Какъ вы видите, граждане, государство, жизнь всѣхъ васъ, ваша собственность и состояніе, ваши жены и дѣти, наконецъ, столица нашего пользующагося громкою извѣстностью государства, одинъ изъ самыхъ богатыхъ и красивыхъ городовъ, спасены сегодня отъ угрожавшаго имъ истребленія огнемъ и мечемъ, вырваны, такъ сказать, изъ челюстей смерти, сохранены и возвращены вамъ, благодаря безграничной любви къ вамъ безсмертныхъ боговъ и моимъ трудамъ и усиліямъ, соединеннымъ съ опасностью для моей жизни.
Если мы дорожимъ тѣмъ днемъ, въ который избѣжали опасности, не менѣе, нежели днемъ рожденія[1], и празднуемъ его съ не меньшею торжественностію, тѣмъ болѣе, что радость по случаю спасенія отъ опасности основательна, наша будущность при рожденіи — неизвѣстна; тѣмъ болѣе, что родимся мы безъ сознанія, спасаемся — съ чувствомъ удовольствія: вы и ваши потомки должны будутъ, конечно, отдать дань уваженія тому, кто спасъ нашъ увеличившійся со дня основанія городъ, разъ ужъ основателя этого города, изъ чувства признательной памяти, мы причислили къ сонму безсмертныхъ боговъ: я потушилъ пожаръ, едва не охватившій всей столицы, огонь, подброшенный къ ея храмамъ и прочимъ святилищамъ, къ ея зданіямъ и стѣнамъ, я притупилъ мечи, обнаженные противъ государства, отвелъ отъ вашего горла ихъ остріе.
Такъ какъ докладъ о происшедшемъ, докладъ, гдѣ все доказано, выяснено и разоблачено, сдѣланъ мной въ Сенатѣ, я разскажу вамъ теперь о томъ, граждане, вкратцѣ, чтобы вы, не зная подробностей и съ нетерпѣніемъ желая узнать ихъ, были въ состояніи убѣдиться, въ какихъ обширныхъ размѣрахъ составленъ заговоръ, какъ несомнѣнно его существованіе и какимъ образомъ удалось напасть на его слѣдъ и открыть его.
Начну по порядку. Съ тѣхъ поръ, какъ нѣсколько дней назадъ Катилина ушелъ изъ города, оставивъ въ Римѣ своихъ товарищей по преступленію, самыхъ энергичныхъ вождей нынѣшней ужасной войны, я не переставалъ стоять на сторожѣ и заботиться, граждане, о защитѣ васъ отъ многочисленныхъ и мастерски скрытыхъ засадъ.
Заставляя Катилину уходить изъ столицы — я уже не боюсь ненависти, которую можетъ возбудить противъ меня это слово: надо опасаться ея скорѣй за то, отчего онъ вышелъ живымъ, — и имѣя тогда въ виду удалить его, я разсчитывалъ, что остальные заговорщики или уйдутъ вмѣстѣ съ нимъ, или, если частью и не тронутся съ мѣста, — лишатся безъ него энергіи, сдѣлаются вялыми. Итакъ, замѣтивъ, что вмѣстѣ съ ними вращаются оставшіеся въ Римѣ самые отчаянные преступники, я сталъ проводить цѣлые дни и ночи въ строжайшемъ наблюденіи за ихъ дѣйствіями и намѣреніями, съ цѣлью раскрыть заговоръ, чтобы, предъ лицомъ явно грозящей вамъ опасности, вы приняли, наконецъ, тогда необходимыя мѣры къ своему спасенію и чтобы не дали меньше вѣры моимъ словамъ, вслѣдствіе чудовищности и обширныхъ размѣровъ заговора. Итакъ, узнавъ, что П. Лентулъ склонилъ на свою сторону депутатовъ аллоброговъ, съ цѣлью зажечь войну за Альпами, поднять галловъ; что ихъ отправили въ Галлію, къ ихъ соотечественникамъ, причемъ, по пути, они должны были заѣхать съ письмами и словесными порученіями къ Катилинѣ, и что они захватили съ собой, въ качествѣ проводника, Т. Волтурція, — у него были также письма къ Катилинѣ — я рѣшилъ, что мнѣ представилась возможность исполнить самое трудное свое желаніе, о чемъ я, вмѣстѣ съ тѣмъ, всегда молилъ безсмертныхъ боговъ, и сдѣлать все вполнѣ понятнымъ не для меня одного, но и для Сената, и для васъ.
Итакъ, я пригласилъ къ себѣ вчера преторовъ, Л. Флакка и Г. Помптина, людей въ высшей степени рѣшительныхъ и преданныхъ правительству душею и тѣломъ, изложилъ предъ ними всю суть дѣла и далъ необходимыя инструкціи. Они, желая государству одного добра, безъ отговорокъ, безотлагательно приняли на себя порученіе, незамѣтно подошли въ сумеркахъ къ Мульвійскому мосту и засѣли въ ближайшихъ дачахъ, раздѣлившись на двѣ партіи такъ, что Тибръ съ мостомъ былъ между ними. Не возбуждая ничьихъ подозрѣній, они взяли съ собою лично большой отрядъ храбрыхъ солдатъ; кромѣ того, я прислалъ имъ на подмогу массу вооруженной мечами молодежи, уроженцевъ реатской префектуры, молодецъ къ молодцу, моихъ постоянныхъ помощниковъ въ дѣлѣ управленія государствомъ.
Между тѣмъ, около трехъ часовъ утра депутаты аллоброговъ, въ сопровожденіи многочисленнаго конвоя, вмѣстѣ съ Волтурціемъ, начали уже подниматься на Мульвійскій мостъ, когда на нихъ произвели нападеніе. Съ обѣихъ сторонъ пускаютъ въ ходъ мечи. Въ чемъ было дѣло, знали лишь одни преторы; для прочихъ оно оставалось тайной.
Тогда Помптинъ и Флаккъ прекращаютъ своимъ вмѣшательствомъ начавшуюся схватку. Всѣ письма находившіяся въ рукахъ членовъ депутаціи передаютъ преторамъ, съ цѣлыми печатями, самихъ депутатовъ — арестуютъ и, почти уже на разсвѣтѣ, приводятъ ко мнѣ для допроса[2].
Я немедленно распорядился послать за однимъ изъ самыхъ дѣятельныхъ и опасныхъ участниковъ заговора, Габиніемъ Цимбромъ, не подозрѣвавшимъ еще ничего. Затѣмъ велѣлъ я подобнымъ-же образомъ призвать къ себѣ Л. Статилія и потомъ — Г. Цетега. Позже всѣхъ пожаловалъ Лентулъ: противъ обыкновенія, онъ, вѣроятно, провелъ послѣднюю ночь за письмами…
Хотя наши высшія и самыя извѣстныя должностныя лица, во множествѣ собравшіяся раннимъ утромъ у меня въ квартирѣ при извѣстіи о случившемся, и совѣтовали мнѣ вскрыть письма, прежде представленія ихъ въ Сенатъ, — чтобы меня не подозрѣвали въ желаніи по напрасну тревожить общество, если въ письмахъ не оказалось-бы ничего серьезнаго, — я всетаки отказался доставить представителямъ государства распечатанными документы, гдѣ шла рѣчь объ опасности, грозившей государству; я думалъ, граждане, что мнѣ не придется бояться за свою излишнюю щепетильность, когда государству грозила такая страшная опасность, — если-бъ даже сдѣланныя мнѣ донесенія не оправдались. Затѣмъ, какъ вы видѣли, я немедленно созвалъ Сенатъ, приглашая его членовъ явиться въ возможно большемъ числѣ, и въ это время, не теряя ни минуты, послалъ, по совѣту аллоброговъ, энергичнаго претора Г. Сульпиція[3] вынести изъ квартиры Цетега все оружіе, какое онъ найдетъ тамъ. Онъ вынесъ оттуда цѣлыя груды кинжаловъ и мечей.
Я велѣлъ ввести Волтурція безъ галловъ, далъ ему, по приказанію Сената, торжественное слово въ его личной безопасности[4] и совѣтъ — говорить безъ страха все, что̀ онъ знаетъ. Едва онъ пришелъ въ себя отъ сильнаго страха, какъ объявилъ о данныхъ ему П. Лентуломъ словесныхъ и письменныхъ порученіяхъ къ Катилинѣ, — воспользоваться услугами рабовъ и какъ можно скорѣй спѣшить съ войсками къ городу, послѣднее съ тою цѣлью, чтобы ему и быть на готовѣ ловить бѣглецовъ, и соединиться съ находящимися въ столицѣ вождями, когда эту столицу, согласно уговору и плану, подожгутъ со всѣхъ сторонъ и устроятъ безпощадную рѣзню населенія.
По показанію-же введенныхъ затѣмъ галльскихъ депутатовъ, Лентулъ, Цетегъ и Статилій дали имъ клятву въ исполненіи своихъ обѣщаній и письма къ ихъ соотечественникамъ; вмѣстѣ съ Л. Кассіемъ они требовали отъ нихъ немедленной присылки въ Италію конницы, — пѣхоты, по ихъ словамъ, у нихъ достаточно. Лентулъ-же, ссылаясь на предсказанія сибиллы и отвѣты гаруспиковъ, доказывалъ имъ, что онъ — тотъ третій изъ фамиліи Корнеліевъ, къ которому непремѣнно должна перейти неограниченная власть надъ нашимъ городомъ, — двое первыхъ были Цинна и Сулла; по словамъ его-же, текущій годъ предназначенъ судьбой для гибели нашей столицы и государства, — онъ десятый послѣ оправданія привлеченныхъ къ суду весталокъ[5] и двадцатый послѣ пожара Капитолія[6]. По словамъ депутатовъ, у Цетега вышло разногласіе съ товарищами: Лентулу и его партіи хотѣлось устроить рѣзню и поджечь городъ — въ Сатурналіи, Цетегу-же подобная отсрочка казалась слишкомъ долгой.
Чтобы не терять времени, я, граждане, распорядился принести письма, данныя, какъ говорили, каждымъ изъ обвиняемыхъ. Прежде всего, я показалъ Цетегу его печать; онъ призналъ ее за свою. Я разрѣзалъ шнуръ, прочелъ его письмо. Онъ собственноручно писалъ Сенату и народному собранію аллоброговъ о своемъ намѣреніи исполнить слово, данное имъ ихъ депутаціи, но просилъ и ихъ выполнить обязательства, принятыя предъ нимъ ихъ депутатами. Раньше, Цетегъ нашелся отвѣтить хоть что-нибудь относительно мечей и кинжаловъ, найденныхъ въ его квартирѣ, — по его словамъ, онъ всегда былъ большимъ любителемъ красиваго оружія — тутъ-же, по прочтеніи письма, смутился, былъ уничтоженъ — онъ сознавалъ свою вину — и вдругъ замолчалъ.
Ввели Статилія; онъ призналъ и свою печать, и руку. Прочитали его письмо, почти одинаковаго содержанія; онъ сознался. Тогда я показалъ Лентулу его письмо и спросилъ, узнаетъ-ли онъ свою печать; онъ утвердительно кивнулъ головою. — «Да, это хорошо извѣстная печать», сказалъ я, «это портретъ твоего знаменитаго дѣда[7], любившаго родину и своихъ согражданъ такъ, какъ никто. Однѣ его, даже нѣмыя, черты должны были-бы удержать тебя отъ чудовищнаго преступленія»…
Затѣмъ прочитали его письмо къ Сенату и народному собранію аллоброговъ, содержаньемъ не отличавшееся отъ другихъ. Я далъ обвиняемому возможность отвѣчать. Сперва однако онъ отказался, но, немного погодя, когда всѣ показанія были уже сняты и внесены въ протоколъ, всталъ и спросилъ галловъ, какія были у него дѣла съ ними, съ какой стати приходили они къ нему на квартиру; одинаковые вопросы задалъ онъ Волтурцію. Когда тѣ коротко и категорически объявили, кто столько разъ водилъ ихъ къ нему, и спросили его, неужели онъ ничего не говорилъ съ ними о сибиллиныхъ книгахъ, тогда онъ моментально растерялся отъ сознанія своего преступленія, показалъ всю силу угрызеній совѣсти: въ то время какъ онъ могъ еще оправдываться въ взводимыхъ на него обвиненіяхъ, онъ вдругъ, сверхъ всякаго ожиданія, сознался. Такимъ образомъ, его покинули не только общеизвѣстныя свойства его характера, его находчивость въ разговорѣ, всегда сильное оружіе въ его рукахъ, но даже его наглость, которою онъ старался превзойти всѣхъ, и нахальство, — такъ поразило его разоблаченіе мельчайшихъ подробностей его тяжкаго преступленія.
Неожиданно Волтурцій велѣлъ принести и вскрыть письмо, адресованное, по его словамъ, Лентуломъ для личной передачи Катилинѣ. Хотя Лентулъ въ эту минуту находился въ страшномъ замѣшательствѣ, все-же у него хватило духу признать и свою печать, и руку. Письмо было безъ подписи, слѣдующаго содержанія: «Кто я, — узнаешь отъ посланнаго. Старайся показать себя мужчиной, помни, какъ далеко ты зашелъ, и обрати вниманіе, что̀ еще необходимо тебѣ сдѣлать. Старайся искать себѣ помощниковъ вездѣ, даже среди рабовъ»[8]… Когда потомъ ввели Габинія, онъ началъ было нахально запираться, но, въ концѣ концовъ, сознался во всемъ, въ чемъ обвиняли его галлы.
Хотя, граждане, въ моихъ глазахъ, самыми вѣрными уликами и доказательствами существованія заговора были письма, печати, подписи, наконецъ, признанія каждаго изъ обвиняемыхъ, но еще вѣрнѣй выдавали ихъ цвѣтъ лица и его выраженье, взглядъ, молчаніе, — они такъ остолбенѣли, такъ пристально смотрѣли въ землю, такъ переглядывались по временамъ украдкой другъ съ другомъ, что, казалось, сами себя обвиняли, а не были обвиняемы посторонними.
Послѣ снятія и внесенія показаній въ протоколъ, я, граждане, спросилъ Сенатъ, какъ угодно ему поступить въ вопросѣ, касающемся существованія государства. Старшіе изъ сенаторовъ высказали въ самыхъ энергичныхъ и горячихъ выраженіяхъ мнѣнія, принятыя Сенатомъ безъ всякихъ поправокъ. Такъ какъ рѣшеніе Сената еще не облечено въ оффиціальную форму, я постараюсь познакомить васъ, граждане, съ содержаніемъ сенатскаго декрета — по памяти.
Прежде всего, въ немъ, въ самыхъ лестныхъ выраженіяхъ, благодарятъ меня за мою рѣшительность, распорядительность и предусмотрительность, спасшія государство отъ величайшихъ опасностей; затѣмъ воздаютъ заслуженную, должную похвалу преторамъ, Л. Флакку и Г. Помптину, за ихъ искреннюю и мужественную готовность предоставить себя въ мое распоряженіе; отзываются съ хорошей стороны даже о моемъ энергичномъ коллегѣ, за несолидарность его убѣжденій съ убѣжденіями заговорщиковъ[9] въ дѣлахъ личныхъ и государственныхъ. Далѣе, опредѣляютъ; П. Лентула лишить званія претора и подвергнуть домашнему аресту[10]; домашнему-же аресту рѣшено подвергнуть и всѣхъ оказавшихся на лицо — Г. Цетега, Л. Статилія и П. Габинія; одинаковая мѣра примѣнена къ Л. Кассію, требовавшему себѣ права распоряжаться поджогомъ столицы; къ М. Цепарію, получившему, какъ выяснило слѣдствіе, Апулію, для возбужденія возстанія между пастухами; къ П. Фурію, одному изъ колонистовъ, выведенныхъ Л. Суллой въ Фэзулы; къ Кв. Аннію Хилону, дѣятельному помощнику вышеупомянутаго Фурія въ дѣлѣ подстрекательства къ возстанію аллоброговъ, и къ отпущеннику П. Умбрену, какъ извѣстно, первымъ проведшему галловъ къ Габинію. Сенатъ, граждане, поступилъ снисходительно, въ надеждѣ спасти государство наказаніемъ девяти самыхъ отчаянныхъ преступниковъ изъ массы внутреннихъ враговъ, на умы-же остальныхъ — повліять словомъ убѣжденія. Наконецъ, назначено въ честь меня благодарственное молебствіе безсмертнымъ богамъ[11], за ихъ особенную милость къ намъ, — достичь чего мирнымъ путемъ, отъ самаго основанія города, выпало на долю мнѣ — «за то», говорится въ декретѣ, «что я спасъ столицу отъ пожара, ея населеніе отъ смерти, Италію отъ войны». Если сравнить поводъ къ настоящему молебствію съ поводами къ остальнымъ молебствіямъ, между ними, пожалуй, окажется разница въ томъ, что прежнія назначались за хорошее управленіе государствомъ, нынѣшнее, единственное, — за его спасеніе.
Что̀ слѣдовало сдѣлать всего прежде, сдѣлано, приведено въ исполненіе: хотя П. Лентулъ, уличенный какъ свидѣтельскими показаніями, такъ и собственнымъ признаніемъ, лишенъ, по опредѣленію Сената, не только претуры, но и гражданскихъ правъ, онъ все-таки и лично отказался отъ должности, слѣдовательно, мы можемъ со спокойною совѣстью наказать П. Лентула, не состоящаго на государственной службѣ, какъ знаменитый Г. Марій могъ со спокойною совѣстью убить Г. Главцію, претора, относительно котораго не было издаваемо никакихъ именныхъ декретовъ.
Вы должны теперь понять, граждане, что послѣ минованія угрожавшихъ столицѣ опасностей Катилина лишился всякой поддержки; всѣ его надежды и разсчеты рушились: преступные виновники самой гнусной и опасной войны уже въ вашихъ рукахъ, въ вашемъ распоряженіи. По крайней мѣрѣ, приглашая выйти его изъ города, я, граждане, зналъ заранѣе, что, съ уходомъ Катилины, мнѣ нечего будетъ бояться ни сони П. Лентула, ни толстяка Л. Кассія, ни бѣшенаго наглеца Г. Цетега. Изъ всѣхъ этихъ негодяевъ страшенъ былъ одинъ онъ, но и то до тѣхъ поръ, пока находился въ стѣнахъ столицы. Онъ все зналъ, умѣлъ подойти къ каждому, могъ, не стѣсняясь, втянуть его въ разговоръ, выпытать его убѣжденія, разжечь его; онъ былъ изобрѣтателенъ и, приводя въ исполненіе свои планы, умѣлъ дѣйствовать и словомъ, и личнымъ примѣромъ. Далѣе, для извѣстныхъ порученій у него были извѣстныя лица, испытанныя и раздѣленныя на группы. Давая однако какое-нибудь порученіе, онъ не считалъ его исполненнымъ. Во все онъ входилъ лично, помогая, не смыкая глазъ по ночамъ, трудясь, причемъ могъ переносить холодъ, жажду, голодъ.
Если-бъ я не выгналъ изъ засады въ городѣ и не заставилъ пуститься въ открытый разбой этого столь энергичнаго, столь наглаго, столь рѣшительнаго, столь хитраго, столь сжившагося съ преступленіемъ, столь любящаго всякую подлость человѣка, не легко было-бы мнѣ, — хочу говорить, что чувствую, граждане, — предотвратить страшную опасность, угрожавшую вашей жизни. Онъ не отложилъ-бы рѣзни до Сатурналій, не объявилъ-бы задолго рокового дня гибели государства, не позволилъ-бы попасть въ наши руки своимъ печатямъ и письмамъ, словомъ, несомнѣннымъ доказательствамъ заговора. Но въ его отсутствіе дѣла ведутъ теперь такъ, что врядъ-ли кража, совершенная въ какомъ-либо частномъ домѣ, была открыта до того ясно, до чего хорошо открыто и обнаружено существованіе заговора, съ которымъ мы имѣли дѣло, — въ государствѣ. Если-бъ Катилина оставался у насъ въ городѣ до сегодняшняго дня, — хотя я и продолжалъ-бы предупреждать всѣ его замыслы, старался-бы мѣшать имъ, намъ все-таки пришлось-бы, по меньшей мѣрѣ, побороться съ нимъ; пока врагъ нашъ находился-бы въ столицѣ, никогда не удалось-бы намъ спасти государство отъ грозныхъ опасностей такъ мирно, такъ спокойно, такъ тихо…
Впрочемъ, все это, граждане, я привелъ въ исполненіе при такихъ условіяхъ, что со стороны можно думать, что все сдѣлано и предусмотрѣно по волѣ и желанію безсмертныхъ боговъ. Къ подобному заключенію мы можемъ придти по одному уже тому, что человѣческій умъ едва-ли могъ-бы управиться съ такою массою дѣлъ; но лучшимъ доказательствомъ ихъ несомнѣннаго горячаго заступничества при переживаемыхъ нами обстоятельствахъ является то, что мы могли видѣть его чуть не собственными глазами. Если даже я обойду молчаніемъ общеизвѣстные факты, — наблюдавшіеся на западной половинѣ горизонта[12] болиды (?), озарявшіе своимъ блескомъ вечернее небо[13]; если не буду напоминать объ громовыхъ ударахъ при безоблачномъ небѣ, землетрясеніяхъ и объ остальныхъ явленіяхъ, которыми мое консульство было такъ богато, что, казалось, безсмертные боги предрекали настоящее, — нельзя, граждане, ни пропустить мимо ушей, ни преднамѣренно оставить безъ вниманія, по крайней мѣрѣ, то, о чемъ я хочу говорить вамъ.
Вы, разумѣется, не забыли, въ консульство Котты и Торквата, молнія испортила, въ Капитоліи, массу предметовъ, причемъ статуи боговъ оказались сдвинутыми съ мѣста, бюсты нѣкоторыхъ нашихъ предковъ опрокинутыми, мѣдныя таблицы законовъ расплавленными[14]; не пощажена была даже стоявшая въ Капитоліи бронзовая статуя основателя нашего города, Ромула: помните, онъ былъ представленъ груднымъ ребенкомъ, тянущимся къ соскамъ волчицы[15]. Созванные тогда гаруспики со всей Етруріи[16] объявили о приближеніи эпохи убійствъ, пожаровъ, неповиновенія законамъ, эпохи междоусобной, гражданской войны и гибели, грозящей столицѣ и всему государству, если только безсмертнымъ богамъ, умилостивленнымъ всевозможными способами, не будетъ угодно измѣнить своей волей почти назначенное самою судьбой. И вотъ, на основаніи ихъ отвѣтовъ, устроили тогда, съ одной стороны, десятидневныя игры, съ другой — приняли во вниманіе все, для умилостивленія гнѣва боговъ. Гаруспики-же приказали сдѣлать статую Юпитера выше, поставить на высокомъ пьедесталѣ, лицомъ къ востоку[17], въ противоположномъ прежнему направленіи: если находящаяся теперь предъ вами статуя будетъ, говорили они, смотрѣть на востокъ, на форумъ и курію, мы надѣемся, тайные замыслы противъ безопасности города и государства будутъ разоблачены на столько, что сдѣлаются извѣстными Сенату и народу римскому. Вышеупомянутые консулы отдали подрядъ на производство работъ по постановкѣ статуи[18]; но онѣ велись такъ вяло, что ее не успѣли поставить ни въ одно изъ предшествовавшихъ консульствъ, ни въ мое — раньше сегодняшняго дня.
Найдется-ли, въ данномъ случаѣ, граждане, такой пристрастный, такой легкомысленный, такой, глупый человѣкъ, который станетъ отрицать, что все находящееся у насъ предъ глазами, въ особенности наша столица, управляется волей могущественныхъ безсмертныхъ боговъ? — Когда намъ объявили, что у насъ въ государствѣ идутъ приготовленія къ рѣзнѣ и пожарамъ; что ему грозитъ гибель, притомъ со стороны его-же гражданъ, нѣкоторымъ это казалось тогда невѣроятнымъ, вслѣдствіе чудовищности задумываемаго преступленія, — между тѣмъ вы знаете, наши потерянные нравственно граждане не только составили такой планъ, но и рѣшили привести въ исполненіе… Развѣ нельзя видѣть ясно выраженной воли Юпитера Подателя благъ и Владыки и въ томъ, что статую его ставили въ то самое время, когда сегодня утромъ заговорщиковъ вмѣстѣ съ ихъ обвинителями вели, по моему приказанію, черезъ форумъ въ храмъ Согласія?.. Когда ее поставили лицомъ къ вамъ и зданію Сената, — и вы, и Сенатъ увидѣли раскрытыми до мельчайшихъ подробностей всѣ замыслы противъ общей безопасности.
Тѣмъ большей ненависти и наказанія заслуживаютъ негодяи, пытавшіеся поджечь своими злодѣйскими и кощунственными руками не только вашъ мирный кровъ, но и храмы и святилища боговъ. Я приписалъ-бы себѣ слишкомъ многое, показался-бы дерзкимъ, если-бъ сказалъ, что помѣшалъ имъ исполнить ихъ намѣреніе — я: нѣтъ, тому помѣшалъ онъ, онъ, Юпитеръ; онъ пожелалъ спасти Капитолій, онъ — эти храмы, онъ — весь городъ, онъ — жизнь всѣхъ васъ! Боги безсмертные избрали меня лишь своимъ орудіемъ, — они внушили мнѣ мои мысли и намѣренія и помогли добыть столь важныя показанія[19]. Если-бъ безсмертные боги не лишили отчаянныхъ наглецовъ разсудка, Лентулъ и наши остальные внутренніе враги никогда, очевидно, не довѣрили-бы такъ безумно такой важной тайны, какъ заговоръ, — аллоброгамъ, людямъ имъ неизвѣстнымъ и иностранцамъ, никогда не дали-бы имъ писемъ отъ своего имени. Неужели вы отказываетесь видѣть помощь неба и въ томъ, что галлы, принадлежащіе къ племени не совсѣмъ еще замиренному[20], единственный народъ, который въ силахъ пока вести войну съ римлянами и, кажется, далеко не прочь начать ее, не обращаютъ вниманія на неожиданно обѣщанную имъ патриціями власть и блестящія выгоды и предпочитаютъ спасти васъ, жертвуя своими интересами, — тѣмъ болѣе, что побѣдить насъ они могли не оружіемъ, а молчаніемъ?..
Такъ какъ во всѣхъ храмахъ, граждане, назначено благодарственное молебствіе, празднуйте наступающіе дни вмѣстѣ со своими дѣтьми и женами: часто воздавался безсмертнымъ богамъ цѣлый рядъ справедливыхъ, заслуженныхъ почестей, но болѣе законныхъ — безспорно никогда. Вы спасены отъ самой жестокой и позорной смерти и спасены безъ рѣзни, безъ кровопролитія, безъ содѣйствія вооруженной силы, безъ борьбы, — вы одержали побѣду путемъ мирнымъ; не снималъ платья мира и я, вашъ единственный вождь и начальникъ. Припомните, граждане, всѣ внутреннія волненія, не только тѣ, съ которыми знакомы по разсказамъ, но и тѣ, которыхъ вы сами были свидѣтелями и очевидцами. Л. Сулла круто поступилъ съ П. Сульпиціемъ, заставилъ его удалиться изъ города, какъ и «оплотъ» нашего города, Г. Марія, массу-же достойныхъ людей частью заставилъ удалиться изъ государства, частью казнилъ. Консулъ Гн. Октавій съ помощью солдатъ выгналъ изъ столицы своего товарища по должности, покрылъ все это мѣсто грудами труповъ и залилъ кровью гражданъ. Затѣмъ настало время торжества партіи Цинны и Марія, и тогда, въ лицѣ убитыхъ лучшихъ людей, погасли звѣзды, озарявшія государство своимъ блескомъ. Затѣмъ явился Сулла мстителемъ за кровавую побѣду своихъ противниковъ, — и нечего и говорить, какъ порѣдѣли ряды гражданъ[21], какъ жестоко пострадало государство. Разошелся во взглядахъ М. Лепидъ съ знаменитымъ, достойнымъ Кв. Катуломъ — и государству не такъ тяжела была смерть лично его, какъ другихъ. Однако-жъ всѣ тѣ несогласія, граждане, клонились не къ уничтоженію государства, а къ политическому перевороту; ихъ виновники не задавались цѣлью не имѣть никакого государства, — они просто хотѣли играть въ немъ главную роль, не дѣлая перемѣнъ въ его устройствѣ, намѣревались не выжигать нашъ городъ, но блистать въ нашемъ городѣ. Но всѣ тѣ несогласія, хотя и никогда не имѣвшія въ виду гибели государства, кончались не братскимъ примиреніемъ, а рѣзнею гражданъ, и только въ этой самой ужасной и кровавой войнѣ, какую лишь помнитъ міръ, войнѣ, какой никогда не вело со своимъ народомъ ни одно иностранное правительство, войнѣ, гдѣ Лентулъ, Катилина, Цетегъ и Кассій постановили правиломъ считать врагами всѣхъ, кто желалъ-бы поправить свои дѣла при условіи существованія города, я, граждане, принялъ такія мѣры, что всѣ вы остались невредимыми, и, въ то время какъ ваши враги думали, что изъ гражданъ останутся только тѣ, кто уцѣлѣетъ отъ нескончаемой рѣзни, отъ столицы — только то, чего не охватитъ пламя, — сумѣлъ сохранить цѣлыми и невредимыми и городъ, и его гражданъ!
За свои важныя услуги я, граждане, требую отъ васъ не наградъ за свое мужество, не почетныхъ знаковъ отличія, не побѣдныхъ памятниковъ, но одного, — не забывайте никогда о сегодняшнемъ днѣ; пусть всѣ мои тріумфы, всѣ почетныя украшенія, всѣ памятники славы, всѣ выраженья похвалы заключаются въ глубокой признательности вашихъ сердецъ! — Ни одинъ нѣмой, ни одинъ молчаливый памятникъ, вообще, все, чего въ состояніи добиться и не вполнѣ достойные люди, не дорогъ для меня. Только въ вашей памяти, граждане, не умрутъ мои подвиги; изъ устъ въ уста станутъ переходить разсказы о нихъ, неизгладимыми словами будутъ написаны они на страницахъ исторіи. Я твердо убѣжденъ, что одному и тому-же дню — надѣюсь, онъ будетъ незабвенъ — суждено послужить и къ благоденствію столицы, и къ увѣковѣченію памяти о моемъ консульствѣ, какъ одновременно жить въ нашемъ государствѣ — двумъ гражданамъ, изъ которыхъ одному[22] пришлось сдѣлать границей вашего государства не землю, а небо, другому — сохранить столицу, главный городъ того-же государства.
Но, такъ какъ результаты и судьбу моихъ подвиговъ нельзя сравнивать съ результатами и судьбой подвиговъ тѣхъ, кто кончилъ войну съ внѣшними врагами, — мнѣ надо жить съ людьми, которыхъ я окончательно побѣдилъ, они-же оставили своихъ враговъ или убитыми, или лишенными возможности вредить, — на васъ, граждане, лежитъ обязанность позаботиться, чтобы мои поступки не послужили рано или поздно во вредъ мнѣ, если другимъ ихъ заслуги справедливо оказываются полезными: я старался лишить въ высшей степени дерзкихъ людей возможности вредить вамъ своими преступными, гнусными планами, вашъ долгъ — лишить ихъ возможности вредить мнѣ. Впрочемъ, вредить лично мнѣ, граждане, они уже не въ силахъ: я нашелъ сильныхъ и неизмѣнныхъ сторонниковъ въ лицѣ патріотовъ; меня всегда будетъ защищать молча крѣпкая правительственная власть; много значить, кромѣ того, и сознаніе собственной правоты; кто не обратить на это вниманія, желая оскорбить меня, самъ себѣ произнесетъ приговоръ.
Есть во мнѣ, граждане, и гражданское мужество, вслѣдствіе чего я не только не молчу ни передъ однимъ наглецомъ, но и всегда самъ иду навстрѣчу всѣмъ негодяямъ: итакъ, если нападеніе внутреннихъ враговъ, отъ котораго вы защищены, обрушится всей силой исключительно на меня, вамъ, граждане, нужно подумать о будущемъ положеніи тѣхъ, кто ради вашей пользы сталъ жертвой ненависти и всевозможныхъ опасностей. Лично меня можетъ-ли что радовать въ жизни, въ особенности когда ни въ предѣлахъ раздаваемыхъ вами отличій, ни въ отношеніи славы своихъ заслугъ я не вижу ни одной болѣе высокой ступени, на которую мнѣ хотѣлось-бы подняться[23]? Разумѣтся, граждане, я постараюсь, въ качествѣ частнаго человѣка, поддерживать память о сдѣланномъ мною въ качествѣ консула, не дать померкнуть ей, чтобы, если за спасеніе государства мнѣ придется выдержать бурю ненависти, она унизила моихъ ненавистниковъ, но послужила къ моей чести. Словомъ, я стану вести себя въ политической жизни такъ, что мои заслуги будутъ постоянно передъ глазами у меня, и постараюсь доказать, что онѣ дѣло личнаго мужества, а не слѣпого случая.
Помолитесь-же, граждане, Юпитеру, ему, покровителю нашего города и васъ, — уже ночь — расходитесь по домамъ, но, хотя опасность уже миновала, караульте ихъ день и ночь, какъ вы дѣлали до вчерашняго дня. Я, со своей стороны, постараюсь избавить васъ отъ дальнѣйшей обязанности дѣлать это, доставить вамъ возможность пользоваться полнымъ спокойствіемъ.
Примѣчанія править
- ↑ Что римляне праздновали день избавленія отъ какой-либо опасности, видно изъ примѣра Горація, чтившаго 1-е марта; (Carm. III. VIII. 1 sqq.) но съ особеннымъ торжествомъ справляли они день рожденія (dies natalis). Въ этотъ день устраивался пиръ для друзей (nataliciae dapes); очагъ и домъ украшались вѣнками; генію, покровителю дня рожденія, воскурялся ѳиміамъ. Виновникъ торжества являлся въ праздничномъ платьѣ (toga alba) и принималъ поздравленія и подарки. Съ меньшей торжественностью праздновался день рожденія отсутствующихъ или умершихъ.
- ↑ Въ рѣчи въ защиту Флакка (см. примѣч. 17) Цицеронъ въ слѣдующихъ прочувствованныхъ выраженіяхъ вспоминаетъ объ услугѣ, оказанной преторомъ республикѣ въ извѣстную ночь на 3-е декабря: «Памятная ночь, едва не погубившая на вѣкъ нашу столицу! — Въ то время галловъ подстрекали взяться за оружіе, Катилину звали къ вступленію въ столицу, заговорщиковъ подстрекали къ рѣзнѣ и пожарамъ, — и въ то время я со слезами заклиналъ тебя, Флаккъ, который также плакалъ, заклиналъ небомъ и землей, въ то время я ввѣрялъ твоей неподкупной, испытанной честности существованіе столицы и ея гражданъ. Тогда ты, Флаккъ, какъ преторъ, арестовалъ посланцевъ общей гибели, ты захватилъ письма, грозившія уничтоженіемъ государству, ты открылъ опасность, ты явился ко мнѣ и Сенату спасительнымъ помощникомъ. И какъ горячо благодарилъ тогда тебя я, Сенатъ, всѣ патріоты!» и т. д. (Pro Flacco, 40, 102).
- ↑ Ближе неизвѣстенъ. О немъ говоритъ также Плутархъ (Vita Ciceron. XIX).
- ↑ Слово въ «личной безопасности» могъ давать только Сенатъ. По Саллюстію (De conjur. Catil. 46), Волтурція ввели вмѣстѣ съ аллоброгами. О самомъ нападеніи онъ разсказываетъ нѣсколько иначе. Интересно сравнить это мѣсто съ чрезвычайно похожими на него строками у Саллюстія.
- ↑ Здѣсь идетъ рѣчь не о томъ процессѣ весталокъ, о которомъ упоминаетъ Асконій въ объясненіи рѣчи за Милона (Ср. Plut. Cato, XIX). Невѣрно также, будто это мѣсто относится къ свояченицѣ Цицерона, Фабіи, о дѣдѣ которой говоритъ тотъ-же толкователь Цицерона, тѣмъ болѣе, что ораторъ едва-ли рѣшился-бы вывести на сцену грязную семейную свою исторію. Гораздо основательнѣе предположеніе, что здѣсь консулъ упоминаетъ о процессѣ весталокъ 73 г. гдѣ ихъ успѣшно защищалъ по обвиненію въ incestus М. Кальпурній Пизонъ. Подробности неизвѣстны.
- ↑ См. примѣч. 19-е. Капитолій сгорѣлъ въ консульство Л. Корнелія Сципіона Азіатскаго и Г. Юнія Норбана Бальба, во время междоусобной войны. Причиной пожара была, по однимъ, неосторожность, по другимъ — поджогъ. Истребленіе Капитолія пожаромъ предвѣщало, по вѣрованію римлянъ, гибель государства.
- ↑ Консулъ 162 г. и princeps senatus, строгій консерваторъ. Умеръ въ добровольномъ изгнаніи въ Сициліи, куда удалился, избѣгая народной ненависти.
- ↑ У историка Катилины (De conjur. Cat. 44) письмо Лентула изложено болѣе изящно. Слогъ письма, приводимаго Цицерономъ, отрывистъ, простъ и объясняется взволнованнымъ состояніемъ писавшаго, поэтому носитъ на себѣ оригинальный характеръ. Притомъ консулъ, вѣроятно, имѣлъ въ рукахъ его подлинникъ, которымъ едва-ли могъ пользоваться Саллюстій. Для сличенія приводимъ оба письма. У Саллюстія: «Quis sim, ex eo quem ad te misi cognosces. fac cogites in quanta calamitate sis, et memineris te virum esse, consideres quid tuae rationes postulent. auxilium petas ab omnibus, etiam ab infimis», у Цицерона: «Quis sim, scies ex eo, quem ad te misi. Cura, ut vir sis, et cogita, quem in locum sis progressus. Vide, ecquid tibi jam sit necesse, et cura ut omnium tibi auxilia adjungas, etiam infimorum». Разница, какъ видно, большая.
- ↑ Иронія.
- ↑ По римскому праву, высшій чиновникъ не могъ подвергаться суду во время исполненія своей должности, онъ слагалъ ее добровольно; но и то было лишь въ чрезвычайныхъ случаяхъ. Тиб. Гракхъ впервые нарушилъ этотъ закинь, лишивъ званія народнаго трибуна товарища своего, М. Октавія. Впослѣдствіи это бывало нѣсколько разъ.
- ↑ Supplicatio; если по случаю счастливаго событія, — gratulatio. Его назначалъ Сенатъ. По приказу полководца, открывались храмы и приносились богамъ благодарственныя жертвы, иногда давался обѣдъ. Молебствія продолжались сперва 1, затѣмъ 2, 3 — обыкновенно, 4 (за покореніе Вей), 5, 10, 12 (за побѣду Помпея надъ Митридатомъ), 15 (въ честь Цезаря, за завоеваніе Галліи), 29 и даже 40 (за покореніе Цезаремъ Галліи и Британніи) и 50 дней, причемъ выносились изъ храмовъ статуи боговъ. На это время прекращались судебныя засѣданія и народныя собранія. Въ торжественной процессіи, кромѣ народа, участвовала аристократія и свободорожденные дѣвочки и мальчики, имѣвшіе болѣе 12 лѣтъ, съ лавровыми вѣтвями въ рукахъ. Процессія направлялась въ храмы.
- ↑ Т. е. въ сторонѣ Етруріи, гдѣ стоялъ Катилина. Цицеронъ воспѣлъ чудесныя явленія, совершившіяся въ его консульство. (De divinat. I. 11—13). Отрывокъ этотъ, въ 78 стиховъ, взятъ изъ 2-й книги его поэмы De consulatu suo, утерянной и не отличавшейся достоинствами, какъ и всѣ поэтическія произведенія Цицерона.
- ↑ Едва-ди здѣсь можетъ, по нашему мнѣнію, идти рѣчь о сѣверномъ сіяніи, наблюдаемомъ въ сѣверной части горизонта.
- ↑ По Кассію Діону (XXXVII. 9), сплавились однѣ буквы. Цицеронъ говоритъ объ этомъ ударѣ молніи: «…tum statua Nattae, tum simulacra deorum Romulusque et Remus cum altrice belua vi fulminis icti conciderunt, deque his rebus haruspicum extitetunt responsa verissuma». (De divinat. II. 20, 46).
- ↑ Интересно, что до сихъ поръ, въ память Ромула и Рема, римскій муниципалитетъ содержитъ въ Капитоліи на общественный счетъ волка и волчицу.
- ↑ Етруски славились, какъ гадатели. Цицеронъ говоритъ: «Etruria… de caelo tacta scientissume animadvertit eademque interpretatur, quid quibusque ostendatur monstris atque portentis. Quocirca bene apud majores nostros senatus tum, cum florebat imperium, decrevit, ut de principum filiis X ex singulis Etruriae populis in disciplinam traderentur»… (Ibid. I. 41, 92). См. также De leg. II. 9.
- ↑ При гаданіяхъ, римскій авгуръ, въ противоположность греческому жрецу, обращался на югъ, такъ что востокъ, страна счастья и свѣта, находилась отъ него по лѣвую руку, западъ, страна горя и тьмы, — по правую.
- ↑ Отдача подряда на публичныя постройки и сооруженія (locatio operis publici) лежала на обязанности ценсоровъ и эдиловъ. Но ценсоры 65 г., Кв. Лутацій Катулъ и М. Лициній Крассъ, вслѣдствіе происшедшей между ними ссоры, отказались отъ должности. Цицеронъ искусно воспользовался благопріятно сложившимися обстоятельствами и приказалъ въ должное время возстановить статую, хотя говоритъ объ этомъ, какъ о чудѣ: «Mirabile… illud, quod eo ipso tempore, quo fieret indicium conjurationis in senatu, signum Jovis biennio post, quam erat locatum, in Capitolio conlocabatar». (De divinat. II. 20. 46).
- ↑ Тоже въ рѣчи за Суллу: O di immortales et cet. (14. 40).
- ↑ Въ 121 году консуломъ Кв. Фабіемъ Максимомъ Эмиліаномъ, внукомъ побѣдителя при Пиднѣ. Онъ разбилъ союзныя войска аллоброговъ и арверновъ въ рѣшительной битвѣ при р. Изарѣ, 8 августа 121 г. Послѣ покоренія ихъ области онъ въ 120 г. подучилъ тріумфъ и прозваніе Allobrogicus. Окончательно покорены были аллоброги Цезаремъ.
- ↑ Въ однихъ только сраженіяхъ при Сакрипортѣ и у Коллинскихъ воротъ было перебито сулданцами, по крайней мѣрѣ, 70.000 ч.; около 5.000 ч. казнили, по приказанію Суллы, какъ проскриптовъ, и около. 4.000 ч. плѣнныхъ перерѣзали побѣдители послѣ сраженія у Коллинскихъ воротъ. Сюда не входятъ жертвы Марія и вообще гражданской войны.
- ↑ Помпею. Консулъ самъ постарался увѣковѣчить свой подвигъ, между прочимъ, въ поэтическомъ произведеніи. Сюда, повидимому, относятся два злополучные стиха, предметъ вѣчныхъ насмѣшекъ антагонистовъ Цицерона. Одинъ:
Cedant arma togae, concedat laurea laudi!
другой:
O fortunatam natam me consule Romam!
И Квинтиліанъ (XI. 1. 24) неодобрительно отзывается о нихъ.
- ↑ Въ рѣчи за Планція: «…honorum populi finis est consulatus» (25. 60).
