 | Проект «ЭЛ» |
ВАРѲОЛОМЕЕВСКАЯ НОЧЬ, ужасное происшествіе Французской исторіи, которое сами Французы называютъ «рѣзнею Св. Варѳоломея» (massacre de la St. Barthélémy), а Нѣмцы еще живописнѣе «кровавою Парижскою свадьбою» (Pariſer Bluthochzeit). Совершенное во мракѣ, оно до сихъ поръ остается темною загадкою, рѣшеніе которой очень важно, сколько для пользы исторической истины, столько и для чести нравственной природы человѣческой. Мы представимъ здѣсь факты въ возможной полнотѣ и связи: они будутъ говорить сами за себя и дадутъ настоящее понятіе объ этой печальной страницѣ исторіи.
Въ началѣ XVI вѣка, реформація, давно уже подготовленная въ Европѣ, вдругъ вспыхнула и разлилась всюду (см. Реформація). На Сѣверѣ она встрѣтила благосклонное предрасположеніе въ народахъ и правительствахъ; но на Югѣ ожидали ее гоненія, костры, пытки. Не одинъ религіозный фанатисмъ ожесточалъ поборниковъ древняго благочестія противъ новой ереси. Реформація, начавъ съ церкви, угрожала переворотомъ всему порядку вещей. Страсти сшиблись, закипѣли, и кровь полилась рѣками во имя религіи, любви и мира.
Волканическая земля Франціи давно копила въ нѣдрахъ своихъ сѣмена раздора, ожидавшія только минуты взрыва. Топоръ Лудовика XI потрясъ, но не сокрушилъ могучее дерево феодалисма, всегда непріязненное престолу: оно тѣмъ глубже укоренилось, тѣмъ упорнѣе держалось въ неприступныхъ твердыняхъ провинціяльныхъ замковъ. Лига, Союзъ общаго блага, Жакерія, предрасположили самый народъ кь волненіямъ, къ самоуправству. Италіянскія войны, ознакомивъ Французовъ ближе съ Римомъ, сдѣлавъ ихъ очевидцами разврата, господствовавшаго въ святилищѣ католицизма, разрушили очарованіе древней вѣры, единственную узду страстей, единственный узелъ общественнаго единства. Въ это время, новое ученіе проникло во Францію изъ Германіи и Швейцаріи. Оно давало видъ законности притязаніямъ дворянства противъ центральной власти, обѣщало народу облегченіе повинностей сверженіемъ ига католическаго духовенства. Дворъ скоро почувствовалъ, какою опасностью грозитъ ему это новое направленіе, сопровождаемое всѣмъ энтузіасмомъ новой секты: онъ объявилъ себя противъ гугенотовъ (см. Гугеноты).
Уже Францискъ I, государь, прославившійся рыцарскою своею любезностью, прибѣгнулъ къ огню и желѣзу для истребленія еретиковъ. Сынъ его, Генрихъ II, усугубилъ строгость гоненія. По всей Франціи учреждены были такъ называемыя «огненныя палаты» (chambres ardentes), которыя во всемъ ужасѣ буквальнаго смысла выжигали плевела ереси. Но ничто не помогало. Реформація быстро распространялась между всѣми сословіями, дошла до Двора, проникла въ нѣдра самой королевской Фамиліи. Сестра Франциска, умная и просвѣщенная Маргарита, королева Наваррская, благопріятствовала новому ученію. Дочь и наслѣдница ея Іоанна д’Альбретъ (см. слово Альбретъ) съ супругомъ своимъ Антономъ, главою Бурбонскаго дома (см. Бурбоны), явно отложились отъ католичества. Лудовикъ Конде, младшій Бурбонъ (см. Конде), тоже. За Генрихомъ II слѣдовалъ на престолъ Францискъ II, старшій его сынъ, который царствовалъ весьма недолго. Скипетръ перешелъ въ руки втораго Генрихова сына, несовершеннолѣтняго ребенка Карла IX (см. Францискъ I, Генрихъ II, Францискъ II, Карлъ IX).
Это открыло при Дворѣ обширное поле интригамъ и страстямъ. Могущественная фамилія Гюизовъ, въ то время представляемая двумя братьями: герцогомъ Францискомъ и кардиналомъ Лотарингскимъ (см. Гюизы), захватила въ свои руки власть. Первый, славный своими воинскими подвигами, другой, ловкостію и образованіемъ, оставляли королю только имя. Сколько по убѣжденію, столько и для того, чтобъ имѣть на своей сторонѣ большинство народа, Гюизы объявили себя ревностными поборниками католицизма, заклятыми врагами реформаціи. Разумѣется, преобладаніе ихъ, стремившееся къ исключенію всякаго совмѣстничества, возбудило противодѣйствіе въ другихъ честолюбивыхъ головахъ, особенно въ принцахъ крови, которые имѣли и ближайшее право на распоряженіе властію. Это заставило ихъ взять сторону реформатовъ, которыхъ беспрерывныя гоненія сомкнули въ сильную, раздраженную, готовую на все партію. Такимъ образомъ политическіе интересы, слившись съ настоящимъ волненіемъ умовъ, облеклись ризою религіи. Загорѣлась междоусобная воина, сопровождаемая съ обѣихъ сторонъ всѣмъ бѣшенымъ изступленіемъ изувѣрства. Католики и гугеноты не уступали другъ другу въ ожесточеніи. Священники благословляли, проповѣдники подстрекали на самыя звѣрскія неистовства. Дикій фанатисмъ черни, горячая вѣра средняго сословія, Феодальныя страсти дворянства, все было подожжено, все закипѣло. Кто былъ правѣе, кто виноватѣе, рѣшить трудно. Исторія не можетъ даже сказать опредѣленно, которая сторона была зачинщицею войны. Первый знакъ къ открытой схваткѣ партіи данъ былъ кровавою сценою, происшедшею въ Васси (1 марта 1562). Католики и гугеноты складываютъ вину ея другъ на друга. Здѣсь жертвами были послѣдніе. Солдаты Гюиза, услышавъ пѣніе псалмовъ, ворвались въ молельную реформатовъ, изрубили шестьдесятъ человѣкъ и оставили до двухъ сотъ раненыхъ. Впрочемъ, когда страсти разыгрались, съ обѣихъ сторонъ было страшное равенство преступленій. Гдѣ католики имѣли верхъ, тамъ гугенотамъ не было пощады. Въ свою очередь послѣдніе мстили равнымъ ожесточеніемъ, гдѣ были многочисленнѣе и сильнѣе, какъ напр. въ южной Франціи. 1507 годъ ознаменовался въ Нимѣ ужаснымъ Михайловымъ днемъ, который лежитъ кровавымъ пятномъ на исторіи реформаціи. Съ одиннадцати часовъ вечера до шести утра, избіеніе католиковъ производилось съ расчитанною, ужасающею правильностію, могущею поспорить съ сентябрскими днями революціи. Если число реформатскихъ жертвъ было менѣе, то это потому, что самихъ гугенотовъ было гораздо меньше, чѣмъ католиковъ.
Въ этомъ разгарѣ страстей, обхватившемъ Францію всеобщимъ пожаромъ, положеніе Двора было самое жалкое. Король не имѣлъ ни какой силы, пи матеріальной, ни нравственной. Власть его не была страшна ни для кого; напротивъ все ей грозило. Реформація носила на себѣ яркія черты возстанія; ея знамена не признавались законными. Такъ какъ партія ея была партія меньшинства, то дѣйствія ея имѣли весь характеръ открытаго возмущенія. Все связывало интересы короны съ успѣхами католической партіи; но эти успѣхи заключали въ себѣ новую опасность. Съ каждымъ выигрышемъ самовластіе Гюизовъ становилось притязательнѣе, несноснѣе. Видя себя между двухъ огней, мать короля и правительница королевства, знаменитая Екатерина Медичи (см. Екатерина Медичи) интриганка, воспитанная въ шкодѣ Италіянскаго макіавелисма, прибѣгла къ темной политикѣ лукавства, единственному орудію безсильныхъ. Она старалась поддерживать раздоръ партій, чтобы истощить ихъ одну посредствомъ другой. Безъ всякаго религіознаго убѣжденія въ душѣ, она, католичка, покровительствовала гугенотамъ. Это давало Двору роль, ненавистную въ глазахъ обѣихъ партій.
Счастіе неблагопріятствовало гугенотамъ. Съ самаго начала войны, король Наваррскій Антонъ, измѣнивъ имъ, перешелъ на сторону католиковъ. Въ сраженіи при Дрё (1562), они были разбиты, и принцъ Конде, единственный членъ королевской фамиліи, дѣйствовавшій въ ихъ рядахъ, попался въ плѣнъ. Духъ ихъ не упадалъ, по силы истощались. Страшный католическій тріумвиратъ, образованный изъ герцога Гюиза, маршала Сентъ-Андре и коннетабля Монморанси, давалъ противной партіи сосредоточенность въ дѣйствіяхъ, неистощимость въ средствахъ. Отчаяніе, въ соединеніи съ фанатисмомъ, наточило кинжалы убійцъ; маршалъ Сентъ-Андре и герцогъ Гюизъ были умерщвлены злодѣйски: первый послѣ сраженія при Дрё (19 декабря 1562), второй при осадѣ Орлеана (24 Февраля 1563). Король Антонъ также погибъ отъ раны, полученной подъ стѣнами Руана (1562). Екатерина воспользовалась запутанностію обѣихъ сторонъ. Она успѣла заключить миръ (19 марта 1563), который, разумѣется, не былъ и не могъ бытъ проченъ.
Политика сосѣднихъ державъ не замедлила вмѣшаться въ этотъ хаосъ страстей. Съ одной стороны, католическая Испанія, съ другой Англія и протестантскія державы, желали преклонить къ своей сторонѣ вѣсы Франціи. Страшный Филиппъ II, кромѣ фанатисма, имѣлъ сильныя причины домогаться совершеннаго истребленія гугенотовъ, поддерживаемыхъ Елисаветою, заклятой его непріятельницею. Помощь Французскихъ католиковъ была для него крайней важности относительно Нидерландовъ, гдѣ бунтъ кипѣлъ подъ знаменемъ протестантисма. Немедленно, но замиреніи, онъ устроилъ въ Байоннѣ свиданіе между своею женой Елисаветой, сестрой Французскаго короля, и молодымъ Карломъ, который, будучи объявленъ совершеннолѣтнимъ, отправился обозрѣть свои владѣнія въ сопровожденіи матери. Здѣсь герцогъ Альба, Фанатикъ открытый, незнакомый съ медлительною тактикою макіавелисма, давалъ Екатеринѣ совѣты возобновить въ Парижѣ Сициліянскія вечерни, уговаривая особенно не оставлять въ живыхъ никого изъ начальниковъ еретической партіи, потому что «одна лососиная голова стоитъ сотни лягушекъ». Современники говорятъ однако, что королева отказалась прибѣгнуть къ такой ужасной мѣрѣ, развѣ въ случаѣ крайности. Вѣроятно, тутъ дѣйствовало не человѣколюбіе, не нравственный ужасъ преступленія, а таже политика, которой начало «царствовать раздѣляя». Впрочемъ обѣ короны обѣщали другъ другу содѣйствіе для защиты Церкви и истребленія ересн. Гугеноты знали объ этихъ переговорахъ, и потому, не смотря на заключенный миръ, держали себя на-готовѣ, въ состояніи глухаго возмущенія, укрѣпляя свои силы какъ внутреннею организаціею, такъ и внѣшними, непріязненными Двору, связями.
Такъ прошло три года (1563—1566). Екатерина, объявивъ совершеннолѣтнимъ своего сына, имѣла намѣреніе обуздать честолюбіе, домогавшееся титла и силы намѣстника королевства во время регентства. Но она никакъ не хотѣла упустить изъ рукъ своихъ дѣйствительной власти. Чтобы достигнуть этой цѣли, бесчестная мать съ намѣреніемъ развращала молодаго короля, убивала всѣ его душевныя силы. Карлъ былъ окруженъ всею безстыдною утонченностью тогдашняго Италіянскаго разврата. Юная душа его не имѣла способовъ развиться: она тратилась на самое гнусное распутство. Однако онъ не былъ обиженъ вовсе отъ природы ни умомъ, ни сердцемъ. Не смотря на убійственное воспитаніе, у него проявлялись иногда добрыя черты. Онъ любилъ науки и уважалъ ученыхъ. Интрю говоритъ, что онъ основалъ въ Сенъ-Викторѣ родъ академіи и самъ присутствовалъ иногда при собраніяхъ, дозволяя членамъ сидѣть даже съ покрытою головою, въ его королевскомъ присутствіи. Разъ, напившись до-пьяна, онъ поклялся впредь не пить вовсе вина, и сдержалъ свое слово. Но все это было подавляемо систематически. Душа юноши пустѣла безпрестанно. Онъ искалъ наполнить ее самыми нелѣпыми причудами. Въ то время, какъ дѣло шло о существованіи Франціи, король бился объ закладъ съ однимъ изъ своихъ придворныхъ, что онъ «въ слѣдующемъ году будетъ въ состояніи поцѣловать свою ногу». Все около него кружилось въ вихрѣ такой же беспечной, отчаянной легкомысленности. Суровые гугеноты не могли скрывать своего ужаса, видя такой Вавилонскій развратъ Двора. Ропотъ ихъ, соединенный съ непріязненными, угрожающими мѣрами обороны противъ подозрѣваемой неискренности Двора, доходилъ до ушей молодаго государя, и безъ сомнѣнія съ прикрасами матери, которая въ то время разладила открыто съ гугенотами, наскучивъ ихъ иесмягчимою строптивостью. Карлъ возненавидѣлъ всею силою своей души еретиковъ, въ которыхъ видѣлъ опасныхъ, непримиримыхъ мятежниковъ. Но въ то же время онъ запуганъ былъ ихъ силою, не рѣшался явно раздражать пхъ. Это сдѣлало его характеръ, не имѣвшій ни какой внутренней опоры, жалкою игрушкою обстоятельствъ. Онъ не зналъ, что дѣлать. Ненависть его выражалась иногда неблагоразумными угрозами, которыхъ онъ самъ потомъ путался. Подозрительность гугенотовъ возрастала тѣмъ болѣе, становилась тѣмъ грознѣе. Франція стояла на полканѣ. Дворъ предавался веселостямъ; но «цвѣты удовольствія,» по выраженію Пакье, «были окрашены кровавымъ пурпуромъ».
Война запылала снова (1566). На сценѣ кровопролитія явились другія лица, но съ тѣми же страстями, даже съ тѣми жъ именами. Герцогъ Гюизъ оставилъ послѣ себѣ двухъ сыновей, изъ которыхъ старшій, Генрихъ Гюизъ, наслѣдовавшій храбрость, честолюбіе и фанатисмъ отца, сдѣлался главою католической партіи, тѣмъ болѣе сильнымъ и страшнымъ, что по смерти коннетабля Монморанси, убитаго въ сраженіи при Сенъ-Дени (1567), не имѣлъ ни какихъ соперниковъ. Престолъ Наваррскій достался сыну Антона, Генриху, сдѣлавшемуся потомъ столько славнымъ подъ именемъ Генриха IV (см. Генрихъ IV). Онъ былъ молодъ, неопытенъ; но его имя было очень велико для гугенотовъ, которымъ онъ преданъ былъ сердечно: съ нимъ соединены были самыя ближайшія права на престолъ Франціи, въ случаи бездѣтной смерти короля и его братьевъ. Принцъ Лудовикъ Конде стоялъ подъ тѣми же знаменами. Но душей партіи оставался, какъ и прежде, старый адмиралъ Гаспаръ де Колиньи, мужъ совѣта и силы, фанатикъ реформаціи по глубокому, душевному убѣжденію, воинъ храбрый, опытный, рѣдко счастливый, по непреодолимый ни какими ударами судьбы, напротивъ укрѣплявшійся въ мужествѣ, возстававшій еще страшнѣе послѣ каждой неудачи (см. Колиньи). Дворъ зналъ это, и Колпньи былъ главнѣйшимъ предметомъ его ненависти. Екатерина не любила его изстари, герцогъ Гюнзъ объявлялъ себя личнымъ, непримиримымъ врагомъ адмирала, которому приписывалъ смерть своего отца. Не смотря на сосредоточеніе всѣхъ усилій реформатовъ, для которыхъ дѣло гало о существованіи, счастіе опять было противъ нихъ. Они проиграли сраженіе при Сенъ-Дени, гдѣ погибъ коннетабль (1567). Послѣ несчастной Жарнакской битвы (1569), принцъ Конде опять взятъ былъ въ плѣнъ и умерщвленъ, какъ еретикъ и мятежникъ. Наконецъ, при Монконтурѣ (3 октября 1569) армія гугенотская была вся разбита въ прахъ. Колпньи не потерялъ бодрости; раненый, едва спасшійся съ нѣсколькими остатками бѣглецовъ съ поля битвы, онъ въ тотъ же самый день, по современному свидѣтельству католика Инбрака, отужиналъ спокойно, и послѣ ужина написалъ собственноручно письма во всѣ гугенотскіе города, чтобъ они не предавались отчаянію. Но дѣла были такъ худы, что самые ревностные и мужественные сподвижники считали неизбѣжною гибель всей партіи.
Вдругъ, посреди своего торжества, Дворъ изъявилъ расположеніе къ миру, который и заключенъ въ Сенъ-Жерменѣ (St. Germain-en-Laye, 8 августа 1570). Этотъ миръ изумилъ всѣхъ неожиданно выгодными условіями для реформатовъ. Король объявилъ всеобщую амнистію, возстановилъ гугенотовъ во всѣхъ гражданскихъ правахъ, призналъ ихъ способными къ исправленію всѣхъ государственныхъ должностей наравнѣ съ католиками, далъ полную свободу богослуженія по кальвинистскому обряду во всѣхъ частяхъ королевства, кромѣ лишь Двора. Этого мало: опъ заплатилъ изъ собственной казны жалованье Нѣмецкимъ солдатамъ, которые помогали гугенотамъ противъ него. Съ своей стороны, реформаты обязались только быть вѣрными и покорными подданными, прекратить всѣ военныя дѣйствія, уничтожить приготовленія, съ тѣмъ однако,чтобъ до возстановленія совершенной довѣренности, крѣпости, находившіяся въ ихъ рукахъ, Монтобанъ, Шарите и Рошель, оставались за ними. Король даже объявилъ торжественно, что онъ «не признаетъ реформатовъ мятежниками, а людьми, которые, изъ усердія къ его службѣ и къ пользѣ отечества, вынуждены были взять оружіе для освобожденія его и королевства отъ знатныхъ тирановъ».
Французы, вѣчные каламбуристы, тогда жъ еще прозвали этотъ миръ «boiteuse et malassise» (хромымъ и худымъ), потому что онъ былъ заключенъ Бирономъ, который былъ дѣйствительно хромоногой, и президентомъ де Мемъ, владѣльцемъ помѣстья Маль-Ассизъ (Mal-Assise). Такъ онъ казался страненъ и не проченъ. Конечно, тутъ не могло быть искренности съ обѣихъ сторонъ, но едва ль могло быть и то глубокое коварство, тотъ адскій умыселъ, который впослѣдствіи приписали католикамъ, и которымъ сначала глупо хвастали они сами. Безъ сомнѣнія, Дворъ хитрилъ съ партіей, которую не могъ любить; но эта хитрость, не смотря на видимое торжество католиковъ, была вынуждена обстоятельствами. Гугепоты, въ самомъ пораженіи сохраняли еще грозный видъ. Письма Колиньи, написанныя въ день несчастной бптвы, были перехвачены; они показывали, что духъ партіи не упалъ: отчаяніе могло дать ему новыя, ужасныя силы. Сверхъ того, въ это самое время папа убѣдилъ Филиппа II, главную надежду католиковъ, составить съ Венеціей союзъ противъ Турокъ, и слѣдовательно дать другое занятіе и направленіе своимъ силамъ; между тѣмъ могущественная, ничѣмъ ис развлеченная Англія готова была по первому призыву перекинуть руку помощи мятежникамъ, доведеннымъ до крайности. Каиилуни, горячо настаивающій на существованіе умысла, говоритъ однако весьма ясно, что король боялся остаться одинъ противъ врага, окруженнаго сильными союзниками. Со стороны тайныхъ чувствъ Екатерины, скорѣй должно предполагать возвращеніе къ прежней макіавелической политикѣ, чтобы поставить узду неограниченному самовластію Гюиза. Но чтобъ и въ ея Италіянской, но все же человѣческой душѣ, существовалъ уже въ это время обдуманный планъ разставить сѣти гугенотамъ, усыпить ихъ, чтобы истребить темъ легче и безопаснѣе, это, не смотря на безумныя похвальбы современныхъ фанатиковъ, къ чести человѣчества оказывается рѣшительно невѣроятнымъ. Для успокоенія наиболѣе ожесточенныхъ изувѣровъ, для оправданія себя передъ прочими католическими державами, и особенно передъ Римомъ, гдѣ въ то время владычествовалъ первосвященникъ раздражительный и неумолимый, Пій V, Екатерина могла намекать въ разговорахъ и письмахъ, что она дѣйствуетъ для блага христіанства, для торжества Церкви, для истребленія ереси. Но эти намеки, растолкованные уже послѣ развязки, вѣрно были весьма неопредѣленны и неудостовѣрительны, когда папа и тайно и явно изъявлялъ свое неудовольствіе противъ снисходительности Французскаго Двора, мѣшалъ всячески дѣйствіямъ, которыя были необходимы, если бъ точно сушествовалъ умыселъ. Мудрено предположить, чтобы планъ этотъ сохранялся втайнѣ отъ самого папы. Противодѣйствія со стороны его ожидать было нельзя, а содѣйствіе было важно, если не для успокоенія совѣсти, которая у большей части людей была закалена Фапатпсмомъ, то для приведенія къ успѣшнѣйшему окончанію дѣла, требовавшаго столько ловкости и искусства, которыхъ Римскій Дворъ былъ главнымъ училищемъ. Что касается до скрытности, то папа конечно соблюлъ бы тайну лучше всѣхъ Италіянскихъ выходцевъ, составлявшихъ домашній совѣтъ Екатерины. Относительно жъ короля, пѣтъ сомнѣнія, что онъ дѣйствовалъ сначала по принужденію и страху, потомъ по добросовѣстному увлеченію. Карлъ ненавидѣлъ гугенотовъ; онъ хотѣлъ раздавить ихъ во время войны, но раздавить явно, силою оружія, передъ лицемъ всего свѣта. Канцлеръ Л’Опиталь, искренній, но благоразумный гугенотъ, самъ слышалъ отъ него передъ началомъ военныхъ дѣйствій, что «уловки ни къ чему уже не служатъ»; значитъ, онъ вышелъ тогда изъ терпѣнія. Продолженіе войны показало ему невозможность истребить ненавистную партію. Пылкой, но слабой душѣ надоѣли чувства, которымъ не льзя было удовлетворить. Онъ рѣшился успокоить если не королевство, то самого себя. Безъ сомнѣнія, въ минуты, болѣе свѣтлыя, онъ не могъ не отдать справедливости мужеству, энергіи, добродѣтелямъ людей, которые съ нимъ боролись. Кто знаетъ, не наскучило ли ему быть игрушкою партіи безсовѣстной, наглой, узъ которой не могъ же онъ не чувствовать хотя временами? Опека, подъ которой его держали мать и Гюизы, не могла быть ему пріятна. Можетъ быть, между окружающими его были тайные враги господствующей партіи, возникающія честолюбія, которыя видѣли для себя единственную дорогу въ раздорѣ сына съ матерью, въ уничтоженіи Гюпзовъ. По крайней мѣрѣ, извѣстно изъ современныхъ свидѣтельствъ, что злоба Екатерины къ гугенотамъ становилась сильнѣе и открытье по мѣрѣ расположенія къ нимъ Карла, что это расположеніе возбуждало въ ней опасенія, слѣдовательно не было умышленнымъ, тѣмъ болѣе соглашеннымъ съ нею притворствомъ со стороны короля.
Само собою разумѣется, что такая внезапная перемѣна должна была показаться подозрительною гугенотамъ. Они не вѣрили искренности мира, не полагались на клятвы, которыя могъ разрѣшить каждый монахъ, на слово двадцати-трехъ-лѣтняго, безхарактернаго молодаго человѣка, окруженнаго развратомъ и вѣроломствомъ. Одинъ только адмиралъ возънмѣлъ мало по-малу полную довѣренность къ королю, и именно къ королю, зная очень хорошо Екатерину и Гюизовъ. И это весьма важное обстоятельство. Мудрено, чтобы старикъ, котораго уму всѣ отдаютъ единогласную справедливость, котораго бурная, долговременная жизнь должна была хотя сколько-нибудь научить опытности, поддался такъ легко наружнымъ знакамъ пріязни, тѣмъ болѣе подозрительной, чѣмъ эти знаки были внезапнѣе. Вѣрно онъ имѣлъ ручательства слишкомъ удостовѣрительныя, когда ни какія предостереженія не могли имѣть надъ нимъ никакой силы.
Чтобы утвердить миръ на прочныхъ основаніяхъ, адмиралъ еще при началѣ переговоровъ предложилъ соединить молодаго короля Наваррскаго съ Маргаритою Валуа, сестрою Карла. Это сдѣлалось его постоянною, задушевною мыслью, которую онъ старался всячески привести въ исполненіе, не смотря на явное нехотѣніе многихъ гугенотовъ, и въ особенности Іоанны д’Албретъ, матери жениха. Рука Маргариты назначалась прежде Португальскому королю Дону-Себастіану, въ залогъ союза католическихъ державъ по начертанію папы. Карлъ легко и скоро согласился и на это предложеніе, которое въ самомъ дѣлѣ было очень важно для утвержденія взаимной довѣренности. Нашлись только два затрудненія. Во-первыхъ ни король, ни мать его, ни даже сама невѣста, не соглашались обойтись безъ разрѣшенія папы, вдвойнѣ необходімаго относительно къ Наваррскому королю, и какъ еретику, и какъ близкому родственнику. Во-вторыхъ, Іоанна, съ трудомъ давшая согласіе на этоть бракъ, требовала, чтобъ онъ по крайней мѣрѣ совершенъ былъ не въ Парижѣ, чего ни какъ не хотѣлъ допустить Карлъ. Дѣло затянулось. Папа не хотѣлъ и слышать о разрѣшеніи. Іоанна оставалась непреклонною въ своемъ упорствѣ.
Между тѣмъ король осыпалъ непрерывными знаками благосклонности адмирала. Въ этомъ случаѣ много дѣйствовалъ Монморанси, сынъ убитаго коннетабля, который, не раздѣляя фанатисма своего отца, оказывалъ явное расположеніе къ гугенотамъ, а къ Колиньи питалъ личную дружбу. Онъ пріобрѣлъ въ то время сильную довѣренность Карла, который поручилъ ему управленіе важнѣйшими государственными дѣлами. Все это увлекло до такой степени адмирала, что онъ самъ изъявилъ желаніе пріѣхать въ Парижъ и лично засвидѣтельствовать свою вѣрноподданническую преданность королю. Карлъ принялъ его съ самымъ лестнымъ вниманіемъ, даже съ почтительностью: допустилъ въ свой короткій, домашній кругъ, слушалъ охотно всѣ его совѣты и наставленія, называлъ не нначе какъ «своимъ отцемъ» (mon pére). Такое обращеніе разсѣяло недовѣрчивость и въ прочихъ гугенотахъ. Они начали съѣзжаться въ Парижъ, проникли ко Двору. Дѣло о бракѣ производилось съ жаромъ и казалось недалекимъ отъ исполненія.
Адмиралъ, котораго прямодушіе равнялось пылкости, не охлажденной лѣтами, увѣрясь въ расположеніи короля, далъ полную волю своимъ любимымъ, завѣтным мечтамъ. Французъ въ душѣ, онъ составилъ планъ освободить короля отъ ненавистныхъ оковъ, которыми онъ былъ всегда опутанъ, дать внѣшней политикѣ Франціи другое достойнѣйшее направленіе, очистіть Дворъ отъ Италіянской изгари, возвысить короля и королевство. Это не могло укрыться, потому что адмиралъ не любилъ и не умѣлъ скрываться. Екатерина увидела, что дѣло идетъ о ея существованіи. Все ея общество: Гюизы, братъ короля, герцогъ Анжу, впоследствіи Генрихъ III, герцогъ Ангулемъ, побочный сынъ короля Генриха II, Италіянскіе выходцы и прочіе клевреты затрепетали. Чувство самосохраненія присоединилось къ старинной злобѣ: но, обстоятельства такъ расположились, что надо было притворитъся.
Только папа не скрывалъ своего гнѣва. Онъ рѣшительно отказалъ въ разрѣшеніи на бракъ Маргариты съ Генрихомъ. Король и мать его письменно увѣряли первосвященника, что все это дѣлается съ самымъ благимъ намѣреніемъ для пользы Церкви. Здѣсь опять видятъ доказательства замысла. Но какъ же папа ничего не зналъ, ничему не вѣрилъ? Мало того, онъ отправилъ во Францію нарочнаго нунція епископа Сальвіати, съ повелѣніемъ работать изъ всѣхъ силъ, чтобъ разстроить дѣло. Въ то же время послано было приказаніе кардиналу Александрини, легату при Дворѣ Испанскомъ и Португальскомъ, убѣдить всячески донъ Себастіана возобновитъ искательство руки Маргариты. Этотъ послѣдній съ благоговѣніемъ исполнилъ волю его святѣйшества. Кардиналъ бросился самъ съ его предложеніемъ во Францію; онъ скакалъ съ наивозможною поспѣшностью и успѣлъ на дорогѣ обогнать королеву Наваррскую, которая, уступивъ наконецъ желѣзной волѣ адмирала, ѣхала въ Блуа, для свіданія съ Дворомъ. Прибытіе его произвело впечатлѣніе. Карлъ посовѣтовалъ адмиралу удалиться навремя, давъ слово, что легатъ ничему не помѣшаетъ. И въ самомъ дѣлѣ онъ сдержалъ свое слово. На всѣ настоянія кардинала, онъ отвѣчалъ, что не можетъ нарушить слова, даннаго королю Наваррскому, но что преданность его къ Церкви и главѣ ея беспредѣльна, какъ то докажутъ послѣдствія. Въ залогъ своей искренности, онъ снялъ съ руки дорогое кольцо и предлагалъ кардиналу. Англійскій посолъ Томасъ Смитъ, бывшій свидѣтелемъ этой сцены, увѣряетъ, что король, выслушавъ всѣ доводы легата, взялъ его за руку и сказалъ: «Все, что вы мнѣ говорите, очень хорошо, и я благодарю за это папу и васъ. Если бъ я имѣлъ какой-нибудь другой способъ отмстить моимъ врагамъ, я бы не допустилъ этого брака. Но у меня нѣтъ другаго.» Кардиналъ д’Оссатъ прибавляетъ, что когда въ Римѣ получено было извѣстіе о кровавой развязкѣ свадьбы, папа вскричалъ: «Слава Богу! Французскій король сдержалъ свое слово.» Но всѣ эти анекдоты ничего еще нс доказываютъ рѣшительно. Карлъ былъ безхарактеренъ; онъ не зналъ, какъ отвязаться отъ легата; говорилъ ему все, лишь бы только успокоить его и спровадить съ рукъ долой. Если бъ преступный умыселъ былъ уже рѣшенъ, съ кардиналомъ нечего было церемониться, не нужно было ссылаться на данное еретику слово. Анекдотъ о кольцѣ доказываетъ, что Карлъ дѣйствовалъ какъ ребенокъ, старался всячески подлеститься къ легату. Александрины не принялъ кольца: доказательство, что онъ не былъ доволенъ, плохо цѣнилъ увѣренія. Между тѣмъ, если не легкомысленный Карлъ, то хитрая Екатерина должна была чувствовать необходимость большей искренности съ легатомъ. Разрѣшеніе папы было неизбѣжно для достиженія предполагаемой цѣли. Проволочка могла испортить дѣло, возбудивъ подозрѣнія. А это разрѣшеніе не приходило и по отъѣздѣ легата. Пій былъ не преклоненъ. Капилуни говоритъ ясно, что король боялся опаснаго взрыва со стороны папы, котораго зналъ крутой характеръ.
Едва легатъ оставилъ Дворъ, какъ адмиралъ снова былъ приглашенъ. Іоанна также пріѣхала. Но она не столько содѣйствовала, сколько мѣшала дѣлу, упорствуя совершить бракъ не въ Парижѣ. Внезапная смерть ея (3 іюня 1572) устранила это препятствіе. Историки говорятъ о ядѣ, объ отравленныхъ перчаткахъ, присланныхъ будто ей отъ Екатерины. Если смерть Іоанны была точно насильственная, то ее должно приписать лютой злобѣ Италіянки. При обдуманномъ замыслѣ противъ всѣхъ гугенотовъ это было бы злодѣяніе не только излишнее, но рѣшительно вредное. Скоропостижная смерть Іоанны возбудила недовѣрчивость и ужасъ въ гугенотахъ, которыхъ надо было усыплять. Они сдѣлались подозрительнѣе и осторожнѣе; многіе даже выѣхали тотчасъ изъ Парижа.
Скоро и другое препятствіе уничтожилось. Пришло извѣстіе о смерти Пія (1 мая 1572). Полагая найти больше снисходительности въ будущемъ первосвященникѣ, Карлъ, успокоенный рѣшеніемъ своихъ богослововъ, что пана долженъ покориться обстоятельствамъ для общаго блага, велѣлъ приготовлять все къ окончанію дѣла. Вмѣсто одной свадьбы назначены были двѣ: молодой принцъ Конде долженъ былъ соединиться съ герцогинею Неверъ; тутъ уже ненужно былой разрѣшенія, потому что невѣста была гугенотка. Послали за обоими женихами. Это произвело такое волненіе въ католической партіи, что сильный кардиналъ Лотарингскій счелъ за нужное оставить немедленно Францію. Онъ отправился въ Римъ будто для участія въ избраніи новаго папы. и хотя еще на половинѣ дороги узналъ, что папа уже избранъ, продолжалъ свой путь безостановочно. Но свидѣтельству Капилуни, онъ опасался за свою жизнь. Какъ же другъ и наперсникъ Екатерины не зналъ ея тайны? Могъ ли дядя герцога Гюиза не считать себя въ безопасности наканунѣ истребленія всѣхъ вра говъ? Глава и умъ католической партіи, покинулъ ли бы онъ ее въ такую рѣшительную минуту?
Отъѣздъ кардинала оставилъ Колиньи всемогущимъ. Горячій старикъ, приведшій почти къ счастливому окончанію дѣло о бракѣ, залогъ возстановленія внутренней тишины во Франціи, приступилъ кь развитію своихъ обширныхъ политическихъ плановъ. Онъ предложилъ Карлу вступить въ союзъ съ Англіею и протестантскими князьями Германіи противъ страшнаго Филиппа II, предсказывая блистательный успѣхъ его оружію при настоящихъ волненіяхъ Фландріи и развлеченіи Филиппа войной съ Турками. Король колебался. Запальчивая настойчивость адмирала, ослѣпленнаго видомъ полной довѣренности короля и можетъ быть упоеннаго чувствомъ своей силы, доходило до грубости. Говорятъ, что онъ однажды сказалъ ему: «Государь! начните войну съ Испаніей, не то мы начнемъ войну съ вами!» Карлъ не имѣлъ силы противиться; но онъ долженъ быль почувствовать, что изъ однѣхъ рукъ попался въ другія, и притомъ болѣе жесткія. Католики пришли въ ужасъ. Екатерина, знавшая все, имѣла горячую сцену съ сыномъ. Безхарактерный молодой человѣкъ поклялся ей не слушаться адмирала; но въ то же время жаловался тайно послѣднему, что мать ему мѣшаетъ. Крутой старикъ предложилъ Карлу освободить его совершенно отъ этой ненавистной опеки. Злоба Италіянки дошла до высшей степени. Въ это время, должно полагать, чувство безопасности, если не родило, то утвердило и дало опредѣленность мысли о мщеніи, дотолѣ не ясной, общей. Колиньи сдѣлался предметомъ злодѣйскаго умысла, который однако все еще не былъ опредѣленъ ни въ средствахъ, ни въ мѣстѣ, ни во времени исполненія.
Надо были разрушитъ довѣренность короля къ адмиралу. Друзья и повѣренные Екатерины стали посѣвать въ слабой душѣ его подозрѣнія, распространять слухи объ измѣнѣ, о тайномъ заговорѣ гугенотовъ. Разъ король говорилъ маршалу Таванну, преданному душой и тѣломъ королевѣ-матери, что одинъ изъ его подданныхъ предлагаетъ ему десять тысячъ войска для войны съ Нидерландами. Таваннъ зная, что это могъ сдѣлать только одинъ Колиньи, возразилъ съ жаромъ: «Государь, вы бы должны были отрубить голову этому подданному, который вамъ говоритъ подобныя слова. Какъ онъ можетъ предлагать вамъ то, что и безъ него ваше? Это значитъ, что онъ ихъ обольстилъ и подкупилъ, что онъ предводитель партіи. Онъ присвоилъ себѣ эти десять тысячъ вашихъ подданныхъ, чтобъ при случаѣ употребить противъ васъ». Всѣ средства были приведены въ дѣйствіе, чтобъ пробудить въ королѣ прежнюю ненависть. Напоминали, сколько горькихъ минутъ доставили ему гугеноты, какъ адмиралъ заставилъ его проскакать во весь опоръ въ Мо. Описывали настоящую силу Колиньи, который, владычествуя огромною партіею, казался вторымъ королемъ Франціи. Жалѣли о королевствѣ, безпокоились о жизни самаго короля. Подкопъ веденъ былъ со всѣмъ искусствомъ придворной Италіянской злобы.
Адмиралъ зналъ сбиравшуюся противъ него тучу, но онъ не боялся ея нисколько. Увѣренный въ своей силѣ, онъ упорно преслѣдовалъ исполненіе своего плана. Съ согласія короля, отрядъ гугенотовъ, состоящій изъ четырехъ тысячъ пѣхоты и полуторы тысячи конниковъ, ворвался во Фландрію, взялъ Валансьенъ и Монсъ. Карлъ отправилъ въ Англію Монморанси для укрѣпленія тѣснѣйшихъ связей съ Елисаветою. Наконецъ велѣлъ самъ набрать корпусъ изъ шести тысячъ пѣхоты и двухъ тысячъ конницы, предводительство котораго ввѣрилъ Филиппу Строцци. Робость и нерѣшительность заставляли его медлить объявленіемъ открытой войны: въ народъ пущены были слухи, что войско это назначается для морской экспедиціи въ Индію. Чтобь ободрить его, адмиралъ предложилъ свое личное участіе въ войнѣ съ тремя тысячами преданныхъ ему дворянъ. Король пожелалъ имѣть ихъ списокъ, чтобъ видѣть можно ли положиться на ихъ мужество и силу. Многихъ изъ нихъ не было въ Парижѣ. Король велѣлъ пригласить ихъ. Говорятъ, что это имѣло цѣлію заманить болѣе жертвъ въ западню. Мудрено повѣрить. Скорѣй это могло помѣшать исполненію плана, усиливъ число гугенотовъ, которые всѣ были храбрые воины. Перерѣзать ихъ по одниачкѣ въ разныхъ углахъ Франціи, было бы гораздо проще и легче. Рѣшительность Карла утвердилась. Онъ послалъ въ армію приказаніе быть на готовъ къ походу; велѣлъ еще нанять шесть тысячъ Швейцарцевъ. Положено было, что Колиньи отправится самъ во Фландрію немедленно послѣ брака, для котораго надѣялись скоро получить разрѣшеніе отъ новаго папы Григорія XIII.
Парижъ наполнился гугенотами, которые не умѣли и не хотѣли скрывать своего торжества. Одинъ видъ ихъ былъ уже оскорбленіемъ для Парижской черни, фанатисмъ которой разжигался духовенствомъ. Гугеноты, большей частью старинные провинціальные дворяне, не только не старались о пріобрѣтеніи народнаго расположенія, напротивъ раздражали еще болѣе своею грубою надменностью, презрѣніемъ къ обрядамъ католической Церкви, выходками противъ Двора и Гюизовъ, любимцевъ черни. Свѣжія раны раскрылись; страсти снова закипѣли. Католики считали себя униженными, посрамленными, винили короля въ предательствѣ. Въ столицѣ еще сохранялась принужденная тишина; но въ провинціяхъ, въ Руанѣ, въ Оранжѣ дошло до рукъ, началось кровопролитіе. Жертвами были реформаты. Суровый Колиньи обратился къ королю съ жалобой, которая имѣла больше видъ упрека, чѣмъ просьбы: онъ требовалъ обезоруженія Парижскихъ гражданъ, наказанія оскорбленій, сдѣланныхъ гугенотамъ. Тонъ его не походилъ на тонъ подданнаго: онъ жаловался, что ему не воздаютъ должныхъ почестей. Король долженъ былъ наконецъ наскучить этою возрастающей взыскательностію; онъ сталъ охотнѣе слушать совѣты противной партіи. Бракъ приготовлялся подъ зловѣщими предзнаменованіями. Несмотря на продолжавшіяся ласки къ гугенотамъ, всѣ говорили, что «пиръ будетъ красенъ» (les noces seront vermeilles). Адмиралъ получалъ предостереженіе за предостереженіемъ. Но судьба взяла свое. Пришла вѣсть, что Жанли, начальникъ гугенотскаго отряда во Фландріи, спѣша на помощь принцу Оранскому, осажденному въ Монсѣ, разбитъ на-голову и самъ взять въ плѣнъ. Дальнѣйшая проволочка сдѣлалась невозможною. Надо было спѣшить свадьбой и открытіемъ кампаніи. Разрѣшенія папскаго все еще не приходило. Адмиралъ присталъ къ королю и довелъ его до того, что онъ рѣшился, для успокоенія матери и сестры, выдумать подложное письмо отъ своего посланника въ Римѣ, которымъ тотъ извѣщаетъ будто его, что кардиналъ Лотарингскій выхлопоталъ у папы желаемое разрѣшеніе. Первый курьеръ привезъ письмо, которое король сообщилъ тотчасъ Екатеринѣ, Маргаритѣ и кардиналу Бурбонскому, дядѣ невѣсты, долженствовавшему благословить бракъ.
18 августа 1572 совершенъ былъ обрядъ бракосочетанія. Молодой Генрихъ, послѣ обрученія, не остался съ новобрачною слушать обѣдню, къ соблазну и ожесточенію католиковъ. Между тѣмъ начались праздники, игры, карусели, въ которыхъ дворянство обѣихъ партій приняло участіе. Король возложилъ управленіе всѣми этими забавами на адмирала. Шумъ, блескъ, разсѣянность, давши другую пищу умамъ, заглушили непріязненное волненіе страстей. Все увлеклось вихремъ общей, безпечной веселости.
Не дремало только скопище, котораго нити сосредоточивались въ кабинетѣ Екатерины, котораго душою былъ Гюизъ, непримиримый врагъ Колиньи. Король самъ предупредилъ адмирала, что онъ долженъ взять мѣры осторожности противъ Гюизовъ, которые являлись на праздники, вооруженные съ ногъ до головы, въ сопровожденіи многочисленной свиты. Мало того: онъ предложилъ ему стрѣлковъ своей гвардіи для защиты въ случаѣ внезапнаго, вѣроломнаго нападенія. Адмиралъ съ глубочайшею благодарностью принялъ это предложеніе. Говорятъ, что Карлъ и это сдѣлалъ съ умысломъ, чтобъ имѣть предлогъ ввесть въ Парижъ свою гвардію, которая была выслана прежде по настоятельному требованію Колиньи. Опять хитрость слишкомъ странная и не ловкая! Возбуждать нарочно подозрѣнія, когда вся сущность плана состояла въ томъ, чтобъ усыплять ихъ всѣми мѣрами.
Прошло четыре дня. Августа 22, Колиньи возвращался изъ Лувра отъ короля, гдѣ оставилъ его играющимъ въ мячъ. Возлѣ церкви Св. Германа Оссерскаго, изъ окошка одного дома, которое было набито связками сѣна, раздался выстрѣлъ. Пуля раздробила палецъ у правой руки адмирала и дала двѣ глубокія раны лѣвой. Сопровождавшіе его, не могши открыть убійцы, взяли раненаго на руки, отнесли домой и послали за медикомъ. Едва уложили его въ постель, адмиралъ позвалъ одного изъ своихь довѣренныхъ, по имени Саррагосса, и отправилъ его къ королю съ порученіемъ сказать, что онъ пріѣхалъ въ Парижъ, положась на его королевское слово, но что, не смотря на это высокое ручательство, онъ сдѣлался жертвою злодѣйства, оть котораго спасенъ только особенною Божіею милостію, чтобы продолжать служить его величеству. Король принялъ это извѣстіе съ изъявленіемъ глубочайшей скорби. Онъ велѣлъ сказать адмиралу, что велитъ произвесть немедленно строжайшее слѣдствіе о преступленіи. Домъ, изъ котораго сдѣланъ былъ выстрѣлъ, принадлежалъ Вильмюру, учителю герцога Гюиза. Взятая подъ стражу служанка показала въ допросѣ, что человѣкъ, выстрѣлившій въ адмирала, приведенъ былъ въ домъ старымъ Шальи, служителемъ дома Гюизовъ. Слѣды были ясны. Король велѣлъ поднять на ноги весь городъ, запереть вороты и стараться всячески отъискать убійцу. Все пришло въ волненіе. Чтобы предупредить всякое безпокойство и непріятность, онъ велѣлъ собрать всѣхъ главныхъ дворянъ свиты Колиньи и размѣстить ихъ вокругъ его дома. Наконецъ, для успокоенія старика, Карлъ въ готъ же день послѣ обѣда отправился къ нему самъ, съ матерью, братомъ и всѣмъ Дворомъ, состоявшимъ тысячъ изъ двухъ дворянъ. Онъ осыпалъ больнаго старика ласками, съ живѣйшимъ участіемъ распрашивалъ медика объ опасности раны, и когда тотъ сказалъ, что надо будетъ отнять руку, обратился съ вопросомъ къ адмиралу, согласится ли онъ на это. Колиньи отвѣчалъ, что онъ готовъ рѣшиться на все, что можетъ спасти ему жизнь; горько жаловался на совершенное надъ нимъ злодѣйство, обвинялъ въ немъ открыто Гюизовъ и требовалъ настоятельно королевскаго правосудія. Карлъ обѣщалъ ему все и старался всячески его утѣшить. «Вы ранены, отецъ мой, говорилъ онъ съ нѣжностью, а страдаю я». Онъ пересказалъ что уже всѣ мѣры взяты для открытія убійцъ, для его безопасности; предлагалъ даже больному перенести его къ себѣ въ Лувръ. Адмиралъ отказался, свидѣтельствуя всю признательность за такое высокое вниманіе, поцѣловалъ руку короля и просилъ его только позволить вооружить въ своемъ домѣ отъ двухъ до трехъ сотъ человѣкъ. Карлъ согласился на все; сверхъ того самъ отъ себя далъ приказаніе капитану своей гвардіи расположить караулы вокругъ дома и по всему кварталу, запретилъ строжайше подпускать близко кого-бы то ни было изъ католиковъ и даже велѣлъ убивать тутъ же всякаго изъ нихъ, кто бъ вздумалъ войти въ домъ.
Было ли все это притворство со стороны короля? Съ его ли вѣдома и согласія сдѣланъ былъ выстрѣлъ? Многіе изъ современныхъ католиковъ говорятъ: да; нѣкоторые увѣряютъ даже, что Карлъ самъ поручилъ это злодѣяніе Морвелю, и уже въ другой разъ; въ первый, еще во время войны, убійца далъ промахъ, и застрѣлилъ другаго. Морвель получилъ оттого прозваніе «королевскаго душегуба» (tueur du roi). Но такой поступокъ былъ бы явная нелѣпость при существованіи плана общаго истребленія. Если бъ даже адмиралъ и погибъ, что бы вышло? Гугеноты взялись бы за оружіе, и началась рѣзня. Очевидно, это былъ личный умыслъ противъ одного Колиньи. И онъ совершенію уничтожаетъ подозрѣніе въ общемъ заговорѣ противъ гугенотовъ, даже въ отношеніи къ Гюизамъ, которые конечно были главными виповниками выстрѣла. Стали ль бы они такимъ наглымъ, уличнымъ убійствомъ, предупреждать рѣшеную погибель всѣхъ своихъ враговъ? Это одинокое преступленіе должно было испортить весь общій планъ. Гугеноты не были бы тогда пойманы въ расплохъ; напротивъ дорого бы заплатили за смерть своего начальника, прежде чѣмъ успѣди бы до нихъ добраться. Говорятъ, что король впослѣдствіи явно наградилъ убійцу Морвеля. Это весьма могло случиться. Тогда страсти Карла приняли другое направленіе. Онъ хотѣлъ увѣрить всѣхъ и даже самаго себя, что кровавая развязка была необходимое правосудіе. Но въ это время участіе его въ Колиньи и строгость къ виновникамъ преступленія были конечно искренны. Гюизы, нечистые совѣстью, перепугались. Въ тотъ же самый день, въ полночъ, старшій изъ нихъ, по увѣренію Капилуни, имѣлъ свиданіе съ герцогомъ Анжу, гдѣ положено было докончить адмирала и всю его партію; но Анжу просилъ еще повременить, по крайней мѣрѣ до будущей ночи.
На другой день арестовали человѣка, который далъ лошадей убійцѣ Колиньи для побѣга: онъ оказался также служителемъ Гюизовъ. Громко заговорили гугеноты о судѣ, о мщеніи. Король также не скрывалъ своего гнѣва, такъ что оба брата Гюизы нашлись принужденными въ тотъ же день явиться къ королю и весьма грубо просили у него дозволенія оставить Дворъ, потому что присутствіе ихъ кажется не дѣлаетъ удовольствія его величеству. Карлъ разсердился еще болѣе и сказалъ, что они могутъ ѣхать, куда имъ угодно, но что онъ вездѣ отъищетъ ихъ, если окажется, что они брали участіе въ убійствѣ адмирала. Гюизы въ тотъ же часъ отправились со всею свитою; но не выѣхали изъ Парижа, а скрылись въ предмѣстіи Св. Антонія.
Екатерина и герцогъ Анжу были участниками въ выстрѣлѣ Морвеля. Это доказывается собственнымъ признаніемъ герцога, когда онъ, проѣхавъ Германію въ качествѣ Польскаго короля и встрѣтивъ всюду проклятія, почувствовалъ угрызенія совѣсти, которыя открылъ врачу своему Мирону. Онъ признался, что оба они съ королевою, не считая себя въ безопасности, рѣшились прибѣгнуть къ этому преступному средству, и что неудача привела ихъ въ крайній страхъ. Участіе, оказанное Карломъ адмиралу, довершило ихъ отчаяніе. Здѣсь надо прибавить еще одно обстоятельство, расказываемое современниками. При прощаніи адмиралъ просилъ короля наклониться къ нему и говорилъ ему долго что-то на ухо. Екатерина, по выходѣ спросила, что шепталъ ему Колиньи. Раздраженный Карлъ отвѣчалъ съ сердцемъ, что адмиралъ умолялъ его пуще всего остерегаться ея и братьевъ. Это было слишкомъ уже ясно. Съ этой минуты, не раньше, должно считать рѣшенною слѣдовавшую катастрофу.
Пружины заиграли со всею силою, потому что время было самое критическое. Къ Карлу, окруженному уже тварями Екатерины, является доносчикъ изъ свиты адмирала, который объявилъ, что страшный заговоръ въ эту самую минуту образовался при постелѣ Колиньи, что этотъ заговоръ имѣетъ цѣлью истребить короля со всею его Фамиліею и возвесть на престолъ не короля Наваррскаго, а молодаго принца Конде, болѣе живаго, пылкаго и ревностнаго къ кальвинисму, что положено зажечь городъ въ нѣсколькихъ мѣстахъ, и пользуясь тревогою, исполнить этотъ злобный умыселъ. Пибракъ говоритъ, что это былъ человѣкъ весьма значительный и одинъ изъ самыхъ приближенныхъ къ адмиралу. Онъ съигралъ мастерски свою роль: притворился сокрушающимся о такомъ ужасномъ изступленіи своихъ собратій, извинялъ ихъ всячески предъ королемъ и молилъ, чтобъ онъ взялъ мѣры безопасности, явилъ милость преступникамъ, заблуждающимся отъ несчастнаго разгоряченія страстей. Король все еще оставался въ нерѣшительномъ безпокойствѣ, какъ явилось еще нѣсколько актеровъ также изъ свиты Колиньи. Они показали изумленіе, увидя другъ друга. Король велѣлъ распросить ихъ по одиначкѣ. Показанія были согласны во всѣхъ малѣйшихъ подробностяхъ. И не Карлова голова сбилась бы тутъ съ толку.
Вообразимъ положеніе этого молодаго человѣка, безъ всякой душевной твердости, но раздражительнаго, запальчиваго, бѣшенаго. Вся эта исторія, гдѣ онъ былъ беспрестанно между двухъ огней, должна была надоѣсть ему смертельно. Съ обѣихъ сторонъ дули ему въ уши то одно то другое. Онъ былъ въ состояніи непрерывнаго волненія; готовъ былъ на все, лишь бы только отъ него отвязались. Когда, продолжая играть въ мячъ, онъ получилъ извѣстіе о выстрѣлѣ въ адмирала, то вскричалъ съ сердцемъ: «Par la mort Dieu, да неужли жъ я никогда не буду покоенъ.» Свиданіе съ адмираломъ было для него новою пыткою. Карлъ чувствовалъ всю горечь и всю справедливость упрековъ старика. Чувство невозможности загладить оскорбленіе невольно озлобляетъ противъ оскорбленнаго: такъ устроена человѣческая душа. Притомъ, онъ не могъ не замѣтить мрачныхь и свирѣпыхъ лицъ гугенотовъ, окружавшихъ постель Колиньи. Говорятъ, что они ни сколько не думали воздерживаться въ присутствіи короля. Быть не можетъ, чтобъ адмиралъ и его друзья позволили себѣ явныя угрозы монарху, окруженному двумя тысячами вооруженныхъ дворянъ, какъ говоритъ Капилуни. Но Колиньи могъ точно сказать слова, переданныя Пибракомъ, что онъ потерялъ только руку, но голова и умъ его остаются здоровы, и все то, что онъ дѣлалъ до сихъ поръ, было дѣлано его умомъ, а не руками. Эти слова получили теперь ужасное истолкованіе. Страхъ невольно овладѣлъ слабою душою, обремененною уже тягостными впечатлѣніями. Карлъ, по свидѣтельству Бельевра, очевидца, говорилъ, что «волосы у него становятся дыбомъ, когда онъ видитъ, что ему угрожаетъ такая опасность».
Пибракъ говоритъ, что король самъ созвалъ совѣтъ. Но герцогъ Анжу утверждаетъ противное. Вотъ его собственныя слова: «Послѣ обѣда, мы вмѣстѣ пошли къ королю. Королева (мать) дала ему почувствовать, что онъ одинъ, окруженъ врагами, что сила его и могущество очень слабы, что все противъ него; что надобно только убить адмирала и нѣкоторыхъ главныхъ начальниковъ партіи. Я и другіе, маршалъ Таваннъ, герцогъ Неверъ, канцлеръ Бирагъ (Birague) поддерживали это, стараясь всячески подкрѣпить наше мнѣніе. Король, хотя и былъ пораженъ опасностью, которую мы ему представили, но пришелъ въ ужасную ярость и вскричалъ, что не позволитъ ни кому дотронуться до адмирала. Онъ спрашивалъ, нѣтъ ли какого другаго средства пособить дѣлу, и требовалъ, чтобы каждый изъ насъ откровенно высказалъ свои мысли. Всѣ были согласны со мною и съ королевою, за исключеніемъ только маршала Реца, который, къ величайшему нашему удивленію, сказалъ, что хотя онъ личный врагъ адмиралу, однако не можетъ подать такого пагубнаго совѣта; что за подобный поступокъ будутъ насъ по справедливости укорять въ безчестности и коварствѣ. Эти причины заставили было насъ замолчать и лишили мужества думать объ исполненіи нашего намѣренія. Но потомъ мы снова стали говорить, переубѣдили, и нашли въ королѣ внезапную перемѣну. «Молчать! вскричалъ онъ въ ужаснѣйшсмь гнѣвѣ и изступленіи: par la mort Dieu! Если вы думаете, что надобно убить адмирала, я согласенъ; только вмѣстѣ съ нимъ надо перебить и всѣхъ гугенотовъ во всей Франціи, чтобы не осталось ни одного, кто бы могъ упрекать меня за смерть его! Распорядитесь поскорѣе!» Онъ вышелъ въ бѣшенствѣ и оставилъ васъ однихъ.
Такъ въ минуту внезапнаго изступленія похищено было согласіе слабаго Карла на преступный замыселъ, котораго всей обширности сами заговорщики не могли предвидѣть. Дѣло шло объ истребленіи нѣсколькихъ, окончилось повелѣніемъ губить всѣхъ. Давъ это ужасное повелѣніе, Карлъ, какъ это бываетъ обыкновенно послѣ всѣхъ подобныхъ припадковъ съумасшедшаго изступленія, погрузился въ какое-то отчаянное безчувствіе. Онъ предоставилъ матери и придворнымъ заняться приготовленіемъ убійствъ; самъ пошелъ въ кузницу, устроенную подъ его комнатами, взявъ съ собой короля Наваррскаго и нѣкоторыхъ вельможъ, роздалъ имъ по обыкновенію работу, и ковалъ, не обнаруживая ни малѣйшаго волненія, часовъ за девять или за десять до развязки. Чудно устройство души человѣческой!
Екатерина, оставшись предсѣдательницею кроваваго совѣта, раздала тотчасъ роли. Гюизы взяли на себя произвесть народное волненіе и начать убійствомъ адмирала. Таваннъ, именемъ короля собралъ около полуночи капитановъ гвардіи передъ ратушу и, открывъ имъ планъ, убѣдилъ дѣйствовать частію угрозами, частію обѣщаніемъ наградъ. Знакомъ къ началу дѣйствій положенъ былъ благовѣстъ къ заутренѣ на башнѣ церкви Св. Германа Оссеррскаго, этого несчастнаго храма, которому и въ наши дни (1831) суждено было дать знакъ къ одной изъ бѣшеныхъ сценъ, составляющихъ всегдашнюю исторію Парижа. При первомъ ударѣ колокола, приказано было освѣтить всѣ окна факелами, запереть улицы цѣпями, захватить всѣ площади и перекрестки, чтобы не дать средства спастись обреченнымъ жертвамъ. Чтобы въ темнотѣ различать своихъ, всѣ католики должны были перевязать бѣлымъ платкомъ лѣвую руку и выставить бѣлый крестъ на шляпѣ. Главные, наиболѣе ненавистные вожди партіи осуждены пасть первые. Пощада выговорена была только Наваррскому королю и принцу Конде по уваженію къ ихъ крови, да еще маршаламъ Дамвилю и Монморанси, изъ которыхъ послѣдній, только что возвратившійся изъ Англіи, жилъ по болѣзни въ деревнѣ. Никто изъ заговорщиковъ не смыкалъ глазъ во всю эту ночь, которая называется Варѳоломеевскою, потому что въ слѣдующій день, 24 августа, совершается память апостола Варѳоломея. На этотъ разъ, это былъ день воскресный.
Роковой часъ приближался. Припадки ярости, возобновившись въ королѣ отъ безпокойнаго ожиданія, быстро смѣнялись порывами раскаянія. Три раза отмѣнялъ онъ свое приказаніе, и три раза давалъ его снова. Послано было четвертое повелѣніе остановиться; но уже было поздно.
На башнѣ Св. Германа ударили въ колоколъ, и въ ту жъ минуту раздались выстрѣлы. Герцогъ Гюизъ стояль уже на сторожѣ съ герцогами Ангулемомъ и д’Омалемъ, своимъ братомъ. Услышавъ нетерпѣливо ожидаемый знакъ, они бросились къ дому несчастнаго адмирала. Стражи, застигнутые въ расплохъ, были изрублены; двери отбиты именемъ короля. Старикъ былъ разбуженъ шумомъ и встрѣтилъ убійцъ, сидя въ креслахъ. — «Ты, Колиньи?» вскричалъ одинъ Нѣмецъ, по имени Бемъ, пажъ стараго герцога Гюиза, смерть котораго приписывали адмиралу. — «Я!» отвѣчалъ онъ мужественно. — Бемъ вонзилъ въ него шпагу, съ словами «Заплати жъ, злодѣй, за кровь моего господина, которую ты пролилъ!» — «Ахъ, простоналъ Колиньи, хотя бъ отъ человѣка привелось погибнуть этой сѣдой бородѣ, а не отъ презрѣннаго негодяя!» — Другіе подоспѣли на помощь и дорубили старика. Трупъ его выброшенъ былъ въ окошко на улицу, гдѣ находились Гюизы и Ангулемъ. Послѣдній, чтобъ удостовѣриться, точно ли это адмиралъ, обтеръ своимъ носовымъ платкомъ кровь съ его лица, и когда увидѣлъ знакомыя черты, оттолкнулъ трупъ ногою. Въ немъ еще оставались признаки жизни; руки судорожно хватались за стѣну. Чернь бросилась на него, потащила по улицамъ и, насытившись яростью, бросила на берегу рѣки.
Отсюда кровожадный тріумвиратъ, сопровождаемый губительной толпой, бросился къ дому Ла-Рошфуко. Несчастный не за долго предъ тѣмъ воротился изъ дворца, гдѣ игралъ и ужиналъ съ королемъ. Услышавъ шумъ и требованіе отворить двери отъ имени короля, онъ подумалъ, что Карлъ вздумалъ надъ нимъ пошутить. Его изрубили со всѣми домашними, прежде чѣмъ онъ могъ образумиться. За тѣмъ убійцы хлынули къ Монгомерри, особенно ненавидимому Дворомъ. Но уже тревога распространилась, жертва успѣла спастись, не смотря на взятыя мѣры. Герцогъ Гюизъ пришелъ въ такое бѣшенство, что узнавъ о взятой имъ дорогѣ, поскакалъ за нимъ въ слѣдъ, сопровождаемый стами тремя всадниковъ, гнался во весь опоръ, уморилъ подъ собою лошадь, но принужденъ былъ воротиться безъ успѣха, истребивъ только на дорогѣ всѣхъ отсталыхъ его слугъ. Монгомерри не надолго однако избѣгъ своей судьбы: онъ былъ схваченъ послѣ королевскими солдатами и осужденъ на смерть.
Успѣшное начало разъярило бѣшенство черни. Герцогъ Ангулемъ и Монпансье, перерѣзавъ главныхъ начальниковъ, рыскали взадъ и впередъ по улицамъ, ободряя убійства именемъ короля. Таваннъ, фанатикъ неумолимый, кричалъ безпрестанно. «Отворяйте жилы! Пускайте кровь! Это въ августѣ такъ же хорошо, какъ и въ маѣ.» Гугеноты, со сна, въ темнотѣ, бѣжали зря; попадали прямо на убійцъ и гибли не защищаясь. Стало разсвѣтать. Солнце озарило громады труповъ. Кровь текла рѣками по улицамъ. Вездѣ раздавались стоны умирающихъ. Нѣкоторые искали спасенія на кровляхъ домовъ, ихъ подстрѣливали какъ птицъ и заставляли падать на землю. Сами католики, наиболѣе ослѣпленные фанатисмомъ, говорятъ, что это было «ужасное зрѣлище душегубства и рѣзни» (un horrible spectacle de meurtres et de boncheries). Всѣ чувства были подавлены звѣрскимъ бѣшенствомъ.
Еще до начала убійствъ, Лувръ, гдѣ находились король Наваррскій и принцъ Конде со множествомъ дворянъ ихъ свиты, былъ также окруженъ со всѣхъ сторонъ, чтобъ никто не могъ вырваться. Какъ только получено извѣстіе о смерти Колиньи, Карлъ велѣлъ разбудить и позвать къ себѣ немедленно обоихъ молодыхъ принцевъ. Онъ самъ въ бѣшенствѣ увѣдомилъ ихъ обо всемъ, что дѣлается въ городѣ, и что ихъ ожидаетъ та же участь, если они въ ту же минуту не отрекутся отъ ереси. «Смерть, обѣдня, или Бастилья!» кричалъ онъ въ дикомъ неистовствѣ. Молодые люди потеряли всю бодрость, упали къ ногамъ короля и просили пощады. Между тѣмъ въ ихъ покояхъ убійцы свирѣпствовали съ хладнокровно-методическимъ безчеловѣчіемъ. Солдаты, разставленные въ два ряда у воротъ дворца, рубили своими алебардами жертвы, которыя посылались къ нимъ изнутри. Многіе убиты были въ самыхъ покояхъ принцевъ. Одинъ изъ несчастныхъ, уже раненый, бросился въ спальню новобрачной королевы, которая была въ постелѣ, спрятался за нее, весь истекая кровью и не прежде оставилъ это единственное убѣжище, какъ получивъ удостовѣреніе въ пощадѣ. Другаго убили за три шага отъ нея, передъ дверьми спальни ея сестры, герцогини Лотарингской. Молодой принцъ Конти напрасно умолялъ пощадить жизнь его осьмидесятилѣтнему гофмейстеру, Бріону: старику пронзили сердце кинжаломъ, который онъ тщетно хотѣлъ удержать своими слабыми руками. Находившіяся при Дворѣ гугенотки, дамы и дѣвицы, представлены къ королю, который объявилъ имъ, что ихъ всѣхѣ бросятъ немедленно въ рѣку, если онѣ тотчасъ не сдѣлаются католичками.
Ужасы свирѣпствовали въ городѣ не слабѣя, а возрастая. День былъ праздничный, разгульный. Чернь упивалась кровью. Домы и имущества еретиковъ отданы были на разграбленіе. Не было пощады ни полу, ни возрасту. Бѣшенство достигло крайней степени изступленія. Десятилѣтнія дѣти умерщвляли младенцевъ въ колыбели. Дѣвица Иверень, извѣстная ученостью и милосердіемъ къ бѣднымъ, племянница кардинала Бриссоне, хотѣла спастись, переодѣвшись монахиней; ее узнали, предложили отречься отъ вѣры, но она отказалась; пронзенное ударами тѣло ея было брошено въ рѣку, и, когда оно всплыло на верхъ, со всѣхъ сторонъ кидали въ него каменьями и палками. Одинъ золотыхъ дѣлъ мастеръ, по имени Крюсѐ, показывая окровавленную по локоть руку, хвасталъ, что онъ умертвилъ ею болѣе четырехъ сотъ еретиковъ. Чернь звѣрски ругалась надъ трупами, топтала ихъ, волочила по улицамъ. Наконецъ все перемѣшалось въ этомъ дикомъ разгарѣ бѣшенства. Губили не однихъ еретиковъ, но и другъ друга. Зависть, вражда, корыстолюбіе, воспользовались общимъ замѣшательствомъ. Жизнь и имущество богатыхъ католиковъ сдѣлались предметомъ такого жъ ожесточенія, какъ и ересь. Въ головѣ Карла изступленіе не могло быть продолжительно. Быть можетъ, что въ первыя минуты пыла онъ самъ точно стрѣлялъ по гугенотамъ. Но скоро, видя какъ далеко пошло дѣло, онъ возложилъ на герцога Невера принять начальство надъ войсками и стараться успокоить гражданъ, прекратить кровопролитіе. Это сдѣлать было не легко, если бъ повелѣніе короля исполнялось и не съ такимъ усердіемъ, какого должно было ожидать отъ Невера, одного изъ главныхъ зачинщиковъ убійствъ. Мятежъ продолжался непрерывно три дня, и долго еще послѣ кипѣлъ глухо на улицахъ и въ окрестностяхъ Парижа. Въ архивахъ городской ратуши есть свидѣтельство, что черезъ пять дней послѣ кровавой ночи, цѣлую недѣлю (съ 5 по 13 сентября) въ околоткѣ Парижскомъ занимались погребеніемъ труповъ, которыхъ насчитано до одиннадцати тысячъ. А сколько еще, по наивно-дикому выраженію современнаго лѣтописца, «было отправлено въ Руанъ, водою безъ лодки!»
Вѣсть объ ужасной трагедіи, освященной именемъ короля, быстро распространилась по всей Франціи. Изувѣрство вездѣ уже было подготовлено. Тѣ же ужасы повторялись во всѣхъ городахъ, гдѣ владычествовалъ католицисмъ. Въ Ліонѣ, говоритъ Капилуни, гугенотовъ «рѣзали какъ барановъ». Въ Бордо іезуитъ, по имени Эдмонъ Ожье, съ изстуленіемъ проповѣдовалъ губительство. Онъ самъ привелъ убійцъ къ двумъ совѣтникамъ парламента, ему ненавистнымъ, которые и были умерщвлены предъ его глазами. Около двухъ мѣсяцевъ продолжался непрерывный періодъ убійствъ въ провинціяхъ. Кровь лилась въ Мо 25 августа; въ Шарите 26; въ Орлеанѣ 27; въ Сомюрѣ и Анжерѣ 29; въ Ліонѣ 30; въ Труа 2 сентября; въ Буржѣ 11; въ Руанѣ 17; въ Романѐ 20; въ Тулузѣ 23; въ Бордо 3 октября. Новое доказательство, что тутъ не было давнихъ, обдуманныхъ приготовленій, что убійство распространилось по Франціи вслѣдствіе фанатисма, воспламенявшагося примѣрами, какъ пороховая полоса. Въ первый день король написалъ было къ губернаторамъ, что все это случилось безъ его участія, что кровопролитіе было слѣдствіе частной схватки Гюизовъ съ Колиньи и его приверженцами. Онъ даже старался скрыть отъ другихъ и отъ себя весь его ужасъ; написалъ посланнику своему въ Римъ письмо, наполненное ничтожными подробностями, и заключилъ припискою на концѣ: «Au demeurant», долженъ васъ увѣдомить, что одинъ изъ враговъ адмирала выстрѣлилъ по немъ изъ аркебузы, отъ этого въ городѣ произошло возмущеніе: многіе убиты.» Но на другой день онъ перешелъ въ другую крайность; послалъ въ провинціи другія противныя повелѣнія, гдѣ, признавая себя главнымъ распорядителямъ происшедшаго въ Парижѣ кровопролитія, предписывалъ губернаторамъ употребить тѣ же мѣры противъ еретиковъ и мятежниковъ. Не всѣ однако ему повиновались. Графъ Тандъ въ Провансѣ, Гардъ въ Дофине, Шабо-Шарни въ Бургони, Сенъ-Эранъ въ Оверни, Ла-Гишъ въ Маконѣ, отказались исполнить эти повелѣнія. Виконтъ д’Ортъ, правитель въ Байоннѣ, писалъ даже къ королю, что онъ «объявилъ его волю жителямъ и гарнизону, но нашелъ между ними только добрыхъ гражданъ и храбрыхъ солдатъ, ни одного палача.» Во многихъ католикахъ обнаружился невольный ужасъ. Епископъ Іоаннъ Геншойе въ Лизьё самъ убѣдилъ губернатора своей епархіи воздержаться отъ убійствъ, пока утихнетъ буря. Виконтъ Тюреннь отрекся даже отъ католичества и сдѣлался гугенотомъ. Въ Ліонѣ палачъ отрекся отъ участія въ убійствахъ, сказавъ губернатору Мандело, что его «долгъ умерщвлять только преступниковъ, осужденныхъ закономъ.»
Въ Парижѣ было не то. Тамъ слабый король, видя невозможность поправить дѣло, рѣшился торжественно взять на себя всю его отвѣтственность и освятить преступленіе именемъ законности. На третій день, августа 26, онъ отправился въ Парижскій соборъ принести благодарность Богу за чудесное избавленіе его, Церкви и королевства отъ ненавистной и гибельной ереси. Потомъ, въ сопровожденіи принцевъ крови, явился въ парламентъ, который былъ въ полномъ собраніи. Здѣсь, возсѣвъ на тронъ, произнесъ онъ важную рѣчь, гдѣ изложилъ подробно о существованіи заговора подъ начальствомъ Колиньи, для возведенія на престолъ принца Конде, и гордился предупрежденіемъ опасности, которою этотъ заговоръ угрожалъ Церкви и королевству. Всѣ члены благодарили короля за его ревность и привѣтствовали съ успѣхомъ. Президентъ Де-Ту только что глубокимъ вздохомъ выразилъ свои философическія чувства, которыми опередилъ свой вѣкъ. Единогласно произнесено осужденіе убитаго Колиньи и опредѣлено трупъ его, какъ измѣнника, таскать по городу, привязавъ къ конскому хвосту, а потомъ за ноги повѣсить на висѣлицѣ. Говорятъ, что голову его принесли къ Екатеринѣ, которая, набальзамировавъ ее, отослала въ Римъ. Это звѣрство не доказано. Но извѣстно, что Карлъ съ матерью и всѣмъ Дворомъ ѣздилъ любоваться безобразнымъ трупомъ жертвы, и, когда ему замѣтили, что тѣло уже начало портиться, сказалъ извѣстное выраженіе Вителлія: «Отъ убитаго врага дурно не пахнетъ.» Засѣданіе парламента кончилось впрочемъ опредѣленіемъ взять всѣ нужныя мѣры для прекращенія убійствъ, которыя самъ же онъ призналъ законными.
Слухъ о Варѳоломеевской ночи возбудилъ общее впечатлѣніе въ Европѣ. Разумѣется, оно было различно, по различію внутренней и внѣшней политики государствъ. Католическія держаны праздновали это событіе, какъ торжество вѣры. Въ Римѣ совѣтъ кардиналовъ, подъ предсѣдательствомъ папы, какъ скоро выслушалъ донесеніе объ ужасной «Парижской заутренѣ» (6 сентября), опредѣлилъ воздать торжественную благодарность Богу за столь важную побѣду истиннаго христіанства надъ гибельною ересью. Папа самъ служилъ обѣдню со всѣми кардиналами въ церкви Св. Лудовнка. Объявленъ былъ юбилей во всемъ христіанскомъ мірѣ. Римъ иллюминовали. Въ крѣпости Св. Ангела раздавались пушечные выстрѣлы. Въ слѣдующій праздникъ Рождества Богородицы (8 сентября), Французы, жившіе въ Римѣ, совершили торжественную процессію въ церковь Св. Лудовика, при которой присутствовалъ папа со всѣмъ апостольскимъ Дворомъ и посланниками католическихъ державъ. Кардиналъ Лотарингскій далъ тысячу золотыхъ экю тому, кто первый привезъ эту важную новость. Съ его именемъ былъ прибитъ къ церквамъ манифестъ о славной побѣдѣ христіаннѣйшаго короля надъ врагами вѣры. Память ея увѣковѣчена въ потомство нарочно выбитою медалью. Напротивъ протестантскій Дворъ не скрывалъ своего ужаса. Посланникъ Французскій въ Англіи, Фенелонъ, былъ самъ пораясенъ извѣстіемъ о страшной ночи. «Стыжусь быть Французомъ!» вскричалъ онъ въ пылу негодованія. Но надо было играть роль, надо было объявить Елисаветѣ о справедливомъ воздаяніи, постигшемъ мятежниковъ. Королева приняла его въ глубокомъ траурѣ, въ присутствіи Двора, одѣтаго также въ траурное платье. На лицѣ ея изображались мрачная горесть и благородный гнѣвъ. Посланникъ, не встрѣчая ни одного привѣтнаго взора, хотѣлъ было, заикаясь, начать оправданіе своего Двора. Елисавета отказалась слушать. Въ Германіи, герцогъ Анжу, былъ свидѣтелемъ и жертвою омерзѣнія, внушеннаго кровавыми происшествіями. Входя въ кабинетъ курфирста Пфальцскаго, онъ, нареченный король Польскій, увидѣлъ предъ глазами своими нарочно поставленный портретъ Колпньи, весьма схожій. «Вы знаете этого человѣка, сказалъ ему сурово, курфирстъ. Вы погубили величайшаго полководца христіанства, который оказалъ вамъ блистательныя услуги, также какъ и брату вашему.» Смущенный Генрихъ отвѣчалъ, что онъ самъ хотѣлъ погубить ихъ, что они должны были его предупредить. «Мы все знаемъ», отвѣчалъ курфирстъ. За столомъ всѣ служившіе были Французскіе гугеноты, спасшіеся отъ истребленія. Курфирсть, казалось, наслаждался злобною шуткою, которую ему приготовилъ.
Какія были слѣдствія всѣхъ этпхъ злодѣйствъ для Франціи? Что выиграли отъ нихъ католики? Рѣшительно ничего. Это была не развязка, не эпилогъ, а начало новыхъ ужасовъ междоусобія, которое загорѣлось еще сильнѣе. Положеніе Двора сдѣлалось гораздо хуже. Черезъ мѣсяцъ не болѣе, Карлъ нашелся принужденнымъ издать снова эдиктъ, обеспечпвавшій гугенотамъ безопасность и покровительство. Когда началась открытая война, крѣпость Рошель защищалась съ отчаяннымъ упорствомъ. Сѣверные протестантскіе Дворы образовали вооруженный союзъ для поддержанія гугенотовъ. Король долженъ былъ согласиться опять на миръ, съ тѣми же условіями, какъ и до ужасной ночи. Между тѣмъ католическая партія сомкнулась въ лигу, которая, разувѣрясь въ королѣ, сдѣлалась для него опаснѣе реформатовъ. Преступный кинжалъ Клемана уже острился втайнѣ.
Непосредственныя слѣдствія Варѳоломеевской ночи, число жертвъ, погибшихъ въ слѣдъ за нею во Франціи, опредѣлить трудно. Современники ужасно разногласятъ въ этомъ пунктѣ. Нерефиксъ, католическій епископъ, считаетъ погибшихъ гугенотовъ до ста тысячъ. Сюлли, самъ гугенотъ, уменьшаетъ это число до семидесяти тысячъ. Де-Ту, философъ, нерасположенный къ католикамъ, спускается до тридцати тысячъ. Ланопланьеръ насчитываетъ только двадцать тысячъ. Кальвинистскій «Списокъ мучениковъ» убавляетъ это число еще пятью тысячами. Патеръ Массонъ, который видитъ въ побоищѣ славный, блистательный подвигъ, говоритъ, что было убито только десять тысячъ. Наконецъ, аббатъ Кавейракъ все число жертвъ ограничиваетъ только двумя тысячами. Среднее число, принимаемое Де-Ту и подтверждаемое другими важными католическими писателями, Адріани и Серромъ, тридцать тысячъ, можно допустить какъ вѣроятнѣйшее.
Не менѣе разнятся въ изъясненіи причинъ и хода этого кроваваго событія, какъ современники, такъ и позднѣйшіе историки. Только, по весьма понятной странности, они обмѣнялись взглядами впродолженіе времени. Сначала большая часть католическихъ изувѣровъ, видя въ этой ужасной сценѣ дѣйствіе не только похвальное, но и богоугодное, хвастали ею какъ плодомъ глубокаго, давно обдуманнаго, со всѣмъ искусствомъ и тонкостью приготовленнаго плана. Такъ описывали это происшествіе первые католическіе писатели, Массонъ и Капилуни: послѣдній самую брошюру свою назвалъ «Стратагемою Карла IX.» Множество другихъ памфлетовъ, изданныхъ въ тоже время католиками, прославляютъ поведеніе Карла во все это время, какъ высшую степень мудрости и превосходнѣйшее украшеніе его королевской короны. Но въ то же время, нѣкоторые благоразумнѣйшіе, сознавая весь ужасъ кровопролитія, старались извинить короля невольнымъ увлеченіемъ, настаивая на мнимый заговоръ гугенотовъ, какъ напримѣръ адвокатъ Пибракь, который находился при собраніи парламента, узаконившаго Варѳоломеевское душегубство. Лингаръ и Кавейракъ развиваютъ эту мысль съ особеннымъ искусствомъ. По ихъ мнѣнію, все было дѣломъ минутной вспышки, произведенной въ правительствѣ желаніемъ безопасности, въ народѣ бѣшенствомъ фанатисма. Протестантскіе писатели ухватились за собственныя признанія первыхъ католиковъ, и составили изъ Варѳоломеевской ночи ужасную драму адскаго лукавства. Такъ какъ существованіе заговора со стороны гугенотовъ носитъ явные признаки самой нелѣпой выдумки, то позднѣйшіе историки, особенно при усиливавшейся безпрестанно оппозиціи католицисму, согласились съ мнѣніемъ, которое подтверждалось обѣими партіями. Въ половинѣ XVII вѣка Ноде позволялъ еще себѣ хвалить Варѳоломеевскія убійства, какъ мастерское политическое дѣло. Но въ слѣдующемъ вѣкѣ Вольтеръ, своимъ жгучимъ перомъ предалъ проклятію свѣта всю эту исторію, развернувъ въ ней гнусную ткань неслыханной злобы, адскаго вѣроломства и звѣрства. Его взглядъ сдѣлался господствующимъ въ ученомъ мірѣ. Бризаръ, Лакретель увѣковѣчили ея ужасъ. Безпристрастному изслѣдованію современныхъ протестантовъ Германіи предоставлено взять подъ свою защиту эту плачевную страницу исторіи, облитую кровью ихъ предковъ. Славный Раумерь недавно извлекъ изъ Парижскихъ архивовъ удостовѣрительныя доказательства, показывающія во всей этой истребительной цѣпи злодѣйствъ не намѣренное преступленіе нѣсколькихъ чудовищъ, не позорь вѣры, не расчетъ политики, а «несчастный взрывъ вѣчныхъ страстей человѣчества.» Впрочемъ есть еще и нынѣ люди, которые видятъ здѣсь благое религіозное дѣло, какъ напримѣръ графъ де Местръ. Ультракатолическіе листы Франціи еще въ 1824 году называли Варѳоломеевскую ночь «спасительною строгостью» (la rigueur salutaire).
Замѣтимъ здѣсь одну любопытную для насъ черту. Между множествомъ разныхъ нелѣпыхъ слуховъ, разсѣваемыхъ первыми католиками и послѣдующими протестантами, ходила молва, что еще за годъ до Варѳоломеевской ночи придуманъ былъ слѣдующій планъ истребленія гугенотовъ. На Пре-о-Клеркъ предполагалось будто построить деревянную башню, въ которой долженъ былъ помѣститься герцогъ Гюизъ съ католическою дружиною. Адмиралъ съ гугенотами былъ бы приглашенъ брать ее приступомъ, въ присутствіи короля. Во время этой военной забавы, по данному знаку, католики должны были напасть въ расплохъ на своихъ непріятелей и истребить ихъ. Планъ этотъ будто былъ выдуманъ канцлеромъ Бирагомъ. Прибавляли даже, что одинъ дворянинъ проболтался объ этой башнѣ, и за то былъ умерщвленъ по приказанію самого Карла. Очень похожій слухъ распущенъ былъ и у насъ передъ погибелью перваго самозванца.
Ни одинъ эпизодъ древней Французской исторіи не сохранилъ о себѣ столько воспоминаній, какъ эта ужасная сцена. Современныхъ записокъ бездна: Капилуни, Кастельно, Пибрака, Таванна, Серра, Матьё, Монлюка, Давилы, Адріани, Генриха ла Туръ д’Овернь, принца Конде, королевы Маргариты и пр. Изъ (новѣйшихъ монографическихъ описаній замѣчательны, на Нѣмецкомъ языкѣ: Curth’s, Bartholomäus-Nacht Leipzig 1814; Wachler's, die Pariſer Bluthochzeit, Leipzig, 1824, на Французскомъ Histoire de la Ste. Barthélémy, d’après les chroniques, les mémoires et les manuscrits du temps, Paris, 1826. Н. Н.