Гг. сенаторы! На меня, вижу я, обращены всѣ ваши взоры, все вниманіе, я вижу, сердце ваше бьется отъ страха за опасность, грозящую не только вамъ лично и государству, но и мнѣ, если предположить, что первая миновала. Ваше участіе ко мнѣ радуетъ меня въ моемъ горѣ, утѣшаетъ въ печали, но, заклинаю васъ безсмертными богами, отрѣшитесь отъ этого чувства, перестаньте заботиться обо мнѣ, — подумайте лучше о себѣ и своихъ дѣтяхъ!.. Если мнѣ въ свое консульство суждено переносить всевозможныя непріятности, всевозможныя нравственныя муки и страданія, я готовъ переносить ихъ не только съ твердостью, но даже съ радостью, лишь-бы мои труды послужили во славу и благо вамъ и народу римскому.
Гг. сенаторы! Я тоть несчастный[1] консулъ, которому всегда грозила предательская смерть, — и на форумѣ, сосредоточіи всего правосудія, и на Марсовомъ полѣ, освящаемомъ авспиціями передъ выборами консуловъ, и въ Сенатѣ, лучшемъ защитникѣ народовъ міра, и въ стѣнахъ дома, гдѣ безопасенъ всякій, кромѣ меня[2], и на постели, предназначенной для сна, наконецъ, здѣсь на почетномъ мѣстѣ, гдѣ я сижу, — курульномъ креслѣ. О многомъ умолчалъ я, многое оставилъ безъ вниманія, сдѣлалъ много уступокъ, многое залечилъ отчасти своею собственною скорбью, — боясь за васъ. Если теперь безсмертнымъ богамъ угодно послѣдніе дни моего консульства ознаменовать избавленіемъ васъ, гг. сенаторы, и народа римскаго — отъ самой ужасной смерти, женъ, дочерей вашихъ и весталокъ — отъ самаго грубаго оскорбленія, храмы, святилища и нашу красавицу-столицу, родину всѣхъ насъ,—отъ всепожирающаго пламени, всю Италію — отъ опустошительной войны: какой-бы ударъ судьбы ни обрушился на одного меня, я готовъ вынести его. Если П. Лентулъ, обманутый предсказаніями, считалъ свое имя неразрывно связаннымъ съ гибелью государства, почему-жъ не радоваться мнѣ, что мое консульство, если можно выразиться, неразрывно связано съ спасеніемъ государства?..
Подумайте-же, гг. сенаторы, о себѣ, позаботьтесь объ отечествѣ, старайтесь спасти себя, своихъ женъ и дѣтей, свою собственность, крѣпче стойте за честь и благоденствіе римскаго народа, меня-же перестаньте жалѣть, обо мнѣ перестаньте думать: прежде всего, смѣю надѣяться, всѣ боги-покровители нашего города воздадутъ мнѣ по моимъ заслугамъ; затѣмъ, если, что случится, я умру спокойно, съ готовой къ этому душою: не можетъ быть смерть позорной для человѣка смѣлаго, преждевременной — для консула[3], нежелательной — для человѣка, усвоившаго философскій взглядъ на вещи. Но въ груди моей не желѣзное сердце, чтобы мнѣ не тронуться страданьями своего дорогого, горячо любимаго, присутствующаго здѣсь брата или грустнымъ выраженьемъ лицъ всѣхъ, какъ вы видите, окружающихъ меня, въ эту минуту. Часто мысль моя переносится въ кругъ моей семьи, — я оставилъ тамъ лежащую безъ чувствъ жену, упавшую духомъ отъ страха — дочь, малютку-сына, котораго государство какъ-бы лелѣетъ, точно залогъ моего славнаго консульства; наконецъ, въ глазахъ у меня стоить, ожидая, чѣмъ кончится сегодняшній день, — мой зять[4]… Все это трогаетъ меня, но въ томъ отношенія, что я лучше желаю всѣмъ имъ спастись вмѣстѣ съ вами, — если-бъ какой либо ударъ разразился надо мной — нежели погибнуть какъ имъ, такъ и намъ вмѣстѣ съ государствомъ.
Не щадите-же, гг. сенаторы, своихъ силъ для спасенія государства, зорче слѣдите за всѣми тучами, готовыми разразиться надъ нами, — если не сумѣете во время разсѣять ихъ. Не Тиб. Гракха, пожелавшаго вторично сдѣлаться народнымъ трибуномъ[5], не Г. Гракха, пытавшагося поднять сторонниковъ аграрныхъ законовъ, не Л. Сатурнина, убійцу Г. Меммія, не ихъ приглашаютъ выслушать такой или иной вашъ приговоръ, привлекаютъ къ вашему строгому суду: въ нашемъ распоряженіи лица, оставшіяся въ Римѣ съ цѣлью поджечь городъ, перерѣзать всѣхъ васъ, впустить Катилину. Въ нашемъ распоряженіи письма съ ихъ подписями и печатями; наконецъ, каждый изъ нихъ сознался въ отдѣльности; они подготовляютъ возстаніе аллоброговъ, поднимаютъ рабовъ, зовутъ Катилину… Умертвить всѣхъ, не оставивъ никого, кто могъ-бы оплакать померкшую славу народа римскаго и оросить слезами развалины огромнаго государства, — вотъ ихъ намѣреніе!
Обо всемъ этомъ доносчики доставили свѣдѣнія; виновные сознались; вы — нѣсколько разъ высказывали свои взгляды: во-первыхъ, въ самой лестной формѣ выразили мнѣ свою благодарность и объявили публично, что, благодаря моей энергіи и бдительности, открытъ заговоръ, составленный отчаянными негодяями; во-вторыхъ, заставили П. Лентула сложить съ себя званіе претора; далѣе, рѣшили подвергнуть его домашнему аресту вмѣстѣ съ прочими, относительно которыхъ высказали свое мнѣніе, но — всего важнѣе — назначили въ честь меня благодарственное молебствіе, чего до меня не удостоивался изъ гражданскихъ лицъ никто; наконецъ, вчера вы щедро наградили аллоброгскихъ депутатовъ и Тита Волтурція. Все это даетъ право думать, что лица, номинально отданныя вами подъ арестъ, внѣ всякаго сомнѣнія — осуждены вами.
Тѣмъ не менѣе, гг. сенаторы, я рѣшилъ какъ-бы въ первый разъ представить это дѣло на ваше благоусмотрѣніе и узнать, съ одной стороны, какъ смотрите вы на самый фактъ, съ другой — что думаете относительно наказанія виновныхъ. Позволяю себѣ высказаться предварительно по обязанности консула.
Давно уже замѣчалъ я, что въ государствѣ господствуетъ сильное броженіе умовъ, затѣвается, подготовляется какой-то политическій переворотъ; но, чтобы открытый теперь, такой обширный, такой опасный заговоръ былъ составленъ гражданами, я никогда не ожидалъ. Какъ-бы то ни было, куда ни склонялись-бы ваши взгляды и заявленія, намъ необходимо теперь постановить свой приговоръ, притомъ до вечера[6]. Какъ громаденъ заговоръ, о которомъ сдѣланъ вамъ докладъ, вы видите. Если, по вашему мнѣнію, кругъ его распространенія тѣсенъ, — вы жестоко ошибаетесь. Зараза эта разнесена на гораздо большемъ пространствѣ, чѣмъ думаютъ; она прошла не только по Италіи, но перекинулась даже чрезъ Альпы и пресмыкаясь незамѣтно, точно змѣя, успѣла охватить много провинцій. Уничтожить ее проволочками и отсрочками отнюдь нельзя. Къ какимъ средствамъ ни пожелали-бы вы прибѣгнуть, ваша кара должна быть быстрой.
Пока мнѣ извѣстны на этотъ счетъ два мнѣнія: одно Д. Силана, который считаетъ тѣхъ, кто покушался разрушить нашъ городъ, заслуживающими смерти, другое — Г. Цезаря, являющагося противникомъ смертной казни, но не возражающаго противъ примѣненія всѣхъ остальныхъ тяжелыхъ наказаній[7]. Оба стоятъ на почвѣ самыхъ крутыхъ мѣръ, что вполнѣ понятно и при ихъ высокомъ положеніи, и при серьезности преступленія. По мнѣнію перваго, люди, пытавшіеся лишить жизни всѣхъ насъ, уничтожить наше государство, заставить забыть имя народа римскаго, не должны жить ни минуты, дышать съ нами однимъ воздухомъ, причемъ онъ указываетъ на примѣры неоднократнаго примѣненія подобнаго наказанія къ преступнымъ гражданамъ у насъ въ государствѣ. По убѣжденію второго, боги безсмертные назначили смерть не въ видѣ наказанія — она или законъ природы, или средство успокоенья отъ трудовъ и несчастій[8], вслѣдствіе чего философы всегда встрѣчали ее охотно, люди мужественные — нерѣдко даже съ радостію; что-же касается заключенія, вдобавокъ пожизненнаго, — оно навѣрное придумано въ качествѣ необыкновеннаго наказанія за ужасное преступленіе. Онъ предлагаетъ водворить ихъ въ муниципіяхъ. Если привести данную мѣру въ исполненіе насильно, — будетъ, пожалуй, несправедливо, если просить, — трудно разсчитывать на успѣхъ. Впрочемъ, если угодно, рѣшайте въ этомъ смыслѣ; я берусь уладить дѣло и, надѣюсь, найду людей, которые сочтутъ оскорбительнымъ для себя отказаться и помогутъ привести въ исполненіе то, что̀ вы постановите въ общихъ интересахъ. Затѣмъ, за способствованіе осужденныхъ къ побѣгу населеніе муниципій подвергается, по его предложенію, тяжелой отвѣтственности; арестантовъ онъ окружаетъ суровымъ конвоемъ, соотвѣтственно преступленію этихъ негодяевъ, предлагаетъ объявить, чтобы никто не смѣлъ ходатайствовать предъ Сенатомъ или народнымъ собраніемъ о смягченіи смягченіи участи осужденныхъ имъ и отнимаетъ у нихъ даже надежду, обыкновенно единственное утѣшеніе человѣка въ несчастіи[9]. Сверхъ того, онъ предлагаетъ конфисковать ихъ имущество; одну лишь жизнь оставляетъ онъ злодѣямъ. Но, если-бъ онъ отнялъ ее у нихъ, онъ избавилъ-бы ихъ, заставивъ пострадать разъ, отъ цѣлаго ряда нравственныхъ и физическихъ страданій и всякаго дальнѣйшаго наказанія за ихъ преступленія. Вотъ почему злыхъ людей ждали за гробомъ, по увѣренію древнихъ, извѣстныя мученія въ родѣ вышеупомянутыхъ, — надо-же было придумать какую-нибудь острастку злымъ людямъ при жизни: ихъ противники очевидно понимали, что безъ этого смерть сама по себѣ перестала-бы казаться страшной…
Теперь, гт. сенаторы, я хочу сказать, какой приговоръ желателенъ для меня. Если вы примете мнѣніе Г. Цезаря, мнѣ, пожалуй, придется меньше бояться нападокъ со стороны народной партіи, когда вышеупомянутое мнѣніе подалъ и отстаиваетъ онъ, — въ политикѣ онъ идетъ по «народному» пути[10] — если-же вы согласитесь съ другимъ высказаннымъ раньше мнѣніемъ, мнѣ предстоитъ едва-ли не больше хлопотъ. Но соображеніями о личной безопасности слѣдуетъ жертвовать ради интересовъ государства. Мнѣніе, поданное Г. Цезаремъ, достойно и его самого, и его знаменитыхъ предковъ и служитъ въ своемъ родѣ ручательствомъ его неизмѣнной преданности правительству. Тутъ видна разница между демагогомъ, человѣкомъ минуты, и настоящимъ демократомъ, заботящимся объ интересахъ демократіи, а то я замѣчаю, нѣкоторые изъ разыгрывающихъ изъ себя демократовъ блистаютъ своимъ отсутствіемъ[11], — очевидно, чтобы не подавать своего голоса въ процессѣ, гдѣ рѣшается вопросъ о жизни римскихъ гражданъ. Межъ тѣмъ они распорядились третьяго дня подвергнуть домашнему аресту — римскихъ-же гражданъ и назначили въ честь мою благодарственное молебствіе, вчера — щедро наградили обвинителей. Въ настоящее время никто не сомнѣвается, какъ взглянулъ на самый фактъ преступленія и процессъ тотъ, кто виновныхъ распорядился подвергнуть домашнему аресту, слѣдователю — выразить свою признательность, обвинителя — наградить. Конечно, Г. Цезарь знаетъ, что Семпроніевъ законъ изданъ въ интересахъ римскихъ гражданъ; затѣмъ, что тотъ, кто врагъ государства, отнюдь не можетъ считаться гражданиномъ, наконецъ, что самъ авторъ Семпроніева закона поплатился по волѣ государственной власти и противъ желанія народа. Равнымъ образомъ онъ не думаетъ, что даже извѣстный своими широкими тратами и пожертвованіями Лентулъ лично не можетъ больше называться другомъ народа, разъ онъ мечталъ о гибели римскаго народа и уничтоженіи нашего города, заглушая въ себѣ всякое чувство состраданія, вслѣдствіе чего этотъ чрезвычайной мягкій, съ предобрымъ сердцемъ человѣкъ не задумывается присудить П. Лентула… къ пожизненному заключенію въ тюрьмѣ и ставитъ на будущее время закономъ, чтобы никто не смѣлъ хвастаться смягченьемъ его наказанія и снискивать затѣмъ себѣ имя демократа цѣной гибели римскаго народа. Онъ предлагаетъ также конфисковать имущество осужденныхъ, чтобы послѣ всевозможныхъ нравственныхъ и физическихъ страданій они познакомились съ полнѣйшею нищетой!..
Итакъ, если вы примете послѣднее предложеніе, вмѣстѣ со мной будетъ, благодаря вамъ, дѣлать докладъ въ народномъ собраніи человѣкъ, пользующійся лучшими симпатіями народа, но, если предпочтете принять предложеніе Силана, я легко сниму съ себя и васъ упрекъ со стороны римскаго народа въ жестокости и докажу, что ея въ данномъ случаѣ много меньше, нежели въ другомъ. Впрочемъ, гг. сенаторы, можетъ-ли быть рѣчь о жестокости, когда дѣло идетъ о наказаніи за столь чудовищное преступленіе? Я сужу, конечно, по своему собственному чувству: какъ вѣрно то, что мнѣ хочется до конца своихъ дней радоваться съ вами спасенію государства, такъ очевидно и то, что, если я въ данномъ случаѣ поступаю строже обыкновеннаго, мной руководитъ не чувство жестокости, — кто мягче меня? — но чувства высшей гуманности и милосердія: въ моемъ воображеніи встаетъ разомъ истребленная цѣлымъ моремъ пламени наша столица, первый по красотѣ городъ міра, защита всѣхъ народовъ; мнѣ грезятся груды не нашедшихъ себѣ могилы труповъ несчастныхъ гражданъ, лежащихъ на могилѣ своей родины; мнѣ чудится звѣрское лицо упивающагося вашей кровью Цетега; когда-же я представляю себѣ монарха Лентула, — онъ надѣялся, по собственному признанію, достичь этого на основаніи предсказаній — его придворнаго, негодяя-Габинія или вступившаго въ городъ со своимъ войскомъ Катилину: тогда я прихожу въ ужасъ при одной мысли о рыданіяхъ матерей семействъ, бѣгствѣ дѣвушекъ и мальчиковъ, оскорбленіи весталокъ, а разъ эта картина кажется мнѣ въ высшей степени ужасной и возмутительной, я неумолимо строгъ къ тѣмъ, кто хотѣлъ приготовить намъ подобное испытаніе. Если какой-нибудь отецъ семейства, когда рабъ зарѣжетъ у него дѣтей, убьетъ жену, сожжетъ домъ, не казнитъ этого раба самою мучительной смертью[12], скажите, какъ назвать его, воплощеннымъ-ли милосердіемъ, или въ высшей степени кровожаднымъ? Выродкомъ и безсердечнымъ считаю, по крайней мѣрѣ, я, того, кто не старается облегчить своего собственнаго горя и страданія горемъ и страданьемъ своего врага[13]. Такъ если и мы станемъ дѣйствовать съ безпощадной строгостью противъ людей, задумавшихъ убить насъ, нашихъ женъ, нашихъ дѣтей, покушавшихся разрушить дома каждаго изъ насъ въ отдѣльности, вмѣстѣ съ міровой столицей нашего государства, стремившихся на развалинахъ нашего города, дымномъ пожарищѣ нашей власти поселить племя аллоброговъ, насъ всетаки назовутъ милосердыми; но, если вздумаемъ дѣйствовать черезъ-чуръ мягко, намъ придется вынести упрекъ въ величайшей жестокости тамъ, гдѣ дѣло шло о гибели отечества и его гражданъ. Вѣдь никому-же не показался слишкомъ жестокимъ человѣкъ вполнѣ независимыхъ убѣжденій и горячій патріотъ, Л. Цезарь[14], когда онъ громко сказалъ третьяго дня, въ присутствіи мужа своей сестры, прекрасной во всѣхъ отношеніяхъ женщины, что того слѣдуетъ казнить, и когда сказалъ, что дѣда его приказалъ убить консулъ, молодого-же сына перваго, отправленнаго отцомъ въ качествѣ переговорщика, — зарѣзали въ тюрьмѣ? Но что-же общаго между поступками ихъ и Лентула? Развѣ они хотѣли уничтожать правительственную власть? — Нѣтъ, среди тогдашнихъ государственныхъ дѣятелей царила страсть быть щедрыми и велась борьба партій[15], — и въ это-то время знаменитый дѣдъ нашего Лентула, съ оружіемъ въ рукахъ, гнался за Гракхомъ; тогда онъ даже получилъ тяжелую рану, не желая поступаться интересами высшей государственной власти, внукъ-же его для окончательной гибели государства приглашаетъ галловъ, подстрекаетъ къ возстанію рабовъ, зоветъ Катилину; насъ поручаетъ онъ перерѣзать Цетегу, убить прочихъ гражданъ — Габинію, выжечь столицу — Кассію, разграбить и опустошить всю Италію — Катилинѣ. Мнѣ кажется, вы боитесь показаться въ какомъ-нибудь отношеніи черезъ-чуръ суровыми — своимъ приговоромъ въ этомъ столь ужасномъ и чудовищномъ преступленіи, между тѣмъ несравненно болѣе нужно бояться показаться жестокими къ своему отечеству — смягченіемъ наказанія, чѣмъ строгостью своей кары — не въ мѣру суровыми къ заклятымъ своимъ врагамъ.
Однако не могу скрыть того, что ясно слышу, гг. сенаторы: раздаются доходящіе до моихъ ушей голоса со стороны тѣхъ, кто, повидимому, опасается, хватитъ-ли у меня вооруженной силы привести въ исполненіе вашъ сегодняшній приговоръ. Все принято во вниманіе, подготовлено, сдѣлано, гг. сенаторы, благодаря, съ одной стороны, моей примѣрной заботливости и вниманію, съ другой, — еще болѣе — рѣшимости римскаго народа отстоять свою свободу и спасти собственность каждаго. На лицо всѣ представители всѣхъ сословій, наконецъ, всѣхъ возрастовъ; ими полонъ форумъ, полны окружающіе форумъ храмы, полны всѣ улицы, ведущія къ храму, мѣсту нашего засѣданія: отъ самаго основанія города настоящее дѣло — единственное, гдѣ всѣ воодушевлены совершенно одинаковыми чувствами, кромѣ тѣхъ развѣ, кто, предъ лицомъ неминуемой гибели, предпочли погибнуть вмѣстѣ съ другими, нежели одни.
Этихъ людей я исключаю и съ радостью отдѣляю отъ нашей среды, — на мой взглядъ, ихъ слѣдуетъ считать не недостойными своего имени гражданами, а непримиримыми нашими врагами. Обратите вниманіе зато, въ какой массѣ пришли остальные! какъ горячо, съ какой рѣшимостью хотятъ они работать въ интересахъ общей чести и безопасности! Говорить-ли мнѣ въ настоящую минуту о всадникахъ римскихъ, уступающихъ вамъ почетное мѣсто въ ряду сословій и опытностью въ дѣлахъ политики, — съ тѣмъ, чтобы спорить съ вами въ любви къ правительству? Оторванныхъ отъ насъ многолѣтней размолвкой[16], сегодняшній день и связанный съ нимъ общественный вопросъ тѣсно соединили ихъ съ вами, съ вашимъ сословіемъ. Если, въ политикѣ, мы не перестанемъ поддерживать эту связь, упроченную въ мое консульство, ручаюсь вамъ, никакихъ волненій между гражданами, внутреннихъ волненій, не начнется впредь нигдѣ въ государствѣ!
Защищать государство собрались, вижу, воодушевленные тѣмъ-же горячимъ чувствомъ, вполнѣ достойные люди, эрарные трибуны[17], затѣмъ всѣ писаря[18]. Случайно они именно сегодня явились въ полномъ составѣ къ зданію государственнаго казначейства, но, какъ вижу, не дожидаясь баллотировки, обратили свое вниманіе на интересы, затрогивающіе всѣхъ. Вообще, здѣсь на лицо масса, свободорожденныхъ гражданъ, даже круглыхъ бѣдняковъ: кому не только дороги, но и въ высшей степени милы эти храмы, столица, права свободнаго гражданина, наконецъ, самая жизнь и общая для всѣхъ наша родина?
Для васъ, гг. сенаторы, не лишне познакомиться и съ настроеніемъ умовъ отпущенниковъ, удостоившихся, своими личными заслугами, счастья пріобрѣсти права римскаго гражданства и дѣйствительно считающихъ наше отечество своимъ отечествомъ, тогда какъ нѣкоторые изъ родившихся здѣсь, притомъ люди высшаго круга, взглянули на него не какъ на отечество, но какъ на непріятельскій городъ. Но къ чему останавливаться на гражданахъ, которые принадлежатъ къ этимъ сословіямъ и которыхъ выступить на защиту благоденствія отечества заставили частные интересы, дѣло, близко касающееся всего государства, наконецъ, высшее благо — свобода? — Нѣтъ раба, если только онъ находится въ довольно сносныхъ условіяхъ, какъ рабъ, раба, который не придетъ въ ужасъ предъ дерзостью гражданъ, который не пожелаетъ государству дальнѣйшаго существованія, который не потрудится на общую пользу столько, сколько смѣетъ или сколько можетъ! Если поэтому кого изъ васъ смущаетъ слухъ, что одинъ изъ агентовъ Лентула шатается возлѣ лавокъ, разсчитывая взбунтовать деньгами довѣрчивыхъ бѣдняковъ, долженъ замѣтить, подобная затѣя дѣйствительно была пущена въ ходъ[19], однако-жъ не нашлось ни одного настолько несчастнаго или безхарактернаго, кто рѣшился-бы пожертвовать своей комнаткой съ прилавкомъ, гдѣ онъ добываетъ себѣ кусокъ насущнаго хлѣба, или постелью, или, наконецъ, своею тихою въ настоящее время жизнью. Напротивъ, огромное большинство лавочниковъ или, лучше сказать, всѣ они — народъ, цѣнящій покой всего дороже: ихъ единственное средство къ заработку, единственный источникъ, позволяющій имъ существовать своимъ трудомъ, заключается въ наплывѣ въ ихъ заведенія горожанъ и тѣсно связанъ съ спокойствіемъ города; если ихъ выручка падаетъ обыкновенно съ закрытіемъ лавокъ[20], чего-же, наконецъ, слѣдуетъ ожидать, когда ихъ сожгутъ у нихъ?
Видите, гг. сенаторы, вы въ правѣ разсчитывать на поддержку со стороны римскаго народа, постарайтесь-же и вы не показаться невнимательными къ нуждамъ римскаго народа. У васъ есть консулъ, избѣжавшій массы опасностей и разставленныхъ ему сѣтей, ускользнувшій изъ рукъ самой смерти, не изъ любви къ жизни, но ради спасенія васъ; всѣ сословія воодушевлены однѣми мыслями и желаніями, они заявляютъ объ этомъ и готовы помочь спасенію государства и словомъ, и дѣломъ; обложенная факелами, осыпанная стрѣлами предательскаго заговора, съ мольбой простираетъ къ вамъ свои руки наша общая родина — столица; вамъ ввѣряетъ она свою судьбу, вамъ — жизнь всѣхъ гражданъ, вамъ — крѣпость Капитолія, вамъ — алтари пенатовъ, вамъ — его, неугасаемый огонь Весты, вамъ — всѣ храмы и святилища боговъ, вамъ — столицу съ ея стѣнами и зданіями. Затѣмъ, сегодня вамъ предстоитъ рѣшить вопросъ о вашемъ существованіи, жизни вашихъ женъ и дѣтей, собственности всѣхъ вообще, о вашихъ домахъ съ ихъ семейными очагами. У васъ есть вождь, помнящій о васъ, забывшій о себѣ, — случай, представляющійся не всегда, за васъ всѣ сословія, всѣ отдѣльныя личности, цѣлый народъ римскій, воодушевленный одними и тѣми-же чувствами; подобный примѣръ въ вопросѣ внутренней политики мы въ первый разъ видимъ сегодня. Подумайте, одна ночь едва не погубила нашего основаннаго цѣной громадныхъ трудовъ государства, упроченной геройскими усиліями — свободы, нашихъ нажитыхъ и увеличенныхъ неизреченной милостью боговъ — богатствъ. Сегодня вамъ слѣдуетъ принять мѣры, которыя сдѣлали-бы впредь невозможнымъ не только осуществленіе подобнаго намѣренія гражданами, но и изгнали самую мысль о немъ. Я сказалъ это не съ цѣлью расшевелить васъ, — энергіей вы почти превосходите меня — но чтобы исполнить обязанность консула, чей голосъ долженъ быть первымъ въ вопросѣ государственной важности.
Прежде чѣмъ мнѣ снова приступить теперь къ голосованію, позвольте, гг. сенаторы, сказать нѣсколько словъ о себѣ. Я вижу, число нажитыхъ мной враговъ такъ велико, какъ велика шайка заговорщиковъ, — а она, какъ видите, чрезвычайно многочисленна — однако я считаю ее гнусной, безсильной, заслуживающей презрѣнія и трусливой. Если когда-нибудь шайка эта, сдѣлавшись орудіемъ какого-либо разъяреннаго преступника, станетъ играть роль бо̀льшую, чѣмъ то позволитъ власть ваша и государственная, — мнѣ, гг. сенаторы, все-таки никогда не придется краснѣть за свои поступки и распоряженія: смерть, которою, быть можетъ, грозятъ мнѣ, равно неизбѣжна для всѣхъ, столь-же громкой славы, какой, при жизни, увѣнчали меня ваши декреты, не достигалъ никто: другимъ вы всегда назначали благодарственныя молебствія за хорошее управленіе государствомъ, одному мнѣ — за его спасеніе.
Пусть будетъ знаменитъ великій Сципіонъ, своими военными дарованіями и мужествомъ заставившій Ганнибала возвратиться въ Африку и такимъ образомъ очистить Италію; пусть будетъ почтенъ неувядаемой хвалой другой Сципіонъ, Африканскій, разрушившій два враждебнѣйшіе нашему государству города — Карѳагенъ и Нуманцію; пусть будетъ героемъ Павелъ, нѣкогда украсившій свой тріумфъ однимъ изъ могущественнѣйшихъ и славнѣйшихъ царей, Персеемъ; пусть будетъ славенъ вѣчно Марій, дважды освободившій Италію отъ иноземнаго нашествія и страха рабства; пусть всѣмъ имъ предпочитаютъ Помпея, блестящіе подвиги котораго наполняютъ весь міръ, освѣщаемый солнцемъ: среди лучей ихъ славы найдется, безъ сомнѣнія, мѣстечко и моему лучу, если только завоеваніе нами новыхъ провинцій, куда мы могли-бы войти безопасно, не считать большею заслугой, чѣмъ заботу о томъ, чтобы найти мѣсто, куда могли-бы вернуться отсутствующіе побѣдители[21].
Съ одной стороны, впрочемъ, лучше быть побѣдителемъ враговъ внѣшнихъ, нежели внутреннихъ: врагъ внѣшній, уступившій силѣ, или становится твоимъ рабомъ, или, если ты принялъ его подъ свое покровительство, считаетъ себя облагодѣтельствованнымъ тобою; но врагъ, вышедшій изъ числа гражданъ, пораженъ какимъ-то безуміемъ, — разъ онъ сталъ врагомъ отечества, его ни смиришь силой, ни привяжешь къ себѣ благодѣяніемъ, хотя тебѣ и удастся спасти государство отъ угрожающей ему гибели. Поэтому я знаю, съ безнравственными гражданами мнѣ предстоитъ вести борьбу безъ конца, но увѣренъ, я легко сумѣю отвратить опасность и отъ себя, и отъ своихъ, — съ помощью васъ и всѣхъ патріотовъ и чрезъ память о пережитыхъ нами грозныхъ опасностяхъ, память, которая не умретъ не только среди спасеннаго нашего народа, но и въ устахъ и сердцахъ всѣхъ націй. Не найдется, конечно, такой страшной силы, которая могла-бы нарушить миръ, соединяющій васъ съ сословіемъ всадниковъ римскихъ, и нанести ударъ полному единенію всѣхъ патріотовъ[22].
Въ такомъ случаѣ, за мои заботы о спасеніи столицы и васъ, за то, что я отказался отъ командованія войсками и пожертвовалъ провинціей, тріумфомъ и прочими знаками отличій, затѣмъ, связями съ ищущими моего покровительства провинціальными кліентами, — хотя средствами, которыми располагаю въ городѣ, я одинаково энергично поддерживаю старыя, какъ и завожу новыя, — за все это, повторяю, и за свои необыкновенныя заботы о васъ и стараніе спасти государство, стараніе, которому вы свидѣтели, я требую отъ васъ одного: не забывайте никогда объ этихъ дняхъ и о времени всего моего консульства; пока память о нихъ будетъ запечатлена въ вашихъ сердцахъ, я стану считать себя окруженнымъ неприступною стѣной. Но, если сила зла восторжествуетъ и я обманусь въ своей надеждѣ, — поручаю вашему вниманію своего малютку сына; если вы будете помнить, что онъ сынъ того, кто спасъ все, что̀ вы видите, одинъ за всѣхъ подвергаясь личной опасности, онъ, конечно, найдетъ достаточно защитниковъ и не только останется живъ, но и займетъ высокій постъ въ государствѣ.
Итакъ, будьте такими-же безпристрастными и строгими судьями, — какими показали себя вначалѣ, — тамъ, гдѣ идетъ дѣло объ общихъ интересахъ вашихъ и римскаго народа, о вашихъ женахъ и дѣтяхъ, объ алтаряхъ и жертвенникахъ пенатовъ, о святилищахъ и храмахъ, о зданіяхъ и отдѣльныхъ домахъ города, о власти, свободѣ, благѣ Италіи и существованіи цѣлаго государства: у васъ есть консулъ, готовый безъ колебаній повиноваться вашему рѣшенію и, пока живъ, отстоять и лично привести въ исполненіе вашъ приговоръ.
Примѣчанія
править- ↑ Такъ позволяемъ мы себѣ перевести: Ego sum ille consul.
- ↑ По римскому праву, домъ служилъ охраной гражданину. Даже арестованнымъ послѣдній могъ быть только внѣ дома. Интересно мѣсто изъ того-же Цицерона: «Quid est sanctius, quid omni religione munitius quam domus unius cujusque civium? Hic arae sunt, hic foci, hic di penates, hic sacra, religiones, caerimoniae tinentur; hoc perfugium est ita sanctum omnibus, ut unde abripi neminem fas sit» (De domo sua. 41. 109). Не лишне сравнить здѣсь знаменитыя слова лорда Чатама: «Домъ каждаго англичанина называется его крѣпостью. Почему? Потому-ли, что его окружаетъ ровъ? — Нѣтъ. Домъ этотъ можетъ быть крытой соломой хижиной… Въ него можетъ проникать дождь, — но король не смѣетъ этого дѣлать».
- ↑ Тоже самое повторяетъ онъ и въ своей знаменитой второй «Филиппикѣ». Мы не можемъ отказать себѣ въ удовольствіи привести это мѣсто въ своемъ посильномъ переводѣ. «Если ты оглянешься на самого себя», говоритъ Цицеронъ Антонію, «я готовъ сказать о своемъ положеніи. Я защищалъ государство въ годы молодости, но не отступлюсь отъ него и старикомъ; я презрѣлъ мечи Катилины, не задрожу и предъ твоими. Я даже съ радостью сложу свою голову, если моя смерть можетъ обезпечить свободу государству, — чтобы страждущій народъ римскій могъ, наконецъ, произвести на свѣтъ уже давно зачатое. Если я около двадцати лѣтъ назадъ сказалъ въ этомъ самомъ храмѣ, что смерть не можетъ быть преждевременной — для консула, на сколько справедливѣе могу я повторить это теперь, старикомъ! Г.г. сенаторы, мнѣ смерть можетъ быть даже желанной, послѣ исполненія всѣхъ моихъ задачъ. У меня есть только два желанія: первое — чтобы, умирая, мнѣ оставить народъ римскій свободнымъ, (и безсмертные боги не могутъ оказать мнѣ большей милости) второе — чтобы каждый подвергся той участи, какую онъ заслуживаетъ своимъ поведеніемъ относительно государства»… (46. 118—119). Разсужденію о смерти посвящены чудныя страницы первой книги «Тускульскихъ бесѣдъ».
- ↑ Родственниковъ своихъ Цицеронъ называетъ здѣсь по случаю тѣхъ совѣщаній, которыя онъ имѣлъ съ ними въ ночь съ 4 на 5 декабря. Когда консулъ произнесъ третью свою рѣчь, онъ отправился ночевать въ домъ своего сосѣда, такъ какъ въ его собственномъ матроны и весталки приносили жертвы Bona Dea. Въ то время, какъ Цицеронъ рѣшилъ въ своемъ умѣ прибѣгнуть къ крайнимъ мѣрамъ для спасенія государства, ему донесли о случившемся въ его домѣ чудѣ: по окончаніи жертвоприношенія изъ пепла потухшаго огня на жертвенникѣ вспыхнуло яркое пламя, что было принято за благопріятное знаменіе и еще болѣе утвердило Цицерона въ его рѣшеніи (Plut. Cicer. XIX—XX. «Сравнительныя Жизнеописанія», т. VIII. вып. I. стр. 61—62 нашего перевода). Есть основаніе думать, что «чудо» было устроено Теренціей по уговору съ мужемъ, чтобы воспользоваться легковѣріемъ народа. Сторонникомъ энергичныхъ мѣръ былъ также другъ консула, П. Нигидій Фигулъ.
- ↑ Въ болѣе древнюю эпоху исторіи Рима позволялось выставлять вторично кандидатуру на должность народнаго трибуна, даже въ ближайшій годъ, но, позже, относительно этого были, повидимому, сдѣланы ограниченія. Что̀ не удалось Тиб. Гракху, поплатившемуся головой при своей попыткѣ, привелъ въ исполненіе Г. Гракхъ. Послѣдній былъ народнымъ трибуномъ подъ рядъ два года.
- ↑ Сенатское рѣшеніе теряло силу съ захожденіемъ солнца: «…senatus consultum ante exortum aut post occasum solem factum ratum non fuisse» (Varr. apud Gell. XIV. VII. 8); но, всего вѣроятнѣе, консулъ боялся попытокъ многочисленныхъ кліентовъ арестованныхъ освободить своихъ патроновъ, вслѣдствіе чего и торопился постановленіемъ приговора.
- ↑ См. рѣчь его — у Саллюстія, гл. 51—52. Интересный для характеристики Цезаря анекдотъ передаетъ Плутархъ (Vit. Bruti. V): «Разсказываютъ, въ то время, какъ въ Сенатѣ рѣшались серьезные вопросы осносительно заговора Катилины, который едва не погубилъ Рима, Катонъ и Цезарь стояли вмѣстѣ и спорили относительно своихъ мнѣній. Въ это-то время Цезарю подали съ улицы записку. Онъ сталъ молча читать ее. Катонъ началъ кричать, что Цезарь совершаетъ преступленіе, находясь въ сношеніяхъ съ врагами государства и принимая отъ нихъ письма. Поднялся страшный шумъ. Цезарь спокойно подалъ Катону табличку. То было неприличное по содержанію письмо сестры послѣдняго, Сервиліи. Катонъ бросилъ его Цезарю со словами: «На, возьми, пьяница!» Затѣмъ онъ сталъ продолжать свою рѣчь». («Сравнительныя Жизнеписанія», т. VIII, в. 3. стр. 438 нашего перевода).
- ↑ Цезарь, какъ извѣстно, былъ епикурейцемъ. Ученіе Епикура, о которомъ идетъ здѣсь рѣчь, излагаетъ Лукрецій:
Все это мѣсто въ рѣчи консула проникнуто тонкою ироніей.
Nil igitur mors est ad nos neque pertinet hilum,
Quandoquidem natura animi mortalis habetur. - ↑ Ср. Tibull. Eleg. II. VI. 25—6:
spes etiam valida solatur compede vinctum:
crura sonant ferro, sed canit intes opus. - ↑ Въ рѣчи за Сестія: «Qui ea, quae faciebant quaeque dicebant, multitudini jucunda volebant esse, populares». (44, 96).
- ↑ По схоліасту, здѣсь консулъ намекаетъ на Кв. Цэцилія Метелла Непота, злѣйшаго своего врага, въ то время народнаго трибуна, по толкованію другихъ — на Гортенсія или Красса.
- ↑ Вѣроятно, здѣсь имѣется въ виду обычай (или консульское рѣшеніе), по которому за смерть отъ руки раба одного изъ членовъ семейства господина предавались казни всѣ рабы, находившіеся въ время убійства подъ одной кровлей съ убитымъ. «Vetere ex more», какъ говоритъ Тацитъ, «familiam omnem, quae sub eodem tecto mansitaverat, ad supplicium agi oportebat». (Ab excess. XIV. 42). Тотъ-же историкъ разсказываетъ, что, когда, при Неронѣ, Педанія Секунда убили въ его домѣ, Сенатъ приговорилъ къ смерти 400 рабовъ, проведшихъ съ убитымъ ночь подъ одной кровлей. Народъ однако былъ глубоко взволнованъ и вооружился камнями и факелами, съ цѣлью помѣшать исполненію приговора. Только принятыя по случаю этого строгія мѣры и участіе войска позволили исполнить приказаніе Сената. Самъ Августъ старался казаться строгимъ исполнителемъ законовъ; но и онъ сдѣлалъ видъ, что ничего не знаетъ, когда отличавшійся жестокостью Гостій Квадра былъ убитъ своими рабами.
- ↑ Это говоритъ одинъ изъ благороднѣйшихъ людей временъ римской республики. — «Нѣтъ ничего лучше и достойнѣе мести своему врагу», пишетъ великая Корнелія своему сыну, Гаю. Таково основаніе и еврейской религіи: «Люби ближняго своего и ненавидь врага своего». См. также примѣч. 78 къ нашему переводу «Медеи» Еврипида, стр. 78-я, изд. 2-е («Дешевая Библіотека» Суворина).
- ↑ Л. Юлій Цезарь Страбонъ, консулъ 64 г. дальній родственникъ диктатора. Сестра его, Юлія была въ первомъ бракѣ за Антоніемъ Критскимъ, по смерти котораго вышла замужъ за Лентула. Дѣдомъ Л. Цезаря по матери его, Фульвіи былъ консулъ 125 г., М. Фульвій Флаккъ, извѣстный приверженецъ Г. Гракха, убитый вмѣстѣ съ нимъ.
- ↑ Говоря о «щедрости», ораторъ имѣетъ въ виду аграрные и др. законы Г. Гракха. Вездѣ онъ съ намѣреніемъ умаляетъ значеніе замысловъ Гракховъ, тогда какъ въ другомъ своемъ сочиненіи выражается прямо, что они rempublicam dissupaverunt» (De oratore. I. 9).
- ↑ «Размолвка», о которой говоритъ Цицеронъ, началась между сенаторскимъ и всадническимъ сословіями съ 122 г., когда Г. Гракхъ по lex judiciaria отнялъ у сенаторовъ исключительное право судить важныя преступленія и допустилъ въ число судей и всадниковъ, владѣвшихъ состояніемъ до 400.000 сестерцій, при томъ въ числѣ 600 человѣкъ, вдвое большемъ, нежели сенаторовъ. Этимъ Гравхъ поселилъ раздоръ между родовою и денежною аристократіей и умалилъ значеніе Сената. Консулъ Кв. Сервилій Цэпіонъ рѣшилъ возвратить сенаторамъ ихъ древнее право и закономъ 106 г. уравнялъ число судей изъ обоихъ сословій; но въ томъ-же году законъ этотъ былъ отмѣненъ въ пользу всадниковъ. Въ 91 году народный трибунъ, М. Ливій Друзъ Младшій снова исключилъ всадниковъ изъ числа судей, однако въ томъ-же году отмѣненъ былъ и этотъ законъ. Не долго существовалъ и lex Plautia 89 г., народнаго трибуна, М. Плавція Сильвана, предоставлявшій право избирать судей и народу, по 16 ч. изъ каждой трибы. Черезъ нѣсколько времени судебная власть сосредоточилась опять въ рукахъ всадническаго сословія: въ какомъ году произошло это, — неизвѣстно. Наконецъ, въ 81 г. lex Cornelia, Судлы, назначилъ судьями исключительно сенаторовъ. Лихоимство этихъ судей вызвало въ 70 г. lex Aurelia, претора Л. Аврелія Котты, который опредѣлилъ, чтобы судьи принадлежали къ тремъ декуріямъ — сенаторской, всаднической и эрарныхъ трибуновъ, въ числѣ 70 членовъ, — 22 сенаторовъ, 23 всадниковъ и 25 трибуновъ. Тогда согласіе между сословіями было возстановлено.
- ↑ Tribuni aerarii. Такъ назывались начальники трибъ, собиравшіе подати и выплачивавшіе изъ нихъ жалованье солдатамъ. Впослѣдствіи, какъ и во времена Цицерона, выдача жалованья была возложена на квесторовъ. Тогда, вѣроятно, эрарные трибуны были прикомандированы къ нимъ и сопровождали войска въ качествѣ интендантовъ. Выбирались они большею частію изъ самыхъ зажиточныхъ плебеевъ. Послѣ Цезаря должность ихъ была уничтожена. Объ участіи ихъ въ судопроизводствѣ см. предыдущее примѣчаніе.
- ↑ Здѣсь разумѣются писаря государственные (scribae publici), въ отличіе отъ частныхъ (s. privati). Ихъ или назначало состоять, въ видѣ s. aedilitii, quaestorii, tribunicii, само правительство, или давали имъ мѣсто при себѣ магистраты, вслѣдствіе чего были s. dictatorii, consulares, praetorii, censorii. Государственные писаря раздѣлялись на декуріи, за права доступа въ которыя они вносили опредѣленную сумму. Избирались они почти всегда изъ отпущенниковъ или изъ свободныхъ гражданъ, какъ и писаря курульныхъ эдиловъ и квесторовъ. Ихъ сословіе пользовалось, однако, уваженіемъ, и нерѣдко они, по окончаніи срока службы, получали высшія должности. По крайней мѣрѣ, Ливій (IX, 46) разсказываетъ о Гн. Флавіи, изъ писарей возведенномъ въ должность курульнаго эдила. Содержаніе они получали незначительное, но пользовались, особенно въ провинціяхъ, большими доходами. Писаря высшихъ сановниковъ составляли протоколы засѣданій Сената, во время судопроизводства въ немъ — читали свидѣтельскія показанія и другія бумаги. Наибольшимъ уваженіемъ пользовались секретари казначейства (s. quaestorii), кругъ дѣятельности которыхъ былъ очень обширенъ, такъ какъ въ рукахъ ихъ находился государственный контроль и завѣдываніе государственнымъ архивомъ. Ежегодно, 5-го декабря, они сходились въ храмъ Сатурна, находившійся невдалекѣ отъ храма Согласія, гдѣ хранилась правительственная казна, и вынимали жребій, кому изъ нихъ какому сановнику служить.
- ↑ Саллюстій (De conj. Catil. 60) говоритъ объ отпущенникахъ и кліентахъ Лентула, побуждавшихъ чернь освободить арестованныхъ наканунѣ произнесенія Цицерономъ четвертой рѣчи, т. е. 4-го декабря. Аппіанъ-же разсказываетъ, что во время самаго засѣданія Сената рабы и отпущенники Лентула и Цетега окружили дома, гдѣ содержались анархисты, и пытались освободить ихъ силою; но увѣдомленный объ зтомъ консулъ прервалъ засѣданіе Сената, разогналъ толпу войсками и возвратился въ Сенатъ, чтобы постановить приговоръ относительно арестованныхъ. Ἐμφύλ. II. 5).
- ↑ По случаю общественныхъ бѣдствій, напр. послѣ большихъ пораженій или во время публичныхъ безпорядковъ, всѣ общественныя иди частныя заведенія, лавки, трактиры и т. п. запирались.
- ↑ Намекъ на комплиментъ Помпея, который онъ сказалъ, въ свою очередь, Цицерону послѣ своего возвращенія изъ похода противъ Митридата. «Mihi quidem certe vir abundans bellicis laudibus», говоритъ ораторъ, «Gn. Pompejus, multis audientibus hoc tribuit, ut diceret frustra se triumphum tertium deportaturum fuisse, nisi meo in rem publicam beneficio, ubi triumpharet, esset habiturus». (De offic. I. 22, 78).
- ↑ Ожиданія Цицерона не оправдались, — чрезъ два года несогласія между сенаторскимъ и всадническимъ сословіями возобновились, къ неудовольствію консула. (Ad. Attic. I. XVII—XVIII).
