данскихъ правахъ, въ обезпеченности своей жизии: труда и достоянія!…
Дождь лилъ не переставая; слякотная дорога обратиласъ въ какую-то квашню и вскорѣ совсѣмъ исчезла среди бурныхъ полей. Къ довершенію всѣхъ удовольствій нашего странствованія, проводники-греки, желавшіе провести насъ кратчайшимъ путемъ, сбились съ дороги и, такимъ образомъ, вмѣсто того чтобы быть въ Эмирли къ часу дня, мы едва-едва попали туда въ шестомъ часу по полудни, иззябшіе, измокшіе, усталые, голодные и потому злые.
Намъ отвели помѣщеніе въ особой усадебкѣ, расположенной на сѣверномъ концѣ селенія и арендуемой какимъ-то молодымъ, очень красивымъ армяниномъ, въ сѣромъ пиджакѣ «à la franca» и въ щегольской вишневаго цвѣта фескѣ. Стѣны нашей комнаты, которая служила селямликомъ, т. е. пріемною молодаго армянскаго джентльмена, были оклеены литографированными картинками и политипажами изъ какого-то сатирическаго итальянскаго журнальца, являвшими преимущественно сюжеты довольно скабрезнаго свойства, какъ въ изображеніяхъ, такъ и въ подписяхъ подъ ними. Самъ хозяинъ былъ очень любезенъ, предупредителенъ и разговорчивъ; онъ говоритъ по французски, какъ и всѣ почти жители Константинополя, т. е. плохо, но на столько, что понимать его можно; онъ, кромѣ того, добрый человѣкъ, потому что, не смотря на ближайшее сосѣдство турокъ, не стѣснился пріютить у себя бѣглянку изъ Іени-Загры, съ двумя дочерьми, которая за то стряпаетъ ему обѣдъ, прибираетъ комнаты, стережетъ гусей и вообще присматриваетъ за хозяйствомъ. Эта была вдова зарѣзаннаго лѣтомъ 1877 года іени-загрскаго болгарина; ея старшая дочь, пятнадцатилѣтняя «учителька» народной школы — замѣчательная красавица. Она говоритъ, что большинство іени-загрскихъ дѣвушекъ были учительками въ своемъ городѣ и округѣ; а послѣ разгрома, постигшаго ихъ городъ вслѣдъ за отступленіемъ генерала Гурко, большая часть изъ нихъ попали въ плѣнъ и увезены для продажи на мало-азійскіе рынки.
«Меня Богъ спасъ, чудо Божіе», отвѣчала она, скромно потупивъ глаза, на вопросъ о томъ, какимъ образомъ удалось
