16-го января, въ 8 часовъ утра, мы выступили изъ Адріанополя на Демотику. Предстоявшій намъ путь дѣлился на два перехода, съ ночлегомъ въ деревнѣ Эмирли. Дождь и слякоть. По главной адріанопольской улицѣ одновременно двигаются войска отрядовъ Скобелева и Карцова. Драгунскій эскадронъ попалъ не на ту дорогу, просунулся было впередъ, потомъ вскачь поворотилъ назадъ. Это обстоятельство произвело нѣкоторое замѣшательство, что̀ называется, кавардакъ (слово, судя по его созвучіямъ, вѣроятно восточнаго происхожденія) въ тѣсной улицѣ, наполненной народомъ и двигающимися колоннами войскъ и обозовъ. На лицахъ жителей ясно изображалось недоумѣніе — впередъ или назадъ мы двигаемся? Впрочемъ, замѣшательство не продолжалось и десяти минутъ: драгунскій эскадронъ отыскалъ свою дорогу и движеніе колоннъ продолжалось въ стройномъ порядкѣ. На пути къ желѣзнодорожной станціи встрѣтились намъ двѣ придворныя турецкія кареты съ изображеніемъ на дверцахъ, вмѣсто герба, распустившейся розы: въ каретахъ сидѣли лица турецкаго посольства. Перейдя полотно желѣзной дороги и прослѣдовавъ мимо покинутаго форта, а за тѣмъ мимо развалинъ старинной мечети, мы встунили въ пустыню. Окружавшія насъ пространства полей были лишены всѣхъ признаковъ культуры; земля прекрасная, но невоздѣланная и если служитъ на пользу человѣку, то развѣ въ качествѣ пастбища. Эта безжизненная оголенная пустыня тянулась вплоть до Эмирли. Ни впереди, ни по сторонамъ не видать никакихъ признаковъ жилья; желѣзная дорога, со своими телеграфными столбами, осталась далеко влѣво, и въ той сторонѣ во все время нашего пути безпрестанно раздавались одиночные ружейные выстрѣлы. Такая безлюдная пустынность являлась весьма характерною, чисто турецкою особенностію: во всемъ свѣтѣ, чѣмъ ближе къ столицамъ или вообще къ большимъ городамъ, тѣмъ населеннѣе и воздѣланнѣе является окружающая мѣстность; здѣсь же совсѣмъ на оборотъ: жизнь процвѣтаетъ только въ отдаленныхъ, преимущественно горныхъ захолустьяхъ и трущобахъ, вдали не только отъ городовъ, но даже отъ проѣзжихъ дорогъ, — словомъ, тамъ, гдѣ есть возможность наиболѣе укрыться отъ мудировъ, мубашировъ, мухтаровъ, заптіевъ и вообще меэмуровъ[1], являющихъ собою нѣчто въ родѣ саранчи среди христіанскихъ населеній. Какимъ раемъ земнымъ, какою житницею цѣлой Европы могла бы явиться эта страна при привильномъ[2] экономическомъ развитіи, при увѣренности жителей въ своихъ гражданскихъ правахъ, въ обезпеченности своей жизии: труда и достоянія!…
Дождь лилъ не переставая; слякотная дорога обратиласъ въ какую-то квашню и вскорѣ совсѣмъ исчезла среди бурныхъ полей. Къ довершенію всѣхъ удовольствій нашего странствованія, проводники-греки, желавшіе провести насъ кратчайшимъ путемъ, сбились съ дороги и, такимъ образомъ, вмѣсто того чтобы быть въ Эмирли къ часу дня, мы едва-едва попали туда въ шестомъ часу по полудни, иззябшіе, измокшіе, усталые, голодные и потому злые.
Намъ отвели помѣщеніе въ особой усадебкѣ, расположенной на сѣверномъ концѣ селенія и арендуемой какимъ-то молодымъ, очень красивымъ армяниномъ, въ сѣромъ пиджакѣ «à la franca» и въ щегольской вишневаго цвѣта фескѣ. Стѣны нашей комнаты, которая служила селямликомъ, т. е. пріемною молодаго армянскаго джентльмена, были оклеены литографированными картинками и политипажами изъ какого-то сатирическаго итальянскаго журнальца, являвшими преимущественно сюжеты довольно скабрезнаго свойства, какъ въ изображеніяхъ, такъ и въ подписяхъ подъ ними. Самъ хозяинъ былъ очень любезенъ, предупредителенъ и разговорчивъ; онъ говоритъ по французски, какъ и всѣ почти жители Константинополя, т. е. плохо, но на столько, что понимать его можно; онъ, кромѣ того, добрый человѣкъ, потому что, не смотря на ближайшее сосѣдство турокъ, не стѣснился пріютить у себя бѣглянку изъ Іени-Загры, съ двумя дочерьми, которая за то стряпаетъ ему обѣдъ, прибираетъ комнаты, стережетъ гусей и вообще присматриваетъ за хозяйствомъ. Эта была вдова зарѣзаннаго лѣтомъ 1877 года іени-загрскаго болгарина; ея старшая дочь, пятнадцатилѣтняя «учителька» народной школы — замѣчательная красавица. Она говоритъ, что большинство іени-загрскихъ дѣвушекъ были учительками въ своемъ городѣ и округѣ; а послѣ разгрома, постигшаго ихъ городъ вслѣдъ за отступленіемъ генерала Гурко, большая часть изъ нихъ попали въ плѣнъ и увезены для продажи на мало-азійскіе рынки.
«Меня Богъ спасъ, чудо Божіе», отвѣчала она, скромно потупивъ глаза, на вопросъ о томъ, какимъ образомъ удалось ей избѣжать судьбы своихъ товарокъ; но намъ сдается, чуть ли не перекупилъ ее у черкесовъ нашъ хозяинъ-армянинъ, вмѣстѣ съ матерью и маленькою сестренкой. Впрочемъ, и за то ему спасибо, такъ какъ, по видимому, судьба этихъ трехъ несчастныхъ все же гораздо легче, чѣмъ тѣхъ, которыя попали на мало-азійскіе рынки.
Эмирли — деревня турецкая, одна изъ немногихъ, которыя не были покинуты жителями, — быть можетъ потому, что предъ ихъ глазами приходили караваны турецкихъ эмигрантовъ, причемъ они во-очію могли видѣть, въ какомъ положеніи находятся несчастные бѣглецы. Вскорѣ послѣ нашего прибытія, въ усадьбу явились, въ видѣ депутаціи, нѣсколько турокъ, съ жалобою, что христіане, пользуясь приходомъ русскихъ, отбиваютъ у нихъ въ полѣ табуны и стада. Одному изъ насъ было поручено разобрать это дѣло. Христіане-греки азартно и слезно доказывали, что лошади и коровы принадлежатъ имъ, но были-де отняты у нихъ турками: турки же не менѣе слезно утверждали противное: и тѣ и другіе требовали возвращенія спорнаго имущества, просили разсудить ихъ по слраведливости, не представляя впрочемъ ни съ той, ни съ другой стороны никакихъ существенныхъ доказательствъ въ свою пользу, кромѣ голословныхъ увѣреній, сопровождаемыхъ божьбою. Предстояло творить въ нѣкоторомъ родѣ Саломоновъ судъ, а потому положеніе судьи и слѣдователя было довольно затруднительно. Вмѣстѣ съ хозяиномъ-армяниномъ и нашимъ отряднымъ переводчикомъ, онъ выбралъ одного изъ наиболѣе азартныхъ крикуновъ-грековъ и отведя его въ отдѣльный сарай, спросилъ — какимъ образомъ турки отбили у нихъ табунъ и стадо, разновременно или съ разу?
— О, съ разу! съ разу!.. Налетѣли на нашу деревню и съ разу все ограбили!
— А какъ давно это было?
— Давно было; еще лѣтомъ прошлаго года.
— И съ тѣхъ поръ больше не грабили?
— Постоянно грабили, всегда, каждый день, до самаго прихода русскихъ.
— Тогда какъ же ты говоришь, что они весь скотъ вашъ забрали съ разу?
Грекъ какъ бы оторопѣлъ, но лишь на одно мгновенье.
— Ну да! Скотъ взяли съ разу, а другое добро грабили постоянно!
Увели этого грека, разъединивъ его съ товарищами, и на мѣсто его привели въ сарай другаго, который показалъ почти то же самое; разница выходила только въ томъ, что турки забрали скотъ всего лишь двѣ недѣли назадъ, а до того времени жили-де мирно, согласно съ христіанами и никакого грабожа или обиды никто отъ нихъ не видѣлъ.
Этого было совершенно достаточно для полнаго убѣжденія въ неправотѣ грековъ. И табунъ, и стадо, очевидно, были турецкія и именно принадлежащія жителямъ Эмирли, такъ какъ эти жители оставались при своихъ хозяйствахъ. Поэтому было рѣшено весь скотъ возвратить туркамъ. Но надо было видѣть впечатлѣніе, произведенное на тѣхъ и другихъ такимъ рѣшеніемъ! Турки стояли словно ошеломленные, словно бы не вѣрили ни глазамъ, ни ушамъ своимъ, но вслѣдъ за тѣмъ почтительно приложивъ руки къ сердцу и ко лбу, ушли съ глубокимъ поклономъ, видимо удивленные рѣшеніемъ «гяура» и въ то же время проникнутые уваженіемъ къ чувству его справедливости; греки же подняли чисто жидовскій гвалтъ, орали всѣ вмѣстѣ, сильно жестикулировали руками, крестились и укоризненно качали головами, дескать, хороши же вы христіане, коли потворствуете туркамъ! Хозяинъ-армянинъ тоже казался отчасти озадаченнымъ.
— C'est bon, mais c'est ne pas à la turque, говорилъ онъ, ухмыляясь. — Не по турецки, совсѣмъ не по турецки!
— Но вѣдь скотъ-то былъ турецкій? спросили его: — скажите по совѣсти! Вѣдь вамъ, какъ мѣстному жителю, это, конечно, извѣстно ближе.
— Разумѣется, турецкій, подтвердилъ онъ: — греки только хотѣли воспользоваться присутствіемъ русскихъ, чтобы подъ ихъ покровительствомъ присвоить его себѣ.
— Такъ какъ же, по вашему, надо было рѣшать?
— О, я не говорю, что рѣшеніе дурно; я говорю только, что оно совсѣмъ не по турецки.
То есть, что́ же это значитъ, объясните, пожалуйста? Какъ же, вы полагаете, на нашемъ мѣстѣ рѣшили бы турки?
— Какъ рѣшили бы турки? А очень просто: имущество спорное, формальныхъ доказательствъ нѣтъ — ну, и конфисковали бы его въ пользу казны, чтобы ни тѣмъ, ни другимъ не обидно было.
Послѣ этого мнѣ стало вполнѣ понятно, почему турецкіе поселяне были такъ поражены столь неожиданнымъ для нихъ рѣшеніемъ. Какъ оказалось изъ дальнѣйшаго объясненія съ хозяиномъ-армяниномъ, они только за тѣмъ и судиться къ намъ пришли, что рѣшили между собою — пускай-де наше добро лучше ужь достается москову, чѣмъ грекамъ!
17-го января въ 8½ часовъ утра выступили изъ Эмирли въ Демотику. Морозу нѣтъ, но пасмурно и вѣтрено: погода очень сиверкая, ноги зябнутъ. — Хуже всякаго мороза! Снѣгу нѣтъ уже вовсе; окрестныя поля рыже-зеленоватаго цвѣта столь же пустынны, какъ и вчера, и столь же голы — полное отсутствіе культуры. Изрѣдка попадаются кое-какія деревца, но это уже далеко не та могучая растительность, какую встрѣчали мы на Балканахъ и особенно въ Долинѣ Розъ; тутъ, напротивъ, деревья какія-то малорослыя, жиденькія, такъ что глядя на нихъ, сдается, будто странствуешь не на югѣ, а гдѣ нибудь въ сѣверныхъ пустыняхъ. Общій видъ всей этой мѣстности отчасти напоминаетъ Бессарабію, къ югу отъ Кишинева: такія же волнисто всхолмленныя возвышенности, такая же чахлая и рѣдкая растительность, та же невоздѣланность громадныхъ, пустующихъ втунѣ пространствъ и то же самое безлюдье. На пути намъ попалось лишь одно небольшое селеніе Эльбургасъ, на рѣкѣ Бакча́. Моста не существуетъ, но такъ какъ глубина рѣки не превышаетъ трехъ-четырехъ футовъ, то мы съ казаками и частію пѣхоты перешли на тотъ берегъ въ бродъ, остальная же пѣхота переправлялась на возахъ мѣстныхъ жителей; арбы, запряженныя буйволами и нагруженныя солдатами, слѣдовали въ линію одна за другою и, высадивъ на томъ берегу своихъ пассажировъ, возвращались за новыми; такимъ образомъ круговая переправа шла быстро, безъ перерывовъ и задержекъ и была въ особенности выгодна тѣмъ, что избавляла пѣхотинцевъ отъ необходимости промокать въ водѣ, что̀ при такой сиверкой погодѣ не для каждаго сошло бы безъ простуды. На всемъ пространствѣ отъ Эмирли до Демотики дорога, можно сказать, не существуетъ, а то, что̀ называется здѣсь дорогою, до такой степени топко и тяжело, что лошади наши, сдѣлавъ 25-ти-верстный переходъ, изморились болѣе, чѣмъ на иномъ 60-ти-верстномъ пути при маломальски сносной дорогѣ.
Поднявшись на одинъ изъ болѣе высокихъ холмовъ, ыы увидѣли нашъ Старо-Ингерманландскій полкъ, расположившійся на привалѣ. Съ этого мѣста открывается широкій, красивый видъ на Демотику и ея окрестности. По склонамъ скалистой горы тянутся полуразрушенныя стѣны и башни древняго кремля, а самая вершина увѣнчана большою отдѣльно стоящею башнею. Остроконечная крыша главной городской мечети возвышается надъ кровлями всѣхъ остальныхъ построекъ и издали представляется совершенно въ видѣ египетской пирамиды. Самый городъ, захватывая своими зданіями лишь нѣкоторую часть кремля, лѣпится ниже его каменныхъ стѣнъ по склону скалистой горы, коей подошва, тоже украшенная частію древнихъ укрѣпленій и башнею, омывается рѣкою Кизылъ-дере, впадающею неподалеку въ Марицу. Разливъ обѣихъ рѣкъ широко затопилъ тутовыя плантаціи, которыя примыкаютъ къ самому городу. Полюбовавшись этою картиною, мы тронулись далѣе и черезъ часъ уже вступали въ Демотику. Строенія, улицы, лавки — все тотъ же обще-восточный типъ. Христіане смотрятъ прямо въ лицо, весело улыбаются, крестятся и снимаютъ шапки; турки, напротивъ, глядятъ мрачно или стараются казаться равнодушными, какъ бы не замѣчая нашего присутствія. Изъ оконъ и изъ-за приподнятыхъ рѣшотокъ восточныхъ бельведеровъ-фонариковъ выглядываетъ множество женщинъ и дѣвушекъ; иныя изъ нихъ кланяются и махаютъ платками; изъ одного окошка высунулась прелестная чефноглазая малютка лѣтъ пяти и крестится, и смѣется, и кланяется, и кричитъ намъ своимъ звонкимъ голосенкомъ: «Калимѐра-сасъ! калимѐра-сасъ»[3]!
Христіане видимо рады нашему приходу. Намъ отвели квартиру въ довольно обширномъ одноэтажномъ турецкомъ домѣ, который нѣсколько дией тому назадъ былъ покинутъ хозяевами, бѣжавшими въ Константинополь. Домъ зажиточный, съ тѣнистою открытою галлереею, выходящею въ садъ, наполпенный зелеными миртами, молодыми кипарисами и розовыми кустами, на которыхъ не всѣ еще листъя увяли; въ клумбахъ цвѣтутъ фіалки и душистый левкой — это въ январѣ-то мѣсяцѣ! Къ полудню появилосъ солнышко и разомъ пригрѣло землю такъ, что сдѣлалось даже нѣсколько жарко. Вскорѣ къ генералу Карцову явились съ визитомъ намѣстникъ демотійской митрополіи съ греческимъ архимандритомъ Герасимомъ, который, проживъ 18 лѣтъ въ Россіи, выучился говорить и писать по русски не только правильно, но даже литературно, причемъ ему далеко не чуждо знакомство съ нашею словесностію въ твореніяхъ Пушкина, Грибоѣдова, Кольцова, Лермонтова и Гоголя; что же касается до нашей духовной литературы, то она знакома ему очень близко. Отецъ Герасимъ живалъ и въ Кіевѣ, и въ Петербургѣ, но бо́льшую часть своей жизни въ Россіи провелъ въ Москвѣ, о которой вспоминаетъ съ теплымъ сердечнымъ восторгомъ. Вмѣстѣ съ этими духовными лицами явилось трое представителей городскаго греко-армяно-болгарскаго общества и старшій мулла, заявившій, что демотійскіе мусульмане, рѣшившіеся по его убѣжденію остаться въ городѣ, покорно отдаются покровительству русскаго войска. Съ содѣйствіемъ отца Герасима и подъ его предсѣдательствомъ еще до нашего прибытія было организовано городское управленіе, гдѣ онъ вообще сдѣлался для насъ самымъ полезнымъ, необходимымъ человѣкомъ по всякимъ сношеніямъ съ разноплеменными здѣшними жителями. Благодаря ему, отрядъ въ изобиліи былъ снабженъ фуражемъ, виномъ, хлѣбомъ и мясомъ; устроилось правильное хлѣбопеченіе, подъ лазаретъ отведено прекрасное помѣщеніе въ обширномъ зданіи греческой семинаріи; всѣ офицеры размѣщены по удобнымъ, чистымъ квартирамъ, солдаты тоже расположились по обывательскимъ домамъ безъ особеннаго обремененія хозяевъ, для войскъ открылись бани, являющіяся величайшимъ благодѣяніемъ въ военное время, — словомъ сказать, это былъ золотой человѣкъ, которому всѣ мы отъ души и не разъ выражали большое спасибо. Онъ часто посѣщалъ генерала Карцова и много разсказывалъ о мѣстномъ краѣ, о его бытѣ, промышленности и отношеніяхъ къ туркамъ. По его свидѣтельству, турецкія безобразія продолжались въ Демотикѣ до 8-го января, а въ особенности свирѣпствовали они въ день Рождества Христова, когда турки здорово-живешь вѣшали христіанъ около православной церкви на стѣнахъ и балконахъ.
Поборы съ христіанъ на военныя издержки, гоньба ихъ на работы и подводная повинность превосходили всякую мѣру возможности; въ Демотикѣ нѣтъ никакихъ европейскихъ консуловъ и потому турки дѣйствовали, не стѣсняясь дипломатическою заботою. «que dira l'Europe». За одно только туркамъ спасибо, что они не впускали въ городъ черкесовъ, потому что черкесы, исключительно посвятившіе себя въ послѣднее время повальному грабежу, не давали спуска никому и ничему, раззоряя безразлично какъ христіанъ, такъ и турокъ. Поэтому на всѣхъ городскихъ выѣздахъ, до самой минуты удаленія мусульманъ изъ Демотики, стояли турецкіе военные караулы, спеціально съ тою цѣлью, чтобы силою препятствовать черкесамъ пробираться въ городъ. За то вся окрестная страна страдала отъ нихъ ужаснымъ образомъ: не только христіанскія, но и многія турецкія деревни были разграблены; той же участи подверглись монастыри, церкви и даже нѣкоторыя мечети. Черкесы, по словамъ отца Герасима, весьма плохіе мусульмане и потому мечеть вовсе не составляетъ для нихъ святыни, какъ скоро около нея можно погрѣть свои руки; если они и фанатики, то развѣ въ отношеніи грабежа и разбоя, который составляетъ единственный общественный и даже общеобязательный принципъ ихъ гражданскаго строя. Грабежъ — это, такъ сказать, ихъ религія, ихъ символъ вѣры, и потому это племя окончательно не способно къ культурѣ и промышленности. Нынѣ, благодаря грабежу, черкесы обогатились, но до сего времени, пока въ странѣ существовала хоть тѣнь гражданской власти и порядка, жизнь ихъ влачилась въ крайней нищетѣ и убожествѣ; они никогда не задавали себѣ труда воздѣлывать отведеннныя имъ поля и огороды на лучшихъ земляхъ, а жили по преимуществу лишь тѣмъ, что́ удавалось имъ украсть у поселянъ турецкихъ и христіанскихъ. Поэтому и тѣ, и другіе равно ненавидѣли и презирали черкесовъ. 8-го января всѣ власти и зажиточные мусульмане покинули Демотику; остались лишь тѣ, кто не имѣлъ средствъ и возможности выѣхать, и эти послѣдніе съ разу почувствовали, что съ той минуты роли ихъ и христіанъ вполнѣ перемѣнились. Старшій мулла рѣшившійся остаться, кажется, по причинѣ тяжкой болѣзни одного изъ своихъ сыновей, первымъ дѣломъ явился къ тому же митрополитальному намѣстнику и вручилъ себя, свою семью, свой домъ и все оставшееся въ городѣ мусульманство его христіанскоыу покровительству. И дѣйствительно, благодаря вліянію намѣстника и отца Герасима, христіане, въ періодъ времени съ 8-го января до появленія русскихъ, не посягнули ни на единаго турка. — «Да, роли перемѣнились, турки смирились духомъ, говорилъ намъ отецъ Герасимъ: — но чего сто̀итъ имъ это смиреніе! Оно куплено цѣною сознанія своего безсилія, цѣною униженія османской гордости и самолюбія предъ христіанскою райей, предъ гяурами; турки глубоко оскорблены этимъ въ душѣ, — и горе намъ, если они опять возвратятся сюда господами! Они никогда не простятъ намъ и страшно вымѣстятъ на насъ свое униженіе!…»
Городъ Демотика первоначально былъ занятъ небольшимъ разъѣздомъ гвардейскихъ драгунъ, подъ командою прикомандированнаго къ лейбъ-гвардіи Драгунскому полку корнета лейбъ-гвардіи Кирасирскаго Его Величества полка Сергѣя Миллера. По моей личной просьбѣ, С. А. Миллеръ разсказалъ мнѣ объ этомъ эпизодѣ слѣдующее:
12-го января, въ 10 часовъ утра, изъ Адріанополя былъ отправленъ въ долину Нижней Марицы сборный драгунскій дивизьонъ, по эскадрону отъ полковъ лейбъ-гвардіи Драгунскаго и Конно- Гренадерскаго, подъ командою полковника Дубовскаго. Этотъ дивизьонъ, двигаясь въ южномъ направленіи, долженъ былъ служить авангардомъ отряду генерала Карцова, имѣвшему цѣлью своего наступленія городъ Демотику и Деде-Агачъ, портъ на Эгейскомъ морѣ. — «Около одиннадцати часовъ утра — разсказывалъ корнетъ Миллеръ — мы прошли линію адріанопольскихъ укрѣпленій и ввѣрили себя проводнику. Вскорѣ стали раздаваться по сторонамъ отдѣльные ружейные выстрѣлы — результатъ взаимной охоты другъ на друга болгаръ и турокъ. Намъ пришлось пройдти рядъ деревень, населенныхъ исключительно турками. Чуть лишь приближались мы къ какой-либо изъ подобныхъ деревень, какъ въ ней непремѣнно раздавался ружейный выстрѣлъ и вслѣдъ за нимъ моментально вспыхивалъ стогъ сѣна или соломы, что̀, очевидно, служило для обитателей условнымъ сигиаломъ, предварявшимъ о приближеніи русскихъ. Можно думать, что это дѣлалось съ цѣлью дать жителямъ время припрятать свое оружіе, — и дѣйствительно, въ каждой деревнѣ не мало встрѣчалось намъ черкесовъ и баши-бузуковъ, вполнѣ безоружныхъ; но ихъ верховыя лошади, нерѣдко даже засѣдланныя, стояли тутъ же или паслись около. Нѣтъ сомнѣнія, что если бы намъ пришлось отступить, то всѣ эти конники встрѣтили бы насъ уже не безоружными и далеко не такимъ мирнымъ образомъ. Около четырехъ часовъ дня мы остановились въ турецкой деревнѣ Клисели, гдѣ и расположились на ночлегъ, освѣтивъ разъѣздами впереди лежащую мѣстность верстъ на пятнадцать. — Судя по картѣ, вправо отъ дороги, т. е. къ западу отъ насъ должна протекать Марица, параллельно которой идетъ на югъ желѣзная дорога. И въ дѣйствительности на глазъ выходило такъ; правѣе дороги виднѣлась рѣка, которую проводникъ называлъ Марицею, а за нею — желѣзная дорога. Отъ Адріанополя до Демотики нѣтъ въ Марицѣ ни одного брода; поэтому сводно-драгунскій дивизьонъ считалъ свой правый флангъ совершенно обезпеченнымъ отъ отступающей арміи Сулеймана, которая, какъ предполагалось, должна спѣшить къ Демотикѣ и Кулели-Бургасу, чтобы раньше насъ захватить въ свои руки узелъ желѣзныхъ дорогъ демотико-деде-агачской и стамбуло-адріанопольской. Но въ семь часовъ вечера полковнику Дубовскому пришлось убѣдиться, что проводникъ повелъ его дивизьонъ вовсе не тою дорогой, какою было нужно, что рѣка Марица, которую драгуны незамѣтно для себя перешли по мосту еще въ Адріанополѣ, оказалась теперь влѣво отъ дороги, а правѣе, между драгунами и желѣзною дорогою, находился довольно длинный протокъ или рукавъ этой рѣки, извѣстный подъ именемъ Малой Марицы и всегда проходимый въ бродъ почти на всемъ своемъ протяженіи. Такимъ образомъ, драгуны, какъ говорится, повисли на воздухѣ, будучи отдѣлены отъ пѣхоты непроходимою Большою Марицею, въ 25-ти верстахъ отъ Адріанополя и какъ разъ на пути возможнаго отступленія арміи Сулеймана. Рѣшено было исправить ошибку движеніемъ впередъ. Корнетъ Миллеръ со взводомъ лейбъ-драгунъ получилъ приказаніе сдѣлать рекогносцировку желѣзнодорожной станціи Демотика, которая значилась по картѣ узломъ дорогъ, занять ее и, по возыожности, удержаться тамъ до утра, пока не подойдетъ сводный дивизьонъ, а въ случаѣ невозможности удержаться, взорвать желѣзнодорожный мостъ; самому же, сообразуясь съ обстоятельствами, либо вернуться къ дивизьону, либо перебраться на лѣвый берегъ Марицы, къ пѣхотѣ.
Ровно въ полночь Миллеръ выступилъ изъ деревни Клисели. Ночь была очень темна, такъ что въ нѣсколькихъ шагахъ люди уже не могли видѣть другъ друга. Впередъ сажень на пятнадцать былъ высланъ проводникъ и съ нимъ четыре драгуна, въ видѣ авангарда; за ними гуськомъ слѣдовали еще четверо, для поддержанія связи разъѣзда съ авангардомъ, чтобы не потерять его изъ вида; связь эта поддерживалась частыми окликами другъ друга въ полголоса. Курить не позволялось. Проводникъ въ потьмахъ нѣсколько разъ сбивался съ дороги, и драгуны попадали въ болото, изъ котораго съ трудомъ вибирались на дорогу. Во избѣжаніе шума и лая собакъ, разъѣздъ обходилъ деревни, тѣыъ болѣе, что по дорогѣ лежали преимущественно турецкія селенія. Рискованное положеніе разъѣзда въ районѣ предполагаеыаго отступленія Сулеймана заставляло крайне внимательно прислушиваться къ малѣйшеыу постороннеыу звуку и шуму, потому что зрѣніе окончательно отказывалось служить въ такую непрогляднѵю темень. Послѣ двухъ съ половиною часовъ хода по мягко-грунтовому проселку, проводникъ вывелъ драгунъ на шоссейную дорогу, пролегавшую въ видѣ дамбы по болотистому пространству, и около трехъ часовъ ночи они подошли къ станціи Урли, которая была осмотрѣна Миллеромъ, съ нѣсколькими спѣшенными людьми изъ его разъѣзда. Одинъ изъ служащихъ при желѣзной дорогѣ сообщилъ Миллеру, что за день до его появленія, въ Урли пришелъ поѣздъ изъ Стамбула, на которомъ пріѣхалъ какой-то черкесскій полковникъ съ двадцатью отборными всадниками черкесской гвардіи Султана, съ цѣлью сдѣлать рекогносцировку на Адріанополь. Пока производилась эта рекогносцировка, поѣздъ подъ парами оставался въ ожиданіи на станціи, куда вскорѣ вернулся въ большомъ волненіи черкесекій полковникъ, успѣвшій узнать, что русскіе разъѣзды уже испортили путь между Урли и Адріанополемъ; онъ тотчасъ же сѣлъ со своею свитою на поѣздъ и отправился обратно. Отъ того же чиновника желѣзнодорожной службы было узнано, что всѣ наши карты въ отношеніи даннаго района мѣстности не вѣрны, такъ какъ узелъ желѣзныхъ путей находится вовсе не въ Демотикѣ, а въ Кулели-Бургасѣ, Демотика же является первою станціею на деде-агачской вѣтви, въ 25-ти верстахъ отъ Кулели-Бургаса; онъ же сообщилъ, что на станціи Демотика наканунѣ сошли съ рельсовъ два локомотива, вслѣдствіе чего путь былъ испорченъ и вѣроятно еще не исправленъ, а въ ожиданіи его исправленія, на станціи остаются 150 вагоновъ, переполненныхъ турецкими бѣглецами, что черкесскій полковникъ, отправившись на Константинополь, принужденъ былъ вернуться въ Кулели-Бургасъ, такъ какъ на пути онъ узналъ о появленіи русскихъ разъѣздовъ на станціи Павло, вслѣдствіе чего и рѣшился отправиться по деде-агачской вѣтви, въ надеждѣ пересѣсть въ Деде-Агачѣ на пароходъ и такимъ образомъ добраться чрезъ Дарданельскій проливъ въ Константинополь, но теперь, по всей вѣроятности, находится еще въ Демотикѣ. — «Надежда захватить подвижной составъ — разсказывалъ намъ корнетъ Миллеръ — была очень соблазнительна, хотя до Демотики оставалось еще 45 верстъ пути, да и черкесскій полковникъ съ его свитою въ плѣну у драгунскаго разъѣзда тоже не мало дразнилъ воображеніе, а потому, порвавъ телеграфную проволоку, мы немедленно же двинулись впередъ, прямо вдоль полотна желѣзной дороги, какъ по ближайшему пути». За невозможностію прохода по желѣзнодорожнымъ мостамъ, не имѣющимъ сплошной настилки, пришлось двѣ рѣчки переходить въ бродъ, глубиною по брюхо лошадямъ; наконецъ въ половинѣ седьмаго часа утра пришли на станцію Кулели-Бургасъ, гдѣ было узнано, что, по слухамъ, въ Демотикѣ не должно быть много войска. Порвавъ проволоку, двинулись впередъ, послѣ чего вскорѣ разъѣздъ донесъ, что по горному хребту замѣтно сильное движеніе пѣхоты и кавалеріи. Предполагая, что это Сулейманъ, который, вѣроятно, пришелъ уже въ Демотику и теперь спѣшитъ на Кулели-Бургасъ, къ узлу дорогъ, корнетъ Миллеръ приказалъ взорвать большой мостъ на Марицѣ, но, къ счастію, взрывъ динамита оказался неудачнымъ и мостъ уцѣлѣлъ. Между тѣмъ колонны и цѣпь, усмотрѣнныя на хребтѣ, при звукѣ этого взрыва, раздавшемся подобно пушечному выстрѣлу, тотчасъ же пустились бѣжать въ разсыпную. Хотя узелъ дорогъ былъ теперь въ нашихъ рукахъ, такъ что задачу разъѣзда можно было считать оконченною, но корнетъ Миллеръ все-таки рѣшился продолжать рекогносцировку на Демотику и потому, оставивъ въ Кулели-Бургасѣ особый наблюдательный постъ, быстро двинулся далѣе. Дорогою объяснилось, что̀ такое были колонны, усмотрѣнныя давеча на горномъ хребтѣ. Вооруженные христіане — жители окрестныхъ деревень соединились для самозащиты противъ бродячихъ шаекъ баши-бузуковъ, за одну изъ коихъ былъ ими принятъ издали и разъѣздъ Миллера; съ этою цѣлью они заняли хребетъ, но когда услыхали гулъ взрыва, то подумали, что это гдѣ нибудь по близости находится турецкое войско съ пушками и бросились бѣжать куда попало. Въ одиннадцать часовъ утра Миллеръ прибылъ на станцію Денотика, гдѣ узналъ, что локомотивы были подняты и путь исправленъ еще вчера (12-го числа), что тогда же, въ три часа по полудни, два поѣзда съ эмигрантами ушли къ Деде-Агачу, что городъ Демотика не занятъ непріятелемъ, но что тамъ находится не мало бѣглецовъ изъ разбитыхъ таборовъ. Рѣшившись довести свою рекогносцировку до конца, Миллеръ подошелъ къ городу. На встрѣчу ему выѣхало нѣсколько жителей, которые просили его обождать немного вступленіемъ въ городъ, чтобы дать горожанамъ, только что узнавшимъ о прибытіи русскихъ, возможность сдѣлать гостямъ парадную, торжественную встрѣчу. Минутъ десять спустя, нѣсколько тысячъ жителей, христіанъ и турокъ, запрудили собою большую дорогу. Вскорѣ изъ среды этой, разступившейся на обѣ стороны, толпы выступила духовная процессія съ крестами, иконами и рипидами, и остановилась, не доходя нѣсколько шаговъ до русскаго разъѣзда. Тутъ изъ прецессіи выдвинулся впередъ мусульманскій мулла и съ глубокимъ поклономъ поднесъ корнету Миллеру ключъ отъ крѣпостныхъ воротъ, на серебряномъ блюдѣ, а депутація горожанъ всѣхъ сословій и исповѣданій вручила ему бѣлое знамя и просила принять отъ нея хлѣбъ-соль, въ знакъ радушія и полнаго довѣрія къ русскимъ.
Намѣстникъ митрополита благословилъ крестомъ и окропилъ святою водою русскихъ воиновъ, затѣмъ сказалъ по гречески нѣсколько привѣтственныхъ словъ, переведенныхъ архимандритомъ Герасимомъ, и наконецъ провозгласилъ многолѣтіе Государю Императору, причемъ отецъ Герасимъ крикнулъ по русски «ура», дружно подхваченное всею массою парода. При этихъ крикахъ духовенство высоко поднимало надъ головами кресты, иконы и рипиды. Въ это время выступила изъ толпы, съ радостными слезами на глазахъ, молодая дѣвушка-болгарка, которая сказала привѣтственпое слово и подала Миллеру лавровый вѣнокъ. — «Нашъ домашній очагъ, сказалъ отецъ Герасимъ, наше достояніе, наша честь, свобода и жизнь — въ опасности отъ произвола и насилія черкесскихъ шаекъ, проходящихъ черезъ нашъ городъ на пути своего бѣгства. Вы пришли насъ оградить и защитить, — привѣтствуемъ васъ. Не оставляйте же насъ! Добро пожаловать!»
«Тяжелое чувство подняли во мнѣ эти слова, разсказывалъ намъ Миллеръ. — Съ одной стороны сознаніе нравственной обязанности не оставлять безъ защиты городъ, отдающійся покровительству Русскаго Государя, съ другой — ничтожность силъ моего разъѣзда. — Что́ тутъ дѣлать!» Конечно, долгъ и честь оружія требовали не покидать этихъ несчастныхъ, на долю которыхъ выпало не мало страха, безпокойствъ и невзгодъ за послѣднее время. Миллеръ отвѣчалъ, что «нашъ Августѣйшій Монархъ еще въ самомъ началѣ войны повелѣлъ своей арміи ограждать спокойствіе и защищать права жителей; поэтому мы остаемся въ городѣ и, на сколько хватитъ силъ, будемъ въ случаѣ надобности защищать его, до прибытія дальнѣйшихъ нашихъ войскъ. Вашими молитвами, владыко, да поможетъ намъ Богъ исполнить свою обязанность».
Эти слова, тутъ же переведенныя архимандритоиъ на греческій языкъ, произвели въ толпѣ радостное волненіе, сопровождавшееся громкими ликованіяии, среди которыхъ, лейбъ-драгуны двинулись въ городъ, предшествуеные духовною процессіею. Проводивъ ее до митрополіи, Миллеръ пришелъ въ конакъ, гдѣ уже собрался, по его расноряженію, временный городской совѣтъ изъ представителей всѣхъ мѣстныхъ народностей. До прихода своихъ старшихъ начальниковъ, Миллеръ утвердилъ его въ качествѣ органа административной власти, а затѣмъ — первимъ дѣломъ озаботился сейчасъ же устроить гражданскую стражу изъ христіанъ и обезоружить находившихся въ городѣ бродячихъ аскеровъ. Но для послѣдняго дѣла надо было предварительно очистить улицы отъ запрудившей ихъ толпы, почему и были высланы глашатаи, прокричать по всему городу, чтобы жители расходились по домамъ и занимались своимъ дѣломъ, такъ какъ интересы мирнаго населенія, безъ различія народностей и вѣры, найдутъ себѣ защиту и огражденіе. Въ теченіи дня было обезоружено 220 человѣкъ и въ томъ числѣ 14 черкесовъ, которые, впрочемъ, завидя драгунъ, побросали свое оружіе и коней, а сами разбѣжались, пользуясь извилистыми закоулками города.
Въ виду усиленныхъ просьбъ жителей о защитѣ ихъ отъ возможнаго появленія новыхъ черкесскихъ шаекъ, Миллеръ послалъ донесеніе о занятіи имъ Демотики и о положеніи города какъ командиру дивизьона, такъ и на лѣвую сторону Марицы, гдѣ, по его предположенію, должна была находиться пѣхота, приблизительно въ такомъ же разстояніи, какъ и дивизьопъ, т. е. верстахъ въ 45-ти, а кромѣ того, отправилъ еще особое донесеніе и въ Адріанополь генералу Скобелеву 2-му, какъ начальнику авангарда. За тѣмъ, объѣхавъ окраины всего города, онъ избралъ на одномъ изъ городскихъ выѣздовъ удобное для обороны строеніе, которое предполагалъ занять спѣшенными драгунами, въ случаѣ появленія черкесовъ, и весь городъ оцѣпилъ постами вооруженной гражданской стражи; сверхъ сего, по всѣмъ дорогамъ, версты на полторы впередъ были выдвинуты четыре пары конныхъ часовыхъ. Всѣ эти распоряженія Миллера вызвали въ отношеніи его живую благодарность городскаго совѣта, причемъ старшій мулла выразилъ, что «слезы радости и благодарности тысячи огражденныхъ отъ насилій семействъ турецкихъ, при появленіи лучей, исходящихъ отъ солнца Россіи, суть драгоцѣнные и неподдѣльные алмазы ихъ общей признательности молодому представителю русской силы и порядка».
Въ полночь прибылъ въ городъ драгунскій разъѣздъ, посланный полковникомъ Дубовскимъ для отысканія Миллера. Полагали, что онъ со взводомъ незамѣтно прошелъ ночью мимо черкесовъ, которые днемъ, конечно, его замѣтили, отрѣзали ему отступленіе и т. п., тѣмъ болѣе что отъ него не получалось пока никакого донесенія, которое между тѣмъ не дошло своевременно потому, что посланний провалился съ лошадью на плохомъ мосту и былъ принужденъ ночевать въ какой-то деревушкѣ, о чемъ узналось потомъ, лишь на третьи сутки. Отъ прибывшаго разъѣзда Миллеръ узналъ о рѣшеніи, принятомъ полковникомъ Дубовскимъ, что если къ утру о немъ, Миллерѣ, не будетъ никакихъ извѣстій, то дивизьонъ направится обратно въ Адріанополь, гдѣ перейдетъ на лѣвый берегъ Марицы, такъ какъ предполагалось, что Миллеръ, въ виду серьезной опасности, перешелъ вплавь черезъ рѣку.
14-го января, въ четвертомъ часу дня, городъ былъ обрадованъ вѣстью съ аванпостовъ о приближеніи дивизьона. Миллеръ, выѣхавъ на встрѣчу, передалъ полковиику Дубовскому бѣлое знамя и ключъ, которые были представлены 17-го числа генералу Карцову, при вступленіи въ городъ его отряда[4].
Подъ вечеръ мы отправились осматривать городъ, который хотя и носитъ на себѣ все тотъ же обще-восточный типъ, но значительно чище прочихъ городовъ, видѣнныхъ нами доселѣ. Здѣсь и улицы вообще шире, и дома, за исключеніемъ двухъ-трехъ кварталовъ, менѣе скученны между собою; нерѣдко попадаются домики съ совершенно европейскою наружностію, осѣненные зеленью небольшихъ садиковъ, гдѣ раскидисто растутъ каштаны и чинары. Кое-гдѣ виднѣются даже французскія вывѣски портнаго, сапожника, часовщика; рядомъ — кофейни и цирюльни, изъ которыхъ однѣ посѣщаются исключительно мусульманами, а другія христіанами; первые неподвижно сидятъ съ поджатыми подъ себя ногами на низенькихъ диванахъ и безмятежно предаются кейфу, среди дыма и урчанія кальяновъ; вторые кучками сидятъ à la franca, т. е. по европейски, вокругъ небольшихъ столиковъ, попивая мѣстное винцо и кофе. Рестораціи, снабжающія мѣстный людъ разными снѣдями, устроены по образцу всѣхъ восточныхъ лавокъ, гдѣ наружная деревянная стѣна откидывается на петляхъ вверхъ, служа навѣсомъ отъ дождя и солнца, а кухня помѣщается сполна на плитѣ, устроенной въ переднемъ прилавкѣ; желающіе закусить, покупаютъ въ одной изъ сосѣднихъ лавокъ хлѣбъ, въ другой ракію или вино и ѣдятъ на улицѣ, стоя предъ прилавкомъ-кухнею. Здѣсь приготовляются преимущественно «кабачки», начиненные говядиной съ рисомъ, рыба жареная на оливковомъ маслѣ, артишоки, пилавъ, вареная баранина и говяжьи битки, въ видѣ маленькихъ шариковъ, съ сильною примѣсью лука и перца, жареные тоже на оливковомъ маслѣ. Мы попробовали кое-чего изъ произведеній этой кухни — и оказалось ничего, довольно вкусно. Побродивъ по улицамъ, мы посѣтили главную городскую мечеть и потомъ греческую приходскую церковь. Высокое квадратное зданіе мечети, съ пирамидальною крышей, не отличается никакими особенностями архитектурнаго стиля и производило бы самое прозаическое впечатлѣніе, если бы не громадный плющъ, роскошно покрывшій своею зеленью всю сѣверную стѣну и часть крыши. Не мало вѣковъ нужно было этому растенію, чтобы достигнуть нынѣшняго его состоянія. Никогда и нигдѣ не видалъ я подобнаго. Этотъ плющъ, какъ бы приросшій къ самой стѣнѣ, идетъ отъ земли вверхъ сажени на двѣ однимъ толстымъ, совершенно одеревенѣлымъ стволомъ болѣе фута въ поперечникѣ, и за тѣмъ начинаетъ развѣтвляться въ разныя стороны толстыми и тоже одеревенѣлыми сучьями, однимъ словомъ, это — цѣлое громадное дерево, которое не могло не показаться диковиннымъ для насъ, сѣверянъ, привыкшихъ видѣть плющъ не болѣе какъ жиденькимъ, компатнымъ растеніемъ. Внутренность мечети совершенно пуста и лишена всякихъ украшеній, если не считать за таковыя черныхъ круговъ, намалеванныхъ на стѣнахъ, въ коихъ громадными бѣлыми буквами начертано по арабски имя Аллаха. Мечеть стоитъ посреди городской площади, приходская же греческая церковь прячется въ закоулкахъ, нѣсколько въ сторонѣ отъ главной улицы; она окружена высокою каменною стѣною, окрашенною въ черный цвѣтъ, и покрыта черепичною кровлею, безъ куполовъ, даже безъ замѣтнаго креста, походя своею архитектурою на нѣчто въ родѣ нашихъ казенныхъ хлѣбныхъ амбаровъ, какъ впрочемъ и бо̀льшая часть православныхъ церквей въ Европейской Турціи. Благодаря этой высокой черной стѣнѣ съ низенькою дубовою, окованною желѣзомъ, дверью, все это печальное …ружи зданіе напоминаетъ скорѣе мрачный острогъ, чѣмъ храмъ христіанскій. Эта церковь — одна изъ немногихъ въ Турціи, не подвергшихся грабежу и осквернѣнію. На образахъ иконостаса сохранились серебряныя ризы и вѣнчики, на которые навѣшены бѣлыя кружевныя убрусы, въ родѣ нашихъ узорчатыхъ полотенецъ. Здѣсь были образа всѣхъ святыхъ, наиболѣе чтимыхъ греками, а именно: Царя Константина и Елены, Іоанна Предтечи, архидіакона Стефана, великомученика Георгія и Ѳеодора Стратилата, изъ коихъ послѣдній здѣсь всегда изображается верхомъ на бѣломъ конѣ, также какъ и Георгій.
По выходѣ изъ церкви, на одной изъ сосѣднихъ площадокъ у главной улицы, наше вниманіе случайно остановилось па приклеенномъ къ стѣнѣ печатномъ объявленіи. Оказалось, что это была прокламація великаго визиря Ибрагимъ-Эдгема-паши къ болгарамъ, отъ 15-го ноября 1877 года, Я сталъ громко читать ее — и около насъ тотчасъ же образовалась кучка слушателей болгаръ и грековъ. Въ прокламаціи говорилось о томъ благоденствіи, которымъ искони вѣковъ наслаждались болгары подъ кроткою отеческою властію Отоманскаго правительства, вслѣдствіе чего они приглашались оставаться подъ нею и впредь, для пользованія благами турецкой конституціи.
Слушатели-болгары при каждой подобнаго рода сантиментальной фразѣ, дружно разражались ироническимъ смѣхомъ и желчными замѣчаніями.
— О, да! благополучіе! благоденствіе! — говорили они, указывая на фонари и перила балконовъ, — вотъ тутъ, напримѣръ, какъ повѣсили разомъ трехъ человѣкъ на этой перекладинѣ, было одно благополучіе, а тамъ вонъ другое, а здѣсь вотъ третье, — много, много тутъ и благоденствія, и благополучія было, много!…
Мнѣ захотѣлось сохранить себѣ на память это курьезное произведеніе, и когда одинъ изъ нашихъ спутниковъ саблею сталъ срѣзывать прокламацію со стѣны, то надо было видѣть при этомъ чисто дѣтскій восторгъ и наивную радость всѣхъ этихъ болгаръ и грековъ, захлопавшихъ въ ладоши и вдругъ разразившихся громкими криками. Сами они, по собственному почину, никогда не дерзнули бы прикоснуться подобнымъ образомъ къ манифесту, исходящему отъ «негова пресвѣтлаго высочества великыя визирь»[5].
Затѣмъ насъ провели въ кремль, гдѣ рядомъ съ церковью и зданіями греческой митрополіи помѣщаются турецкія тюрьмы, устроенныя въ стѣнахъ и тайникахъ древней крѣпости. Тюрьмы для преступниковъ-мусульманъ находятся въ подвалахъ, гдѣ хотя и очень скверно, но въ сравненіи съ мѣстомъ заточенія христіанъ, все еще сносно; христіанская же тюрьма для «государственныхъ» преступниковъ являетъ собою нѣчто ужасное, въ прямомъ смыслѣ слова. Вмѣсто входа, въ эту послѣднюю тюрьму ведетъ слуховое окно, пробитое на высотѣ около аршина отъ земли, нынѣ заткнутое соломою и плотно заставленное деревяннымъ заслономъ; самая же тюрьма представляется въ видѣ темнаго колодца — какъ говорятъ, до 15-ти аршинъ глубиною, куда преступниковъ опускали на веревкахъ. Тамъ они и умирали, если не удавалось откупиться. Намъ открыли слуховое окно и я попытался было заглянуть туда со свѣчею, но тотчасъ же долженъ былъ съ омерзеніемъ отшатнуться — до такой степени потянуло вдругъ изъ глубины отвратительнымъ смрадомъ. Сказываютъ, что тамъ на днѣ и до сихъ поръ лежатъ трупы, а послѣдніе изъ заключенныхъ были спасены жителями лишь по занятіи города корнетомъ Миллеромъ.
20-го января, еще не зная, что перемиріе уже заключено, генералъ Карцовъ направилъ 2-ю стрѣлковую роту Старо-Ингерманландскаго полка для занятія Деде-Агача. Ради этой цѣли, еще наканунѣ, позднимъ вечеромъ, военный инженеръ штабсъ-капитанъ Ивановъ привелъ изъ Адріанополя въ Де- Демотику небольшой желѣзно-дорожный поѣздъ. Деде-Агачъ представлялъ для насъ интересъ, во-первыхъ, какъ портъ на Эгейскомъ морѣ, какъ оконечный пунктъ особой желѣзно-дорожной вѣтви — пунктъ весьма важный въ стратегическомъ смыслѣ, особенно въ виду возможной войны съ англичанами, и, во-вторыхъ, потому что тамъ была сосредоточена значительная часть подвижнаго желѣзнодорожнаго состава съ нѣсколькими локомотивами, въ которыхъ мы крайне нуждались для передвиженія силъ и запасовъ нашей арміи. Отправить поѣздъ ночью было рискованно, такъ какъ состояніе пути не было намъ извѣстно; поэтому мы тронулись на разсвѣтѣ. При 2-й стрѣлковой ротѣ находились ея командиръ, штабсъ-капитанъ Яковлевъ и его субалтернъ-офицеръ, поручикъ Зубынинъ; штабсъ-капитанъ Ивановъ, съ двумя-тремя солдатами, все время слѣдовалъ на тендерѣ, управляя механизмомъ паровоза, за неимѣніемъ машиниста. Не доходя двухъ верстъ до станціи, поѣздъ остановился: впереди была видна пѣхотная турецкая цѣпь, а въ нѣкоторомъ разстояніи за нею, въ видѣ резервовъ, небольшія сомкнутыя части. Наши люди тотчасъ же высадились изъ вагоновъ. Штабсъ-капитанъ Яковлевъ разсыпалъ цѣпь въ обѣ стороны отъ полотна дороги и подалъ сигналъ наступленія. Цѣпь тронулась впередъ, а за нею, на высотѣ резерва, подвигался тихимъ ходомъ и нашъ поѣздъ. Мы не открывали огня, во-первыхъ, по дальности разстоянія, а во-вторыхъ потому, что рѣшили предоставить первый выстрѣлъ туркамъ. Противникъ, по видимому, приготовился къ дѣлу, даже усилилъ нѣсколько свою цѣпь, но когда мы приблизились почти на разстояніе вѣрнаго стрѣлковаго выстрѣла, непріятельская цѣпь по сигналу вдругъ повернула назадъ и медленно стала отходить къ порту, не открывая однако огня. Мы продолжали двигаться за нею и вскорѣ безъ выстрѣла заняли довольно обширный районъ желѣзно-дорожной станціи и самое зданіе оной, гдѣ была оставлена на всякій случай небольшая часть людей, остальная же часть роты продолжала наступленіе къ порту. Въ это время видно было, какъ турецкіе солдаты спѣшно удалялись въ лодкахъ на тунисскій пароходъ, который быстро развелъ пары и ушелъ въ море. Остальная часть деде-агачскаго гарнизона, вмѣстѣ съ его комендантомъ (какъ оказалось вскорѣ, маіоромъ), сѣла на другой пароходъ, стоявшій у берега и почему-то медлившій отплытіемъ. Между тѣмъ, портъ былъ уже занятъ нами и штабсъ-капитанъ Ивановъ послалъ сказать коменданту, чтобы онъ либо уходилъ съ пароходомъ въ море, либо сдавался, такъ какъ въ противномъ случаѣ мы начнемъ непріязненныя дѣйствія. Не прошло и десяти минутъ послѣ этого предваренія, какъ и второй пароходъ ушелъ изъ порта. Такимъ образомъ Деде-Агачъ достался намъ безъ выстрѣла. Мѣстный гражданскій мюдиръ, въ полной парадной формѣ, тотчасъ же явился съ депутаціей отъ жителей и въ изъявленіе полной покорности поднесъ Иванову ключъ отъ порта. Европейскіе консулы почему-то сочли нужнымъ поднять надъ своими домами національные флаги, а англичанинъ съ австрійцемъ попытались даже протестовать противъ занятія нами порта, на томъ основаніи, что перемиріе-де уже заключено. На это имъ отвѣчали вѣжливо, но твердо и рѣшительно, что намъ о перемиріи ничего еще неизвѣстно, что мы дѣйствуемъ на основаніи распоряженій своего начальства, въ которыя и не можемъ допустить ничьего посторонняго вмѣшательства; что же касается до интересовъ иностранныхъ подданныхъ, находящихся подъ ихъ консульскимъ попеченіемъ, то эти интересы будутъ уважены и вполнѣ ограждены нашимъ оружіемъ, и что наконецъ, если господамъ консуламъ угодно, то мы приглашаемъ ихъ войдти въ качествѣ членовъ въ немедленно учреждаемый нами временный городской совѣтъ изъ представителей всѣхъ сословій и вѣроисповѣданій. Консулы поблагодарили и воспользовались нашимъ предложеніемъ. Такимъ образомъ, и этотъ дипломатическій громъ оказался громомъ далеко не изъ тучи. Турецкій мюдиръ, о которомъ жители отозвались съ хорошей стороны, не заявивъ никакихъ жалобъ на его управленіе, былъ оставленъ нами временно исправлять свою должность.
Въ городкѣ найдены большіе хлѣбные запасы, а на станціи пять локомотивовъ и 170 вагоновъ, которые въ тотъ же день были постепенно отправлены въ Демотику и Адріанополь, съ необходимымъ комплектомъ машинистовъ, кочегаровъ и кондукторовъ, нашедшихся въ Деде-Агачѣ, а на слѣдующее утро сюда прибылъ весь 2-й батальонъ Старо-Ингерманландскаго полка, подъ начальствомъ маіора Духновскаго, съ частью казаковъ, и окончательно утвердился въ портѣ. 22-го января къ намъ было прислано формальное извѣщеніе о перемиріи, заключенномъ 19-го числа — и деде-агачскій портъ, войдя въ районъ, отмежеванный для русской арміи, остался временно за нами.
Деде-Агачъ нельзя пока назвать городомъ въ настоящемъ смыслѣ слова; это — такъ сказать, зародышъ города, которому въ будущемъ, безъ сомнѣнія, принадлежитъ широкое развитіе, въ особенности если когда нибудь уничтожатся турецкіе порядки. Въ настоящее время въ немъ можно насчитать десятка три — четыре домовъ, по большей части сколоченныхъ на живую руку, изъ которыхъ нѣсколько лучшихъ и наиболѣе удобныхъ заняты разными европейскими консульствами, портовымъ начальствомъ, и желѣзнодорожными чнновниками; въ остальныхъ помѣщаются одинъ магазинъ tutti-frutti, со всевозможною дрянью европейской промышленности, и нѣсколько мелкихъ лавочекъ да кабачковъ, содержимыхъ исключительно греками. Затѣмъ, если упомянуть разныя станціонныя и портовыя строенія, техническія мастерскія, складочные сараи и рядъ хлѣбныхъ магазиновъ на пристани, то получится довольно полное представленіе о Деде-Агачѣ, построенномъ на плоскомъ низменномъ берегу Эгейскаго моря. Возвышенности отходятъ отъ берега на нѣсколько верстъ въ глубь страны, къ западу. Дома разбиты безъ всякаго плана, гдѣ кому казалось лучше; поэтому и улицъ, въ настоящемъ смыслѣ этого слова, здѣсь почти нѣтъ. Въ разныхъ мѣстахъ передъ домами и въ кое-какихъ садикахъ попадается нѣсколько раскидистыхъ старорослыхъ деревьевъ, но растительности, вообще говоря, мало. За то видъ на Эгейское море представляетъ собою нѣчто вполнѣ достойное восхищенія, — прекрасную, единственную въ своемъ родѣ картину! Погода въ этотъ день была сухая, съ холоднымъ вѣтромъ, но воздухъ, при совершенно ясномъ небѣ, отличался замѣчательною чистотой и, такъ сказать, кристальною прозрачностію, благодаря чему не только разные кораблики, какъ предметы ближайшіе къ нашему глазу, но даже очертанія дальнихъ береговъ и острововъ совершенно ясно и отчетливо виднѣлись въ морѣ на громадныхъ разстояніяхъ. Шумно прядали на берегъ волны и разсыпа̀лись между крупными валунами, съ грохотомъ ворочая мелкую разноцвѣтную гальку, перемѣшанную съ массою миловидныхъ ракушекъ. Подъ безпрестанными налетами порывистаго вѣтра, море рябило сильною зыбью, и ходили по немъ, такъ называемые, барашки или зайчики: — то гребни волнъ игриво сверкали на солнцѣ жемчужно-бѣлою пѣною. Все море было окрашено какимъ-то особеннымъ зеленымъ цвѣтомъ, но не яркаго оттѣнка, который, чѣмъ дальше, тѣмъ все больше переходилъ въ серебристую лазурь, почти незамѣтно сливавшуюся съ чертою горизонта. Изъ пространствъ этого моря въ разныхъ мѣстахъ вдали выдвигались, одни за другими, изящные силуэты гористыхъ архипелажскихъ острововъ: къ западу видѣнъ былъ Тазосъ и смутнымъ, чуть замѣтнымъ очеркомъ обозначался Святой мысъ горы Аѳонской; прямо на югъ — сурово и гордо вздымался къ небу изъ водной черты ближайшій къ намъ островъ Самотраки, за нимъ, южнѣе — Имбро, еще далѣе — Лемносъ, миѳическое обиталище супруга Киприды, бога Вулкана; нѣсколько восточнѣе, почти на одной высотѣ съ Имбро и Самотраки, виднѣлась оконечность Галиполійскаго полуострова, спадавшая къ морю высокими террасообразными уступами. Всѣ эти берега казались окрашенными въ дымчато-лиловый цвѣтъ, который въ ближайшихъ изъ нихъ являлся съ бурымъ и синевато-фіолетовымъ оттѣнкомъ, а въ остальныхъ — чѣмъ далѣе и далѣе уходили они въ перспективу морскаго пространства, тѣмъ легкіе переливы ихъ лиловатыхъ тоновъ становились все мягче, свѣтлѣе, слабѣе.... Они какъ бы таяли и расплывались, подобно легкимъ облакамъ, въ прозрачномъ солнечномъ воздухѣ.
Примѣчанія
править- ↑ Окружныхъ начальниковъ, нарочныхъ посланцевъ, сборщиковъ податей, полицейскихъ и вообще чиновниковъ.
- ↑ Опечатка. Должно быть «правильномъ» или «привольномъ». — Примѣчаніе редактора Викитеки.
- ↑ По гречески — здравствуйте.
- ↑ Корнетъ Миллеръ за занятіе Демотики награжденъ орденомъ св. Владиміра 4-й ст. съ мечами и бантомъ.
- ↑ Привожу, какъ курьезъ, этотъ документъ сполна, въ переводѣ, сдѣланномъ, по моей просьбѣ, штатнымъ переводчикомъ полеваго штаба, П. В. Оджаковымъ:
«Воззваніе его высочества великаго визиря ко всѣмъ болгарамъ, подданнымъ его императорскаго величества Султана. Болгаре! Уже много вѣковъ благоденствуете вы подъ отеческою властію отоманскаго правительства, наслаждаясь полною свободою и обезпеченіемъ вашей народности, вѣры и личныхъ правъ. Тѣ чисто братственныя отношенія, въ какихъ вы живете съ вашими соотечественниками-мусульманами и та свобода, которою вы пользуетесь въ занятіяхъ торговлею и хозяйствомъ, являютъ міру образецъ единой, совершенно благополучной, счастливой семьи. Міръ былъ свидѣтелемъ тѣхъ успѣховъ, которые, благодаря заботамъ и содѣйствію императорскаго правительства, вы дѣлали по общенародному просвѣщенію, земледѣлію, искусствамъ; міръ былъ свидѣтелемъ и того участія, которое въ принимали въ управленіи дѣлами вашей страны. Во всѣхъ вашихъ благонамѣренныхъ предпріятіяхъ и дѣлахъ вамъ оказывалась вся помощь, дѣлались всяческія облегченія, какія лишь находились подъ руками и во власти правительства. Его величество Султанъ, августѣйшій вашъ государь, въ правѣ ожидать отъ васъ все болѣе и болѣе великихъ доказательствъ вашей вѣрности и преданности; между тѣмъ, нѣкоторые изъ васъ, повѣривъ словамъ зложелателей и мятежниковъ, уклонились отъ истинно-праваго, благоприличнаго пути и принялись за бунтъ и злодѣянія. Таковымъ поведеніемъ они привели въ содроганіе и удивленіе весь міръ и своими насильствами, противными чувству человѣчности, оскорбили и опечалили сердце его императорскаго величества Султана, вашего великодушнаго благодѣтеля. Впрочемъ, если бы эти простодушные люди только оглядѣлись вокругъ себя, то они увидѣли бы и поняли, что тѣ народы, которые кажутся имъ живущими въ совершенномъ благополучіи, на самомъ дѣлѣ, напротивъ того, претерпѣваютъ наибольшія страданія, будучи лишены притомъ всякой свободы. Да и кромѣ того, слова «соплеменность», «народность», которыми барабанятъ въ ихъ уши, суть ничто иное, какъ грязное надувательство. Если бы простодушные, заблудшіеся люди поняли это, то они, подобно прочимъ своимъ соотечественникамъ, сознали бы, сколь драгоцѣнно то отеческое управленіе, подъ коимъ они живутъ, и тогда, конечно, ни на волосъ не свернули бы съ пути вѣрности и правоты, не содѣлались бы причиною и орудіемъ раззорѣнія своего края. Но слава Богу и хвала вамъ — объявляю это всѣмъ, — что количество подобныхъ зложелателей крайне ничтожно въ сравненіи съ громадною числительностію народа вашего.
«Болгаре! Вѣрные подданные его величества! Да будетъ вамъ извѣстно, что вашъ августѣйшій государь на столько милостивъ, на столько благъ и справедливъ, что не находитъ достойнымъ отнять свою царскую благость и милость отъ всего вообще вѣрноподданнаго ему народа болгарскаго, который онъ любитъ какъ своихъ дѣтей; не находитъ же этого достойнымъ по той простой причинѣ, что лишь самая ничтожная горсть сего народа, лишь изъ простоты и невѣжества, свернула съ праваго пути, ведущаго къ благоденствію. Не только не сниметъ онъ, говорю, милость и любовь свою съ болгарскаго народа, но еще готовъ удостоить помилованія всѣхъ преступниковъ, которые, сознавъ свое заблужденіе, бросятся просить милости. Поэтому всѣхъ тѣхъ изъ вашей среды, кто устрашась тяжести злодѣяній, содѣянныхъ нѣкоторыми изъ вашихъ соотечественниковъ, покинули свои обиталища и бѣжали въ Балканы, — я, по высокой царской заповѣди, приглашаю возвратиться въ ихъ домы. Конституція, дарованная недавно, обезпечиваетъ каждому его настоящее и будущее. Нынѣ больше чѣмъ когда-либо всѣ вѣрные подданные его величества найдутъ и помощь, и защиту, и покровительство у правительственныхъ чиновниковъ, изъ коихъ каждый, кто позволилъ бы себѣ причинить какое-либо зло вѣрнымъ царскимъ подданнымъ, подвергнется карѣ закона. Болгаре! Вамъ надлежитъ нынѣ воспользоваться сими моими обѣщаніями, а которые не сдѣлаютъ этого и станутъ упорствовать, заставляя своихъ женъ и дѣтей мыкаться въ нищетѣ, то да будетъ грѣхъ на ихъ душѣ за тѣ тяготы и страданія, отъ коихъ имъ предстоитъ погибель въ эту зимнюю пору!
«Царьградъ, 1877 г. ноября 15-го дня. Великій визирь Ибрагимъ-Эдгемъ».