
Цитра настроена, свитки разбросаны;
У посыпающих пол…
На этом стихе чтец остановился, позабыв продолжение.
— У посыпающих пол… робко повторил он после тяжелой минуты самого тяжелого молчания, в продолжение которого гости в недоумении исподтишка пересмеивалась между собою.
— У посыпающих пол… — еще робче произнес он после нового и более продолжительного молчания, и затем стал перед слушателями совершенным истуканом, словно столбняк на него нашел. Так прошло минут пять. Гости молчали и Полонский молчал. Они созерцали друг друга. Напрасно господин Канальский, успевший уже сбегать в комнату за книгой и отыскать нужные стихи, подсказывал ему скороговоркой шёпотом следующую строку: «смуглых рабынь твоих косы расчесаны» — господин Полонский стоит и только делает незаметное движение локтем в сторону суфлера, как обыкновенно делают в таких положениях ученики, и шепчет ему в свою очередь:
— Громче… погромче…
— «Смуглых рабынь твоих косы расчесаны», повторил господин Канальский.
— Гм, гм!.. «Смуглых кобыл твоих косы расчесаны!» откашлянувшись, брякнул господин Полонский и опять остановился.
Общий взрыв хохота гостей ответил на этот импровизированный стишок.
Хозяин растерян, хозяин в недоумении и не знает, что ему подумать: скверно ли это обстоятельство, или оно так и следует, так ему и быть надлежит? Наконец один из гостей обратился к нему с объяснением, что это вовсе не Полонский, а «какой-то подлец де, прощалыга», самозванно присвоивший себе имя поэта.
— Ай-да сюрприз!.. Ну, уж точно сюрприз!.. Ай-да почтенный Калистрат Стратилактыч! удружил! вот разодолжил-то! говорил, захлебываясь и покатываясь со смеху, один из крупных толстых тузов. Это уж точно тово… этово… по гроб не забуду!..
Калистрсат Стратилактович понял, что его надули самым наглым образом, поставили в дураки перед его нужными гостями и рассвирепел, аки лев или пардос, рыкаяй, и накинулся на господина Канальского, который был необыкновенно жалок в эту патетическую минуту.
— Так это ты, сударь, каких-то прощалыг навел сюда, а не литераторов, чёрт бы их драл! Подлецов каких-то предоставил!.. Вон! Вон отсюда сию же минуту!.. Эй, официанты! вытолкать взашей сейчас же всех тех господ, что сидят в той комнате, да и этих двух вместе с теми! — заключил Масмюков, давши достодолжного «подспипника», если можно так выразиться, господам Канальскому и лже-Полонскому.
В минуту все эти Майковы, Бенедиктовы, Тамберлики et tutti quanti очутились на дворе, спущенные мощными дланями лакеев вниз по лестнице, что называется, «в дзынз головой». Один из них, и именно господин Бенедиктов, нашелся в весьма затруднительном положении: он приготовлялся облечься в костюм отчитавшего Майкова и в это самое время лакеи ворвались к ним в комнату, и, не слушая никаких возражений, повыталкивали их в шею, по грязной лестнице, так что, вследствие этого неблагопристойного маневра, господин Бенедиктов вдруг очутился на двадцатиградусном морозе в весьма легком и даже прозрачном дезабилье.
Закуска, вино и ужин, на которые они так льстились и возлагали такие аппетитные упования — увы!.. исчезли для них невозвратно, и исчезли почти из под самого носа, когда этот нос, так сказать, предобонял уже грядущее блаженство и вдруг — о, ужас!.. вместо всех этих благ — позор и мороз, да и голод вдобавок!..
Масмюкову, впрочем, это обстоятельство не помешало обделать свои дела, а господин Канальский — по-прежнему продолжает свое услужливое, обязательное служение обществу.
