Записки о Саратове (Попов)/1893 (ДО)/IV. Губернаторство Ф. Л. Переверзева. 1831—1836 гг.

Записки о Саратовѣ — Губернаторство Ф. Л. Переверзева
авторъ К. И. Попов

Изъ сборника «Саратовский край». Дата созданія: 1850-е годы, опубл.: 1893. Источникъ: Губернаторство Ф. Л. Переверзева // Саратовский край. Исторические очерки, воспоминания, материалы. — Саратов: Паровая скоропечатня Губернского Правления, 1893. — С. 152—236. Индекс в Викитеке

IV.
Губернаторство Ф. Л. Переверзева.

1831—1836 гг. Вступленіе Переверзева въ должность губернатора. — Его мѣстожительство и образъ жизни. — Чиновникъ Чекмаревъ и Симановскій. — Улучшеніе быта чиновниковъ. — Театръ, маскарады и домашнія увеселенія. — Ревизіи губернатора въ гг. Вольскѣ и Хвалынскѣ. — Полицеймейстеръ Васильевъ. — И. д. губернатора М. М. Муромцевъ. — Ищейкинъ — городничій; окончаніе его карьеры. — Полицеймейстеръ Скворцовъ и его смерть. — Полицеймейстеръ Голядкинъ. — Слѣдствіе по дѣлу о разбойникахъ въ Петровскомъ уѣздѣ. — Слѣдствіе по дѣлу объ убійствѣ полковника Бурнашева. — Преосвященный Іаковъ. — Сооруженіе храмовъ. — Переводъ кантонистовъ въ Вольскъ. — Водопроводъ. — Заволжье.— Жизнь въ Царицынѣ и Дубовкѣ. — Описаніе Сарепты. — Чертежники въ селахъ.

Ф. Л. Переверзевъ все время своего управленія Саратовскою губерніею, лишь состоялъ въ должности губернатора, но не былъ утвержденъ по нерасположенію къ нему, какъ говорили, министра внутреннихъ дѣлъ Блудова, заступившаго мѣсто графа Закревскаго.

По пріѣздѣ въ Саратовъ, Переверзевъ остановился у А. А. Панчулидзева. Затѣмъ нанялъ для себя домъ бывшій г. Ушкова, теперь г. Киселевой, а для канцеляріи — домъ Антоновича, впослѣдствіи перешедшiй къ Черепнину. Бывшаго правителя канцеляріи Симановскаго Переверзевъ опять допустилъ до этой должности, а Чекмаревъ остался столоначальникомъ.

Вскорѣ пріѣхала жена Переверзева Вѣра Александровна съ дѣтьми.

При Фед. Лук. по канцеляріи и губернскому правленію заведенъ былъ совершенно другой порядокъ, чѣмъ при его предшественникахъ. Онъ обязалъ всѣхъ столоначальниковъ всеподданнѣйшіе рапорты Государю Императору, донесенія министрамъ и вообще бумаги по серьезнымъ дѣламъ изготовлять только вчернѣ и подавать ему на просмотръ вмѣстѣ съ дѣлами ежедневно въ 10 ч. вечера, съ тѣмъ, что онъ утромъ на другой день будетъ возвращать ихъ вмѣстѣ съ подписанными бумагами. Такъ и исполнялось это во все время его губернаторства. Возвращаемыя имъ для переписки бумаги были перемараны, исправлены въ слогѣ, другія перерваны и вмѣсто нихъ написаны имъ самимъ въ другомъ смыслѣ, короче и яснѣе. Въ теченіи полгода Переверзеву не могли угодить въ изложеніи бумагъ, въ особенности по губернскому правленію, и многихъ столоначальниковъ онъ замѣнилъ другими. Въ старыхъ приказныхъ, законникахъ и дѣльцахъ онъ не имѣлъ надобности. По его представленію, былъ переведенъ совѣтникомъ въ губернское правленіе арзамазскій, Нижегородской губ., уѣздный стряпчій С. С. Зѣвакинъ, пожилой уже человѣкъ, который помнилъ всѣ уложенія и законы наизустъ, хотя не могъ сдѣлать изъ дѣлъ ни выписокъ, ни записокъ, ни дать своего заключенія. Для Переверзева этого впрочемъ было не нужно: онъ самъ писалъ заключенія и опредѣленія.

О характерѣ Фед. Лук. надо сказать, что онъ былъ чрезвычайно вспыльчивъ и раздражителенъ. Въ случаяхъ, когда написано или доложено было не по его мысли и не сообразно съ дѣломъ, онъ кричалъ, сердился и называлъ объясняющихся съ нимъ чиновниковъ: „скотами“, „ослами“, „телятами“. Когда онъ начиналъ сердиться, то это можно было сейчасъ же замѣтить: на его большомъ лбу все болѣе и болѣе надувалась шишка и доходила до половины большаго грецкаго орѣха; когда же сердце его проходило, то и шишка уничтожалась и почти не была примѣтна. Кромѣ того „въ сердцахъ“ онъ мялъ въ рукахъ написанную не по немъ бумагу, кидалъ ее на полъ, топталъ ногами и потомъ, поднявъ съ пола, расправлялъ, разсуждая какъ ее должно написать, принимался исправлять написанное, но съ пера сливались чернила по измятой бумагѣ, онъ бросалъ перья и послѣ того, какъ гнѣвъ проходилъ, отдавалъ чиновнику бумагу, приказывая передѣлать ее по его мысли и потомъ опять ему подать.

Почти все производство по губернскому правленію по серьезнымъ и нужнымъ дѣламъ Ф. Л. принялъ на себя; а губернскому правленію предлагалъ, какое должно сдѣлать распоряженіе по разсмотрѣнному имъ дѣлу. По этому случаю въ канцеляріи штатъ былъ увеличенъ до 40 челов. Впослѣдствіи попривыкли къ требованіямъ Ф. Л. при составленіи черновыхъ бумагъ; слогъ былъ лучше и пространносоставляемыя по прежнему порядку записки изъ дѣлъ стали сокращеннѣе излагаться и яснѣе.

За всѣмъ тѣмъ Ф. Л. во все время своего губернаторства не переставалъ учить молодое чиновничество. Весьма часто на подаваемыхъ ему къ просмотру черновыхъ бумагахъ онъ дѣлалъ разныя надписи, въ родѣ слѣдующихъ: „Давно долблю: маленькій г. означаетъ городъ, большой Г. — господинъ; не понимаютъ телята“; „соломой бы васъ кормить и то велѣть Шеньяну (аптекарю) золотниками отпускать“; „темна вода во облацѣхъ вышнихъ“. Если какую бумагу помощникъ писалъ, а столоначальникъ поправлялъ; онъ замѣчалъ: „лошадь везла, корова ѣхала“, „ты бы спросилъ моего Ефрема (кучеръ его), такъ ли я написалъ эту бумагу; онъ сказалъ бы: нѣтъ, не такъ“; „дуракъ!!! ничего ему въ голову не вдолбишь“, „эхъ ты! Никитишна, Никитишна!“ Почеркъ руки каждаго чиновника Переверзевъ зналъ, и слѣдовательно это все относилось къ писавшему бумагу.

Возвращенныя отъ него бумаги съ подобными надписями переходили между нами изъ рукъ въ руки; эти заочныя ругательства мы принимали безъ всякаго прискорбія. Но если бывало, поданныя ему съ вечера на просмотръ бумаги по утру не высылались въ канцелярію, а оставлялись имъ у себя, то тотъ чиновникъ, который ихъ писалъ, жди бури и грозы: призоветъ къ себѣ, дастъ такую натацiю, что навсегда останется въ памяти. Избѣгая этого, иные уходили изъ канцеляріи, сказавшись больными. Тогда шелъ для объясненія съ губернаторомъ, по его призыву, не тотъ, кто писалъ, а помощникъ за столоначальника или этотъ послѣдній за своего помощника.

Все таки Ф. Л. былъ предобрѣйшій человѣкъ для своихъ чиновниковъ канцеляріи, любилъ ихъ, принималъ участіе въ ихъ положеніи, баловалъ удовольствіями, снисходилъ къ ихъ шалостямъ, о которыхъ ему докладывалъ правитель канцеляріи; только отсылалъ для занятіи въ губернское правленіе тѣхъ, которые по испытаніи оказывались совершенно неспособными ни къ перепискѣ, ни къ другимъ занятіямъ. Кто ему нравился и кого онъ находилъ порядочнымъ человѣкомъ, того ни за что изъ канцеляріи не выпускалъ. О Чекмаревѣ отзывался, что готовитъ его въ министерство: но тотъ этого не дождался: долго болѣлъ и умеръ въ 1833 году въ молодыхъ лѣтахъ. Я, какъ бывшій у него помощникомъ, замѣнилъ его и вмѣстѣ съ тѣмъ исправлялъ должность казначея канцеляріи. Если Переверзевъ замѣчалъ бѣднаго чиновника, который не въ состояніи былъ прилично одѣваться, то онъ приказывалъ правителю канцеляріи помочь ему и самъ многимъ давалъ свои деньги, говоря: „это за труды“.

Не только изъ чиновниковъ своей канцеляріи или губернскаго правленія, но по всей вообще губерніи Переверзевъ ни одного не сдѣлалъ несчастнымъ.

Всѣ его любили, уважали отъ низшаго класса до высшаго круга, въ особенности же купечество всей губерніи, не смотря на пылкій и крутой его характеръ. Всякій зналъ и видѣлъ его справедливость.

Почти съ самаго пріѣзда своего Переверзевъ имѣлъ у себя списокъ всѣмъ отставнымъ чиновникамъ, живущимъ въ Саратовѣ, занимавшимся частными дѣлами, призывалъ ихъ къ себѣ, поручалъ имъ дѣла разсматривать и составлять изъ нихъ записки, имѣлъ ихъ кандидатами на разныя должности и, по испытаніи ихъ способностей и честности, предоставлялъ имъ должности или дѣлалъ временныя порученія по уѣздамъ или по городскимъ выборамъ, такъ что при немъ праздно-шатающагося чиновничества почти не было. Даже мелкихъ чиновниковъ не трезвой жизни приказывалъ полицеймейстеру и частнымъ приставамъ занимать въ частяхъ и полиціи дѣлами, платя имъ жалованье и имѣя надъ ними надзоръ, дабы они не бродяжничали по Саратову въ нетрезвомъ видѣ.

Ф. Л. сталъ посѣщать безъ исключенія запросто всѣхъ, не только почетное дворянство, чиновничество и купечество, но даже чиновниковъ своей канцеляріи, въ особенности, если кто изъ нихъ заболѣвалъ. Доктора пользовали ихъ безъ денегъ, также аптекаря отпускали лекарства.

При Переверзевѣ въ Саратовѣ выдающимися были дома: губернскаго предводителя дворянства Скибиневскаго, помѣщиковъ: Столыпина, Муромцева. Свѣчина, управляющаго удѣльною конторою Манжукаго, Шушерина, Бутягина, Григоровича, Таманскаго, Родіонова, Казариновыхъ, Ивановой и многихъ другихъ. По прежнему на зиму въ Саратовъ съѣзжались изъ своихъ имѣніи помѣщики съ семействами повеселиться, давали балы и танцовальные вечера. Въ то время былъ плохой театръ (бывшій г. Панчулидзева), также и артисты.

При Переверзевѣ театръ передѣлали, выписали изъ Москвы антрепренера Соколова, а на зимнее время оттуда же приглашалась труппа пѣвцовъ-цыганъ. Такъ какъ средствами города не было возможности содержать хорошую труппу артистовъ, то Ф. Л. придумалъ слѣдующее: Онъ зналъ, что первые богачи въ Саратовской губерніи купцы, преимущественно закоренѣлые старообрядцы, щедры на пожертвованія, въ особенности, гдѣ принимаетъ участіе начальникъ губерніи. И вотъ Переверзевъ разсылалъ имъ билеты на всѣ ложи театра, прося ихъ абонироваться на сезонъ представленій, объясняя, что если имъ или ихъ семействамъ, случится быть въ Саратовѣ, то они всегда могутъ быть въ театрѣ въ своей ложѣ. Купцы деньги антрепренеру высылали, но въ театрѣ никогда не были и за большой грѣхъ считали наслаждаться бѣсовскими представленіями: на кресла билеты разсылались извѣстнымъ помѣщикамъ, которые, кромѣ губернской баллотировки, въ Саратовъ никогда не пріѣзжали: исправникамъ, городскимъ головамъ. Эти лица въ теченіи года разъ или много два раза бывали въ Саратовѣ, такъ что едва ли имъ удавалось посѣщать театръ. Независимо отъ того на каждый спектакль тѣ же самыя ложи и кресла раздавались саратовскимъ посѣтителямъ. Одна ложа предоставлялась въ пользу чиновниковъ канцеляріи и сверхъ того три или четыре кресла.

Супруга Ф. Л. Вѣра Александровна во всѣхъ удовольствіяхъ принимала участіе. Она была предобрая женщина, ее любила и уважала вся дамская саратовская аристократія за предоставленіе удовольствій ихъ дочкамъ. Всѣхъ чиновниковъ канцеляріи, которые выѣзжали въ благородное собраніе на балы, вечера. Вѣра Александровна лично знала и обращалась съ ними привѣтливо и внимательно.

При Ф. Л. въ канцелярію губернатора стали поступать люди образованные, изъ студентовъ, сыновья дворянъ, помѣщиковъ: были и поляки, высылаемые изъ Варшавы въ Саратовъ подъ надзоръ губернатора за политическія преступленія: нѣкоторые получали жалованье, а другіе служили безъ жалованья, не обязываясь должностями столоначальниковъ и ихъ помощниковъ. Эти лица всегда попадали въ передѣлъ Федора Лукича.

Въ канцеляріи занимались съ 8 час. утра до 2 час. и съ 6 час. вечера до 10. Послѣ обѣда почти всегда занимался въ канцеляріи самъ губернаторъ. Онъ сидѣлъ въ одной комнатѣ съ правителемъ канцеляріи, чего не одинъ губернаторъ не дѣлалъ; между дѣлъ и занятій Симановскій, знавшій всю подноготную Саратовской губерніи - расказывалъ Федору Лукичу разныя разности про всѣхъ и про все, всегда съ критикою. У Симановскаго характеръ былъ довольно желчный, но человѣкъ онъ былъ справедливый и серьезный. Губернаторъ, слушая сатирическіе его разсказы, хохоталъ до слезъ. Послѣ занятій, Ф. Л, уходя изъ канцеляріи, иногда спрашивалъ чиновниковъ-танцоровъ: приглашены ли они на вечеръ, который будетъ сегодня у того-то? и получивъ утвердительный отвѣтъ, замѣчалъ: „Такъ надо собираться и ѣхать“.

Надо сказать, что если бы чиновники канцеляріи не были приглашены на вечера, то некому было бы и танцовать, потому что въ тогдашнее время мало было молодыхъ людей, которые бы были приняты въ кругу саратовской аристократіи и могли танцовать, а также что нибудь лепетать по французски. Вотъ почему чиновники канцеляріи на вечерахъ и балахъ всегда первенствовали. Танцоры эти для гостинной и общественной жизни были хороши; служаки же изъ нихъ были плохіе; имъ служба и не нужна была, а только чинъ 14 класса да слава, что служатъ „въ канцеляріи губернатора“.

Въ числѣ чиновниковъ танцоровъ нѣкто Барышниковъ, сынъ балашовскаго помѣщика, былъ препотѣешный. Переверзевъ его любилъ. Къ губернатору онъ ходилъ нерѣдко съ бумагами за своего столоначальника или его помощника. При чтеніи бумагъ Ф. Л. начиналъ сердиться, шишка на его лбу надвигалась и онъ говорилъ Барышникову: „Поди пошли кого нибудь поумнѣе“. Барышниковъ не пойдетъ, сдѣлаетъ гримасу и скажетъ: „И я не дуракъ“. Какъ-бы ни былъ сердитъ Переверзевъ, расхохочется надъ намъ и этимъ гнѣвъ его пройдетъ...

Барышникову всѣ его шалости извинялись. А шалости были иногда, напр., такого рода. Въ первый годъ пріѣзда Переверзева, ему нужно было лично объясниться съ балашовскимъ предводителемъ, почему онъ пригласилъ его пріѣхать въ Саратовъ. Предводителемъ былъ Струковъ, старикъ Екатерининскихъ временъ, носившій косу, сапоги съ ботфортами, мундиръ давно прошедшихъ временъ; видъ у него былъ серьезный, важный. Это былъ умный человѣкъ, уважаемый всей губерніею и человѣкъ вліятельный. Про него ходило въ Саратовѣ много анекдотовъ. Во время баллотировокъ онъ всегда упрашивалъ дворянъ, отъ малаго до знатнаго, чтобы его не выбирали въ губернскіе предводители и просьба его исполнялась съ тѣмъ, что онъ обязывался дать балъ для всего дворянства и саратовскаго губернскаго начальства. Вызванный въ Саратовъ, Струковъ, какъ не знавшій и не видавшій никогда Переверзева, хотѣлъ узнать, зачѣмъ его выписали изъ Балашова и заѣхалъ въ канцелярію къ Барышникову. Барышниковъ взялся доложить о пріѣздѣ его, при чемъ увѣрилъ Струкова, что губернаторъ очень глухъ и съ нимъ надо объясняться какъ можно громче. Губернатору же Барышниковъ сказалъ тоже самое про Струкова. И вотъ Струковъ, представляясь губернатору, чуть не прокричалъ: „Честь имѣю представиться В. П—ву — балашовскій уѣздный предводитель дворянства“. Губернаторъ отвѣчалъ ему еще громче: „Очень радъ съ вами видѣться“. Многіе бывшіе тутъ удивлялись крику ихъ обоихъ и ничего не понимали. Такой разговоръ у нихъ продолжался съ четверть часа. Въ это время еще пріѣхала какая то особа. Губернаторъ сталъ съ нею говорить обыкновеннымъ голосомъ. Тутъ Струковъ только убѣдился, что Переверзевъ вовсе не глухъ, и сталъ извиняться предъ нимъ въ громкомъ его разговорѣ, всѣ вину сваливъ на Барышникова.

Надъ этою выдумкою Барышникова долго смѣялись и много было объ этомъ говору но Саратову. Струковъ отъ губернатора заѣхалъ въ канцелярію, побранилъ Барышникова, какъ дворянина его уѣзда, обѣщая во время дворянской баллотировки положить ему 25 черныхъ шаровъ.

Когда бывали маскарады, то Фед. Лукичъ и Вѣра Александровна принимали участіе въ общемъ удовольствіи публики, совѣтовали близкимъ къ нимъ чиновникамъ канцеляріи, кому какъ замаскироваться, иногда дѣлали на это отъ себя издержки. Разъ для осьми человѣкъ, по желанію Ф. Л., были пошиты костюмы иностранныхъ матросовъ: бѣлые шаровары, синіе куртки и такія-же фуражки, обшитые позументомъ, весьма красивыя. Когда одѣтые матросами вошли въ залъ маскарада, то публика была въ большомъ восхищеніи, въ особенности дѣвицы, радовавшіяся тому, что было съ кѣмъ потанцовать.

Ф. Л. любилъ покутить съ избранными и близкими къ нему лицами, послѣ того, какъ оканчивался въ собраніи балъ и всѣ разъѣзжались. Тутъ кутили во всю, какъ душѣ было угодно, скинувъ съ себя фраки, сидя на полу, на коврахъ, окруженные бутылками и стаканами. Бъ этой бесѣдѣ часто былъ изъ канцеляріи Чекмаревъ, котораго Ф. Л. любилъ и уважалъ. Ф. Л. пилъ одно шампанское, другихъ винъ вовсе не пилъ; только съ чаемъ по утру и вечеромъ пилъ еще кизлярку, водку кавказскаго издѣлія, которая тогда была въ большомъ употребленіи; ее онъ пилъ стаканами, по три, по четыре. Гдѣ бы ни былъ Переверзевъ на обѣдахъ и ужинахъ подлѣ его прибора стояла бутылка шампанскаго и стаканъ, и часто смѣнялась одна опустошенная другою новою. Чѣмъ Переверзевъ былъ пьянѣе, тѣмъ дѣлался умнѣе, разговорчивѣе; анекдоты одинъ за другимъ такъ и сыпались... Но какъ бы ни былъ пьянъ, по пріѣздѣ домой. Ф. Л. шелъ въ кабинетъ, вынималъ изъ портфелей бумаги, заготовляемыя въ продолженіи дня въ канцеляріи и по губернскому правленію, и не засыпалъ, пока ихъ всѣ не подписывалъ, пересмотрѣвъ и переправивъ.

При Переверзевѣ былъ открытъ нѣмецкій клубъ для средняго класса саратовскаго общества, гдѣ участвовали чиновники всѣхъ вѣдомствъ, мелкое дворянство съ своими семействами, купеческіе сынки, которымъ недоступно было участіе въ благородномъ собраніи. Самое счастливое время губерніи было въ управленіе Переверзева. Не было стѣсненія чиновникамъ по службѣ, особенныхъ какихъ-либо налоговъ на жителей всѣхъ сословій и крестьянъ; въ губерніи было все тихо и спокойно и шло своимъ чередомъ; къ тому же были благопріятные урожаи хлѣба^[1]. Въ народѣ не было замѣтно большой нужды въ деньгахъ и цѣны на всю провизію существовали умѣренныя. Все дворянство, купечество и служащее чиновничество оставались вполнѣ довольны губернаторомъ. Чиновники не отрѣшались и не удалялись отъ должностей; но если на кого были жалобы, то личныя взысканія Ф. Л. были выше уголовнаго суда. Всякій чиновникъ опасался быть лишеннымъ вниманія губернатора, поэтому случаю себя держали по службѣ строго и недопускали на себя никакихъ жалобъ, стараясь какъ-нибудь уладить дѣло съ недовольными лицами. Только одинъ предсѣдатель палаты уголовнаго суда А. А. Шушеринъ былъ недоволенъ Переверзевымъ за то собственно, что губернаторъ не отрѣшалъ отъ должностей городничихъ, исправниковъ и другихъ чиновниковъ и не отдавалъ ихъ подъ судъ палаты уголовнаго суда. Шушеринъ часто говорилъ, что Переверзевъ слабо держитъ чиновниковъ, не дѣлаетъ съ нихъ должнаго взысканія, что въ теченіе двухъ-трехъ лѣтъ не отдалъ подъ судъ ни одного чиновника, тогда какъ въ Казани, откуда онъ прибылъ въ Саратовъ, губернаторъ каждый мѣсяцъ отдавалъ по пяти и болѣе чиновниковъ подъ судъ палаты.

Ни одинъ губернаторъ до Переверзева самъ лично не ревизовалъ уѣздныхъ присутственныхъ мѣстъ и всегда командировались по губерніи для ревизіи совѣтники губернскаго правленія и чиновники особыхъ порученій. Ф. Л. каждый годъ самъ лично ревизовалъ всѣ присутственныя уѣздныя мѣста, причемъ въ эти ревизіи бралъ съ собою получше чиновниковъ изъ своей канцеляріи. Когда Ф. Л. предполагалъ ѣхать въ какіе города для ревизіи, то предварялъ недѣли за двѣ до своего отъѣзда изъ Саратова, въ какое время онъ прибудетъ въ городъ для производства ревизіи, обязывая, чтобы къ пріѣзду его привели въ порядокъ дѣла и приготовили все, что было нужно къ его ревизіи. Отправляясь въ уѣздъ, оставлялъ свой маршрутъ правителю канцеляріи, обязывая его, чтобы онъ по всѣмъ важнымъ и серьезнымъ дѣламъ изготовляемыя бумаги присылалъ къ нему съ нарочными для подписи и просмотра, а по общимъ текущимъ дѣламъ и требующимъ скораго исполненія подписывалъ правившій его должность, что всегда исполнялось. Проѣздомъ дорогою до города онъ всегда заѣзжалъ къ помѣщикамъ, дѣлалъ имъ визиты; у кого обѣдалъ, у кого ночевалъ; и если въ одномъ селѣ или вблизи его расположенномъ жили и другіе, то и имъ дѣлалъ короткіе визиты изъ дома, гдѣ останавливался, не забывая даже мелкопомѣстныхъ. Нѣкоторые изъ нихъ пріѣзжали въ тотъ домъ, гдѣ губернаторъ пребывалъ, даже съ женами и дочками своими, чтобы посмотрѣть на губернатора и представиться его пр—ву: помѣщики, слыша много хорошаго. о Ф. Л. въ его общежитіи, говорили съ нимъ о сельскомъ хозяйствѣ; часто случалось, что онъ осматривалъ ихъ имѣнія и скотоводство.

Первый городъ по тракту, какъ теперь помню, былъ Вольскъ, чистый, красивый городокъ, занимающій хорошее мѣстоположеніе, изобилующій знатнѣйшимъ и богатѣйшимъ купечествомъ, которое находилось въ закоренѣломъ старообрядчествѣ: къ старообрядчеству принадлежали дома Сапожникова, Курсакова, Матросова, Плигина, Мельникова и проч., славившихся своими огромными капиталами. Въ то время былъ головою Кургановъ, среднихъ лѣтъ, мужчина солидный, большаго роста, съ окладистою большою бородою и съ остриженною маковкою. Губернаторъ, осмотрѣвши присутственныя мѣста, книги, дѣлопроизводство, особенныхъ безпорядковъ не нашелъ, поручилъ намъ сдѣлать подробную ревизію и о томъ, какія будутъ замѣчены упущенія, составить свои замѣчанія, что нами было исполнено. Въ Вольскѣ ревизія сошла хорошо и не нашлось особенныхъ упущеній и безпорядковъ, потому что служащіе были люди дѣльные, судьи и засѣдатели выбирались изъ состоятельныхъ и умныхъ дворянъ; исправникъ Безобразовъ человѣкъ былъ вѣжливый, такъ равно и служащіе по городскимъ выборамъ были все изъ людей состоятельныхъ и почетныхъ. Канцелярскихъ служителей содержали въ довольствѣ. Досталось отъ губернатора, по нашимъ замѣчаніямъ, только секретарямъ земскаго суда и градской думы за обнаруженныя небольшія упущенія. Нельзя же было, чтобы по ревизіи чего-либо не открыть и не предоставить случая губернатору сдѣлать какое-либо взысканіе съ виновнаго, публично, при всемъ собравшемся обществѣ. Переверзевъ обязалъ стряпчаго, чтобы онъ наблюдалъ за порядкомъ: иначе тоже можетъ подвергнуться взысканію. Члены, слушая это и сознавая, что они сами болѣе въ этомъ виновны, краснѣя, молчали. Ф. Л. обращалъ свое вниманіе и на архивы. Между тѣмъ, какъ мы производили ревизію, губернаторъ ѣздилъ съ визитами по купцамъ: у кого обѣдалъ, у другихъ ужиналъ. Хотя люди, дѣлающіе для губернатора обѣды и ужины, приглашали насъ, иногда и самъ Ф. Л. говорилъ намъ, чтобы мы ѣхали на обѣдъ; но мы всегда отказывались за недосугомъ. И въ самомъ дѣлѣ надо было приготовлять бумаги по ревизіи. Намъ готовили столъ или въ домѣ хозяина квартиры приглашеннымъ поваромъ, или приносили изъ трактира заказанныя блюда на счетъ и но распоряженію или городничаго, или исправника, или головы, которые перебивали одинъ другого, чтобы насъ угостить. Пробывъ въ Вольскѣ дня три, поѣхали въ Хвалынскъ. Исправники всегда сопровождали губернатора отъ своей границы до границы другого уѣзда, гдѣ уже ожидалъ его превосходительство исправникъ того уѣзда. Въ селеніяхъ на помѣщичьихъ обѣдахъ и ужинахъ мы тоже мало участвовали: развѣ уже позоветъ Ф. Л. или хозяева, съ его разрѣшенія, и то только тогда, когда съѣзжались матушки съ дочками и сынками, чтобы познакомиться съ нами на случай пріѣзда ихъ на зиму въ Саратовъ повеселиться: маменьки, съѣзжавшіяся съ цѣлію просить о зачисленіи сынковъ ихъ въ канцелярію губернатора, разспрашивали насъ о занятіяхъ и житьѣ въ Саратовѣ.

Въ Хвалынскѣ не то. что въ Вольскѣ, присутственныя мѣста оказались черныя, грязныя. Они помѣщались въ наемныхъ домахъ. Всѣ служащіе, отъ уѣзднаго судьи до послѣдняго приказнаго земскаго суда или магистрата, были бѣднаго состоянія. Въ магистратѣ бургомистры и ратманы — безграмотные и преимущественно изъ самаго простаго класса; только городской голова и гласные думы были опрятнѣе и виднѣе. Помню, какъ въ первый разъ представлялись губернатору члены магистрата съ прочимъ уѣзднымъ начальствомъ. Войдя въ залу, старшій бургомистръ имѣлъ между пуговицъ форменнаго сюртука бумагу; затѣмъ скинувъ съ рукъ варежки, положилъ ихъ въ шапку и отдалъ секретарю съ словами: „Подержи, Петровичъ, я подамъ его превосходительству репортъ-то“. Губернаторъ улыбнулся. Я съ товарищемъ не могъ удержаться отъ смѣха. Ушли въ гостинную и тамъ хохотали надъ этою выходкою бургомистра. Въ назначенный часъ Ф. Л., объѣхавъ всѣ присутственныя мѣста, осмотрѣвъ все поверхностно, книги, журналы и проч., нашелъ большіе безпорядки; для него не было приготовлено того, что отъ нихъ требовалось изготовить къ его пріѣзду. Ф. Л. сердился и кричалъ преимущественно на секретарей. Вообще во всѣхъ присутственныхъ мѣстахъ служащіе, отъ судьи до приказныхъ, были люди какіе то безсмысленные, дурно одѣтые: слушая выговоры губернатора, они молчали, устремивъ глава въ землю. По пріѣздѣ въ магистратъ. Ф. Л., окинувъ взоромъ всю комнату присутствія, увидалъ на стѣнѣ лубочную картину, изображавшую брантъ-мажора, который, подбочась, стоялъ съ булавою. Губернаторъ спросилъ присутствующихъ тутъ стоявшихъ: „что это за картина“? ему отвѣчали: „какой-нибудь богатырь, ваше превосходительство“. Губернаторъ улыбнулся, а мы едва могли удержаться отъ смѣха. Когда же Ф. Л. сталъ разсматривать книги, дѣла и бумаги, то замѣтилъ въ нихъ большіе безпорядки, сердился, кричалъ: „я бы велѣлъ этому богатырю всѣхъ васъ бить тою дубиною, которую онъ держитъ въ рукѣ“. На его слова члены отвѣчали: „мы люди темные, ваше превосходительство, что намъ скажетъ Петровичъ, такъ дѣло и рѣшаемъ“. Ужъ и досталось этому Петровичу за разные безпорядки! Онъ, бѣдный, упавъ на колѣни, сказалъ: „ваше превосходительство, пощадите; самъ шестъ, четверо дѣтей: постараюсь все исправить“. Глядя на него, тоже сдѣлали и члены магистрата, объясняя, что Петровичъ хорошій человѣкъ, дѣло знаетъ, занимается денно и нощно, денегъ ни съ кого не беретъ и всѣ имъ довольны, просили о пощадѣ его. По обзорѣ присутственныхъ мѣстъ, Ф. Л. посылалъ насъ произвести ревизію самую подробную и сдѣлать замѣчанія о всѣхъ упущеніяхъ и безпорядкахъ, которые мы найдемъ. За нѣсколько времени журналы были или вовсе никѣмъ не подписаны, или только однимъ членомъ; стряпчимъ не пропущены; не отмѣчено, когда сдѣлано по журналамъ исполненіе. По нѣскольку лѣтъ дѣла лежали безъ всякаго по нимъ производства; настольные книги и реестры дѣламъ велись небрежно и не было отмѣтокъ, какое было по дѣлу производство, когда и куда оно представлено или отослано. Мы занимались съ 10 час. утра до 2 ч. и вечеромъ съ 6 до 12 час., дѣлая свои замѣчанія и передавая ихъ на разсмотрѣніе губернатора. Объяснялись съ секретарями и столоначальниками. Они намъ, между прочимъ, говорили: „Мы не виноваты; виноваты сами члены: иной разъ случается, что всѣ разъѣдутся по деревнямъ, занимаясь только псовой охотой; тогда некому бываетъ подписать экстренной бумаги. Бѣгаемъ, бѣгаемъ до нихъ, никого не найдемъ; иной разъ подпишетъ уже за нихъ какой нибудь засѣдатель земскаго суда или приложишь печать сельскаго засѣдателя: а иногда поѣдешь въ деревню къ нимъ, да тамъ какъ нибудь принудишь подписать. Что станешь съ ними дѣлать? они и въ усъ себѣ не дуютъ и не хотятъ ничего знать, что дѣлается въ судѣ: а мы за нихъ отвѣчай, да еще пиши имъ черновыя резолюція для отмѣтки въ протоколахъ, а жалованья получаемъ по 10—15 р. въ мѣсяцъ на ассигнаціи или 3 и 5 р. сер.“ Мы потѣшались надъ дворянскими засѣдателями: эти господа едва могли писать!

Отъ секретарей и столоначальниковъ мы требовали по дѣламъ разъясненій, отмѣтокъ въ настольныхъ реестрахъ о положеніи дѣлъ, когда и куда отослано дѣло. Мы стращали ихъ, говоря, что губернаторъ за ихъ неисправность уморитъ ихъ на гауптвахтѣ. Для пущей важности при насъ, во время ревизіи, въ передней комнатѣ всегда находился жандармъ въ полуформѣ, которую рѣдко кто видѣлъ изъ уѣздныхъ чиновниковъ, смотрѣли на него съ удивленіемъ и боязнію. По окончаніи ревизіи во всѣхъ присутственныхъ мѣстахъ составлялась общая записка, гдѣ именно и какія обнаружены безпорядки и упущенія, о чемъ потомъ излагалось въ предписаніяхъ тѣмъ присутственнымъ мѣстамъ, съ выговорами и съ обязательствомъ все обнаруженное исправить къ назначенному сроку, за чѣмъ должны были наблюдать уѣздные стряпчіе и по приведеніи въ порядокъ всего замѣченнаго донести губернатору. Если де при будущей ревизіи губернаторъ найдетъ такой же безпорядокъ въ дѣлахъ, то членовъ и секретарей отрѣшитъ отъ должностей и предастъ уголовному суду. Исправникамъ, въ вѣдомствѣ которыхъ находились неисправности въ содержаніи почтовыхъ дорогъ, мостовъ, гатей, верстовыхъ и пирамидальныхъ столбовъ, губернаторъ дѣлалъ замѣчанія такъ: „Каждый проѣзжающій по почтовому тракту, замѣтивъ объясненныя неисправности, но всей справедливости можетъ указывать и говорить о бездѣятельности исправника, и при встрѣчѣ проѣзжаго съ нимъ, губернаторомъ, тотъ проѣзжій ему, губернатору, можетъ отзываться о немъ, исправникѣ, съ дурной стороны, и губернаторъ долженъ будетъ краснѣть, что имѣетъ на службѣ такого бездѣятельнаго и невнимательнаго къ своей обязанности исправника“. Такими административными взысканіями съ подвѣдомыхъ лицъ Ф. Л. привелъ по всѣмъ уѣзднымъ присутственнымъ мѣстамъ дѣла въ нѣкоторый порядокъ. Онъ всегда производилъ ревизіи въ сентябрѣ, октябрѣ и ноябрѣ мѣсяцахъ, объѣзжая города въ три или четыре поѣздки.

Послѣ первой ревизіи мнѣ еще случилось года чрезъ два съ Ф. Л. быть при ревизіи въ нѣкоторыхъ городахъ; тогда присутственныя мѣста были найдены совсѣмъ въ другомъ порядкѣ: чище и опрятнѣе, и чиновники какъ-то были развязнѣе и объснялись по дѣламъ отчетливѣе. Хотя и были замѣчаемы упущенія, но не въ той уже степени, какъ это было при первой ревизіи. Интересно посмотрѣть дѣла о ревизіи въ уѣздныхъ городахъ присутственныхъ мѣстъ, за 1832, 1833, 1834 и 1835 годы въ архивѣ губернскаго правленія, какъ губернаторъ излагалъ свои замѣчанія и въ какихъ выраженіяхъ дѣлалъ выговоры присутствующимъ и секретарямъ.

Объ этихъ ревизіяхъ своихъ Ф. Л. вмѣстѣ съ годовымъ отчетомъ представлялъ г. министру внутреннихъ дѣлъ.

При Ф. Л. былъ вице-губернаторомъ М. М. Муромцевъ, который въ отсутствіе губернатора правилъ его должность, а за нимъ по старшинству предсѣдатель уголовной палаты А. А. Шушеринъ. Полицеймейстеромъ сначала былъ капитанъ Прянишниковъ, который для Саратова былъ слабъ, почему, по представленію Ф. Л., на его мѣсто переведенъ былъ А. В. Васильевъ изъ Вольска, а туда былъ посланъ Прянишниковъ.

О Васильевѣ необходимо сказать, какъ о весьма замѣчательномъ, бѣдномъ, но честномъ человѣкѣ. Онъ для бѣдныхъ, угнетаемыхъ людей жертвовалъ своимъ состояніемъ; чуждъ былъ всѣхъ „поползновеній“ по службѣ; имѣлъ раздражительный характеръ, въ особенности раздражался противъ сильныхъ лицъ и богатыхъ купцовъ, по этому случаю былъ переводимъ изъ города въ городъ, такъ что почти во всѣхъ городахъ Саратовской губерніи онъ перебывалъ городничимъ. Ф. Л. полюбилъ его, какъ умнаго и дѣльнаго человѣка, и перевелъ въ Саратовъ. Однако онъ не долго былъ въ ладахъ съ нимъ; тотъ не исполнялъ въ точности предписаній, дѣлалъ разныя возраженія и уклонялся отъ прямой своей обязанности, впослѣдствіи отъ должности отказался за болѣзнію и за него правилъ частный приставъ Скворцовъ, старый служака. Мнѣ разъ досталось за Васильева отъ Ф. Л. по одному дѣлу, бывшему въ порученіи у Васильева: онъ замедлилъ исполненіемъ его. Губернаторъ приказалъ мнѣ написать ему повтореніе съ обязательствомъ исполнить въ недѣльный срокъ. Я въ этихъ самыхъ выраженіяхъ написалъ бумагу. Губернаторъ подписалъ. Васильевъ на другой день донесъ, что онъ предписаніе губернатора въ недѣльный срокъ исполнить не можетъ, а постарается исполнить въ теченіи шести дней. Когда губернаторъ получилъ это донесеніе его, то ругалъ меня, говоря: „зачѣмъ ты меня дурачишь? я не хочу быть такимъ осломъ, какъ ты“.

Ф. Л. строго наблюдалъ за правильнымъ изложеніемъ бумагъ. Если получалъ когда безсмысленныя донесенія отъ уѣздныхъ присутственныхъ мѣстъ или лицъ, то требовалъ отъ нихъ разъясненія. Приведу одинъ примѣръ. Царицынская городская полиція прислала донесеніе губернатору слѣдующаго содержанія. Въ присутствіи городской полиціи оставшійся послѣ такого-то арестанта „сѣрый меринъ, съ телѣгою со всею упряжью проданы съ торговъ вмѣстѣ съ городскимъ головою и стряпчимъ, и вырученныя деньги отосланы въ приказъ общественнаго призрѣнія“. Губернаторъ потребовалъ объясненія отъ полиціи противъ этого ея донесенія. Онъ писалъ, что удивляется, по какому случаю полиція продала съ торговъ городскаго голову и стряпчаго. Когда полиція донесла объ ошибкѣ въ выраженіи, то Ф. Л. приказалъ письмоводителя выдержать подъ арестомъ трое сутокъ...

Полиц. Васильевъ былъ ужасный формалистъ. Отказываясь отъ исправленія своей должности за болѣзнію, онъ часто испрашивалъ разрѣшеніе губернатора о дозволеніи ему выѣзжать за городъ не далѣе пяти верстъ. Какъ-то разъ привелось управлять губернію вицегубернатору Матвѣю Матвѣевичу Муромцеву. Часовъ въ 10 утра М. М., будучи еще не одѣтъ, въ халатѣ, туфляхъ и въ ермолкѣ, съ длиннымъ чубукомъ въ рукахъ, ходилъ взадъ и впередъ изъ гостинной въ залъ. Васильевъ пріѣзжаетъ съ утреннимъ рапортомъ. Муромцевъ, увидавъ его, остановился; Васильевъ подходитъ къ нему и, подавая руку, говоритъ: „Здравствуйте, М. М.; какъ ваше здоровье“? Муромцевъ отвернулся, одѣлся и вышелъ въ залъ. Васильевъ, ставъ въ должную позицію, сказалъ: „честь имѣю донести, что въ Саратовѣ все обстоитъ благополучно“ — и, вручивъ ему рапортъ, уѣхалъ. Въ Саратовѣ были слухи, будто-бы Васильевъ былъ побочный сынъ графа Орлова-Денисова и отъ него получалъ опредѣленное содержаніе, потому что на 200 руб. пенсіона не могъ жить безбѣдно; а онъ еще многимъ бѣднымъ помогалъ: даже свои вещи отсылалъ для залога, если не имѣлъ у себя денегъ, чтобы помочь просящему въ нуждѣ. Онъ въ то время имѣлъ лѣтъ 40, былъ весьма пріятной наружности, чрезвычайно бѣлъ, блондинъ, глаза большіе, голубые, говорилъ тихо, рѣзко и мало, будто бы все о чемъ-то думалъ.

Балашовскимъ городничимъ во время Переверзева былъ В. К. Ищейкинъ, бывшій при губернаторѣ Панчулидзевѣ нѣсколько лѣтъ въ Саратовѣ полицеймейстеромъ и оставившій по себѣ память устройствомъ пожарной команды. Онъ былъ долго подъ судомъ и по оправданіи былъ опредѣленъ по ходатайству князя Голицына балашовскимъ городничимъ. Однажды балашовская дума донесла губернатору, что пожарные инструменты, стоявшіе на площади подъ сараемъ, всѣ раскрадены и что хотя дума просила городничаго о разысканіи ихъ, но онъ не оказалъ въ этомъ никакого содѣйствія, а потому просила губернатора обязать его къ исполненію требованія думы. Губернаторъ сдѣлалъ строгое предписаніе ему. Ищейкинъ донесъ, что пожарные инструменты ни куда негодились: двѣ бочки ветхія, на нихъ по три или четыре, обруча; телѣги, на которыхъ стояли бочки, съ разломанными колесами; два три багра съ маленькими желѣзными крючьями; лѣстница съ разломанными ступенями. Хотя онъ просилъ думу объ исправленіи этихъ инструментовъ, но она о томъ не позаботилась. „Хорошо, ваше превосходительство, воры сдѣлали, что раскрали никуда негодящiйся инструментъ, писалъ въ донесеніи Ищейкинъ, дурно только то, что не украли самаго голову Туркина, такъ какъ всякій другой голова озаботился бы устройствомъ лучшаго инструмента“. Губернаторъ обязалъ думу обратить вниманіе на устройство пожарнаго обоза. Ищейкинъ въ Балашовѣ впослѣдствіи съ ума сошелъ, былъ привезенъ въ Саратовъ и умеръ въ домѣ умалишенныхъ.

За болѣзнію полицеймейстера Васильева, правилъ его должность приставъ Скворцовъ: онъ постоянно находился при Ф. Л., пользуясь его расположеніемъ. Въ 1833 году 19 февраля, Ф. Л., по случаю своихъ имянинъ, давалъ балъ въ домѣ благороднаго собранія. На балъ было приглашено все саратовское общество, участвовали и мы, чиновники канцеляріи. Всѣ наблюденія за распорядкомъ и прислугою внутри дома и двора лежали на обязанности Скворцова. Онъ очень часто вертѣлся въ танцовальной залѣ, въ другихъ комнатахъ, выходилъ въ переднія и на дворъ смотрѣть. Замѣтно было въ немъ что-то меланхолическое. Онъ ничего не говорилъ, тогда какъ любилъ говорить и разсказать что-нибудь смѣшное, имъ случайно встрѣченное. Балъ продолжался до 4-хъ час. утра, и онъ все былъ здѣсь до послѣдней минуты: за ужиномъ присѣлъ около насъ, канцелярск. чиновниковъ, сидѣвшихъ за особымъ столомъ. Въ залѣ было поставлено нѣсколько ломберныхъ столовъ, на четыре и на шесть персонъ; въ гостинной былъ общій столъ преимущественно для дамъ и почетныхъ особъ. Такъ какъ при губернаторѣ мы были свои, то и распоряжались угощеніями, приглашая Скворцова ужинать и выпить вина. Онъ отвѣчалъ на наши приглашенія отрывисто: „не хочу“ Мы не обратили на его угрюмость особеннаго вниманія. На другой день послѣ бала, 20 февраля, онъ, принявши рапорты отъ частныхъ приставовъ, часовъ въ 10 утра выѣхалъ изъ дома къ губернатору съ утреннимъ рапортомъ; но выѣзжая, сказалъ кучеру, чтобы онъ ѣхалъ на Волгу. По пріѣздѣ туда, сталъ осматривать проруби. Пройдя нѣсколько прорубей и увидя, что у одной стоитъ рабочій, сказалъ ему: „попробуй-ка, глубоко-ли“? Тотъ опустилъ лопату, бывшую у него въ рукахъ, вынулъ и показалъ, какъ она глубока. Скворцовъ скинулъ съ себя медвѣжью шубу, бросился въ прорубь головою внизъ. Когда на крикъ кучера и рабочаго сбѣжался народъ, то они вынули изъ проруби Скворцова уже мертваго.

По смерти Скворцова осталось большое состояніе; наслѣдниками явились лица духовнаго званія, такъ какъ Скворцовъ былъ изъ духовнаго сословія.

Мѣсто Скворцова заступилъ приставъ 4-й части Н. М. Голядкинъ, который много былъ проницательнѣе, умнѣе, распорядительнѣе и грамотнѣе Скворцова. Онъ былъ изъ отставныхъ аудиторовъ. Переверзевъ любитъ его и давалъ ему самыя важныя порученія, и онъ со всею утонченностію исполнялъ ихъ. даже подвергалъ жизнь свою опасности.

Въ 1834 году появилась въ лѣсахъ Петровскаго уѣзда шайка разбойниковъ, которая нападала на проѣзжихъ и дѣлала грабежи по селеніямъ. Не было успѣха въ поимкѣ грабителей. Тогда губернаторъ командировалъ для поимки ихъ Голядкина. Послѣдній взялъ съ собою подручнаго полицейскаго служителя и съ нимъ болѣе мѣсяца разыскивалъ разбойниковъ, переодѣвшись во всю солдатскую аммуницію; вмѣстѣ съ полицейскимъ служителемъ онъ шатался въ той лѣсной дачѣ, откуда выходили разбойники. Подъ видомъ бѣглаго дезертира Голядкинъ, встрѣтясь съ разбойниками, присоединился къ нимъ и пробылъ въ ихъ шайкѣ нѣсколько дней. Какимъ-то случаемъ, чрезъ лазутчика, своего полицейскаго служителя. Голядкинъ добился вина, перепоилъ всю шайку; потомъ всѣхъ ихъ перевязалъ и, вытребовавъ изъ села людей, перековалъ и заарестовалъ.

Въ 1833 или 1834 годахъ производилось слѣдствіе объ убійствѣ полковника Бурнашева, помѣщика Вольскаго уѣзда, близь с. Канаевки, гдѣ было его имѣніе. При слѣдствіи убійцъ не было открыто, не смотря на всѣ принятыя строгія мѣры, тогда какъ по Саратову ходили слухи, что убійцами были дворовые люди Бурнашева и съ ними участвовали двѣ родныя его, Бурнашева, дочери - дѣвицы, жившія вмѣстѣ съ нимъ въ деревнѣ. Ф. Л. командировалъ для обнаружанія истины, въ виду распущенныхъ по Саратову о семъ произшествіи слуховъ, Голядкина. Голядкинъ мѣсяца два вертѣлся въ селеніяхъ близь имѣнія Бурнашева и въ самомъ имѣніи, переодѣваясь отставнымъ солдатомъ, нищимъ, торгашемъ; и наконецъ достигъ своей цѣли: напалъ на вѣрныхъ людей, которые знали коротко все происшествіе, разсказали ему все подробно и указали лицъ, которыя совершили преступленіе. Оно случилось слѣдующимъ образомъ. Вечеромъ, когда уже темнѣло, былъ зажженъ на гумнѣ ометъ соломы; Бурнашевъ, увидя пожаръ, высунулся въ окно, и въ это время былъ убитъ изъ ружья собственнымъ его дворовымъ человѣкомъ. Бурнашевъ былъ злой человѣкъ, жестоко обращался съ крестьянами и былъ дурной нравственности...

О поимкѣ разбойниковъ въ петровскихъ лѣсахъ и объ убійствѣ Бурнашева можно найти дѣла въ архивахъ губернскаго правленія и сарат. палаты уголовнаго суда.

Голядкинъ за открытіе этихъ преступленій и другихъ былъ, по представленію Переверзева, награжденъ орденомъ. Когда Ф. Л. перевели изъ Саратова на должность кіевскаго гражданскаго губернатора (въ декабрѣ 1835 года), то онъ выписалъ въ Кіевъ и Голядкина, гдѣ тотъ былъ старшимъ полиціймейстеромъ.

Въ 1832 году саратовскій преосвященный Моисей былъ переведенъ въ Грузію экзархомъ, а вмѣсто него назначенъ преосвященный Іаковъ. Этотъ епископъ въ Саратовѣ былъ лѣтъ 15 и затѣмъ переведенъ архіепископомъ въ Нижній-Новгородъ. Онъ былъ человѣкъ религіозный, постникъ и очень энергично преслѣдовалъ вкоренившіяся въ Саратовской губерніи разныя раскольничьи секты и молоканство. Когда преосвященный получалъ свѣдѣнія отъ духовенства объ исправленіи раскольниками богослуженій и совершеніи ими требъ, крещеніи дѣтей, вѣнчаніи браковъ и погребеніи умершихъ, съ указаніемъ ихъ уставщиковъ, лжеучителей, то требовалъ отъ губернскаго начальства строгихъ мѣръ къ преслѣдованію наставниковъ, учителей и совратителей въ расколъ. Губернаторъ Переверзевъ былъ того мнѣнія, что черезъ строгія и рѣшительныя мѣры можетъ вкраться зло и волненіе между раскольниками, которыя водворены почти цѣлыми селеніями, поддерживаются купцами богатѣйшаго класса столицъ и всѣхъ губерніи. Поэтому Переверзевъ дѣйствовалъ въ этомъ случаѣ со всею осторожностію, хотя не оставлялъ безъ преслѣдованія главныхъ лже-учителей и уставщиковъ, прекращалъ и уничтожалъ ихъ молельни, устроенныя въ давнія времена, и сходбища въ частныхъ домахъ для отправленія служенія; нѣкоторыхъ изъ уставщиковъ онъ подвергъ даже суду. Въ отношенiи Иргизскихъ старообрядческихъ монастырей Ф. Л. составилъ такой проектъ, чтобы всѣмъ монашествующимъ въ нихъ составить списокъ и затѣмъ строго слѣдить, чтобы вновь въ монастыри никого не принимали. Такимъ образомъ впослѣдствіи монашество могло уничтожиться само собою, и тогда монастыри могли бы быть сдѣланы православными, безъ всякаго волненія, тѣмъ болѣе, что собственно монашествующихъ лицъ, какъ мужскаго, такъ и женскаго пола находилось въ монастыряхъ ограниченное число: проживающихъ же тамъ прислужниковъ можно было бы удалить полицейскими мѣрами. Но этотъ проектъ губернатора не былъ принятъ. Епархіальное высшее начальство потребовало рѣшительнаго распоряженія о присоединеніи монастырей къ единовѣрію. Ф. Л. былъ въ увѣренности, что это трудно исполнить, и у него объ этомъ происходила секретная переписка съ высшимъ правительствомъ гражданскаго и духовнаго вѣдомствъ. (Секретныя дѣла въ архивахъ или канцеляріи губернатора переданы въ архивъ губернскаго правленія).

Во время губернаторства Ф. Л. Переверзева въ Саратовѣ иногда давались балы и танцовальные вечера наканунѣ праздничныхъ дней. Это преосвященному Іакову чрезвычайно ненравилось; онъ говорилъ лично разнымъ особамъ и губернатору поучительныя слова противъ роскоши, господствующей въ первенствующемъ и въ низшемъ классѣ жителей, а въ церквахъ сказывалъ назидательныя проповѣди; но любители удовольствіи мало обращали на это вниманія, поэтому преосвященный, какъ замѣчали, съ Переверзевымъ былъ не въ ладахъ, тѣмъ болѣе, что его преосвященство довѣрялся свѣдѣніямъ, получаемымъ имъ отъ духовенства и отъ другихъ лицъ обо всемъ, что происходило въ Саратовѣ въ такомъ (?) духѣ...

При Ф. Л. проектировано было устройство казармъ для баталіона внутренней стражи.

До пріѣзда Ф. Л., въ Саратовѣ существовали баталіоны военныхъ кантонистовъ въ четыре роты до 1000 человѣкъ. Кантонисты помѣщались по квартирамъ въ домахъ обывателей, а школы ихъ были размѣщены въ домахъ, гдѣ теперь домъ архіерейскій, старый деревянный. По ходатайству Ф. Л. баталіоны эти переведены въ 1832 г. въ городъ Вольскъ, собственно потому, что тамъ много было пустыхъ каменныхъ домовъ принадлежавшихъ казенному должнику Злобину. Этотъ переводъ облегчилъ жителей Саратова въ несеніи натуральной квартирной повинности, такъ какъ въ то время и нижніе чины баталіона квартировали въ домахъ обывателей.

Ф. Л. обращалъ вниманіе на проведеніе по городу Саратову воды изъ родниковъ Лысой горы съ западной стороны. Поэтому предмету пріѣзжали изъ С.-Петербурга свѣтскіе инженеры, Редигеръ и Гнѣдичъ, осмотрѣли мѣстность, составили проектъ и смѣту; но такъ какъ по смѣтѣ требовалось весьма много издержекъ, то дѣло это не получило должнаго исполненія при Ф. Л.

До 1834 года существовали пикеты отъ границы Оренбургской губерніи, земель Уральскаго казачьяго войска, киргизъ внутренней орды Хана Джангира Букѣева, Елтонскаго солянаго озера, до границы Астраханской губерніи. Пикеты содержимы были казаками Астраханскаго казачьяго войска, охранявшими жителей заволжской стороны отъ набѣговъ башкиръ и киргизъ. При набѣгахъ было много смертоубійствъ: кочевники забирали въ плѣнъ даже людей. По производившейся перепискѣ съ властями Оренбургской губерніи, Уральскаго казачьяго войска, ханомъ Джангеромъ Букѣевымъ, астраханскими губернаторомъ, казачьимъ войскомъ и съ с.-петербургскою высшею властью — объ уничтоженіи безпорядковъ и междуусобныхъ ссоръ крестьянъ заволжскаго края съ башкирами и киргизами, была учреждена коммиссія отъ всѣхъ вѣдомствъ для разграниченія владѣнія земель Саратовской губерніи отъ Оренбургской, уральскаго войска, орды хана Букѣева до Астраханской губерніи: были проведены межи, поставлены межевые знаки. Съ этого времени въ заволжскомъ краѣ стало спокойно, крестьяне жили безъ всякой тревоги со стороны башкиръ и киргизъ; иногда только были случаи, что ордынцы угоняли изъ табуновъ, принадлежащихъ крестьянамъ, лошадей. Казачьи посты были уничтожены въ 1834 году.

Заволжскій край, прежде принадлежавшій къ Саратовской губерніи, начинался отъ Самарскаго уѣзда до Астраханской губерніи на протяженіи, по теченію Волги внизъ, болѣе чѣмъ на 800 верстъ, а во внутрь простирался до границъ Оренбургской губерніи, уральскаго войска, орды хана Букѣева къ востоку отъ Волги верстъ на 250. Эта площадь земли съ населенными селеніями состояла въ вѣдѣніи пяти уѣздовъ Саратовской губерніи, а именно: Хвалынскаго, Вольскаго, Саратовскаго, Камышинскаго и Царицынскаго. На этой площади были густо водворены селенія въ Хвалынскомъ и Вольскомъ уѣздахъ отъ рѣки Мочи, границы Самарскаго уѣзда, по р. Малому Иргизу и по правую сторону теченія р. Большаго Иргиза: по лѣвую его сторону земли оставались почти незаселенными. По Саратовскому уѣзду по рѣкамъ Малому и Большому Узенямъ селенія водворены были весьма рѣдко; самыя дальнія къ границамъ владѣнія уральскаго войска и орды хана Букѣева были: Чертаплы, что нынѣ г. Новоузенскъ, Малый Узень и, самое дальнѣйшее. Александровъ-Гай, отъ Саратова верстъ болѣе 225. Прочія же земли этихъ трехъ уѣздовъ лежали въ пустѣ и отдавались въ оброчное содержаніе за самую ничтожную плату. Въ Камышинскомъ у., по рѣкамъ Иловлѣ и Бизюку(?), въ Царицынскомъ, по р. Ахтубѣ и Солянкѣ, свободные въ этихъ уѣздахъ земли не были заселены и оказывались неспособными къ посѣву хлѣбовъ, а потому крестьяне этихъ двухъ уѣздовъ болѣе занимались сѣяніемъ овощей разнаго рода, въ особенности арбузовъ и дыней, и имѣли большее скотоводство; скотъ продовольствовался въ зимнее время подножнымъ кормомъ въ степяхъ.

Съ 1820 годовъ Заволжье стало заселяться переселенцами изъ разныхъ внутреннихъ губерній; Смоленской, Харьковской, Черниговской, Полтавской, Воронежской, Тульской, Пензенской, Тамбовской и изъ Саратовской съ нагорной стороны. Населеніе годъ отъ года стало увеличиваться, такъ что переселялось отъ тысячи до трехъ тысячъ чел. въ годъ, занимая лучшія мѣста для водворенія; сверхъ того, участки отводились во Всемилостивѣйшее пожалованіе разнымъ высшимъ особамъ отъ одной до двухъ тысячъ и болѣе десятинъ. Права у нихъ пріобрѣтали покупкою разныя лица: помѣщики для водворенія крестьянъ изъ другихъ губерніи, купцы, колонисты и чиновничество, такъ какъ пожалованныя земли продавались по весьма низкимъ цѣнамъ отъ 1 р. до 3 р. сер. за удобную десятину, смотря по удобности и по отдаленности. Пріобрѣвшіе участки заводили на нихъ хутора, скотоводство и хлѣбопашество, и хозяйство свое довели до лучшаго состоянія. Такимъ образомъ Заволжье въ какія-нибудь 10 лѣтъ увеличилось въ народонаселеніи болѣе, чѣмъ на сто тысячъ душъ одного мужскаго пола. Съ увеличеніемъ населенія въ Заволжьѣ дѣлался ощутителенъ недостатокъ полицейскаго надзора: злоупотребленія и преступленія оставались почти безъ всякаго разслѣдованія, въ особенности въ мѣстахъ отдаленныхъ отъ Волги, такъ какъ проѣздъ чиновниковъ въ тѣ селенія въ осеннее и весеннее время былъ затруднителенъ, ибо чрезъ Волгу сообщеніе временно прерывалось отъ идущаго по ней льда.

Ф. Л. Переверзевымъ былъ составленъ проектъ открытія въ Заволжьѣ трехъ уѣздныхъ городовъ, именно: Николаевска, Новоузенска и Царева изъ селъ Мечетнаго, Чертаплы и Царевки. Послѣдняя извѣстна была развалинами здѣсь мамайскихъ кургановъ. Эти развалины и курганы водворявшимися переселенцами на р. Ахтубѣ были разбираемы, и кирпичъ, совершенно другой формы и качества, чѣмъ настоящій красный кирпичъ, употребляемъ былъ при постройкѣ ихъ жилищъ, что преимущественно замѣтно въ д. Растегаевкѣ, близь г. Царева. Проектъ Ф. Л. объ открытіи этихъ городовъ былъ повѣряемъ членомъ совѣта министерства внутреннихъ дѣлъ Арсеньевымъ, и Высочайше утвержденъ Государемъ Николаемъ I въ концѣ 1835 года; а открыты тѣ города въ маѣ мѣсяцѣ 1836 года губернаторомъ Степановымъ, заступившимъ мѣсто Переверзева.

Во время губернаторства Ф. Л. производилась народная перепись восьмой ревизіи въ 1834 году. Для повѣрки ея по его распоряженію были назначены чиновники, въ числѣ которыхъ былъ командированъ и я въ г. Царицынъ, уѣздъ его и посадъ Дубовку: кромѣ того даны были мнѣ Ф. Л. и другія секретныя порученія: одно объ открытіи крестьянъ, бѣжавшихъ отъ графа Безбородко-Кушелева, приписавшихся по фальшивымъ отпускнымъ въ посадъ Дубовку въ мѣщане и купцы, а другое — о приведеніи въ извѣстность дубовскихъ сектантовъ. Это еще было первое порученіе мнѣ во время всей моей службы, въ исполненіи котораго я долженъ былъ самостоятельно дѣйствовать съ отвѣтственностію за упущеніе. Это порученіе мнѣ льстило, но брало и сомнѣніе, могу-ли я его исполнить съ точностію: однако же рѣшился принять его по совѣту и наставленію правителя канцеляріи Симановскаго.

Въ сентябрѣ 1835 г. отправился я къ исполненію возложенной на меня обязанности въ г. Царицынъ, гдѣ, получивъ ревизскія сказки, приступилъ къ дѣлу съ посада Дубовки. Тутъ встрѣтилъ я бывшаго саратовскаго полицеймейстера Бардовскаго, переведеннаго министромъ Закревскимъ въ Дубовку въ 1830 году. Открылъ я коммиссію изъ члена градской думы и отъ духовенства. Дѣло пошло хорошо и успѣшно.

Такъ какъ ревизіи подвергались и семейства купцовъ, то они искали моего вниманія; всѣ по одиночкѣ, начиная съ головы, приглашали къ себѣ въ гости. Угощеніе всегда было роскошное, и такъ меня полюбили, что почти каждый день я у кого-нибудь бывалъ и просиживалъ вечера, такъ какъ послѣдніе были у меня свободны, потому что призывъ людей для повѣрки ихъ „сказокъ“ ночью былъ затруднителенъ. На этихъ купеческихъ вечерахъ появлялись купцы съ своими супругами; все это были старообрядцы. Дочекъ и сынковъ мало было видно. Для меня стаканъ или рюмка подавались особенно замѣтные гранью, или позолотою, или же чѣмъ либо особеннымъ, собственно для того, чтобы изъ этой рюмки или стакана не могли ошибкою пить другіе изъ посѣтителей-старообрядцевъ, что считалось за большой грѣхъ: они всѣхъ чиновниковъ называли брадобрѣями, употреблявшими зелье (табакъ) и считали за большой грѣхъ съ ними пить и ѣсть изъ одной посуды. Для этой же цѣли даже самый приборъ при ужинахъ былъ отличительный. Быть можетъ я этого бы и не замѣтилъ; но Бардовскій разсказалъ мнѣ всѣ ихъ обычаи. Столы были установлены: одинъ всякаго рода сластями, отъ арбузныхъ сѣмячекъ до самыхъ лучшихъ фруктовъ и конфектъ; другой винами: отъ простаго, настояннаго какою-либо травою, до шампанскаго, нѣсколько штукъ графиновъ и бутылокъ; на третьемъ столѣ была закуска разнаго сорта: икра, рыба домашняго приготовленія, пирожки съ мясомъ, вареньемъ и разныя разности. Почти черезъ каждыя четверть часа было подчиваніе. Подводя то къ тому, то къ другому столу, хозяинъ говорилъ: „выпейте, покушайте да позаймитесь орѣшками или чѣмъ вамъ угодно“. Вмѣстѣ съ тѣмъ и сами угощались и ихъ супруги, большею частію все пожилыя. Когда бывало все переговорено и говорить больше оставалось нечего, то хозяинъ приглашалъ позаняться поиграть въ карточки: въ короли, мельники, въ подкидышки; въ игрѣ участвовалъ и женскій полъ. Уговоръ былъ такой: кого судьба возведетъ въ короли, то онъ долженъ первый выпить вина и угощать всѣхъ, а кто останется мельникомъ, тому послѣднему пить, подчивать же долженъ первый вышедшій. Мнѣ нравился порядокъ такихъ домашнихъ бесѣдъ купеческаго радушнаго общества, безъ всякихъ особенныхъ пышностей, надутостей и щекотливостей. Все просто, безпрестанно слышишь угощеніе: „позаймитесь виноградцемъ, астраханскими дулями или конфектами; выкушайте того или другаго винца, закусите, чѣмъ вамъ угодно“. Просидишь часовъ до 11, бывало такъ наугощаешься, что пріѣдешь въ квартиру пьяный. Такъ проводилъ я вечера болѣе недѣли. Наконецъ мнѣ наскучило каждый день быть полупьянымъ; тогда я придумалъ отказываться отъ этихъ угощеніи и изобрѣлъ такое средство. Какъ-то разъ голова пріѣхалъ ко мнѣ и приглашаетъ ѣхать къ купцу на вечеръ. Я сталъ отговариваться, что не могу ѣхать. Онъ убѣдительно звалъ меня. Я по просьбѣ его рѣшился ѣхать, но съ уговоромъ, чтобы меня не подчивать виномъ, а предоставили мнѣ самому пить столько, сколько могу выпить, сказавъ ему по секрету, что я пьяный человѣкъ безпокойный и потому могу кого-нибудь обидѣть. Разумѣется, голова передалъ это хозяевамъ. Я этимъ избавился отъ безпрерывныхъ угощеній; за то ужъ нападали на меня съ орѣшками разныхъ сортовъ да фруктами.

Кромѣ купеческихъ вечеровъ, бывалъ я на вечерахъ благороднаго дубовскаго общества. Тутъ находилъ матушекъ, дочекъ и чиновничество высшаго дубовскаго класса за картами: молодыхъ людей почти вовсе не было. Здѣсь была большая противуположностъ купеческому обществу: существовала натянутость между дамами и дѣвицами, находившимися весьма въ небольшомъ количествѣ особъ; угощеніе было хотя и хорошее, но не въ томъ изобиліи какъ у купцовъ; угощали рѣже: десертъ разносила прислуга на подносѣ, на трехъ или много на четырехъ тарелкахъ: вино и закуска стояли на ломберномъ столѣ: выпивали тогда, когда сыграется партія въ карты, за которыми сидѣли старые ветераны, высшіе члены Дубовки. Хозяинъ скажетъ: „не выпить-ли съ выигрыша или проигрыша?“ Ну, и приглашаетъ всѣхъ тутъ бесѣдовавшихъ. Въ дамскомъ обществѣ, послѣ продолжительнаго монотоннаго разговора, хозяйка приглашала дѣвицъ и и кавалеровъ, какіе при этомъ случались, раздѣлить удовольствіе святочными играми: „въ судьбу“, или „золото хорошо“ и другія имъ подобныя. Въ тогдашнее время въ Дубовкѣ мало было фортепіано, а музыкантовъ вовсе не было: слѣдовательно, о танцахъ и помину не было. Мнѣ нравились игры тѣмъ, что были пріятные голоса дѣвицъ и дамъ, привыкшихъ хорошо и правильно пѣть. Когда все дубовское благородное общество бесѣдуетъ вмѣстѣ, то думаешь, что между ними все хорошо и дружно; но если быть отдѣльно въ каждомъ домѣ, вы услышите, что всѣ враждебны другъ другу и всѣ разносятъ сплетни и разсказьни: одно семейство говоритъ противъ другаго семейства, чего въ купеческомъ обществѣ совершенно было незамѣтно.

Въ Дубовкѣ я открылъ семейства три причисленныхъ изъ крестьянъ графа Безбородки-Кушелева, и составилъ списокъ сектантамъ, которыхъ оказалось около 10 сектъ а именно: старообрядцевъ, бѣглопоповской секты, беспоповскаго согласія, поморской секты, нѣтовщины, совершенно не вѣрующихъ ни во что, спасовщины, гдѣ исправляетъ всѣ службы женскій полъ — грамотницы: молоканской, іудействущей, суботниковъ, другихъ, вѣрующихъ въ воскресенье, хлыстовщины. Страннымъ казалось то, что въ одномъ семействѣ приходилось находить по три и по четыре человѣка совершенно разныхъ сектъ: отецъ молоканинъ, жена его нѣтовка, сынъ спасовецъ, его жена поморской секты; каждый ѣстъ изъ отдѣльной посуды, хотя кушанья и готовятся въ однихъ горшкахъ, исключая нѣкоторыхъ дней, въ которые кушанье готовится для другихъ особенное, соображаясь съ нравами ихъ сектъ.

Со всею откровенностію скажу, что когда за отъѣздомъ изъ Дубовки я простился съ купцами, то они заносили меня всѣмъ: сахаромъ, чаемъ, рыбою разнаго сорта, и прочими разными сластями, даже домашняго приготовленія сладкими пирогами и пирожками, въ томъ убѣжденіи, что при разъѣздахъ моихъ въ селеніяхъ я этихъ припасовъ тамъ не найду, а въ городъ посылать за ними далеко: и все приносили въ большомъ количествѣ, такъ что бывшая при мнѣ прислуга, солдатъ и мальчикъ, лакомые до даровано угощенія, навьючили нѣсколько кульковъ: этой провизіи достало мнѣ недѣли на три, не смотря на роскошные расходы ея. Радушное купеческое дубовское общество того времени до нынѣ остается у меня въ памяти. Въ Дубовкѣ я пробылъ двѣ недѣли. Окончивъ здѣсь всѣ порученія и отославъ отчетность казенной палатѣ и губернатору, я отправился въ Царицынъ.

Въ Царицынѣ я нашелъ совсѣмъ другое; тамъ купцовъ, извѣстныхъ по своей комерціи и капиталами, не было больше шести домовъ: прочіе граждане мелкой руки всѣ православные и весьма религіозны, такъ что почти во всемъ городѣ не было раскольниковъ. Купцы жили экономно: у нихъ не было тѣхъ роскошныхъ вечеровъ, какъ въ Дубовкѣ: только въ праздничные дни нѣкоторыя семейства по связямъ родства бывали другъ у друга; но соблюдали большой этикетъ въ высокоторжественные дни, напримѣръ, въ Николинъ день, 6 декабря, въ Рождество, Новый годъ и проч. Тогда весь городъ въ нарядѣ: молодые мѣщане, купцы и чиновники ѣздятъ съ утренними поздравительными визитами ко всѣмъ почетнымъ лицамъ всѣхъ сословій почти съ ранняго утра до обѣдни, и уже послѣ обѣдни почетныя особы отдаютъ визиты тѣмъ, кто у нихъ былъ, а иногда и на другой день праздника. Въ это время вы найдете въ каждомъ домѣ закуску, въ большихъ домахъ довольно роскошную.

Съ царицынскими купцами я только визитировался и на ихъ вечерахъ не былъ. Часто бывалъ я у бывшаго въ то время городскаго головы купца М. Ф. Бѣлоярцева, уважаемаго всѣмъ обществомъ человѣка. Онъ нѣсколько выборовъ сряду былъ головою и имѣлъ на шеѣ золотую медаль. У него было два сына, которые женаты были на дворянкахъ-помѣщицахъ; поэтому жилъ онъ на дворянскую ногу, имѣлъ большой двухъ-этажный домъ: въ нижнемъ этажѣ помѣщалось все его семейство, а верхній — служилъ только для пріема гостей въ парадные дни. Въ 1827 году, во время рекрутскаго пріема, губернаторъ князь Голицынъ былъ въ Царицынѣ; и такъ какъ у Бѣлоярцова лучшій домъ и пустой верхній этажъ, то и отведенъ онъ былъ для квартированія князя, какъ мнѣ разсказывалъ самъ М. Ф. Бѣлоярцовъ: князь какимъ то случаемъ коротко познакомился съ горничною, крѣпостною дѣвушкою, принадлежавшею одной изъ его снохъ-помѣщицъ. Дѣвушка та подала просьбу князю, что она съ прочими находится во владѣніи и распоряженіи купца. По сему случаю по распоряженію и по настоянію князя отчуждено изъ владѣнія его снохъ до 15 душъ крестьянъ обоего пола. Бѣлоярцовъ говорилъ съ прискор¬ біемъ, что князь его этимъ не обидѣлъ; но жалко, что лишилъ соб¬ ственности снохъ и разорилъ этихъ крестьянъ тѣмъ, что они, отойдя отъ него, Бѣлоярцова, нигдѣ не находили себѣ мѣстъ, и не имѣя состоянія, шатались зря, занимаясь поденною работою, сдѣла¬ лись пьяницами; тогда какъ у Бѣлоярцова были прикащиками и тор¬ гашами при лавкахъ. Послѣ уже они опять приходили къ нему, что¬ бы онъ взятъ ихъ къ себѣ, но онъ не взялъ.

Царицынское благородное общество въ то время было много¬ численнѣе дубовскаго. Въ немъ существовала та же чванность, тѣ же сплетни и зависть одного противу другаго, и семейныя ихъ бесѣды сопровождались тѣми же удовольствіями какія существовали и въ Ду¬ бовкѣ.

Съ перваго знакомства съ городскимъ головою онъ предложилъ мнѣ посмотрѣть картузъ и трость Государя Петра Великаго, хранящіеся въ градской думѣ. Это меня заинтересовало, и я былъ въ Думѣ, въ присутственной ея камерѣ, содержимой въ чистотѣ и опрятности. Въ одномъ углу устроено здѣсь помѣщеніе, гдѣ на бархатной малиноваго цвѣта подушкѣ, окаймленной кистью, лежалъ картузъ; на подушкѣ была приколота бумажка съ написанными словами, сказанными Петромъ, когда онъ отдавалъ гражданамъ Царицына картузъ: „Какъ никто не смѣетъ снять картуза съ головы моей, такъ никто не посмѣетъ вынести его изъ Царицына“. Картузъ изъ сѣраго толстаго сукна: подкладка въ немъ шелковая, дикаго цвѣта, на ватѣ. У картуза козырекъ и заворотъ. Трость довольно толстая, длиною 1 аршинъ и 4 вершка, вязовая: на верху ея сукъ, къ низу она тоньше. Отдавая трость, Петръ I сказалъ: „Вотъ моя трость! Я управлялся ею съ друзьями и вы обороняйтесь ею отъ враговъ“. — Эти драгоцѣнныя вещи для города Царицына саратовское губернское начальство желало имѣть въ городѣ Саратовѣ, сохранять ихъ въ дворянскомъ собраніи иди думѣ, или мужской гимназіи, но царицынцы не уступили. Они привозили ихъ въ Саратовъ во время посѣщенія его Государемъ Императоромъ Александромъ II, когда онъ еще былъ наслѣдникомъ въ 1837 году, и въ 1863 году въ Бозѣ почившему наслѣднику Николаю Александровичу. Пробывъ въ Царицынѣ дней семь, я отправился по обязанности службы въ колонію Сарепту, въ 26 верстахъ отъ Царицына, издавна славящуюся своими произведеніями. Колонія эта существовала на особыхъ правахъ противу другихъ колоній. Ею завѣдывалъ собственно управляющій саратовской конторы иностранныхъ поселенцевъ, а всѣ распоряженія въ колоніи зависѣли отъ братскаго колоніальнаго общества. Въ Сарептѣ все было общественное, братское, даже собственныя деньги въ народномъ обращеніи по той (?) колонiи. Всѣ издѣлія на фабрикахъ производились обществомъ, а не семействами въ частности. Фабрики были разнородныя: а) выдѣлывались разныхъ сортовъ сарпинки, подъ названіемъ сарептскихъ: въ тогдашнее время онѣ были въ большомъ употребленіи; б) глиняная разнородная посуда, которая и теперь въ славѣ; в) горчичное масло и самая горчица, которыя и нынѣ въ большомъ употребленіи; г) табачная фабрика; д) пряники подъ названіемъ сарептскихъ лучшаго достоинства; е) ботаническія произведенія всѣхъ произрастеній, которыми Сарепта снабжала всѣ аптеки, даже столичныя; ж) водочное заведеніе подъ названіемъ сарептское; вина крѣпкія, отличнаго вкуса. Выли и другія заведенія; такъ что Сарепта ни отъ кого ничѣмъ не заимствовалась, все было свое, домашнее, кромѣ металловъ. Всѣ эти хозяйственныя заведенія были въ завѣдываши и распоряженіи избранныхъ отъ общества лицъ; или же всѣ произведенія, выдѣлываемыя на фабрикахъ, продавались и весь капиталъ хранился въ обществѣ и раздѣлялся въ частности по семействамъ, по числу рабочихъ рукъ и по времени занятіи каждаго человѣка, какъ это мнѣ разсказывали главные колоніальные начальники.

Колонія состояла изъ реформатовъ, болѣе 500 душъ мужскаго пола. Поселена она на отличномъ мѣстоположеніи. Дома на главной площади и улицахъ преимущественно каменные, двухъэтажные, крытые желѣзомъ. Въ каждый домъ проведена вода желобами, съ устройствомъ крановъ для выпуска ея. Магазины для распродажи товаровъ, склады ихъ и фабричныя заведенія въ лучшемъ состояніи. Сверхъ колоніальнаго управленія, за всѣмъ порядкомъ надзираетъ полиціймейстеръ, изъ ихъ же общественниковъ; онъ повсюду меня водилъ и все показывалъ, даже костелъ, школы мужскаго и женскаго пола. Все это находилось въ лучшемъ видѣ и отличной чистотѣ.

Изъ разговоровъ съ колоніальнымъ начальствомъ я познакомился съ обычаями братьевъ. Между прочимъ вотъ странности въ отношеніи бракосочетаній. У нихъ женятся по жеребью. Напримѣръ, въ теченіи года должно совершиться 10 или болѣе браковъ: женихи берутъ билеты, и кому какая дѣвица, или вдова достанется, тотъ непремѣнно и долженъ на ней жениться. Не пожелавшаго исполнять всѣ условія и постановленія сарептскаго колоніальнаго управленія, или замѣченнаго въ дурной нравственности они исключаютъ изъ своего братства, и исключенные должны совсѣмъ удалиться изъ колоніи, безъ всякаго вознагражденія изъ общественнаго капитала, гдѣ быть можетъ находилась и частица удаляемаго изъ общества.

Нравственность сарептскихъ реформатовъ отличается хорошими качествами, въ особенности въ образованіи молодыхъ дѣвицъ. Въ мѣстную школу отдаютъ своихъ дочерей многіе колонисты и нѣмцы изъ образованнаго и богатаго класса, живущіе въ Саратовѣ, и изъ школы выходятъ дѣвицы благонравныя: ихъ съ удовольствіемъ берутъ въ гувернантки русскіе помѣщики; мужской полъ, образовавшійся въ Сарептѣ, тоже выходитъ хорошей нравственности и занимаетъ лучшія мѣста въ торговыхъ магазинахъ и конторахъ, преимущественно нѣмецкихъ.

Мнѣ разсказывали, что Сарепта въ 1822 году сильно пострадала отъ пожара, это ее разорило, и она послѣ того долго приходила въ должное устройство; кромѣ того два лица, главные завѣдующіе колоніею, съ большимъ общественнымъ капиталомъ, въ тѣ-же 1820-ые годы поѣхали въ Петербургъ за разными покупками для общественныхъ фабрикъ и заведеній, но уѣхали за границу, въ колонію не возвращались, и общественный капиталъ лопнулъ.

Въ Сарептѣ я былъ въ концѣ октября 1836 года. Полицеймейстеръ отвелъ мнѣ въ гостинницѣ три комнаты, хорошо меблированныя. Я прожилъ здѣсь по своимъ занятіямъ трое сутокъ. Когда сталъ уговариваться въ гостинницѣ въ цѣнѣ за столъ и за все, то полицеймейстеръ сказалъ: „Ну! кто на нашъ колонка пріѣхалъ по дѣламъ общественнымъ, мы не беремъ, хоть самъ губернаторъ, или Путягинъ, (управляющій конторою Бутягинъ): а вы получаете жалованья мало, намъ деньги не надо“. Онъ велѣлъ отпускать мнѣ и моей прислугѣ все лучшее къ обѣду, ужину и чаю. Дѣйствительно, все подавалось въ лучшемъ видѣ и приготовлено было со вкусомъ. Прислуживала дѣвѣшка лѣтъ 18. Она всегда спрашивала, что готовить къ обѣду и ужину. Я отдавалъ на ея волю готовить мнѣ, что ей вздумается, чтобы она ни изготовила, то все будетъ хорошо. Она подавала мнѣ чай, кофе, завтракъ, обѣдъ и ужинъ, убирала со стола и мела комнаты. Моя прислуга сидѣла, ничего не дѣлая. Дѣвушка по русски говорила ломаннымъ языкомъ, „ну! какой вина кочешь?“ Нарочно ей скажешь: „такое, какое ты сама пьешь“, — она покраснѣетъ, покачаетъ головой: „фай! фай! мой не пьетъ“. — „Ну какое получше да послаще", отвѣчаю я. Поставитъ на столъ бутылки три собственнаго въ колоніи произведенія. Послѣ обѣда и ужина подавала десертъ: виноградъ, яблоки, арбузный медъ и другія лакомства. Когда по утру приходила съ чаемъ, то въ первый свой приходъ говорила: „гутъ моргенъ“, а послѣ ужина и десерта, при уходѣ, кивнетъ головой и скажетъ: „адье“. Она была собою недурна: продолговатое бѣлое лицо, черные волосы: коса заложена гребенкою; носила полосатую разноцвѣтную шерстяную юбку домашняго произведенія и синенькій корсетъ, застегнутый пуговками, на ногахъ ботинки и синіе чулки: всегдашній національный нарядъ. Разъ какъ-то я спросилъ ее: „хозяйка-ли она?“ Она отвѣчала: „нѣтъ, у меня есть мутеръ и фатеръ: фатеръ на фабрикѣ — слесарь, а мутеръ на кухнѣ“. Когда я сталъ готовиться къ отъѣзду, то предложилъ ей за услуги 5 руб. ассигнаціями, но она не взяла, замотала головой и убѣжала изъ комнаты. Накупивъ въ Сарептѣ горчичнаго масла, горчицы, пряниковъ и бальзама въ гостинецъ своимъ роднымъ и распростясь съ полиціимейстеромъ, я отправился обратно въ Царицынъ.

Изъ Царицына я переѣхалъ въ селенія, расположенныя по лѣвую сторону р. Волги и по рѣкѣ Ахтубѣ. Въ первый разъ въ продолженіе моей службы привелось мнѣ имѣть дѣло съ волостнымъ и сельскимъ начальствомъ и сельскими сходами. Приступъ къ дѣлу началъ съ села Безроднаго, довольно многолюднаго, до 1000 душъ. На вопросъ: почему село называется Безроднымъ, старики говорили, что оно заведено пришлымъ народомъ — бѣглыми солдатами, даже бѣглецами изъ Сибири, съ каторги, которые были съ рваными ноздрями: тутъ они заводились каждый хозяйствомъ, никто ихъ не тревожилъ: Богъ знаетъ, кто они были, откуда сюда зашли, и ими то село названо Безроднымъ.

Дѣло мое шло довольно успѣшно, безъ всякаго затрудненія; и такимъ образомъ я переѣзжалъ изъ села въ село. Всѣхъ селеній, принадлежавшихъ къ Царицынскому уѣзду, въ тогдашнее время въ заволжскомъ краѣ было не болѣе 20-ти на протяженіи 150 верстъ; но селенія были большія отъ 500 до 2000 душъ и болѣе, довольно хорошо и богато устроенныя: дома были изъ сосноваго лѣса, крытые тесомъ и тростникомъ; по всему было видно, что жители селеній богаты и живутъ въ большомъ довольствѣ. Хотя у нихъ было мало хлѣбопашества, но за то большое скотоводство. Крестьяне преимущественно занимались сѣнокошеніемъ послѣ спада воды по займищамъ, заливаемымъ Волгою и Ахтубою на весьма большое пространство, и по степямъ около озеръ. Во всѣхъ крестьянахъ было какое-то простодушіе. Жили скромно и хозяйственно; въ зимнее время половина семейства — въ селѣ, а другая, на хуторахъ, верстъ за 10, 15 и болѣе, собственно для прокормленія скота, такъ-какъ кормъ возить со степей въ тома было чрезвычайно далеко и много уходило бы времени по напрасну. При домѣ оставляли необходимое число лошадей и коровъ; прочій же скотъ весь на хуторахъ. У нихъ было такъ много скота, что другой хозяинъ не зналъ счета ему; самый бѣдный крестьянинъ имѣлъ 25 лошадей, столько же коровъ и неменѣе 100 овецъ; нѣкоторые крестьяне имѣли табуны барановъ, рогатаго скота и лошадей.

Когда я уѣзжалъ изъ Царицына въ Заволжье, тамошніе городничій, исправникъ и другіе мои знакомые упросили меня, чтобы я къ 4 декабря пріѣхалъ въ Царицынъ непремѣнно. Первый былъ самъ имянинникъ 6 декабря, а у послѣдняго — жена 4. Я далъ честное слово исполнить ихъ желаніе, видя всегда ихъ радушное ко мнѣ расположеніе. Въ это время я былъ верстахъ въ 50 отъ Царицына. По собраннымъ свѣдѣніямъ о томъ, переѣзжаютъ ли чрезъ Волгу, получались разные отвѣты: одни говорили, что Волга уже стала и по ней ѣздятъ; а отъ другихъ слышалъ, что еще не стала, а переправляются на лодкахъ. Думаю: все равно, на чемъ нибудь да доберусь до Царицына; при томъ же мнѣ было нужно отправить отчетность о моихъ дѣйствіяхъ по Заволжью губернатору и казенной палатѣ чрезъ царицынскую почтовую контору. 2 декабря къ половинѣ дня я пріѣхалъ къ пристани, гдѣ была переправа; на берегу устроена землянка въ квадратѣ сажени по три, съ печью; прочнаго и деревяннаго строенія здѣсь было устроить невозможно, потому что сносило полою водою. Переправиться было невозможно: ледъ шелъ густою массою, вѣтеръ дулъ сѣверный, довольно сильный. Я хотѣлъ было воротиться назадъ, но ямщика съ лошадьми отпустилъ, чтобы онъ засвѣтло воротился домой. Войдя въ землянку, я встрѣтилъ въ ней болѣе 25 человѣкъ бурлаковъ и сверхъ того караульщиковъ пристани, которые всѣ сидѣли на полу такъ тѣсно, что имъ трудно было поворачиваться. Я попросилъ ихъ, чтобы они пропустили меня какъ-нибудь до лавки и перенесли мой багажъ. Они стали тѣснитьси и я кое-какъ добрался до указаннаго мѣста, шагая черезъ ихъ головы; также переносили мой багажъ, потому что въ повозкѣ не было никакой возможности оставаться, по случаю холоднаго пронзительнаго вѣтра: притомъ же и повозка была лѣтняя. Въ землянкѣ сдѣлалось еще тѣснѣе, такъ что я долженъ былъ сидѣть скорча ноги. Бурлаки были изнуренный народъ, блѣдный, худой; одежда на нихъ была самая плохая: какіе-то коротенькіе, старые неношеные чепаны чернаго домашняго сукна да куртки изъ шерсти вытканныя; полушубка ни на одномъ не было; на ногахъ лапти и онучи; шароваровъ не было, а только подштанники; на комъ шапка холодная, на комъ теплая, на бекрень; нѣкоторыя изъ нихъ были очень слабы. При разговорѣ, откуда они и куда идутъ — разсказали мнѣ, что они нижегородскіе, идутъ домой: послѣднюю ходку на суднѣ съ хлѣбомъ въ Астрахань сдѣлали изъ Саратова. У купца (не припомню и не разберу фамилію въ моихъ памятныхъ запискахъ вчернѣ написанныхъ) съ ними завязалось дѣло: онъ не додалъ имъ денегъ по условію, по 15 р. ассигнаціями по тогдашнему счету на брата. Дѣло доходило до губернатора. Губернаторъ, найдя ихъ жалобу справедливою, приказалъ имъ деньги отдать, посылалъ къ купцу полиціймейстера и частнаго пристава, но купецъ всетаки не отдавалъ. Потомъ чрезъ недѣлю опять всѣ пошли къ губернатору. „Такъ долго тянулъ насъ, все не отдавалъ; да уже насилу то отдалъ; только по рублю не додалъ на брата, сказавъ, что исхарчилъ много по нашей жалобѣ. А мы-то совсѣмъ исхарчились, недѣли три лишнихъ пробыли въ Астрахани. Теперь уже наши товарищи давно дома. Оставаться въ Астрахани на зиму побоялись, потому билеты просрочились, какъ-бы не посадили въ острогъ, да и дома-то нужно быть. Ушли съ весны и не знаемъ, что тамъ дѣлается. Добро бы бѣдный купецъ былъ, а то богатый, и прикащики то жалѣли насъ, да баютъ, что мы съ нимъ сдѣлаемъ: такой велѣлъ расчетъ сдѣлать, ну вѣстимо, дѣло все зависитъ отъ хозяина“.

Настоящимъ своимъ положеніемъ бурлаки встревожили меня. Я спросилъ ихъ; какъ же они дойдутъ въ такомъ плохомъ платьѣ и въ такую стужу до Нижняго. Они отвѣчали: „Намъ бы только добраться до большаго села или города, тамъ купимъ что-нибудь теплѣе: вѣдь все тепло было, только дня три больно завернуло, что ходу нѣтъ, такое ужъ насланіе Божіе“. Такъ какъ мой солдатъ, георгіевскій кавалеръ, былъ человѣкъ предусмотрительный и запасливый, то всегда возилъ съ собою боченокъ съ виномъ больше ведра; это у него были сливки: въ то время я простаго вина не пилъ; кто же приносилъ вина въ селахъ полуштофъ или меньше, то солдатъ немного выпивалъ, а остальное выливалъ въ боченокъ и такимъ образомъ накопилъ много вина. Я спросилъ у него этотъ боченокъ и велѣлъ дать по небольшому стакану всѣмъ бывшимъ со мною въ землянкѣ бурлакамъ и караульнымъ. Хотя моего Игнатьева покоробило оттого, что онъ лишился своей собственности, но я увѣрилъ его, что куплю ему вмѣсто роспитаго. Судьба привела меня пробыть съ бурлаками полтора дня и ночевать двѣ ночи.

4 числа, когда разсвѣло, я послалъ справиться стала-ли Волга и можно-ли пройти. Переводчики увѣрили, что можно безъ всякой опасности; но я долго не рѣшался на это: однако же они убѣдили меня. Полагаясь на ихъ опытность, я рѣшился идти, вызвалъ желающихъ, предложилъ имъ 10 рублей ассигнаціями (красненькую) и штофъ вина по приходѣ въ Царицынъ. Они съ радостью согласились; изъ нихъ два перевозчика знали хорошо мѣстность Волги; а шесть человѣкъ бурлаковъ согласились за мое къ нимъ вниманіе. Стали собираться. Они весь мой багажъ и все, что было со мною, уклали въ кошмы и увязали веревками. Съ одной стороны этихъ увязанныхъ кошмъ оставили длинные концы веревокъ. Вокругъ меня перевязали тоже веревку, оставивъ два конца довольно длинные: одинъ спереди, другой сзади, и пошли въ путь. Одинъ переводчикъ шелъ впередъ съ желѣзною пешнею, безпрерывно ею пробовалъ крѣпость льда, за нимъ три бурлака тащили за концы веревокъ свертокъ съ багажомъ, потомъ еще двое съ другимъ сверткомъ: за ними перевозчикъ держа одинъ конецъ веревки, которою я былъ перевязанъ; сзади меня шелъ бурлакъ съ другимъ концомъ веревки: а за нами солдатъ и мальчикъ. Такимъ образомъ мы переходили на разстояніи 10 верстъ Волгу, только что установившуюся: вышли съ 7 часовъ утра, а пришли въ Царицынъ въ 10 часовъ. Когда подходили къ берегу, то много было народа, любопытствовавшаго на насъ, первыхъ приходцевъ изъ за Волги. Мѣстами глыбы льда стояли большими буграми. Перевозчикъ, удалой малый, ихъ обходилъ, равно и мѣста, занесенныя снѣгомъ, подъ ними могутъ быть трещины льда незамѣтныя: немудрено оступиться; перевозчикъ велъ по чистому прозрачному льду. Такимъ образомъ мы благополучно добрались до Царицына, не сдѣлавъ ни какой потери; а повозка осталась подъ сохраненіемъ перевозчиковъ. Провожатые остались вполнѣ мною довольны, а я — ими. Признаюсь, во время этого моего перехода чрезъ Волгу я былъ въ тревожномъ состояніи, никогда не ходя но Волгѣ и рѣдко переѣзжая ее на лошадяхъ. Въ часъ я уже былъ у имянинницы, нашелъ много посѣтителей: при разговорѣ многіе удивлялись моей рѣшимости, видѣвши всю картину моей переправы. Послѣ закуски я отправился въ квартиру, легъ спать и проспалъ часовъ до 9-ти. Вечеромъ опять былъ у имянинницы. Часовъ до 3-хъ просидѣли гости, 5 декабря занялся отчетностью о своихъ дѣйствіяхъ для губернатора и казенной палаты, которую приготовлялъ цѣлый день и ночь, такъ что 6 декабря проспалъ обѣдню, совершавшуюся торжественно по случаю праздника святаго угодника Николая Чудотворца и тезоименитства Государя Императора. Все чиновничество было въ мундирахъ, многіе пріѣзжали ко мнѣ; а послѣ обѣдни самъ городничій-имянинникъ, Н. В. Лишевичъ, злой полякъ, у котораго и жена и всѣ семейные были поляки. Онъ пріѣхалъ за мною и взялъ меня къ себѣ обѣдать. Отъ него часу въ 4-мъ пріѣхалъ я домой, отдохнулъ и въ 9 часовъ отправился опять къ нему на вечеръ, на которомъ было все царицынское благородное общество отъ перваго купца и до послѣдняго торгаша.

У поляковъ-католиковъ хотя нѣтъ обыкновенія праздновать свои имянины, но у городничаго не только его собственные, но и всѣхъ его семейныхъ праздновались болѣе для интереса, потому что весь торговый классъ, приходя съ поздравленіями, обязанъ былъ приносить подарки, если же кто не приносилъ, тотъ не былъ приглашаемъ на вечеръ. А это было совѣстно торгашу противу своего собрата, что онъ у городничаго, главнаго лица въ Царицынѣ, не участвовалъ на вечерѣ; участіе-же на вечерѣ торгашей состояло въ томъ, что въ какой-нибудь отдаленной комнатѣ, вмѣстѣ съ другими товарищами, они что нибудь попьютъ да поѣдятъ за принесенный подарокъ. Такой обычай продолжается и до нынѣ.

Отправивъ отчетность, отпраздновавъ имянины и простясь съ своими знакомыми, я уѣхалъ опять въ Заволжье для окончанія своего порученія. Въ половинѣ декабря я получилъ изъ Саратова письмо, что Ф. Л. переведенъ въ Кіевъ, а на мѣсто его назначенъ А. П. Степановъ. Чтобы поблагодарить Переверзева за его ко мнѣ вниманiе и проститься съ нимъ, я послалъ донесеніе о дозволеніи мнѣ прибыть въ Саратовъ. Пока ходило это мое представленіе, я окончилъ по заволжскимъ селеніямъ всю ревизію и къ Рождеству переѣхалъ въ селенія, расположенныя по нагорной сторонѣ. Дѣло началъ съ села Караваинки, гдѣ, въ ожиданіи изъ Саратова разрѣшенія, долженъ былъ прожить дней 8. Я не желалъ ѣхать ни въ Царицынъ, ни въ Дубовку, что бы не изнурить себя тамъ праздниками, разъѣздами въ гости на вечера: расчелъ лучше въ это время заняться отчетностію и отправить ее чрезъ караваинскую почтовую станцію. Живя на довольно удобной квартирѣ, я занимался днемъ повѣркою крестьянъ, а ночью составлялъ отчетность. Она была вообще довольно многосложная: надо было составлять отдѣльно по каждому селу: когда пріѣхалъ въ него, когда приступилъ къ повѣркѣ, когда кончилъ и что по моей ревизіи открылось; писаря, какъ дѣлаютъ другіе чиновники, я не нанималъ, а все работалъ одинъ: иногда цѣлыя ночи просиживалъ.

За день до Рождества Христова приходитъ ко мнѣ пожилыхъ лѣтъ женщина со слезами, и говоритъ, что мужъ ея подавился гвоздемъ, который, какъ она думала, должно быть остановился поперекъ горла, такъ что бѣдный больной не можетъ говорить. Не могу ли я чѣмъ нибудь ему помочь? Это случилось слѣдующимъ образомъ. Готовясь къ празднику Рождества, избу мыли и убирали. Мужчина, подавившійся гвоздемъ, устанавливалъ въ переднемъ углу образа и держалъ во рту небольшой гвоздикъ, побольше полувершка, возлѣ него стояла небольшая дочь его. — Онъ сказалъ ей: „подай мнѣ молотокъ“. Въ это самое время гвоздь юркнулъ и остановился поперекъ горла: мужикъ захрипѣлъ и слегъ въ постель. Въ этотъ день часу въ 7 вечера проѣзжалъ чрезъ Караваинку знакомый мнѣ царицынскій уѣздный докторъ И. И. Директорскій въ Камышинъ къ невѣстѣ своей. Услыхавъ, что я здѣсь, онъ остановился у меня на время, когда переложатъ лошадей. Я разсказалъ ему о случаѣ, происшедшемъ съ мужикомъ и просилъ, нельзя ли ему помочь. Онъ, хотя отзывался, что при немъ совершенно нѣтъ никакихъ средствъ, однако же, послалъ за женою больнаго. По приходѣ ея разспросилъ о здоровьѣ мужа ея; отправился къ больному, осмотрѣлъ его, велѣлъ напоить мятою, горло намылить и одѣть, какъ можно теплѣе, такъ чтобы произвести испарину. Распорядясь такимъ образомъ и сдѣлавъ какую-то микстуру изъ деревяннаго масла и давъ ее выпить больному, возвратился ко мнѣ, сказавъ семейнымъ больнаго, что часа черезъ полтора опять придетъ. Мы напились съ нимъ чаю, закусили и въ назначенное имъ время онъ опять собрался идти къ больному, пригласилъ меня и взялъ съ собою казака (въ Царицынѣ и Камышинѣ при чиновникахъ всегда находились казаки отъ Астраханскаго казачьяго войска, изъ казачьихъ станицъ въ Царицынскомъ уѣздѣ поселенныхъ: а въ Камышинѣ ихъ управленіе). По приходѣ, онъ опять осмотрѣлъ больнаго, который лежалъ весь размокшій отъ пота, сталъ съ нимъ говорить довольно строго, увѣряя его, что онъ притворяется и скинулъ съ него тулупъ. Больной лежалъ бокомъ, докторъ взялъ въ руки у казака бывшую плеть и ударилъ больнаго такъ сильно по ляшкѣ, что онъ встрепенулся, вскочилъ, сѣлъ на лавкѣ и сказалъ: „Батюшки, прошелъ, прошелъ и тутъ же сталъ говорить обыкновеннымъ голосомъ. Давъ совѣтъ ему и женѣ, чтобы поить его мятою и давать той микстуры, которую онъ составилъ изъ деревяннаго масла, докторъ и я возвратились ко мнѣ въ квартиру. Поужинавъ, докторъ ночью отправился въ Камышинъ. Онъ сказалъ мнѣ, что ему такими средствами пришлось другаго человѣка спасти, только съ тою разницею, что прежде женщина подавилась рыбною косточкою, и онъ ударилъ ее не плетью, а въ зашеину: отъ потрясенія, при внезапномъ ударѣ, кость прошла. На третій день Рождества мужикъ съ женою приходятъ ко мнѣ и, по обыкновенію, поклонившись мнѣ въ ноги, благодарятъ, что я уговорилъ доктора подать ему пособіе, а то померъ бы: горло и лицо уже опухли. Крестьянинъ былъ очень богатъ: у него было малолѣтнихъ трое дѣтей; онъ держалъ у себя пять работниковъ. Спустя нѣсколько времени, при свиданіи, докторъ разсказалъ мнѣ, что этотъ мужикъ пріѣзжалъ къ нему въ Царицынъ, подарилъ ему 100 рублей ассигнаціями, большую сумму по тому времени, за спасеніе его жизни и отвѣсилъ ему нѣсколько земныхъ поклоновъ.

На первый день Рождества пришелъ ко мнѣ священникъ съ причтомъ, съ крестомъ и святою водою. Я оставилъ ихъ у себя закусить. Священникъ, почтенный старикъ, Кинарейкинъ, сталъ извиняться, что когда я его приглашалъ съ метриками, его не было дома: уѣзжалъ съ требами въ другую деревню его прихода, за Волгой, и притомъ разсказалъ съ ужасомъ, что въ той деревнѣ по ночамъ ходитъ оборотень, который такъ напугалъ народъ, что боятся ночью на дворъ выйдти: даже очередные караульщики не идутъ въ караулъ. Оборотень ходитъ въ бѣломъ саванѣ, на равнѣ съ крышею: то хрюкаетъ по свинячьи, то коровой реветъ, то лаетъ по собачьи и воетъ. За нимъ всѣ собаки по всему селу воютъ. Съ такимъ страхомъ и ужасомъ разсказывалъ это священникъ, что всякаго простолюдина въ трепетъ приводилъ. Я смѣтилъ, что это шалости молодыхъ людей. Въ то время въ Царицынскомъ Заволжьѣ была партія московскихъ землемѣровъ межевой канцеляріи которые приводили въ извѣстность земли. Я съ ними при разъѣздахъ по селамъ познакомился. Они мнѣ разсказывали о простотѣ, добродушіи и суевѣріи крестьянъ, которыхъ можно было увѣрить, что въ скрипкѣ, на которой они играли, сидитъ чертъ и распѣваетъ разными голосами: въ особенности женскій полъ вѣрилъ всему вообще.

Примечания

1. Это невѣрно. Былъ значительный неурожай въ 1833 г. см. стр. 67 „Лѣтопись“. Ред.