О медленном и последовательном появлении новых видов — О неравномерной быстроте, с которою они изменяются — Виды, однажды исчезнувшие, не появляются вновь — Группы видов в появлении и исчезновении своем следуют тем же общим законам, как и отдельные виды — О вымирании — Об единовременном изменении жизненных форм по всей поверхности земного шара — О сродстве вымерших видов между собою и с видами ныне живущими — О степени развития древних форм — О сохранении одних и тех же типов в отдельных областях — Заключение этой и предыдущей главы.
Посмотрим теперь, с каким воззрением лучше согласуются факты и законы, относящиеся к геологической последовательности органических форм, с тем ли общепринятым, по которому видовые формы неизменны, или с тем, по которому они подвергаются потомственно медленному, постепенному видоизменению путем естественного подбора.
Новые виды возникали очень медленно, один за другим, и на суше, и в водах. Лайель показал, что едва ли можно в этом сомневаться относительно отдельных третичных этажей, и с каждым годом пробелы между ними пополняются и таблица утраченных и вновь приобретенных видов становится для каждого из них незначительнее. В некоторых из пластов новейших, хотя и несомненно очень древних, если выразить их возраст годами, лишь один или два вида можно счесть формами утратившимися, и лишь один или два из них можно счесть формами, появившимися впервые либо местно, либо, насколько нам известно, на всей поверхности земного шара. Если мы можем положиться на исследования, произведенные Филиппи в Сицилии, последовательные видоизменения морских жителей этого острова были многочисленны и весьма постепенны. Вторичные формации представляют больше пробелов; но, как заметил Бронн, ни появление, ни исчезновение их многочисленных, ныне вымерших видов не было одновременно в каждой отдельной формации.
Виды разных родов и классов изменялись не одинаково быстро и не в одинаковой степени. В древнейших третичных пластах можно отыскать немногие ныне живущие раковины среди множества вымерших форм. Фальконер приводит разительный пример подобного явления: в субгималайских пластах встречается и ныне живущий вид крокодила вместе с множеством странных, вымерших млекопитающих и гадов. Силурийская Lingula лишь мало разнится от современного нам вида этого рода, между тем как большая часть прочих силурийских мягкотелых и все ракообразные значительно видоизменились. Наземные организмы, по-видимому, видоизменяются быстрые, чем морские, чему представляют разительный пример наблюдения, недавно произведенные в Швейцарии. Есть некоторый повод полагать, что организмы, которым мы приписываем высокое место в естественной лестнице, изменяются быстрее, чем организмы низшие; однако в этом правиле есть исключения. Степень органического изменения, как заметил Пикте́, не соответствует строго последовательности наших геологических формаций; так что между каждыми двумя последовательными формациями жизненные формы лишь редко видоизменялись в одинаковой степени. Но если мы сравним какие-либо, только не самые близкие между собою формации, мы найдем, что все виды сколько-нибудь изменились. Когда вид однажды исчез с лица земли, мы имеем повод думать, что тождественная с ним форма никогда не возникнет вновь. Самое разительное из кажущихся исключений из этого правила составляют так называемые «колонии» Барранда, вторгающиеся на время в формацию более древнюю и затем уступающие место прежней фауне; но объяснение Лайеля, считающего эти колонии за временные переселения из отдельной географической области, кажется мне вполне удовлетворительным.
Все эти факты согласуются с моею теориею. Я не верю в определенный закон развития, заставляющий всех жителей одной страны измениться внезапно или одновременно, или в одинаковой степени. Процесс видоизменения должен быть чрезвычайно медлен. Изменчивость одного вида совершенно независима от изменчивости всех прочих. Воспользуется ли этою изменчивостию естественный подбор, накопятся ли уклонения в большей или меньшей мере, обусловливая таким образом большую или меньшую степень видоизменения в уклоняющемся виде — все это зависит от многих, сложных обстоятельств: от степени, в которой выгодны для вида его уклонения, от его способности к скрещениям, от быстроты его размножения, от медленного изменения физических условий страны, и всего более от свойств прочих организмов той же страны, с которыми изменяющийся вид приходит в соискание. Поэтому вовсе неудивительно, чтобы один вид гораздо долее других неизменно сохранял свою форму или изменялся гораздо медленнее. Мы встречаемся с совершенно подобным фактом в географическом распределении организмов: например, наземные раковины и жесткокрылые насекомые Мадеры уклонились значительно от ближайших своих сродичей на европейском материке, между тем как морские раковины и птицы остались не измененными. Мы, быть может, вправе объяснить себе более быстрое изменение организмов наземных и выше развитых, в сравнении с организмами низшими и морскими, из более сложных соотношений существ высших с органическими и неорганическими жизненными условиями, как изложено в одной из предыдущих глав. Когда многие из жителей одной страны видоизменились и усовершенствовались, мы можем объяснить себе из начала состязания и из первостепенной важности взаимодействий между организмами, почему всякая форма, не изменяющаяся и не совершенствующаяся сколько-нибудь, будет подвергаться опасности истребления. Из этого ясно, почему все виды одной местности должны, наконец, с течением времени, видоизмениться — ибо те, которые остаются неизменными, вымирают.
В членах одного класса среднее количество изменения в течение длинных и ровных периодов времени, быть может, и одинаково; но так как накопление долго сохраняющихся формаций с ископаемыми зависит от отложения значительных масс осадков на оседающее морское дно, то наши формации, несомненно, накоплялись через значительные и неравные промежутки времени; следовательно, неравна и мера органического изменения, обнаруживаемая ископаемыми, заключенными в последовательных формациях. С этой точки зрения, каждая формация не представляет нам нового, полного акта из драмы творения, но лишь отдельную сцену, выхваченную почти наудачу из этой медленно развивающейся драмы.
Мы легко можем объяснить себе, почему вид, однажды исчезнувший, не может возникнуть вновь, даже если бы вновь соединились те же жизненные условия, органические и неорганические. Ибо хотя бы потомство одного вида и приспособилось (что, вероятно, и случалось очень часто) к тому, чтобы в точности занять место другого вида в природном строе и вытеснило бы его вполне, однако ж, обе формы, старые и новая, не были бы вполне тождественны; ибо каждая, без сомнения, унаследовала бы особые признаки от своего отдельного родича. Например, можно себе представить, что, если бы все наши трубастые голуби были истреблены, охотникам при долгих стараниях удалось бы вывести новую породу, едва отличимую от теперешних наших трубастых голубей. Но если бы и прародительская форма, дикий голубь, была истреблена, — а мы имеем полное право полагать, что в природном состоянии родичи в большей части случаев вытесняется своими усовершенствованными потомками, — то совершенно немыслимо, чтобы трубастый голубь, тождественный с ныне существующим, мог быть выведен от другого вида голубя или даже от резко обозначенных пород голубя домашнего, ибо вновь сложившийся трубастый голубь наверное унаследовал бы от своего нового родича какую-либо характеристическую особенность.
Группы видов, то есть роды и семейства, в появлении и исчезновении своем подчиненные тем же законам, как и отдельные виды, изменяются более или менее быстро и в большей или меньшей степени. Группа, раз исчезнувшая, не появляется вновь; ее существование не представляет перерывов. Я знаю, что существуют кажущиеся исключения из этого правила, но исключения эти так малочисленны, что Э. Форбс, Пикте́ и Вудвард (хотя они все решительные противники воззрений, подобных моим) допускают существование этого правила, вполне согласного с моею теориею. Ибо, так как все виды одной группы произошли от одного вида, очевидно, что пока в течение времен возникали виды из этой группы, должны были существовать непрерывно какие-либо ее представители, для того чтобы производить или новые, видоизмененные, или старые, неизменные формы. Виды из рода Lingula, например, должны были существовать в непрерывной потомственной цепи от древнейших времен и до настоящего дня.
Мы видели в предыдущей главе, что все виды одной группы иногда кажутся нам возникшими внезапно, и я постарался объяснить этот факт, который, если бы он был действительный, подорвал бы всю мою теорию. Но такие случаи, конечно, исключительны; общее правило состоит в том, что численность группы постепенно возрастает, пока она не достигнет своего максимума, а затем она, раньше или позже, начинает уменьшаться. Если мы количество видов одного рода или родов одного семейства изобразим отвесною полосою изменчивой ширины, пересекающею последовательные геологические формации, в которых встречаются эти виды, полоса эта иногда ошибочно будет казаться нам начинающеюся у нижнего своего конца не острием, но обрубком; затем она постепенно расширяется, иногда сохраняя на некотором протяжении одинаковую ширину, и наконец суживается в верхних слоях, соответственно редению и окончательному вымиранию видов. Это постепенное умножение видов одной группы вполне согласно с моею теориею, ибо процесс видоизменения и возникновения многих видов одной группы должен быть медлен и постепенен: один вид производит сперва две-три разновидности, которые медленно обращаются в виды, а эти виды в свою очередь так же постепенно и медленно производят новые виды, и так далее, наподобие разветвлений большего дерева из одного ствола, пока вся группа не станет обширною.
О вымирании. — Мы до сих пор говорили только при случае об исчезновении видов и целых органических групп. По теории естественного подбора, вымирание старых форм и возникновение форм новых, усовершенствованных, тесно связаны между собою. Старое воззрение, по которому все жители земного шара истреблялись в известные эпохи мировыми переворотами, теперь оставлена почти всеми, даже теми геологами, которые, как Эли-де-Бомон, Мурчисон, Барранд и так далее, по общим своим воззрениям, могли бы склоняться к такому воззрению. Напротив того, изучение третичных формаций приводит нас к убеждению, что виды и группы видов исчезают постепенно, одна за другою, сперва с одной точки земного шара, потом с других и наконец со всей его поверхности. И виды отдельные, и целые группы видов долговечны не в равной степени: иные группы, как мы видели, существуют от ранней зари органической жизни и до наших времен; иные исчезли до конца палеозоического периода. По-видимому, нет общего закона, определяющего долговечность отдельных видов или родов. Есть поводы думать, что полное вымирание видов одной группы вообще процесс более медленный, чем их образование: если развитие и вымирание группы мы изобразим, как изложено выше, отвесною полосою изменчивой ширины, мы найдем, что полоса будет суживаться более постепенно у верхнего своего конца, соответствующего вымиранию, чем у нижнего, изображающего первое появление и постепенное размножение вида. В некоторых случаях, однако же, исчезновение целых органических групп, — например аммонитов в конце вторичного периода, — было удивительно внезапно.
Всему вопросу о вымирании видов совершенно напрасно была придана какая-то таинственность. Некоторые авторы даже предполагали, что, подобно особи, вид имеет определенный жизненный срок. Когда я нашел в Ла-Плате лошадиный зуб, заключенный в одной формации с остатками мастодонта, мегатерия, таксодонта и других вымерших чудовищ, которые все существовали одновременно с раковинами, дожившими доныне, в очень недавний геологический период, я был сильно удивлен; ибо видя, что лошадь, со времени введения ее испанцами в Южную Америку, одичала и безмерно размножилась в ней, я спрашивал себя, какие причины могли так недавно истребить прежнюю лошадь, при условиях, по-видимому, столь благоприятных. Но как неосновательно было мое удивление! Профессор Оуен тотчас заметил, что зуб, хотя и столь схожий с зубом теперешней лошади, принадлежал виду вымершему. Если бы этот вид лошади жил до сих пор, но был бы сколько-нибудь редок, ни один натуралист не удивился бы его редкости, ибо редкость есть принадлежность множества видов всех классов и всех стран. Если мы спросим себя, почему тот или другой вид редок, мы можем только ответить себе, что в жизненных условиях есть нечто, для него неблагоприятное; но в чем заключается это нечто, мы едва ли хоть в одном случае можем определить. Если бы эта ископаемая лошадь еще существовала в качестве редкого вида, мы могли бы быть уверены, по аналогии с прочими млекопитающими, и даже с медленно размножающимся слоном, и по известному нам ходу натурализации домашней лошади в Южной Америке, что при условиях более выгодных этот редкий вид сделался бы обыкновенным на всем материке. Но мы не могли бы сказать, какие неблагоприятные условия задерживают его размножение — одно ли обстоятельство или несколько, и в какой период жизни лошади, и в какой мере каждое из них действует. Если бы жизненные условия продолжали, хотя бы и медленно, делаться все менее и менее благоприятными, мы, конечно, этого бы не заметили, но ископаемая лошадь, конечно, становилась бы все реже и реже и наконец бы вымерла, а ее место занял бы какой-либо лучше приспособленный соперник.
Очень трудно помнить постоянно, что размножение всякого живого существа беспрестанно встречает противодействие в незаметных для нас вредных влияниях, и что эти самые незаметные влияния вполне достаточны, чтобы обусловить редение и наконец вымирание вида. Мы часто видим в новейших третичных формациях, что редение предшествует вымиранию; и мы знаем, что таков был ход вещей относительно животных, местно или вполне истребленных человеком. Я повторю здесь то же, что уже высказал в 1845 году: допускать, что виды обыкновенно редеют перед вымиранием, не удивляться редкости вида и изумляться его исчезновению — то же самое, как допускать, что болезнь особи предвещает ее смерть — не удивляться болезни, а при смерти больного изумляться и подозревать, что он умер от какого-нибудь неведомого насилия.
Теория естественного подбора основана на убеждении, что всякая новая разновидность, а затем и всякий новый вид, слагается и сохраняется в силу какого-либо преимущества над формами, с которыми он приходит в состязание; а из этого почти неминуемо следует вымирание форм, пользующихся меньшими преимуществами. То же можно сказать и о наших домашних организмах: когда возникнет новая, сколько-нибудь усовершенствованная разновидность, она прежде всего вытесняет из окрестности разновидности, менее совершенные; когда она значительно усовершенствуется, она далеко распространяется, как например наш короткорогий скот, и вытесняет другие породы и в других странах. Так появление новых и исчезновение старых форм как естественных, так и искусственных, находятся в тесной связи. В некоторых цветущих группах количество новых видовых форм, возникших в данное время, вероятно, больше, чем количество старых форм, прекративших свое существование; но мы знаем, что количество видов не умножалось постоянно, но крайней мере в течение новейших геологических периодов, так что относительно этих времен мы можем принять, что возникновение новых форм обусловило уничтожение почти такого же количества форм старых.
Состязание, вообще говоря, будет всего упорнее, как изложено и пояснено примерами выше, между формами всего более близкими между собою во всех отношениях. Поэтому усовершенствование и видоизменение потомков всякого вида по большей части обусловит вымирание этого вида-родича; и если из одного вида развилось несколько новых форм, ближайшие сродичи этого вида, то есть виды того же рода, наиболее будут подвержены вымиранию. Таким образом, полагаю я, группа видов, происходящая от одного вида, то есть новый род, постепенно вытесняет род старый, принадлежащий к тому же семейству. Но часто должно было случаться также, что новый вид, принадлежащий к какой-либо группе, захватывал место, занятое видом другой группы, и таким образом обусловливал его истребление, и если многие сродные формы разовьются из формы, совершившей этот захват, многим другим придется уступить свои места. И эти последние по большей части будут формы сродные, наследственно страдающие каким-либо относительным несовершенством. Но принадлежат ли виды, уступающие свои места иным усовершенствовавшимся видам, к одному с ними или к особому классу, немногие представители вытесненной группы часто могут сохраниться надолго, если они приспособлены к совершенно особому образу жизни или имеют удаленное, объединенное место жительства, в котором они могли избегнуть энергического соискания. Например, один только вид из рода Trigonia, столь обширного во вторичных формациях, выжил в морях Австралии, и немногие члены из великой, почти вымершей группы ганоидных рыб еще живут в наших пресных водах. Поэтому окончательное вымирание группы, вообще говоря, процесс более медленный, чем ее образование.
Относительно, по-видимому, внезапного исчезновения целых семейств и порядков, как например трилобитов в конце палеозоического периода и аммонитов в конце вторичного, мы должны помнить то, что уже было сказано о, вероятно, значительных промежутках времени между нашими последовательными формациями; в эти промежутки могли медленно вымирать многие формы. Сверх того, когда через внезапное вторжение или необыкновенно быстрое размножение многие виды новой группы овладевали новою областью, они должны были столь же быстро истребить многих из прежних ее жителей, и формы, таким образом вытесненные, по большей части окажутся формами сродными, страждущими каким-либо общим несовершенством.
Поэтому, как мне кажется, способ, которым вымирают виды и целые группы видов, вполне согласуется с теориею естественного подбора. Нам нечего удивляться вымиранию; если что-нибудь должно удивлять нас, то это самонадеянность, заставляющая нас воображать хоть на минуту, что мы понимаем многосложную систему условий, от которой зависит существование каждого вида. Если мы забудем хоть на мгновение, что каждый вид стремится к безграничному размножению, и что постоянно, хотя и незаметно для нас, этому стремлению противодействуют какие-либо условия, весь строй природы тотчас представится нам в ложном свете. Лишь тогда, когда мы будем в силах точно объяснить себе, почему такой-то вид многочисленнее другого, почему этот вид, а не другой, способен одичать в данной стране, — лишь тогда, и не прежде, будем мы вправе удивляться необъяснимости вымирания того или другого вида, той или другой группы.
О почти одновременном изменении жизненных форм на всей поверхности земного шара. — Из всех палеонтологических открытий, едва ли какое-либо разительнее того факта, что жизненные формы изменяются почти одновременно на всей поверхности земного шара. Так наша европейская меловая формация может быть узнана во многих отдаленных странах света, под самыми разнородными климатами, в местах, где не находится ни малейшей частицы самого мела, а именно в Северной Америке, в Южной Америке под экватором, в Огненной Земле, на мысе Доброй Надежды и в Индийском полуострове. Ибо в этих отдаленных краях органические остатки известных пластов представляют несомненное сходство с теми, которые встречаются в европейском мелу. Не то, чтобы встречались одни и те же виды, ибо в некоторых случаях ни один вид не тождествен, но они принадлежат к одним семействам, родам, даже отделам родов, и иногда сходство их признаков распространяется на такие маловажные особенности, каковы свойства поверхности твердых покровов. Сверх того, другие формы, не встречающиеся в европейском мелу, но находящиеся в формациях, залегающих над ним или под ним, точно так же отсутствуют и в вышеупомянутых отдаленных краях. В отдельных последовательных палеозоических формациях России, западной Европы и Северной Америки многими авторами был подмечен подобный параллелизм; то же явление, по свидетельству Лайеля, представляют отдельные третичные формации Европы и Северной Америки. Если мы даже не примем в расчет немногие ископаемые виды, общие старому и новому свету, общий параллелизм жизненных форм, сменявшихся в этажах из столь удаленных одна от другой палеозоичсеких и третичных формаций, все-таки остался бы очевидным, и согласование отдельных формаций было бы легко.
Эти замечания, однако же, относятся лишь к морским жителям разных краев света; мы не имеем достаточных данных, чтобы решить, изменяются ли таким же параллельным способом наземные и пресноводные организмы удаленных одна от другой точек земного шара. Мы даже имеем право сомневаться, чтобы они изменялись таким способом. Если бы привезли из Ла-Платы в Европу остатки мегатерия, милодонта, макраухении и токсодонта без всяких указаний на их геологическое залегание, никому не пришло бы в голову, что они существовали одновременно с выжившими доныне морскими раковинами; но так как эти чудовища жили одновременно с лошадью и с мастодонтом, можно было бы по крайней мере заключить, что они жили под конец третичного периода.
Когда говорится, что морские организмы изменялись одновременно на всей поверхности земного шара, не следует полагать, чтобы это выражение относилось к одному и тому же тысячелетию, даже к одной сотне тысячей лет, ни даже, что оно имеет строгий геологический смысл, ибо при сравнении всех морских животных, ныне живущих в Европе, и всех тех, которые жили в ней в плейстоценовый период (период безмерно давний, если считать годами, и заключающий в себе весь ледовый период) — с морскими животными, ныне живущими в Южной Америке или Австралии, самый искусный натуралист едва ли мог бы решить, нынешние ли, или плейстоценовые жители Европы ближе подходят к жителям южного полушария. Точно так же многие отличные наблюдатели убеждены, что ныне живущие организмы Соединенных Штатов более сродны с организмами, жившими в Европе под конец третичного периода, чем с нынешними жителями этого материка; и если так, то осадки с ископаемыми, ныне накопляющиеся у берегов Северной Америки, в будущем легко могут быть сочтены современными несколько древнейшим европейским осадкам. Тем не менее, нет, мне кажется, сомнения в том, что в отдаленной будущности все новейшие морские формации, а именно верхняя плиоценовая, плейстоценовая и в строгом смысле современная, в Европе, Южной и Северной Америке и в Австралии, по сродству заключающихся в них остатков и по отсутствию форм, свойственных залегающим под ними пластам, могли бы быть сочтены одновременными, в смысле нынешней геологии.
Обстоятельство, что жизненные формы изменяются одновременно, в объясненном выше обширном смысле, в самых отдаленных краях света, сильно поразило двух отличных наблюдателей, г-д де Вернёлья и д’Аршиака. Упомянувши о параллелизме палеозоических организмов в разных частях Европы, они присовокупляют: «Если пораженные этою странною последовательностию, мы обратимся к Северной Америке, и там откроем ряд подобных явлений, мы должны убедиться, что все эти видоизменения жизненных форм, их вымирание и появление новых не могут зависеть от простых изменений в морских течениях или от других причин, более или менее временных и местных, но должны обусловливаться общими законами, управляющими всем животным царством». Г-н Барранд определительно выразился в том же смысле. И действительно, совершенно несообразно обращаться к изменениям в морских течениях, в климате и в других физических условиях для объяснения этих великих изменений в жизненных формах, обнаруживавшихся на всей поверхности земного шара. Мы должны, как сказал Барранд, искать тут особого закона. Мы еще полнее убедимся в этом, когда перейдем к нынешнему географическому распределению организмов, и увидим, как слабы соотношения между физическими условиями разных стран и свойствами из жителей.
Великий факт равномерной последовательности жизненных форм на всей поверхности земного шара объясним по теории естественного подбора. Новые виды образуются через возникновение новых разновидностей, обладающих какими-либо преимуществами над формами древнейшими, и те формы, которые уже преобладают или имеют какое-либо преимущество над прочими формами своей родины, естественно, всех чаще должны производить новые разновидности или зачинающиеся виды, ибо эти последние должны быть еще победоноснее, для того, чтобы выжить и сохраниться. Тому ясным доказательством служит обстоятельство, что растения преобладающие, то есть наиболее обыкновенные в своей родине и наиболее распространенные, произвели наибольшее количество разновидностей. Естественно также, чтобы преобладающие, изменчивые, широко распространенные виды, уже в некоторой мере захватившие почву у других видов, имели бы наиболее шансов распространиться еще далее и произвести в новых странах новые разновидности и виды. Процесс распространения часто может быть очень медлен, так как он зависит от географических и климатических изменений и от посторонних случайностей, но на долгую руку формы преобладающие по большей части успеют распространиться. Распространение наземных организмов отдельных материков, вероятно, будет медленнее, чем распространение жителей открытого моря. Нам поэтому и следовало ожидать, что параллелизм в последовательности наземных организмов будет менее строг, — а так оно, по-видимому, и есть в действительности.
Преобладающие виды, распространяющиеся из какой-либо местности, могут встретиться с видами еще более преобладающими, и в таком случае их победоносное шествие, или даже их существование, может пресечься. Мы далеко не знаем всех условий, наиболее благоприятствующих размножению новых и преобладающих видов, но мы, полагаю я, можем быть убеждены, что особенно благоприятны следующие обстоятельства: значительное количество особей, ибо им дается более шансов на возникновение выгодных уклонений, упорная борьба с многими уже существующими формами и способность к распространению на новые области. Известная степень объединения, настающего от времени до времени, вероятно, также полезно, как изложено выше. Одна четверть земной поверхности могла быть особенно благоприятною возникновению новых наземных видов, другая — возникновению видов морских. Если бы две большие области в продолжение долгого времени представляли одинаково благоприятные условия, при каждой встрече их жителей должна была произойти долгая и упорная борьба и могли бы победить некоторые из уроженцев одной области и некоторые из уроженцев другой. Но с течением времени формы наиболее преобладающие, где бы они ни возникли, должны были повсюду достичь преобладания. Достигнув его, они должны были обусловить вымирание других, менее совершенных форм; и так как эти последние были бы потомственно сродны между собою, исчезали бы медленно целые группы, хотя бы там и сям и выжил надолго отдельный их член.
Поэтому, как мне кажется, параллельная и в геологическом смысле одновременная смена однородных жизненных форм на всей поверхности земного шара совершенно согласна с теориею возникновения новых видов через обширное распространение и видоизменение видов преобладающих; ибо виды, возникшие таким способом, становились сами преобладающими в силу наследственности и потому, что уже одержали верх над своими родичами или над другими видами, и в свою очередь распространялись, видоизменялись, производили новые виды. Формы побежденные, уступающие свои места новым, победоносным формам по большей части должны составлять естественные группы, унаследовавшие какое-либо общее несовершенство, и поэтому, по мере распространения по земному шару групп новых, должны исчезать с него формы старые; и то и другое явление должно распространяться по всему земному шару.
Считаю нелишним и следующее замечание, находящееся в связи с занимающим над предметом. Я привел причины, по которым я полагаю, что все наши большие формации с ископаемыми накопились во время периодов оседания, и что между ними существуют громадные пробелы, соответствующие периодам, в которые морское дно было неподвижно или подымалось, и тем, в которые осадки накоплялись недостаточно быстро, чтобы облечь собою и сохранить органические остатки. Во время этих длинных пробелов, я полагаю, что жители каждой области подвергались значительной мере видоизменения и вымирания, и что происходило в нее много вторжений из других краев света. Так как мы имеем повод думать, что изменения уровня распространяются на значительные протяжения, весьма вероятно, что формации, в строгом смысле одновременные, часто накоплялись на значительных протяжениях в одной и той же части света; но мы далеко не имеем права предполагать, чтобы таков был постоянно порядок вещей, и что обширные области постоянно изменяли одновременно свой уровень. Когда две формации накоплялись в двух областях приблизительно, но не вполне одновременно, мы найдем в обеих, по причинам изложенным выше, одинаковую общую последовательность жизненных форм, но виды в них не будут тождественны, ибо в одной области на видоизменение, вымирание и переселение было несколько более времени, чем в другой.
Я подозреваю, что в Европе бывали такого рода случаи. Мистер Прествич в своих великолепных исследованиях об эоценовых формациях Англии и Франции успел провести полную параллель между последовательными этажами обеих стран; но если мы сравним известные этажи английских и французских, то, при любопытном совпадении в числе видов, принадлежащих к каждому роду, в самих видах окажется различие, которое трудно объяснить в столь близких между собою областях — разве принять, что два моря, населенные современными, но различными фаунами, были разделены перешейком. Лайель произвел подобные наблюдения над некоторыми из позднейших третичных формаций. Барранд также показал, что существует разительный параллелизм между последовательными силурийскими формациями Богемии и Скандинавии; тем не менее он нашел, что виды, заключающиеся в них, изумительно разнятся. Если отдельные формации в этих странах накоплялись не вполне одновременно — так что формации в одной стране часто соответствует пробел в другой — и если в обеих странах виды медленно изменялись во время накопления отдельных формаций и в длинные промежутки между их накоплением, в таком случае отдельные формации обеих стран легко должны поддаться одинаковой классификации на основании общей последовательности жизненных форм, и их последовательность в обеих странах покажется нам строго параллельною, но тем не менее виды в будто бы соответствующих друг другу этажах обеих стран не будут тождественны.
О сродстве вымерших форм между собою и с живыми формами. — Бросим теперь взгляд на сродство видов угасших и ныне живущих. Они все вместе составляют одну обширную естественную систему, и этот факт разом объясняется из начала наследственности. Чем древнее форма, тем, в большей части случаев, сильнее разнится она от форм ныне живущих. Но, как уже давно заметил Бьюкленд, все ископаемые формы либо могут быть причислены к ныне живущим группам, либо занимают между ними положение среднее. Что угасшие формы отчасти пополняют обширные промежутки между ныне существующими родами, семействами и порядками, о том не может быть и спору. Ибо если мы сосредоточим наше внимание на одних выживших или на одних вымерших организмах, нам представится ряд менее полный, чем если мы соединим тех и других в одну общую систему. Относительно позвоночных можно было бы наполнить целые страницы выписками из сочинений нашего великого палеонтолога Оуена, доказывающими, что вымершие животные занимают середину между ныне живущими группами. Кювье считал жвачных и толстокожих за самые далекие один от другого порядки млекопитающих; но Оуен открыл столько ископаемых посредствующих звеньев, что ему пришлось изменить всю классификацию этих двух порядков: например, он разлагает на такие постепенности расстояние, по-видимому, столь значительное, между свиньею и верблюдом. Относительно беспозвоночных, Барранд, и нельзя привести более полновесного авторитета, утверждает, что он с каждым днем все более убеждается в том, что палеозоические животные, хотя и принадлежат к одним порядкам, семействам и родам с ныне живущими, не были в те времена разграничены на такие резкие группы, как ныне.
Некоторые писатели возражали, что ни один угасший вид или группа видов не может считаться вполне средним между ныне живущими видами или группами. Если под этим термином разумеют, что угасшая форма во всех своих признаках составляет строгую середину между двумя ныне живущими формами, то это возражение, вероятно, основательно. Но мне кажется, что в классификации совершенно естественной многие ископаемые виды пришлось бы поместить между видами ныне живущими и некоторые угасшие роды между ныне живущими родами, даже между родами, принадлежащими к отдельным семействам. Случай самый обыкновенный, в особенности относительно групп, резко различествующих, как например рыбы и гады, заключается, как мне кажется, в том, что если, например, эти группы в настоящий день разнятся в дюжине признаков, древние члены этих самых двух групп разнились бы одна от другой в несколько меньшем количестве признаков, так что эти группы прежде были бы несколько ближе одна к другой.
Очень распространено мнение, что чем древнее форма, тем полнее она связывает каким-либо своим признаком группы, ныне далеко отстоящие одна от другой. Это замечание, без сомнения, должно быть ограничено группами, подвергшимися значительному видоизменению в течение геологических времен, и было бы трудно доказать основательность этого положения, ибо от времени до времени открывается и выжившее животное, каков например лепидосирен, представляющее сродство с разными отдельными группами. Но если мы сравним древнейших гадов и батрахиев, древнейших рыб и головоногих, и эоценовых млекопитающих с новейшими членами этих классов, мы должны допустить, что в этом замечании есть доля справедливости.
Посмотрим теперь, насколько все эти факты и выводы согласуются с теориею потомственного видоизменения. Так как это предмет несколько сложный, прошу читателя обратиться к таблице, приложенной к четвертой главе. Мы можем представить себе, что нумерованные буквы изображают роды, а пунктированные линии, расходящиеся от них, виды каждого рода. Чертеж слишком прост, ибо в нем означено слишком мало видов и родов, но это для нас маловажно. Горизонтальные линии могут представлять последовательные геологические формации, а все формы, не доходящие до верхней линии, могут почитаться угасшими. Три выживших рода составят небольшое семейство, и близко сродное с ним семейство или подсемейство, и третье семейство. Эти три семейства, вместе с многими вымершими родами на всех потомственных линиях, расходящихся от вида-родича A, составят порядок, ибо все они унаследуют что-либо общее от общего, древнего родича. По закону беспрестанного стремления к расхождению признаков, который был объяснен при помощи этого чертежа, чем новее какая-либо форма, тем более, вообще говоря, будет она разниться от своего древнего предка. Поэтому мы можем понять общий закон, по которому древнейшие ископаемые всего более разнятся от форм ныне живущих. Мы не должны однако же предполагать, чтобы расхождение признаков было обстоятельство необходимое; оно зависит только от того, что путем такого расхождения потомки одного вида получают возможность захватить многие и разнообразные места в природном строе. Поэтому совершенно возможно, как мы видели относительно некоторых амурских форм, чтобы вид продолжал слегка изменяться, сообразно слегка измененным жизненным условиям, и однако сохранял в течение длинных периодов времени одни и те же общие признаки. Этот случай изображен в чертеже буквою .
Все многочисленные формы, угасшие или ныне живущие, происшедшие от , составляют, как замечено выше, один порядок; и этот порядок, вследствие продолжительного действия вымирания и расхождения признаков, разделился на несколько подсемейств и семейств, из которых некоторые, по нашему предположению, вымерли в разные периоды, некоторые же дожили до настоящего времени.
Взглянув на чертеж, мы можем убедиться, что если бы многие из угасших форм, по нашему предположению, заключенных в последовательных формациях, были открыты на разных пунктах всего разветвленного ряда, три выжившие семейства, означенные на верхней линии, до некоторой степени связались бы между собою. Если бы, например, были отрыты роды , эти три семейства так бы тесно связались между собою, что их, вероятно, пришлось бы соединить в одно обширное семейство, подобно тому, как случилось с живыми и толстокожими. Но тот, кто возразил бы, что угасшие роды, связывающие таким образом три семейства, не могут быть названы средними между ними формами, был бы прав, ибо эти угасшие роды связывают семейства не прямо, а посредством длинного обхода через многие очень различные формы. Если бы открылись многие формы выше одной из средних горизонтальных линий, например выше линии VI — но ни одна ниже ее — тогда лишь два семейства налево (а именно и так далее и и так далее) пришлось бы соединить в одно семейство, а два другие семейства (а именно —, заключающее ныне пять родов, и —) остались бы разделенными. Эти два семейства, однако, стали бы менее раздельными по открытии этих ископаемых. Если, например, мы предположим, что существующие роды этих двух семейств разнятся между собою в дюжине признаков, в таком случае роды в ранний период, обозначенный цифрою VI, разнились бы в меньшем количестве признаков, ибо в этой ранней стадии они далеко не настолько разошлись в признаках с общим родичем порядка, чем впоследствии. По этой-то причине часто случается, что роды древние, угасшие представляют признаки сколько-нибудь средние между признаками своих видоизмененных потомков или сродичей по боковым линиям.
В действительности дело гораздо сложнее, чем как оно изображено на чертеже, ибо группы, конечно, были гораздо многочисленнее, их жизнь была очень неровной продолжительности и они видоизменялись в очень неровной степени. Так как мы обладаем лишь последним томом геологической летописи, да и тот дошел до нас в состоянии чрезвычайно отрывочном, мы не имеем права ожидать, чтобы, за исключением очень редких случаев, нам удавалось пополнять значительные пробелы в естественной системе и таким образом связывать отдельные семейства и порядки. Все, что мы вправе ожидать, это, чтобы группы, в известные нам геологические периоды подвергшиеся значительному видоизменению, в древних формациях несколько сближались между собою, так чтобы древнейшие члены каждой группы менее разнились между собою в некоторых из своих признаков, чем ныне живущие члены тех же групп; и это, по единогласному свидетельству наших лучших палеонтологов, случается, по-видимому, очень часто.
Итак, по теории потомственного видоизменения, главные факты, относящиеся к сродству вымерших организмов между собою и с организмами ныне живущими, объясняются, как мне кажется, удовлетворительно. А со всякой другой точки зрения они совершенно необъяснимы.
По этой самой теории, очевидно, что фауна всякого великого периода в истории земного шара должна была занимать по общему характеру середину между фауною предшествовавшею и фауною последующею. Так, если виды, жившие в шестой великой потомственной стадии нашего чертежа, были потомками тех, которые жили в пятой стадии, и родичами видов, еще более видоизменившихся в седьмой стадии, то они непременно должны были занимать место приблизительно среднее между первыми и последними. Мы должны, однако же, принимать в расчет и полное вымирание некоторых из форм предшествовавших, и вторжение совершенно новых форм из других местностей, а также значительную меру видоизменения во время длинных пробелов между последовательными формациями. За этими ограничениями, фауна каждого геологического периода, несомненно, представляет характер средний между фаунами периодов предыдущего и последующего. Достаточно, для примера, напомнить о том, как ископаемые девонской системы, тотчас по ее открытии, были признаны палеонтологами за формы средние между организмами каменноугольной и силурийской системы. Но не каждая фауна по необходимости представляет такую точную середину, ибо между накоплением последовательных формаций протекли неравные промежутки времени.
Нельзя считать серьезным возражением против истины положения, что в целом фауна каждого периода имеет характер приблизительно средний между фауною предыдущею и последующею, то обстоятельство, что некоторые роды составляют исключение из общего правила. Например, мастодонты и слоны, расположенные доктором Фальконером в два ряда, сперва по их взаимному сродству, а затем по времени их существования, представляют нам две разные классификации. Виды, представляющие признаки самые крайние, не суть виды самые древние, ни самые новые, и виды средние по признакам не суть виды средние по времени существования. Но, предположив на минуту, что в этом и в других подобных случаях данные о первом появлении и об исчезновении видов совершенно полны, мы не имеем причин полагать, чтобы формы, последовательно возникшие, жили одинаково долго; форма очень древняя может выжить долее, чем форма возникшая позже в другом месте; в особенности это возможно относительно наземных форм, живущих в отдельных областях. Возьмем, для сравнения, явление малых размеров: если бы мы главные выжившие и угасшие породы домашнего голубя расположили в ряд по их взаимному сродству, это расположение не выражало бы в точности порядка их возникновения и еще менее порядка их исчезновения; ибо дикий голубь-родич выжил до сих пор, а многие разновидности, средние между диким голубем и голубем почтовым, вымерли; и почтовые голуби, представляющие в крайнем развитии существенный признак — длинный клюв, возникли раньше, чем короткоклювые турманы, составляющие в этом отношении противоположный конец ряда.
В тесной связи с законом, по которому органические остатки средних формаций до некоторой степени средни и по признакам, находится и факт, на котором настаивают все палеонтологи, а именно, что ископаемые из двух последовательных формаций гораздо ближе сродны между собою, чем ископаемые из двух формаций отдаленных. Пикте́ приводит как общеизвестный пример общее сходство органических остатков из всех этажей меловой формации, в которой однако виды в каждом этаже различны. Тот, кто знаком с распределением ныне живущих видов на поверхности земного шара, не станет объяснять близкого сходства отдельных видов в последующих геологических формациям тем, что физические условия в древних областях оставались приблизительно одинаковыми. Вспомним, что жизненные формы, по крайней мере морские, изменялись почти одновременно на всей поверхности земного шара, следовательно, при самых разнородных климатах и условиях. Вспомним громадные перевороты в климате во время плейстоценового периода, заключающего в себе весь период ледовой, и заметим, как мало они подействовали на видовые формы морских жителей.
По теории потомственности, ясен смысл того факта, что ископаемые остатки сопредельных формаций, хотя причисленные к отдельным видам, близко сродны между собою. Так как накопление каждой формации часто прерывалось, и между отдельными формациями существуют значительные пробелы, мы не имеем права ожидать, как я постарался доказать в предыдущей главе, что найдем в какой-либо одной или в двух последовательных формациях все разновидности, средние между видами, свойственными концу и началу этих формаций; но мы должны встречать через периоды очень длинные по счислению годами, но умеренно длинные в геологическом смысле, формы близко сродные между собою, или, как называют их некоторые авторы, виды «представляющие» друг друга (representative species); а такие виды мы, несомненно, находим. Одним словом, мы находим такие указания на медленное, нечувствительное изменение видовых форм, каких мы вправе искать.
О степени развития древних форм, сравнительно с формами новейшими. — Мы видели в четвертой главе, что степень обособления и специализации органов в живых существах, достигших совершеннолетия, есть лучшее до сих пор найденное мерило степени их совершенства. Мы видели также, что так как специализация частей и органов выгодна для каждого живого существа, то естественный подбор постоянно будет вести к тому, чтобы организация каждого живого существа таким образом специализировалась и совершенствовалась в этом смысле; причем, конечно, он может, и даже должен, оставить многие создания, приспособленные к простым жизненным условиям, при их простом, не усовершенствованном строении. С другой, более общей точки зрения, ясно, что, по теории естественного подбора, новейшие формы должны подвигаться в совершенстве относительно своих родичей; ибо всякий новый вид слагается в силу того, что приобрел какие-либо преимущества в борьбе за существование над другими, предшествовавшими формами. Если бы при климате, приблизительно неизмененном, эоценовые жители какого-либо края света вступили в борьбу с нынешними жителями этой же или иной страны, эоценовая фауна или флора, конечно, была бы побеждена и истреблена; то же было бы с вторичною фауною при встрече с эоценовою, с палеозоическою при встрече с вторичною. Таким образом, и по основному мерилу победы в борьбе за существование, и по мерилу специализации органов, формы новейшие должны, по теории естественного подбора, стоять выше форм древних. То ли видим мы в действительности? Значительное большинство палеонтологов, конечно, отвечало бы на этот вопрос утвердительно; но я, по крайнему моему разумению, прочитавши рассуждения Лайеля и Гукера об этом предмете относительно растений, могу согласиться с этим заключением лишь в известных пределах. Тем не менее можно надеяться, что будущие геологические исследования доставят нам более надежные данные для решения этого вопроса.
Вопрос этот во многих отношениях чрезвычайно запутан. Геологическая летопись, очень неполная за все времена, как мне кажется, не простирается назад довольно далеко, чтобы доказать, что в известный нам период истории земного шара органическая жизнь значительно подвинулась вперед. Даже в настоящее время натуралисты, сравнивая представителей одного и того же класса, не могут согласиться насчет относительной степени их совершенства; так, некоторые из них считают акул за самых высших рыб, потому что они приближаются к пресмыкающимся; другие считают рыб костистых за высшую форму. Ганоидные рыбы занимают середину между акулами и рыбами костистыми; эти последние в настоящее время значительно преобладают по количеству, между тем как в прежние времена существовали только акулы и ганоидные рыбы; следовательно, смотря по избранному нами мерилу совершенства, мы можем сказать, что рыбы повысились или понизились в организации. Определить же относительную высоту организации в представителях разных типов — труд, по видимому, безнадежный. Кто возьмется определить, что стоит выше, каракатица или пчела, это насекомое, которое великий фон Бэр считал «в сущности, выше организованным, чем рыба, хотя и по иному типу». В сложной борьбе за существование мыслимо, например, чтобы раки, не стоящие очень высоко в собственном своем классе, победили головоногих или высших мягкотелых, и такие раки, хотя не высоко развитые, стояли бы очень высоко в лестнице беспозвоночных животных, если бы мы положились на самую решительную из всех проб, на законы борьбы.
Кроме этого существенного затруднения в решении вопроса, какие формы по организации стоят выше, представляются и другие. Нам следует не только сравнивать высших представителей каждого класса в две отдаленные одна от другой эпохи — хотя это, быть может, и самый важный элемент для решения вопроса — но нам следует также сравнить всех членов этого класса, высших и низших, в эти две эпохи. В эпоху очень давнюю высшие и низшие слизняки, а именно головоногие и руконогие, были крайне обильны; в настоящее время, оба эти порядка значительно уменьшились в численности, между тем как другие порядки, средние по степени своей организации, значительно расширились; поэтому некоторые натуралисты утверждали, что слизняки в прежние времена были выше организованы, чем ныне; но в пользу противоположного воззрения говорит, и еще сильнее, значительное уменьшение в настоящее время количества низших слизней; тем более, что ныне живущие головоногие, хотя и малочисленные, организованы выше своих древних сродичей. Мы должны также обратить внимание на количественные отношения высоко- и низкоорганизованных классов к населению всего земного шара в эти два периода; если бы, например, в настоящее время существовало 50 000 видов позвоночных животных, и если бы мы имели повод полагать, что в какой-либо прежний период их существовало только десять тысяч, мы должны были бы считать это умножение высшего класса, предполагающее значительное вытеснение форм низших, за решительный шаг в совершенствовании органической жизни, участвовали ли или нет в этом умножении высшие позвоночные. Из всего этого мы видим, сколь безнадежно трудным останется, как кажется навсегда, совершенно справедливая оценка степеней совершенства отрывочно известных нам фаун, сложившихся в разные геологические периоды.
Мы (с очень важной точки зрения) оценим это затруднение еще вернее, если обратим внимание на некоторые из ныне существующих флор и фаун. Судя по необыкновенной быстроте, с которою в новейшее время европейские организмы распространились в Новой Зеландии и захватили места, без сомнения, занятые и прежде, мы можем предположить, что если бы все животные и растения Великобритании были ввезены в Новую Зеландию, множество великобританских форм прижились бы в ней и истребили бы многих ее природных жителей. С другой стороны, судя по тому, что ныне происходит в Новой Зеландии, и потому, что едва ли хотя один житель южного полушария одичал в Европе, мы можем сомневаться, чтобы при перенесении всех новозеландских организмов в Великобританию многим из них удалось захватить места, ныне занятые нашими природными растениями и животными. С этой точки зрения, произведения Великобритании можно считать более высокими, чем произведения Новой Зеландии. Но даже самый искусный натуралист, рассмотревши виды этих двух стран, не мог бы предсказать такого результата.
Агассиц настаивает на том, что древние животные до некоторой степени схожи с зародышами ныне существующих животных тех же классов, или что геологическая последовательность угасших форм в некоторой мере параллельна эмбриологическому развитию форм новейших. Не могу не согласиться с Пикте и с Гоксли в том, что основательность этого воззрения далеко не доказана. Но я вполне надеюсь, что она подтвердится со временем, по крайней мере относительно подчиненных групп, выделившихся одна из другой во времена относительно недавние. Ибо это учение Агассица вполне согласуется с теориею естественного подбора. В одной из следующих глав я постараюсь показать, что взрослый организм разнится от своего зародыша вследствие видоизменений, совершившихся в неранний возраст и унаследованных в том же возрасте. Этот процесс, оставляя зародыш почти неизмененным, беспрестанно накопляет, в течение последовательных поколений, новые уклонения в организме взрослом.
Отсюда происходит, что зародыш остается как бы снимком, сделанным самою природою с древнего, менее видоизмененного состояния каждого животного. Это воззрение может быть справедливо и однако же не подлежать категорическому доказательству. Так например, мы видим, что древнейшие рыбы, гады и млекопитающие представляют каждое несомненные признаки своего класса, хотя и разнятся между собою несколько менее, чем ныне живущие типические представители тех же классов; поэтому было бы тщетным трудом искать животных, имеющих общие эмбриологические признаки позвоночных, пока не открыты пласты, гораздо более древние, чем древнейшие пласты силурийские — открытие, на которое мы имеем очень мало шансов.
О сохранении одних и тех же типов в отдельных областях в позднейшие третичные периоды. — Много лет тому назад мистер Клифт показал, что ископаемые млекопитающие, находимые в австралийских пещерах, близко сродны с ныне живущими двуутробками этого материка. В Южной Америке подобное сродство обнаруживается даже неопытному взгляду обломками исполинских панцирей, подобных панцирю броненосца, находимых в разных частях Ла-Платы, и профессор Оуен показал самым разительным образом, что большинство ископаемых млекопитающих, схороненных в этой местности в таких значительных количествах, сродно с южноамериканскими типами наших времен. Это сродство обнаруживается даже еще яснее в великолепной коллекции ископаемых костей, собранной господами Лойдом и Клаусеном в пещерах Бразилии. Меня так сильно поразили эти факты, что я в 1839 и 1845 годах особенно настаивал на этом «законе последовательности типов» — на этом «дивном сродстве между вымершими и живыми жителями одного материка». Профессор Оуен впоследствии распространил то же обобщение и на млекопитающих Старого Света. Тот же закон выражается в восстановленных этим автором вымерших исполинских птицах Новой Зеландии. О том же свидетельствуют птицы бразильских пещер. Мистер Вудвард показал, что тот же закон приложим и к морским раковинам, но не выражается в них с достаточною ясностию, вследствие обширного распределения большей части родов слизней. Можно было бы присовокупить другие примеры, каковы сродство между вымершими и живыми наземными раковинами Мадеры и между вымершими и живыми раковинами солоноватых вод Арало-Каспийского моря.
Что же значит этот удивительный закон повторения одних и тех же типов в отдельных областях? Смелый был бы тот человек, кто, сравнивши нынешние климаты Америки и Австралии под одинаковою широтою, взялся бы объяснить с одной стороны несходством физических условий несходство жителей этих двух материков и, с другой стороны, сходством этих условий однообразие типов в каждом из них в течение позднейших третичных периодов. Но нельзя утверждать, чтобы двуутробки исключительно или преимущественно возникали в Австралии или беззубые и другие южно-американские типы исключительно в Южной Америке. Ибо мы знаем, что Европа в древние времена была населена многочисленными двуутробками, и я показал в упомянутых выше сочинениях, что в прежние времена закон распределения наземных млекопитающих в Америке был иной, чем теперь. Северная Америка в прежние времена имела характер, значительно приближавшийся к нынешнему характеру Южной Америки; а Южная имела более сродства с Северною, чем ныне. Точно также из открытий Фальконера и Котли мы узнали, что северная Индия в прежние времена относительно млекопитающих представляла более сродства с Африкою, чем ныне. Можно было бы привести подобные факты относительно распределения морских животных.
По теории потомственного видоизменения, великий закон продолжительной, но не неизменной последовательности одних и тех же типов в отдельных областях разом объясняется; ибо жители каждого края света, очевидно, будут оставлять за собою на следующий период близко сродных, хотя и несколько видоизмененных потомков. Если жители одного материка в прежние времена значительно разнились от жителей другого материка, видоизмененные их потомки также будут разниться приблизительно тем же способом и в той же мере. Но по прошествии очень долгих времен, по совершении великих географических переворотов, допустивших значительные переселения, формы слабейшие уступят формам более сильным, и окажется, что закон, связывающий распределение форм прежде живших и форм современных не имеет ничего неизменного.
Можно спросить в шутку, неужто я предполагаю, что мегатерий и другие сродные с ним исполинские чудовища оставили за собою в Америке выродившееся потомство, состоящее из тихохода, броненосца и муравьеда. Такое предположение недопустимо. Эти гигантские животные совершенно вымерли и не оставили за собою потомства. Но в пещерах Бразилии находятся вымершие виды, близко сродные по росту и по другим признакам с нынешними видами Южной Америки, и некоторые из этих ископаемых форм могут быть прямыми предками видов ныне живущих. Не следует забывать, что, по моей теории, все виды одного рода произошли от какого-либо одного рода, так что если мы находим в одной геологической формации шесть родов, состоящих каждый из восьми видов, а в следующей формации оказывается столько же сродных или заменяющих родов с тем же количеством видов, мы можем заключить, что лишь один вид каждого из шести древних родов оставил за собою видоизмененных потомков, образующих эти шесть новых родов. Все остальные семь видов каждого из древних родов вымерли, не оставив потомства. Или, и это случай, вероятно, более обыкновенный, лишь два или три вида из двух или трех древних родов будут родичами шести новых родов, а остальные древние виды и роды вовсе не оставят потомства. В порядках, находящихся в упадке, какова, по-видимому, группа южноамериканских беззубых, еще меньшее количество родов и видов должно было оставить видоизмененное потомство.
Заключение предыдущей и этой главы. — Я постарался показать, что геологическая летопись чрезвычайно неполна; что лишь малая часть земной поверхности тщательно исследована геологически; что лишь органические существа известных классов сохранились в ископаемом состоянии в значительных количествах; что количество, как экземпляров, так и видов, сохраняемых в наших музеях, решительно ничто в сравнении с неисчислимым множеством поколений, которые должны были смениться даже в течение одной формации; что для накопления пластов с ископаемыми, достаточно толстых, чтобы противостоять последующему разрушению, необходимы периоды оседания и поэтому между отдельными формациями должны были пройти громадные промежутки времени; что, вероятно, во время периодов оседания происходило более вымирания, а в периоды поднятия более видоизменения, и что за эти последние периоды геологическая летопись представляет наиболее пробелов; что всякая отдельная формация отлагалась не беспрерывно; что продолжительность накопления каждой формации, быть может, коротка в сравнении с среднею долговечностью видовых форм; что переселения играли важную роль в первом появлении новых форм в каждой отдельной области или формации; что широко распределенные виды суть те, которые наиболее видоизменялись и всего чаще производили виды новые; и что разновидности сначала часто были местными. Все эти причины вместе взятые должны были повести к тому, чтобы сделать геологическую летопись чрезвычайно неполною, и объясняют в значительной мере, почему мы не находим бесконечного ряда разновидностей, связывающих все вымершие и ныне живущие формы тончайшими переходами.
Тот, кто не согласен с этим воззрением на свойства геологической летописи, с полным правом отвергнет и всю мою теорию. Ибо он будет тщетно искать тех бесчисленных переходных звеньев, которые в прежние времена должны были связывать виды близко сродные или заменяющие друг друга, находимые в отдельных этажах одной и той же великой формации. Он может не верить в громадность времен, истекших между нашими последовательными формациями; он может упустить из виду, какую важную роль должны были играть переселения, рассматривая формации лишь одной обширной области, например Европы; он может настаивать на кажущемся, часто обманчивом, внезапном появлении целых групп видов. Он может спросить, куда девалось несметное множество организмов, которые должны были существовать до отложения первого силурийского пласта. Могу отвечать на этот последний вопрос лишь гипотетически, говоря, что, поскольку можем мы судить, там, где ныне находятся наши океаны, они находились и в течение громадных времен, а там, где ныне находятся наши колеблющиеся материки, они стоят с самой силурийской эпохи; но что долго до этого периода земной шар мог представлять совсем иное зрелище, и что древние материки, составленные из формаций более древних, чем какая-либо из нам известных, могут в настоящее время существовать в состоянии полного метаморфоза или лежать на дне океанов.
Но если мы сочтем эти затруднения разрешенными, все остальные великие палеонтологические факты представятся нам, как мне кажется, простыми выводами из теории потомственного видоизменения через естественный подбор. Мы поймем, почему новые виды появляются медленно и последовательно; почему виды разных классов не изменяются постоянно одновременно, или одинаково быстро, или в одинаковой степени, но почему все с течением времени видоизменяются в известной мере. Вымирание старых форм есть почти неминуемое последствие появления форм новых. Мы можем объяснить себе, почему вид, однажды исчезнув, никогда не появляется вновь. Группы видов медленно увеличивают свою численность и живут не одинаково долго; ибо процесс видоизменения по необходимости медлен и зависит от многих сложных обстоятельств; почему вид, однажды исчезнув, никогда не появляется вновь. Группы видов медленно увеличивают свою численность и живут одинаково долго; ибо процесс видоизменения по необходимости медлен и зависит от многих сложных обстоятельств. Преобладающие виды обширнейших, преобладающих групп стремятся оставлять многих видоизмененных потомков, и таким образом возникают новые подгруппы. По мере их возникновения виды групп менее сильных, унаследовавшие от общего родича какое-либо несовершенство, склонны к одновременному вымиранию без видоизмененного потомства. Но окончательное вымирание целой группы видов часто может быть процессом весьма медленным, вследствие сохранения немногих потомков, выживающих в защищенных, объединенных местностях. Когда группа исчезла вполне, она не появляется вновь, ибо потомственная цепь порвана.
Мы можем понять, каким образом распространение преобладающих жизненных форм, всего чаще изменяющихся, стремится со временем населить весь мир сродными, хотя и видоизмененными потомками; они по большей части успеют заместить те группы видов, которые слабее их в борьбе за существование. Поэтому через долгие промежутки времени все организмы земного шара будут казаться как бы изменившимися одновременно.
Мы можем понять, почему все жизненные формы, древние и новейшие, составляют вместе одну великую систему, ибо они все связаны потомственно. Мы можем понять по беспрестанному стремлению к расхождению в признаках, почему чем древнее форма, тем более она, вообще говоря, разнится от форм ныне живущих; почему формы древние, угасшие, в некоторой мере пополняют пробелы между формами ныне живущими, иногда сливая две группы, прежде считавшиеся отдельными, но чаще лишь приближая их несколько одну к другой. Чем древнее форма, тем чаще, по-видимому, она представляет признаки в некоторой мере средние между группами ныне раздельными, ибо чем древнее форма, тем более сродна, а, следовательно, и тем более сходна она будет с общим родичем групп, с тех пор постоянно расходившихся. Формы угасшие редко стоят в точности на средине между формами ныне живущими, но лежат между ними на длинном обходе через многие вымершие и очень различные формы. Мы ясно видим, почему органические остатки в формациях, непосредственно следующих одна за другой, ближе сродны между собою, чем в формациях одна от другой далеких; ибо эти формы теснее связаны потомственно; мы ясно видим, почему организмы формации средней имеют и средний характер.
Организмы, населявшие Землю в каждый из последовательных периодов ее истории, пересилили своих предшественников в жизненной борьбе и, следовательно, в этом отношении стоят выше их; и этим можно объяснить темное чувство, заставившее многих палеонтологов признать, что в целом организация на земле подвинулась вперед. Если со временем будет вполне доказано, что древние животные в некоторой мере схожи с зародышами новейших животных тех же классов, этот факт будет нам понятен. Повторение одних и тех же типов строения в каждой области во время последних геологических периодов перестает быть таинственным и просто объясняется наследственностью.
Итак, если геологическая летопись так неполна, как я полагаю, а — можно по крайней мере сказать утвердительно — нельзя доказать, чтоб она была гораздо полнее, главные возражения против теории естественного подбора значительно ослабляются или вовсе исчезают. С другой стороны, все главные законы палеонтологии, как мне кажется, ясно свидетельствуют о том, что виды произошли потомственно от других видов, причем старые формы вытеснялись новыми, усовершенствованными жизненными формами, возникшими по законам изменчивости, доныне действующим вокруг нас, и сохраненными естественным подбором.