За интересною бесѣдою мы почти не замѣтили какъ прошли огромный переходъ до развалинъ Тарашекъ. Утомившіяся лошади, почуявъ воду, увеличили шагъ и черезъ четверть часа около колодца съ мутною водою мы остановились на ночлегъ. Колодцы Тарашекъ крайне бѣдны водою, имѣющей при этомъ соленый вкусъ. Огромныя стада барановъ ютятся около нихъ, нарушая однообразіе пустыни. Присматриваясь къ чабанамъ, ихъ типамъ и костюмамъ, невольно вспоминаешь библейскія картины. Та же жизнь, тѣ же условія, ни въ чемъ не измѣнившіяся и остающіяся такими же, какъ и три тысячи лѣтъ тому назадъ. Около глубокихъ колодцевъ толпятся люди, бараны, козы и верблюды. Со скрипомъ на волосяной веревкѣ вытягиваютъ въ кожанномъ ведрѣ мутную воду изъ колодца и у всѣхъ людей и животныхъ разомъ начинаютъ одинаково блестѣть глаза. Всѣхъ отъ ихъ соннаго состоянія пробуждаетъ та страшная сила, которая называется жаждою.
Расположившись на разостланныхъ буркахъ, мы съ нетерпѣніемъ слѣдили за приготовленіемъ шашлыковъ, которые на длинныхъ желѣзныхъ палкахъ тутъ же невдалекѣ поджаривалъ на огнѣ нашъ джигитъ. Душистая жирная баранина издавала апетитный запахъ, разносившійся вокругъ. Цѣлая стая ,_p.41.png)
Новый дворецъ Афганскаго эмира Хабибуллы въ Кабулѣ. поджарыхъ огромныхъ овчарокъ, соблазняемая апетитнымъ запахомъ, улеглась около костра терпѣливо выжидая подачки.
— Хорошая это штука шашлыкъ, — заговорилъ казачій есаулъ, беря на кончикъ ножа поджаренный кусокъ баранины.
— Безъ него здѣсь просто бѣда. И вкусно, и хлопотъ съ такимъ кушаньемъ никакихъ нѣтъ, да и вино какъ-то особенно хорошо пьется. Какъ наперчатъ основательно, такъ поѣвши его можно ведро вина выпить…
— А какъ, вообще, сильно здѣсь пьютъ? спросилъ докторъ.
— Безъ этого здѣсь нельзя… По нашимъ стоянкамъ только и можно этимъ бодрость духа поддержать. Отъ людей вѣдь отвыкаешь совершенно, по нашимъ трущобамъ сидючи. Ну попадешь въ кои-то вѣки въ какой ни на есть городъ и запутаешься… Да такъ запутаешься, что самъ удивляешься потомъ и спрашиваешь: „батюшки, да неужели все это я самолично натворилъ?“. И не вѣришь иногда—думаешь товарищи въ шутку разсказываютъ… А тамъ глядишь,—шутка-то плохая выходитъ… Пройдетъ нѣсколько времени, какъ и бумага отъ подлежащаго начальства пришла… И все это въ ней, какъ на ладошкѣ выложатъ… Стоишь потомъ, какъ дуракъ передъ командиромъ и конфузно очень… Вѣдь иному молодцу подъ пятьдесятъ — борода сѣдая, а понадѣлалъ дѣловъ, что молодому въ пору… А про молодежь и говорить нечего… Какъ попадутся имъ гроши въ руки, все равно какъ съ цѣпи сорвутся, тутъ уже пойдетъ дымъ коромысломъ… Заберутся хоть бы въ Мервъ либо въ Самаркандъ, такъ пока до копейки не пропустятъ, колобродятъ напропалую. Главное, каждый на руку скоръ… Выйдетъ что—сейчасъ либо за шашку, либо за кинжалъ, а то и за револьверъ… Однажды въ циркѣ такую пальбу открыли — просто бѣда. На грѣхъ виноватаго-то пуля не нашла, а правый подвернулся да на тотъ свѣтъ и угодилъ. Ну, и пропало разомъ двое: и тотъ кто стрѣлялъ, и тотъ кто подъ пулю подвернулся.—Одинъ къ Царю небесному пошелъ, а другой Царю земному золото на рудникахъ добывать посланъ былъ…
Другой разъ расходились да спьяна на вокзалѣ изъ орудія выпалили… Хорошо, что никому вреда не было… Теперь куда тише стало. Размахъ меньше—да и начальство препоны ставитъ. Прежде какъ стояли въ городѣ: нѣтъ ни цирка, ни театра… Соберется публика у кого изъ холостыхъ, а то въ своей офицерской столовой и какъ выпьютъ хорошенько — сейчасъ же въ кукушку играть начнутъ. Любили страсть эту игру.
— Что это за кукушка, эсаулъ?—снова спросилъ докторъ.
— Карточная игра какая-нибудь?
Эсаулъ такъ и прыснулъ отъ смѣха…
— Кукушка—переспросилъ онъ черезъ минуту, отбрасывая далеко отъ себя обглоданную кость… Это, я вамъ доложу, преинтересная игра у кого только нервы крѣпкіе… Обыкновенно для этого выбирается какая-нибудь большая постройка. Сарай что ли, либо конюшня пустая — и вотъ человѣкъ десять забираются туда ночью, причемъ у каждаго револьверъ въ рукахъ да патроновъ запасъ хорошій… Погасятъ огонь и разбредутся по всему помѣщенію… Ну, тамъ каждый что найдетъ, бочку ли, ящикъ, а то и и другую какую штуку, да за нее и схоронится… А одинъ, по жребію, самую кукушку представлять долженъ… Разсядутся… И тихо, такъ тихо все станетъ, даже дыханія не слышно. А тутъ-то, кукушка и крикнетъ: „ку-ку“… Остальные на голосъ въ кукушку и стрѣляютъ… Какъ хватятъ чуть не залпомъ… Тра-та-та и защелкаютъ пули по стѣнамъ… И опять снова тихо такъ, что самъ слышишь, какъ сердце въ груди колотится… А тамъ опять: „ку-ку“. А въ отвѣтъ: Тра-та-та… Прямо-таки въ азартъ многіе входили. Стрѣляешь, стрѣляешь… Прислушиваешься и снова: „Ку-ку“. Забываешь, что это свой же братъ кукуетъ, а только и думаешь: „погоди, проклятая, вотъ ужъ слѣдующій разъ я тебя какъ слѣдуетъ срѣжу“.
— Бываетъ, что по очереди кукуютъ, да съ мѣста на мѣсто перебѣгаютъ… И какъ пойдутъ палить, такъ со стороны слушать—цѣлое сраженіе… Весело такъ сдѣлается.
— И что же, неужели такая игра кончалась благополучно всегда? возмутился взволновавшійся докторъ.
— Какое тамъ благополучно,—успокоительнымъ тономъ отвѣтилъ разсказчикъ. Всяко было… Разъ, я помню, такая неудачная кукушка была, что хорунжаго нашего разомъ ухлопали, десятка выстрѣловъ не сдѣлавши. Еще поручика подстрѣлили, фамиліи его не помню, знаю, что стрѣлковый былъ… Такъ тогда чуть не всю ночь напролетъ палили, а только подъ утро, когда устали всѣ, то слышимъ „ой“. Зажгли огонь, смотримъ, руку прострѣлили поручику… И, ничего, зажила рука.
— Ну, и нравы у васъ тутъ были,—нервно разсмѣялся докторъ К… Вы какъ будто объ этомъ съ какимъ-то особымъ удовольствіемъ вспоминаете. Просто страшно становится. Вѣдь такимъ образомъ ни за грошъ человѣка на тотъ свѣтъ отправить можно…
Что жъ, и это бывало, а только я вамъ скажу, кажется дикая игра, но она владѣть собой пріучала… Посмотришь, иной молодецъ во всемъ принималъ участіе: и въ исторіяхъ разныхъ, и въ кукушку игралъ, и на тигра ходилъ… И вырабатывался такимъ, что нервы, какъ веревки. Первый человѣкъ потомъ на войнѣ оказывался. Смѣйтесь себѣ, а я все же скажу, что и эта безшабашная удаль послужила на пользу, воспитывая тотъ духъ, которымъ отличались всегда Туркестанскія войска…
— Вотъ вы осуждаете кукушку… А вѣдь на ней самой воспиталось цѣлое поколѣніе Туркестанскихъ офицеровъ въ сознаніи, что жизнь—копейка и поэтому эти сорванцы потомъ и выказывали когда нужно было чудеса храбрости… Всему свое только время…
Ночь между тѣмъ наступила. Безъ сумерекъ, почти разомъ съ заходомъ солнца настала тьма и въ небѣ ярко заблестѣли звѣзды. Полная тишина царила въ пустынѣ, лишь изрѣдка нарушаемая жалобнымъ воемъ шакаловъ. Издали этотъ вой напоминалъ собою жалобный плачъ дѣтей и своими, за сердце хватающими, нотами, дѣйствовалъ на нервы, наводя тоску. Глухо ворча, порою поднимались собаки, почуявъ приближеніе какого-нибудь звѣря. И снова наступала тишина, въ которой какъ будто чувствовалась какая-то невѣдомая, могучая сила. Казалось, что все въ пустынѣ спитъ крѣпкимъ сномъ, чутко прислушиваясь къ этой тишинѣ. Освѣщая небольшое пространство и какъ будто борясь съ окружающей темнотою, ярко блестѣлъ огонекъ костра, около котораго мы расположились спать на разостланныхъ буркахъ. Горячій песокъ, не остывавшій на ночь, и душно-теплая атмосфера ночи, дѣлали сонъ тревожнымъ. Лишь привычные къ здѣшнимъ условіямъ наши джигиты-туркмены да казачій эсаулъ, вполнѣ освоившійся съ жарами, спали какъ убитые. Въ сторонѣ темнѣли развалины Тарашека — небольшой крѣпости, принадлежавшей какому-то афганскому хану. Стаи летучихъ мышей сновали взадъ и впередъ и, пролетая надъ огнемъ костра, долго кружились около него въ воздухѣ. Не будучи въ состояніи заснуть, я поднялся и направился ближе къ костру, невдалекѣ отъ котораго устроились наши джигиты. Огромнаго роста сѣдобородый туркменъ Берды-Мурадъ-Сердаръ не спалъ. Облокотившись на сѣдло, онъ полулежалъ, подостлавъ подъ себя кусокъ бѣлой кошмы. Замѣтивъ мое приближеніе, онъ привсталъ и въ знакъ почтенія погладивъ рукою свою сѣдую бороду, приложилъ руку къ папахѣ.
— Не спитъ бояръ?—спросилъ онъ меня, опускаясь по моему приказанію снова на кошму.
— Воздухъ пустыни для тебя слишкомъ горячъ и затрудняетъ поэтому дыханіе. Аллахъ премудръ, своею мудростью предвидѣлъ онъ все и поселилъ въ этихъ странахъ народъ, который не боится солнца. Хотя бояръ черезъ годъ также легко будетъ переносить лучи нашего солнца какъ и мы.
Присѣвъ около огня, я съ большимъ интересомъ началъ всматриваться въ его своеобразно красивое лицо, на которомъ лежалъ отпечатокъ мысли и замѣчательнаго спокойствія. Темные глаза его смотрѣли твердо и въ то же время внимательно. По всему видно было, что это богатырь и по физической силѣ и по духу.
— Ну что,—Сердаръ, спросилъ я его, чтобы начать разговоръ, ты уже давно живешь на свѣтѣ, значитъ видѣлъ войну, а можетъ быть и самъ сражался противъ русскихъ войскъ…
— Былъ и я, бояръ, со всѣми — сильно досталось намъ тогда отъ генерала Скобелева. Хорошо и мы рубились, но все же у Царя такое войско, что нѣтъ ему равнаго во всемъ мірѣ. За то съ тѣхъ поръ вездѣ тихо, хорошо стало… Можетъ, кто хочетъ землю обрабатывать, стада держать, никто не отниметъ… Кто что имѣетъ, другой взять у него не можетъ. Хорошо теперь, бояръ. Плохо только тѣмъ изъ насъ, кто не привыкъ работать. Кто всю свою жизнь въ аламанъ (набѣгъ) на персовъ ходилъ, тѣмъ трудно. Но и для такихъ царь дивизіонъ (туркменскій конно-иррегулярный) устроилъ. Кто хочетъ въ войскѣ служить—поступай пожалуйста, 25 руб. жалованья Царь даетъ. И работы мало…
— И всѣ ваши довольны—спросилъ я, услышавъ такой лестный отзывъ.
— Ну гдѣ, бояръ, всѣ; есть которые недовольны… Кто недоволенъ въ Персію, въ Хиву, въ Афганистанъ ушелъ. А только тамъ куда хуже, чѣмъ здѣсь. Хорошій человѣкъ изъ нашихъ не уйдетъ со своей земли; а такой съ дурной душой, пусть уходитъ. Его намъ и не нужно. Главное, душа чтобъ у человѣка хорошая, тогда онъ и самъ хорошъ, — закончилъ онъ свои разсужденія.
— Я тебѣ, бояръ, по этому случаю разскажу исторію, которую я слышалъ объ одномъ человѣкѣ съ хорошей душою, но некрасивымъ тѣломъ. На минуту онъ задумался, соображаясь съ мыслями и затѣмъ откашливаясь началъ:
— Давно, давно тому назадъ, въ далекія прошедшія времена, жилъ славный эмиръ Шаруанъ. Много уже лѣтъ правилъ онъ своими подданными, жившими на огромномъ пространствѣ его государства. Въ управленіи царствомъ ему помогали всей душой преданные ему вѣрные и мудрые семь визирей.
Огромное царство Шаруана, для удобства управленія, раздѣлялось на нѣсколько областей, при чемъ начальникомъ самой обширной изъ нихъ былъ ханъ Зюфаръ, славившійся своимъ умомъ и замѣчательною добротою, за которую въ особенности любилъ его народъ, не знавшій что главнымъ распорядителемъ въ области былъ въ сущности не Зюфаръ-Ханъ, а его ближній совѣтникъ Мардамбазъ. Этотъ же послѣдній по своей внѣшности отличался тѣмъ, что былъ очень маленькаго роста и въ добавокъ къ тому же очень некрасивъ, причемъ его особенно портила громадная голова и хромота на лѣвую ногу. Однако, всѣ эти физическіе недостатки стушевывались чуднымъ ласковымъ выраженіемъ его большихъ темныхъ глазъ, въ которыхъ виднѣлась безмѣрная доброта и свѣтилась справедливость.
Зюфаръ-Ханъ никогда не выходилъ изъ подъ вліянія справедливаго Мардамбаза и поэтому управленіе областью было отличное. Судъ для всѣхъ былъ одинаково справедливый, подати собирались въ необременительномъ для населенія количествѣ и народъ поэтому богатѣлъ, прославляя Аллаха, даровавшаго ему такого мудраго правителя; но къ несчастью недолго продолжалось это счастливое время для народа и для Мардабаза. Всѣ несчастья начались съ того дня, когда Зюфаръ-Ханъ потерялъ свою любимую жену и, не будучи въ состояніи выносить тяжелаго одиночества, вновь женился на молоденькой и очень красивой дѣвушкѣ. Это былъ первый день несчастья, съ котораго все пошло вверхъ дномъ. Разомъ забросилъ онъ всѣ дѣла по управленію областью и начались пиры и гулянья, слѣдовавшіе одни за другими безъ перерыва. Казалось, начался сплошной праздникъ. Представленные самимъ себѣ сборщики податей, казіи, аксакалы быстро стали богатѣть, а народъ, обремененный налогами, впадалъ въ нищету. Все разомъ пошло по иному и на слова мудраго совѣтника не обращалось уже никакого вниманія. Мардамбаза сначала тревожили новые порядки, но наконецъ онъ тоже бросилъ все, сказавъ себѣ: „пускай глаза мои больше не видятъ ни разоренія народа, ни теперешняго порядка управленія и ни самаго Зюфара-Хана, такъ низко павшаго и дѣлающаго все въ угоду женѣ. Правитель, не отходящій отъ жены, не заслуживаетъ любви и уваженія. Лучше гораздо, если я уѣду отсюда куда-нибудь подальше“.
Не долги были его сборы и хотя у Мардабаза была семья, состоявшая изъ жены, сына и двухъ дочерей, но окончательно рѣшивъ уѣхать, онъ объявилъ имъ о своемъ рѣшеніи. На предложенный вопросъ ихъ, куда же онъ предполагаетъ ѣхать, Мардамбазъ, задумавшись, долго не могъ отвѣтить, и рѣшить куда направиться, но наконецъ собравшись съ мыслями, онъ сказалъ:
„Такъ какъ состоянія у насъ нѣтъ и мы жили все время на мое жалованье, то мнѣ и теперь нужно будетъ снова поискать себѣ какую-нибудь службу, причемъ мнѣ кажется, что подходящее для меня мѣсто вѣрнѣе всего можно будетъ найти въ томъ городѣ, гдѣ живетъ славный эмиръ Шаруанъ, да продлитъ Аллахъ его жизнь на сто лѣтъ“.
— Не откладывая въ дальній ящикъ своего рѣшенія, Мардабазъ со всей своей семьей скоро переѣхалъ въ столичный городъ, гдѣ остановился въ караванъ-сараѣ и, написавши прошеніе эмиру, въ которомъ подробно описалъ свою прежнюю службу и причины отъѣзда, отправился въ тотъ-же день во дворецъ повелителя правовѣрныхъ.
Дворецъ славнаго эмира Шаруана состоялъ изъ нѣсколькихъ громадныхъ каменныхъ зданій, богато украшенныхъ различными лѣпными орнаментами въ восточномъ стилѣ. Двери и окна его были облицованы кирпичами съ яркою цвѣтною эмалировкою и надписями изъ корана, а у входа вездѣ стояла многочисленная стража. У наружныхъ дверей дворца Мардамбазъ былъ остановленъ начальникомъ стражи, который спросилъ его, кто онъ такой и что ему нужно отъ великаго и славнаго эмира. Мардамбазъ въ отвѣтъ передалъ ему прошеніе съ просьбою передать таковое эмиру, а самъ присѣлъ у входа, ожидая рѣшенія.
Славный эмиръ Шаруанъ находился въ то время въ залѣ совѣта. Окруженный своими семью визирями, обсуждалъ онъ важныя государственныя дѣла, когда начальникъ дворцовой стражи, войдя въ залу, съ поклономъ передалъ ему прошеніе Мардамбаза. Прочитавъ прошеніе и спросивъ начальника стражи гдѣ находится проситель, онъ приказалъ позвать его тотчасъ же предъ свои свѣтлыя очи. Пораженный великолѣпіемъ дворца, Мардамбазъ тихо высказалъ свои привѣтствія царю и его визирямъ, но не успѣлъ ихъ окончить, какъ царь разсмѣялся, а ему стали вторить и всѣ визири. Смѣхъ этотъ былъ вызванъ смѣшной фигурой Мардамбаза, что, не скрывая, высказалъ тутъ же царь:
«Не удивительно, однако, если Зюфаръ-Ханъ пересталъ тебя слушать заговорилъ наконецъ царь, оправившись отъ смѣха,—вѣроятно, онъ и никогда тебя не слушалъ, и ты можетъ быть былъ у него не совѣтникомъ, а шутомъ“.
Долго потѣшались всѣ надъ бѣднымъ Мардамбазомъ, но прошелъ часъ смѣха и настало время благоразумія; но и тогда Щауранъ все еще посмѣиваясь, предложилъ визирямъ назначить испытаніе бывшему совѣтнику Зюфаръ-хана. Посовѣтовавшись, тѣ предложили сдѣлать его дворцовымъ караульнымъ, причемъ рѣшили, что если онъ будетъ исправно нести свои обязанности, выдавать ему жалованье по одно тилли въ мѣсяцъ; если-же когда-нибудь, все равно днемъ или ночью, царь позоветъ Мардамбаза и тотъ на первый же зовъ не отзовется и не явится, то за это казнить его смертью. Услышавъ это рѣшеніе, Мардамбазъ обрадовался и тутъ же вступилъ въ исправленіе своей новой должности.
Служитъ Мардамбазъ мѣсяцъ, другой, третій, полгода, и все идетъ у него благополучно; но вотъ, какъ-то къ концу почти шестого мѣсяца его службы ночью царь увидѣлъ сонъ; снится ему женщина въ ярко-красномъ одѣяніи, очень красивая, съ черными распущенными ниже пояса волосами и съ черными пронизывающими насквозь огромными глазами. И испугался великій эмиръ этого взгляда…
„Ты черезъ пять дней заболѣешь, эмиръ, заговорила женщина, а послѣ окончанія болѣзни тебя постигнетъ большое горе — тебѣ измѣнитъ твоя жена.
Но и на этомъ не окончатся твои несчастья: тебя лишатъ всѣхъ твоихъ богатствъ; ты потеряешь свое царство и, наконецъ, въ этомъ же году ты умрешь, претерпѣвъ передъ этимъ массу всякаго рода лишеній“.
Эмиръ подъ вліяніемъ этого ужаснаго сновидѣнія въ страшномъ испугѣ проснулся, быстро всталъ съ постели и, одѣвъ халатъ на себя, подбѣжалъ къ окну, растворивъ которое, позвалъ Мардамбаза. Тотъ въ ту же минуту явился.
— Что прикажете, государь? спросилъ онъ, входя въ комнату.
— Я видѣлъ сейчасъ ужасный сонъ,—сказалъ въ отвѣтъ встревоженный эмиръ Шаруанъ.
— Не можешь-ли ты, Мардамбазъ, растолковать его мнѣ?
— Могу—отвѣтилъ Мардамбазъ,—пусть повелитель разскажетъ, что нарушило спокойное теченіе его сновъ.
Но только эмиръ приступилъ къ разсказу, какъ послышался съ улицы страшный крикъ о помощи. Голосъ повидимому былъ женскій.
— Позволь, повелитель, сказалъ Мардамбазъ,—я сначала схожу и помирю ссорящихся, это вѣроятно кричитъ какая нибудь жена, побитая своимъ мужемъ, а потомъ, когда приду обратно, не торопясь, объясню видѣнный сонъ.
— Хорошо, сказалъ эмиръ, — иди и успокой ссорящихся, а то, правду сказать, при такомъ крикѣ все равно невозможно разговаривать и къ тому же я, какъ правитель, долженъ позаботиться сначала о своихъ подданныхъ, а потомъ о себѣ.
Выслушавъ приказаніе, Мардамбазъ вышелъ, а эмиръ одѣвшись потеплѣе, направился слѣдомъ за нимъ въ нѣкоторомъ отъ него разстояніи, чтобы Мардамбазъ не могъ его замѣтить.
Мардамбазъ, выйдя изъ дворца, почти побѣжалъ по направленію крика, и увидѣлъ быстро направлявшуюся женщину, которую и догналъ наконецъ въ одной изъ ближайшихъ улицъ. Остановивъ ее, онъ началъ разспрашивать о причинахъ крика. Эмиръ же остановился вблизи нихъ за угломъ дома. Остановленная женщина была въ ярко красной одеждѣ, очень красивая, съ черными распущенными ниже пояса волосами. Эмиръ Шаруань, взглянувъ на нее, сразу узналъ въ ней женщину, которую онъ только что видѣлъ во снѣ, и страхъ снова разомъ овладѣлъ имъ.
— Что ты такъ кричишь, кто ты такая, и кто тебя обидѣлъ?—заговорилъ Мардамбазъ.
— Разскажи мнѣ все откровенно; не бойся, ты можешь вѣрить, что я могу помочь тебѣ, такъ какъ я посланный эмира.
— Эмира?—смѣясь переспросила его красавица вмѣсто всякаго отвѣта.
— Да знаешь ли ты, продолжала она, что царю твоему и самому-то осталось царствовать не болѣе пяти дней?.. Онъ заболѣетъ, этимъ воспользуются мятежники, которые и сейчасъ совсѣмъ готовы; они лишатъ его царства и богатства и, испытавъ массу всякихъ лишеній и непріятностей, онъ въ этомъ же году умретъ; ты теперь же, не спрашивая меня больше, можешь вернуться и принести эту вѣсть своему царю…
У Мардамбаза подкосились ноги, сердце облилось кровью отъ слышаннаго и въ глазахъ отразилась вся скорбь души его. Стоявшая передъ нимъ женщина походила и взглядомъ, и осанкой скорѣе на царицу и ужъ никакъ не на просительницу.
— О, женщина — кто бы ты ни была, но ты должна помочь мнѣ взмолился Мардамбазъ.
— Эмиръ нашъ вовсе не заслуживаетъ такой страшной кары; онъ такой добрый, милостивый и справедливый; ты должна посовѣтывать; ты знаешь навѣрно, чѣмъ можно предотвратить это несчастіе.
Вся уродливая фигура Мардамбаза какъ бы замерла въ мучительномъ ожиданіи.
— Если хочешь,—послѣ нѣкотораго молчанія сказала женщина,—есть средство, но оно трудно выполнимо, почти невозможно. Дѣло въ томъ, что нужно чтобы кто нибудь изъ доброжелателей или друзей царя принесъ свою семью и потомъ самого себя въ жертву темному божеству; если такой найдется и сдѣлаетъ все не ради награды и корысти, а отъ чистаго сердца, то Богъ приметъ эту жертву и тогда эмиръ Шаруанъ останется живъ, здоровъ и будетъ благоденствовать на своемъ тронѣ до 100 лѣтъ. Владѣнія его при этомъ увеличатся, а богатства умножатся.
Давъ этотъ совѣтъ, незнакомка скрылась, какъ будто расплывшись въ окружающихъ волнахъ бѣлаго тумана, носившагося надъ городомъ. Это чудное исчезновеніе какъ будто было подтвержденіемъ вѣрности ея словъ.
Мардамбазъ разомъ принялъ какое то рѣшеніе и, не заходя во дворецъ, быстро направился къ себѣ домой, гдѣ разбудилъ тотчасъ же всѣхъ членовъ своей семьи.
Разсвѣтъ только что начался. Вся семья его была очень удивлена такимъ раннимъ появленіемъ хозяина, но онъ, тотчасъ же разсказавъ имъ о слышанномъ предсказаніи, тутъ же объявилъ, что онъ рѣшилъ принести себя и всю свою семью въ жертву за избавленіе царя отъ несчастій, упомянувъ при этомъ, что онъ считаетъ себя обязаннымъ это сдѣлать, такъ какъ за такого мудраго и справедливаго правителя нужно пожертвовать свою жизнь, но при этомъ онъ хочетъ знать ихъ мнѣніе, такъ какъ жертва эта будетъ принята Аллахомъ лишь при томъ условіи, если всѣ члены семьи изъявятъ на то добровольное согласіе.
Мать, сынъ и двѣ дочери, привыкнувъ вѣрить каждому слову главы дома, всѣ единодушно согласились.
Мардамбазъ, очень довольный такимъ рѣшеніемъ, сейчасъ же, не откладывая, началъ приводить его въ исполненіе и, наточивъ свой булатный ножъ, занесъ его уже надъ горломъ сына[1], какъ вдругъ яркій свѣтъ освѣтилъ все помѣщеніе и откуда то послышался голосъ, сказавшій: „остановись, Мардамбазъ, Аллахъ видитъ твое чистосердечное желаніе и принимаетъ его, какъ искупительную жертву за великаго эмира Шаруана, даруя ему жизнь и благоденствіе до ста лѣтъ, а также жизнь тебѣ, твоей женѣ и дочерямъ. Вы всѣ съ этого времени будете счастливы“.
Голосъ замолкъ. Пораженный Мардамбазъ упалъ на колѣни и, совершивъ молитву, тотчасъ же бѣгомъ направился во дворецъ.
Эмиръ же, не замѣченный никѣмъ, стоя недалеко, видѣлъ все происходившее въ домѣ Мардамбаза и, раньше его вернувшись во дворецъ, улегся снова въ постель, сдѣлавъ видъ, что никуда не выходилъ.
Увидѣвъ вошедшаго къ нему Мардмабаза, эмиръ, желая его испытать, сердито спросилъ:
— Что ты тамъ такъ долго ходилъ?
— Прости, повелитель,—отвѣтилъ карликъ, что я опоздалъ къ тебѣ; на улицѣ произошла бабья ссора, а помирить ихъ было очень трудно — поссорились мужъ съ женой; пока я каждаго изъ нихъ въ отдѣльности выслушалъ, уговорилъ помириться и проводилъ до дому, чтобы по дорогѣ они еще не поссорились, прошло много времени. Это меня и задержало.
— Хорошо, сказалъ эмиръ, — иди пока домой; сонъ свой я разсказывать теперь не расположенъ, хочу подумать самъ о немъ…
Когда наступилъ день, собрались на совѣтъ всѣ визири и эмиръ разсказывалъ имъ со всѣми подробностями происшедшее въ эту ночь, и визири, услышавъ о подвигѣ Мардамбава, стали просить эмира за такое самопожертвованіе наградить Мардамбаза и приблизить его къ особѣ правителя; семьѣ же его отвести помѣщеніе въ покояхъ эмирскаго дворца.
Великодушный и справедливый эмиръ не отказалъ имъ въ ихъ просьбѣ.
Мардамбазъ сдѣлался ближайшимъ совѣтникомъ и любимымъ другомъ великаго эмира Шаруана, и жизнь его безпечально протекала до глубокой старости…“
Вотъ видишь, бояръ, какіе бываютъ хорошіе люди. Въ ихъ бренную оболочку Аллахъ вложилъ твердый духъ и мудрость.
Однако прости, бояръ; заслушавшись моего разсказа, ты отогналъ ангела сна.
Посмотри на востокъ, сейчасъ начнется день и намъ нужно собираться, чтобы до жары доѣхать до холодныхъ водъ Мургаба.
Примѣчанія править
- ↑ Вѣроятно въ этой сказкѣ отразился библейскій разсказъ о принесеніи Авраамомъ въ жертву Исаака.