Мѣстность по сторонамъ дороги, ведущей отъ города Мустафа-Паша къ Адріанополю, напоминаетъ самые обыденные русскіе виды. Такъ и кажется, будто странствуешь гдѣ нибудь по Тверской губерніи, и одни лишь громадные обозы турецкихъ бѣглецовъ, не знающихъ куда имъ теперь идти, да иногда трупы на дорогѣ напоминаютъ, что это не Тверская губернія, а Турція.
Еще верстъ за десять до Адріанополя на горизонтѣ начинаютъ бѣлѣть четыре стройныя иглы минаретовъ при джаміи Селима. Затѣмъ вскорѣ открывается широкій видъ на обширные сады и рощи, наполненныя раскидистыми чинарами, кипарисами и пирамидальными тополями. Потомъ влѣво — громадный фортъ съ трехъярусною обороной; за нимъ — другой и третій форты сильныхъ профилей, и въ этихъ постройкахъ еще издали, на первый взглядъ, уже чувствуется прочность, разсчитанная на долговременность защиты. Справа тоже отдѣльныя укрѣпленія виднѣются изъ-за деревьевъ. Но вотъ, наконецъ, и панорама цѣлаго города.
Издали Адріанополь довольно красивъ, чему много способствуютъ его сады и многочисленные минареты. Городъ широко раскинулся по обширному пологому холму, на высшей точкѣ котораго величественно возвышается громадная джамія Селима I, съ ея трехъярусными минаретами и полусферическимъ главнымъ куполомъ, гдѣ ярко горитъ на солнцѣ золотой полумѣсяцъ. Эта мечеть принадлежитъ къ числу самыхъ великолѣпныхъ храмовъ мусульманскаго міра. По своему положенію на высшей точкѣ адріанопольскаго холма, она господствуетъ надъ всѣмъ городомъ, распростершимся у ея подножія, и придаетъ ему особенную характерностъ. Все остальное какъ бы склоняется ницъ предъ ея дивнымъ, стройнымъ величіемъ.
Въѣзжаемъ въ городъ — нищета и убожество. Впрочемъ, это еще не самый городъ, а только его окраина, которая называется Ильдеримъ. Домишки строены на живую руку, изъ деревяннаго дранья и глины; окна, крыши, балкончики, стѣны, ворота — все это въ крайнемъ и давнишиемъ запущеніи. Во дворахъ и на улицѣ ужасная грязь — глубокая, липкая, топкая — и въ ней валяются вздувшіеся трупы животныхъ. Смрадъ повсюду. Греки и отчасти болгары уже открыли въ самомъ предмѣстьѣ кое-какія лавченки, гдѣ продаютъ сахаръ, чай, табакъ, вино и свѣчи.
Вотъ большой каменный мостъ, на нѣсколькихъ аркахъ, и по срединѣ его, справа, кіоскъ или бесѣдка, изъ камня же, напоминающая по архитектурѣ нѣчто въ родѣ часовни, какія нерѣдко встрѣчаются на мостахъ и при дорогахъ въ католическихъ странахъ. Въ кіоскѣ — бѣлая мраморная доска съ рельефною турецкою надписью — вѣроятно, имя строителя и годъ постройки, а можетъ быть и какой нибудь подходящій стихъ изъ Корана. На обоихъ концахъ моста стоятъ наши часовые отъ 16-й пѣхотной дивизіи. Генералъ Окобелевъ 2-й, сберегая силы и здоровье своихъ войскъ, не оставилъ ихъ бивуакировать подъ городомъ, а расположилъ полки въ предмѣстіяхъ и частію въ самомъ городѣ, на квартирахъ, гдѣ люди получили наконецъ на нѣсколько дней вполнѣ необходимый и возможно удобный отдыхъ.
Адріанополь — судя по первому впечатлѣнію — такая же азіатская мерзость, какъ и всѣ прочіе видѣнные нами турецкіе города. Надо сознаться, что и поживши въ немъ, мы не имѣли повода измѣнить къ лучшему наше общее, только что высказанное мною мнѣніе.
Втягиваемся въ главную улицу, которая, въ силу того, что она главная, нѣсколько шире и чище остальныхъ узкихъ и темныхъ закоулковъ. Здѣсь уже пошло, что̀ называется, бойкое мѣсто. По сторонамъ улицы — почти сплошной рядъ лавченокъ, напоминающихъ своею животрепещущею постройкою наши балаганныя «ряды» на ярмаркѣ уѣзднаго средней руки городишки. Многія изъ этихъ лавокъ носятъ громкое названіе «магазиновъ» и щеголяютъ вывѣсками на французскомъ языкѣ, хотя бо̀льшая часть этихъ надписей находится въ явномъ разладѣ съ французскою орѳографіей, — совершенно тоже, что и у насъ въ какомъ нибудь захолустьѣ. Въ Систовѣ въ настоящее время подобныя лавченки стали куда лучше и даже благообразнѣе!
Торговля здѣсь производится, можно сказать, совсѣмъ иа улицѣ, потому что рѣдкое изъ торговыхъ помѣщеній имѣетъ переднюю стѣну и входную стекольчатую дверь. Передняя деревянная стѣна здѣсь, обыкновенно, либо раздвижная, либо створчатая, либо же, наконецъ, откидывается на петляхъ вверхъ и служитъ, въ теченіи торговаго времени дня, родомъ навѣса надъ входомъ. Предъ вами — небольшая лѣсенка въ двѣ-три ступеньки, ведущая на досчатый помостъ въ родѣ эстрады, служащій основаніемъ для небольшой клѣтушки, которая отгорожена отъ сосѣднихъ клѣтушекъ досчатыми стѣнками. Тутъ собсгвенно и помѣщается лавка, снабженная иногда прилавкомъ и товарными полками. Тоже самое и въ ремесленныхъ заведеніяхъ. Такимъ образомъ, все что̀ дѣлается въ лавкахъ и мастерскихъ, всю ихъ торговлю и работу вы можете созерцать совершенно свободна, какъ если бы все это происходило предъ вами на театральной сценѣ. Замѣчательная особенность: съ приходомъ русскихъ, почти каждая лавка, за исключеніемъ истинно турецкихъ — будь это табачная, москательная, сапожная, посудная, парфюмерная или цирюльня — все равно обратилась въ маленькій кабачекъ. Пронырливые греки и армяне — чѣмъ бы они ни торговали — тотчасъ же сочли нужнымъ повыставлять въ своихъ лавченкахъ столы и столики, покрытые скатертями и заставленные бутылками съ виномъ, ракіей и мастикой, прянностями и фруктами, тортами, каймакомъ и яуртомъ[1], слоеными медовыми пирожками и разными разностями съѣдобнаго свойства. Тутъ у нихъ и брѣются, и пьютъ кофе «à la franca» или «à la turca», и закусываютъ, и курятъ, и читаютъ стамбульскія газеты, и торгуются, и коммиссіонерствуютъ, и деньги мѣняютъ — ибо каждая лавка, кромѣ своей коренной спеціальности, есть еще и мѣняльная. Все это гомонитъ, кричитъ, зазываетъ прохожихъ, ругается между собою и кипитъ — кипитъ жизнью, алчущею наживы, оборота, «гешефта», и потому какъ въ лавкахъ, такъ и на улицахъ съ утра до вечера народу — какъ говорится — нетолченая труба. Тутъ вѣчная толкотня, вѣчное снованіе взадъ и впередъ пѣшихъ и конныхъ — кто на ослѣ, кто на мулѣ, кто на маленькой турецкой лошадкѣ. Голодныя собаки и рѣзвыя уличныя дѣти, то и дѣло, тычутся подъ ноги, визжатъ, теребятъ другъ друга, а мальчишки кромѣ того и пристаютъ къ проходящимъ съ предложеніемъ почистить имъ сапоги, или вопятъ, простирая рученки: «капитанъ! давай галаганъ!…» При этомъ — множество нищихъ, калѣкъ и убогихъ обоихъ половъ и всѣхъ возрастовъ, такъ что отъ нихъ отбоя нѣтъ. Эта толчея нерѣдко доходитъ до давки, въ особенности, если что нибудь «казусное» случайно привлечетъ любопытное вниманіе толпы и если еще при этомъ немилосердно заскрыпятъ несмазанными колесами неуклюжія арбы, запряженныя буйволами и обыкновенно слѣдующія цѣлою вереницей, или если въ узкомъ мѣстѣ улицы сцѣпятся колесами двѣ встрѣчныя извозчичьи каруццы, которыя никакъ не могутъ разъѣхаться безъ того, чтобы «арабаджи» (извозчики) не переругались другъ съ другомъ всласть и не исхлестали одинъ другаго бичами. Улицы и площадки, особенно у лавокъ и фонтановъ, полны самаго разнообразнаго, разнохарактернаго и пестраго народа. Тутъ попадаются наши солдатики и казаки, какъ-то съ разу освоившіеся съ городомъ и его обстановкой; тутъ же на каждомъ шагу встрѣчаете вы представителей цѣлыхъ трехъ частей свѣта: Европы, Азіи и Африки. Вотъ, напримѣръ, типичныя рыжія бакенбарды клѣтчатаго англичанина, нахальная «люишка» француза, шествующаго непремѣнно съ розеткой «почетнаго легіона» въ петличкѣ сюртука; вотъ, горячо и страстно жестикулирующій итальянецъ, и флегматично сосущій грошевую сигарку бѣлокурый сынъ Германіи; бѣглый полякъ, съ полуаршинными усами, въ чамаркѣ и конфедераткѣ, и непремѣнно съ хлыстомъ: вотъ малоазійскія курды, арабъ изъ Іемена, съ воспаленными глазами; губастые, бѣлозубые негры изъ Нубіи, феллахъ изъ Египта, задумчивые сирійцы, медлительные персіяне, понурые болгары въ смушковыхъ шапкахъ, вертлявые греки въ бѣлыхъ «фустанеллахъ», ловкіе и статные албанцы, въ узорчатыхъ курткахъ — все это являетъ собого самую пеструю смѣсь роскоши и нищеты, гдѣ нерѣдко встрѣчаешь бархатныя лохмотья, нѣкогда расшитыя золотомъ и шелками, а нынѣ изодранныя, слинялыя, запачканныя грязыо. Однако же, среди всей этой пестроты разноплеменныхъ типовъ и костюмовъ, какъ-то съ разу отличаешь истаго турка, будетъ ли онъ въ старозавѣтномъ лисьемъ халатѣ и чалмѣ, или въ европейскомъ костюмѣ и красной фескѣ; отличаешь турка по его прирожденной степенности и нѣкоторой медлительности манеръ и походки. Вообще, мусульмане и азіятцы, судя по внѣшности, кажутся какъ-то сдержаннѣе, спокойнѣе и солиднѣе, чѣмъ вся здѣшняя международная тля западной Европы. Но за то уже юркіе греки, жидки да армяне снуютъ и тычатся предъ глазами, словно неотвязныя іюльскія мухи надъ сахаромъ. На перебой другъ передъ другомъ лѣзутъ и пристаютъ они къ вамъ съ разными «секретными» и «не секретными» предложеніями и грошевыми товарами, такъ что, право, не знаешь, которому же наконецъ изъ представителей этихъ трехъ народностей должно отдать преимущество въ юркости, назойливости, плутоватости и въ умѣньѣ ловко обдѣлывать свои темныя дѣлишки. Впрочемъ, греки въ этомъ отношеніи будутъ, кажись, «почище» всѣхъ, потому что надувая васъ накакомъ нибудь дрянномъ товаришкѣ, «грекосъ» дружелюбно, но безцеремонно похлопываетъ васъ по плечу, сладко улыбается, крестится и тыча въ вашу и свою грудь грязнымъ указательнымъ перстомъ, выразительно и якобы по русски приговариваетъ гнусливымъ голосомъ: «о́ндина религіонъ! о̀ндина религіонъ!» (т. е. мы съ тобой, дескать, одной вѣры), вѣроятно, разсчитывая, что «варваръ московъ», задобренный такимъ аргументомъ, вѣрнѣе и легче подастся на удочку. «Ондина религіонъ» пускается въ ходъ даже при «секретныхъ» предложеніяхъ знакомства съ «унъ золѝ фамъ тюркъ» (une jolie femme turque).
На главной улицѣ, въ глубинѣ обширнаго двора, возвышается двухъ-этажное каменное зданіе конака, служившее мѣстомъ жительства адріанопольскому вали. Всѣ канцеляріи и отдѣлы управленія вилайэта, казначейство, конюшни, типографія, тюрьма и караульная казарма помѣщались тутъ же, въ надворныхъ каменныхъ флигеляхъ, очищенныхъ теперь, равно какъ и самый конакъ, въ ожиданіи пріѣзда Великаго Князя, для расквартированія Его Высочества, свиты и штаба дѣйствующей арміи. Этотъ пріѣздъ долженъ былъ состояться 14-го же января, въ день вступлепія въ Адріанополь отряда генерала Карцова и пѣхотнаго авангарда генерала Гурко. Въ ожиданіи встрѣчи русскаго Главнокомандующаго, переднія мѣста всѣхъ лавокъ, всѣ открытыя окна и балконы домовъ на главной улицѣ были переполнены женщинами, преимущественно гречанками и армянками, среди которыхъ попадались очень миловидныя и даже вполпѣ красивыя лица. Турчанки встрѣчались какъ очень рѣдкое исключеніе, и то не на балконахъ, а на улицѣ. Закутанныя въ бѣлыя кисейныя чадры и въ зеленые, либо черные шерстяные бурнусы, онѣ тихо, словно печальныя тѣни, пробирались сторонкой, у самыхъ стѣнъ, очевидно, идя куда-то по своимъ дѣламъ и не обращая ни малѣйшаго вниманія на уличную толпу и на пришельцевъ — воиновъ вражеской арміи.
Пройдя мимо второй адріанопольской джаміи, носящей имя Мурада I, мы свернули съ главной улицы на лѣво въ боковую, которая называется улицею Хаджи-Шерифъ-бей, по имени хозяина лучшаго изъ находящихся на ней домовъ. Эта улица въ началѣ столь же широка, какъ и главная, и столь же полна промышленнымъ, торговымъ элементомъ. По отношенію къ главной, она почти то же самое, что у насъ въ Петербургѣ Большая Морская по отношенію къ Невскому. Тутъ даже есть французскій магазинъ, торгующій колоніальными, парфюмерными и кондитерскими товарами, гдѣ въ разсчетѣ на гастрономическія приправы къ нашей скудной походной кухнѣ, мы купили, между прочимъ, двѣ банки трюфелей, которыя потомъ — увы! — оказались протухшими до окончательной гнилости, какъ и большая часть товаровъ этого магазина, не смотря на его разрисованныя этикетки и французскую фирму.
Въ улицѣ Хаджи-Шерифъ-бей останавливаетъ на себѣ вниманіе мраморный фонтанъ, пріютившійся подъ широкимъ куполообразнымъ навѣсомъ изящнаго кіоска, у входа въ узкій закоулокъ, ведущій къ одной изъ старыхъ мечетей, которая, въ свою очередь, представляетъ для художника богатѣйшій матеріалъ: нѣкоторыя части ея пристроекъ полуобрушились, штукатурка почти сплошь пообвалилась, и всѣ части этихъ стѣнъ, карнизовъ и террассъ заросли густыми прихотливо роскошными побѣгами плюща и другихъ ползучихъ растеній, которыя, не смотря на январь мѣсяцъ, ласкаютъ глазъ своею нѣжною, свѣжею зеленью. Эта мечеть находится по правую сторону улицы Хаджи-Шерифъ-бей, а по лѣвую высится обширное каменное зданіе стараго караванъ-серая, обращеннаго на время войны въ складъ военныхъ матеріаловъ и разграбленнаго мѣстными христіанами по уходѣ турокъ, еще до появленія кавалеріи генерала Струкова. Здѣсь же, почти рядомъ съ съ караванъ-сераемъ, помѣщаются мраморныя восточныя бани, съ которыми мы всѣ рѣшили познакомиться непосредственнымъ образомъ въ тотъ же вечеръ.
Генералу Карцову и его штабу была отведена квартира въ домѣ самого Хаджи-Шерифъ-бея, изъ оконъ котораго открывался съ одной стороны видъ на грандіозную джамію Селима, а съ другой — на весь южный и юго-западный конецъ города. Здѣсь мы въ первый разъ познакомились съ характеромъ неразореннаго богатаго турецкаго дома, устроеннаго впрочемъ на полуевропейскую ногу.
Старозавѣтные турецкіе дома, стоящіе въ глубинѣ дворовъ, или, лучше сказать, земельныхъ участковъ, огороженныхъ со всѣхъ сторонъ высокимъ каменнымъ заборомъ, строились обыкновенно въ одинъ этажъ, и у зажиточныхъ хозяевъ — судя по видѣннымъ нами образцамъ — надворныя постройки дѣлились на три отдѣльные флигеля, сообразно чему и весь земельный участокъ разбивался на три отдѣльные же двора. Первый дворъ и первый флигель — самая парадная, показная часть такого старозавѣтнаго дома, предназначался для помѣщенія самого хозяина и для пріема его гостей; второй дворъ и флигель составлялъ гаремную половину, а третій служилъ помѣщеніемъ для прислуги, кухонь, кладовыхъ, амбаровъ, конюшень и прочихъ принадлежностей благоустроеннаго хозяйства. Изящный же домъ Хаджи-Шерифъ-бея былъ выстроенъ по европейскому образцу, въ три этажа, причемъ въ нижнемъ этажѣ помѣщалась мужская часть прислуги, домочадцевъ и родственниковъ хозяина; въ среднемъ этажѣ самъ хозяинъ и парадныя пріемныя комнаты, а въ верхнемъ — гаремная половина съ женскою прислугой. Эта послѣдняя половииа состояла изъ разныхъ отдѣльныхъ комнатокъ и чуланчиковъ, расположенныхъ очень удобно и уютно такимъ образомъ, что каждыя двѣ-три комнатки составляли какъ бы совершенно отдѣльную квартиру, соединенную посредствомъ одной общей, но не парадной внутренней лѣстницы съ помѣщеніемъ самого хозяина. Тутъ же въ двухъ или трехъ свѣтлыхъ конуркахъ были устроены маленькія бани, или мыльныя, съ мраморными ваннами и кранами для холодной и горячей воды. Каждая такая квартира служила отдѣльнымъ помѣщеніемъ для каждой изъ женъ Хаджи-Шерифъ-бея.
Такимъ образомъ, въ случаѣ ссоры, ревности, или при потребности уединенія, если эти дамы не желали быть вмѣстѣ, то могли и вовсе не видѣться, даже почти не встрѣчаться одна съ другою. Въ нижнемъ этажѣ — обширныя, полутемныя мраморныя сѣни, изъ которыхъ нѣсколько дверей вели въ отдѣльныя помѣщенія мужскихъ домочадцевъ и слугъ, а широкая деревянная лѣстница, съ рѣзными деревянными же перилами, являлась лѣстницею парадною, для входа гостей, и подымалась только до средняго этажа, который представлялъ собою двѣ большія продольныя залы съ четырьмя боковыми гостинными. Въ одной изъ залъ помѣщалась столовая, устроенная по европейски, т. е. съ обѣденнымъ столомъ на высокихъ ножкахъ, а въ одной изъ гостинныхъ былъ кабинетъ хозяина; другая гостинная снабжена европейскою мебелью, остальныя же двѣ отдѣланы по восточному, т. е. большіе сплошные диваны вдоль стѣнъ и низенькіе инкрустированные столики (софра̀). Печи и камины, за исключеніемъ большаго кухоннаго очага внизу и маленькихъ печурокъ для варки кофе на женской половинѣ, совершенно отсутствовали во всемъ домѣ, гдѣ каждая комната согрѣвалась посредствомъ особаго «мангала», т. е. большой мѣдной жаровни, довольно изящнаго рисунка, стоявшей на полу посрединѣ комнаты. Паркетные полы были сплошь устланы тонкими, узорчато сплетенными цыновками, а потолки и стѣны росписаны масляными красками, живописью въ турецкомъ вкусѣ. Тутъ встрѣчались виды горъ, долинъ и дворцовъ, корабли и мечети, и кипарисовыя рощи, съ огромными розовыми букетами, большими райскими птицами, такими же яблоками, вишнями и маленькими человѣчками. Ни пропорціональности размѣровъ между всѣми этими изображеніями, ни перспективы вовсе не существовало: райская птица, напримѣръ, сидѣла на вѣткѣ розы, подъ которою стоялъ маленькій домикъ и гуляли маленькіе человѣчки. Но все вмѣстѣ выходило ничего-себѣ и даже не было лишено своеобразной, нѣсколько дѣтски-наивной прелести. Большія широкія окна, украшенныя кисейными занавѣсками, даютъ всѣмъ этимъ заламъ и гостиннымъ много свѣта, а благодаря высокимъ потолкамъ, здѣсь всегда есть достаточно свѣжаго, чистаго воздуха. При домѣ устроенъ прелестный садикъ съ кипарисами, лаврами, виноградными бесѣдками, цвѣточными клумбами и довольно глубокимъ каменнымъ бассейномъ, въ которомъ можно купаться въ жаркую пору. Словомъ сказать, домъ Хаджи-Шерифъ-бея, со всѣми его удобствами, представлялъ чуть не идеалъ турецкаго благоустроеннаго дома въ полуевропейскомъ, полуазіатскомъ вкусѣ, и мы всѣ почувствовали себя въ немъ особенно хорошо и привольно послѣ бивуачныхъ лишеній на снѣжныхъ вершинахъ Траяна и ночлеговъ въ раззоренныхъ турецкихъ хатахъ или въ убогихъ болгарскихъ «кештахъ». Въ первый разъ, послѣ долгихъ мѣсяцевъ грязи, нужды и лишеній попали мы въ такую обстановку, и только тотъ, кому довелось самому переиспытать все это, пойметъ чувство того довольства, которое мы испытывали въ чистыхъ, свѣтлыхъ хоромахъ Хаджи-Шерифъ-бея.
Самъ Шерифъ-бей съ семействомъ уѣхалъ въ Стамбулъ, слѣдуя общему потоку мусульманскаго бѣгства. Вмѣсто него тутъ хозяйничаетъ теперь богатый грекъ Алеко Асекиляросъ, встрѣтившій нащего генерала на крыльцѣ дома. Этотъ Асекиляросъ говоритъ по французски и потому мы могли узнать отъ него много не безъинтересныхъ свѣдѣній о положеніи адріанопольскихъ дѣлъ въ послѣднее время. Онъ сообщилъ, между прочимъ, что этотъ домъ пріобрѣтенъ имъ только за тысячу лиръ, что̀ на наши деньги составляетъ 5,579 руб. 26½ коп. металлическихъ (лира = 5 руб. 67 коп.), по пріобрѣтенъ условнымъ образомъ, съ тѣмъ что становится полною его собственностію только въ томъ случаѣ если Шерифъ-бей не возвратится болѣе сюда на жительство, что́ впрочемъ можетъ послѣдовать только тогда, когда Адріанополь будетъ отторгнутъ отъ Турціи въ силу будущаго мирнаго договора; въ противнымъ же случаѣ, Шерифъ-бей возвращаетъ Асекиляросу тысячу лиръ съ извѣстными процентами, и домъ опять поступаетъ въ собственность прежняго хозяина. Не показываетъ ли эта сдѣлка, что сами турки плохо вѣрятъ въ возможность своего возвращенія въ Румелію, или, по крайней мѣрѣ, сильно въ ней сомнѣваются и потому спѣшатъ заблаговременно, хотя за ничтожную цѣиу, продать свою недвижимую собственность?
Тотъ же Асекиляросъ, который, какъ и всѣ греки вообще, удивительно падокъ на всякія новости, умѣетъ узнать и пронюхать все что угодно и изображаетъ собою какое-то ходячее всевѣдѣніе, между прочимъ разсказалъ намъ, что 7-го января было сообщено по телеграфу изъ Порты въ Адріанополь, чтобы всѣмъ гражданскимъ и военнымъ управленіямъ, забравъ что̀ можно изъ дѣлъ, военныхъ запасовъ и оружія, немедленно поспѣшить въ Стамбулъ, а городъ оставить русскимъ. Вслѣдствіе этого бѣжало все, что̀ лишь могло или успѣло. Но въ силу самаго послѣдняго, такъ сказать, прощальнаго распоряженія адріанопольскихъ властей, въ городѣ было оставлено пятьсотъ молодыхъ охотниковъ изъ черкесовъ и разнаго турецкаго бездомнаго сброда, которые должны были, при первомъ извѣстіи о приближеніи русскихъ къ окрестностямъ Адріанополя, зажечь городъ и, насколько успѣютъ, перерѣзать христіанскихъ жителей, безъ различія народностей. Спасло христіанъ только внезапное появленіе кавалеріи генерала Струкова, 8-го января, послѣ полудня, вслѣдствіе чего оставленныя пять сотень охотниковъ тотчасъ же удрали. Но въ городѣ все же осталось еще достаточное число разныхъ бродягъ, бѣглыхъ и разсѣявшихся солдатъ изъ разныхъ отрядовъ и баши-бузуковъ, которые бродятъ по окрестностямъ да по городскимъ базарамъ, прося милостыню, а гдѣ можно, то и поворовываютъ; не прочь, конечно, при удобномъ случаѣ и пограбить. Оттого-то христіанское населеніе и радо такъ приходу русскихъ, въ надеждѣ, что русскіе водворятъ у нихъ порядокъ, обезпечатъ жизнь и имущество. За невозможностію вывезти массы оружія и снарядовъ, сложенныхъ въ арсеналѣ стараго сераля, одного изъ старѣйшихъ и монументальныхъ зданій Адріанополя, турецкія власти, предъ выѣздомъ своимъ изъ города, взорвали сераль на воздухъ. Орудія тоже не всѣ успѣли они увезти съ собою: шесть осадныхъ пушекъ и цѣлый понтонный паркъ остались на желѣзнодорожной станціи, 27 армстронговыхъ орудій затоплено въ Марицѣ, и изъ нихъ четыре орудія уже вытащены нашими солдатами.
Въ ожидаиіи пріѣзда Великаго Князя мы переодѣлись и верхами отправились на станцію желѣзной дороги, которая расположена верстахъ въ четырехъ за городомъ. Здѣсь былъ выставленъ почетный караулъ отъ Преображенскаго полка. Глядимъ и просто глазамъ не вѣримъ: тѣ ли это солдаты? — Дѣйствительно, къ удивленію нашему, молодецкая рота предстала не только въ бодромъ, но, относительно говоря, даже въ щеголеватомъ видѣ. Вотъ что̀ значитъ одни лишь сутки отдыха! Люди пообчистились, помылись, побрились, а главное выспались въ мѣру. Говорятъ, будто солдатики, предназначенные въ почетный караулъ, снарядились сами, позаимствовавшись товарищъ отъ товарища, кто сапогами, кто шинелью, кто форменной фуражкой, кое-чѣмъ изъ аммуниціи — и вышло ничего-себѣ, все какъ слѣдуетъ, по формѣ, словно бы вчерашнихъ «каликъ перехожихъ» (какъ сами они себя въ шутку окрестили), и во вѣки не бывало! До прихода поѣзда еще оставалось около часа времени, которымъ мы и воспользовались для обозрѣнія ближайшей окрестности. Вокругъ станціи, какъ и вездѣ въ мірѣ, возникъ маленькій барачный городокъ: гостинницы, таверны, лавченки. Одна изъ послѣднихъ, около которой стояла порядочная кучка мужчинъ въ европейскихъ костюмахъ и красныхъ фескахъ, остановила на себѣ болѣе прочихъ наше вниманіе. На ея открытомъ прилавкѣ было выставлено до полудюжины мѣдныхъ тумбочекъ, имѣвшихъ видъ усѣченныхъ конусовъ. Господа, стоявшіе у прилавка, подавали хозяину свои фески, а тотъ напяливалъ ихъ на тумбочки и покрывалъ мѣдными же кострюльками, форма и размѣры которыхъ соотвѣтствовали тумбочкамъ. Кострюльки предъ этою операціей нагрѣвались на особой раскаленной чугунной плитѣ, и чуть лишь феска, напяленная на тумбочку, покрывалась кострюлькой, изъ-подъ послѣдней начиналъ куриться паръ, а черезъ минуту владѣлецъ фески получалъ свой выпаренный и выглаженный головной уборъ въ совершенно свѣжемъ, обновленномъ видѣ, и все это удовольствіе стоило не болѣе одного піастра (5½ коп.). Оказалось, что всѣ эти господа — служащіе при желѣзной дорогѣ и прихорашиваются для встрѣчи Великаго Князя. Впослѣдствіи не мало подобныхъ же лавченокъ встрѣчали мы и въ самомъ городѣ, гдѣ около нихъ постоянно торчатъ кучки мужчинъ, въ ожиданіи обновленія своихъ фесокъ. Здѣсь же, не подалеку отъ вокзала увидѣли мы и орудія, и понтонный паркъ, о которыхъ повѣдалъ намъ Алеко Асекиляросъ. Дѣйствительно, орудія замѣчательныя и совсѣмъ новенькія, англійской работы и очень изящной отдѣлки; жаль только, что безъ затворовъ, которые увезены въ Константипополь. Тутъ же брошено множество разснаряженныхъ орудійныхъ передковъ и полевыхъ лафетовъ, тоже совершенно новенькихъ, какъ съ иголочки, если можно такъ выразиться. Самыя же пушки и снаряды увезены адріанопольскими властями. Въ нѣсколькихъ десяткяхъ саженей отъ станціонныхъ зданій въ открытомъ полѣ возвышается шестисторонній редутъ. Что за великолѣпная постройка!.. Это цѣлый фортъ, на 12 орудій, съ трехъ-ярусною обороной, съ каменною обшивкой эскарпа, съ отличными траверсами и блиндированными помѣщеніями для гарнизона, и все это такъ хорошо приспособлено одно къ другому, такъ соображено съ условіями мѣстности, такъ прочно построено и даже изящно отдѣлано (просто, хоть на выставку!), что этотъ редутъ нельзя не признать изящнѣйшимъ образцомъ сооруженій такого рода. И это укрѣпленіе, какъ и всѣ прочіе — сказываютъ — было насыпано болгарскими руками, — разумѣется, изъ-подъ неволи, по принужденію — только теперь, за нѣсколько дней до нашего прихода. Нельзя не отдать туркамъ полную справедливость въ отличномъ и толковомъ умѣніи возводить полевыя фортификаціонныя постройки, и хорошо, что они покинули ихъ безъ обороны, а то, вѣроятно, много и много пришлось бы намъ еще потрудиться надъ этими фортами.
Во второмъ часу по полудни подошелъ къ станціи великокняжескій поѣздъ и Его Высочество, выйдя изъ вагона, направился къ ротѣ почетнаго караула. Можно было замѣтить, что добрый молодецкій видъ людей даже пріятно удивилъ Главнокомандующаго, который, къ тому же, давно не видѣлъ гвардіи, ушедшей въ забалканскій походъ вскорѣ послѣ взятія Телиша.
— Спасибо, преображенцы! Вы дошли до Адріанополя, какъ словно на парадъ! весело привѣтствовалъ ихъ Великій Князь и, отпустивъ почетный караулъ, направился верхомъ къ городу. Мы примкнули къ свитѣ вмѣстѣ съ офицерами лейбъ-гвардіи Уланскаго Его Величества и Гродненскаго гусарскаго полковъ, тоже выѣхавшихъ верхами для встрѣчи Главнокомандующаго, у котораго такимъ образомъ составилась огромная свита. Шоссейная дорога шла мимо обширныхъ тутовыхъ плантацій и садовъ, наполненныхъ громадными чинарами, орѣховыми деревьями и тополями. Вступивъ въ городское предмѣстіе, мы вскорѣ прослѣдовали по двумъ большимъ каменнымъ мостамъ, съ кіосками по серединѣ, изъ которыхъ одинъ распростерся надъ рѣкой Ардой, а другой надъ Марицей. Разливъ былъ въ полной силѣ, и обѣ рѣки, выступившія изъ береговъ, подъ самыя стѣны набережныхъ построекъ, шумно и быстро катили свои мутныя волны. При спускѣ со втораго моста, возвышалась арка, сплошь оплетенная миртовыми вѣтвями и украшенная преимущественно греческими флагами (голубыя и бѣлыя полосы); по срединѣ ея подъ зеленымъ миртовымъ крестомъ выставленъ былъ литографированный портретъ Государя Императора, а по бокамъ его начертаны голубою краскою на бѣлыхъ лентахъ привѣтственныя надписи по гречески. Великаго Князя встрѣчало все городское духовенство, въ облаченіи, съ крестами, и городская депутація отъ мусульманскихъ и христіанскихъ жителей, съ хлѣбомъ-солью. Послѣ привѣтственной рѣчи, крестный ходъ и депутаты повернули въ городъ, предшествуя русскому Главнокомандующему и его свитѣ, позади которой слѣдовали кареты второстепенныхъ лицъ турецкаго посольства, пріѣхавшаго изъ Казанлыка вмѣстѣ съ Великимъ Княземъ. На дверцахъ каждой кареты была нарисована роза — знакъ того, что это экипажъ придворный. Впрочемъ, сами послы Серверъ и Намыкъ остались еще позади, въ дорогѣ, и должны были пріѣхать въ Адріанополь только 10-го января, вмѣстѣ съ походнымъ гофмаршаломъ нашей главной квартиры генералъ-лейтенантомъ Галломъ. Сдѣлано это было затѣмъ, что Великій Князь не желалъ подвергать престарѣлыхъ пашей неудобствамъ быстрыхъ и длинныхъ переходовъ, какими слѣдовалъ Самъ отъ Казанлыка до Семенли-Трнова.
Толпы народа, скорѣе изъ любопытства, чѣмъ отъ радости, наполняли улицы и площади; иногда нѣкоторыя кучки тамъ и сямъ привѣтствовали появленіе кортежа криками, но вообще эта встрѣча далеко уже не была столь задушевна, неудержимо восторженна, какъ систовская и тырновская, — быть можетъ, потому, что здѣсь большинство населенія не болгарское. Можно сказать безошибочно, что привѣтственные крики раздавались только въ кучкахъ болгаръ и иногда армянъ; греки же, хотя и выставили арку, болѣе, кажись, для доказательства, что это городъ греческій, но встрѣчали молча, равнодушно, также какъ и турки. Вообще, въ большинствѣ населенія видимо проявлялась какая-то недовѣрчивая сдержанность, — дескать, посмотримъ напередъ, чѣмъ-то еще все это копчится — и чувство такого рода, насколько я могъ замѣтить, положительно преобладало. Главная улица изъ конца въ конецъ прорѣзываетъ весь Адріанополь, дѣлая одинъ лишь небольшой двухколѣнчатый загибъ около турецкаго кладбища, переполненнаго высокими деревьями и мраморными памятниками, которые наши солдаты очень характерно прозвали болванками. Начиная отъ этого кладбища городъ уже принимаетъ преимущественно торговый, промышленный характеръ. Здѣсь на каждомъ шагу лавки, лавочки, лавченки, здѣсь же и главный крытый базаръ, и кромѣ того множество кабачковъ, кофеенъ и трактирчиковъ, между которыми красуется «Страннопріемница Ѳракія», и во всѣхъ этихъ заведеніяхъ открыто идетъ жесточайшая игра въ домино, карты и кости, причемъ главный контингентъ игроковъ составляютъ греки и армяне, которые вообще являются преобладающимъ элементомъ городскаго населенія.
Наконецъ, кортежъ Великаго Князя вступилъ въ обширный дворъ адріанопольскаго конака. Этотъ послѣдній представляетъ изъ себя довольно мрачное зданіе, благодаря своему запущенному, грязному виду. Ворота и главный подъѣздъ были украшены разными флагами, между которыми замѣчались и русскіе государственные цвѣта. Деревянная внутренняя лѣстница сплошь была устлана краснымъ сукномъ и «гарнирована» по бокамъ, въ видѣ непрерывной гирлянды, пучками миртовъ и кипарисными вѣтками. Эта лѣстница упирается непосредственно въ широкія стекольчатыя двери, ведущія въ какое-то полутемное, сараеобразное помѣщеніе — не то зала, не то громадный широкій корридоръ, проходящій вдоль всего верхняго этажа и освѣщенный только съ одного конца широкимъ окошкомъ съ нѣсколькими выбитыми стеклами. Здѣсь по угламъ стояло два — три небольшіе дивана съ подломанными ножками, нѣкогда крытые бархатомъ, нынѣ совершенно выцвѣтшимъ, потертымъ и пооборвавшимся. Этотъ сарай, какъ говорятъ, служилъ для адріанопольскихъ вали парадною пріемною залой. Въ немъ, какъ въ самой большой комнатѣ конака, была потомъ устроена столовая главной квартиры. Изъ сарая нѣсколько дверей, прикрытыхъ вмѣсто портьеръ какими-то грязными, стеганными суконными одѣялами темно-каштановаго цвѣта, ведутъ въ отдѣльные кабинеты и гостиныя, изъ которыхъ самая парадная являетъ удивительную смѣсь роскоши и неряшества: великолѣпный коверъ во весь полъ, и стѣны, кое-какъ закрашенныя охрой; на высокихъ окнахъ роскошнѣйшія длинныя драпировки изъ тяжелой, узорчатой шелковой матеріи, а по серединѣ комнаты маленькая переносная печка изъ листоваго желѣза, какія у насъ употребляются въ рабочихъ баракахъ, съ колѣнчатою желѣзною трубою, обмазанною глиной; на потолкѣ трещины и копоть, по угламъ паутина; мебель крытая дорогимъ штофомъ, и при этомъ, вмѣсто портьеръ — все такія же грязныя одѣяла, какъ и въ сарайной пріемной залѣ.
Мы съ утра ничего еще не ѣли и потому направились на розыски какого нибудь порядочнаго ресторана. Какъ на лучшія заведенія этого рода, намъ указали на двѣ гостинницы «Америка» и «Румелія». Но увы! — жестоко обманулись наши разсчеты и надежды на адріанопольскихъ Дюссо и Борелей!.. Грязныя, чадныя столовыя комнаты были переполнены голоднымъ офицерствомъ. На столахъ, передъ каждымъ приборомъ, стояло жиденькое блѣдно-красное винцо, розлитое въ небольшія сткляницы — винцо очень плохое и кислое; салфетки грязныя, вилки и ножи — тоже; изъ кухни на весь домъ несетъ чадомъ жаренаго постнаго масла, отъ котораго даже подъ стекломъ закоптѣлъ висящій на стѣнѣ портретъ греческаго короля Георга. Здѣсь, по греческому обыкновенію, всѣ вообще блюда приготовляются на «барабанскомъ». какъ произиосятъ греки, т. е. на провансскомъ маслѣ, а иногда, за неимѣніемъ его, и просто на деревянномъ, которое у насъ извѣстно подъ именемъ лампаднаго. Къ довершенію всего, нигдѣ на Балканскомъ полуостровѣ не умѣютъ дистилировать этотъ продуктъ, вслѣдствіе чего и оливковое, и деренянное масло отзываются особеннымъ, далеко не пріятнымъ запахомъ и вкусомъ, а потому ко всѣмъ этимъ котлетамъ и бифстексамъ на «барабанскомъ» маслѣ надо имѣть большую привычку, чтобы находить ихъ вкусными. Тутъ не помогаетъ даже и голодъ, служащій, какъ извѣстно, лучшею приправой хорошему апетиту. Но и содрали же съ насъ за обѣдъ такъ, какъ не драли даже и румыны въ Плоештахъ; а когда одинъ изъ насъ сталъ укорять хозяина-грека въ безбожномъ дневномъ грабежѣ, то увертливый грекъ пустилъ въ ходъ обычный аргументъ на счетъ «о̀ндина религіонъ» и распространился на ломаномъ французскомъ языкѣ о своей симпатіи къ русскимъ, о нашей національной щедрости и богатствѣ — что̀, дескать, значитъ для васъ заплатить лишній золотой бѣдному греку, угнетенному турецкимъ игомъ и исповѣдующему съ вами «ондина религіонъ». — Ну, и конечно, заплатили. Ничего не подѣлаешь!
Но заплативши дорого, ушли мы все-таки полуголодными и, отъ нечего дѣлать, отправились гулять по главной улицѣ, къ конаку. Какъ разъ противъ самаго конака, надъ входомъ въ какой-то каменный домъ грязно-желтаго цвѣта, одинъ изъ насъ случайно прочелъ русскую вывѣску, на которой было написано: «С.-Петербургскій трактиръ». Это показалось и курьезно, и заманчиво. Рѣшили общимъ голосомъ — зайдти и посмотрѣть, что̀ за трактиръ, такой? неужели и въ самомъ дѣлѣ русскій? Не грекъ ли какой изъ Таганрога или Балаклавы, ради прихода нашихъ войскъ, вздумалъ щегольнуть передъ ними русскою вывѣской — авось-либо поддадутся на эту удочку?
Подымаемся во второй этажъ, и вдругъ — о, удивленіе! — съ верхней площадки на встрѣчу намъ раздается голосъ:
— Добро пожаловать, господа офицеры!… Милости просимъ!… Очинно ради гостямъ дорогимъ!.. Пожалуйте!
Глянули мы вверхъ — и просто глазамъ не вѣримъ. Соотечественница! — Самая настоящая, несомнѣнная соотечественница стоитъ, перегнувшись черезъ деревянныя перила, и осклабляется широкою русскою улыбкой. Широкія румяныя щеки, свѣтлорусые волосы, сѣрые глаза, носъ уточкой — однимъ словомъ, все какъ слѣдъ, т. е. самое заурядное, но не лишенное миловидности, лицо простой русской женщины изъ какихъ нибудь пригородныхъ мѣщанокъ.
— Вы здѣсь какими судьбами?! чуть не всѣ разомъ, невольно воскликнули мы въ одинъ голосъ.
— А мы, значитъ, ту̀тошные… хозяева будемъ… Пожалуйте въ горницу-съ!
— Вы это какъ же? съ какимъ нибудь отрядомъ, что ли, пришли сюда? спросили мы, предполагая въ нашей хозяйкѣ жену какого нибудь маркитанта.
— Нѣ-ѣтъ-съ… Мы не съ отрядомъ; мы тутошные, говорю вамъ… адринапольскіе, трахтиръ содержимъ.
— И давно вы здѣсь?
— Да вотъ, ужь одиннадцатый годъ пошелъ.
— И ничего? живете?
— Живемъ… Богъ грѣхамъ терпитъ… Грѣхъ пожаловаться.
— И турки не обижали?
— Нѣ-ѣтъ… Это зачѣмъ же? Слава тѣ Господи, обиды ни откуль не видѣли. Пожалуйте-съ!.. Чайку не прикажете ли?
Зашли мы; да и какъ ие зайдти ради соотечественницы? Русская женщина въ Адріанополѣ, да еще адріанопольская жительница — явленіе не совсѣмъ-то заурядное. Но еще болѣе удивились мы, когда она представила намъ своего супруга — господина Розенберга, или Розенблюма, что-то въ этомъ родѣ. Супругъ оказался пожилымъ, невзрачнымъ человѣчкомъ несомнѣинѣйшаго еврейскаго происхожденія, и хотя по русски говоритъ довольно бойко, но съ сильнымъ польско-еврейскимъ произношеніемъ; бороду, впрочемъ, пробриваетъ и видомъ своимъ походитъ на какого нибудь отставнаго ротнаго цирюльника, или портнаго изъ полковой швальни. Потомъ изъ разговоровъ оказалось, что онъ «выхрестъ», пріѣхалъ въ Адріанополь такъ-себѣ, счастья искать — «затаво сшто зжить надо, гхлѣбы кусшить надо» — и что жену его зовутъ Аннушкой. Эта милая Аннушка подала намъ борщъ и битки, такъ что мы пообѣдали вторично, и хотя все это было далеко не изысканнаго приготовленія, но все же лучше, чѣмъ въ разныхъ «Америкахъ» и «Румеліяхъ», хотя бы уже и потому, что не на «барабанскомъ» маслѣ. Аннушка сама стряпала на кухнѣ. Какая причина, какая судьба толкнула ее, чистокровную русачку, выходить замужъ за этого Розенблюма и какимъ вѣтромъ занесло ихъ сюда, въ Адріанополь, тогда какъ, по ея словамъ, «мы-ста смоленскіе», — это ужь Богъ вѣсть… Оба они отвѣчали на это какъ-то уклончиво, да и мы не особенно любопытничали. Розенблюмъ предложилъ намъ замѣчательно хорошаго вина; мягкое, но крѣпкое и густое, золотисто-прозрачное и ароматное, оно соотвѣтствовало лучшимъ сортамъ кипрскихъ винъ, и нашъ хозяинъ сообщилъ намъ «по за̀крету», что когда по выѣздѣ адріанопольскихъ властей, христіане, между прочимъ, разбили винный погребъ вали, то онъ, Розенблюмъ, пріобрѣлъ себѣ добрый запасецъ этого вина у одного сосѣда, и что у вали былъ прекрасный погребъ, для угощенія за парадными обѣдами господъ консуловъ и знатныхъ иностранцевъ. Въ Аннушкиномъ трактирѣ, сравнительно съ греческими «Америками», взяли съ насъ очень не дорого — съ виномъ, что-то около восьми франковъ съ каждаго, такъ что еврей Розенблюмъ оказался несравненно добросовѣстнѣе и безкорыстнѣе здѣшнихъ потомковъ Ѳемистокловъ, Аристидовъ etc, etc.
Сговорившись отправиться въ турецкія бани, мы зашли передъ тѣмъ въ армяно-французскую цирюльню постричься. Французскою она слыветъ здѣсь только потому, что вывѣска на ней французская и что самъ хозяинъ кое-какъ изъясняется по французки, навязывая своимъ посѣтителямъ «французскія» духи и мыло константинопольскаго происхожденія. Здѣсь бритье и стрижка производятся посредствомъ особыхъ пріемовъ, причемъ вамъ моютъ голову теплою водою съ мыломъ и для просушки обвертываютъ ее, какъ чалмой, длинными мохнатыми полотенцами, а брадобрѣй, приступая къ дѣйствію, подноситъ къ вашему горлу мѣдный тазъ, съ полукруглою, по размѣру шеи, вырѣзкой на одномъ краю, наполненный вспѣненнымъ мыломъ, которымъ и начинаетъ натирать ваши щеки, не кисточкой, а просто рукою, что́, безъ сомнѣнія, весьма патріархально-просто, но для мало-мальски брезгливаго человѣка не особенно пріятно. Эта цирюльня памятна мнѣ по пропажѣ моихъ карманныхъ часовъ. Начиная стричься, я снялъ съ себя мундиръ, въ боковомъ карманѣ котораго остались часы. Къ сожалѣнію, я хватился ихъ уже выйдя на улицу, но почти тутъ же, съ разу, едва ли успѣвъ сдѣлать какихъ нибудь десять шаговъ. Тотчасъ же возвращаюсь и заявляю хозяину о пропажѣ, прося его поискать на полу — быть можетъ-де, какъ нибудь случайно выпали. Поиски однако ни къ чему не привели. Армянинъ- хозяинъ очень любезно и невозмутимо объявилъ мнѣ, что искать даже не для чего, потому что часы, по всей вѣроятности, пропали.
— Но при снятіи мундира, они были при мнѣ — я знаю, я это твердо помню, возразилъ я.
— Очень можетъ статься, что и были; не смѣю спорить, покорно согласился хозяинъ.
— Въ такомъ случаѣ, они пропали здѣсь, въ вашей цирюльнѣ.
— Очень можетъ быть, что и здѣсь… Мало ли тутъ ходитъ разнаго народа! За всѣми не углядишь!
— Но при насъ, кажется, никого посторонняго не было?
— За то послѣ васъ могли придти и уйдти посторонніе… Что̀ вы хотите! Это въ порядкѣ вещей: городъ, monsieur, большой, а потому и воровство большое.
Дѣйствительно, большое и притомъ очень наглое. На этомъ аргументѣ почтеннаго армянина и пришлось успокоиться.
Турецкія бани разочаровали насъ, какъ и все остальное въ этомъ городѣ, въ этой «турецкой Москвѣ», какъ его называютъ. Мнѣ уже довелось однажды быть въ турецкой банѣ, въ Ловчѣ, куда мы всѣ нарочно ѣздили мыться изъ-подъ Плевны. Но какъ тамъ, такъ и здѣсь — одинаково мерзко. Это не бани, а какія-то насквозь прокоптѣлыя каменныя трущобы, съ неровнымъ плитнымъ поломъ и мраморными скамейками, — темныя, мрачныя. Слабый свѣтъ едва лишь проникаетъ туда сквозь нѣсколько маленькихъ круглыхъ отверстій въ потолкѣ, покрытыхъ стекляными колпаками. Пару въ этихъ баняхъ нѣтъ никакого; дымъ ѣстъ глаза, смрадный керосиновый каганецъ безъ стекла, поставленный въ нишѣ, коптитъ и смердитъ невыносимо, на полу грязная слякоть и въ добавокъ ко всѣмъ этимъ удовольствіямъ — повсюду ходитъ сквозной вѣтеръ, такъ что нѣтъ ничего легче, какъ схватить себѣ тутъ простуду. О грязи въ предбанной залѣ, равно какъ на стѣнахъ и потолкахъ въ самой банѣ нечего и говорить. Отъ стѣнъ, вообще, надо здѣсь держаться подальше, такъ какъ по нимъ ползаютъ отвратительныя мокрицы и стоножки. Вообще, мы только удивлялись и разводили руками, вспоминая при этомъ разныя поэтическія описанія восточныхъ бань, которыя доводилось иногда читать во время о̀но у разныхъ путешествующихъ «баснописцевъ». Въ дѣйствительности ничего этого не существуетъ, да нѣтъ никакихъ основаній предполагать, чтобы и существовало когда-либо.
Это тоже самое, что и описанія «восточныхъ красавицъ» турецкаго происхожденія. Настигая безчисленные обозы турецкихъ бѣглецовъ, много и не разъ приходилось намъ видѣть турецкихъ женщинъ — и въ чадрахъ, и безъ оныхъ, хотя надо замѣтить, что чадра, точно также какъ нашъ вуаль, позволяетъ не только видѣть черты лица, но даже способствуетъ нѣкоторой иллюзіи въ ихъ пользу, — и однако же, миловидное женское личико встрѣчалось намъ, какъ довольно рѣдкое исключеніе, да и то, по большей части, красивыя женщины оказывались женами и дочерьми помаковъ или черкешенками.
Нельзя сказать, чтобы черты лица турчанокъ были дурны; напротивъ, онѣ очень правильны (иногда развѣ вредятъ имъ черезъ-чуръ развитыя широкія верхнія скулы), а погибъ черныхъ, нѣсколько впрочемъ подмалеванныхъ бровей и каріе, либо сѣрые глаза, безъ сомнѣнія, могли бы сообщать этимъ чертамъ еще бо̀льшую прелесть, если бы цвѣтъ лица турчанокъ не былъ такъ мертвенно блѣденъ. Ихъ лица словно бы вылѣплены изъ воска. Будучи отъ природы преимущественно бѣлокурыми, съ рыжеватымъ отливомъ, турчанки большею частію безобразятъ себя окраскою своихъ волосъ въ неестественный желто-красный цвѣтъ, для чего у нихъ въ употребленіи какая-то краска, называемая кинна, которою они выкрашиваютъ себѣ также и ногти, а иногда даже и зубы. Отъ сидячей жизни, у нихъ является наклонность къ преждевременной чрезмѣрной полнотѣ (за исключеніемъ, конечно, сельскихъ рабочихъ женщинъ) и вѣроятно, тѣ же условія замкнутой, малоподвижной жизни вліяютъ даже на физическій складъ, гаремныхъ женщинъ, разумѣя подъ этимъ именемъ не привозныхъ рабынь, купленныхъ на невольничьихъ рынкахъ, а женщинъ родившихся и выросшихъ въ гаремѣ. Онѣ, большею частію, малорослы, низкостанны, коротконоги и, въ добавокъ ко всему этому, почти всѣ безъ исключенія косолапы, что̀ является уже несомнѣннымъ послѣдствіемъ вѣчной привычки сидѣть, поджавъ подъ себя скрещенныя ноги. Примѣръ послѣдствій этой же причины мы легко можемъ наблюдать на нашихъ собственныхъ портныхъ подмастерьяхъ. Привитая съ дѣтства косолапость, особенно при низкомъ станѣ, дѣлаетъ походку гаремныхъ женщинъ весьма неграціозною, перевалистою съ бока на бокъ, что называется, утиною. Да и кромѣ того, на отсутствіе граціи не мало вліяетъ самый уличный костюмъ турецкой женщины: какая-то безобразно скроенная хламида, «фередже», въ родѣ широкаго бурнуса, доходящая только до щиколки и потому во все не прикрывающая косолапость. Неоднократно видѣвъ все это во-очію, пришлось по неволѣ придти къ заключенію, что пресловутая, не разъ воспѣтая «восточная красота» турецкихъ женщинъ тоже принадлежитъ къ области миѳовъ и богатой фантазіи досужихъ «баснописцевъ».
Было уже темно, когда мы возвращались изъ бани, и тутъ, къ немалому удивленію, увидѣли, что городъ иллюминованъ, какъ оказалось потомъ, въ честь пріѣзда Великаго Князя. Турецкая иллюминація состоитъ изъ точно такихъ же плошекъ и шкаликовъ, какъ и въ нашихъ провинціальныхъ городахъ, гдѣ не заведено еще газоваго освѣщенія. Но было и нѣчто такое, что̀ сообщало этой иллюминаціи особенную, своеобразную и — надо сказать — поэтическую прелесть, которую мы замѣтили только возвратившись домой. Какъ я сказалъ уже, изъ оконъ дома Хаджи-Шерифъ-бея открывались прелестные виды — съ одной стороны на мечеть Селима, съ другой — на весь южный и юго-западный концы города. Балкончики трехъ-ярусныхъ минаретовъ Селима, равно какъ и всѣ остальные минареты многочисленныхъ мечетей, разбросанныхъ по широкому пространству всего города, были увѣнчаны огненными каемками искрящихся звѣздочекъ. На чудномъ фонѣ глубоко темносиняго неба, при отсутствіи луны, эти огненныя каемки, сверкавшія въ вышинѣ надъ темною массою городскихъ зданій, производили очаровательный эффектъ, тѣмъ болѣе, что контуры самыхъ минаретовъ совершенно исчезали во мракѣ, и такимъ образомъ казалось, будто огненные вѣнцы, ничѣмъ ые поддержанные, висятъ въ самомъ воздухѣ. Здѣсь мы замѣтили, что мечеть Селима освѣщена не только снаружи, но и внутри. Вслѣдствіе этого, было рѣшено сейчасъ же отправиться и посмотрѣть, что̀ тамъ дѣлается.
— Иллюминація прелестна, замѣтилъ по дорогѣ одинъ изъ насъ: — но… все-таки это не хорошо, и признаюсь, до сихъ поръ я гораздо лучше думалъ о туркахъ.
— Что̀ не хорошо? спросили его.
— Да то, что они зажгли эти огни на мечетяхъ.
— Почему же нѣтъ, если городъ празднуетъ пріѣздъ Великаго Князя?
— Такъ-то такъ, да все же… Вѣдь если бы нашъ врагъ, предположимъ, вступилъ въ Москву, — не зажгли-жь бы мы иллюминацію на Иванѣ Великомъ и не освѣтили бы торжественнымъ образомъ кремлевскихъ соборовъ!
Мы всѣ поняли чувство, подсказавшее нашему товарищу такое мнѣніе, и всѣ согласились съ его взглядомъ.
Долго блуждали мы по мечетнымъ дворикамъ и площадкамъ, узорчато выложеннымъ разноцвѣтными мраморными плитами, и все не могли попасть куда слѣдуетъ. Фонтаны въ темнотѣ меланхолически плескали своими струйками, подъ навѣсами темныхъ кіосковъ; мраморныя колоннады, поддерживающія своды открытыхъ галлерей вокругъ мечети, казались рядомъ какихъ-то фантастическихъ великановъ; внутри храма одиноко раздавался чей-то высокій, сильный и чистый теноръ, выводившій протяжныя тоскливыя ноты, словно тяжкіе вздохи изъ глубины страдающей груди, мѣшая ихъ оъ минорнымъ речетативомъ. Что̀ за своеобразный мотивъ! Онъ совершенно чуждъ европейскимъ звукамъ, но полонъ дикой силы и прелести. Онъ почти весь построенъ на полутонахъ. Въ немъ и тоска, и страстность, и мечтательность… Не знаю и самъ почему, только этотъ мотивъ вызвалъ въ моемъ воображеніи широкую картину знойной азіатской пустыни, гдѣ, вѣроятпо, и рождались когда-то эти занывающіе звуки.
Но какъ же, наконецъ, проникнуть въ джамію? Толкнулись въ одну дверь — заперто, въ другую — заперто. На наше счастіе, попадаются на встрѣчу какіе-то офицеры.
— Вы, вѣрно, входъ ищете, господа? спрашиваютъ. — Ступайте вотъ за уголъ направо, первая дверь по галлереѣ; тамъ отперто.
Мы поблагодарили и освѣдомились, что̀ тамъ такое происходитъ?
Оказалось, что нѣсколько генераловъ пожелали видѣть внутреннее освѣщеніе джаміи. Муллы согласились очень охотно, заявивъ, что это удовольствіе будетъ стоить сто франковъ, собственно, какъ плата за освѣтительный матеріалъ; и когда храмъ былъ освѣщенъ, то муллы простерли свою любезность еще далѣе и показали примѣрное богослуженіе.
Мы отыскали указанную дверь и, приподнявъ тяжелую завѣсу, вошли въ знаменитую джамію. Съ перваго же взгляда мусульманскій храмъ поражалъ громадностію своихъ размѣровъ. Онъ сіялъ безчисленнымъ множествомъ мерцающихъ лампадъ, которыя рядами и фестонами были подвѣшены подъ одинъ громадный желѣзный обручъ, спускавшійся изъ глубины купола на канатахъ; вокругъ него и въ разныхъ другихъ мѣстахъ храма сіяло нѣсколько подобныхъ же обручей, только меньшихъ размѣровъ; изъ-подъ каждой полукруглой арки, словно огнистыя по̀днизи ожерелья, мерцали, покачиваясь, ряды маленькихъ лампадокъ; въ вышинѣ, надъ мѣстомъ, которое соотвѣтствуетъ нашему алтарю, горѣлъ разноцвѣтными огнями цѣлый букетъ шаровидныхъ лампіоновъ, а надъ нимъ, на нѣсколько аршинъ еще выше, одиноко и томно свѣтилъ матовый полумѣсяцъ — эмблема мусульманства.
Всѣ внутреннія стѣны и карпизы джаміи испещрены вязью благочестивыхъ надписей и арабесками, частію мозаичными, частью кафельными; полъ мраморный, въ разноцвѣтную клѣтку, и мѣстами покрытъ цыновками очень тонкой изящной работы. По самой серединѣ храма журчитъ фонтанъ въ небольшомъ мраморномъ бассейнѣ, а надъ нимъ, на нѣсколькихъ колоннкахъ устроенъ родъ эстрады, окруженной рѣзными перилами, куда ведетъ особая лѣсенка. На этой эстрадѣ, поджавъ подъ себя ноги, возсѣдалъ пѣвецъ, въ бѣлой чалмѣ, молодой и красивый мужчина, а передъ нимъ, на низенькомъ створчатомъ пюпитрѣ, лежалъ коранъ — громадная книга, писанная на пергаментѣ. Въ восточной сторонѣ храма, которая соотвѣтствуетъ нашему алтарю, въ стѣнѣ находится большая мраморная ниша, «мехрабъ», по бокамъ которой стоитъ пара громадныхъ канделябровъ; вдоль же самой стѣны, у оконъ, поставлены такіе же низенькіе пюпитры, какъ и на эстрадѣ передъ пѣвцомъ, и на нихъ покоятся такіе же развернутые кораны. Нѣсколько благочестивыхъ колѣнопреклоненныхъ мусульманъ сплотились тѣснымъ полукругомъ передъ «мехрабомъ» и, сидя на собственныхъ пяткахъ, безъ туфель, клали частые поклоны, склоняясь лбомъ на простертыя впередъ, ладонями книзу, руки. Въ этой молитвѣ, сопровождаемой одинокимъ пѣніемъ на эстрадѣ, и состояло все богослуженіе. Но болѣе всего удивило меня въ мусульманскомъ храмѣ то, что онъ построенъ совершенно по образцу храмовъ христіанскихъ, т. е. крестообразно. Почему это такъ? — я не съумѣю дать отвѣтъ надлежащій и точный.
На слѣдующій день утромъ, взявъ съ собою толмача-болгарина, мы отправились бродить по базару, который наши офицеры прозвали турецкимъ пассажемъ. Это длинное, въ несколько сотъ аршинъ, сводчатое зданіе, которое тянется вдоль главной улицы, облѣпленное снаружи всевозможными лавченками, а внутри представляющее собою крытый широкій корридоръ, куда свѣтъ проникаетъ только сверху, сквозь особыя, окрашенныя синькой, отверстія въ сводчатомъ потолкѣ, такъ что внутри базара всегда царитъ нѣкоторый голубоватый полусвѣтъ и прохлада. Полъ этого корридора вымощенъ булыжникомъ и щебенкой, такъ что по немъ можно ѣздить не только верхомъ, но даже и въ экипажахъ. Здѣсь постоянно толпится множество празднаго народа, такъ какъ базаръ служитъ мѣстомъ не одной только купли и продажи, но и главнымъ резервуаромъ всевозможныхъ новостей, слуховъ, извѣстій, замѣняя сообою для турокъ наши газеты. По обѣ стороны корридора тянутся тѣснымъ непрерывнымъ рядомъ лавки со всевозможными товарами, гдѣ торгуютъ преимуществешю армяне. Собственно восточные товары являются тутъ въ образѣ мѣдныхъ кофейниковъ, кувшиновъ, тазовъ, разныхъ жестяныхъ и гончарныхъ издѣлій, да еще въ видѣ шелковыхъ и кисейныхъ матерій, суконныхъ салфетокъ, скатертей и подушекъ, очень красиво расшитыхъ разноцвѣтными шелками, сафьянныхъ туфлей весьма дубоватой работы, глиняныхъ трубокъ, кальяновъ, длинныхъ жасминовыхъ чубуковъ, разныхъ фесокъ и т. п. Попадаются также и бархатные, либо атласные костюмы, женскія куртки-арнаутки, платья и халаты, роскошно расшитые золотыми и серебряными узорами, къ которымъ, впрочемъ, по цѣнѣ и приступа нѣтъ. Одинъ изъ насъ, желая прицѣниться, спросилъ у купца-армянина, что̀ стоитъ подобный бархатный костюмъ, и получилъ отвѣтъ, что цѣна ему пятьсотъ полуимперіаловъ. Мы пожелали ему счастливой торговли и умнаго покупателя, но болѣе къ подобнымъ вещамъ уже не прицѣнялись. Тутъ же по базару шнырятъ всевозможные разносчики и продавцы воды, лимонадовъ, халвы, шербетовъ, громадныхъ яфскихъ апельсиновъ, каленыхъ фисташекъ и грецкихъ орѣховъ. Купцы турецкаго происхожденія, весьма, впрочемъ, немногочисленные, чинно сидятъ, поджавъ подъ себя ноги, предъ своими лавками, на низенькихъ диванахъ и, на спросъ о цѣнѣ того или другаго товара, объявляютъ настоящую цѣну съ разу, не торгуясь, и не запрашивая ни одного лишняго піастра, — черта замѣчательной коммерческой честности и прямодушія. И когда купецъ-турокъ видитъ, что дѣло съ покупателемъ идетъ у него на ладъ, онъ съ благодушною серьезностью самъ свертитъ ему папироску и угоститъ турецкимъ кофе въ маленькой фарфоровой чашечкѣ. Кофе тутъ у нихъ, вообще, какъ-то всегда подъ рукою. Кромѣ названныхъ восточныхъ товаровъ, все остальное — самая заурядная европейская дрянь, въ родѣ той, что продается въ нашихъ табачныхъ лавочкахъ: мундштучки, портмоне, портсигары, хлыстики, зонтики, томпаковыя серьги, кольца, стекляныя буссы и т. п. Базаръ открытъ только до трехъ часовъ дня — таковъ ужь обычай. За четверть часа до срока, изъ конца въ конецъ проходятъ два базарныхъ глашатая и громкимъ голосомъ на распѣвъ выкликаютъ, что время близится къ урочному часу, — тогда публика начинаетъ удаляться, а купцы запираютъ лавки; базарные же глашатаи становятся у входовъ, чтобы уже никого болѣе не впускать, — и ровно въ три часа тяжелыя, окованныя желѣзомъ ворота замыкаются желѣзными болтами, засовами, перекладинами и, кромѣ того, еще запираются громадными висячими замками до слѣдующаго утра. Торговля же уличная и лавочная внѣ базара продолжается до сумерекъ. Намъ пришлось сдѣлать нѣсколько необходимыхъ покупокъ, и надо сознаться, что благодаря грекамъ и армянамъ это было самое непріятное изо всего испытаннаго нами въ Адріапополѣ. Не дай Богъ, вообще, имѣть съ ними какое бы то ни было дѣло! Наши доморощенные жидки гораздо лучше и честпѣе. Я, вообще, не изъ ихъ поклонниковъ, но тутъ пришлось и жидка помянуть добрымъ словомъ. Армяне и греки имѣютъ обыкновеніе запрашивать и торговаться такъ, что куда передъ ними всѣ наши толкучники съ ихъ заламываніями, назойливыми зазывами и возвращеніями покупателя въ лавку! Но и кромѣ того, сторговавъ что нибудь, въ особенности у грека, гляди за нимъ, что̀ называется, въ оба, а то какъ разъ подмѣнитъ показную и уже сторгованную вами вещь на такую же, только низшаго сорта и наихудшаго качества, и учинитъ это такъ ловко, что замѣтишь обманъ только дома, когда развернешь покупку. Здѣсь не разъ пришлось мнѣ вспомнить одну очень мѣткую характеристику всѣхъ этихъ «восточныхъ человѣковъ», слышанную мною однажды въ Ростовѣ-на-Дону отъ одного оченъ умнаго русскаго купца: «одинъ цыганъ — говорилъ онъ — двухъ русскихъ надуетъ, одинъ жидъ двухъ цыганъ надуетъ, одинъ армянинъ двухъ жидовъ надуетъ, одинъ грекъ… десятерыхъ армянъ надуетъ! Судите же по этому, сколькихъ русскихъ онъ надуть долженъ! Окончивъ покупки, мы наняли «арабаджи» и поѣхали за городъ, посмотрѣть на остатки стараго сераля, взорваннаго Ахметъ-Эюбомъ наканунѣ вступленія въ Адріанополь генерала Струкова, такъ какъ не было возможности вывезти громадные склады оружія, снарядовъ и пороха, помѣщавшіеся въ этомъ зданіи. Путь къ сералю лежитъ мимо прелестной платановой (по восточному — чинаровой) рощи, которая раскинулась своими великанами-деревьями по плоской низменной луговинѣ и служитъ мѣстомъ лѣтнихъ загородныхъ прогулокъ для мѣстныхъ жителей, преимущественно же, какъ говорятъ, для мусульманокъ, которыя, по извѣстнымъ днямъ, наѣзжали сюда цѣлыми гаремами погулять по шелковой муравѣ, полежать въ тѣни раскидистыхъ чинаровъ, покушать шашлыка, зажареннаго тутъ же на воздухѣ, отвѣдать мороженаго и шербетовъ, посмотрѣть на фокусниковъ и жонглеровъ, послушать военную музыку или бродячихъ артистовъ и насладиться занимательными разсказами бродячаго сказочника-импровизатора. Среди рощи есть и кофейный домъ, и эстрада для оркестра, и разныя бесѣдки, и обелиски какіе-то, и фонтанъ, и ручей, текущій неподалеку; но главное — эти чудные старорослые платаны, которые придаютъ всему этому уголку истинно поэтическую прелесть.
Старый сераль занимаетъ громадную площадь, сплошь обнесенную каменнымъ заборомъ. Надъ главными воротами этого забора построена казарма, въ которой теперь помѣщается нашъ караулъ; за заборомъ — первый дворъ, пустой и весьма обширный, а внутри его новая, нынѣ почти разрушенная стѣна, за которою находился второй дворъ, куда велъ особый проходъ, между двухъ павильоновъ, очень изящной архитектуры, на сколько можно судить по ихъ разрушеннымъ остаткамъ. Во второмъ дворѣ помѣщался домъ, или вѣрнѣе замокъ съ центральною круглою башней, которая послѣ взрыва уцѣлѣла только одною своею половиной. Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ за́мка стояхъ развалины особаго дворца, гдѣ во времена могущества и славы первыхъ султановъ ноыѣщались гаремъ и бани. Кое-гдѣ можно еще видѣть остатки мозаичныхъ кафельныхъ стѣнъ, слѣды стѣнной живописи, разныя надписи и арабески, шифры султанскіе, букеты и гирлянды. Болѣе всего уцѣлѣли бани съ мраморными полами, стѣнами и потолками, которыя, судя по остаткамъ, представляли нѣчто дѣйствительно изящное и говорящее въ пользу пресловутой «роскоши Востока». По странной случайности, на половину уцѣлѣла часть еще одного особаго зданія, вѣроятно серальскихъ службъ, гдѣ послѣднее время помѣщался одинъ изъ пороховыхъ складовъ, тоже уцѣлѣвшій. Мы заглянули туда и увидѣли ящики металлическихъ и бумажныхъ патроновъ, а также пороховые боченки. Крышка съ одного изъ нихъ на половину была сбита. Мы захватили пригоршню пороха, чтобы посмотрѣть, на сколько искуссны турки въ его производствѣ; но это оказался не турецкій, а чистѣйшій англійскій порохъ, мелкій, отлично полированный и не оставляющій на рукѣ ни малѣйшаго слѣда угольной пыли. Еслибы такой порохъ да въ наши боевые заряды!.. Въ бумажныхъ патронахъ онъ былъ точно такого же качества. На нѣкоторыхъ ящикахъ, рядомъ съ турецкими надписями, стоятъ какія-то англійскія помѣтки и годъ 1877-й. По всему видно, что «просвѣщенные мореплаватели» соблюдали свой нейтралитетъ какъ нельзя болѣе строго и отмѣнно честно. Кромѣ бань и этого, какимъ-то чудомъ уцѣлѣвшаго склада, все остальное представляетъ жалкія руины. Мѣстность вокругъ центральнаго за̀мка сплошь засыпана кирпичнымъ щебнемъ; немного далѣе лежитъ цѣлый обломокъ стѣны въ нѣсколько сотъ пудовъ; ближайшія деревья опалены, разщеплены, изуродованы силою взрыва, а нѣкоторые и совсѣмъ сорваны съ корня. Повсюду валяются патронныя латунныя гильзы, пули, осколки полопавшихся гранатъ; свинецъ, облекавшій эти снаряды снаружи, разлился по землѣ цѣлыми лепешками; видно, какъ и куда онъ текъ въ расплавленномъ состояніи. Неснаряженныя гранаты и бомбы лежахъ громадными кучами; но за то ружья, преимущественно системы Снейдера, сложенныя въ правильныя четырехстороннія груды, каждая шаговъ двадцать въ длину, представляютъ изъ себя безобразную массу перегорѣвшихъ, частію сплавившихся между собою стволовъ и штыковъ. Какова же должна была быть сила жара, чтобы сталь могла расплавиться до такой степени! Вообще, судя по этимъ остаткамъ, здѣсь погибло разнаго казеннаго имущества на нѣсколько милліоновъ франковъ. Но болѣе всего жаль самаго сераля, который являлъ собою одинъ изъ замѣчательнѣйшихъ памятниковъ древняго туредкаго зодчества.
Загородныя прогулки, однако, далеко не безопасны. По окрестнымъ полямъ рыщетъ не мало всякаго вооруженнаго сброда, черкесовъ, баши-бузуковъ и бѣглецовъ изъ регулярныхъ турецкихъ войскъ. Голодные и холодные, полные совершенно сстественнаго чувства злобы и мести, они скитаются въ одиночку, какъ звѣри, по разнымъ пустырямъ, и далеко не прочь подстрѣлить, при удобномъ случаѣ, проклятаго гяура. Въ окрестностяхъ Адріанополя, то и дѣло, раздаются одиночные выстрѣлы и стонутъ пули, одна изъ которыхъ свиснула откуда-то и мимо нашей каруццы. По ночамъ не совсѣмъ-то безопасно даже и въ самомъ городѣ, въ особенности по глухимъ закоулкамъ. Въ эту ночь стрѣляли изъ оконъ по двумъ нашимъ офицерамъ, которые громыхая саблями, безпечно возвращались изъ трактира къ себѣ домой, по пустынному и темному переулку, въ первомъ часу ночи, когда весь Адріанополь уже спитъ глубочайшимъ сномъ и только однѣ безчисленныя сабаки завываютъ на всю окрестность. 16-го января утромъ нашему отряду назначено было выступить на Демотику. Около шести часовъ утра мы были разбужены звуками ружейныхъ выстрѣловъ, раздававшихся тамъ и сямъ по улицамъ. Было еще совсѣмъ темно. Мы выглянули въ окно, чтобы узнать причину этой перестрѣлки, и вдругъ увидѣли, что цѣлая половина небосклона охвачена яркимъ заревомъ пожара. Отраженіе этого свѣта трепетно играло на минаретахъ Селима, окрашивая ихъ въ огненно-розовый цвѣтъ. Можно было предположить, что турки сдѣлали внезапное нападеніе на городъ и зажгли его. Мы стали быстро одѣваться, чтобы поспѣшить къ сборному пункту отряда; казачій конвой нашего генерала уже сѣдлалъ на сосѣднихъ дворахъ своихъ лошадей; спѣшно послали разъѣздъ на развѣдку — что̀ горитъ и гдѣ идетъ перестрѣлка? Но черезъ двѣ — три минуты къ намъ прибѣжалъ въ халатѣ заспанный Алеко Асекиляросъ и объяснилъ, чтб все это значитъ. Оказалось, что въ Адріанополѣ существуетъ обыкновеніе оповѣщать жителей о пожарѣ ружейными выстрѣлами: кто первый замѣтилъ огонь, тотъ и стрѣляетъ; сосѣдъ, услышавшій выстрѣлъ, выглянетъ въ окно узнать причину и тоже стрѣляетъ сію же минуту; отъ него перенимаетъ этотъ сигналъ другой, отъ другаго третій, и такимъ образомъ подымается по всѣмъ кварталамъ перестрѣлка, а черезъ пять — десять минутъ уже полгорода на ногахъ и спѣшитъ къ мѣсту пожара. На этотъ разъ оказалось, что горятъ за городомъ казармы, гдѣ былъ расположенъ на ночлегъ одинъ изъ батальоновъ лейбъ-гвардіи Московскаго полка. Люди, послѣ длиннаго, тяжелаго перехода, пришли позднимъ вечеромъ, усталые, измученные, перезябшіе; затопили въ казармахъ камины и улеглись спать, а ночью вдругъ и загорѣлось. Мудренаго нѣтъ ничего, такъ какъ здѣсь повсюду очаги устраиваются на плоскости пола и горящія поленья никакою рѣшоткою не ограждаются отъ непосредственнаго съ нимъ соприкосновенія; да кромѣ того, глина, которою обмазывается внутренность очага, зачастую трескается отъ жара и чрезъ это огонь получаетъ возможность пробираться къ деревяннымъ брусьямъ, нерѣдко составляющимъ скелетъ каменныхъ стѣнокъ. За время нашего похода, въ деревняхъ случалось не мало пожаровъ именно вслѣдствіе этой причины. Къ несчастію, пожаръ адріанопольскихъ казармъ не дешево обошелся московцамъ: говорятъ, что нѣсколько человѣкъ задохлись въ дыму, не успѣвъ выскочить во-время: сгорѣло знамя, часть оружія и много вещей солдатскихъ.
Въ восемь часовъ утра нашъ отрядъ выступилъ по назначенію.
Довелось мнѣ еще разъ посѣтить Адріанополь спустя пять мѣсяцевъ. По дѣламъ службы, я ѣхалъ въ Филиппополь, и такъ какъ стамбульскій поѣздъ приходитъ въ Адріанополь около шести часовъ вечера, а уходитъ далѣе только на слѣдующій день утромъ, то и пришлось — хочешь не хочешь — просидѣть на перепутьѣ болѣе полусутокъ. Смотрю — въ пассажирской залѣ виситъ театральная афишка, составленная по русски. Читаю: «Армянскій театръ. Битъ-Базаръ № 31, 1878 года іюня 21 (3 іюля) въ среду. Картежникъ, комедія въ 1 дѣйствіе». Любопытно, — надо отправиться, тѣмъ болѣе, что нужно же какъ нибудь убить время до ночи. Въ городѣ нашлись знакомые, — свои же, конечно, русскіе — и такъ какъ въ афишѣ значилось, что начало въ 8 часовъ вечера «по адріанопольской врѣмени», то мы и отправились пока бродить по улицамъ. Въ виду большого спроса и расширившихся, съ приходомъ русскихъ, потребностей, торговля въ Адріанополѣ оживилась еще болѣе; многія лавки и магазины пріобрѣли благоприличный видъ, да и товары въ нихъ появились хорошаго качества, весьма разнообразные, а разныя увеселительныя заведенія расплодились, какъ грибы послѣ дождя; количество всевозможныхъ кабачковъ тоже не уменьшилось, — напротивъ, ихъ поразвелось тутъ, кажется, еще больше, чѣмъ въ первые дни по приходѣ арміи. Въ «Америкѣ» и въ «Румеліи» завелись не только сносные повара и свѣжіе продукты, но и цѣлые оркестры вѣнскихъ нѣмокъ, которыя поютъ «Caffe-Schwestern», «Постильона» и играютъ на скрыпицахъ, флейтахъ и на барабанѣ; появилась какая-то зала «Bysance», гдѣ поетъ и пляшетъ, въ числѣ прочихъ, нѣкая француженка, удивительно похожая на цаплю: смоленская наша соотечественница Аннушка, съ супругомъ своимъ Разенблюмомъ, тоже процвѣтаютъ и открыли цѣлый увеселительный садъ, съ куплетами, фокусами и иллюминаціями; отовсюду несутся и скрещиваются въ воздухѣ звуки скрыпокъ и роялей — ну, словомъ, Румынія, да и только! Букарестъ и Плоешты все это напоминаетъ, и какъ тамъ во время о́но, такъ и здѣсь теперь золотой дождь нескончаемо льется и льется на городъ. Русскіе освоились съ Адріанополемъ такъ, словно бы совсѣмъ у себя дома; солдаты, ничтоже сумняся, объясняются по како́вски-то и съ турками, и съ греками, и съ армянами, называя всѣхъ ихъ за одно общимъ именемъ «брату̀шекъ» и ужь кто ихъ знаетъ, ка̀къ только присноровились понимать другъ друга. Населеніе видимо очень довольно чѣмъ-то и относится къ нашимъ самымъ дружелюбнымъ образомъ. Но что́ всего замѣчательнѣе, такъ это отношенія къ намъ вчерашнихъ нашихъ враговъ турокъ (разумѣя тѣхъ, которые рѣшились, не взирая на нашъ приходъ, остаться въ Адріанополѣ); эти чуть ли не дружелюбнѣе всѣхъ прочихъ мѣстныхъ жителей — ни тѣни вражды или недовѣрія, напротивъ: полное уваженіе, почтеніе и расположеніе. — Моско́въ бунъ… Гхарошь… ейи-адамъ! шерифъ-адамъ! джессуръ-юреклю»![2] нерѣдко приходится слышать отъ турецкнхъ простолюдиновъ, — и дѣйствительно, дисциплиною, порядкомъ нашихъ войскъ и ихъ человѣчностію отношеній къ жителямъ мы смѣло можемъ гордиться.
Въ три четверти восьмаго часа мы уже сидѣли въ армянскомъ театрѣ. Партеръ помѣщается въ саду, на чистомъ воздухѣ; цѣна за входъ въ первыя мѣста — два франка, въ остальныя — франкъ, и садикъ полнешенекъ народа: тутъ налицо почти всѣ наши и офицеры, и чиновники, а наипаче интенданты, да «товарищи»; виднѣются на заднемъ планѣ и нѣсколько десятковъ казачковъ да солдатиковъ: тутъ же рядомъ и въ перемежку съ нашими сидятъ и курятъ турки, и армяне, и всѣ прочіе, какъ восточные, такъ и западные человѣки. Курьезный занавѣсъ въ этомъ театрѣ: судя по изображенной на немъ картинѣ, я думалъ было, что здѣсь даются представленія какихъ нибудь религіозныхъ мистерій; — но вдругъ, вмѣсто того, выпархиваетъ изъ-за кулисъ, въ видѣ пигалицы, почти раздѣтая носатенькая дѣвица и, дрыгая ножками, начинаетъ, подъ звуки оркестра, весьма развязно напѣвать «Chicot-chicot-gandon», да напѣвать не по французски, а — къ наивящему удивленію — по турецки! Преуморительно выходитъ это турецкое «шико̀», въ особенности, какъ вспомнишь при томъ, что на занавѣси изображено жертвоприношеніе Исаака, съ румянымъ и толстымъ ангеломъ, удерживающимъ съ небесъ руку Авраама, готовую свершить закланіе. Причемъ ужь тутъ Авраамъ съ его жертвоприношеніемъ — это, полагаю, едва ли извѣстно и самому создателю оной картины. Подвизаются на здѣшнемъ театрѣ преимущественно армяне, а женскій персоналъ — весь исключительно армянскаго происхожденія; играютъ же частію по турецки, частію по армянски, и больше все одно-актныя пьесы — комедійки да оперетки, переведенныя съ французскаго. Я сохранилъ пару афишекъ этого театра и, ради курьеза, привожу ихъ теперь въ подлинникѣ, во всей, такъ сказать, ихъ неприкосновенности. Посмотрите, какая прелесть:
| «Картежникъ», комедія въ 1 дѣйствіе. | |
| Донъ Педро | г-нъ Сисагъ. |
| Луиза, невѣста Педра | д-ца Сиранушъ. |
| Цезарь, слуга Педра | г-нъ Чепраздъ. |
| Полицейскій | г-нъ Холасъ. |
| Воръ | г-нъ Берберъ. |
| «Чашки чаю», комедія въ 1 дѣйствіе. | |
| Контъ Армандъ | г-нъ Сисагъ. |
| Контесса Каролина | д-ца Сиранушъ. |
| Фридерикъ, слуга | г-нъ Берберъ. |
| Этіенъ, газетопродаватель | г-нъ Чепраздъ. |
«Шико-шико», пропоетъ дѣвица Кохаригъ.
«Дѣвица недовольна своимъ носомъ», пропоетъ на русскомъ языкѣ госпожа Хряча.
«Шансонъ политикъ» пропоетъ дѣвица Асдхигъ.
«Насильная невѣста» пропоетъ дѣвица Сиранушъ.
«Куплета изъ «Прекрасной Елены» и дуета изъ «Мадамъ Анго» пропоютъ госпожа Хряча и дѣвица Аспругъ.
Танецъ «Рыфлиме» исполнитъ вся труппа.
Всѣ эти дѣвицы Хрячи и Сирануши довольно миловидны собою, хотя въ роли «контессъ» походятъ болѣе на перотскихъ кухарокъ; за то когда дѣло доходитъ до «дуэты» и до «куплеты», то тутъ ужь онѣ взапуски стараются превзойдти другъ дружку развязностію тѣлодвиженій и елико-возможною откровенностію костюмовъ. Что же до мужскаго персонала, то первый любовникъ отмѣнно походитъ на прекраснаго прохвоста, а г‑нъ Чепраздъ, дѣйствительно, не дурной комикъ.
Тутъ же, во время антракта, какой-то «газетопродаватель», вмѣстѣ съ афишами на завтрашній спектакаль, gratis давалъ публикѣ особые листки, на которыхъ была отпечатана армянская ода, съ переводомъ на русскій языкъ, слѣдующаго содержанія:
Честь и слава
Воинамъ русскимъ.
Устрашившимъ
Варваровъ гордыхъ
И спасавшимъ
Честь креста
Отъ несносныхъ
Тяжкихъ игъ.
Дѣти, внуки героевъ русскихъ.
Достойны вы чести—вѣнца,
Не щадили трудъ и кровь
За вѣру и отечество.
Честь и слава.
Воинамъ русскимъ и т. д.
О! герои изъ героевъ!
Непобѣдимые воины
Не оставили варварамъ
Могилы святыхъ предковъ!
Честь и слава
Воинамъ русскимъ и т. д.
Здѣсь же, въ театрѣ я встрѣтился съ нашимъ бывшимъ квартирнымъ хозяиномъ, грекомъ Асекиляросомъ. Сѣли мы съ нимъ за пивной столикъ и разговорились. Алеко Асекиляросъ видимо недоволенъ, что Адріанополь остается за Турціей, но для такого недовольства у него есть достаточная, хотя чисто личная причина: ему придется разстаться со своею дешевою покупкой и возвратить домъ прежнему владѣльцу, Хаджи-Шерифъ-бею. По этой причинѣ онъ недоволенъ ни Сан- Стефанскимъ договоромъ, ни берлинскимъ конгрессомъ, и такъ какъ турецкіе греки ставятъ выше всего свой личный интересъ, а въ Адріанополѣ есть не мало такихъ же, которые, подобно Асекиляросу, воспользовались удобнымъ случаемъ пріобрѣсти за ничто, хотя и условнымъ образомъ, весьма значительное турецкое имущество, то здѣсь въ большинствѣ наиболѣе состоятельнаго и, стало быть, вліятельнаго греческаго населенія существуетъ недовольство на предстоящее возвращеніе къ прежнимъ турецкимъ порядкамъ, тѣмъ болѣе, что за время пребыванія Адріанополя подъ русскою властью, его населеніе уже достаточно успѣло испытать на себѣ вліяніе русскихъ порядковъ.
— При васъ мы только стали дышать, говорилъ мнѣ Асекиляросъ, — дышать во всѣхъ отношеніяхъ: вы заставили очистить городъ отъ его нечистотъ и зловонія, вы предупредили развитіе заразы, которую мы всѣ, еще отъ прадѣдовъ привыкли считать неизбѣжнымъ послѣдствіемъ каждой войны и которую, признаюсь, и теперь ожидали съ ужасомъ: вы завели чистоту и порядокъ на улицахъ и базарахъ, освѣтили, какъ слѣдуетъ, по ночамъ наши улицы, завели хорошую военную полицію, — однимъ словомъ, сдѣлали какъ нельзя болѣе сносными условія жизни въ городѣ, о чемъ до вашего прихода никто и не мечталъ у насъ, при турецкихъ порядкахъ. Теперь нѣтъ ни воровства, ни разбоевъ, тогда какъ прежде рѣдкія сутки проходили безъ того и другаго, такъ что вечеромъ не безопасно было выдти изъ дома въ одиночку и безъ оружія, а теперь мы свободно гуляемъ съ семействами до двухъ, до трехъ часовъ ночи; прежде рѣдкая недѣля проходила безъ того, чтобы не случилось гдѣ нибудь ночнаго убійства, а теперь объ этомъ даже забыли и думать. Кромѣ того, посмотрите сами, до какой степени присутствіе вашихъ войскъ подняло общее наше благосостояніе, какъ оно оживило торговлю и промышленность! Адріанополь прежде былъ очень скучнымъ, монотоннымъ городомъ, а теперь жизнь ключемъ кипитъ повсюду, веселье, звуки, — вотъ, армяне комедіи представляютъ, а вѣдь прежде объ этомъ и не мечталось. Но главное, при васъ мы забыли о томъ, что̀ значитъ взятка, бакшишъ; мы теперь избавлены отъ безчисленнаго множества мелкихъ и незаконныхъ поборовъ, въ пользу любаго околоточнаго администратора и его чаушей; мы съ довѣріемъ обращаемся къ суду вашихъ властей, потому что всегда находимъ у нихъ судъ скорый и справедливый, и неубыточный. Сами турки воздаютъ вамъ за это хвалу; не только христіане, но и они почувствовали на самихъ себѣ, что̀ значитъ благо истиннаго и разумно свободнаго существованія и — признаться ли ужь до конца? — мы, греки, съ затаеннымъ неудовольствіемъ и недовѣріемъ встрѣчали ваше пришествіе въ Адріанополь, а теперь.... теперь мы съ сожалѣніемъ и страхомъ помышляемъ о томъ времени, когда вы должны будете насъ покинуть и думаемъ про себя: Господи, ка̀къ бы устроить такъ, чтобы этого не случилось!
Ужь не знаю, на сколько въ этомъ панегирикѣ моего почтеннаго бывшаго хозяина было сахарной лести — на которую греки тоже мастера не послѣдней руки — но что наше присутствіе, сопровождаемое потоками русскаго золота, сильно подняло благосостояніе города, что мы водворили въ немъ, по возможности, чистоту и полицейскій порядокъ, то это несомнѣнно, и чтобы убѣдиться въ томъ — достаточно пройдтись по базарамъ и улицамъ, такъ что, быть можетъ, Асекиляросъ и правъ, увѣряя, будто многіе и многіе пожалѣютъ, когда намъ придется наконецъ покинуть Адріанополь.